С.С.С.М.

26

Садясь в суперсовременный обтекаемый авиапоезд на винтовой тяге «Бергельмир», гордость брюннской инженерной мысли с круглыми окошечками, Краслен еще не чувствал себя свободным. Даже изменившийся пейзаж за окном и пограничная проверка не дали ему ощущения того, что фашистская страна наконец осталась за спиной. Лишь ступив из блистающего чистотой брюннского вагона на заваленный окурками шармантийский перрон, Кирпичников понял: вот оно! Он наконец в безопасности!

На вокзале царили бардак, шум и атмосфера счастливого наплевательства. Дамы в шляпках бегали в поисках носильщиков, машинисты играли в карты с проводниками, нищие почивали на скамейках, воришки в открытую следили за чужими карманами, полицейские в высоких кепи спокойно курили, ни на кого не обращая внимания. Главные вокзальные часы отставали на десять минут, все поезда — как минимум на пятнадцать. Под двумя указателями «Выход», предлагающими идти в противоположные стороны, стоял человечек с пачкой газет, громко призывавший окружающих вступить в праворадикальную консервативно-социалистическую партию. От такого проявления гласности Кирпичников невольно заулыбался. После Брюнеции тут задышалось намного свободнее.

Встретила путешественников сестра Юбера мадам Вивьен — упитанная, неторопливая и недалекая дама лет пятидесяти, одетая по моде времен прошлой войны. Юбер предупредил, что родственники не знают о его коммунистических взглядах. По словам шармантийца, они не то чтобы сильно осуждали эти взгляды и не то чтобы особенно понимали, в чем таковые состоят, но могли насторожиться и совершить какие-нибудь вредные поступки. Выходцами из какой страны и приверженцами какой идеологии представить товарищей, Юбер собирался решить по приезде: смотря по тому, кто окажется к тому времени у власти. Пока коммунисты ехали в Шармантию, кабинет Валади-Дюамеля получил от парламента вотум недоверия, а в кресло премьера уселся некто Шарлье, известный противоречивыми симпатиями: он вроде бы сочувствовал фашистам, но не вполне, поддерживал капитализм, но не до конца, пекся о народе, но не часто. Ввиду такого обстоятельства Юбер решил сообщить родне всю правду о своих товарищах, не открывая лишь цели их путешествия, необычайной ценности груза, заключенного в маленьких пробирках, и предназначения этого сокровища.

Впрочем, предосторожности были излишними. Мадам Вивьен не без труда запомнила имена визитеров, приняла заверения в том, что проживание в ее доме будет оплачено, и совершенно перестала интересоваться Вальдом, Заборским и Кирпичниковым. За ужином (пустая похлебка с мокрым хлебом и расплавленным вонючим сыром, вареный эндивий и кофе без сахара) начались бесконечные разговоры о детстве, родне, общих знакомых, знакомых общих знакомых и прочих «интересных» вещах, от которых гости чувствовали себя просто «в центре внимания». Заборский откровенно заскучал: ему было тем более невесело, что он не знал шармантийского языка. Краслен украдкой разглядывал юную племянницу Юбера, сидевшую за столом вместе со всеми. Вальд где-то раздобыл газету, в которую, разложив ее на коленях, дабы не выглядеть невежливым, поглядывал время от времени.

— Глянь-ка! — шепнул он тихонько Краслену. — Гласскугеля сняли!

— Надо думать, — ответил Кирпичников.

Из статьи следовало, что организатор похищения ученых (хотя таковым его, размуеется, не называли!) снят со всех постов, арестован и, очевидно, на днях будет препровожден в концлагерь.

— Если учесть, что газета трехдневной давности, он, видимо, уже там. Получил, наконец, по заслугам, — довольно констатировал Гюнтер. — Кажется, мы здорово разозлили Шпицрутена своим побегом!

Беседой неожиданно заинтересовалась мадам Вивьен.

— Что? Вы говорите об этом Гласскугеле? — спросила она. — Говорят, его сняли за дело! Сговорился с какими-то социалистами!

— Не знал, что ты так уж сильно против социалистов, — заметил Юбер.

— Как-то раз социалисты были у нас у власти! Кажется, даже целую неделю. Ничего примечательного мы от них не дождались! Так что Шпицрутен все сделал правильно. Молодец, красавец-мужчина, да и форма у его солдат весьма элегантная! Впрочем, мне нет дела до этой политики: на своем веку я пережила двести тридцать четыре правительства и ни одно из них ничего не изменило!

— А мне Шпицрутен раньше совсем не нравился, — разоткровенничалась юная Жакетта. — Его раньше в газетах без ретуши рисовали, а теперь он стал выглядеть намного симпатичнее!

— И в кинохрониках с началом войны его стали чаще показывать! — поддержала мамаша. — Брюнеция неплохая страна, дядюшка Жано как-то привез оттуда фарфоровый сервиз…

— А Сандрина уже расколотила больше чем половину его! — продолжила дочка.

— Помнишь Сандрину, Жильбер?..

Разговор вернулся в прежнюю колею.

После ужина гостям разрешили принять душ, попросив, по возможности, не лить слишком много воды. Всех четверых устроили в мансарде с косым потолком, о который с непривычки все то и дело стукались головой. В планах на завтра стояло наведение связей с местной коммунистической ячейкой и решение вопроса о том, как удобнее и дешевле переправиться в Ангелику.

Трое ученых захрапели, едва добравшись до кроватей, а Краслену почему-то не спалось: наверное, кофе выпил слишком много. Он устал ворочаться, встал, присел на подоконник и, глядя за окно, принялся обдумывать события последних недель. Впервые после короткого путешествия на дирижабле он чувствовал себя в покое и безопасности. Вспомнил про фрау Шлосс — как-то она сейчас? Потом Кунигунду. Странно, он-то думал, что совсем к ней не привязан. Потом Джессику. Все-таки Джессика заслоняла всех остальных. Скоро Краслен с ней увидится… А если нет? Если у нее уже кто-то другой? Впрочем, и сам он хорош — даже жениться за это время умудрился! Изменил Джессике. А Бензина? Что будет, когда он вернется в Красностранию? Ох, Бензина, Бензина… А Жакетта между тем тоже симпатичная девушка!

Проснулся Кирпичников от стука в стекло: особа из дома напротив, отделенного улицей, по которой мог спокойно пройти лишь один человек, да и то не слишком толстый, завидела новосела через окно, раскрыла свои ставни, дотянулась до соседних и теперь настойчиво выражала желание познакомиться. Недовольный тем, что его разбудили, Краслен задернул шторы. Впрочем, сразу вслед за этим он подумал, что поступил невежливо, но на попятную решил не идти. Противоречивые эмоции окончательно согнали с красностранца сон.

Никого из товарищей в комнате уже не было. Хозяйские часы показывали пол-одиннадцатого. Быстро одевшись и раздумывая о том, были ли ученые снова похищены или предали идею коммунизма и просто сбежали, Краслен вышел из комнаты и спустился вниз. Ни трупов, ни пугающей тишины, ни следов борьбы он не обнаружил. Жакетта сидела на кухне и раскрашивала деревянный паровозик.

— Твои друзья сказали, ты всю ночь не спал, и решили не будить тебя, — объявила она, не дожидаясь вопроса. — Они ушли и в случае чего просили передать извинения… Что хочешь на завтрак? Есть хлеб и вода.

— Надолго они?

— Я не знаю, должно быть, до вечера.

До вечера! Кажется, первый раз в жизни Кирпичникову было нечем заняться. Пока он раздумывал, стоит ли завтракать хлебом и что делать дальше, в окно кухни постучали. За стеклом была та же дамочка, которая только что приставала к Краслену на втором этаже. То, что он принял за назойливость, для Жакетты, похоже, было обычным поведением: бросив работу, она распахнула окно и высунулась в него чуть ли не наполовину.

— Мадам Дюканж! Как ваш сыночек? Все еще поносит? А у нас, видите, гости: дядюшка Жильбер приехал со своими друзьями! Да-да, молодой только этот! Что-что? Из какой-то далекой страны, я забыла название! Что? Не женат ли? Не знаю! Послушай, а ты не женат?

— Не женат.

— Не женат! Что? Как звать? Не запомнила! Как-то, мадам, не по-нашенски! Лучше скажите: а что говорят о Пьеретте и Пьере?

«Удивительно, — подумал Краслен, глядя на торчащую из окна попу, ненадежно прикрытую ситцевым платьицем, и две свисающие черные косы. — Такая недалекая, несознательная девушка — а сколько очарования в этой ее глупости! Удивительно: никакой классовой позиции, зато такая приятность!»

— Ну, до завтра, нас не забывайте! — крикнула в окно Жакетта.

— Может, прогуляемся вместе сегодня? — спросил пролетарий, как только она обернулась.

Через час Краслен уже любовался не только белыми домиками с полосатыми ставнями, разношерстными трубами и ползучим плющом, но и нарядом своей спутницы: яркое, нарядное клетчатое платье с пелериной, украшенная цветами широкополая шляпка, идеально ровные стрелки на шелковых чулочках, туфельки на платформе. О том, что он уже давно заблудился в кривых узких улицах, вымощенных неровным камнем и ведущих то вверх, то под горку, Кирпичников молчал, полностью доверившись Жакетте. Та поминутно встречала знакомых, оборачивалась на чьи-то голоса, выкрикивала приветствия под окнами, останавливалась поговорить то с торговцем мидиями, то с подметальщиком улиц. Краслен использовал эти остановки, чтобы как следует разглядеть кованые балкончики; завитки на фонарных столбах; вываленных прямо на мостовой морских гадов; проституток, раскланивающихся с проходившей мимо религиозной процессией; вывески «Ресторан» или «Кафе» на каждом доме; уличных мимов и акробатов; двадцать сортов пирожков, выставленных в витрине украшенной изразцами булочной; прислоненные там и сям велосипеды; мотоциклы с влюбленными парами; расклейщика фашистской агитации; углубившегося в философский трактат нищего. Этих, последних, на улице было немало: одни рылись в мусорных бачках, другие на скамейках принимали солнечные ванны, третьи не спеша беседовали о смысле жизни. От ангеликанских шармантийские нищие отличались тем, что выглядели не выброшенными из жизни неудачниками, а всем довольными приверженцами своего, особого образа жизни. Агитаторов тоже встречалось немало: на одной стороне улицы паренек в мешковатых штанах, рубашке с коротким рукавом и сбитой набок фуражке призывал за анархистов; на другой — девчонка в длинном платье и платке требовала вернуть трон «Его Величеству Божию милостью королю Людовику XXV». Краслен с удивлением видел, что полиции и властям, похоже, нет никакого дела до этих «подстрекателей». Еще страннее было то, что внимания на пропагандистов не обращали и прохожие. Шармантийцам нравилось делать вид, что классовой борьбы не существует, и она, словно не выдержав пренебрежения, действительно куда-то подевалась из их страны.

— Зайдем в кафе? — предложила между тем Жакетта, остановившись возле вывески «У Луизон», под которой, прямо на тротуаре, красовалось несколько мешающих прохожим столиков.

— Ну… — смутился Краслен, — я, конечно, не против. Только у вас же тут, кажется, принято, чтобы кавалер платил за даму? Если честно, я не привык к такому. Это как-то унижает женщину, по-моему… Да и денег у меня нет.

— Не привык?! — Жакетта рассмеялась. — Откуда ж ты такой приехал? Я забыла.

— Из С. С. С. М.

— Ах да! — От названия страны девушке почему-то стало еще смешнее. — И что, там кавалеры считают неприличным платить за дам в ресторане?

— Там нет ресторанов. Вся еда бесплатна. И кавалеров с дамами тоже нет — все товарищи.

— Все товарищи! Хи-хи! Слушай, а… хи, не могу, как смешно!.. А где это такая страна?

— Что за вопросы? Ты что, глобуса ни разу не видела? — обиделся Кирпичников.

— Глобус есть только в школе, — легко ответила Жакетта. — А я в школе не училась. Помогала маме делать паровозики, чтобы прокормиться, какая уж тут учеба! Ладно, думаю, что к тетушке Луизон все-таки стоит заглянуть.

В кафе было двое посетителей: потертый старикан, ничего не заказавший и сидевший задом к столику, да собака, что-то искавшая на полу. На новых гостей заведения она отреагировала быстрее, чем тетушка Луизон: подбежала к Краслену и начала его обнюхивать.

— …А она что? — спросила хозяйка за стойкой.

— Послала к чертям, — отвечал старикан.

— Ну, а ты что?

— Добрый день, мадам Луиза! — прервала Жакетта их беседу. — Можно нам две чашки баваруаза? В долг?

— В долг? Что-то негодящего парня ты себе выбрала, девочка. Или он работает на фабрике Денуартера, где уже три месяца не выпалачивают зарплаты? Тогда все понятно.

— А нам можно в долг? — спросил один из возникших в дверях бледных, тощих молодых людей в беретах.

— Разумеется, нет! Сколько можно повторять?! Погляди-ка на них, Гийом: опять заявились, бездельники!

— Мы не бездельники. Мы занимаемся творчеством. Обещаем, мадам: как только…

— Вон отсюда! Мне не нужны ваши обещания и ваши чертовы картины! Они даже на растопку печи не годятся! Я не кормлю нищих и не занимаюсь благотворительностью!

Печальные художники ушли.

— Так, ну, а ты что? — продолжила Луиза беседу со стариком.

— Я сказал ей все, что думаю.

— Про Поля?

— И про Поля.

— А она что?..

Краслен и Жакетта устроились за дальним столиком: он был самым чистым и единственным таким, все стулья возле которого были из одного набора. «Кавалер» разместился на одном, «дама» — на другом, на третий же без промедления запрыгнула скучающая собака. Поставив передние лапы на скатерть, она радостно оглядела новых знакомых, несколько раз громко гавкнула и вывалила язык.

— …Она ответила, что я старый дурень и ни на что не гожусь. Подумайте, какая!.. Не бойтесь, господа, Галета не кусается!

— Ну, чего расселись? Забирайте свой баваруаз, не тащить же мне его через весь зал, если вы даже не платите вовремя!.. Так, ну, а ты что?

— А я что? Уже и не помню…

Забрав напитки в почти не битых чашках и вежливо разъяснив собаке необязательность ее присутствия за столом, Краслен тихо произнес:

— Послушай, у вас что, так и принято: обсуждать незнакомых людей, комментировать, кто с кем пришел, лезть со всякими интимными вопросами? Вот мы в Краснострании все делаем сообща, да и имущество почти все у нас коллективное, а все-таки ведем себя скромнее!

— Но всем же интересно, кто со мной! Что тут такого?

— Впервые вижу целую страну людей, которым есть дело до всякой ерунды, но наплевать на то, что делается в мире!

— А что делается в мире? — спросила Жакетта.

— Много чего! — авторитетно ответил Кирпичников. — Рабочий класс жмет капиталистов, буржуазия загнивает, человек человеком эксплуатируется, фашизм когти показывает, война бушует!

— Но она же бушует в этой… как там… в общем, далеко. Шпицрутен хочет цивилизовать дикие народы, привыкшие грабить и убивать, так мне объяснил дворник с нашей улицы. По-моему, это даже хорошо. Во всяком случае, на торговлю игрушечными паровозиками точно не повлияет.

— Но Жакетта! Ты даже не понимаешь, что такое фашизм! Ты представить не можешь, что такое концлагеря, устроенные Шпицрутеном, сколько невинных людей гибнет там ежедневно!

— Слушай, не будь таким нудным, Краслен, да?

— Да.

— Пока ты самый скучный из парней, с кем я гуляла!

— Но…

— Поговорили пять минут о войне — и достаточно. Сколько можно об одном и том же? Скажи-ка лучше, ты танцуешь? Вальс? Жаву? А может, танго? Сегодня в восемь танцы в «Ля Генгет». Послушаешь, как Паскаль играет на аккордеоне, — и сразу забудешь о своей скучной политике.

— Но Жакетта!

— Там уже фонарики развесили! Весь город соберется!

— Я, конечно же, не против потанцевать…

— Правильно, парень, сходи развлекись! — вклинилась в разговор хозяйка заведения. — И брось эту политику! Она еще никого до добра не доводила!.. Так, приятель, а ты кто такой? Что-то я тебя здесь раньше не видела!

Одноногий субъект в старой, времен Империалистической войны, военной форме доковылял до середины зала и поднял левую, свободную от костыля руку, в которой виднелась пачка каких-то бумажек.

— Попрошу минутку внимания, братья-шармантийцы! — объявил он. — Предлагаю вам ознакомиться с бюллетенем Народной партии! Зачем мы отстояли свою Родину в прошедшей войне, зачем глотали иприт, оставляли на полях свои руки и ноги?! Для того ли, чтобы инородцы, эмигранты и коммунисты пользовались благами нашей родины! Шармантийцы, ведь вы шармантийцы! Вспомните о национальной гордости!

— Да это же фашистский агитатор! — прошептал Кирпичников.

— Еще один крикун, — вздохнула девушка. — Мой братец любит таких слушать. Надо будет познакомить тебя с моим братцем. Вы найдете общий язык.

— У меня нет ничего общего с фашистами!!!

— Но ты же говорил, что за какую-то партию? Ах, впрочем, не пудри мне мозги всеми этими их названиями! Достаточно второго братца: как только он приходит, так сразу начинает изводить всех разговорами о футбольных командах!

— Жакетта, при чем тут футбол?!

— Боже мой, сразу видно, что ты не шармантиец! Тебе так не хватает легкости!

— …Шармантийцы должны править миром! — сказал одноногий.

— Верно, верно! Дело говоришь, приятель! — подал голос старикан.

Собака радостно завертелась вокруг фашиста и лизнула ему ладонь.

После «завтрака» отправились в кино. Стоя перед афишей, Жакетта спросила, что показывают: оказывается, она даже читать не умела. Ближайший сеанс обещал музыкальную комедию «Птенчик из Клиши, или Красавица под зонтиком» — на него и взяли билеты.

В зал Жакетта и Кирпичников вошли почти первыми: кроме них, там был единственный мосье, храпевший под одной из скамеек последнего ряда.

— Да это же Арно с Торговой улицы! — с готовностью прокомментировала девушка. — Ну, брат отца второй снохи мадам Луизы! У него сына в прошлом году в шахте завалило, а дочка в заведении работает. Ну, в заведении, понимаешь?

Вскоре зал стал наполняться зрителями: в основном молодежью, рабочей, мелкобуржуазной и деклассированной. Явились и девицы из названного Жакеттой «заведения»: безвкусно накрашенные и дурно одетые, они прошествовали цепочкой со своей «мамашей» во главе и заняли места в одном из первых рядов.

— Эй, девчонки, гостей принимаете? — крикнули сзади.

— Приходите завтра, мальчики, мы нынче выходные, в профсоюзе состоим! — гордо ответила мадам, не обращая внимания на насмешки.

— Сегодня вместо них — Зизи Мартен! — схохмил белокурый парнишка в соломенной шляпе.

— Что?! — С места вкочила девушка в грязном свитере и с густо подведенными глазами в стиле «вамп». — Да как ты смеешь оскорблять меня, червяк?! Признайся всем, что я тебя бросила! Я пошла с Шарло, а не с тобой, вот ты и злишься! Посмотрите-ка на него, каков выискался!

— На себя погляди! — отозвалась с другого конца зала пышная особа средних лет. — Уж молчала бы, шалава! Про твои прогулки все наслышаны!

— Язык попридержи! — разозлилась Зизи Мартен. — Я, в отличие от некоторых, не строю шашни со свекром!

— Потому что у тебя его никогда не было и не будет! — ответила, не моргнув глазом, оппонентка. Из-за пианино вскочил тапер.

— Это правда?! — истошно заорал он, обращаясь к пышной особе. — Это правда, Софи?! Правда то, что я только что услышал?!

— Что за шум? Раскричались… Поспать не дадут… Сволочи! Негодяи! Чтобы вам всем провалиться! — зарычал из-под скамейки Арно.

— Прошу внимания! — объявил появшийся перед экраном человек с пачкой листовок. — Минуточку внимания, товарищи! Все вы, наверное, знаете о жестокой захватнической войне, развязанной фашистским диктатором Шпицрутеном против молодых республик Шпляндии и Фратрии! Всем вам известно о братоубийственной бойне в Котвасице! Все вы слышали о бесстыдной аннексии вячеславских земель! Шармантийское правительство трусливо потворствует распускающей свои щупальцы фашистской гидре! Кто может остановить грабежи и убийства? Кто может защитить мир от надвигающейся катастрофы? Кто должен схватить за руку зарвавшегося брюннского шакала? Есть такая партия, товарищи! Вступайте в…

— Пошел вон! — вскричал Арно, высунувшись из-под лавки.

— Пошел вон!!! — хором заорали зрители. — Кому ты нужен со своей чертовой болтовней?!

— Дай хоть здесь отдохнуть! — заворчали «девочки» из «заведения».

— Убирайся с глаз долой, безбожник! — взвизгнула какая-то старушонка.

Тапер и еще один тип, выбежавший из подсобки, схватили пропагандиста, пытавшегося раскидать свои листовки, и выволокли из зала.

Наконец погас свет. Жакетта нежно прижалась к Красленову плечу. Кинопроэктор застрекотал, на экране появились белые закорючки…

— А я не буду играть! — раздался в темноте голос тапера. — Я отказываюсь играть до тех пор, пока Софи мне все не объяснит!

Белые закорючки исчезли, кинопроектор замолк, снова включился свет. Зал засвистел, завозмущался.

— Играй уже, дома разберешься! — кричали зрители.

— Играй, собака, иначе я тебе шею сверну! — заплетающимся языком проговорил обитатель Торговой улицы и грохнулся обратно под лавку.

— Я верна тебе, пупсик! — вскричала Софи. — Клянусь Богом!

Вышел хозяин кинотеатра и начал ругаться с тапером. Зизи Мартен продолжила перепалку с бывшим поклонником в канотье. Те, кто не болел ни за него, ни за нее, принялись задирать девиц из «заведения».

«Кажется, совершить революцию в этой стране будет труднее, чем где бы то ни было, — удрученно подумал Кирпичников. — Шармантийский обыватель — главное препятствие на пути построения коммунизма. Так, пожалуй, и назову свою статью об этом. „Красные зори“, наверное, напечатают».

Наконец тапер с Софи пошли решать свои проблемы, хозяин театра более-менее успокоился, свет снова погас и пустили кинохронику.

Сначала, естественно, шли новости первостепенной важности: замужество какой-то киноактрисы, хождение акробата по канату, натянутому между небоскребами, слон в зоопарке, игра в теннис на крыльях аэроплана… Затем долго демонстрировали нового премьера и его рукопожатия с каждым членом кабинета. Мельком показали бастующих горняков и почтальонов. Наконец дошла очередь и до событий в мире. Кадры бегущих солдат на фоне вздымающихся столбов пыли и летящих во все стороны шматков земли вперемешку с осколками сопровождались текстом о том, что «в Шпляндии и Фратрии продолжается вооруженный конфликт». Вслед за этим появилась довольная, откормленная и здорово отретушированная физиономия брюннского канцлера. Несмотря на щегольской черный фрак и розу в петлице, вид у него был, как обычно, слегка придурковатый, вернее сказать, безумный: лихорадочно блестящие глаза, налипшая на лоб редкая челка, измятый, словно его жевали, галстук. «Премьер-министр Брюнеции демонстрирует способности к предвидению», — последовал текст на экране.

«Что-о-о???» — изумился про себя Кирпичников.

«Вся страна в восторге от того, как господин Шпицрутен верно предсказал динамику курсов акций и развитие событий в Маняне. Его считают настоящим пророком!»

«То ли я рехнулся, то ли он», — подумал пролетарий. Не успел он сообразить, кто же все-таки лишился разума, как хроника сообщила еще более сногсшибательное известие: Гласскугель освобожден и снова приближен к Шпицрутену. На черно-белых кадрах канцлер обнимал наряженного в парадный мундир с аксельбантами похитителя ученых и позировал фотографам.

— В мире творится что-то странное! — шепнул Краслен задремавшей Жакетте. — Что-то очень подозрительное! Мне это не нравится!

— Мяу! — ответила девушка. — Мур-мур-мур!

Свет включился снова. Перед залом опять появился директор кинотеатра. Лицо у него было испуганное.

— Ну что, где тапер-то? — спросили из зала.

— Друзья… Шармантийцы… — промямлил директор. — Сограждане! Фильма не будет.

— Как «фильма не будет»?! — вскричала толпа.

— Я только что узнал… — продолжил директор, запинаясь, — час назад… брюннские войска перешли границу Шармантии… Птивиль и Экс-о-Нор стерты с лица земли…

В зале повисла мертвая тишина.

— Война началась, господа! — завершил речь киношник.

— К оружью, граждане!!! — возопил, встав во весь рост, Арно с Торговой улицы.

— Отечество в опасности!!! — вскинули кулачки проститутки.

— Все на защиту Шармантии!

— Проклятые агрессоры!

— Они не пройдут!

— Грудью встанем!

— Сомкнем ряды, комбатанты!

— Польем свои поля фашистской кровью!

— За свободу!

— За Республику!

— Гнусные Шпицрутеновы банды! — закричала, вскочив с места, Жакетта. — Убирайтесь восвояси и передайте своему господину, что мы будем стоять насмерть и разлюбим свою Родину, только повинуясь силе штыков!!!

Ее патриотический экспромт (или не вполне экспромт?) покрыли аплодисменты. Из подсобки выбежал тапер, плюхнулся за инструмент и с ходу заиграл бравурный марш. Несостоявшиеся зрители, не сговариваясь, встали с мест и затянули патриотическую песню.

— Неслыханно, неслыханно! — повторяла запыхавшаяся Жакетта пять минут спустя, когда они вместе с Красленом, не обращая внимания на проливной дождь, бежали домой. — Почему не пел? Слов не знал?! Боже мой, какой ты дремучий! И как тебе не стыдно быть столь равнодушным к тому, что творится в мире?!

Кирпичников молча удивлялся ее прыти, старался не отставать и смотрел, как по ножкам, обутым в неуклюжие платформы из дешевой пробки, стекают остатки коричневой краски, имитирующей чулки, и тихонько бегут разноцветые струйки воды с линяющего на глазах платья. Когда от Жакеттиной шляпки, оказавшейся сделанной из картона, отвалился сперва декоративный цветок, а затем и вся правая половина, он промолчал. Мысли были заняты войной и новостями о Шпицрутене.

Ученые были уже дома и ждали Краслена. Мадам Вивьен носилась взад-вперед, в спешке укладывая чемоданы и проклиная Шпицрутена, которого она, по ее собственным словам, «ненавидела с самого рождения» и «всегда подозревала в гнусной подлости».

— Сестра сказала, что в телеге ее старшего сына найдется место для ближайших родственников, но не для вас, друзья, — шепотом поделился Юбер. — Думаю, мы не вправе ее осуждать. Я сказал, что уступаю свое место ее пожиткам и отправляюсь с вами.

— А куда? — просил Кирпичников.

— Как и все, подальше от границы.

— Бежать? Но разве не обязаны мы как представители передового класса и передовой идеологии остаться здесь и вступить в борьбу со шпицрутенскими полчищами?.. — спросил Краслен, воспитанный на историях о партизанах.

— Не глупи, товарищ! Нам не до геройства! — оборвал его Заборский. — Главное — доставить оживин нашему Вождю. Черт знает, что эти буржуи учудят теперь с его телом! Как бы фашистские бомбардировщики не добрались до фабрики Памперса раньше нас с вами!

— Фашистские бомбардировщики? Ангелика что, тоже вступила в войну?

— Час назад, если верить радиосводкам, — ответил Юбер. — Похоже, Шпицрутен сильнее, чем мы думаем. Ну, или он конченый безумец, если решился в один день объявить войну двум крупнейшим державам.

— Знаете, сейчас в кинотеатре, когда хронику показывали… — вспомнил вдруг Кирпичников.

— Не время для рассказов! — оборвал его Юбер. — Наше преимущество перед остальными жителями города в том, что у нас нет вещей. Стало быть, мы можем отправиться в путь раньше других и, возможно, даже успеем сесть на какой-нибудь поезд! Так что, не теряя ни секунды, — на вокзал!

Отстающие часы на вокзале — символ вчерашней беспечности — сегодня уже стояли. Никуда не делись противоречащие друг другу указатели. А вот стал ли перрон чище или грязнее по сравнению с прошлым разом, сказать Краслен не взялся бы: под ногами тысяч человек, стремившихся уехать, пола видно не было. Кричащее, стонующее, бранящееся и плачущее на разные голоса море нельзя было обойти, пересечь или заставить расступиться. Коммунисты лишь старались не упустить друг друга из виду да по возможности держаться за руки, чтобы не потеряться среди людей, тюков, узлов и чемоданов. Волны народа тащили Кирпичникова то назад, к выходу с вокзала, то вперед, к осаждаемым поездам. Куда те шли — никто не спрашивал. Билеты, кажется, больше не были в ходу: шармантийцы расталкивали проводников, собирались по десятку в одно купе, набивались в тамбур, висели на подножках, залезали в локомотив и требовали машиниста ехать как можно быстрее и как можно дальше. На путях стояли какие-то допотопные паровозы с угольными топками: то ли их приказало задействовать позаботившееся об эвакуации правительство, то ли заставили вывести на рельсы сами беженцы. Из репродуктора что-то постоянно говорили, пожалуй, даже выкрикивали: может, предлагали сохранять спокойствие, а может, объявляли пути следования поездов — разобрать было невозможно.

Краслену, Юберу и Вальду удалось взобраться на крышу последнего вагона одного из паровозов. Пожилого Заборского втащить с собой никак не получалось. Видя страдания ученого, люди на задней открытой площадке потеснились и пустили его к себе. Запыхавшийся, красный Заборский плакал от радости и обещал своим спасителям всеобщее счастье сразу после войны и помощь при любых болезнях — если только они смогут найти его в Краснострании.

— Ну вот, — сказал Юбер, как только поезд тронулся, — кажется, одной проблемой стало меньше.

— А другой — больше, — добавил Вальд. — Есть какие-нибудь соображения по поводу того, как выбраться из этой страны без денег и документов? Или хотя бы что делать там, куда мы приедем? Да и куда мы приедем-то, собственно?

— Если я не ослышался, поезд направляется в Ля Корн. Честно сказать, я ни разу там не был. Не знаю, есть ли там коммунистическая ячейка… Я чувствую себя виноватым в том, что предложил вам ехать через Шармантию.

— Вы ни в чем не виноваты, товарищ Юбер! — поспешил ответить брюнн. — В той ситуации этот выход был единственным! Никто же не знал, что Шпицрутен вздумает объявить войну вашей Родине… То есть все, конечно, к этому и шло, но чтобы так быстро, чтобы одновременно с Ангеликой!..

Шармантиец, освоивший за время пребывания в Краснострании местную фразеологию, подтвердил:

— Да уж, что творится у Шпицрутена в голове — одному Труду известно!

— Мне, кажется, тоже, — вдруг вставил Краслен.

Ученые озадаченно уставились на него. Кирпичников пересказал увиденное в кинохронике.

— Я пришел к выводу, что объяснение всему этому может быть только одно: Бржеские живы и перешли на сторону диктатуры. Были схвачены и сдали оживин, чтобы спастись. Рассказали о его свойствах. Очевидно, предсказания, которые Шпицрутен приписывает себе, в действительности сделаны Марженкой. Обладание оживином сделало канцлера очень самоуверенным… Хотя у него всего лишь одна пробирка…

— Но, судя по тому, что Гласскугель возвращен и его ведомство восстановлено, он планирует скоро увеличить его количество! — с досадой завершил Вальд. — Черт бы его побрал!!!

— Как вы думаете, сколько времени понадобится брюннским ученым, чтобы выявить состав оживина и наладить его производство? — спросил Кирпичников.

— Зависит от самих ученых, оборудования, денег, что им выделят… Хотя, боюсь, тут Шпицрутен экономить не будет, — сказал Вальд.

— В любом случае не меньше нескольких дней, — добавил Юбер. — Возможно, неделю. Плюс-минус. С массовым производством сложнее, тут у нас с коллегами нет опыта…

— Дьявол, оживин все равно у фашистов! — Вальд сплюнул. — Даже десять, даже пять порций нашего препарата обеспечат им психологический перевес в войне! Или мы прямо сейчас поворачиваем назад, едем в Брюнецию и пытаемся отобрать свою пробирку… или надо, чтобы в влижайшее время случилось нечто, в корне меняющее расстановку политических сил.

— Воскрешение Вождя?

— Если только завод с его телом еще не разбомблен.

— Угу…

Коммунисты удрученно замолчали.

Поезд монотонно постукивал, удаляясь от линии фронта. На крыше причитали, грызли сухари, пытались успокоить младенцев, в десятый раз обсуждали, надолго ли война. Справа бежали прилизанные белые избушки, средневековые церкви, идеально подстриженные садики, вишни и кипарисы, неестественно гладкие луга, кокетливые шармантийские облака, завитые, словно перманентом… Слева ползли набитые скарбом телеги, велосипедисты с тюками и рюкзаками, тачки с чемоданами, коробками и маленькими детьми, толкаемые мужчинами и женщинами; наконец, просто нагруженные пешеходы. Поезд обгонял беженцев одного за другим, и Кирпичников ждал, когда же все они наконец останутся позади, но людская река не кончалась и не кончалась. Военные грузовики, движущиеся навстречу самоэвакуантам, без конца создавали заторы. Народ громко жаловался, кричал, завистливо смотрел на пассажиров паровоза и с опаской вглядывался в небо. Краслен тоже туда посмотрел. Пока было чисто. Закатное солнце обещало сидячую ночевку на вагонной крыше, но по сравнению с фашистской армией это было сущими пустяками.

— Сколько нам еще ехать? — спросил Краслен.

— Часов шесть, — отвечал шармантиец. — В Ля Корне будем перед рассветом. Может, там выйдет немного поспать на вокзале…

— Боюсь, у всего поезда планы точно такие же, так что найти свободное место будет проблематично, — сказал Вальд.

— Не будьте столь пессимистичным! — Кирпичникову хотелось поднять настроение товарищей. — У нас есть шанс получить бесценный опыт сна на качающейся крыше поезда! Во многих кинофильмах герои бегали и стреляли на таких крышах, но вот спать — это совершенно ново и оригинально! Только представьте, какое впечатление произведет рассказ об этой ночевке на наших внуков! Кроме того, по сравнению с теми, кто висит между вагонами и на дверях, мы невероятные везунчики, едем сидя! Лишь бы ночью не было дождя…

— Или чего похуже, — сказал Вальд. — Например…

Слова брюнна потонули в грохоте идущего навстречу состава с шармантийскими солдатами. От пронесшейся мимо сотни одинаковых окошечек с одинаковыми головами в одинаковых пилотках зарябило в глазах. Над поездом проплыла уже знакомая Краслену местная патриотическая песня.

— Задайте им жару, ребята!!! — крикнула с крыши какая-то женщина.

— Так точно, мадам!!! — проорали солдаты.

Поезда расстались, вдохновленные друг другом. Шармантийские ребята еще не догадывались, что едут воевать с бессмертными солдатами.

Следующий эшелон с призывниками Краслен увидел, когда через час после отправки поезд остановился на какой-то мелкой станции. Солнце уже окончательно зашло, освещения, дабы не тратить энергию и не быть заметными с воздуха, не включали. Лишь полная луна позволяла разобрать стоящий на путях состав с военнослужащими, поезд с беженцами из Берр-сюр-Ривьер, на который коммунисты не успели, еще какие-то вагоны и суетящихся служащих железной дороги, не способных справиться с неразберихой. Свежий воздух пах морем. На фоне всеобщего страха и замешательства эта приятная мелочь казалась печальной и неуместной.

— Что, портовый городок? — спросил Краслен.

— Похоже на то, — ответил шармантиец. — Думаю, это Сен-Рок. Хотя точно никто нам не скажет. Сейчас не до нас. Пойдемте-ка разомнемся.

— От поезда не отстанем? — забеспокоился Вальд.

— Еще неизвестно, когда его отправят! Предыдущий до сих пор тут, так что не исключено, что мы простоим здесь не один час, а может быть, и всю ночь. Пропускаем солдат и военные грузы.

Большинство эвакуантов, особенно те, кому нашлось место внутри вагонов, не спешили покидать состав: опасались, как бы их места не заняли. Краслен, по природе своей не склонный к беспокойству и чересчур обдуманным поступкам, первым соскочил с нагретой людьми крыши. Юбер и Вальд последовали сразу за ним: у первого затекли ноги, второму хотелось по нужде. Заборский, увидев, что его товарищи спускаются, побоялся остаться в одиночестве, взял с соседей по площадке обещание не занимать его места и присоединился к спутникам.

Разговор не клеился. На ум Краслену шли одни вопросы, но и без слов было ясно, что ответов на них ученые не знают. Что делать дальше? Близко ли фашистские войска? Как выжить? Как добраться до Ангелики? Удастся ли воскресить Вождя, прежде чем Шпицрутен сможет синтезировать оживин? Хотелось забыться, отвлечься, не думать ни о чем, но новые вопросы лезли и лезли в голову. Как скоро отправится поезд? Что сейчас с Жакеттой, в безопасности ли она? Смогли ли уехать мадам Луиза, бедные художники, обманутый тапер, девочки из «заведения»? Цел ли Берр, не разбомблен ли еще кинотеатр, как себя чувствуют кованые балкончики и фонари с завитками? И что это за грохот вдалеке — разрывы снарядов или просто гроза, пока еще просто гроза?.. Можно было бы спросить у ученых, они старше, они видели Империалистическую, но Кирпичников боялся. На фоне пения ночных птиц и романтического стрекотания насекомых разрывы звучали особенно устрашающе.

Коммунисты пару раз прошлись по платформе. Свободных лавок не было, присели прямо на бетон.

— Неплохо бы перекусить! — заметил Яков Яковлевич.

— Да уж, не помешало бы, да нечем, — отозвался Юбер.

Вдалеке еще раз бухнуло. Все сделали вид, что не заметили, а Краслен в очередной раз сказал себе: «Это гроза. Это, несомненно, гроза».

— В то время как вы бежали из города сломя голову и радовались отсутствию багажа, я кое о чем позаботился, — сказал, хитро прищурившись, Заборский.

Из глубоких карманов плаща он извлек кусок хлеба — небольшой, грамм на триста — и два вилка эндивия.

— На кухне было еще рагу, — прокомментировал ученый. — Но его не унесешь. Ухватил, что сумел.

— А может, побережем еду? — предложил Юбер. — Теперь неизвестно, когда случится добыть еще чего-нибудь.

— Лучше сейчас, — мрачно отозвался Гюнтер Вальд. — В случае чего убегать лучше с пустыми карманами и полными желудками.

Насчет «полных желудков» он, конечно, преувеличил: трапеза оказалась более чем скудной, особенно для четверых. Но приятной она, несомненно, была. Краслен так увлекся сырым эндивием, что поначалу не заметил ни гудения над головой, ни испуганных возгласов окружающих. Только крик Юбера «Самолеты!!!» заставил пролетария забыть о еде и посмотреть на небо — туда, куда уже были направлены взгляды всей вокзальной толпы.

С мрачным гудением над головами прошла первая девятка летающих лодок… затем вторая… Аппараты развернулись, сделали круг над станцией. Судя по выражениям лиц, большиство присутствующих видели подобные машины впервые.

— Это наши? Наши, да? — с надеждой просил кто-то. — Шармантийские самолеты пришли защитить нас?

Опознавательных знаков, если они и имелись, в темноте было не разглядеть.

— Наши, наши! — поддержала испуганная толпа.

— Это не наши! — мрачно объявил Юбер. — На вооружении Шармантии нет таких машин. Это брюннские самолеты.

— Но они же не будут бомбить? — загудели со всех сторон.

— Это разведчики, просто разведчики!

— Да нет же, это наши самолеты!

— Все в порядке!..

Краслен и ученые обеспокоенно переглянулись.

— Надо уходить. Пока не поздно, — сказал Вальд.

— А может быть?.. — Краслен никогда в жизни не видел настоящих бомбардировщиков, и в нем заговорило детское любопытство, смешанное с детской же бесшабашностью.

— Никаких «может»!!! — Заборский схватил Кирпичникова за руку и потащил куда-то сквозь толпу.

«Разведчики, разведчики… Грузовые… Они же не будут нас бомбить… Брюнны — цивилизованные люди», — шелестели вокруг.

— Убирайтесь, дураки!!! — кричал Юбер. — Бегите, пока жи…

Продолжение его фразы потонуло в свисте первой бомбы.

— А-а-а-а-а!!! — завопила толпа.

— Падай! — выкрикнул Заборский.

Краслен нырнул в какой-то овраг, но до конца долететь не успел. Грохот за спиной оглушил, земля ожила, горячая волна подбросила вверх, стукнула о край оврага, с размаху кинула на дно и засыпала бетонной крошкой.

Сразу за первым взрывом послышался второй, потом третий, четвертый, пятый… В промежутках между ними уши раздирали вопли тех, кто остался на платформе, — казалось, еще немного, и крики умирающих заглушат грохот бомб. Дышать становилось все труднее. Подталкиваемый кем-то из ученых, Краслен с трудом встал на ноги, полез наверх, был сброшен обратно очередным взрывом, снова полез, выбрался из оврага и побежал (а может, поплелся? пополз? он не помнил) дальше, дальше от вокзала, повинуясь животному страху и крикам товарищей…

В лесу под Сен-Роком было сыро и мрачно. Ноги путались в высокой траве и кустарниках. Почти нулевая видимость заставляла держаться за руки.

Краслен предлагал вернуться в город и попросить пристанища у местных, Заборский то и дело порывался вернуться обратно на станцию — помочь раненым и по возможности оживить кого-нибудь. «Оживили уже на свою голову! — бурчал Гюнтер. — Да и не думаете же вы, что после такой бомбардировки хоть один труп остался в целости?!» Юбер не уставал твердить, что чем дальше от города, тем безопаснее. Учитывая взрывы, все еще слышавшиеся за спиной, спорить с ним никто не брался.

— Надо уйти подальше от линии фронта, — повторял шармантиец. — Уйти подальше, а там видно будет! Ночевать тут все равно негде, так что не будем терять времени! Может, к утру выйдем к какому-нибудь поселку…

Мысль о «каком-нибудь поселке» была призвана подбодрить коммунистов, но ни на чем не основывалась. Ни карты, ни компаса, ни опыта пребывания в окрестностях предполагаемого Сен-Рока у путешественников не было. Звездное небо могло подсказать лишь самое общее направление.

— Вот не взял я спичек-то! А вы и не подумали! — проворчал себе под нос Заборский, отвлекшись наконец от мыслей о пострадавших.

— Костры — это опасно, — сказал Вальд. — Засекут фашисты с самолета — тогда мало не покажется.

«Костер! — подумал про себя Кирпичников. — Фашисты фашистами, а погреться сейчас очень не помешало бы! Хотя… Ой, а что это?»

Забавно — стоило Краслену подумать о костре, как вдалеке, к востоку, за деревьями, замаячил огонек. Остатки горящего самолета? Новое природное явление? Поселок? Или просто галлюцинация от усталости? Кирпичников пригляделся. Пять секунд, семь, десять… Огонек не исчезал. Знать, не мерещится.

— Краслен, не отставайте, потеряетесь! — сказал Юбер.

— А гляньте-ка направо! Не огонь ли?

— Так и есть, огонь! — обрадовался Заборский. — Стало быть, люди!

— М-да… — Вальд тоже пригляделся. — Может, и люди, да только какие? В наше время иной человек хуже зверя…

Несмотря на то что брюннский товарищ был, как всегда, полон мрачных опасений, коммунисты решили двигаться на восток.

— Фашистов на этой земле еще нет, — рассудил шармантиец. — Должно быть, свои. Видимо, еще одни пассажиры разбомбленного поезда…

— …Более предусмотрительные, чем некоторые, а потому взявшие с собой спички! — не преминул добавить Яков Яковлевич.

Чем дальше товарищи шли на восток, тем явственнее они ощущали запах моря. Вскоре до пролетарских ушей донесся и шелест волн. Спустя еще несколько минут коммунисты вышли из леса. Берег был холмистым и поросшим кустарником — вскоре выяснилось, что — к счастью для путешественников. Не спеша открывать свое присутствие и поглядев из укрытия на костер, — теперь было ясно, что это именно костер, — товарищи увидели возле огня человеческую фигуру, а вслед за тем — и фашистскую летную форму на ней. Рядом, на отмели, чернела грузная туша бомбардировщика.

— Что он здесь делает? — шепотом спросил Кирпичников.

— Шпион! — предположил Заборский. — И наверняка вооруженный! Предлагаю убраться подобру-поздорову, пока он нас тут всех не порешил.

— Глупости! — Вальд пригляделся. — Судя по форме, это рядовой пилот самолета-амфибии. Наверняка один из тех, кто бомбил станцию в Сен-Роке. Оставаться здесь одному ему нет никакого резона, так что, скорее всего, парня подбили зенитчики и посадка на воду была вынужденной, аварийной. Думаю, сейчас он сам не знает, что делать дальше, надеется на скорый подход своих и боится нас больше, чем мы его.

— Да на кой он нам сдался! — отозвался Яков Яковлевич. — Разве что позаимствовать огоньку…

— И что-нибудь покушать, — завершил Краслен.

— Не скажите! — Вальд довольно ухмыльнулся. — Плавучий самолет был бы нам сейчас очень полезен! К тому же я, кажется, знаю эту модель. И умею управлять ею… Значит, сколько километров до Ангелики отсюда?..

…Через несколько минут рядовой Имперской авиации Вольф Хазэ увидел странного незнакомца, появившегося из-за пригорка. Первым делом он выхватил пистолет: очевидно, что у диких шармантийцев на уме не могло быть ничего доброго. Каково же было удивление рядового, когда незнакомец совсем по-родному вскинул руку и выкрикнул: «Слава Шпицрутену!» Рядовой ответил как положено и с удивлением узнал, что перед ним стоит соотечественник, заброшенный во вражеский стан с целью способствовать победе Империи изнутри. И гладкая брюннская речь, и расово чистая внешность располагали к себе, но оставляли сомнения. Предъявленный паспорт гражданина Брюнеции мог, по мнению Хазэ, быть поддельным. Лишь когда новый знакомый без запинки процитировал клятву юных шпицрутенцев, рассказал, в какой булочной Пуллена лучшие плюшки и назвал имена самых популярных брюннских радиоведущих, Вольф поверил и обрадовался: он спасен! Спаситель предложил оставить все и не медля двигаться за ним. Вольф свернул за холм, углубился в кустарник и сам не понял, как вдруг оказался сбит с ног, поколочен, лишен пистолета и связан подтяжками.

— Ай да мы! — сказал Заборский.

— Кто бы мог подумать, что изготовленные брюннскими коммунистами паспорта еще пригодятся! — довольно добавил Кирпичников.

Обезвредив фашиста, товарищи поспешили к бомбардировщику. Судя по его состоянию, у шармантийцев была-таки действующая ПВО (хотя на судьбе сен-рокского вокзала это и не отразилось). Внутри самолета обнаружились два окровавленных тела — штурмана и радиста. В первом случае, очевидно, поработала пуля из зенитного пулемета, во втором — осколочный снаряд, разорвавшийся, видимо, позади самолета, оставивший в корпусе массу дыр и повредивший еще и двигатель: у того оказался перебит бензопровод.

— Если они захватили с собой запасную трубку, то можете считать его уже починенным! — уверенно заявил Вальд, имея в виду бензопровод.

Трубка, к счастью, была. Топлива тоже оставалось предостаточно. Кроме того, на борту обнаружился небольшой, но оказавшийся весьма кстати запас еды: банка мясных консервов и две пачки галет. Их, как и содержимое фляжки Вольфа Хазэ, решили пока приберечь. Потом вытащили из самолета мертвецов, дыры в корпусе забили кусками дерева, вычерпали воду. Незадолго до рассвета летающая лодка была, по выражению Заборского, «почти как новая». Только тут выяснилось, что тяга управления рулем высоты порвана и не подлежит восстановлению в полевых условиях, стало быть, летать аппарат более не способен.

— Выходит, у нас нет самолета, — сказал Вальд. — Зато есть лодка, и притом с авиационным мотором!

Вдалеке, за лесом, опять что-то загрохотало, напоминая о необходимости спешить. Не теряя времени, товарищи забрались в лодку.

— Давайте-ка выбросим в море брюннские паспорта, — предложил шармантиец. — Больше они нам точно не помогут, а вот навредить могут запросто.

Все с ним согласились. Четыре подделки полетели за борт.

— Подождите! — вспомнил Гюнтер. — А где пистолет того парня?

Ему подали оружие. Брюнн выбрался из лодки, ушел в заросли, где все еще валялся связанный фашист, и выстрелил два раза. Затем вернулся, ни говоря ни слова, забрался на борт и завел мотор.