С.С.С.М.

14

Поиски работы состояли в том, чтобы разгуливать по бульварам с табличкой на груди «Готов на любой труд» и время от времени заглядывать в лавки и богатые дома. Отовсюду, как правило, гнали в шею. Джонсон научил Краслена читать на стенах домов тайные знаки, оставляемые другими безработными и нищими для братьев по несчастью. Значки могли содержать сообщения: «Сюда лучше не заходить», «У хозяина злая собака» или «Дает работу, а денег не платит». Джо говорил, что есть еще символы, говорящие, что в доме живет добрый человек, готовый налить чашку супа, или старуха, способная подарить пенс-другой, если перед ней притвориться глубоко религиозным человеком. Как назло, таких сегодня не попадалось.

Белый человек, идущий об руку с черным, мгновенно навлекал на себя подозрение, так что Джонсон и Краслен держали расстояние. Негр настоял на том, чтоб новый друг обращался к нему исключительно фразой: «Эй ты, черномазый!», а сам в ответ почтительно именовал его «сэром».

Таких же несчастных, как они, слонялось там и сям великое множество. Чумазые, оборванные, исхудавшие, они толпились возле строек и предприятий, настойчиво стучались в стеклянные двери магазинов, встречали богатых господ у подъездов, заглядывали в остановившиеся на светофоре машины, рылись в мусорных баках или сидели прямо на тротуаре, в отчаянии обхватив руками голову. Среди шума автомобилей, грохота воздушных поездов, постукивания трамваев и стрекота самолетов, среди десятитрубных заводов, стометровых мостов и тысячеоконных небоскребов люди, чьими руками было создано все это, оказались никому не нужным мусором. Краслен сочувствовал им всей душой, но с ужасом ощущал, как внутри рождается недоброе, неведомое доселе чувство соперничества, дух буржуазной конкуренции: ведь любой из этих нищих мог получить работу, предназначенную ему, Кирпичникову, или его другу Джо!

И все-таки сегодня повезло именно им. «Вы приносите мне удачу, сэр!» — весело подмигнул Краслену Джордан, когда дама в светло-розовых перчаточках и с частоколом цветов на шляпке наняла их разгрузить автомашину с покупками. С делом справились за четверть часа. Среди приобретений миссис, помимо трех пакетов с одеждой и двух с обувью, оказались обтекаемый — словно предназначенный для полетов! — хромированный будильник, холодильный шкаф со встроенным радио, электрическая варочная плита, не требующая керосина и тоже говорящая на разные голоса, снабженная радио зубная щетка, столь же прогрессивный чайник и, наконец, совершенно экзотический прибор — радиовизор! О его предназначении и возможных функциях Джо и Краслен спорили еще целый час после того, как получили от дамы по три пенса. «Порой и того не зарабатываю», — признался довольный негр обескураженному скупостью дамы красностранцу. Через некоторое время к беседе о техническом прогрессе присоеднились два дурнопахнущих бродячих акробата, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся доктором математики и его лучшим учеником. Свели Краслен и Джо в тот день знакомство еще с несколькими людьми: шестидесятилетней уличной танцовщицей с граммофоном, которая когда-то учила маленьких ангеликанцев чтению, письму и антикоммунизму; ветераном Империалистической войны, чистившим штиблеты сэров не двумя руками, а только одной, ибо вторая осталась на одном из ипритовых полей Шармантии; и семилетним счастливцем, имевшим постоянный заработок и стабильный четырнадцатичасовой рабочий день. Мальчишка толкал тележку с мороженым. Он радостно сообщил новым знакомым, что эскимо начали, кажется, меньше выпускать, а потому цена на него растет.

— Это потому, что молоко сливают в море, — сказал доктор, облизнувшись. — В смысле, чтобы дорожало.

— Лучше б нам отдавали, — проворчал ветеран.

— Бесплатное молоко бывает только при коммунизме! — заметил младший из акробатов.

— Не дай бог! — воскликнула учительница. — Пусть выливают, лишь бы только не было коммунизма! Я слыхала, что при нем запрещено танцевать на улице и торговать жевательной резинкой! На что же тогда жить?!

Джо опасливо поглядел на Краслена, но тот сдержал себя. Может быть, в конце концов он все-таки не вытерпел бы и сказал танцовщице все, что думает насчет буржуазной пропаганды, но дискуссию прервал отряд полиции:

— Пошли вон, оборванцы! Ну-ну, живо, нечего тут отираться! Ничего вам не перепадет! Сейчас по этой дороге поедет премьер-министр, и вас на тротуаре не должно быть! Всем понятно?! Быстро по домам!

— А у меня нет дома! — выкрикнул доктор.

— Ну так пойди заработай на него, — выдал жандарм излюбленную фразу всех богачей.

…Через несколько минут спрятавшиеся за углом Джо и Краслен наблюдали респектабельный черный паккард, мчавшийся, поднимая клубы пыли, в окружении десятка полицейских на мопедах. Разбрасываемые повсюду листовки были озаглавлены «Я привез вам мир!». В них говорилось о том, что Огржицкий край маленькой юной страны Вячеславии давно хотел отделиться, и вот теперь добрый Чертинг, посоветовавшись со столь же добрым Колбасье и относительно добрым Шпицрутеном, признали его независимость. Через час после этого в край вошли брюннские войска, и огржичане единогласно признали свое добровольное и несомненно демократическое вхождение в состав фашистского государства. Возвратившийся домой Чертинг гордо рапортовал о том, что опасаться агрессии Шпицрутена ангеликанцам больше нет никакой нужды.

— Бросить бы в него бомбочку, а? — тихо сказал негр.

— Что за мелкобуржуазное народничество?! — скривился политически подкованный Кирпичников.

Под вечер им — вернее, Джордану — повезло и вовсе невероятно. Негр нашел постоянную работу. Он изъявил готовность получать на шиллинг в неделю меньше, чем предыдущий работник, и был принят разнорабочим на авиагазолиновую станцию, расположенную на крыше девяностотрехэтажного Брук билдинга.

— Это надо отпраздновать! — заявил Джо.

Но отпраздновать не удалось. Вернувшись в хижину, они обнаружили там подругу Джессики, пришедшую поплакаться о своей горькой судьбе: молодую негритянку только что уволили с фабрики Памперса. Отмечать свое приобретение, глядя на ее потерю, казалось неудобным. Слово за слово — и негры не заметили, как стемнело. А ведь Джессике еще нужно было вернуться к хозяевам! Краслен вызвался проводить ее.

Половину дороги молодые люди прошли молча. Негритянка, похоже, о чем-то думала, а Краслен никак не мог подобрать подходящую фразу для начала беседы. Предательство Буерова и собственное двусмысленное положение почему-то отодвинулись на задний план. Теперь самым важным для Краслена стало найти правильные слова для разговора с новой классовой соратницей.

— Хорошая погода, — заявил он наконец.

Девушка не ответила.

— Надеюсь, и завтра будет не хуже, — прибавил Краслен новую банальность.

— Что? — рассеянно переспросила Джессика. — Извини, я прослушала, что ты говорил. Все думаю об Алисии. Что она будет делать без работы, бедняжка? И чего ради этот сумасшедший Памперс вздумал увольнять по десятку лучших работников ежедневно?!

— Ежедневно?

— Ежедневно и совершенно беспричинно. По крайней мере, так говорит Алисия.

«Памперс, — подумал Краслен. — Где-то я слыхал эту фамилию…» В беседу подруг он не встревал, так что не имел понятия ни о подробностях увольнения, ни даже о профиле фабрики. Вслух же предположил:

— Может, этот Памперс приобрел какие-то машины, заменяющие людей? Или секретных роботов, которым не нужно платить деньги?

— Какие еще новые машины в наше время?! — хмыкнула Джессика. — Кризис, он и для буржуев кризис. Впрочем, у Памперса, говорят, дела шли более-менее. Похоже, он просто сошел с ума и от нечего делать решил разогнать один цех.

— А почему он увольняет людей одного за другим, а не всех скопом, если уж ему так вздумалось?

— Откуда мне знать?! Может быть, хочет избежать огласки… Репутацию свою бережет, мороженный король, так его, эдак…

— Что? Мороженный?

Кирпичников вдруг вспомнил. Жилячейка. Пятеро соседей. Чай. Пялер с газетой: «Глава ангеликанского правительства накануне принял у себя владельца фабрик эскимо Рональда Памперса. Тема беседы не разглашается…»

— Ну да, — равнодушно пожала плечами Джессика. — Памперс делает мороженое. Вернее, так принято говорить. На самом-то деле мороженое делают его рабочие!

— Его принял глава кабинета. Секретно. Об этом писали красностранские газеты с месяц назад.

— Я ничего такого не слышала. — Джессика была так удивлена, что даже остановилась посреди дороги. — Нет, у нас точно ни о чем подобном не сообщали! Я очень внимательно слежу за политической ситуацией! Черт побери!.. Из наших газет последнее время не вычитаешь ничего, кроме рекламы и сплетен о знаменитостях! А про радио уж и говорить нечего.

— Значит, они обсуждали что-то действительно серьезное, — подытожил Кирпичников. — Получается, увольнение целого цеха — это заказ правительства? Кстати, сегодня от мальчишки-торговца я слышал, что мороженого в Манитауне стали выпускать меньше, чем раньше. Значит, на место уволенных никого не принимают.

— Памперс хотел взвинтить цены?

— Возможно.

— Но скорее выполнял заказ правительства!

— …очистить часть своих прозпомещений…

— …для какого-то важного дела! Например…

— Например? Краслен, о господи!.. Ты думаешь?

— Естественно! Где им еще хранить тело Вождя?!

В освещенных окнах особняка мелькали силуэты. Звуки фокстрота были слышны даже здесь, на улице. Подойдя ближе, Краслен уловил примешивающиеся к ним стук каблучков, дамский хохот и звон бокалов.

— Они так почти каждый вечер гуляют, — сказала Джессика. — Бывает, работы назавтра полно, вставать в полседьмого, а уснуть невозможно из-за их патефона дурацкого.

— Так ты здесь безвылазно шесть дней в неделю?

— Что делать!..

«Значит, еще целую неделю не увидимся, — подумалось Кирпичникову. — А вдруг за это время я найду способ вернуться домой? Тогда мы больше не увидимся вообще никогда…»

Последние десять минут они взволнованно говорили о Вожде. Мысль искать его тело на фабрике мороженого казалась теперь такой очевидной, что было удивительно, как никто не додумался до этого раньше. Джессика радовалась — раз Вождя хранят в холодном месте, значит, с ним все в порядке: а она-то боялась, что реликвию уже уничтожили. Краслен предостерегал: раз берегут, значит, есть какая-то цель, вероятнее всего, собираются ставить опыты над выдающимся организмом и гениальным мозгом. По всему выходило, что тело надо спасать, и как можно скорее. Кирпичников, конечно, не сомневался в том, что красностранская разведка уже идет по следу и вот-вот выхватит Вождя из лап отвратительного Памперса… Но разве можно было спокойно, сложив руки, дожидаться, когда это произойдет?!

— Ну что ж, — сказала Джессика. — До встречи. Уже поздно.

— Погоди…

Труд, как же не хотелось отпускать ее!

— Погоди… Я… я, кажется… придумал один способ, как нам вызволить… — Краслен оглянулся по сторонам и завершил: — Как вызволить сама-знаешь-кого!

Даже в темноте было видно, как изменилось выражение лица негритянки.

— Какой способ?

— Об этом нельзя говорить на улице. Нас могут подслушивать.

— Ты прав! Идем со мной.

Расчет Кирпичникова оправдался: его пригласили в дом. Оставалось лишь срочно придумать этот обещаный способ. Штурмовать фабрику? Ну-ну, какими силами? Тогда… Найти покойника, очень похожего на Вождя и совершить подмену? Так действуют только в кино. И что дальше? Быстрее, голова, соображай!

Тем временем Джессика позвонила в колокольчик. С той стороны кованой решетки раздалось пыхтение, чьи-то тяжелые шаги. Потом из темноты прорисовалась лысая голова негра-привратника.

— Это ты, Джесс? — сонно спросил он. — Не боишься ходить так поздно?

— Все в порядке, Питер. Как делишки?

— Скверно, скверно… Курс шиллинга опять упал на три пункта. А что это за господин с тобой, Джесс?

— Это мой друг, Питер. Клянусь, он ничего не украдет. Ты позволишь ему войти ненадолго?

— Хм-м, Джессика…

— Погляди на него, он же белый!

— Ну ладно, входите!

Слыша за спиной скрип закрывающегося замка на воротах, Краслен продолжал судорожно изобретать предлог, под которым сюда вошел. «Развесить на всех углах прокламации, разоблачающие Памперса? Или пробраться на радиостанцию, чтобы рассказать на всю страну о том, где прячут тело Вождя?.. Ох, нет… Бред какой… Ничего путного в голову не лезет! Джессика поймет, что я навязался к ней в гости, и тут же выгонит в шею. И что же? Права будет!»

Джессика провела Краслена по саду, открыла перед ним дверь черного хода. По неосвещенному коридору они добрались до маленькой комнатушки.

«Выйти на Памперса? — думал Кирпичников. — Сказать ему, что нам все известно?.. Или прикинуться кем-то другим? Членами какой-нибудь влиятельной огранизации?.. Чушь, сплошная чушь идет в голову… Ладно, решено: сейчас предложу Джессике с важным видом какую-нибудь нелепость, притворюсь, что действительно считаю это хорошим планом, а потом позволю ей переубедить себя. Черт побери! В будущем надо будет придумать более удобный способ ходить в гости!»

— Вот здесь я и живу, — сказала Джессика.

Краслен только теперь обратил внимание на обстановку. Убогая кровать почти во всю «комнату», несколько крючков для одежды, Библия и спицы с мотком шерсти на коробке, выполняющей роль тумбочки. Из достижений прогресса — только электрическая лампочка.

— На тумбочку не смотри, — улыбнулась Джессика. — Просто хозяева не позволяют нам читать других книг, кроме Библии, а она должна быть обязательно. В свободное время горничной полагается заниматься рукоделием, вот оно и валяется тут для виду.

— Ни стола нет, ни стульев, ни радио, — сказал Кирпичников, вспомнив родную ячейку в жилкомбинате.

— Ну уж радио-то мне совершенно ни к чему! — ответила негритянка. — Что там услышишь? Круглые сутки одни бездумные фокстротики, да буржуазная пропаганда: «коммунисты такие, коммунисты сякие»… Мы это радио между собой «ящиком оглупления» называем. Реакционная штуковина. А вот, говорят, сейчас такую вещь изобрели — радиовизор называется. Он не только звуки, но и фотоснимки передает. Даже вроде бы кино может показывать. Вот за чем будущее, вот что будет рупором рабочего класса! Нельзя ведь показать то, чего нет. Если радиовидение распространится, то капитализму точно не устоять!.. Ну, а ты-то что? Не стесняйся, садись. И рассказывай поскорее свой план!

Краслен сел на кровать рядом с негритянкой. Их плечи соприкоснулись. «Мы так близко», — подумал Кирпичников и ощутил неожиданный восторг. Впрочем, в такой узкой комнатушке было практически невозможно держать расстояние. От Джессики шло тепло. К курчавым волосам и гладким щечкам захотелось прикоснуться. Но главное — негритянка замечательно пахла. Краслен не знал чем, но чувствовал, что делается глупым и счастливым от этого аромата. «Надо предложить самую нелепую идею из возможных, — решил пролетарий. — Чтобы она поскорей раскритиковала ее и отправила меня вон. Иначе произойдет что-нибудь ненужное…»

Он выдохнул, вдохнул и сообщил:

— А план такой. Поскольку я теперь числюсь сообщником предателя Буерова и врагом рабочего класса, я должен пойти к Памперсу и предложить свои услуги. Сказать, мол, так и так, лишился покровителя, но хочу и дальше служить на благо мирового империализма. — Кирпичников искоса глянул на девушку.

Та не скривилась, не выпучила глаза и крутить пальцем у виска, кажется, тоже пока что не собиралась.

— Я вотрусь к нему в доверие, а там…

— Ну, там посмотрим, — завершила негритянка. — Знаешь что? Мне тоже эта мысль пришла в голову. Я только не знала, как ты это воспримешь. Теперь мы должны придумать, как это осуществить. Как тебе выйти на Памперса.

Краслен открыл рот. Подумал немного и закрыл его снова. Дело принимало неожиданный оборот.

Несколько секунд пролетарии молчали. Из хозяйских комнат навязчиво звучала какая-то веселенькая мелодия. «Танцуй, Джуди, танцуй!» — крикнул кто-то пьяным голосом и фальшиво захохотал, словно пытаясь убедить себя и окружающих, что ни экономического кризиса, ни ужасающей нищеты, ни усиления международной грызни, ни точащего зубы фашизма — не существует.

— Честно говоря, я не знаю, как это провернуть, — призналась наконец Джессика.

— Я тоже не знаю, — ответил Краслен.

Они помолчали еще немного. Хозяйский патефон заиграл танго.

— Люблю танго, — вдруг сказала негритянка. — Это музыка цветных. Музыка, в которой говорится о трудной судьбе и оставленной родине… Танго родилось в бедных кварталах — в точности как я. И еще его можно танцевать на какой угодно маленькой площади. Это тебе не вальс.

— И я люблю, — признался Краслен. — Вот мы, бывало, в заводском клубе…

— Так, может быть, попробуем? — Джессика соскочила с кровати.

Через секунду Краслен уже держал ее в объятиях и вел мимо кровати по крошечному пятачку. Туда-обратно, туда-обратно. Первое же болео[1] смело с тумбочки вязание, потянувшее за собой и пухлый том с опиумом для народа. Библия плюхнулась на пол. Благопристойный клубок шерсти спрятался под кровать. Время текло сладостно-медленно — Кирпичников впитывал, остро проживал каждую секунду — и вместе с тем слишком быстро, как это всегда случается с моментами, которые хочется удержать. Он бесконечно повторял свои любимые фигуры — и маленькая шоколадная ножка то ездила по его пролетарской штанине, то перекрещивалась с Красленовой ногой, чтобы сделать под ней кокетливый взмах. Негритянка понимала Краслена с полуслова, если можно так выразиться о танце, вернее — с полудвижения: такая послушная, как будто между ними уже происходило то Прекрасное, что рабочий класс считает правильным и естественным, а буржуазия лицемерно отрицает.

Когда музыка закончилась, они продолжали стоять, обнявшись. Краслен потерся головой о девушкину голову. Та ответила тем же. Губы прильнули к губам как-то сами собой…

— Ты только скажи, — попросила через несколько минут Джессика, уже лежащая без платья. — Правду говорят, что Съезд профсоюзов Краснострании принял резолюцию о невозможности осуждения сексуально раскрепощенных пролетарок?

— Конечно. И давно! — ответил Кирпичников.

Перед тем как осуществить смычку, он успел подумать, что без одежды негритянка похожа на бесстыдный бронзовый памятник Освобожденной работнице, стоящий на одной из площадей родного города.

А потом они долго-долго лежали на кровати и разговаривали. О диамате, о пролеткульте, о положении женщины в буржуазном обществе, о новых самолетах-амфибиях и обостряющейся международной обстановке. Он стал называть ее Жеся, она его — Ленни.

— А правда, что у вас до сих пор женщине невозможно поступить в институт? — интересовался Кирпичников.

— Еще спрашиваешь! Мистеры профессора считают, что наше место на кухне.

— Ох, и отыграются же на них ваши пролетарки, когда освободятся! А вот еще писали, что, мол, если негр померяет в магазине одежду или обувь, то он обязан ее купить, потому что потом ни один белый к ней не прикоснется… Тоже правда?

— Случается.

— Труд! И что, большинство ангеликанцев всерьез верует в этого так называемого «бога»? И детей крестят, вместо того чтобы звездить их, как у нас, и в церкви венчаются?

— Еще как, Ленни! Ты мне лучше вот про что скажи: правда, что в Краснострании все бесплатно? Так же не может быть!

— Не все. Только еда, униформа, услуги и продукция предприятия, на котором работаешь.

— И что, грамотность стопроцентная? И вшей почти не бывает? И прививки поголовные от оспы? И пьянства нет?

— Все правда.

— Боже мой! Какие вы счастливые!

— Мы не можем быть полностью счастливы, пока фашизм в Брюнеции бесится, а в Ангелике пролетарии страдают, — неожиданно серьезно ответил Кирпичников.

Джессика перевернулась на спину и спросила:

— А как ты думаешь, будет новая война?

Домой, то есть в ту халупку, где жили Джо с матерью, так и не сомкнувший глаз, а потому совершенно дохлый Кирпичников вернулся в полседьмого утра. Старуха еще спала. Голый по пояс молодой негр, уже намазавший лицо мыльной пеной, шоркал туда-сюда опасной бритвой о прицепленный на стену брючный ремень.

— Ну-ну, — ехидно ответил он на Красленово «доброе утро».

Кирпичников думал ответить, что сексуальные отношения суть естественная потребность современного пролетария, но счел за лучшее пока промолчать и только зевнул.

— Ложись отсыпайся, любовник, — сказал ему Джордан. — Быстрые вы, однако! Не ожидал… А я вот, видишь, бреюсь. Я теперь рабочий человек, мне нельзя плохо выглядеть! Буду по голове самого Ромберга разгуливать! Хе-хе…

— А? Какого еще Ромберга! По какой еще голове?

— Да шучу я, шучу. Я же на крыше работать буду — вот и говорю, мол, по головам ходить. Ромберг — это хозяин фабрик обувной ваксы. Его контора в Брук билдинге находится. Не одна, конечно, там много контор всяких. Фирма О’Нила, фирма Мориссона, фирма Памперса, фирма Тайлора и Кебба, потом еще строительная какая-то компания, контора нотариальная… Это я, брат, вчера на вывесках прочитал. Надо же знать, в какую компанию попадешь!

— Памперса, говоришь?.. — задумчиво пробормотал Кирпичников.