Рывок в будущее

Глава 7. Опала и ссылка

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. БОЛЬШАЯ ПЕРСПЕКТИВНАЯ УЛИЦА. БАШНЯ УНИВЕРСИТЕТА. 03 ноября 1748 года.

– Михайло Васильич, – с досадой попрекал я Ломоносову, ворвавшись в его кабинет, – ну, как ты мог допустить!

Ректор Императорского Санкт-Петербургского Университета изумлённо смотрел на меня и не понимал, о чем речь.

– Государь…

– Как ты не досмотрел, а⁈ Ты же сам по доносу сидел!!! – продолжал я НАЕЗД.

– Здравствуйте, Ваше Императорское Высочество… – начал отмирать русский гений, уловив ветер и суть.

– И вам не хворать, дорогой вы наш Михайло Васильевич! Зубы мне не заговаривай тут! – прервал я наметившиеся титулование меня полным титулом, что случалось, когда наш гений опять где-то накосячил. Но, нет, я не дам спрыгнуть с темы. – Миша, какого чёрта, а?

– … Фёдорович, – всё же попытался съехать в сторону Ломоносов, – а, мы тебя завтра ждали.

– И что?

– Вот обсервацию на башне сделали.

Молодцы! Мне из Старого Итальянского Дворца все их здешние достижения видно. Моей волей стал Университет рядом. На самой Большой Перспективной. Тут в моё время была гостиница «Москва». Останавливался я в семидесятые в ней пару раз. Знал от местных что вода никогда не будет сюда доходить.

– Хвалю! – продолжаю давить. – Вернёмся к сути вопроса. Так что с Миллером? Кто донёс из Университета?

Лицо Ломоносова застыло в недоумении.

– Так, Фёдорович, – отвечает мне он с обидой, – он же Отечество наше осмелился поносить!

– Миша, чур на тебя! В науке поношения Бога или Отечества нет! Не согласен – возражай, приводи аргументы, спорь! Опыты ставь, источники ищи!

– Так он же так повёртывает, что, мол, у нас славян своей истории и не было вовсе! – уже увереннее говорит Ломоносов, но вроде без обиды.

– А ты другое докажи! Возьми его метод и докажи! – продолжаю ректора строить, – дыба не прибавит науке правды, да ты, вообще, не должен был его ареста допустить!

– Э-э-э…

– Я зачем Устав Академический пробивал? – чтобы твои профессора самого Шувалова, главу Тайной канцелярии, на дыбе просвещали? Вы сами тут вопрос должны были решить!

Насупился. Думает.

Вины его конечно в случившемся нет. Как частного лица. Сам он донос, конечно, не писал, не организовывал. Но, мог же хотя бы попытаться остановить! И ладно бы не уследил. Университет большой, склок много. Он уследил! И попустительствовал сему непотребству! Это ж надо, сдать научного оппонента в госбезопасность! Ничего не меняется на Руси. Из века в век… Впрочем, в Европе не лучше. Даже в Святую Инквизицию сдавали.

Миллер, конечно, с варягами переборщил. Но, не погрешил нигде против «Повести временных лет». Источник тот ещё, конечно. Мягко говоря. В начальных датах Рюрика вообще сомнительный, но, другого нет.

Чего я взъелся? Ну, помимо сдачи ими коллеги-учёного в «подвалы Лубянки»? А с того, что фантазия у наших доморощенных учёных-историков очень богатая, они и на народные сказания будут опираться, лишь подогнать результат под эти свои фантазии и представления. А мне не нужны тут былины вместо официальной истории Государства Российского. Истории, написанной под моим чутким руководством и одобренной Государыней Императрицей.

Миллер своё уже получил, но пусть там пока у дыбы поскучает, может дойдет, а нет – так я и третий раз объясню! А то, прям, «нет истории у славян». А она есть. Да, хоть бы и не было. Ничего страшного. Будет история у России-Руси. И не в два-три века, а, минимум, в славную тысячу лет. И в варягах нет ничего постыдного. Варяги пол Европы на уши поставили, целые династии основали, вполне уважаемые люди с точки зрения «просвещённого европейца». Так что, концепция Рорик-Рюрик вполне укладывалась в общецивилизованную канву.

Мы – русские! Гордые потомки и наследники славных викингов и славян! Важнейшим из искусств для нас является кино!(жирно зачёркнуто) ОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ! А они тут доносы пишут…

– Михайло, – говорю уже примирительно, сев на край стола, – Миллер же и Сибирь всю объехал и подданство наше принял, так что, он такой же теперь, как мы с тобой, русский человек.

Вижу, что не находит что мне, голштинцу, этот архангельский мужик возразить.

– Наука – не Богословие, Миша. В ней нет Догмата Веры, – говорю спокойно, – главный критерий научности знания в том и состоит, что его можно опровергнуть или в опыте повторить.

– В физике да, Фёдорович, всему мерой опыт, – говорит Ломоносов недовольно, – а в мыслительных науках вот как? В той же истории?

– Значит, надо искать новые источники и методы. Сравнивать их и проверять. Копать курганы и старые поселения. Места битв, для поиска разных предметов, – отвечаю академику, – у каждой науки свой метод. Вдруг завтра найдём следы Вселенского Потопа. Или что мы не строим наши города, а откапываем их.

– Откапываем? – Вижу полное недоумение на лице гения. – Ну, да, Питер вот откапывали после разлива Невы и наводнения. Столько грязи нанесло. А при чём тут история?

Так, не буду смущать неокрепший ум ересью альтернативно одарённых псевдоисследователей.

– Наводнение в Петербурге – это тоже часть нашей истории. Тем более, что на нашей памяти и на наших глазах всё было. Учёные-историки через двести-триста лет только на наши записи и будут опираться. Тут хочу заметить, что в истории важно знать, что есть история академическая, а есть учебная, официальная, удобная. Та, которая сейчас власти пригодна и ею одобрена. Но, одна другую не может отменить!

Понятно, что сумятицу в мозг я ему внёс, но ни в чём толком не убедил. Ну, хотя бы развесил красные флажки и дорожные указатели.

– И всё же Миллер, больно упертый, – недовольно говорит Ломоносов, – объяснял я ему что надо уважительнее о русской истории говорить.

Вздыхаю. Умен Михайло Васильевич, да упрям.

– Он считает так, – констатирую очевидное, – даже на дыбе не отрёкся, он – учёный и считает, что за ним правда.

– Так, как же быть?

– Как быть? Говорил я ним как с тобой, объяснил разницу Фёдору Ивановичу. Отпустят его завтра. Как отдохнёт, пусть начинает писать академический курс «Русской истории» с Татищевым, Лукомским и де Пермонтом, – вижу скепсис на лице Ломоносова, – знаю, знаю, коллектив ещё тот…

Все эти деятели имеют свой взгляд на историю и жарко отстаивают его. Но, что важно, отстаивают аргументировано. Так что должен быть толк.

– Общую линию я им дал, а ты проследи, – говорю Ломоносову, – в том числе чтобы никто снова в Тайную канцелярию не угодил. А то я этим сам займусь. Ты меня знаешь.

Кивок.

– Будет исполнено, Ваше Императорское Высочество, – официально говорит Ломоносов.

Так и не понял он меня похоже. Сорвался я после Матушкиных выходок. Выслала вот, пока я был на войне, Брюммера «за связь с Лестоком». А Отто, пусть и не всё знал, но многое видел. И не дурак. А обиженный «не дурак» – это опасный человек! Как вот мне теперь ему за морем язык укоротить? Под поезд пристроить, как Анну Каренину? Так и поездов пока нет, но Каренина – это мысль, старик Отто до девок падкий.

– Оставь это Михайло Васильевич, – говорю тяжко. – Не приказ это, а просьба.

Слезаю со стола, сажусь на стул.

– Ладно, закрыли вопрос.

– Фёдорович, может чаю?

Киваю.

– Ну, давай чаю. И варенья твоего.

Нам о многом ещё спокойно надо переговорить.

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. 15 марта 1749 года.

На Златом Крыльце сидели Царь, Царевич, Король, Королевич…

Иногда победы – это проклятье, успех опасен, а последствия твоей удачи тебя всегда догонят и окажут тебе всё «спасибо» по полной.

Хотя, казалось бы…

– Его Императорское и Королевское Высочество, генерал-аншеф, Государь Цесаревич-Наследник Всероссийский, Владетельный Герцог Шлезвига, Гольштейна, Дихмаршена и Штормарна, принц Карелии Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!

Меня объявили. В смысле предоставили слово, поскольку я и так был в зале.

Общество самое изысканное. Ну, по московским меркам, конечно. Чай не Санкт-Петербург. Но, всё же…

Киваю присутствующим.

– Дамы и господа. Для меня честь сегодня быть здесь, с вами, и исполнить мечту многих. Уверен, что Москва и Тверь станут ближе. А вскоре и Петербург постучит в двери Москвы.

Хорошо сказал. Чёрт знает что, но, московской вольнице скоро конец. И собравшиеся это прекрасно понимают.

Огромные перспективы впереди. И огромные проблемы. Первопрестольная не привыкла так жить.

Киваю.

– Василий Яковлевич.

– Государь.

Мы вместе жмём на символический рычаг и первый луч света скользнул из временной башни дворца на передающую башню Кремля. Для её возведения пришлось укоротить монастырские подворья, оттяпывать земли князей Трубецких и Барятинских в Кремле я был пока не готов. Гедиминовичи и Рюриковичи, как никак. Матушка старалась не конфликтовать лишний раз со Старыми Семьями. А монастыри переживут.

Итак, сигнал пошёл. Из Кремля вдаль. На Северо-Запад. В землю Тверскую.

Все, условно, замерли, тихо переговариваясь между собой.

Мы ждали.

Вбежал связист.

– Государь! Ответный сигнал из Твери!

Зал взорвался ликующими возгласами. Прямая телеграфная связь между Москвой и Тверью установлена.

Ну, дальше, как всегда, виваты всякие и прочие здравицы.

Чуть позже главнокомандующий Москвы приватно заметил:

– Государь, вся Москва в восхищении от прошлогодней кампании при Маастрихте.

О, Господи, и генерал-аншеф Левашов туда же!

– Василий Яковлевич, полноте. Можно вообразить, что вся Москва там была и может свидетельствовать!

– Смею возразить, Государь, сын мой был там и тому свидетель. Сражение было выиграно блестяще! И я горд, что он имел честь служить в этой баталии под вашим командованием!

Тихо выпускаю воздух сквозь зубы. Левашов прям и упрям. Спину никогда не гнул перед начальством. Хороший офицер и генерал. Учувствовал с Минихом в Крымской кампании. С сыном его, Иван Васильевичем, пересекались мы с ним в Шведской кампании. Был молодой генерал-майор Левашов со мной у Маастрихта. Блестяще показал себя во многих сражениях. Пользуется, как и отец, авторитетом в армии. Я вот тоже пользуюсь.

Беда в том, что такие настроения в армии после Маастрихта весьма популярны. Если битва при Гельсингфорсе показала меня, как смелого, решительного, не празднующего труса юного Цесаревича, то с Маастрихтом всё значительно хуже. Для меня. Невольно, сам того пока не желая, я становился легендой. Военным вождём. За которым пойдёт армия. А мои экспедиции по всяким Антарктидам, заморские земли и острова по итогам войны, сделали меня очень популярным ещё и на флоте. А тут ещё и пароходы секретные…

Понравилось ли сие Матушке? Угадайте.

Почему в марте месяце я в Москве? Телеграфы открывать? Ага.

Проездом в ссылку. Жена с детьми дома, а я на полтора-два года отправляюсь на Урал. Мои победы на фронте обрушили мои акции и позиции при Дворе. Императрица резко охладела ко мне.

Императрица одарила меня по итогам военных побед всякими милостями, плюшками, деревнями, имениями, площадками и деньгами. И выкинула по-быстрому из столицы на пару лет.

Без жены и детей.

Мало ли что я и сам хотел поехать, но через год и иначе?

Но сказала Матушка:

– Ты обратно сильно не поспешай. Путь неблизкий. Чего два раза ездить? Осмотрись там как следует. Что да как там. Поправь что надо. Людей посмотри. А, вдруг, срочно понадобишься в столице, так я тебя сама вызову.

В добрый путь, как говорится. Пирожок возьми в дорогу.

Урал – это ведь не ссылка в Сибирь, не так ли?

Опала, как она есть. Чтоб знал, как затмевать Государыню Императрицу. То, что дозволено простым генералам, во славу ЕЁ, не дозволено Цесаревичу-Наследнику. Слишком оттеняю САМУ МАТУШКУ именем своим. В том числе и тем, что Пётр – внук Петра Великого. Внук и продолжатель.

Потому и с Линой она нас разделила. Вдруг что – у Матушки есть самые дорогие мне на этом свете белом заложники. Чтоб даже помыслить не мог.

Имеет Императрица. В смысле – умеет. А вы что подумали?

Уверен, что до ближайшей крупной войны меня вообще больше не допустит Матушка ни к армии, ни к флоту. Да и в столицу далеко не вдруг сразу. Буду червей в саду зауральском копать для рыбалки и письма жене писать.

Ну, хоть не как Миниха. Впрочем, его я скоро увижу. Он по-прежнему в ссылке. Но, выхлопотал я всё же смягчение наказания для него. Ещё не полное помилование, селиться вне Кунгурской провинции ему всё ещё нельзя, но всё же, хоть так. Я ему нашёл массу весьма полезной работы и на Урале. Для меня полезной и для России в целом.

Впрочем, я ведь не Миних. Так легко не отделаюсь вдруг что.

– Василий Яковлевич, вы хотели со мной поговорить?

Левашов кивнул.

– Да, Государь. Наслышан я о новом генеральном плане Санкт-Петербурга. Смею спросить, как вы смотрите на учреждение нового генерального плана Москвы? У меня есть изложенные и начертанные предложения, если будет на то ваша воля ознакомиться с ними.

Фух, ну, хоть он делом занят, а не заговорами.

– Василий Яковлевич, охотно ознакомлюсь. Предлагаю послезавтра встретиться в рабочей обстановке и всё обсудить.

Склонённая голова.

– Благодарю, Государь. Всё будет готово.

Киваю.

Следующим к телу был губернатор Смоленский Александр Фёдорович Бредихин. Потом Воронежский – Алексей Михайлович Пушкин. Все хотят о пользе Отечества и своих губерний поговорить.

Сыновья губернаторов Сергей и Михаил стоят подле отцов. Пожирают меня глазами в ожидании быть мне представленными.

Я невольно потёр переносицу. Растёт моя популярность среди молодого поколения аристократии и не только. Дело хорошее. Но, как бы я с такими делами не поехал на Аляску губернатором. Слишком быстро всё. И ЭТО ВСЁ Я УЖЕ ПОЧТИ НЕ КОНТРОЛИРУЮ.

Оно уже само по себе.

И у Лисаветы та же проблема.

Снова запрос на перемены в Империи. Так и до восстания декабристов недолго. Там, конечно, на площади, были в основном ветви Рюриковичей, которые решили вернуть корону «в семью», но и тут вокруг меня Рюриковичей предостаточно. Я молод и удачлив. За мной пойдут войска. И я для Рюриковичей вообще не ненавистный Романов.

Такой вот парадокс.

ОКА. ПАРОХОД «КАРЕЛИЯ». 10 мая 1749 года.

«Ланфрен-ланфра, ланта-ти-та…»

Звуки скрипки звучат над Окой. Моей скрипки. Как тогда, в далёком Белостоке, в январе сорок второго, когда я выпросил у местного скрипача у храма возможность сыграть. Еле упросил, кстати. Денег у меня не было тогда. Совсем. Нищий герцог упросил нищего еврея дать свой инструмент, что для любого мастера звуков строжайшее табу – передавать свой инструмент чужому человеку нельзя.

Играл я тогда свежо для этого времени и на паперти церкви в шляпу ему накидали прилично так монет. Он хотел отдать их мне, но я отказался. Ему семью кормить, а я как-то не сдохну с голода в дороге. Корф прокормит. Если не убьёт.

В общем, я отказался от денег. И скрипач, на удачу, вынул из шляпы первую попавшуюся монету. Один тымпф. С надписью на аверсе: «DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST». С латинского: «Желание спасения Отечества превышает цену металла».

Эта монета до сих пор со мной. Как и ухо зарубленного мной в ночном лесу волка.

Пацан ведь был совсем. Это сейчас мне здесь двадцать один год, а тогда…

Сдюжил. Сдюжу и сейчас.

Сложно сейчас в Петербурге. Русская Партия моего лучшего друга Лёши Разумовского набирает вес и силу, тесня «немцев» со всех позиций. А естественного защитника их интересов в моём лице они, волей Матушки, лишились.

Хорошо ли это для России? Бездумное «импортозамещение» часто вредит развитию прогресса в родном Отечестве. С одной стороны, «поддержка отечественного производителя» – это нужное и правильное дело. С другой – опасное и вредное, когда иностранное заведомо записывается во вредное и не употребляется на пользу и во славу России. Многие мои проекты движутся только потому, что я, хоть и «немец», но Цесаревич, а движет их дальше, как это ни парадоксально, лидер «враждебной» мне Русской Партии Разумовский.

Мы так и до, не к ночи будет помянутого, патриотического доморощенного академика Лысенко доживём. И до борьбы с местным вариантом «вражеской науки – кибернетики».

Маятник качнулся. Раньше немцы травили Ломоносова, теперь Русская Партия с наслаждением травит немцев. Хорошее дело. Полезное. Для Французской Партии при Дворе. Она ослаблена после отъезда французского посла. Париж зол за Маастрихт. Но вице-канцлер Воронцов восстанавливает своё влияние на Императрицу. Даже Лёша не всегда может удержать жену от опрометчивых и явно вредных для России решений. А тут ещё и меня выслали из Петербурга на пару лет. Хорошо, если на пару.

Разгромят «немцев» однозначно. Уже согласованное с Лисаветой возвращение Миниха в Петербург вновь отменено. Не ко времени, мол. Пусть сидит себе на Урале, Матушка и так милостива к нему.

Что ж, пусть Кунгурская провинция богата и обширна, но, это плохо. Это плохо и это чревато. Наследники-то у меня уже есть. Не считая Катеньки. Мало ли. Скушаю что-то не то. И всё…

Я не имею ничего против Русской Партии, но, пока, она больше вреда приносит чем пользы. Пока не прогресс от них для России, а всё больше желание нахапать побольше, везде наставить своих людей и «не пущать!».

Скажу прямо – порой у меня руки опускаются. Вижу явное желание с водой выплеснуть и ребёнка. Зачем мои потуги и старания? Для чего? Что изменят мои пароходы и паровозы?

Играю на скрипке. Ноты у меня в голове. Зачем мне ноты? Сердце моё в этих звуках…

Вояж по Оке и Волге почти всегда прекрасен. Виды, пристани, пароходы. Красота.

Позади Коломна, Рязань, Муром. Не сказал бы что мне физически мучительно в пути, ведь, всё-таки идём мы маленьким отрядом из двух пароходов со всем возможным комфортом. У меня полноценная адмиральская каюта здесь. Так что, хотя бы в этом отношении я не бедствую. Хотя, без связи просто беда бедская. В любой момент возникнет весь в мыле гонец и сообщит, что я уже неделю как Император. А потом прискачет другой гонец и сообщит, что я неделю как не Император и за мою голову назначена награда. И я ничего тут сделать не могу и не смогу, ибо события идут мимо меня.

Идём, короче. Не так чтобы сильный отряд у нас, но, всё равно, отнюдь не прогулочный вояж. На каждом из моих (частных, прошу заметить!) пароходов по четыре орудия. По два с каждого борта. Для полноценной битвы пароходы не годятся, но отпугнуть всякую волжскую лихую рвань вполне способны. Не говоря уж о наличии на каждом пароходе взвода морской пехоты. По военным меркам у меня под началом два вспомогательных крейсера. Так что я чувствовал себя достаточно привольно и дополнительной охраны не запрашивал. Впрочем, по мере движения нас встречали-провожали всякие парусники местные. Надо же честь по чести встретить и сопроводить дорого гостя!

Везде встречали, тепло пышно привечали. Обед или ужин с лучшими людьми города и губернии (часто не одной, вся округа собиралась). Ажиотация, приличествующая случаю. Не каждый день к ним Цесаревич прибывает. Это публика линии Петербург-Москва привыкла каждую зиму, а то и каждое лето видеть Императрицу на пути туда и обратно. А тут, так далеко на восток Императрицы и Цесаревичи ездят редко. Если вообще ездят. Так что возбуждение дворянских и помещичьих масс понятно. Тут развлечения такого масштаба редки.

Конечно, собирались не только меня лицезреть, но, и, пользуясь случаем, порешать свои местечковые дела. Но, и ко мне, самые смелые и родовитые тоже дорожку протаптывали. То-сё. Чаще всего чепуха, однако и дельные предложения звучали. Надо ездить по России, надо. Из Петербурга, и, даже, из провинциальной Москвы, глубинка выглядит как-то иначе. Ну, в наших, понятно, представлениях и фантазиях.

И, как не парадоксально, в глубинке чаще нормальные русские люди, а не «Русская Партия». Впрочем, так было и будет всегда.

Что сказать об увиденном? Если бы у меня за спиной не было стольких лет попаданства, то я бы сказал, что вокруг гниль, страх и ужас. Грязь и антисанитария. Полный упадок. Впрочем, вру, лучше никогда и не было. Хотя в Европе немногим сейчас лучше. Эпоха такая.

Почему-то вспомнился фильм «Волга-Волга», где водовоз черпал для трудящихся воду прямо из реки. Далеко не со всеми реками проходил такой фокус. Ну, если жить не надоело или нет желания увлекательно провести день в сортире. Вода тут так себе. И не только тут. Не зря стратегическим продуктом морских (и не только) держав является ром. С водой и её пополнением всегда проблемы, а, чтобы экипажи не маялись медвежьей болезнью или просто не передохли, воду, взятую не пойми откуда, всегда разбавляли ромом. И каждому члену экипажа полагался ром. И не только для того, чтобы нажраться по-свински. Просто, чтоб не сдохнуть. Волга не Тобаго или Святая Лукия, у нас с ромом туго, зато положенное по флотскому Уставу «хлебное вино» есть. Да и родники по маршруту все разведаны.

В целом, здесь не города, а большие сёла и деревни. Никакой системы и городского планирования. Строили где попало, что попало, и кто во что горазд. Как говорится, кто успел – того и тапки. И ладно бы поддерживалось на должном уровне, так развалюха на развалюхе.

Впереди Нижний Новгород. Уверен, что там всё то же самое. Как-то в будущем читал записки Екатерины Великой о Нижнем. Точно не помню, но запомнилось: «Всё на боку». Да, точнее и не скажешь.

Ладно. Как говорили древние – Eo quod in multa sapientia multa sit indignatio; et qui addit scientiam, addit et laborem. Во многой мудрости, много и печали. Кто умножает знания, тот умножает скорбь. Это вот про меня.

Какие планы у меня в Нижнем Новгороде? Большие, честно сказать. Я туда где-то на месяц. Очень много нужно посмотреть, наметить и сделать, со многими нужно встретиться и провести в жизнь «генеральную линию партии». Я ж тут не просто сам по себе, как это может кому-то наивно показаться.

Два парохода – это не только страховка на случай поломки основного парохода, но, и, довольно приличный десант разного рода специалистов, которые отправились со мной в эту экспедицию. Кто-то по итогу вернётся через пару лет в Петербург, а кто-то и на местах останется, поднимать промышленность, образование, медицину, коммуникации.

А коммуникации – это да. Это серьезно.

Повелением Императрицы в Петербурге и Москве открыты два училища путей и связи. И школы при них. Да, нам не хватает академических кадров на открытие университетов, но училища, так или иначе, мы создавать уже можем. Пусть и не такого качества технического образования, как нам бы того хотелось. Опять же, главным поставщиком кадров будут верфи, флот и военные заводы. При них тоже создаются ремесленные училища в Сестрорецке и в Туле.

У меня в кармане ещё два Повеления – на открытие училищ путей и связи. В Нижнем Новгороде и Екатеринбурге. И без меня Матушка лично откроет училище в Елисаветпорте. И навигацкую школу.

Вообще, каждое такое училище имеет сразу несколько направлений: водный транспорт, дорожный транспорт и строительство, связь во всех её видах. Пока два академических года обучения. И повышение образования позже. Выхлоп пока небольшой. Пять училищ в общей сложности должны выпускать с 1751 года порядка четырёх сотен человек в год. По группе на поток на каждую специальность в каждом училище. Мало? Мало. Но, надо же с чего-то начинать сие специфическое направление. В конце концов, мы же не собираемся замещать уже существующие системы подготовки технических кадров. А людей нам надо просто-таки огромное количество. Империя велика.

И проекты наши велики в размахе своём. Одна только строящаяся линия светового телеграфа Елисаветпорт-Петербург-Москва-Нижний Новгород-Казань-Пермь-Екатеринбург-Тюмень потребует порядка двухсот пятидесяти башен и постов, со специалистами, охраной и даже казачьими патрулями вдоль линии. И даже пушек кое где. С перспективой продления линии к Омску и далее на Алтай.

Императорский Телеграф.

Становой хребет державы. Хорда. Сообщения, при благоприятной погоде, с Урала будут доходить в Петербург в течение нескольких часов, а не за пару месяцев. Расходы гигантские. Мегапроект, который потянет за собой смежные производства и сферы. Те же прожектора Рихмана тоже нужно кому-то производить. Много. И не только для башен Телеграфа. И всё остальное тоже. Только в самом ведомстве предполагается штат по итогу всего строительства в десять тысяч человек. Которые стоят недёшево и у них есть семьи, которым полагается вся соответствующая инфраструктура, начиная от лавок, заканчивая фельдшерами и учителями для детей. Итого под сто тысяч народу только в этой сфере. Не считая смежников. Гигантская цифра. Почти неподъемная. Матушка мечтает о линии ещё на Псков, на Борго и на юг. Вдруг неприятель в поход соберётся, так в Петербурге сразу узнают и подготовят войско и места сражений будущих. На Балтике со связью хоть корабли флота могут подсобить, а в лесах и степях без Императорского Телеграфа просто никак.

Но, деньги, деньги, деньги…

Конечно, это магистральные линии. До уездных городков они не дойдут. Дорого. Государству не особо и нужно. Да и купечеству местному они не интересны.

Сам я тоже не страдаю альтруизмом. Вкладываюсь в базу там, где рассчитываю получить стратегические позиции на рынке. Наши и мои личные производства «булавок» дают звонкую монету, и с Разумовским у нас полное согласие, что тратить их на балы и кутежи – непозволительная глупость. Скоро война. Большая. О ней-то я неплохо помню. Ахенский мир не устроил никого, так что мы не отсидимся тут в стороне.

Лёша хмурится приватно. На кутежи и гулянки полным ходом уходят не только казённые, но и семейные деньги. Наши проекты всё чаще начинают сохнуть без финансов. Увы. Мнение Разумовского и мнение Императрицы – это вещи всё чаще разные. А с моей ссылкой Лёша лишился важного союзника в моём лице.

Я глядел на проплывающие берега. С проплывающих судов глядели на нас. Не так чтобы «эх», но с любопытством. Пароходы здесь ещё в диковинку, а о том, кто пожаловал на «Карелии» и «Луге» знали даже последние босяки. Впрочем, они знали первыми, как и всегда.

Как там дети и Лина? Я всё больше волнуюсь. Мне не нравится происходящее.

Совсем не нравится.

В моей же истории Елизавета Петровна отобрала Павла «на воспитание». Может и тут учудить. Чудесная, прости Господи, история Иванушки и Катеньки вполне может получить своё продолжение и на моих детях.

А я ведь укушу, если что. Загрызу. Я ведь не мальчик, который не от мира сего Петя-Три.

Не баранчик на заклание и не жертвенный агнец.

Совсем.

Трон я уже точно удержу, вдруг что. Если добраться до него успею.

Матушка, зачем ты меня загоняешь в угол?

Алексей Боголюбов. Вид Нижнего Новгорода. 1878

НИЖНИЙ НОВГОРОД. ОСОБНЯК ЦЕСАРЕВИЧА. 14 мая 1749 года.

– Божественный напиток, Государь.

Киваю.

– На здоровье, Даниил Андреевич.

– Благодарю, Государь.

Князь Друцкой-Соколинский стар уже. Выражаясь языком моего времени – супер стар. Не чета мне прежнему, конечно, но, по местным меркам он весьма почтенный старик. Ему почти семьдесят. Но, бодр и энергичен, как и подобает отставному военному.

Князь Друцкой-Соколинский. Рюрикович, конечно же. Один зять – валашский боярин. Другой – Никита Трубецкой. Тоже из Старых – Гедиминович. Жена и дочь – многократные кумовья с Минихом, да и сам Даниил Андреевич с Минихом в прекрасных отношениях и считается его протеже. И лишь удалённость от страстей Санкт-Петербурга уберегла его от опалы по делу Миниха в прошлый разгром Немецкой Партии в 1742 году. Ничего, этот разгром будет ещё эпичнее, я уверен в этом. И как бы князю не вспомнили его дружбу с Минихом.

А ещё князь Друцкой-Соколинский, на секундочку, нижегородский губернатор. Толковый губернатор, надо сказать. Мне вообще в пути везёт на толковых губернаторов. Правил во вверенной его заботам губернии он жёстко, но грамотно. Взял под контроль всё производство соли – важнейший источник поступлений денег в государственную казну. А там мафия была ещё та, как я читал в докладах и сказаниях. Меры были приняты. Всякие. Некоторым и Сибирь была счастливым исходом. В общем, порядок князь навёл, насколько это вообще было возможно.

Нижний – это торговля. На территории губернии ежегодно проходит крупнейшая Макарьевская ярмарка. Огромная, надо сказать ярмарка. 1400 ярморочных помещений и 1800 лавок. Годовой привоз товара свыше 30 миллионов рублей. Для понимания, по итогам наводнения в Питере я сокрушался об убытках в тысячи рублей.

Товары из Петербурга, Москвы, Ярославля, Казани, самого Нижнего Новгорода. Много (до полутора тысяч) армян, торгующих всяким Восточным и прочим персидским – пряности, шелка, ковры. Настолько много армян, что они построили себе храм при ярмарке, а мусульмане построили с Высочайшего дозволения себе там даже мечеть.

Одно слово – крупная ярмарка и огромные доходы в казну от неё.

Есть уже и промышленность. Легкая в основном. Но, не только. В Павло и на Выксе – металл плавят. Замки, ружья и сабли делают. Мало. Но не хуже чем в Туле и Сестрорецке. Точмех почти для нынешнего времени.

В Нижнем верфи. В том числе мои. И «Завод паровых машин», который у нас на паях с Разумовским.

У меня огромные планы и на этот город, и на всю Землю Нижегородскую. Не меньшие, чем на Урал. Потому я тут так надолго.

– Смею спросить, Государь, как вам показался Нижний Новгород?

Киваю.

– Весьма достойно. Большие перспективы у сего города и всей Земли Новгородской. Но, признаюсь, дороги в городе довольно тягостны. Да и сам Нижний требует упорядоченного строительства.

Тот явно раздосадован. Он и сам это знает, но, всё равно неприятно, что Наследник ткнул носом в грязь на улицах, разваленные деревянные тротуары, отсутствие каменных мостовых на основных улицах. Согласен, это неприятно. Но, ткнул я не ради того, чтобы унизить, а, чтобы помочь.

– Государь, я готов незамедлительно подать в отставку.

Усмехаюсь.

– Э, нет, Даниил Андреевич, ни в какую отставку я вас не отпущу.

С моей стороны это было весьма смелое заявление. Я не имел права ни отправлять его в отставку, ни отклонять её. Это прерогатива Императрицы. И он знал об этом. Но…

– Государь?

Выжидательно смотрит на меня.

Киваю.

– Нет, Даниил Андреевич. Вы Державе нашей здесь нужны. А мои пожелания и замечания, так ведь они на благо направлены. Я привёз с собой начертания нового генерального плана Петербурга. И планы Москвы привёз. И пару-тройку архитекторов. Молодых, но даровитых. Думаю, что Нижнему Новгороду нужен свежий взгляд и новый план застройки. С прямыми улицами, парками, набережными и проспектами. Не покосившиеся большие избы, изображающие дворцы, а настоящие дома, особняки и усадьбы, которые сделают город современным, красивым и ухоженным. Достойным своей славы торгового и промышленного центра всего региона.

НИЖНИЙ НОВГОРОД. «НИЖЕГОРОДСКАЯ ВЕРФЬ СОРМОВО». 15 мая 1749 года.

Верфь меня приятно удивила. Отчёты отчётами, но, когда видишь самостоятельно, своими глазами, всё как-то иначе. Нижегородский завод паровых машин запустил уже на поток производство котлов. И не только для пароходов. Верфи имеют в постройке пять пароходов. Ещё два бегают по Волге и проходят ходовые испытания, перед сдачей заказчику – «Волжско-Камскому буксирному и завозному пароходству на паях». Пока плановая мощность верфи – двенадцать пароходов в год. Плюс сам завод котлы производит. И для насосов, и для береговых тягловых тягачей, для буксиров, и для самих цехов, там тоже нужны мощные машины.

А ещё мы тут производим тягачи наземные и паровые экскаваторы. Мелкая серия пока, но серия. Паровые тракторы и грузовики ещё планируем. Пока с трансмиссией проблемы. Метал хороший нужен. За ним на Урал и еду.

Даже возникает соблазн таки создать некий кластер. Вертикально интегрированную компанию, по образцу моего «Горно-Промышленного общества на паях „Урал-Металл“». Но, тогда тут нужно выстраивать всю цепочку – начиная от образования и подготовки кадров, до добычи полезных ископаемых и ресурсов для дальнейшей переработки.

Да, придётся выстраивать. На «Урал-Металл», конечно, опора, но, длинное плечо получается. Надо тут искать варианты. И металл, и топливо.

Сегодня я тут «дикарём». Без официоза. Отказался от сопровождающих. Истребовал какого-то толкового пацана в сопровождающие. Чтоб и пояснить мог где что, и заблудиться не дал.

Толковый малый оказался. И язык подвешен, и мысли дельные. Сначала жался перед авторитетом Цесаревича, но, я его разговорил, так что через четверть часа он уже болтал без умолку. И о верфи, и о жизни, и о мечтах своих.

А мечты были у него.

– Как звать-то тебя?

Тот почему-то шмыгнул носом.

– Ванька. Иван.

– А по батюшке?

Он окончательно смутился.

– Петра сын.

– Пётр? Хорошее имя. И Иван – хорошее. А есть ли, Иван Петрович, у тебя фамилия?

Кивок.

– Есть. Отчего же не быть. Кулибины мы.

Я даже крякнул. Так наверно крякает уставший старатель, который зол и голоден, промочил ноги, перебираясь через бурный ручей, который проклял всё на свете, поймав вдруг краем зрения блеск золотого самородка в отвалах грязи и щебня… На Урале-то я таких самородков немало помнил. Но, их там и без меня научат или скоро стали бы учить. А вот этот брильянт я как-то из головы упустил. А скольких ещё имен история не сохранила? Но, теперь здесь я, и шанс у них оставить свой след в истории тоже.

Проект моста через Неву И. П. Кулибина (1776)

Глава 8 Чугунный хлеб Урала

МОСКВА. КАДАШЁВСКАЯ СЛОБОДА. 26 июня 1749 года.

Нестройный скоп подгоняемых штыками людей нехотя втянулся на площадь пред правлением фабрики.

– Стоять! – гаркнул капитан Павлов, – господин купец, принимай своих работников!

Члены товарищества и конторские уже высыпали на крыльцо Правления.

Болотин скривил улыбку. Долго же вояки его людей собирали.

– Пошто стали, как не родные? – приветствовал толпу купец, – Быстро к станам!

Кирилл Вонифатьевич был зол. Нет не зол. Он едва сдерживал в себе бешенство. Его фабрика. Его с компаньонами суконный завод уже третью неделю стоял. Четырнадцатого числа ещё разбрелись работнички и городской полицмейстер с Бутырским полком этих лодырей собирал. И то, если бы не стали мутить они других на бунт, чем испугали Государыню на богомолье, так бы как в тридцать седьмом годе до осени бы отлавливали прогульщиков. Они его люди! Их прошлая Государыня Анна Иоанновна окончательно к его фабрике приписала! А они презрели на Её Указ негодники! Ну, он им задаст!

Работники стояли, сгрудившись и идти в цеха не спешили.

Кто-то из надзирателей подбежав к толпе попытался на ткачей кричать. Но, отскочил, унюхав рабочий кулак у своей сопатки.

– Стреляй, капитан! Стреляй! – взвизгнул лизоблюд.

У Иоасафа Батурина аж душа от такого кровью обливалась! Кабалят свободных людей купчины смердящие! А что он, поручик Бутырского полка, сделать может? И так уже раз был за справедливость разжалован в солдаты. И против капитана сейчас не пойдёшь. Эх, что же вы не встали в апреле, суконщики? Пока здесь Цесаревич был. Можно бы было… Он бы не потерпел такого! Правду говорят люди – справедлив Цесаревич! За народ ратует!

– Кончай бесчинствовать! Толкай прикладами! В палаты, сукиных детей! За-го-няй!

Солдаты нехотя приступили к толпе и стали теснить её к суконным цехам.

Батурин уже выделил для себя заводил и приступил к одному из отстающих близко шепнул на ухо.

– Терентий, – имя суконщика поручик уже слышал, и знал, что оно подкупает собеседника, – письмо новое напишите, я Цесаревичу передам. На него, на Освободителя, одна у нас надежда.

Кряжистый работник на служилого зыркнул. Узнал он в Батурине доброго охранщика. Кивнул. Прибавив шаг, чтобы сговора не прознали, к своим пошагал.

Батурин тоже подбодрил свой взвод. Входить они в цеха не стали. Там пусть заводчики сами горбатиться ткачей заставляют. Их же дело солдатское – снаружи стоять. Чтоб снова не разбрелись работники.

«Что же, может всё и к лучшему? – поручик старался думать спокойно, – пока Петр вернётся можно хорошо всё подготовить, суконщиков придержать до нужного часа, верных товарищей, да удалых людей по посадам через знакомцев по ссылке сыскать».

– Отольются кошке мышкины слёзки, – пробубнил Иоасаф, и тут же зыркнул по лицам своих солдат. Вроде глядят с пониманием.

«Здесь же вроде какой-то англичанин крутился? – припомнил Батурин, – нам ещё его имя чудное называл, на Ка… о, Каванах! Найти бы этого Кана…вина, он бы мог и денег на такое доброе дело дать!»

План у Батурина уже в целом вызрел. Сейчас главное на глаза попасть Цесаревичу. Потом ему дело обсказать. А там уж дело верное! Кончится опала Иосафа! Будет он за усердие своё при больших чинах!

КАЗАНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КУНГУРСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. ПЕРМСКИЙ ДИСТРИКТ. УСТЬ-КОЙВА. 16 августа 1749 года.

После Нижнего Новгорода мы ещё почти два месяца шли по Волге и потом по Каме. Не торопясь. Если уж отправили меня в здешние края, так надо мне и местную жизнь повидать. Задержались в Казани. Слободы вокруг города выгорели в апреле в большом пожаре. Вставший год назад на пост губернатора Степан Тимофеевич Греков энергично взялся за дело. Он опытен и бодр, но всё же, даже по моим временам, стар. Пришлось впрягаться. Пригодился мне здесь опыт «Питерских потопов». Так что я тут не только верфи, суконные фабрики, да новокрещенкие школы посещал. От Матушки успело даже письмо прийти. С благодарностью и указанием не задерживаться. Мол не своеволь, а спеши куда послали. Что ж. Я с момента моего попадания мечтал попасть на родной Урал.

В Казани я десятую годовщину попадания своего встретил. Помянул отца своего здешнего. Ведь, именно в день его смерти, я в своём времени умер, а здесь тело Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готторпского занял. С тех пор и нет мне покоя. Всё куда-то еду. Чаще куда хочу. Но, когда и на сколько, тут уж по-прежнему тётушка моя Елисавета Петровна продолжает решать. Устал я уже от Её опеки. И от суеты здешней столичной, глупой и тягучей – УСТАЛ.

Так что вот проветриваюсь. Пусть ждёт меня «малая Родина», но, из Казани я не хотел ехать. Даже туда весточки от Лины шли долго, а как долго они будут плестись на Урал?..

Пермские земли ещё не Урал. Предуралье. Здесь тайга светлая. А вот за Камнем – родной мой «Седой Урал». Впрочем, и тут места дикие. Сейчас мы вёрст на пятьдесят выше Камасино, который в моё время до Чусового вырастет. Земли здесь были Строгановские. Два года назад здешние городки и земли по Койве, после раздела наследства, моему компаньону Сергею Григорьевичу отошли, как и завод в Билимбае. Туда мы пойдём, как здесь дела закончим.

В Кунгур я заплывать не стал. Не по пути. И дыра дырой. Но, воеводу о том заранее уведомил, и он ждал меня в Верхне-Чусовском городке. Как я и просил, с плутонгом солдат и парой горных чинов да местными рудознатцами. Отдохнув пару дней в Строгановском доме, помолившись в притворе св. апостолов Петра и Павла каменной церкви Богоявления Господня, неделю как мы выше по Чусовой пошли. Отсюда Ермак пошел громить Сибирское ханство. Знал бы он мимо чего проходил…

– Нашел! Нашел! – к нашему биваку у устья Койвы бежал прибывший со мной минц-мейстер. Кому же ещё, как не монетному инженеру, быть специалистом и по камушкам.

Воевода Камынин зацокал подковами по сходням парохода. Паровая машина интересовала больше чем вся эта затеянная мной возня. Ему ли удивляется копаниям местных рудознатцев?

– Ваше… Императорское… Высочество, – тяжело дыша начал Нобелеус, – вот, на Полуденой нашли.

Он отдает мне невзрачный камень.

– Тут золотника на полтора, – бригадир Камынин уже на глаз мог вес камней определять.

– Да, большой, – отвечаю, крутя беловатый окатыш на солнце. – если правильно обработать можно карата четыре взять?

– Больше, Ваше Императорское Высочество, – тут можно сделать два адаманта.

– Так что это за камень-то, Петр Фёдорович? – Камынин наконец по-настоящему заинтересовался, – неужели алмаз?

– Он самый Иван Афанасьевичи, он самый, – отвечаю.

– Кто, Улоф, камень нашел? – спрашивает бригадир родича будущего раздавателя научных и около того премий.

– Да Зоська, Корнилов сын из Камасино, – рапортует начальству местный швед, – сейчас углана приведут, у него ещё пара поменьше похожих вроде.

– Вот, воевода, – обращаюсь к провинциальному начальнику, – а вы спрашивали зачем мы сюда шли.

– Удивляюсь, я Ваше Императорское Высочество, – говорит с искренним уважением Иван Афанасьевич, – откуда Вы в столице о том, что у нас такие камни ведаете?

– Отчёты, в том числе батюшки вашего Вотчинной коллегии внимательно читаем, – уклоняюсь я от правдивого ответа.

Вот и наш герой. Чумазый, в рваных портах, но довольный.

– Ты нашел? – показываю Зосиму камень.

– Дак да, я, – отвечает подросток, – там ещё много намыть можно.

– Вот тебе три серебряных полтины, – достаю из своей поясной мошны кругляши, глаза мальца горят, – а вот вольная на твою семью от хозяина вашего.

Парень уронил челюсть да так и застыл.

Отдаю вольную воеводе.

– Иван Афанасьевич, – обращаюсь к Кунгурскому голове, – впишите всех домочадцев этого везунчика бумагу и отправьте в село с нарядом, завра мы их со всем скарбом будем здесь ждать.

– Сделаю, Ваше Императорское Высочество, – рапортует Камынин всё ещё обалделый от находки.

– Никому более о камнях сих под страхом смерти не говорить! Государыне их с письмом моим и надёжными людьми немедля отправить! – продолжаю я командовать, – людей с поисков отозвать пока и отпустить! Карту, Нобилиус, места находки к вечеру мне представить!

Бригадир начинает организовывать выполнение, обрусевший швед делать кроки побежал. Стоит перо мной только ошалелый отрок.

– Дак чё, мне дамой-то, – заикаясь начинается он.

– Ты парень теперь со мной, – чуть наклоняюсь к нему и кладу руку на плечо, – твои завтра приедут и устрою я вас на Билимбеевском заводе, а ты в учение пойдёшь. Учиться любишь?

– Дак негде, Ваше… – пытается, выговорить мой титул Зосим.

– Теперь будет! – выпрямляюсь и кричу, повернувшись на «Лугу», – Капитан! Парня на борт принять, накормить, помыть, одеть, в каюту матросскую определить.

Алмазы. Так таки да, как сказали бы в солнечной Одессе. Есть мне чем теперь Елисавету Петровну ублажить. Может отойдет ещё от гнева тётушка? Вряд ли, но чем чёрт не шутит? Может проснётся в благостном настроении хоть раз? Как же паршиво зависеть от её настроения… Парень же пусть хоть поест вдоволь. А там и в люди я его выведу. Его везение для Отечества великую пользу откроет. Сердцем чую – везунчик он.

КАЗАНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КУНГУРСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ДИСТРИКТ. ШАРТАШСКИЙ РУДНИК. 21 октября 1749 года.

Мы шли по плотному снегу. Слой пока небольшой. Но, он накрыл всё. И шурфы и отвалы и деревянные дорожи к шахтам. Не тает, сволочь. А ведь всего три недели как отметили Покрова. Но, это вам не Москва – это Седой Урал.

– Вы хорошо развернулись за четыре года Никифор Герасимович, – подбодрил я спутника, – Матушка Императрица довольна, вот только жалко зимние месяцы терять, России нужен этот металл.

– Да что с погодой-то мы сделаем, Петр Фёдорович? – развел руками Клеопин, – летом работаем и при факелах, а тут заледенело всё, без пороха и не взять, но, ведь хлипкие шахты. Да и факелы при порохе, сами понимаете…

Рядом со мной идет легенда. Сейчас он – первый член коллегии Канцелярии Главного Правления Сибирских и Казанских заводов обербергмейстер. Клеопин. Фактически, главный здесь горный Командир. Да и вообще Главный. Он, с предшественниками своими де Геннином и Томиловым, собственно, заводской Урал и создал. С первыми я уже в столице виделся. Вот и Никифора Герасимовича час настал.

– Вы – молодцы, многое делаете, но, золота много надо, сами понимаете, – отвечаю собеседнику, – и те места, которые я вам на карте показал, надо быстрее разведать.

Клеопин кивает. Уже не удивляется откуда это я о здешних рудах прознал. Легенда уже прижилась. Мол нашли старые записи в архивах. Стали ещё в бумагах копать. Да и видит он что некоторые участки здесь давным-давно вскрыты. Человек на Урале тысячи лет до нас уже металл добывал.

– Здесь у вас проблема, как и с водой на Верхне-Тагильском заводе, – мы были с ним там вчера и насмотрелись на маловодье, – потому те паровые машины, чертежи которых я привёз и сюда ставить надо.

– Так вы только в Билимбай одну и привезли, – возражает Клеопин.

Видел он там паровик и пароходы, сам же меня и встречал.

– Но, и мастеров я по ним привез, и чертежи, – парирую сетования, – организуете производство и на Екатеринбургском заводе. Лучше, чем он, на Урале и в мире всё равно пока нет. Мне понятно «отчисления с привилегии», но, я буду вкладывать их здесь же, в тот же Политехникум. Вам же специалисты. Ну, и в Билимбае будем делать машины, но там на них другой план.

Вот хорошо мне здесь. Хоть и погодка мерзкая. Со многими я уже поговорил. И я знаю, что мы люди «одной серии», хоть между нами и двести лет. Вот тот же Клеопин. Он всё, что мы намечаем сейчас точно сделает. В той реальности именно он золотодобычу и горнозаводские школы на Урале поднял. А уж с моей-то помощью, да с паровыми драгами…

– Машины хорошие, можно сделать обогрев шахта, – начинает строить прожекты обербергмейстер, – вагонетки канатами тянуть, молот может для дробления организовать.

Наш человек! Вот в том и соль, что не любим мы, уральцы, на погоду пенять. Мы люди дела. Настоящего. Не менялы. Есть задача – нужно её решать. А не искать почему «нет возможности свершить сие». Я даже уверен, что расшибись я оземь сейчас или достанься медведю, такие как Клеопин и дорогу железную и паровые самолеты сделают. Только мало. Ибо на Россию пока мало нас. Остальные или мошну свою чтут, или не видят дальше кончика носа. Многие просто устали. Просто устали. На фабриканта или на барина пахать, когда своя семья с голоду пухнет. Разгонять эту тину надо. Нельзя так. Нет будущего. Оскотинились все. И баре, и холопы. Но, Матушка никогда не пойдёт даже на мягкие реформы. Или хотя бы не остановку закабаления. Слишком зависит она от аристократии и крупных помещиков.

Есть ли классическая революционная ситуация? Нет. Её нет. Нет ни условий, ни организации. Нет вот этого классического: «Выявить, организовать и возглавить!» Однако, как показала реальность, бунты на местах будут вспыхивать один за другим. Пугачёв не даст соврать. Бунт при несостоявшейся здесь Кате-2 был такого размаха, что пришлось регулярную армию во главе с Суворовым бросать на подавление. Подавили. И Пугачёва в клетке привезли на казнь. Но, могло быть всякое… Да и политика Кати-2 – это продолжение политики Лисаветы.

– Можно и бур для горизонтальной проходки вроде винта Архимеда измыслить, – подкидываю я Клеопину идей, – или отбойный молоток, вроде металлического тарана создать, главное, что в любом месте без воды теперь нужная сила есть.

– Вот же молодёжь, – хмыкает Клеопин, – а мне бы такие мысли и в голову не пришли.

Прибедняется здешних руд начальник. Пришла бы, но, позже. Может и не ему. Здесь много головастых есть. Вот тот же Ползунов, к примеру. Пока он на Алтае «производственную практику» проходит. Но, в следующее лето должен быть здесь. Заберу я его в Университет. Надо огранить этот алмаз чтоб раньше брильянтом заблистал.

– Полноте, Никифор Герасимович, – отвечаю Клеопину, – не сразу, но сделали бы, вы же практик. Суть сердцем видите.

Горный начальник улыбается. Довольный. Всего-то пара недель нашего знакомства, а уже тоже меня своим числит. Не высочеством. Не немцем. Даже не русским. Своим. Тем, кто знает эту землю и любит. Словам цену знает. Спин, как своей, так и чужой, по дури не гнёт. Дело знает и не в барыше его видит, зная, как тяжело ковать металл.

Как говорили в моё время – сработаемся!

КАЗАНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КУНГУРСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. ЕКАТЕРИНБУРГ. ОСОБНЯК ЦЕСАРЕВИЧА. 01 декабря 1749 года.

Вновь пылал камин. Что может быть постояннее, вечно изменчивого пламени? Пламени, на которое можно смотреть вечно?

Разве что постоянное желание читать и перечитывать письма любимой.

«Петер, любимый мой, я так люблю и так скучаю. У меня и у детей наших всё хорошо. Они тоже написали тебе письма…»

Откладываю на минутку послание от Лины и беру в руки другие письма. Первое от Катеньки:

«Папа, я молюсь Богу, чтоб с тобой было всё благополучно. Сделай все государственные дела и приезжай к нам поскорее. Люблю тебя. Очень скучаю. Твоя дочь Катя.»

Катерина уже взрослая. Девять лет. Десять почти. Почерк, пусть и вынужденно, но уже почти каллиграфический. Много пишет. Много практики. У неё Лина и учителя есть рядом. Слух совсем не исчез, но всё равно речь она не различает, зато научилась неплохо читать по губам собеседника. По-русски и по-немецки. И долгие занятия помогли ей более-менее овладеть своими голосовыми связками. Теперь её речь уже вполне сносна и в целом понятна для посторонних. Про семью и говорить нечего. Мы порой даже забываем, что она не слышит нас. А она всё меньше комплексует по этому поводу.

Катя прекрасный и душевный человек. Мы давно уже одна семья. И, да, она называет меня папой, а Лину мамой. А мы её нашей дочерью.

А ещё она активна, умна, внимательна и очень пытлива. Всё ей интересно. Во всём стремится разобраться. Почему светит солнце. Почему трава зелёная, а вода мокрая. Тысячи и тысячи вопросов и поисков ответов. И, конечно же, она завсегдатай нашей семейной библиотеки. А библиотеки у нас, что в Ориенбауме, что в Петербурге, что в Москве, что в Ново-Преображенском очень приличные. Всё, что издают мои типографии в столице и Первопрестольной. Книги, журналы, газеты. Карты (не только игральные), учебники, пособия, наставления. Плюс мы с Линой покупаем почти всё в России и многое выписываем из Европы. Латынь, немецкий, французский, английский, испанский, шведский… Периодика, научные книги и художественная литература. Даже рукописи в оригинале. Теперь вот библиотеки появились в моих особняках в Нижнем Новгороде и в Екатеринбурге. Пока небогатые. Но, это дело наживное. При каждой из библиотек есть свой смотрящий – библиотекарь-архивариус. Его задача не только следить за тем, чтобы фолианты наши не съели мыши или допущенные читатели чего не умыкнули, но и за своевременным пополнением оной библиотеки.

А ещё, они пишут историю своего края.

Честно скажу, всё чаще меня посещает шальная мысль женить Павла на Катерине, когда он вырастет. Они четвероюродные брат и сестра, то есть с точки зрения Церкви вообще не родственники. Ну, а то, что она его старше, так и Лина старше меня довольно существенно. Впрочем, у Кати и младшая сестра Лиза есть. Она ближе к моему сыну по возрасту. Тётка её, вроде, своим примером ещё не испортила. А что? Идея хорошая. Старшая и Младшая Ветви Романовых сольются в брачном экстазе единения. И не будет больше ни Старших, ни Младших. Один Един Романов Род.

Зачем нам очередная немецкая принцесса? Своих немок полно. Правил Престолонаследия Павла Первого как-то ещё нет, а уложения Анны Иоанновны эту тему никак не оговаривают. Брачный союз с очередной немецкой мелкопоместной принцеской нам ничего не даст. Признание или непризнание наших реалий «цивилизованной Европой» зависит только от нашей силы, а не от их желания или нежелания. Признала же Франция Лисавету Императрицей? А в том, что я, и, соответственно, Павел с женой своей будут Императором и Императрицей, лично у меня нет никаких сомнений. Как и в том, что умненькую прелестную головку Лины украсит Малая Императорская Корона. Пусть это будет лет через десять-пятнадцать, но, будет. Точно будет. Если доживём, конечно до того. Всякой заразы, желающей нас убить, в том числе ходящей на двух ногах, ой как много.

Новое письмо.

Нашей Наташе четыре с лишним. Письмо печатными буквами:

«ПАПА ЛУБЛУ. ТАША»

Какие-то каракули и цветочек. Умничка моя. Судя по мятой бумаге и отпечаткам слёз, пыхтела долго. Старалась. Попробуй гусиным пером детской нетвёрдой рукой изобрази сие. Лина сидела рядом. Помогала.

Написали.

Пока писать Таша толком не умеет. Научится. Старшая сестра Катя подскажет. Если мама будет занята.

Павлик и Лёшка не написали ничего. Лина лишь обвела углём их растопыренные ладошки на листе бумаги. И приписала:

«Дети ждут тебя».

Намёк был понятен и ясен, как белый день в солнечную погоду. Как ни крути, у меня их теперь четверо. Две дочери и два сына. Почти royal flush – «королевская масть». Почему «почти», собственно? К тому же, ещё по двум прекрасным деткам на этом белом свете у меня имеются определённые сомнения – не я ли папочка? Так что, может быть и пять. Если не шесть. Всяко бывает. Дело молодое. Дед вон старался, тоже. Хотел оставить свой след на Земле, Царствие ему Небесное. Тайная канцелярия в одном только Воронеже новых «Петровичей» по два на год не успевает выявлять. Самозванцы. Но, к некоторым тётка на удивление особо милостива. Так что, как знать, как знать…

Тётка знает больше меня.

Вновь беру письмо Лины.

«Мы почти всё время в Ориенбауме. Стараюсь не оставлять детей надолго. Нянечки и гувернантки – это хорошо, но нельзя маме надолго оставлять четверых малых детей. Так что дальше Петербурга не езжу по делам Ведомств. Благо дети под надёжной охраной, так что я не беспокоюсь особо.»

Да, уж, умная у меня жена. Умеет изложить мысль так, что трудно придраться Матушке и её перлюстраторам.

В переводе на человеческий язык: «Меня не выпускают никуда, кроме столицы. Детей брать с собой не разрешают. Работой Ведомств Великой Княгини Екатерины Алексеевны управляю удалённо».

«С первого сентября наши с тобой частные школы в Ориенбауме, Петербурге и Москве приняли новых учеников. Завершившие курс в немалом числе поступили в училища и к Ломоносову. Москвичи жалуются, что у них Университета нет. Думаю. Много работы по казённым циферным школам. Открытие снова прошло не везде просто. Где-то родители не отпускают детей учиться. А где не хватает учителей и помещений. Прошу ещё раз тебя в губернии о пользе такого учения на местах написать и разъяснить. Шаховский в епархии указания Синода разослал. Мол и Закону Божьему в цифирных школах новых учат, потому указано чтоб каждый архиерей для открытых уже школ у себя классы изыскал. Но, у них и со своими церковно-приходскими школами во многих местах та же забота. Так что пока за наши средства арендую школам дома в Астрахани и Воронеже. Да ещё Михайло Васильевич, из своих средств, на избы школьные в Холмогорах и Великом Устюге денег дал. Разумовский тоже пособляет на школы. Другие уважаемые люди помогают. Так общими стараниями, молитвами и милостью Божией, мы сможем как-то организовать народное образование.

В целом, жизнь наша спокойна и размерена. Продолжаю при нашем Малом Дворе заведённые тобой ежемесячные дворянские и купеческие благотворительные приемы. Культурные светские развлечения многих привлекают. Опять же, как ты говоришь, „на миру и смерть красна, не то, что денег пожертвовать публично на благое дело“. На школы. На больницы. На сиротские приюты. Бывает немало интересных людей на приёмах. Герои. Известные персоны. Поэты и писатели. Особенно те, конечно, кого мы издаём. Они-то точно не откажут в приглашении на вечер. Благо, большой Гостевой дом достроили и теперь нет проблем с размещением гостей.

Впрочем, в остальные дни гости у нас бывают редко. Иногда приезжает Алексей. Пару раз, на наши „Музыкальные вечера“, заезжала Матушка. Я была очень ей рада. Она очень внимательна ко мне и нашим детям. Каждый день молюсь Богу о её и твоём здравии.

Как ты там? У тебя всё в порядке? Не забыл нас совсем? Я волнуюсь. Ты мало пишешь, душа моя. И редко. Я понимаю твою занятость, но, мне плохо без тебя. Помни об этом.

Молюсь.

Навсегда любящая жена твоя.

Лина.»

Я вздохнул. Что тут скажешь? Каюсь. Пишу действительно не каждый день, в отличие от Лины. Она пишет очень часто, а почту мне доставляют не каждый день, наши письма хоть и имеют почтовый приоритет, но не являются Императорскими, а потому с каждым письмом не скачет фельдъегерь в Екатеринбург. Да и не сижу я тут сиднем, по другим заводам и городам езжу. Так что накапливаются послания из дома на почте и часто мне приходит настоящая бандероль в виде обёрнутой бумагой, перетянутой бечевой и опечатанной сургучом пачки. Вместе с другими письмами, ведь мне не только жена пишет. По делу тоже пишут. И Лёша пишет. И Ломоносов тоже. Один раз даже Матушка сюда написала. Справилась о моём здоровье. Но, назад, в столицы, не позвала. Так что, пока я на Урале. Насколько? На месяц? Год? Десять? Поди знай.

Крутанулся в кресле. Для меня кресло офисное на колёсах – это какой-то привет из моего будущего. Некий символ личной свободы.

Усмехаюсь. Мои мебельные фабрики в Петербурге и Ново-Преображенском развернулись уже на полную мощь и те же кресла пользуются весьма большим спросом. Может и местные хотят некой свободы? Поди знай.

Стук в дверь.

– Да!

– Государь, дозволите?

Киваю.

– Да, Ярина Ильинична, что у тебя?

Мой секретарь-референт положила на стол папку.

– Доклады от агентов за сегодня.

– Хорошо, я посмотрю позже. Ступай пока.

Она кивнула и покинула кабинет.

Хороша девочка. Очень. Статна, умна и красива. Смесь холодной нордической красоты и дикой энергии Урала. Много здесь немцев и шведов. И башкир знатных немало. Оттого и такие типажи, как Яра, весьма нередки среди аристократии.

Папа её попросил пристроить. Мол, третья дочка. Красива. Умна. Но тяжела норовом. Много хочет в жизни. Боятся её женихи. Да и, что ей делать на Урале? Её бы в столицу, да пристроить бы куда.

Арина (Ярина) Ильинична Голенищева-Кутузова. Дворянка, понятное дело. С такой-то фамилией.

У меня вот сейчас. До столицы далеко ещё, а куда её и как пристроить имеется у меня самого.

Встал.

Сладко потянулся. Подбросил дров в пламя камина.

Сегодня пятница и начало месяца потому позволил себе подобие выходного. Никуда не поехал. Устал, честно говоря от поездок, визитов, смотров, приёмов, балов, концертов, разговоров, принятий прошений, толковых идей и пустых прожектов. Пусть я и в ссылке, но, у меня тоже есть Державные обязанности. Наследник Престола – это не шутки. Я второй человек в Империи нашей, как ни крути. И в любой момент могу стать первым. Нет у меня Шапки Мономаха пока, но, она уже тяжела. Пусть я пока не принимаю дела, но уже вхожу в курс дел на местах, лично знакомлюсь с людьми и проектами в губернях, вношу свою лепту в развитие провинций наших. В общем, дел у меня всегда невпроворот.

Просматриваю письма. Что-то откладываю для более предметного изучения, что-то идёт во вторую стопку, в которой послания, требующие какого-то ответа. Есть и третья пачка, которую я именую «спамом» и отправляю в корзину не читая. Надо бы себе завести специального человека, почту отсеивать, но, боюсь пока. Буду лично выбрасывать всякий мусор, чем появится человек, который будет эти почтовые бандероли распаковывать и решать, что мне показывать, а что утаить от меня. Так что пока только Яра в приёмной.

А бывали и весьма странные письма. Вот, например, письмо от работников суконной фабрики в московских Кудашах. Подписано «суконных дел мастерами» Терентием и Силантием. Бог знает кто такие, и как сие попало в мою почту. Верноподданнически доносят о волнениях на суконных предприятиях, о притеснениях, о том, что вольных некогда суконщиков, приписали к фабрикам, словно крепостных каких. В общем: «Помоги, Государь! На тебя вся надежда наша и упование!»

Хотел отправить в корзину. Много челобитных мне пишут. Все, кому ни лень пишут. А я не волшебник. Но, тут моя рука задержалась. Такое письмо в принципе не могло попасть в мою почту. Эти суконщики, или кто там за ними прячется, имеют возможность такое письмо пред мои ясны очи представить. И следующие за мной повсюду чиновники Тайной канцелярии сие пропустили. Бывает ли так? Вдруг?

Нет.

Тайная канцелярия свою службу знает. При Лизе она лишь расширила свою власть и влияние. Много врагов у Государыни. Всех надобно извести. И за остальными глаз нужен.

Впрочем, грешу я на Матушку. Когда стану Императором, я с этим дилетантством в деле политического сыска и надзора разберусь. Расслабились тут без меня, понимаешь… Совсем не умеют работать с людями.

Страна непуганых идиотов.

Но, письмо вот, у меня в руках. И оно весьма любопытное письмо. Отложу-ка я его в первую стопку. Надо подумать над ним.

Под занавес письмо от Лёши. То-сё, про бизнес наш совместный. Алексей сейчас от нашего имени в столицах, а я, соответственно, на Волге и на Урале дела решаю. Несколько общих малозначащих фраз о делах при Дворе. Умный да в теме – поймёт.

Я, вроде, в теме. Праздников при Дворе стало больше, и они всё более увлекательны. Лиза в полном восторге и приказала устраивать их чаще. При жутком дефиците средств в казне – это мудрое решение. Рад за Матушку. Выписала себе ещё устроителей празднеств. Из самого Парижа и Версаля. Не за три рубля. Отнюдь. Но, это мелочи. А вот то, что французская партия вокруг Императрицы усиливается – это факт.

И (прямо Разумовский так, понятно, не написал, но…) вокруг Лисавет начали виться молодые и рьяные «советники». Из известной мне истории, Лиза не страдала известной разборчивостью в фаворитах. Катя-2 унаследовала эту традицию менять любовников, но у неё хоть любовники были толковые. Орловы те же. Потёмкин. А вот с Лизой я как-то не уверен. Не помню ярких личностей из её постельных «советников».

Ясно, что влияние Разумовского на жену падает. Равно как падают котировки мои при Дворе. Как и котировки наших совместных предприятий. И, вообще, начинаний.

Я наивно полагал, что моё вмешательство в историю позволит вторую половину царствования Елизаветы Петровны пройти мягче, но, кажись, я только ускорил кризис.

Плохо.

Россия плохо готова к Семилетней войне, а с такими делами, так и вовсе…

Ну, а что я могу тут сделать? Сидя за Уралом? Я нисколько не уверен, что какую-нибудь светлую голову (в короне или без) не посетит светлая мысль, что «скрипач не нужен». Скрипач – это одно из моих прозвищ при Дворе, если что.

Чем больше я всматриваюсь в это светлое будущее, тем, так сказать, «светлее» у меня на душе.

Уверен, что скоро последует снятие с постов и переводы/ссылки в дальние края всех чиновников и военных, кто мне хоть как-то симпатизировал. Полгода чисток и мне просто не на кого будет опереться вдруг что. «Немцев» уже громят. Они не последние.

И зачем я только поехал под этот проклятый Маастрихт? Зачем выиграл битву и войну? Всё же было так хорошо до этого…

Моя славная тактическая виктория обернулась моим полным стратегическим разгромом. Умненький профессор, твою мать. Сиди теперь здесь, за Уралом, и жди «светлых решений». В лучшем случае «постригут», как пуделя, повяжут бант на шею, и буду я делать «гав-гав». По команде. Может сахарок Хозяйка даст за усиленное виляние хвостом и преданные глазки.

Вновь подхожу к окну.

Екатеринбург.

Урал.

Столько лет вы мне снились в этом мире. И вот я здесь. Рад ли? Счастлив ли?

Не знаю.

Нет. Я не испытываю счастья. Равно как и ностальгии. Этот Екатерiнъбурхъ мало похож на Свердловск – город, в котором я родился, вырос, и, который любил всем сердцем. Разве что география близка, пара-тройка заводских зданий в центре, да и то…

Да, Урал для меня – моя малая Родина. Хоть мне тут мало что знакомо. И всё же есть что-то особенное здесь. Уже сейчас. И людей я встречаю буквально из легенд о годах основания столицы Урала. Клеопин, Ползунов, Бахарев, Арцыбашев, Кичигин, Метлин, Миних… Миних. Он в прошлой моей реальности двадцать лет бестолку прожил здесь. Точнее в Пелыме. Что все эти годы Бургархард Христофорович делал без любимого дела? Он такой же, как я, инженер, немец и русский патриот. Но, для меня, как и для него Урал – это и место ссылки. Стоять на запасном пути, ждать позовут ли тебя, освободят ли твоё по праву место – не лучшее чувство, скажу прямо. Знаю по себе.

Пока я тут почти загнанный зверь. Но, зверь, который ещё может укусить расслабившегося охотника.

Оборачиваюсь и подхожу к стойке с оружием. Красивым оружием. Кинжалы, шпаги, рапиры. Но, я вытаскиваю из ножен мой верный бебут. Совершенно невзрачный. Обычная пехотная полусабля. Ни инкрустации, ни каменьев, ни вычурности в гарде или эфесе. Ничего. Просто деревянная рукоять, обмотанная полосами кожи. Оружие солдата.

Привычно кручу его, рассекая воздух лезвием.

Скольких людей я убил им? Не знаю. Двоих или троих. Темно было. Впрочем, не так было темно, как стало сейчас.

Я не вернул бебут в ножны. Просто положил на стол, сменив его на перо и чернила. Иной раз они намного опаснее, чем честная сталь.

Нужно писать ответы. Всем. Но, первый ответ я пишу домой. Жене и детям. Весь мир подождёт.

Глава 9 Стальные пути

СИБИРСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ТОБОЛЬСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. ИРБИТ. 27 января 1750 года.

Вот и добрался я до Сибири! Ирбит – ворота к этому бескрайнему краю. Здесь в полной мере можно оценить её сегодняшние богатства. Здесь встречаются и европейские товары, в том числе продукция моих мануфактур, и местные, с таёжной пушниной, прочими богатствами Урала и Сибири, равно как и есть экзотика – товары из Азии и Востока. Мерлушка, шелк, ткани. Чай из Китая.

Диковины разные.

Вторая по обороту общероссийская ярмарка здесь. После Макарьевской под Нижнем на цены посмотреть было очень примечательно. Как здесь проиллюстрирована поговорка: «телушка-полушка, да рубль – перевоз». Дорога дальняя. Ярмарка зимняя… Без пара так и будет тот же чай стоить на порядок больше чем его берут в Китае, и впятеро дороже чем наши купцы его скупают в Кяхте. Стоит нам всего в двух местах каналами или железной дорогой перехватить, так поставки станут круглогодичными, и цены упадут вдвое, если не втрое. А если ещё и внутренние пошлины отменить… Не успел я с Разумовским это пробить. Шуваловы теперь в фаворе у Царицы. И как оно дальше обернётся – неясно…

Впрочем, что мне тётку судить-рядить. С её подъюбочниками пусть муж разбирается.

У меня и без страстей их дел полно.

Христофор Антонович – вот тоже судьбы не корит. Торгуется за какой-то отрез ткани. Не то, чтобы отчаянно торгуется, но весьма азартно. Хочет порадовать Варвару Ивановну. Дело правильное. Жену надо радовать.

Вздыхаю, глядя на Миниха.

Тётушка ему воинских чинов не вернула, но дала горный чин берггауптмана. И расщедрилась выплатить зарплату по сему полковничьему чину за восемь лет. Так что, по здешним местам, Миних и при деньгах, и в чине весьма солидном. Тому же Клеопину срочно через ступень дали берграта, да и кто ниже сидел подросли немного. Так что землякам от меня уже хоть маленькая, но польза.

Только меня, немца, коробит от постоянных наименований на немецком? Чины, звания, должности, инструменты. Неужели мы, русские, не в состоянии, найти свой аналог названия? Почему у нас паровоз – это паровоз, самолёт – это самолёт, а вот танк – обязательно «танк»? Нет, я всё понимаю, у меня тоже в продаже термос, термоштоф и термокружка. Но, там, хотя бы латынь. Ладно, Бог с ним, с танком, но «берграт» или «бергауптман»? Какого, спрашивается, гауптмана? Зачем нам все эти гиттенфервалтеры? Мерчендайзеры? Менеджеры? У нас что – слов в русском языке нет?

Иногда зла просто не хватает. Тут вопрос не только в патриотизме, а просто в элементарном самоуважении. Почему у немцев танк – Panzer? Не Tank? А на французском Char, а не Tank? Что у нас за глупая привычка – тянуть всё заграничное? Импортное – значит, крутое. Правильное…

С деда Великого это повелось? Или с Ивана Третьего? Ещё раньше?

Я пока серьёзно завис в чайных рядах. Выбор здесь замечательный. Да и заказать, если знаешь, что хочешь можно. Расспросил купцов. Выбрал товар. На будущий год задаток небольшой дал. Хотя, как прознали кто я, бесплатно одарить были готовы. Как сказал один из чайников: «Ты, Государь, своим чайным мастерством уже и в Китае известный, а на то в разы обороты нам поднял».

В общем, еле уговорил их взять символический, по сути, задаток. Будут у меня теперь по кяхтинской цене прямые поставки ко Двору Моего Императорского и Королевского Высочества. Подарил купцам свои термоски с гербами да вензелем. Будет не хуже портрета со мной на партнёров работать. Заодно попробуют чай, какой мне нравится. Может и подберут для такой заварки сорта получше.

– Ну что, Христофор Антонович, – обращаюсь я, подойдя к Миниху, – супруге отрезы выбирали?

– Ей, Пётр Фёдорович, – отвечает он чуть смущённо, – а то она досадует, что на ваши музыкальные вечера ей не в чем выйти.

Улыбаюсь. И в двадцать первом веке проблема знакомая. Женщины мало меняются по своей сути.

– Дело доброе, – констатирую я, – ну что? Ещё раз торг да город обойдём? Или отдохнём и с утра трогаем?

– Притомился я, – отвечает бывший фельдмаршал, – старею, да и что в городе смотреть? Менсуры и кроки мы сняли. А ярмарку и за месяц не обойдешь, только все деньги оставишь.

Возраст у Миниха по советским меркам запенсионный. Почти шестьдесят три года. Но, крепок старик. Его мне даже лечить почти не пришлось после Пелыма. Две недели покоя, отваров витаминных, да бань с разминаниями он, кряхтя, выдержал, а потом включился в работу.

Грузчики наши приобретения в возки уже отнесли, мы же пошли к каретам вдоль правого берега Ницы. Неделю как мы по ней дошли на санях из Тюмени. Завтра уже по Ирбиту возвращаемся к Пышме, а по ней и до Екатеринбурга не так долго. Летом здесь вполне накатанный Ирбитский тракт. Но, зимой случается, что переметает его надолго. На реках же ветер снег сносит, а лед ровный и прочный. Сибирь же. Восемнадцатый век. Малый ледниковый период на исходе. Никакого глобального потепления.

– И всё же, Пётр Фёдорович, каналами Чусовую с Исетью связать, мне кажется надёжней.

Миних, в который раз, возвращается к своей любимой теме. Он всё же больше гидротехник, а не железнодорожник. Впрочем, последних в этом мире ещё толком и нет.

– Христофор Антонович, мы уже не раз говорили, что воды на перевале мало, да и людей в достатке здесь для таких работ нет.

– Вот для рытья и возведения плотин ваши бы паровые машины очень пригодились, – возражает старый инженер.

Пригодились бы, если бы надежными были. Нагрузки там большие. Уклоны опять же. А у меня пока ни нормальных подшипников, ни гусениц нет. В Елисаветпорте вот тягачи день работают, а потом два чинят. А экскаватору тоже для работы рельсы нужна, так их проще и класть уж тогда. Но, полного понимания перспектив у Миниха пока нет.

– Всегда трудно делать что-то новое, Христофор Антонович, – говорю, открывая дверь в возок, – для успеха важно не только знание, но и опыт, первое я вам дам, специалистов в политехникуме вы сами подготовите, а вот такого опыта организации работ и проектирования как у вас у меня нет.

– Спасибо, Пётр Фёдорович, – закрыв дверку отвечает Миних, – я просто ворчу по-стариковски, восемь лет этот проект в голове крутил, привык уже к этим мыслям, но ваш вариант быстрее и дешевле, да и разумен по людям и срокам, если и колея саженная будет, то и струги можно будет возить.

Ан, нет. Корабли-то конечно пути мои потянут. Машины пока большие, чтобы в узкую колею их вогнать. Надо ещё десять-пятнадцать лет. Но, тяжело возить суда будет. Да и весят они, в среднем, половину от массы груза. Габариты к тому же. По высоте. А тут ещё углы поворота большие с такой колеей. По весне нам ещё на самой трассе по перевалу менсуры брать – то есть промеры и съёмку делать, а то может и на две сажени в колее там места нет. Хотя в мои годы по двухпутке поезда российской колеёй ходили. Но, там много взрывали, ровняли, воду отводили. На многое из тех работ у нас сейчас возможности нет.

– Корабли пусть реками ходят, и парусные, и паровые, – отвечаю, – а вам строить стальной путь от Усть-Утки до Тюмени, сие уже возможно, и лучшего первостроителя у меня здесь нет.

Миних улыбается.

– Сделаем, Пётр Фёдорович.

Сделает. У меня в том сомнения нет.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 10 февраля 1750 года.

Дети расселись вокруг большого сундука, как вокруг Рождественской ёлки в ожидании подарков.

Собственно, подарков и ждали. И не только.

Две минуты до полудня. На крышке сундука написано: «Моей любимой семье. Вскрыть 10 февраля 1750 года ровно в полдень».

Таша ёрзала на попе в нетерпении. Катя приложила палец к губам, призывая Павлика и Лёшеньку чуть подождать. Хотя и сама ждала какого-то приятного чуда из сундука от папы.

Сказку ждали дети. Волшебство.

Нет, никто не ждал, что из сундука вдруг появится сам папа, но, он же прислал целый сундук! Значит, какой-то сюрприз! Папочка точно ни про кого не забыл!!!

Сегодня у папы День рождения!

Маятник больших напольных часов оттикивал последние мгновения.

Перезвон домашних курантов.

Полдень.

Лина взяла ключ и повернула его в замке. Второй ключ – второй замок. Третий – третий. Не сундук, а словно хранилище с драгоценностями. Хотя, кто знает, с Петера станется.

Тяжелая крышка поднята и аккуратно откинута. Две большие малахитовые шкатулки. Четыре меньшего размера. И деревянные ящики. На каждом имя – «Линушка», «Катенька», «Ташенька», «Павлик», «Лёшенька». На малахитовых шкатулках тоже были имена детей, а на двух больших: «Моей любимой Лине» и «Моей великой Матушке».

Шкатулки тяжёлые. Как затащили сундук Лина видела. Вчетвером тащили. Но, как его доставили за тысячи вёрст? Ох, затейник Петер! Ох, затейник!

Хозяйка Ораниенбаума позвонила в колокольчик. Затем кивнула двум появившимся слугам.

– Всё вытащить и расставить на шкуре.

Те споро принялись за дело и вскоре искомое было водружено на указанное Хозяйкой место. Отпустив слуг, Лина принялась рассматривать подарки от мужа. Пока только сами шкатулки. Все разные. Каждая красива по-своему. И тяжела. Камень есть камень. Малахит.

Красивый камень. Благородство зелёных узоров на нём.

– Ну, детки, кто первый?

Катенька прочла по губам мамы и указала на Лёшу. Мол, младший пусть начинает бал.

Серебряный замок открыт и первая крышка откинута.

Письмо. Чудесные игрушки и предметы. Пусть Алексей ещё маленький совсем, но, папа явно старался. Пусть не всё Лёшенька понимает пока, но, потом, точно оценит.

Лина вскрывает письмо и читает вслух:

– Алексей, сын мой. Я сейчас не рядом, но я с вами всем сердцем. Я вернусь. Люблю тебя. Слушайся маму. Твой любящий отец.

Шкатулка вручена. Мальчик ещё толком не знает, что с ней делать, но очень рад подарку. Роется, что-то говорит.

Павлуша ожидающе смотрит на мать. Он понимает, что он – следующий.

– Павел! Ты уже взрослый и ты старший мужчина в семье, пока меня нет дома. Помни, что я люблю тебя и надеюсь на тебя. Помогай маме, сёстрам и младшему брату. Уверен, что я буду гордиться тобой. Твой папа.

Вот и Павлик получил свою шкатулку. Он достаточно серьезен. В отличие от мелкого Лёши, он в целом понял, что сказал папа маминым голосом.

Следующая шкатулка.

– ТАША. ЭТО МОЙ ТЕБЕ ПОДАРОК. ЮНЫМ ВЕЛИКИМ КНЯЖНАМ ТРУДНО УГОДИТЬ, НО Я СТАРАЛСЯ. Я С ВАМИ И Я ВАС ЛЮБЛЮ. ПОМНИ ОБ ЭТОМ. ТВОЙ ПАПА.

Лина передала Наташе письмо, написанное мужем печатными буквами. Девочка радостно начала пытаться лично разобрать написанное отцом. Она знает буквы, но рукописное письменное написание почерком ей пока не даётся.

– Катя.

Старшая дочь протянула руку. Лина не стала зачитывать письмо вслух. Катенька достаточно взрослая, чтобы всё прочитать самой. Конечно, мама успела пробежать взглядом краткое письмо.

Екатерина Антоновна с жадностью впилась взглядом в послание.

«Дочь моя Катерина! Люблю, скучаю по тебе и по всем вам. Вы для меня лучшие дети на свете. Мама писала о твоих успехах. Ты – молодец и я горжусь тобой. Уверен, что я скоро вернусь и мы с тобой будем изучать много интересного. Земля за Уральским Камнем и Сибирь очень богаты. Тут много чудес. Это огромная и великая часть нашей Империи. Я её изучаю. Пётр Великий сказал: „Россия будет прирастать Сибирью!“ Это действительно так. Постараюсь поскорее закончить здесь свои дела и вернуться к вам. Очень хочу вас всех обнять и расцеловать. Помни, что ты старшая из наших детей. Помогай маме. Присматривай за младшими. Твой любящий отец».

Катя получила свою шкатулку. Лина отнесла каменное чудо на отдельный столик, остальные дети разбирали свои подарки прямо на медвежьей шкуре.

Каролина лишь мельком взглянула на содержимое, но, там не было никаких игрушек. Очень красивые вещи. Письменные принадлежности, чернильницы из камня, пресс-папье из малахита, даже каменный и очень искусный глобус Земли. Малахитовая дощечка с картой России, а к ней ещё пластины с картами Урала и Сибири. И даже обозначен маршрут отца от Ораниенбаума до самого Екатеринбурга.

Да, Петер не мог лучше угодить пытливому уму дочери. Теперь она точно засядет в библиотеке за раздел с картами и описаниями всех мест, где был её папа.

Что ж, пришла очередь самой Лины. Тяжёлая крышка снята. Никакие петли не выдержат такой вес. Ещё одна малахитовая шкатулка и серебряная ящерица в ней. И отделы под перстни, кольца, браслеты, ожерелья, диадемы и кулоны. Отнюдь не пустые. Всё сверкало в полуденных солнечных лучах, бьющих в окно.

Бог с ними, с побрякушками. Пусть и редкой красоты они.

Письмо.

Письмо от любимого.

«Линочка, душа моя, солнце моё, счастье моё, радость моя, восторг мой и наслаждение! Как я соскучился, это никак невозможно передать словами! Очень стремлюсь обратно к вам, но, дела не пускают пока. Многое ещё нужно сделать во славу Отечества и Матушки.

Урал и Сибирь – богатые края. И своеобразные. Уверен, тебе бы понравилось, если бы не маленькие дети, с которыми вряд ли разумно покидать пока Ораниенбаум. Так что я уповаю на скорое своё возвращение домой.

Прости, что редко пишу. Ты меня верно попрекаешь этим. Каюсь. Прости.

Отправил вам с оказией подарки себе на день рождения. Накрой детям торт и вкусности. Поставь за меня свечку в храме. Я молюсь, чтобы у вас было всё благополучно.

Много езжу, так что часто некогда писать. Интересные места и люди здесь. Устраиваю тут предприятия разные, весной буду решать, по водному сообщению, и по путям, а пока думаю съездить в Тобольск. Посмотрю, что там и как.

Надеюсь, что подарки понравились.

Ваш любящий обожающий муж и отец.

Петер.

Екатеринбург. 1 декабря 1749 года от Рождества Христова.

P. S. Передай шкатулку Матушке и мои самые лучшие уверения. Мечтаю поскорее обнять Государыню.»

Стук в дверь.

Лина оторвала взгляд от почерка любимого.

– Да!

Вошёл камердинер:

– Ваше Высочество, прибыли Государыня Императрица и Князь-супруг.

– Хорошо. Иду. Дети, ведите себя прилично перед Матушкой. Катя проследи. Я иду встречать дорогих гостей.

Катерина кивнула и погрозила всем пальцем.

Мама Лина усмехнулась. Катя умеет строить младших и без слов. У неё не забалуешь.

Реверанс.

– Матушка.

– Здравствуй, Лина. Рада тебя видеть.

Они расцеловались. Разумовский приложился к ручке хозяйки Ораниенбаума, а затем они тоже расцеловались.

– Здравствуй, Лин.

Лисавет взяла вновь нить разговора в свои руки.

– Мы приехали с визитом. Хочу поздравить тебя и всю вашу семью с именинником. Молилась сегодня в храме о его и вашем здравии.

– Спасибо, Матушка. Бог не оставит вас, а вся наша семья молится за вас и ваше благополучие.

– Спасибо. Нет вестей от Петера?

Лина внутренне усмехнулась. Конечно, «нет», можно подумать, что об огромном сундуке Императрице не доложили.

– Есть, Матушка. Буквально три четверти часа назад открыли сундук с подарками. Петер просил передать вам шкатулку. Её мы, конечно, не открывали. Ждали случая передать.

Царица улыбнулась.

– Петер – затейник! Что, большая шкатулка?

Кивок.

– Большая, Матушка. И тяжёлая. Из малахитового камня Урала.

– Ого! Хочу с нетерпением. Веди нас, Линочка!

В кабинете Императрица обняла и расцеловала всех детей. Особенно Павла. Впрочем, Катерине тоже досталось улыбок и поцелуев в щеки.

Лина внутренне вздохнула. Императрица не очень любила Катю, а та отвечала ей взаимностью, словно чувствовала от неё опасность. Да, и, вообще, а за что Катерине любить Лизу? Катя уже достаточно взрослая, чтобы отделять Маму Лину от Матушки Лизы.

Конечно, Лисавет это чувствовала.

Интересно, как там наш пропавший?

Лисавета кивнула мужу, и тот поднял тяжёлую крышку ларца.

Да, подарки и подношения воистину королевские. Императорские. Лиза даже языком цокнула от восхищения.

– Да, Петер… Воистину угодил!

Она перебирала вещицы и украшения, явно прикидывая на какой бал или приём что надеть. Потом, она взяла в руки конверт и распечатала его.

«Здравствуй, Матушка! Жалею, что не могу лично лицезреть пока Тебя, но, не сомневаюсь, что Твоя небесная красота и очарование поразят меня при встрече. Уверен, что все верные подданные Твои счастливы, а дела в Державе Твоей благополучны.

Доклад об алмазах, золотых копях и приисках, о месторождениях и заводах, я тебе отправил прошлым письмом. Надеюсь, что оно исправно дошло до Тебя. В этих краях много чудес и богатств. Разведку сих краёв уже можно дополнять и вложением, дабы приумножить мощь Державы Твоей.

Впереди много войн и не все соседи наши нам дружественны. Нам нужно много всего, нужно оружие, заводы и деньги. Нам нужен транспорт, в том числе и паровой. Я не знаю, когда начнётся новая большая война, но Урал и Сибирь могут весьма пособить Империи в этой битве народов.

Очень много имею тебе что рассказать. Много карт, записей, свидетельств, опытов на местах. Но, без столицы тут трудно что-то сделать так, чтобы не ушло всё, как вода в песок. Люди тут умны, но без Державной мудрости Твоей они мало что могут свершить.

Остаюсь вечно Твоим Матушка, Петер, Твой любящий и верный племянник и Наследник. Жду и надеюсь на скорую встречу.

Екатеринбург. 1 декабря 1749 года от Рождества Христова.»

КАЗАНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КУНГУРСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. БИЛИМБАЙСКИЙ ЗАВОД. 23 апреля 1750 года.

– Пыхтит, Ваше Императорское Высочество, – шепчет мне на ухо компаньон.

За лесом движется чёрный дым. А вот и гудок.

– Готовьтесь встречать, Сергей Григорьевич, – оборачиваюсь я к Строганову.

Он молодец. Не мог такого события пропустить и уже месяц здесь. Хоть новостей привез из столиц. Разных. Но, всё пока исправимо. Наш бизнес конечно идет со скрипом. Доходы, впрочем, растут стабильно. И какие развлечения Москвы могли задержать барона Строганова на первое «прибытие поезда» посмотреть? На его завод между прочем прибытие. Ну и мой завод немножко.

Да, не братья Люмьер с их «L’Arrivée d’un train en gare de la Ciotat», но так и братьев нет пока и кино тоже. Так что поезд прибудет без киносопровождения. Пару графистов и художник чертят/рисуют для истории, но, это так. Вспомнил об этой необходимости и повинности я в последний момент. Тут уж каких рисовальщиков нашли в этих краях. Может лет эдак через двести кто-то увидит сии творения.

А в целом, тема строительства нами новых печей для других заводов с последующим их обслуживанием пока не взлетела. Для казённых-то мне пару заказов удалось продавить. А вот с частными дела не заладились. Строгановы недавно наследство поделили, Демидовы ещё делят. А большая часть заводов на Урале у этих двух фамилий. Демидовым мои рационализации оказались вообще не интересны. Их мастер крепостной, Григорий Махотин, создал уже в 1743 году так называемую двухфурменную систему дутья. Нагнетание воздуха и согрев, который я собирался предложить требовали больших затрат и переустройства заводов. Прибавку же в выходе чугуна надо было ещё потом куда-то сбыть… К тому же, год назад Гороблагодатские заводы были переданы графу Шувалову и стали «забывать» делать нам отчисления за печь, возведённую по нашей привилегии. Петру Ивановичу далось уложить на тетку мою своего юного племянника. Но, разве это повод за интеллектуальную собственность не платить? Бардак какой-то! Или бордель?

В общем, пока я здесь, могу только подогреть к нашим изобретениям интерес. Обеспечить же оплату за них я могу только из Санкт-Петербурга. Да и то, если тетка даст влияние восстановить. Впрочем, вспомнил я, сюда едучи, высказывание Струмилина, о том, что русский металл ускорил индустриализацию Англии на десять лет. Станислав Густавович умный был человек. Это славно. Но, вот куда я сейчас новые объемы чугуна дену? В Англию? А нужно ли мне этого монстра растить?

Расчёт-то был прост. Что будет уходить русский металл на паровые машины и железные дороги. Двигатели-то свои ниши нашли, и уже даже здесь начинаем производить. А вот пароходы, и, особенно паровозы, Матушке с её теперешним окружением не интересны. Лучше казённые заводы и крестьян полюбовникам раздавать. Да на голландские займы новые маскарады и фейерверки производить. Флот-то хоть теперь себя сам кормит. А вот на армию уж денег нет. Упадок всего там вдруг. Хоть и ясно всем что война скоро.

Но, Матушке виднее.

Наверное.

Не всё, однако, так грустно. Сегодня у нас тройной прорыв. Всего-то месяц, как на печи, носящей теперь имя её придумщика – юного Михаила Фёдоровича Соймонова, мы запустили «соймоновский процесс». Французскому инженеру Мартену через век такое изобрести уже не светит. Сталь пошла добротная. Мы для того с Шарташского золотоносного месторождения ненужных там пиролюзитов с бирнесситами навезли. Марганец укрепляет сталь. А в этих камнях, как и на купленных мною землях по реке Кусе и титан ещё есть. Так что прочные у нас и котлы с трубками, и рельсы.

Да. Первые стальные рельсы, прокатанные на стане, созданном Владычиным и Юдином, пошли у нас в дело здесь. В прочих местах чугун шел на такие эксперименты. Впрочем, у нас ещё есть чугунные элементы на разъездах и стрелках. Телеграф и лампы Рихмана тоже пригодились здесь. Но, без электричества пока двигаться быстро будет трудно.

Паровоз медленно выглянул из-за леса. Собственно, он и вёз лес. Для создавших его котлы и рельсы «Соймоновской печи». Такой вот круговорот вещей в природе. В толпе визжали и горланили от радости. Многие успели уже заранее отметить. У меня уже прошло романтическое чувство к предкам земляков, охватившее меня как я только оказался здесь. Пьют, воруют, дерутся… Люди как люди. А ещё они все подневольные здесь. Хоть Главный заводов начальник Клеопин, хоть приписанный к заводу крестьянин, хоть работающий инженером там потомственный князь… Без воли хозяина или берг-коллегии никого на лучшее место не переведут. И с Урала не отпустят. Да что там говорить: и я не хозяин себе и здесь.

Не сдвинуть нам страну, если эту всеобщую кабалу не разрубим. Елисавета Петровна этого делать не будет. Ждать, если я хочу индустриализировать Россию, нельзя. Нет у меня ещё двенадцати спокойных лет под крылом «Матушки-Императрицы». И не известно будут ли. Без власти мои начинания затухнут в здешней тине. Может и будет чуть быстрее развиваться наука, больше выплавят на Урале для Англии стали, а в целом всё останется как оно есть.

– Тут, ту…

Паровоз прервал мои размышления. Метельник его, треугольный чугунный нос, уже срезал красную ленточки. Снова раздался гудок и заиграл «Боже, Царицу храни» оркестр. Что ж, след я уже здесь оставил. И в механике, и в музыке. Начало положено. Но я не хочу, чтобы после моего ухода всё так и осталось здесь.

Не хочу.

Не позволю.

СИБИРСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ТОБОЛЬСКАЯ ПРОВИНЦИЯ. ТОБОЛЬСК.23 сентября 1750 года

Третьего дня добрался я до крайней, пока, восточной точки своего путешествия. В сентябре весьма неровная погода в Сибири. За неделю пути два раза настигал нас дождь, три снег. С Камышлова шли на стругах по Пышме. Тракт осадки размочили. Но, назад всё же придется добираться этим путём. Против течения и ветра, без двигателя, будем идти как бы не вдвое медленнее. В пути отдохнули в Тюмени. Летом здесь и сейчас хорошо. Только лета уже нет. Василий Алексеевич Мятляев осмотрел город со всем тщанием. Я же здесь уже был. Не раз. В январе. И двести с гаком тому вперёд лет. Но, это теперь его хозяйство. Ну, уже почти. Так что я тоже где надо лицом посветил. Даже поторговал. Так, чтобы и поддержку власти местные почувствовали, а Матушкины глаза и уши не решили, что отставной контр-адмирал «мой человек».

Собственно, к моим начинаниям ранее никак не был причастен Мятляев. В отставку по болезни ушел в 1742 году. Овдовев, снова женился и детей ещё заделал «на старости лет». В восемнадцатом веке пятьдесят шесть лет весьма почтенный возраст для чиновника и для родителя. В общем, прошли мимо вологодского помещика все антарктические экспедиции и столичные интриги. Оттого, видно, Матушка со спокойной душой его из поместья и выдернула. Дала отставному моряку сухопутный чин генерал-лейтенанта и отправила губернаторствовать в Сибирь. Кадровый голод сейчас у неё. А в Сибири, к моему удивлению, почитай лет восемь как губернатора нет.

Точнее губернатор есть. Генерал-майор Сухарев с учетом вице-губернаторства эффективно руководит тут уже десять лет. Но, последние шесть Алексей Михайлович находится под следствием. Перечень вменяемого всякого ему большой. Как водится, контрабанда и мздоимство, а ещё он джунгарам порох поставлял. Они соседи у нас тут, оказывается. Беспокойные. И мы отжимаем у них Алтай и южную Сибирь. А Петропавловска-на-Ишиме, к примеру, ещё нет.

Тобольск – столица Сибири. Со стен его, стоящего на высоком холме, кремля мне даже видно столицу побеждённого Ермаком ханства – Кашлык, он же Сибирь, он же Искер. Славный городок. Каменные здания в Кремле, деревянный посад у реки в низине. Вокруг много мануфактур, включая писчебумажную и стекольную, но чувствуется, что это прежде всего административный и логистический центр. Люди тут, по сравнению с Уралом, – вольные. Начнёшь прижимать – уйдут. И будешь их искать хоть сотню лет.

После революции сюда последнего коронованного моего потомка с семьёй определили. Не большевики ещё. Это уже позже их вытащит на расправу в Екатеринбург Свердлов и кормимый им на деньги братца американского банкира УралСовет. Такое вот, потомки меня здешнего, наворотили. Причём началась дорога в Ипатьевский дом как раз с проживаемых мною сейчас здесь лет. Такие вот грустные мысли меня здесь посетили. А ведь я могу в этом мире кончится раньше, чем в том, не успев хотя бы попытаться поправить такую печальную для будущего России судьбу. Времени у меня похоже на раскачку почти уже нет.

Вообще нет.

– Ваше Императорское и Королевское Высочество, – незнакомый мне офицер приложил руку к треуголке, – вам пакет.

Принимаю. Запечатано личной печатью Императрицы. Может там изумительный тур в Иркутск?

Запросто. С неё станется и вояж на Луну.

– Спасибо, капитан, – отвечаю курьеру, – давайте подорожную, и пойдем те в мои хоромы – распишусь в поручении.

Спускаемся со стены. В губернаторском доме, не беспокоя предающих один другому дела губернаторов Алексея Михайловича с Василием Алексеевичем, захожу в похожий на келью временный мой тут кабинет. Принимаю бумагу. Расписываюсь.

– Нужен ответ? – спрашиваю гонца.

– Нет, Ваше Императорское и Королевское Высочество!

– Свободны!

Капитан закрывает за собой двери.

Смотрю на конверт. Точно очередное командировочное удостоверение. Главное, чтобы не на тот свет.

Эх, будь что будет.

Вскрываю.

Читаю.

Ух! Вот тётка мне попалась с юмором! В самый несезон предлагает дорогу дальнюю на тысячи вёрст. Но, сил обижаться или радоваться у меня уже нет.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 11 января 1751 года.

– Я так счастлива. Боже, спасибо Тебе за моё счастье…

Я целовал горячие губы любимой.

– Солнышко, счастье моё, люблю и обожаю…

Мы сбежали от детей, которые мучили папу сразу по приезду. Что они только со мной не творили! Потом я их отвлёк новой партией подарков, и они радостно кинулись их разбирать, что позволило мне умыкнуть жену ненадолго, благо есть кому за детьми присмотреть. Да и Катя – умничка.

– Любимый… Я так ждала… Каждый день молила Всевышнего… Чтоб скорее ты приехал…

Она прерывалась на поцелуи и всхлипы.

Да, два года мы не виделись. Лишь письма.

Два года. Много это или мало? Не знаю. Моряки уходят в плаванье надолго. Месяцы и годы. В моё время в армии и на флоте тоже служили по два-три года. Космонавты летали по году и больше. Что такое два года разлуки для Наследника Престола и Великой Княгини?

Два года. Могло быть и десять. Могли и не увидеться вообще больше никогда. Жизнь при Дворе весьма своеобразна. Полна чувственных романтических удовольствий. Особенно, когда ты вдруг набрал политический вес.

Но, я вернулся. Матушка «призвала» назад. Ещё и «напихала», типа где я шляюсь, пока она тянет Империю? Ну, пожурила в общем.

Конечно, я, как только встал лёд на реках, устремился на санях караваном в Петербург. Заехал в Нижний Новгород, осмотрелся по хозяйству и в целом по месту. На три Божьих дня задержался в Первопрестольной и в Ново-Преображенском. А затем – в Петербург! Ломая возки и загоняя коней!

И куда я в первую очередь? Конечно!!! К женщине мечты! К Матушке! Будь она всячески здорова!

Как долго я мечтал с ней расцеловаться…

Даже подумал в этот момент – Поцелуй Иуды. Неясно пока кто кого распнёт, но нет у меня уверенности, что мне не нужно в Гефсиманский сад идти, молиться и просить Его пронести мимо Чашу Сию. Впрочем, кто я такой, чтобы обращаться к Нему и уподобиться Сыну Его?

Прости, Господи.

Спаси, Сохрани и Помилуй.

Возвращение было опасным. Не в плане приключений в дороге, хотя и их было полным-полно, а в том, что у меня нет уверенности ни в чём, у меня нет понимания происходящего, а Петербург, который я знал, остался в глубоком прошлом. Два года? Ерунда? Да, как сказать. Ушёл из деревни солдат в армию, а девушка любила его и клялась быть верной… Или моряк уплыл на восемь месяцев в океаны, а она… Да, даже, как говорится, «Муж в Тверь – жена в дверь». Нет, я не сомневался в Лине, хотя, не знаю, насколько она сомневается в моей верности.

Два года – немало.

Тем более при Дворе.

Ладно, измены всякие – это отдельное кино. А вот Двор, и, главное, Матушка… Два года – это очень и очень много. Сменились люди, сменились партии, сменились расклады. Моё появление тут тоже не шутка и не вдруг. Императрица могла меня вернуть год или полгода назад. А могла вернуть ещё через пару лет. Но, вернула сейчас. Значит, в её понимании, расклады диктовали и благоприятствовали сбросу на игровой стол джокера.

Мы с Лисавет тогда, точно так, как сейчас с Линой, гуляли по зимнему саду.

– Что привёз, соколик?

– Много чего, Матушка.

– Подарки я разберу позже. Отчёты тоже. Что на словах скажешь?

Я помолчал. Репетировал в уме сто раз нашу встречу, но, не чувствую, что сейчас хоть один сценарий к месту и ко времени.

– Матушка. Утвердился я в мысли, что всякая империя строится на энергии и сообщениях. Это становой хребет для Державы нашей.

Лисавет секунду думала.

– Поясни.

– Великие государства, Матушка, это всегда цивилизация. Торговые пути. Быстрая переброска войск. Производство. Ресурсы. Пища.

Кивок.

– Я знаю. И?

Что «и?» Или ты, Лиза, думаешь, что у меня там все мысли были о цивилизации? А домой ты меня вернуть не хотела для начала? Я что тебе, философ-аскет? Йог-любитель? Пудель с бантиком? Я хотел съездить на Урал, но не в ссылку, куда я по твоей милости попал!!!

– Много всего весьма полезного для Державы нашей в тех краях. Но, трудно доставлять оттуда. Про паровозы мы пока лишь примеряемся думать. Лишь несколько линий между рудниками, шахтами и производством. Всё всё время ломается. Нам нужно лет пять и деньги на запуск нормальных железных дорог. Водные пути слишком зависят от сезона и погоды.

– А если война?

Ах, Божечки ты мой! «А если война»! А если не гулянками заниматься и фаворитами?

Да, я злой. Возможно, я слишком сгущаю краски. Не разобрался толком пока.

– Много мы оттуда быстро не получим, Матушка. Много всего нужно сделать. И там. И здесь.

Что ж, это уже в прошлом. Я, наконец, приехал домой. В объятья жены и детей.

И могу шептать Линуше моей:

– Я так скучал… люблю… безумно…

Задыхаясь:

– Может прервёмся на часик? Дети без нас под присмотром…

– А успеем за часик? Я соскучился…

– Ну, вечер и ночь никто не отменял…

– И утро тоже…

Глава 10 Воскрешение Иоанна

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. НОВЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 11 февраля 1751 года.

Понедельник день тяжёлый. Мне, точнее этому телу, целых двадцать три года. Вчера было. Матушка снова устроила фейерверки, гуляния и бал в мою честь. Со всем радушием. Как будто моей отсылки на Урал, высылки моих людей за границу или в поместья, как бы и не было. Всё мило и по-семейному. Пётр Шувалов даже мне, за мою привилегию на отданном ему казённом заводе заплатил. Даже с авансом наперёд. Ну, чтоб без обид.

А всё ведь начиналось буднично и мирно. По приезду я задал Петру Ивановичу простой, но конкретный вопрос: «Где мои деньги?» Тот сделал вид что «ой», ну и всё на этом. Как сказали бы мои внуки, включил мне «игнор». У него прямо на лбу читалось «А ты кто такой»?

Я?

А я могу и разъяснить. По университетским моим понятиям разъяснить вопрос – кто я такой. А университетские понятия – это утончённый садизм. Крайне жестокий и беспощадный. Это не зона и даже не Двор. В университетской среде тоже нужно держать марку и авторитет.

Я умею. Зря они со мной связались.

Это спускать нельзя. Я простой парень с Урала и вырос во дворе. Пусть и с маленькой буквы дворе. Так что получит он своё по полной. Потому что таких надо учить знать своё место. В назидание прочим.

Не он первый и не он последний.

Ссылка и опала была у меня? Почувствовали себя королями? Так я разъясню, где тут чье место. Никто не забыт и ничто не будет забыто.

Впрочем, более чем уверен, что Матушка для того меня и вызвала обратно. И устроила сии празднества в мою честь. Зарвались многие тут. Она понимает, что лизоблюды лишь угробят её власть и она всё потеряет в этой сладкой патоке. Нужен кто-то, кто почистит эти Авгиевы конюшни. Почистит – молодец. Не почистит – ну, он и виноват. Равно как «он виноват» и в том, что почистит. Это Двор и это Матушка.

Заодно и меня проверить на вшивость. Смогу ли отстоять себя и свои интересы.

Смогу. Ссылка проветривает мозг. Долго ждал этого. Мне для этого даже не нужно быть главой Тайной канцелярии.

Я – Кронпринц Крови во всех смыслах.

Я в Праве своём.

Этот Трон Всероссийский будет моим. Зачем мне дерьмо прошлого Царствования, налипшее на МОЙ ТРОН?

Скажете, что я потерял берега? Отнюдь. Меня просто загнали в угол. Больше нет того мальчика. Страница перевёрнута.

Тропа войны? Что ж, извольте.

Начал с малого.

Пряча хищный оскал, обратил внимание Елисаветы Петровны и старшего Шувалова на сие «недоразумение».

Дело принципа. Показательное. Своё место, в этом лучшем из миров, надо знать. Щипать Цесаревича щипалка не отросла. Щипалку могут откусить по самую шею.

Кто-то из них это, высоко взлетевшее графское дарование, на землю посадил. Даже опустил. Жёстко. Не доводя до греха. Возможно, даже пинками.

Старший-то Шувалов Александр, как глава Тайной канцелярии, службу и место своё знает. Расклады и политику понимает. И знает, что я могу сколько угодно быть в опале у Матушки, но, всё проходит, и злобный тигр возвращается в джунгли. Ещё более злобным. И просто злым. Раздражённым. И лучше на тропе у него не стоять лишний раз. Тем более по сущей ерунде – ради денег. Что такое деньги? Тлен. Умные люди понимают и принимают сей факт Бытия, а дуракам тут не место.

Да и Матушка не позволит всяким об ЕЁ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Государя Наследника-Цесаревича ноги вытирать. Это ЕЁ исключительное право и ЕЁ привилегия. Остальным – всяк сверчок знай свой шесток. Иначе это будет покушением на ЕЁ ВЛАСТЬ И ПРАВА.

А это измена. Самая, что ни на есть. Государственная. Со всеми вытекающими на плахе. Или втекающими в Сибири.

Деньги я получил от младшего Шувалова на три года вперёд. Со всякими реверансами, извинениями и надеждами на будущее.

Зря. Шерхан вышел на тропу, а младший Шувалов не Маугли. Впрочем, таких обалдевших в моё отсутствие в Петербурге появилось немало. Воспарили в эмпиреях «разгрома» Немецкой Партии. Матушка моими руками восстановит баланс сил в столице. Я как раз в том настроении, и она это знает.

Опытный Игрок.

Матушка.

Я тебя ненавижу.

Я тобой восхищаюсь.

Короче, у меня – понедельник. Тяжёлый день.

Впрочем, нет. Клевещу я на понедельник. Хороший день.

Сегодня у меня прямо «Ода к радости». Не оттого что вчера не упился, не замёрз и не простыл. (А то в моей семье такое водится). Сегодня меня родная жена успела удивить и отвлечь от дум всяких. Сегодня у нас дома фортепианный концерт. Званный музыкальный вечер. Пусть и не Бетховен, хотя настроение у меня именно такое. Играют Иоганн Себастьян Бах и его сыновья Иоганн Кристиан и Иоганн Кристоф. Я-то про Баха со своими злоключениями забыл. А Линушка вот помнила.

И лично курировала.

В будущем, когда мне хрусталик в центре Фёдорова меняли, я тему глазной хирургии по тамошним брошюркам, неплохо изучил. Переживал, понятно. Забыл конечно почти всё после успешной операции. Но, вот то, что Баха и Генделя один английский шарлатан, удаляя хрусталик грязными руками, сгубил – запомнил. Как и то, что был уже тогда и нормальный врач. Хороший. Окулистом у Людовика XV работал. Имена обоих глазников я позабыл. Бывает.

Но, семь лет назад решил я в Петербурге рояльную фабрику организовать. Настоящую, не для «нужд счастливых попаданцев». Компаньоном себе Иоганна Андреаса Зильбермана пригласил. И дело пошло. Иоганна Готфрида Хильдебрандта тоже контрактом на пять лет, когда в Европе был, к себе заманил. Было кому мне имена мастеров подсказать. Та же Лина о Зильбермана по Страсбургу помнила.

Быть в Саксонии и Баха не повидать? В общем, предварительно, я старика тогда уговорил. Мол сыновья в наш Петербургский университет поступят, а он станет на десять лет кантором в Петершуле и будет на строящемся органе в новой кирхе в Санкт-Петербурге играть. Я же оплачу ему операцию на глазах и переезд с семьёй. Ну, и, положу хороший оклад жалованья за труды во славу музыки и России.

Вроде договорились.

Лине, понятно, ещё по приезду из Европы всё рассказал.

Но, тогда меня сразу закрутили дела. А потом, волей Матушки, я на Урал и укатил. Но, Лина не дала помереть Баху раньше срока. Организовала всё по уму. Жак Давиель, придворный французский офтальмолог, был приглашен в Дармштадт, ему были разъяснены мои требования к септике. И дан был ему очень хороший гонорар за работу. В Россию не отпустил бы Людовик своего врача. Да, и незачем в данном случае.

В Дармштадт же приехал и Иоганн Себастьян Бах.

Всё прошло удачно. Прежнего зрения конечно Бах не получил. Но, силуэты различает. С очками крупные буквы и ноты видеть может. В моей же истории он ненадолго подобную операцию пережил. Сейчас же играет «Русские сюиты», которых не было в прежнем мире. Играет на рояле мануфактуры «Романов и Зильберман», которая, по нынешним временам, настоящий хайтек. И мануфактура заказами загружена на три следующих года работы. Даже с учётом планового расширения.

Рояль – очень точный и гармоничный инструмент. Математика в Музыке. Требует знаний и технологий. Лучших Мастеров. Это не балалайка мебельной фабрики «Красный пахарь», которое только и годится, чтобы орехи давить и гвозди забивать. Нет, рояль по нынешним временам, это апофеоз искусства, знаний, талантов и технологий.

Это – великий инструмент. Гордость Цивилизации и Империи.

Как и люди, которые садятся за этот инструмент.

Каждый звук – величие России.

Ума хватило Елисавете Петровне не гнать всех немцев из страны. Офицеров много уехало. Но учёных и мастеров не трогали. Может просто я перед отъездом Ломоносову хвоста хорошо накрутил? «Историю Российскую для любящих науки и для юношества» русофилы и германисты за моё отсутствие смогли вместе написать. Править ничего почти и не пришлось. Так что, немцы России остались. Они быстро у нас русскими становятся. Нужны нам немцы. А вот Германия – не нужна. Единая. Пруссию надо укоротить и тогда сохранится германская лоскутность и чересполосица. Австрию же венгры с итальянцами и славянами будут от усиления в немецких землях тормозить.

Пока не допускает меня Матушка к реальным делам. Но, надо подумать хорошо над этим вопросом.

Придёт и моё время.

Людовик XV Возлюбленный

ПАРИЖ. ВЕРСАЛЬ. ВНУТРЕННИЙ КАБИНЕТ КОРОЛЯ. 8 мая 1751 года.

– Таким образом, Ваше Королевское Величество, хотя компания в Карнатике развивается для нас сейчас успешно, англичане продолжают набирать силу в Южной Индии, их ресурсы и союзники там увеличиваются. Как и в Северной Америке, нам всё с большим трудом удается их сдерживать в Индии.

Жан Пьер Терсье окончил свою мысль и склонил голову перед Королем Франции.

– Граф, мои министры представляют более благостные реляции, – Людовик XV Возлюбленный от всех этих дел уже был готов зевать, – но я вам верю, они в большинстве бездельники. Так как предлагаете эти проблемы решать?

– Сир, у меня есть два предложения, – поспешил удовлетворить интерес своего монарха глава «Королевского секрета», – первое, стратегическое: мы отстаём от англичан в заселении Америки, и их позиции там всё сильнее. Так почему нам не внести в их переселенцев раскол? У них уже есть настроения, что Лондон своими пошлинами и запретом на промышленность, не даёт им развиваться. Лишает денег. А для них это крайне важно.

– «Григор», ты предлагаешь мне взбунтовать подданных моего брата Георга?

Людовик всё же не сдержал зевоты, все эти мелочи его успели ещё с утра достать.

– Сир, англичане сами мутят у нас со своими ложами и прочими обществами. Господь сказал «глаз за глаз». Потому не будет греха в том, чтобы их колонии на смену власти подбивать, – отвел формальное недовольство кроля глава «Secret du roі», – наша служба и создана что бы такие ослабляющее наших врагов шаги предпринимать.

– Делайте, граф, – махнув рукой благословил приложение Людовик, – англичанам будет полезно со своими «объединёнными колониями» повоевать.

Терсье снова поклонился и продолжил.

– И второе предложение, сир.

Возлюбленный король чуть не скорчил рожу. Но «Secret du roі» – это исключительно королевская епархия и придется ещё речам графа внимать.

– Думаю, сир, нам надо вывести из союза с Англией Россию, – видя готовность слушать сказал Жан Пьер.

– И как же? Мы даже посла там не держим! – пробудился Людовик, – впрочем, вашей службе это не помешает. Говорите, граф.

– Напомню Вам, сир, что русский дофин Пьер Теодор, присылал своего человека к нашим дипломатам в Аахене.

Людовик что-то такое помнил, как и то, что, до этого, этот мальчишка, по чистой случайности, заставил отойти от Маастрихта его лучшего генерала Морица Саксонского.

– Наследник русского престола настроен к Франции очень благосклонно, – продолжил граф, – причину вражды он видит только в поддержке нами тогда Пруссии.

– Похвально, но он не правит Россией, – снисходительно ответил монарх, – тётка его молода и до короны Пьетр может и не дожить.

– Мы уже решали этот вопрос в Петербурге, – начал граф.

– Да. И привели на престол эту неблагодарную Лизку, – нахмурился Людовик, – с чего вы думаете, что её племянник, сев на трон, будет нас благодарить?

Замечание было верное. Самонадеянность де Шетарди тогда дорого стоила Парижу. Теперь вот приходится всё начинать сначала. Но, сейчас есть на кого ставить в России. И есть опыт.

– Мы не намерены сейчас ставить на одну лошадь, – продолжил граф, – в конечном счёте мы не глупее поляков.

– Поясните, граф.

– Мы, мой Король, всегда сможем предъявить русским спасшегося чудом императора Иоанна.

– А он у нас? – удивился король, – или хотя бы жив?

– Нет, сир, он, скорее всего, мёртв. Тому много свидетельств и свидетелей. Шансов, что он жив, крайне мало. Но, это не мешает ему быть у нас…

– Хм. Говорите, граф.

– Для поиска Иоанна мы намерены послать в Россию графа Орлика, он же сможет и силовую поддержку ему организовать, – пояснил Терсье, – но это на случай несговорчивости русского наследника, для прояснения ситуации к русскому Двору поедет Шарль д’Эон, он очень хорош в женском платье.

– Да, помню тот маскарад, – усмехнулся Людовик, – принц де Субиз тогда славно оконфузился.

Склонённая голова графа.

– Да, сир. К русскому же цесаревичу мы пошлём Филидора, он сможет за шахматной партией склонить Пьера к Франции и о его настроениях лучше узнать, – закончил глава «Secret du roі».

– Ну хоть кака-то от этого грубияна будет польза, – скривился король, вспоминая старую обиду, – хорошо, граф. А, насколько я помню, у покойного Иоанна была сестра…

– Да, Ваше Величество. Их две. Они могли бы стать знаменем переворота, но, они всегда на виду, к ним никак не подобрать пути, и они слишком молоды для больших дел. Потому я рекомендовал бы Вашему Величеству разыграть в партию именно фигуру «чудом спасшегося императора Иоанна». Как поляки, в своё время разыгрывали фигуры «чудом спасшегося Дмитрия».

Людовик скептически пожал плечами.

– Поляки тогда плохо кончили.

Склоненная голова руководителя Secret du roі.

– Да, мой Король. Поляки полезны нашему делу, но заносчивы и глупы. Однако, мой Король, мы же не поляки.

Монарх усмехнулся.

– Да, тут возразить нечего. Хорошо. Приступайте, граф. Для помощи в этом деле я пошлю послом в Варшаву графа де Бройля, в средствах и методах можете себя не стеснять. Россия должна быть сломлена.

Поклон.

– Да, мой Король. Россия больше не будет стеснять величие Франции. Я позабочусь об этом.

Кивок августейшего католического короля.

– Да хранит вас Бог. Ступайте, граф.

МОСКВА. ПЕТРОВСКИЙ ДВОРЕЦ. 15 июля 1751 года.

Вид из моего окна раскошен.

Вид на Кремль.

Точнее на Боровицкую башню Кремля и на ворота. Видел я это за время попаданства сотни раз. Каждый год почитай в Первопрестольной и не по одному разу.

Дворец мой, на холме, на месте не случившегося здесь Дома Пашкова, почти окончен. Рядом уже достроено здание Императорского Московского университета.

Мне всегда нравился вид с этого места в моём далёком будущем. Мог ли я мечтать о том, что тут будет стоять мой личный и собственный дворец? Нет, конечно. Но, можете считать это прихотью и бзиком, я мечтал. Пусть в фантазиях, но, мечтал!!!

Прикидывал, смотрел, думал, как я бы построил и почему. Нравилось мне это место!

Да, в реальности XVIII века всё выглядело не так. Мягко говоря. И я не мог делать всё, что хотел. Но, я хотел. И я сделал.

Дворец построен.

Петровский дворец.

Мой.

Ладно, минутка самолюбования окончена. Сегодня у моей дочери – день рождения. Десять лет Катеньке. С утра телеграфировал поздравление в Санкт-Петербург. Личное. Для неё.

Умница моя и красавица!

Я не знаю, почему у неё не сложилась жизнь в реальной истории. По отзывам она была прекрасной девушкой, умной и отзывчивой, кроткой и хорошей. Почему? Потому что она Антоновна? Или потому что с глухими не хотели возиться? Не знаю. С ней общались знаками, и она всё понимала, пусть и не так хорошо, как в нашей истории. Но, она была умницей.

Это я читал. А теперь я это знаю. Катя – просто чудо. Как жаль, что во время переворота гвардеец уронил её. Это не вина Матушки, но её грех. Личный. Она это знает. Потому и слащаво-приторно внимательна к Катеньке.

Но, и Катенька знает.

Не знает только, где её родные родители и что с ними.

И я не знаю.

Столько лет прошло. Матушка не говорит.

Катя уверена, что брат умер.

Может, оно и к лучшему. Многие знания – многие печали. Зачем теребить прошлое? Но, нужно ли говорить о том, что Катя ненавидит Императрицу всеми фибрами своей юной души?

Или удивляться этому? Можно ли купить всякими подарками сердце девочки, которая потеряла всё и всех? Потеряла саму веру в людей?

Купить – нет. Только открыть. Заново. Любовью. Шаг за шагом.

Только что мне принесли с Телеграфной станции ответ от дочери:

«ПАПОЧКА! СПАСИБО ТЕБЕ БОЛЬШОЕ ЗА ПОЗДРАВЛЕНИЕ!!! ЖДУ ТЕБЯ И МОЛЮСЬ ЗА ТЕБЯ! Я ТЕБЯ ТАК ЖДУ! С МЛАДШИМИ ВСЁ В ПОРЯДКЕ. Я СМОТРЮ. НЕ ВОЛНУЙСЯ. У НАС ВСЁ ХОРОШО. ПАПОЧКА – ТЫ ЛУЧШИЙ ПАПА НА СВЕТЕ! Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ! ТВОЯ ЛЮБЯЩАЯ И ВОСТОРЖЕННАЯ ДОЧЬ КАТЯ.»

Вот что мне нужно ещё? А ничего.

У моей старшей дочери день рождения. И я люблю её.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. СТАРЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 24 августа 1751 года.

– Анна, чаю прикажи. Моего любимого.

– Да, моя Госпожа.

Княжна Гагарина отправилась обеспечивать выполнение распоряжения Великой Княгини, а сама Лина устало откинулась в кресле.

Трудный день. И он ещё не закончился.

Она целое утро и полдня посещала разное. И ладно бы с визитами. Нет. Ничего подобного. С хозяйским контролем. Что, где и как. Как со сроками. Какие проблемы. Какие предложения. Жалобы и прочие сетования.

Муж, с Императрицей и Разумовским, месяц как, отбыл в Москву, так что на хозяйстве в Петербурге она сама. Нет, конечно, власть Елисаветы Петровны в столице обеспечивали другие люди, назначенные самой Царицей, но и у Лины был огромный объем забот. И общественных, и, их с Петером, частных.

Поэтому с утра у неё войлочная мануфактура. Большое производство. Шинели для армии, бушлаты для флота, разное для цивильного и чиновнического народа. Валенки те же. А там с одними подошвами сколько проблем! Чтоб не намокали, чтоб тепло, чтоб носились. А для мануфактуры нужно сырье. Много чего нужно.

Неужели этим должна заниматься жена Наследника Престола? Нет, она и не занимается буквально. Везде есть свои знающие люди. Она не ездит управлять текущими делами. Но, нужно вникать во всё, если хочешь, чтобы всё работало и множилось, а не угасало. Чтоб не растащили. Не заболтали отчётами. Да, она собирала регулярные собрания разных управляющих по отраслям, но, на места тоже обязательно нужно ездить.

Лично.

Нет, конечно, её задачи ограничены только Петербургом и губернией. По крайней мере, в части семейных доходов. Петер «великодушно» сплавлял жене всё больше и больше дел, а когда она начинала ворчать, что не успевает, лишь посмеивался. Говорил: «Не тащи всё сама. У тебя есть люди. Не хватает людей? Ищи ещё. Будь над делами, но, знай дела и их подноготную».

Вот и сейчас уехал в Первопрестольную, «повесив» на неё дополнительные вопросы и задачи в Петербурге. Так что…

Княжна подала чай и к чаю. Кивнув, Великая Княгиня вновь задумалась, вращая в пальцах «русское перо». Гусиные перья у неё тоже были в запасе, но, она старалась писать вот такими, стальными перьями. Нужно самой знать все достоинства и недостатки их новой продукции. Скоро мануфактура «Das Handelshaus „Peter und Karoline“» начнёт их производить тысячами. А потом и десятками тысяч, как наладится качество стали и производства. В Россию в основном. Нельзя подрывать огромную продажу в Европу русских гусиных перьев. Пусть пишут там ими. Это деньги для Отечества и много людей занято в этом деле. Тут их с Петером частный интерес должен уступить интересам Матушки-России.

А фабрика в Петербурге, да, уже готовится. Нет, сами стальные перья производят не в столице. В Туле и Екатеринбурге. Пока почти кустарно. Дело новое. Нужно осваивать. Но, Лина чувствовала, что гусиные перья – это глубоко вчерашний день. Не грядущий. Вообще не грядущий.

Нет, любимый муж, всё же, гений. Просто гений. Россия приобрела не просто Наследника Престола, а настоящий бриллиант. Как его в Гольштинии не рассмотрели? Просто удивительно! Впрочем, если задуматься, то нет ничего удивительного. Он был мал. И не был интересен никому, кроме групп, которые рядили его в наследники Швеции или России. Да и то, интересен, как кукла. А Петер вовсе не кукла. И горе всякому, кто думает, что он просто послушный паяц на будущем Троне. Нет, это не так. Он – великий человек. Лина чувствует это и готова вложить все свои силы в его славу. И будущее величие. Он достоин своего деда. А может и превзойдёт его!

Приехав в Россию, она думала, что встретит неопытного мальчика. Но, уже тогда, она убедилась, что Петер, хоть и не вырос ещё до конца физически, но уже весьма повзрослел в душе. В браке она быстро поняла, что он внутренне её старше, и даже старше Елисаветы Петровны. Незаметно она оказалась в роли «девочки», у которой муж солидный и многоопытный «отец». Императрица тоже почувствовала это. Оттого подальше Петера и отсылала. После Урала в Петере снова была заметна явная перемена. От него сейчас буквально веет властью. За ним пойдут, и она сама пойдет, и в огонь, и в воду. Эта сила очаровывает и страшит. Страшит тем, что и Матушка чувствует это. И как она поступит ответа нет. Пока. И Лина не в силах повлиять на это.

Екатерина Алексеевна невольно покосилась на большую полку с образцами. Паровозы, пароходы, стальные рельсы, воздушные шары и паровые котлы туда поместятся только как игрушки, но, были и другие образцы. И много. Вчера вот привезла с «Peter und Karoline» много вариантов ручек для стальных перьев, всякие шкатулки и письменные приборы к ним. Разные. От простых походных деревянных коробочек, до настоящих настольных произведений искусства. Малахит. Серебро. Золото. Гравировка от модных мастеров. Просто скромный лак или бриллиантовая инкрустация. От «почти недорого» до «безумно дорого, роскошно, статусно и штучно». Как и термосы, такие пеналы и приборы были на разный вкус и кошелёк. Для молодых барышень и для седых мужей. От показательной «скромности» до просто кричащей кичливости.

Всё, за что готовы платить те, кто может и хочет платить.

Пока они не могут технически обеспечить такими стальными «русскими перьями» сотни тысяч русских подданных. Да, пока и не нужно. Лишь мечта пока – стальное перо в руки каждому ученику Ведомств Великой Княгини Екатерины Алексеевны. Это возможно, но позже.

И оплатят это всё образование сотен тысяч именно вот эти – «статусные». Из своего кармана.

Лина была против немецкого наименования «Das Handelshaus „Peter und Karoline“». Предлагала «Торговый дом „Пётр и Каролина“», но Петер сказал, что Матушка может быть недовольна. Мол, это будет усиливать популярность Цесаревича. Незачем гневить Императрицу.

Вздохнула, отпив чай.

Как будто они с Петером мечтают свой карман набить!

Политика и политики.

Бойся даже чихнуть не так.

Колокольчик.

– Да, моя Госпожа.

Княжна присела в реверансе.

– Анна, распорядись подавать обед. И распорядись, чтоб заложили экипаж.

– Да, моя Госпожа.

Гагарина вышла, а Лина принялась отбирать бумаги для второй части дня.

Бумажная фабрика. Парфюмерная фабрика. И в Ведомства необходимо заехать. Скоро начало нового учебного года. Да и на строительство новой школы нужно взглянуть. Что-то не нравятся Лине отчеты. Не успеют. Нужно разобраться.

В сиротский дом попечения уже сегодня не успеет. Ну, это уже завтра. Надо Анне сказать, чтоб перенесла. А то будут ждать. Сирот держать для «торжественной встречи» почём зря…

Да, завтра, вот после Дома инвалидов как раз есть время.

Завтра. Новый день.

Может Петер пришлёт вечером сегодня весть по Телеграфу из Москвы, как он там. И тогда можно будет, как закончит дела, и посидит с детьми, отправиться спать.

МОСКВА. ПОКРОВСКОЕ. ЗАГОРОДНЫЙ ДВОРЕЦ ИМПЕРАТРИЦЫ.29 января 1752 года.

– Здравствуй, Мишенька, – картинно обрадовалась Императрица гостю, – давно не виделись!

– Здравствуй, Ваше Императорское Величество, – поклонившись ответил вице-канцлер.

– Как там Аннушка? Или ты сразу ко мне, жены не видючи?

– К Вам Елизавета Петровна, – отрапортовался дипломат, – а Анна Карловна в Мариенбурге, велела Вам, сестре своей двоюродной, в письме, кланяться!

– Что, ты зятёк заработался, жену опекаешь, – с укором отметила царица, – как хоть там в Астрахани? Разузнал что?

– Там тоже зима Матушка, море буйное, торговли нет, – развел руками Михаил Илларионович, – да и за морем заметня у персов, развалилось их царство, нам бы самое время в землях, что твой батюшка отвоевал, снова крепко стать, в смуте той можно как Петр Великий хотел путь себе в Индию обеспечить.

– Не о том думаешь, Михаил Илларионович, не о том. Что нам их сумятица? Земли дальние и гиблые для русского человека. Ведь не зря мы оттуда ушли. Невозможно там зацепиться. Да, и незачем. Что там ценного? Выход на Каспий у нас есть, торговать мы можем через Астрахань. Что нам дадут Решт или Баку? Там нет ничего полезного для Державы нашей.

Граф Воронцов заметил:

– Матушка, но это даёт нам выход к Персии. Там власть слаба и можем…

Императрица усмехнулась:

– Граф, о России ли ты печёшься? Нам до Индии всё одно не достать. Своих земель полно. И злато и камни в ней не хуже индийских есть. Пусть уж французы с англичанами там бодаются.

– Матушка, я…

– Оставим это граф. Нет никакой необходимости сейчас России тратить свои силы и ресурсы на пустые прожекты во имя чужого блага. Своих забот достаточно.

Поклон.

– Матушка, я только об интересах и прибытке России пекусь. И нет в том беды, чтобы привлекать в интересах Отечества могущественных союзников. Даже Австрия ищет союз с Францией. Назначение князя Венцеля Антона фон Кауница, бывшего до того послом в Париже, имперским канцлером тому свидетельствует и ежели этот союз отдалит Пруссию от Франции, то для России трудно лучшего желать. Европа меняется и нам нужно учитывать это.

Но, Императрица не была склонна соглашаться. Наоборот:

– Устал ты, граф. Ох, устал. Поезжай к жене, отдохни. В замок свой. Привет сестре от меня передай. Я вернусь из Москвы – призову. Ступай.

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. НОВО-ПРЕОБРАЖЕНСКОЕ. ИСПЫТАТЕЛЬНАЯ ПЛОЩАДКА. 7 июня 1752 года.

Опыт был дурацким по своей сути. Я никогда не строил самолёты. Летал только пассажиром. Видел их в небе. Знал про них кое-что.

Мои познания в авиастроении – это лишь бумажные самолётики и модели для детей. Я не Жуковский, не Сикорский и не Королёв.

Степан Нартов у меня всем летающим занимается. Но, разве я могу пройти мимо темы? Особенно когда время есть.

Воздушные шары мы уже запускали и запускаем. Множество. Толку пока не видно. Ну, чтоб практического. Мыслим про дирижабли и даже прикидываем к ним паровые двигатели. Опыты идут, но пока плохо у нас получается.

Наладим. Освоим.

Планеры Нартов тоже уже лет пять как запускает. Даже человек уже летал.

Недалеко. Низенько. Материалы не те.

Ну и разгона нет.

Потому сейчас у нас секретный опыт. Как запустить планер с места по короткой полосе при помощи паровой машины и канатов, которые за крюк сорвут с места крылатую машину и отправят её в воздух.

В теории, всё красиво. Но, пока бьются планеры через одного. Да и те, что взлетают, тоже как-то странно ведут себя в воздухе.

Падают.

Может пилота им не хватает. А может мне ума.

Пока нет. Не знаю. Я не отправлю человека на такой сырой машине. Это даже не воздушный шар и не дирижабль.

Где я ошибаюсь?

Поди знай.

Всё просто – разгони планер, и аэродинамическая сила поднимет его крылья в воздух, увлекая за собой саму воздушную машину. Если площадь крыльев и подъёмная сила достаточно велики, то такой планер, в теории, способен поднять пилота в воздух. А тот способен осуществить наблюдение и вернуть машину на аэродром. Всё просто.

Но, увы…

МОСКВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ УЛИЦА. ДОМ ВАХМИСТРА ОБОЛДУЕВА. 6 августа 1752 года.

– Проходь, проходь, Иоасаф Андрийович, хазяйн ждают тебе, – чубатый Дмитро Лысенко поманил поручика, вошедшего в знакомый дом.

Иоасаф уже здесь был с отцом, когда тот полицмейстерским поручиком служил. Здесь как раз жил его начальник – полковник Обалдуев Никита Андреевич. Хороший был человек. По навету его следствием умучили. Младшему его сыну вроде дом отошел. Тот в столице в лейб-гвардии служит. Он ли ждёт его или нет? Если он, то хорошо. И боязно. Если подержит задумку, то выгорит дело у Батурина. А если на Тайную канцелярию работает, то трудно будет вывернуться поручику… Прошлый раз вот с письмами и поисками англичанина пришлось держать ответ. О письмах суконщиков, впрочем, тогда не спросили, а про англичанина Иоасаф и на дыбе дал ответ что искал что бы наказать супостата на мануфактурах народ мутившего. Пытатели посмеялись, но отпустили.

В прошлом годе у Батурина был шанс. В Москве сразу были и блудливая Императрица с подлым мужем, и Наследник Пётр Фёдорович. Только к ним Иосафа не подпустили. Если бы они вместе этим летом приехали, то был бы у поручика шанс, нашел он верных людей. Но, зимой Наследник остался в Санкт-Петербурге, и даже убей Батурин Императрицу, сказал бы новый Император ему спасибо? Под топор бы отправил. А гибнуть ни за грош – дурных вокруг Иосафа нет. У всех голова одна. В тати потом уходить тоже не вариант. За такое и в Сибири бы изловили.

Не один о народе печётся Иосаф. Не один. В прошлом годе двух «амператоров» в округе поймали. Да и в посаде где подпа́льщиков он тихо искал к нему разные люди подходили. Были и видно что из искомых им. Но те всегда о деньгах разговор заводили. А откуда деньги у поручика? Оклад да полдеревни. Даже если всех крепостных продать, то и на задуманное не хватит. В общем никакой надежды не было. Пока по весне к нему тихо казачки вот эти не подкатили.

Иосаф воробей стреляный. Уже и на дыбе был и в солдатах ходил. Так что приглядывался проверял. И они к нему тоже. На той неделе удалось без свидетелей с Дмитром на Напрудной рыбку половить. А два дня назад его в этот дом пригласили.

Боязно. Но как же без риска такое дело заварить? Да и если подставит Дмитро, так Иоасафы в отказ уйдёт. Мол обманом в дом к старому знакомому заманили.

Всё это пронеслось в голове Батурина пока они шли по сумрачной лестнице на второй этаж. Потом он вошел в дубовую дверь следом за казаком. Оконный свет ударил в глаза. Он успел только стол и сидящий за ним силуэт различить.

– Дядько Федир, – приветствовал сидящего Дмитро, – ось офицер про кого говорили.

– Иди, Дмитро, – отпустил сидящий казака, – а ты проходь, сидай, говорить будемо.

Дмитро ушел. Поручик стал различать стоящий посреди комнаты стул и стол. Черты сидящего за столом на другом стуле тоже прояснились.

«Из старшины, войсковый или бунчужный товарищ наверно, – подумал Иоасаф, руки холёные, оружие дорогое, всё же бунчужный».

Страх у поручика быстро прошел. Сидевший явно был военный и казак. Имел он какой-то странный выговор. Может молдавский или польский. Но точно не немецкий. Это уже успокаивало. Оружие его сдать не просили. Слуховых окон в комнате глаза Иоасафа не нашли… Да и речи преставившийся Фёдором Фёдоровичем такие прелестные вёл, что за них бы на колесе пять раз разложили. Потому, если уж сразу не ушел, почему бы не поведать о том, что измыслил слободских на бунт поднять. И как Императрицу извести. Похвалился Батурин и тем, что и прошлым летом был готов, вот только с Петром Фёдоровичем они не поговорили. А так бы он давно был Московским губернатором был и справедливость в городе навел.

– Думаешь тоби буде краще пид Петром? – спросил «бунчужный товарищ».

– Так если сговоримся, то будет, – не уверено ответил поручик, – да и нет больше никого.

– Вирно мыслыш, – одобрил собеседник, – мы з ным поговорым.

У Иоасафа от души отлегло. Эта часть была самой трудной в его расчётах.

– Тилко це не едыный варыант, – сказал Фёдор Фёдорович и понизил голос, – коль з Петром не слодиться, за Иваном пидеш?

– Каким?

– Антоновичем, – тихо сказал «бунчужный».

– Он же…

– Живый.

Вот же новость. Или лжа? Хотя – какая разница. Оно вельми удобнее будет за мальцом.

– Так-то даже лучше, Фёдор Фёдорович.

– От и добре.

ШИРВАН. БАКИНСКОЕ ХАНСТВО. БАКУ. 5 октября 1752 г

– Плутонг, товьсь! – Иван Анучин негромко взбодрил стрелков.

После четырёх дней в море и после недружеского приёма в Дербенте, собраться с силами было не лишним.

Первого числа они вышли из Астрахани, направленные генерал-аншефом Салтыковым практической пароходной эскадрой «вернуть Петром Великим обретённые земли». Капитан-командор Кайзер, несмотря на волнение моря, в два дня их до Дербента довел. Там местность гористая и крепость удобная. Потому горцы не испугались, когда дымящие корабли у своих берегов увидели. Попытались пушками достать. Наши ответили. Били корабли дальше. Выстрелов было много. Так что город и крепость пострадали. Но, всё равно, когда измученные морской болезнью пехотинцы высадились в порт по ним начали местные абреки стрелять. Пришлось вразумлять местных залпами фузейными и картечью. Привезённые кирасиры к крепости бросок сделали. Ворота там заняли. Потом уже недолгим было делом её взять. Шах местный, когда силу увидел, сам цитадель сдал и присягу Елисавете Петровне принял. Он всего семнадцать лет как перестал быть русским вассалом. Вот почему нельзя было парламентёра выслать? Из-за глупой стычки десант каждого десятого потерял. В основном они в лазарете. Но, немало преданы там горам…

Подпоручик не сильно, впрочем, скорбел. Мало кого из погибших он знал лично. После возведения на Трон Елисаветы Петровны пребывал он гренадером в Лейб-Кампании. Потом Цесаревича Петра охранял. Его Итальянский дворец многому Ивана научил. Так что в Маастрихт Анучин уже сержантом Лейб-Гвардейским ушел. А это, пусть низший, но Табели о рангах чин! Вернулся уже фельдфебелем. И на офицерский чин сдал. Но, тут его с Цесаревичем и разлучили. Дали годовой отпуск в небольшое его поместье, а Петр Фёдорович уехал на Урал.

Иван, будучи при Наследнике, да при ученых арестантах его шарашки, многое уразумел. Потому за год отпуска крестьян своих пошехонских картофель растить научил. Обязал ему оброк картофелем отправлять. В Ораниенбауме это земляное яблоко ценят, потому по хорошей цене берут, а для него наценка ещё поскольку он там каждому служителю «свой». В общем, стало Анучину и на квартиру для семьи в столице и на выезд, и на балы хватать. Впритык. Но ведь ещё и жалование есть. Гвардейское.

Всё вроде наладилось. Да вот в августе приставили его к этому плутонгу. Графа Петра Ивановича Шувалова сопровождать. По делам инспекции таможни и организации торговли. Там уже в экспедицию на Ширван под начало бригадира Закряжского определили. А тот, хоть и вояка, но тех же пароходов не видел. И рихманские лампы на них тоже в первый раз увидал. В общем, стал Лейб-Гвардии подпоручик при Александре Артемьевиче вроде как за советника. Сошлись они с бригадиром, Анучин-то и машинах паровых и в прочих диковинах от Цесаревича лучше всех, кроме непосредственно к ним допущенных, здесь понимал.

– Иван Агапович, местный хан Мирза Мухаммад будет на пристани, – обратился Анучину капитан-командор Кайзер, – наши сигналят из города что условия он принял, проследите чтоб почетный караул был по чину, я сдвоенные сходни для ваших кину.

Вот всегда бы так. А то пошлёт куда Государыня сугубо по прихоти своей поелику. Ни местным здрасти, ни пожалуйста, а ты за капризы эти пули в товарищей получай. Баба, что с неё взять. Пётр Фёдорович такого бы не допустил.

– Сделаю, Антон Андреевич, – ответил лейб-гвардии подпоручик, – не первый раз чать князьцов бусурманских на караул брать.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. АКАДЕМИЯ МОРСКОЙ ГВАРДИИ. 27 декабря 1752 года.

Рождество и Рождественские гуляния. Как без этого? Никак.

Столица и Россия гуляют. Где-то скромнее, где-то роскошнее. Петербург вне конкуренции. Службы в церквях. Гуляния на улицах и площадях. На деревенских улочках и на каменных мостовых.

Праздник.

За прошедшие десять лет с моего приезда Санкт-Петербург сильно изменился. И не только в плане смещения центров застройки дальше от зон наводнения. Изменилась культурная жизнь русской столицы. Первые годы, собственно кроме балов, приемов и редких музыкальных выступлений у меня или у Императрицы особенно, кроме Кунсткамеры, и пойти было некуда. Теперь же в городе появилась публичная библиотека, а силами барона Строганова и Художественный музей. Шахматный клуб опять же каждый вечер пятьдесят досок выставляет. Свою сцену приобрела балетная труппа. У Матушки к дворцовому оркестру и хору прибавился ещё и театр. В единственной пока «Театральной хоромине» шли оперы с великолепной Елизаветой Белоградской и спектакли труппы Волкова… Выступали здесь и свои, и заезжие исполнители.

Москва, дозревшая в прошлом году до двухфакультетного, пока, Университета, при нем, на манер Университета Петербургского, тоже завела театр. Но, в столице особенно блистали в части сценических искусств Сухопутный кадетский корпус и Академия морской гвардии. В первом был сильный театр, а во втором хор и оркестр. Вот его предновогоднее выступления мы с Екатериной Алексеевной сегодня и решили своим присутствием осветить.

Понятно, что к такому прогрессу мы с женой руку приложили. Но и сменивший меня на столичном генерал-губернаторстве князь Юсупов не сбавил темпа. Тот же Шляхетский корпус и его театр он лично курировал. Да и для Морской Академии не поскупился из своих средств Вильгельма Фридемана Баха, старшего сына подлеченного стараниями Лины Иоганна Себастьяна, пригласить.

Так что, не удивительно что концерт открылся «Токката и фуга ре минор», которая полюбилась уже публике в авторском фортепианном и органном исполнении. Вильгельм Иоганнович сегодня превзошёл всё что я слышал здесь. Похоже, что он нашел свою стезю. Слаженная игра струнных и духовых инструментов зачаровывала не хуже труб органа. Да и сам маэстро так виртуозно управлял этим подаренной мною палочкой что многие в восхищении приходили именно на него и смотреть. Впрочем, на меня тоже все смотрят с почтением. Смог я за два года, чинов не имеючи, своё положение в обществе восстановить. Даже задвинул некоторых Матушкиных фаворитов.

Здесь же у меня сегодня был другой фаворит – курсант Гардемаринской роты Савватий Закревский. Я его сам когда-то познакомил со скрипкой, а потом Разумовский находил для «племенника» лучших учителей. Собственно, Савка отдал всего себя морю и скрипке. Да и своим сёстрам и кузенам всегда первым заступником был. Большое у него, романтическое сердце. Даже не знаю стоит ли ему правду теперь говорить.

Собственно, он проблема больше для Елисаветы Петровны. Пока. Но не только.

Вначале думали, как войдёт «Савватий Осипович» в возраст, «опознать» его перед Сенатом, даже отца его Антона Ульриха пригласить. А потом дать подписать акт об отречении от своего законного Престола в пользу моей тётушки. Только вот расшатала она государственную систему. Даже если Сенат будет под охраной Лейб-Компанийцев, то, когда в стране узнают, что жив Иоанн III, то многие могут мятеж или смуту учинить. И это не какой-то самозванец. Официально признанный и Императрицей, и Сенатом Император Иван Третий. Живой и здоровый. А что отрёкся… Принудили! Настоящего Царя!!! Богом избранного!!! Кто, кроме Бога, может Его Помазанника отречь?!!! Никто!!!

К тому же всегда найдётся кому подбросить в этот огонь золочёные дровишки. А бунт слеп всегда, что французский, что русский, что непальский. Выжгет начатое мной до основания. Елисавета этого боится и не совладает. Так что не будем лиха будить.

Глава 11 Рубикон Петра Третьего

Иллюстративная картинка. Питер Ван Гюйс. «Игра в шахматы».

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ. ШАХМАТНЫЙ ЗАЛ. 13 января 1753 года.

Защита Филидора.

Серьезное начало партии в условиях того, что разыгрывает его Мастер и Автор.

Усмехаюсь. Мы не первый раз играем. Филидор гостит у меня во дворце. Приятно поиграть с опытным шахматистом. По праву лучшим в мире сейчас. Есть ещё Легаль, его учитель, но, всеми признается, что учитель уступил первенство своему ученику, занимая скромное второе место в международной шахматной табели о рангах.

Мне до обоих очень далеко и Филидор явно не щадит меня и моё самолюбие. Но, в конце концов, мы же ради шахмат тут собрались. Хороший вечер, пылает камин, приятные напитки и к напиткам. Двое мужчин собрались скоротать вечерок и поболтать о том о сём.

В том, что он меня обыграет у меня сомнений не было. Не того уровня я гроссмейстер. Он и Людовика XV громил. Никакого тебе пиетета перед Августейшими Особами! Этот парижский Луй даже обиделся. Но, я не сноб, и, всё же, более сильный чем Людовик игрок. Даже выигрываю одну партию из трёх. Мог бы и чаще, но, времени тренироваться нет. Не для того играю. Главное, чтоб было интересно.

– Франсуа, есть ли вести из Парижа?

Тот кивнул.

– Да, Пьер. Сегодня прибыло письмо. И шкатулки с маленькими подарками для вас и прекрасной Екатерины. Я хочу вручить их вам после окончания партии.

Прекрасно, будет чем задобрить Лину, которая открыто намекала мне о том, где она видела шахматы и Филидора в сегодняшний томный вечер. Так что нужно было по-быстрому с честью проиграть, и, соблюдая нормы вежливости, отправляться в спальню на сладенькое.

Но, вечер и партия были оговорены заранее, и я не мог отменить договорённости.

– О, Франсуа, спасибо. Екатерина будет очень благодарна! Что ещё слышно из Парижа?

– Что может быть слышно в столице Мира и Европы? Версаль, балы, приёмы, поэты, художники, блестящий высший свет!

– Скучаете?

– Помилуйте! Как можно не скучать по Парижу и Версалю! Признаюсь вам, Пьер, вашему Петербургу далеко до европейских столиц, уж не обессудьте мою откровенность. Впрочем, ничего удивительного. Россия – молодая держава. И ваш дед основал не только Санкт-Петербург, но, и Россию в нынешнем понимании.

Усмехаюсь.

– А до деда моего что было?

Тот пожимает плечами.

– Трудно сказать, Пьер. В Европе до сих пор верят, что по русским улицам бродят медведи с балалайками, а истории у России нет вовсе. Дикий край.

Ну, эта концепция мне знакома. И в мои будущие времена многие так «в цивилизованном мире» считали.

Словно в подтверждение моих мыслей, Филидор продолжил:

– Другое дело – Франция. Париж и многие наши города основаны ещё две тысячи лет назад древними римлянами. Да, были века упадка после падения Рима, но мы всё же подхватили факел Цивилизации. Впрочем, Пьер, кому я рассказываю, вы же сами владетельный герцог, родились, выросли и получили образование в Европе. И ваша блистательная супруга Екатерина тоже. Увы, не всегда России везёт на просвещённых правителей.

Филидор вступал на тонкий лёд политики, и я насторожился. Формально, он ничего такого не сказал, но настроение беседы обозначил.

– Пьер, в Европе очень надеются на вас с супругой. Вы могли бы многое привнести в Россию и сделать жизнь народа более цивилизованной. Франция открыта для этого и готова помочь вам в этом благородном деле. Европейское образование и гений могут творить чудеса. Я так слышал, что в Петербурге строились корабли на паровой тяге? Почему прекратили работы над ними?

Разговор всё более интересный. Вечер перестает быть томным. Прости, Лина, придётся тебе подождать. Не скучай.

Пожимаю плечами.

– Ну, это был опыт. Неудачный. У нас опыты не всегда удачные. Вот, к примеру, все попытки придать шарам с теплом внутри хоть какое-то подобие управляемости, закончились ничем. Горячий воздух быстро остывает и никакой практический пользы от них не обнаружено. Так и здесь.

– Вы могли запросить помощь научной и технической мысли Франции. Уверен, что мы бы помогли. И не только в этих проектах. И не только деньгами. Очень большими деньгами, поверьте. Ваши проекты на Урале тоже привлекли внимание в Версале. Мы могли бы поучаствовать и там.

Нет, я не крякнул с досады. Шила в мешке не утаишь. Столько опытов и столько лет. По Волге и Каме уже свыше полусотни пароходов шныряют туда-сюда. И в районе Москвы тоже. Было бы странно, если бы буржуи, как я их по старой памяти называю, ничего бы не заметили.

А Филидор не зря был не только лучшим в мире шахматистом, но был и известнейшим известным музыкантом. Отец его тоже был придворным композитором.

Так что, партию, симфонию или оперу он писал и разыгрывал грамотно.

– Умный и проницательный правитель – это счастье для державы и её подданных.

Что ж, лёд всё тоньше. Пока не государственная измена, но, что-то подсказывает…

Плавно ухожу от темы, не прерывая её:

– Ну, я не правитель.

Мой оппонент-искуситель улыбнулся:

– Отчего же?

Понимай как хочешь. В том числе «отчего же не правитель», «отчего же ещё не правитель» и так далее.

Но, он опытный господин и тут же добавляет:

– Вы – Дофин России и очень популярны в Империи. Вы многое можете и имеете влияние. Вашему Малому Двору позавидуют многие небольшие королевства и герцогства Европы. Вы умеете собирать вокруг себя интересных людей.

Ага. Прошлый такой «сбор» закончился моей ссылкой и разгромом Немецкой Партии. Впрочем, Русской Партии, как таковой, тоже больше нет. Матушка зачистила поляну. Теперь есть люди вокруг неё. Не всегда умные, часто нечистоплотные, но, вот такие. Увы, Императрица всё чаще собирала вокруг себя просто приятных и удобных ей людей. Часто в ущерб качеству и делу. И в Париже это знали. И подозревали, что это всё мне не слишком нравится. И многим в России не слишком нравится.

Такие вот у нас шахматы.

Филидор сделал следующий ход (в том числе и на шахматной доске):

– Мне нравятся наши партии, Пьер. Вы сильный Игрок. Ваша Игра основана на планомерном завоевании сильной позиции. Но, вы, Ваше Высочество, молоды, оттого импульсивны и делаете ошибки. Впрочем, лучше Вас в России игрока нет. Да и в Европе сильнее Вас в шахматах разве что я, Легаль, Стамм и граф ди Салабуэ. Над другим Вы бы ваше величество неизменно одерживали победы. Класс игры растёт если играют сильнейшие. Нам нужно чаще играть друг с другом.

Франсуа-Андре Даникан Филидор

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 14 января 1753 года. Ночь.

Лина резко села в постели.

– Что это?

Киваю.

– Ничего хорошего. Чего бы нам стучали в дверь посреди ночи…

– Так открой.

– Накинь на себя что-нибудь.

– От двери постель не видно. Но, ты прав.

Она спешно прикрывала свою наготу ночной рубахи одеждой в виде халата. Я был занят примерно тем же самым.

Стук в дверь продолжался. Условный. Похоже мой кабинет-секретарь. Терпение его видно лопнуло и из-за двери донеслось:

– Государь! Государь!!! Срочно!!!

Да, так не ломятся только лишь для того, чтобы пожелать нам доброго утра.

Вчера было отдание праздника Крещения Господня, так что пришлось немного в церкви постоять, потом была куча дел, а затем мы сыграли традиционную партию в шахматы Филидором. Франсуа Андреевич гостит у меня после Нового года. Сильный игрок. Сильнейший. И рассказчик хороший. Змей-искуситель. В общем за очередными его парижскими байками и вином вечер затянулся, так что разошлись мы почти в полночь. Жена сделала вид, что спала и на моё возвращение не среагировала. Игнор включила, как сказали бы мои внуки. Обиделась.

Темень за окном. Часа то два хоть поспать мне дали?

– Лин, который час?

Жена хмуро наводит лампу на свои часики «от Нартовых».

– Три часа с четвертью.

Встаю. Открываю дверь спальни.

За ней взволнованный мой кабинет секретарь Гудович и дежурный офицер.

– Государь, срочная депеша из Первопрестольной, – говорит поручик.

Беру конверт и распечатываю.

«Убиты Государыня Императрица и Князь-Супруг. В городе волнения.»

– Давно пришла?

– Четверть часа как, Ваше Императорское…

Какие в ночи волнения? Соцсетей ещё нет. Значит мятеж?

– Благодарю, поручик. Ступайте. Я сейчас подойду.

Служивый отдал честь и ушел в темноту.

Поворачиваюсь к Гудовичу.

– Андрей.

– Да ваше Императорское В…еличество.

Меня обжигает титулом. Но если телеграмма верна, то что уж теперь. Король умер – да здравствует Король!

– Тихо подними Берхгольца и обер-гофмаршала, или кто там сегодня вместо него, пусть без паники будят своих, да сам ступай бумаги готовить, на разный случай, и лишнего не шуметь!

Возвращаюсь к жене. Та взволнована.

– Петер… Что стряслось?

Сказано по-немецки. Она прекрасно говорит по-русски, но, когда волнуется, неизбежно переходит на родной язык.

Качаю головой.

– Ничего хорошего точно. Сообщается, что Императрица и Разумовский убиты в Москве. В городе бунт.

– О, Господи… А дети?

Хмуро качаю головой.

– Бог его знает, что с ними…

– Сведения точны?

Пожимаю плечами.

– Не знаю, любовь моя. Мы здесь, а Москва там.

– Может быть ошибка?

Кивок.

– Всё может.

Лина заходила из угла в угол.

– Петер. Теперь ты – Император. Выхода нет.

– А если ошибка?

– А если не ошибка, то нас с тобой убьют, а детей отнимут. Решайся. Иди в комнату связи. Я сейчас тоже подойду туда.

За окном пропел петух. В такую рань? Неважно.

Хотя нет. Надо караулы на усиление перевести. Нажимаю кнопку. Караулка на пару этажей ниже. Рихман по весне туда электро-звонок на своих батареях сделал. Звонит. Ещё и ещё звонок. «Аврал» он же «Свистать всех на верх». Топот пошел. Побеспокоившие петуха нас с семьёй в врасплох застать не успеют. Может опасаюсь зря. Полдома наверно разбудил. А без шума хотел.

Да-а. Хорошее начало хорошего дня, мать его.

Спешно натягиваю штаны и сапоги. Накидываю кафтан и камзол. Застёгиваюсь, уже спеша по коридору. Четвёрка усиленной охраны уже со мной. В «телеграфную» тут недалеко. Я позаботился, чтобы центр связи был рядом со спальней и моим кабинетом. Но, бережёного Бог бережет.

Вхожу. Мой голштинский генерал фон Брокдорф и мой генерал-адъютант Яковлев здесь. Заспанные. Похвально.

– Приветствую, господа офицеры. Какие сведения?

Господа офицеры щёлкнули каблуками и отдали честь.

– Государь!

Ловлю себя на мысли, что обращение «Государь» – самое точное и нейтральное в данной ситуации. Кто я? Государь-Наследник или Государь Император? Поди знай.

– Вы делали повторный запрос?

– Да, Государь, уже подтвердили сведения.

Так быстро? Впрочем, там всего пара слов, летящих со скоростью света.

– Какие ещё сообщения?

– Петербург молчит, спят все.

– Отправьте срочный сигнал разбудить командиров гвардейских полков, и генерал-прокурора Сената, хотя… последний же как раз в Москве, обер-полицмейстера и генерал-губернатора пусть будят, остальных штатских пока не надо.

– Есть, Ваше Императорское Величество!

Уже Величество. Быстро они определились. Мне бы ещё быть в том уверенным.

– Связи с Ново-Преображенским нет?

– Нет, Государь.

Плохо. У меня там конечно солдатская слобода вокруг, но больно ценные гости. Не хотелось бы ещё погореть на милосердии.

– Государь, телеграфируют из Ревеля…

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 14 января 1753 года.

Ветка телеграфа дотянулась до Ревеля в прошлом году. На востоке он уже достал до Тулы. Тянут на Выборг, Ригу и Нижний Новгород. В Ярославле вроде есть уже связь. Дальше пока по старинке – курьеры едут. Они же дублируют важные сообщения. Но, им меж двух столиц три дня скакать.

– Телеграмма из Москвы ушла в Ревель?

– Да, Ваше Императорское Величество, – отвечает инженер-поручик Деколонг.

Для этого сына француза я тоже уже Величество.

– Читайте.

– Э, Го-су-да-рь.

Эх. Похоже чтение на русском не было любимым предметом Иоганна Александровича. Да что уж там.

– Яковлев, зачтите телеграмму.

Мой генерал-адъютант забирает телеграмму и вытягивается во фрунт.

– «Государь, Пётр Фёдорович, в скорбный час испытаний, войска вверенного мне гарнизона, преисполненные любовью к Отечеству единственно на Вас уповают. Готовы немедля по получению Вашего Манифеста и Приказа выступить туда, где наше прибытие, Ваше Императорское Величество, нужным сочтёте. Генерал-фельдмаршал Яков фон Кейт.»

Шотландцы похоже тоже всё для себя решили. Если телеграмма ушла и в Санкт-Петербург, то на полки генералов Фермора и Стюарта я могут твёрдо рассчитывать.

– Деколонг, а эта телеграма не передана дальше? – спрашиваю главного связиста.

– Передана, Ваше Императорское Величество, – реабилитируясь за плохое чтение отвечает Иоганн, – как и было указано в Служебном заголовке телеграмма передана до Санкт-Петербурга.

Так. Сигнал ушел. Во всех смыслах.

– Хвалю за службу, – пытаюсь не обматерить телеграфного начальника, – в следующих моих телеграммах делать ту же пометку, если нет особого распоряжения.

Инженер – поручик отдает честь и вытягивается во фрунт.

Что-то мне подсказывает что в Москву подобные реляции не нужно пока слать.

Снова входят с телеграммой. Из Кронштадта.

Забираю и пробегаю глазами сам.

«Ваше Императорское Величество,» – прямо сразу, четко, по-морскому, – «чины флота, гарнизон и жители крепости к принятию Присяги верности готовы. Главный командир Кронштадтского порта контр-адмирал А. И. Полянский».

Похоже, что армия и флот выбор сделали, отступать мне некуда. Как и вилять. Спят только штатские и те что «под шпицем». Пока столица не проснулась нужно не уехавших с тётушкой членов Сената и Синода тепленькими на присягу поднимать.

Если промедлю всякое может случится. Тот же Эрнст Иоганн Бирон, милостью Матушки, переведённый из Пелыма в Ярославль, может уже о творящимся узнать. А он по завещанию Анны Иоанновны, при пресечении совместного мужского потомства Анны Леопольдовны и принца Антона Брауншвейгского, волен в совете с Сенатом и высшим генералитетом Сукцессора для Нашей Империи определять. Генералов и сенаторов сейчас в Москве много. Так что они быстро выберут на русскую корону Сукцессора-Приемника. Или преемницу. Та же Елизавета Антоновна в Москве была при тетке моей и Разумовском. Ей лишь десятый год идёт. Но, что мешает Бирону с ней одного из своих сыновей обручить? Оба пацана уже совершеннолетние. Младший из них Карл как бы вообще не Анны Иоанновны сын… Да и Савватий наш там. Можно разных сюрпризов ожидать.

Эх, Москва-Москва. Вечно всё не слава Богу с тобой.

– Князь, сделайте приготовления для скорого Нашего с войсками в столицу выхода, – обращаюсь я к своему обер-шталмейстеру Репнину.

– Так темно, Государь, – отвечает сонно Пётр Иванович.

– Потому и ПРИКАЗЫВАЮ заранее, – сдуваю его вялость ледяным голосом, – готовьте и лошадей, и лыжи, и прожекторы, и факелы.

– Будет исполнено Ваше Императорское Величество!

Отпускаю конюшего рукой. Ему там много вошкаться. У меня же тоже дела есть. Хотя бы в Кронштадт и Ревель телеграммы короткие послать. Да и Манифест пора готовить. Двор его уже ждёт, гарнизон тоже. Сегодня и столица должна мне присягу принести. Иначе…

ОРАНИЕНБАУМ. КАБИНЕТ ЦЕСАРЕВИЧА. 14 январь 1753 год.

Отдаю общие распоряжения загружая делом присутствующих офицеров и царедворцев. Сегодня спать некогда. Мне же нужен сейчас Манифест о восхождении на Престол. Без него тебя никто не будет слушать, а те, кто верен тебе, просто разбегутся. Верить ли Телеграфу я не знаю, а проверочного курьера из Москвы ждать некогда. Три дня ему скакать. Многое за них может случится. Профессорская осторожность во мне вопит что недостаточно взять власть как Цесаревичу. Такой присяги в России ещё не было и заяви я такое – власть из моих рук начнёт убегать. Безвозвратно. Это только в кино бывает «И. о. Царя». И то, очень недолго. Даже пожрать всласть Бунше не дали. А кому поднять клич «Царь ненастоящий!» всегда найдётся. Февраль одна тысяча девятьсот семнадцатого с трусливым непринятием короны Михаилом Александровичем «до решения Учредительного Собрания» не даст соврать.

Прошлые образцы у меня в кабинете есть. По ним выпускник Лейпцигского университета и Кёнигсберской Альбертины мой кабинет-секретарь Гудович с Яриной как раз его пишут. Точнее она пишет, а он старается надиктовать. Слышу это подходя к кабинету. Сбивается, диктует вновь.

Манифест – это бумага, которая не пишется на коленке, типа «БОЖИЕЮ МИЛОСТЬЮ ОТСТАЛИ МЫ ОТ ПОЕЗДА НА ГОЛЬШТИНИЮ, ДОКУМЕНТЫ УКРАЛИ, ПОБИРАЕМСЯ. ПРОЯВИТЕ МИЛОСЕРДИЕ, КТО СКОЛЬКО МОЖЕТ, ПРИНЕСИТЕ ПРИСЯГУ ВЕРНОСТИ И ДА ХРАНИТ ВАС БОГ!»

Каждый знак имеет значение.

Андрей Васильевич старается. Но, уже вижу и слышу, что нужно будет много править. У меня свой варианты есть. В тайнике за секретной панелью шкафа. Но при них я не буду доставать. Всё что надо я прекрасно помню. Пока плыл с Урала и здесь было время посочинять.

Вхожу. Гудович поворачивается ко мне. Ярина порывается встать. Останавливаю Голенищеву-Кутузову рукой и вопросом:

– Готово?

– Ваше Императорское Величество, – частит Андрей Васильевич, – нам только на чистовую переписать.

– Оставляйте большие отступы, – даю я ценные указания, – уже слышу, что буду поправлять.

Прохожу в кабинет.

Сажусь.

Сосредотачиваюсь.

Гудович втекает из Приемной. Отдаёт черновик, ещё пахнущий чернилами, пресс-бюваром отжатыми досуха. Ярина педантична. Нельзя Мне с потёками бумагу отдавать.

Читаю.

Зачеркиваю.

Переписываю.

Добавляю.

Тоже высушиваю здешней горбатой пресс-промокашкой. О шариковых ручках остается пока только мечтать.

Протягиваю Гудовичу.

– Перепишите сразу в двух экземплярах. И мне на стол. Быстро.

Кабинет-секретарь с текстом обратно просачивается в дверь.

Минуты тянутся. Особенно ночью. Астральной лампе при всей её яркости не удается застывшую в углах комнаты вечность освещать.

Входят Гудович и Лина.

Что ж две головы лучше. Если считать за одну влюблённые головки Андрея и Ярины.

Пробегаю взглядом.

– Дорогая, ты прочла? – обращаюсь к жене.

– Да, Государь, мой.

– Как подпишу не исправлять, я – Император, Павел – Цесаревич и Наследник, ты Императрица.

Супруга едва склоняет голову.

Пробегаю глазами всё верно.

Передаю Гудовичу.

Вместе идем в освещённый уже Шахматный зал.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. ШАХМАТНЫЙ ЗАЛ. 14 января 1753 года.

Сажусь за дубовый стол. Огладываю зал.

Все главные служители моего Двора, громе занятого приготовлениями обер-шталмейстера и старшие офицеры стоят двумя шеренгами вдоль стен. Лина с детьми и Берхгольцем по правую руку, Гудович с протоиереем Симеоном и гербовой папкой по левую. Чернильница с пером, государственный герб, флаги на месте. Лампы горят.

Киваю кабинет-секретарю. Он подает папку с Манифестом. Снова пробегаю глазами. Подписываю. Гудович подсушивает подпись пресс-бюваром. Обер-камергер Берхгольц скрепляет Высочайший Манифест своей печатью и росписью. Гудович снова промачивает чернила. Батюшка крестит меня большим крестом.

Андрей Васильевич поднимает папку, набирает воздуха и начинает читать:

«БОЖИЕЮ ПОСПЕШЕСТВУЮЩЕЮ МИЛОСТИЮ, МЫ, ПЕТР ТРЕТИЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,

МОСКОВСКИЙ, КИЕВСКИЙ, ВЛАДИМИРСКИЙ, НОВГОРОДСКИЙ, ЦАРЬ КАЗАНСКИЙ, ЦАРЬ АСТРАХАНСКИЙ, ЦАРЬ СИБИРСКИЙ, ГОСУДАРЬ ПСКОВСКИЙ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ СМОЛЕНСКИЙ, НАСЛЕДНИК НОРВЕЖСКИЙ, ГЕРЦОГ ШЛЕЗВИГ-ГОЛШТИНСКИЙ, СТОРМАРНСКИЙ, И ДИТМАРСЕНСКИЙ, ГРАФ ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ И ДЕЛЬМЕНГОРСТСКИЙ, КНЯЗЬ ЭСТЛЯНДСКИЙ, ЛИФЛЯНДСКИЙ, КОРЕЛЬСКИЙ, ТВЕРСКИЙ, ЮГОРСКИЙ, ПЕРМСКИЙ, ВЯТСКИЙ, БОЛГАРСКИЙ И ИНЫХ, ГОСУДАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НОВАГОРОДА НИЗОВСКИЯ ЗЕМЛИ, ЧЕРНИГОВСКИЙ, РОСТОВСКИЙ, ЯРОСЛАВСКИЙ, БЕЛООЗЕРСКИЙ, УДОРСКИЙ, ОБДОРСКИЙ, КОНДИЙСКИЙ, ОБЕИХ АЛЯСОК, ЗАМОРИЙ И ОГНЕННЫЯ ЗЕМЛИ ВОЛОДЕТЕЛЬ, СВЯТОЙ ЛУКИИ, ТОБАГО, ГАВАЙСКИЯ И ЧЕРЕПАХОВЫЯ ОСТРОВОВ ГОСУДАРЬ, АНТАРКТИДЫ, АВСТРАЛИИ И ВСЕЯ СЕВЕРНЫЯ СТРАНЫ ПОВЕЛИТЕЛЬ, ОРД КИРГИЗСКИХ, ШИРВАНСКОЙ, ДЕРБЕНТСКОЙ И ТАРКИНСКОЕ ЗЕМЛИ ЗАСТУПНИК, ИВЕРСКИЯ ЗЕМЛИ, КАРТАЛИНСКИХ И ГРУЗИНСКИХ ЦАРЕЙ И КАБАРДИНСКИЯ ЗЕМЛИ, ЧЕРКАССКИХ И ГОРСКИХ КНЯЗЕЙ И ИНЫХ НАСЛЕДНЫЙ ГОСУДАРЬ И ОБЛАДАТЕЛЬ.

Объявляем всем верным НАШИМ подданным духовного, военного, гражданского и прочих чинов.

В четырнадцатый день сего января пришло скорбное известие для всех русских подданных, о трагической кончине в Москве ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ.

Принимая Наследие ЕЁ, не допуская прерывания линии власти, опираясь на МИЛОСТЬ БОЖИЮ, на НАШИ Права, Кровь и волю покойной ГОСУДАРЫНИ, сим объявляем всем верным НАШИМ подданным о восприятии Короны Российской Империи.

Во всех городах и поселениях, в гарнизонах, полках, на кораблях флота и в крепостях, всем дворянам и мещанам принять присягу верности НАМ и НАШЕМУ Государю Цесаревичу-Наследнику Павлу Петровичу, который будет наследовать Корону НАШУ за нами.

Впредь наследование Короны НАШЕЙ идёт по мужеской линии от отца к сыну и далее. В случае, если прервётся мужеской род возлюбленного сына НАШЕГО Павла Петровича, то наследование Короны переходит в род младшего сына НАШЕГО Алексея Петровича, а по его прекращению к другим сынам, рождённым в разнородном браке НАШЕМ. В случае пресечения и в этих родах мужского потомства, наследование переходит по мужской линии потомству дочери НАШЕЙ Натальи Петровны, а ежели она или её потомство не смогут принять Престол, то к потомству других дочерей наших с Царственной Супругою НАШЕЙ.

Всякое наследование, установленное прошлыми Царствованиями, упраздняется. В случае прерывания дней НАШИХ земных до достижения сыном НАШИМ совершеннолетия, опеку за Малолетним ИМПЕРАТОРОМ и Правление Державой НАШЕЙ поручаю возлюбленной супруге НАШЕЙ ИМПЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНЕ АЛЕКСЕЕВНЕ.

БЛАГОСЛОВИ БОГ НАС, НАРОД НАШ И ДЕРЖАВУ НАШУ.

Дано в Ораниенбауме. 14 – сего января 1753 года от Рождества Христова.

На подлинном Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою начертано:

ПЁТР»

Лица у всех восторженные. Подходит Лина и напамять начинает читать текст присяги.

– Муж мой, Государь мой, Император мой, клянусь тебе и Государю Наследнику-Цесаревичу Павлу Петровичу в верности. Именем своим, честью своей, родом своим. Не допущу ущерба интересам твоим и Короне Твоей. Всяк, кто измыслит что худое против тебя и интересов твоих, будет мной покаран. Клянусь тебе в том пред Ликом Господа Бога нашего Иисуса Христа. Бог свидетель моей клятвы. Прими её.

Она очень серьёзна. Конечно, это вольное изложение текста присяги Императору, но, что это меняет?

Склоняю голову.

– Я принимаю твою присягу. Встаньте рядом со мной, Ваше Императорское Величество.

Екатерина Алексеевна подводит Павла, другие наши дети выстраиваются рядом.

Берхгольц, Гудович, Брокдорф, Яковлев, Деколонг, отец Симеон… Все по стоящей перед столом на пюпитре папочке старательно и точно зачитывают текст Присяги.

Что ж, пути назад нет.

Рубикон пройден.

Как и Цезарь я не могу идти против своей армии.

Я не знаю, кто стоит за событиями в Москве. Да и каковы эти события я тоже не знаю. Может ли быть сообщение о гибели Лизы поспешно? Может. Могли заговорщики найти Ивана Третьего в Ново-Преображенском? Сомнительно. Савватий сам, кто он есть, не ведает. Мы его хорошо прятали на видном месте и хорошо легендировали. Но, кто знает? Однако, кто мешает появиться ЛжеИвану? Или Бирону назначить для России правопреемника? А там с Елисаветой Петровной была еще и Елизавета Антоновна. Или вот приносящая сейчас Присягу руками и пытающуюся голосом наша умненькая Катя. Тоже Антоновна. Чем она, не настоящая и истинная, хоть и некоронованная Императрица Всероссийская Екатерина Вторая?

Катя, конечно, моя дочь, но, кому это интересно? Она имеет всё права и может стать Знаменем.

Катя ещё мала. Могла бы присяги не приносить. Но это её порыв.

– Я принимаю твою присягу. Произношу я, четко глядя на неё. И повторяю это руками. Она светится от радости.

Если кто-то всё же выкликнет другого на Царство? Что мы получим? Гражданскую войну. К радости всех врагов России. Надо действовать быстро.

Много у нас Императоров и Императриц развелось. Как там в «Горце»? Останется только один!

Да. Идея «Горца» близка мне. Человек, живущий сквозь столетия. Бессмертен ли я? Нет. Мне тоже можно отрубить голову. На плахе.

Who Wants To Live Forever?

…Полчаса спустя на главной дворцовой площади Ораниенбаума гарнизон приносил мне присягу. Пришли сообщение из Стрельни, Елисаветпорта, Ревеля, Кронштадта… Там заняты тем же самым. Сопротивления или волнений нигде не отмечено. После войск присягу принесут дворяне и мещане. Крепостных, понятно, никто ни о чём не спрашивал. Это господские игры.

Мне нужно срочно в Петербург. Если что, то тут, в лавке, останется Лина. Она справится. Её уважают, а решительности у неё больше, чем у меня. Может потому, что она – мать и готова за детей загрызть кого угодно?

Моряки уже сообщили что высылают в Ораниенбаум присягнувший полк морской пехоты на замену уводимым мною с столицу гвардейцам. А второй шлют в столицу. Увожу я отсюда понятно не всех. Если что-то отбиться от полка мятежников Лине солдат хватит.

Вот пришло сообщение, что Преображенцы присягнули, полки Левашова и Стюарта, дивизия Стрешнева. Значит ещё могу роту оставить здесь. Доберу в Стрельне. Мне по столице ещё сенаторов собирать. Может даже пинками. В Санкт-Петербург я должен войти до рассвета с силой которой бы никто бы перечить не посмел. Тогда на Москве могут хоть деда моего здешнего «воскрешать».

Эпилог

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. ЦЕНТР СВЯЗИ. 14 января 1753 года.

Лина:

«Любимый, я так волнуюсь за тебя. Ты как там. Покушал хоть?»

Я соврал:

«Да, любовь моя. Неужели ты думаешь, что меня оставят голодным?»

«Они» бы и не оставили, просто некогда было. Сначала дорога, потом, по прибытии, объезды и смотры полков столичного гарнизона, гвардии, кавалерии, пехоты, морпехов, флотских экипажей. Заслушивание присяги верности своему Императору от тех, кто, по тем или иным причинам ещё не успел это сделать.

Нет, я вру, конечно. «Маковая росинка» у меня во рту была. После принесения присяги в каждом полку мне подносили на серебряном подносе хрустальную рюмку с водкой и походной закуской. Мне бы и в золотой рюмке подносили, но мороз на улице. Благо, ввиду большого количества полков и частей, наливали мне буквально на один глоток, а то бы я ближе к ночи подзакидался бы. Сильно помогло что мои родные кирасиры термосками с борщом и мясной кашей в обед поделились. Мало конечно, но хоть желудок не пуст. Да ещё и чай не давал горлу и мне замёрзнуть.

Ну, вроде ничего не случилось. Молодой крепкий организм, мороз и постоянно то в седле, то в седло, то из седла. Ещё та гимнастика. Но, войска должны видеть своего Императора. И, конечно, торжественные слова с моей стороны. Обещания. Ничего особо конкретного. Величие России, верю, горжусь, уверен и прочее. В общем, за Бога, Царя и Отечество.

А что я им мог пообещать, кроме отеческой заботы и искренних молитв за каждый полк и за каждого воина России?

Конечно, по моему отбытию, нижним чинам выдавалась от имени Царя-Батюшки водка и выкатывалась закуска. Серебряный рубль и обещание всех наградить серебряной же медалью «В память воцарения Императора Петра Третьего». Господа офицеры кутили отдельно. Лишь часовые и дежурные с завистью смотрели на то, как товарищи гуляют и с нетерпением ждали смены караула.

Был ли риск, что солдаты всего гарнизона упьются, а подлый враг нападёт? Я и мои генералы считали этот шанс минимальным. Ну, у них были свои резоны, а у меня свои.

Жива ли Матушка? Вопрос из вопросов. «Прозвон» сети Башен не показал прерывания сигнала на каком-то из участков. Однако, Нартов, которого я привёз с собой, обратил внимание на то, что ответный сигнал часто из Москвы приходит с задержкой. Стабильной по времени задержкой. Просчитать это не так сложно. Каждая Башня сигнализирует о приёме сообщения, параллельно передавая его дальше. Тут вроде всё было в порядке. Но, между Петербургом и Москвой шесть десятков Башен. Сигнал хоть и идет от Башни к Башне со скоростью света, но, на каждой Башне связисты должны принять сигнал, записать в журнал дежурств, и передать дальше по линии. А это время. Скорость передачи сигнала конечна, как и скорость самого света во Вселенной.

Так вот, технический сигнал о получении из Москвы возвращался к нам в расчётное время. А ответ на содержательный вопрос идет с трёх-пятиминутной задержкой. Мы с Нартовым делали запросы дополнительно, часто закручивая смысл вопроса, на них задержка ещё больше возрастала. Возникало даже ощущение, что «собеседник», а им был, как правило, генерал… путается в ответах и не знает того, что должен знать по должности. Впрочем, если верить сообщениям, в Москве пожары и бунты, а тут мы ещё с Манифестом и присягой, так что адресат действительно мог не знать ответа.

Тут как раз Нартов появился в дверях.

– Государь. На два слова.

Киваю. Выходим в комнату начальника поста связи. Тот быстренько вспоминает о срочных делах и выходит.

– Говори, Степан.

– По моим оценкам, что-то не так на полпути до Москвы. Одна из Башен неправильно передает сигнал. Вроде всё верно. И исходники, и подпись, и код сообщения, но… В общем, я не удивлюсь, что мы и Москва получаем разные сообщения.

– Мы можем определить, что за Башня?

– Нет. Не так быстро. Я бы присмотрелся к пяти-семи башням. Любая из них, если мне чутье верно подсказывает, может врать.

Хмурюсь.

– Далеко от нас?

Тот пожал плечами.

– Вёрст двести-двести пятьдесят от Петербурга. Чуть меньше чем, полпути.

Может всё проще, перепились на какой-то башне, вот и тормозят ответы. Но, характер задержки говорит, что сообщения читают. Вдумчиво, с пометками. Может и правят. Что ж, радиоигра налицо, если Степан не ошибается. И это не бунтовщики-крестьяне, те не умеют с оборудованием обращаться, тем более так тонко и знать наши коды. Буду исходить из этого. Значит…

Спрашиваю:

– Выводы твои?

– Государь, у меня плохие выводы. Башня сама по себе не может взбеситься. Подкупить связистов можно, но… У них семьи. Будь я на месте злодеев, я бы так или иначе захватил Башню, а персонал принудил делать то, что скажут. Пригрозив семьям и посулив денег. Ну, мне так представляется.

Да, у меня выводы были примерно те же. Не зря во Вторую Мировую разведки всего мира пытались вербовать именно настоящих радистов противника, чтобы вести качественную радиоигру по дезинформации врагов. У нас система проще, чем ключ Морзе, но, всё равно. Просто с улицы её не освоишь за полчаса.

Итог? Итог неутешительный. Я не знаю, какой сигнал доходит до Москвы и какой приходит нам.

– Степан, но ведь исходные коды на телеграммах о смерти Матушки были правильными?

Кивок.

– Да, иначе мы бы не признали бы их подлинными. Там всё было в порядке. Но, это ничего не значит в данной ситуации.

М-да. А мне вот как раз сейчас идти в Тронный зал и под торжественную бравурность усаживать свой зад на Престол Всероссийский, дабы аристократы и высшие чиновники принесли мне присягу верности. Благо пинками удалось собрать большинство Сената и те выдали решение о признании меня Императором (а куда бы они делись?), но…

Жива ли Матушка? Поди знай…

НОВГОРОДСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ПРЕДАЮЩАЯ СТАНЦИЯ № 31 «ЕДРОВО». 15 января 1753 года.

– Быстрей, быстрей, канальи! – мало спавший в последние три дня Шарль д’Эо́н подгонял своих перегревшихся за ночь внутри башни товарищей.

Нужное сообщение из Москвы час как пришло. Но, Петербург, не освещенный пожарами спит ещё, особенно после вчерашних верноподданических возлияний. Потому подготовленную заранее депешу нужно передать вовремя. А потом, закрывать лавочку. Даже спешащие из русских столиц навстречу друг другу курьеры уже не помешают их замыслу. Впрочем, он бы к тому, особо быстрому, что они поймали два часа назад, отослал в Рай ещё парочку. Или в Ад. Но, это точно без разницы.

– С лампой осторожней, ироды! – недоспавший организм шевалье оживал, – Жюль, ты хорошо обложил лампу?

– Хорошо, Шарль, не зуди.

Вот же соня. А позавчера в полночь, когда две «француженки» заявились «развлечь господ офицеров» на Телеграфную станцию, как же он хорошо ножи метал! Впрочем, этих отставных вояк очень удивила и возникшие из-под юбки у Шарля шпаги с дагой. До сих пор лежат рядом на складе и удивляются. Жаль времени было мало, а то можно было бы кого-то из смены просто перекупить. А то «на ключе», как русские говорят, у привезённых из Петербурга наёмников-телеграфистов глаза слипаются.

– Дидье, ты всё что надо сжёг?

– Всё, Шарль, всё, – ответил здоровяк, – и лампы все уже на складе побил.

– Молодец, тогда фитили к бочкам пока крепи, – выдохнул д’Эо́н.

– Сколько шнура резать?

– Три пью, – Шарль задумался, – три с четвертью, у нас тут дел на полчаса и три часа нам что бы уйти подальше.

– Тогда потухнуть могут, – заметил Шарль.

– Ну по два конца на бочку отрежь, – отрубил д’Эо́н, – нам спичечный шнур тащить отсюда незачем.

Шарль кивнул.

– Сделаю.

Теперь самое важное. Пока их начальство спит, пора обеим русским столицами приятную новость узнать. Точнее новости. Утром обрадуются москвичи, узнав о регенте Бестужеве, а петербуржцы о регенте Трубецком. И как там у нас начинается:

«БОЖИЕЮ ПОСПЕШЕСТВУЮЩЕЮ МИЛОСТИЮ, МЫ, ИОАНН ТРЕТИЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,…

ВОЗВРАЩАЯСЬ НА ПРЕСТОЛ ОТЕЧЕСКИЙ…»

СМОЛЕНСКАЯ ГУБЕРНИЯ. РОСТИСЛАВЛЬ. 21 января 1753 года.

– Що Иоасаф, не жалекуешь що з нами пишов? – спросил «дядько Федир» беглого поручика, – у Москви генералом бы був!

Соватажники хохотнули. Иоасаф скривил улыбку.

– Не жалкую, товарищ!

Ещё бы он жалел. То что дело их шито белыми никами он засомневался с первой встречи. Но больно уж ему «справедливости» хотелось. Когда «бунчужный товарищ» сказал что Петр Фёдорович на их условия не пошёл Иоасаф расстроился. А уж как предъявленного ему «Иоанна» видел… Не тянул лицом тот двадцатилетний хохол на покойного императора, зато умом тянул, лет как раз на четырнадцать. Но отступать то было некуда. Да и «Фёдор Лысенко» хорошие деньги платил. И поручику и его сотоварищам. К тому же в этой казачьей ватаге дух какой-то был. Вольный. Не как в полку. Иоасаф Батурин и не заметил как к ним прикипел. А «генералом бы был»… В полку то точно в те дни его отсутствие отметили. Могли бы и плетей дать, а то бы и вовсе разжаловали.

– Дядько, довго мы цього хвороблывого выкреста будемо везти? – встрял в беседу Дмитро, – йиды в рот не бере, ногы насилу волочыть!

Ватажник засмеялись.

На отрока зажатого между Дмитром и Потапом было больно смотреть. Он точно был болен. Да ещё дальнее путешествие…

Зачем атаман его подобрал Иоасафу Батурину было непонятно. Оглушенный вьюноша упал в карете удачно. Порезов или переломов не имел. Ну головой ударился – эка печаль? Собственно он из кортежа Императрицы после взрывов один остался цел. Правда пару раненых кирасир и одного служку пришлось добивать ватажникам. А этот был без сознания.

Уж лучше бы оружия побольше бунчужный там прихватил. Фузии были справные. Золото же с самоцветами товарищи быстро по поясам растаскали. Даже Иоасаф успел кошель да украшения с каменьями себе взять. А вот шатлен с часиками, термос и подзорную трубу с вензелем и портретом Императрицы пришлось Фёдору Фёдоровичу отдать. Зачем-то они были нужны Лысенко. Хотя… Батурин давно понял что атаман их не тот за кого себя выдаёт. Вот границу перейдут может ему о том поведают. Если раньше не порешат. Хорошо что деньги семье успел отдать. А вот эгрет, серьги с сапфирами и бриллиантами его надеждой на будущее самого греют.

– Не поспишай Дмитро, нам ще кордон треба перейты, а цей племиннык Розуму будэ нам як той щит, якщо прыпруть, – усмехнулся «бунчужный», – та й подывытьсяна нього добре – щирый парубок. Вуса на мае, алэ губыз вухамыв нього точноБрауншвейгськи. Може родыч?

Казаки уже не сдерживаясь залились хохотом.

МОСКВА. ТВЕРСКАЯ ДОРОГА. ВОРОТА В МОСКВУ. З1 января 1754 года.

Если вы думаете, что Император въезжал в Москву во главе колонны войск на белом коне, то вы ошибаетесь. Во-первых, я не идиот двигаться показушно впереди планеты всей. Да и печальной судьбы Императрицы Елизаветы Петровны я не спешил повторить. А, во-вторых, конь у меня был мой обычный – изабелловой или, если угодно, светло-соловой масти. Когда-то такая масть считалась выбраковкой породы, но, почему-то, заводчики и ценители так считать перестали, после моего прибытия из Гольштинии и нашей шведской компании. Тем более, перестали так считать после моего триумфа при Маастрихте. Да и вообще…

Теперь жеребцы и кобылы такой масти резко взлетели в цене. После моего-то восшествия на Престол Всероссийский особенно.

В общем, двигалась колонна в сторону Первопрестольной. Да, мы доехали. В общем. Уже пригороды большого города. Не Москва моего времени в двадцать миллионов человек, но вполне крупный город по здешним меркам.

Впереди, разумеется, двигался авангард. Впереди авангарда разведка, дозорные и боевое охранение.

Затем уж я со свитой и своей личной Гвардией.

Затем вся моя армия на много вёрст. Всадники, сани, пушки, лыжники, огромный обоз (а это самое главное в любом войске и на любой войне), вспомогательные части, в том числе с развесёлыми девицами и ушлыми перекупщиками (тоже неизбежность любой войны), затем уж арьергард, конные разъезды и арьергардные дозоры.

Нет, я не планировал брать Москву штурмом. Я вообще не ожидал никаких особых эксцессов после получения подтверждения о гибели Императрицы. Первопрестольная пусть всё ещё кое-где горела, но, это остаточное явление. Те, поджигатели и смутьяны, кого солдаты не повесили или толпа не пришибла, заслышав о моём приближении, либо быстро покинули город, либо затаились, слившись с толпой.

Армия мне нужна была для демонстрации силы, власти и прав, а также для проекции всего этого на окружающую меня действительность.

Прискакал с головы колонны гонец:

– Ваше Императорское Величество! Там впереди вроде целая почётная делегация. Лучшие люди. Вас вышли встречать. С хлебом-солью. Уважить хотят. Вот передали Вашему Величеству.

Он протянул мне конверт.

Ломаю сургуч. Читаю. Ну, да, бла-бла-бла. Как и всегда, в таких случаях. Но, чрезвычайно верноподданнически!

Придётся-таки ехать лично, прикрываемым лишь отрядом личной Гвардии.

Что ж.

– Гвардия со мной.

МОСКВА. ПЕТРОВСКИЙ ДВОРЕЦ. МАЛАЯ КАМИННАЯ. 1 февраля 1754 года.

Огонь камина.

За окном тёмный Кремль. Я не стал там ночевать. Мрачно там. В леднике мертвецкой лежат убитые на той лесной дороге. И Разумовский. И Матушка. И дочь их.

Опознать можно, но, даже я, повидавший всякое, вздрогнул. В моё время не додумались использовать лёд в качестве шрапнели. Хотя, казалось бы, несколько бочек пороха и возы с блоками блоки нарезанного речного льда на обочине дороги – что тут необычного?

Бабах.

Следствие установило, что в карете Императрицы все погибли мгновенно. Их просто порубало почти в фарш. Порубало и конвой. Хотя кое-кого явно добивали. А вот куда делся Иван Третий?

Вопрос с престолонаследием неожиданно для меня не был таким уж сложным. Что-то намудрили заговорщики и как-то версия с «Иоанном Третьим» в народ не сильно зашла. Во-первых, Иванов вдруг оказалось сразу несколько, во-вторых, явно с организацией сего было плохо и самозванцев выставили сугубо для отвлечения и хаоса, тему проработали спустя рукава. Да и захват Башни Телеграфа мало что изменил, разве что породил непонятности в первые часы. Мой «мятеж» с моей стороны Линии Телеграфа был принят как само собой разумеющийся факт. Новгород и Тверь присягнули Петру Фёдоровичу почти сразу. Со стороны Москвы известие о том, что некий «Иоанн Третий» назначил канцлера графа Бестужева-Рюмина главой власти тоже не встретило понимания и сочувствия. А «назначенный» для Санкт-Петербурга в правящие регенты московский градоначальник и глава Сената князь Трубецкой только от меня и узнал об этом. В общем, известие о гибели Императрицы не произвело каких-то тектонических сдвигов в сознании элит и масс. Хотя, вероятно, мятежники именно на это рассчитывали. Но, народ вздохнул и лишь пожал плечами. Погибла Матушка. Бывает. Все под Богом ходим. Значит у нас теперь новый Император – Пётр Фёдорович.

Примерно так и рассуждал обыватель всех мастей и чинов. А потом в Москву пришли реальные сообщения из Петербурга о том, что в России новый Император. Как и ожидалось, в общем.

В общем, гражданской войны у нас не случилось. Ну, и слава Богу.

Москву уже потушили. Горел город не так чтобы сильно, но порядочно. Иной раз целыми кварталами. Ну, тем проще будет строить новый центр Первопрестольной. Зачем нам ждать Наполеона? Помойку в центре надо убирать.

Да, жгли город не только, как сказали бы в моё время, диверсионно-разведывательные группы. Часто жгли местные. Кому сосед не по нраву, кто ради добра чужого, кто забавы для. Но, жгли. Может потому и не случилась в Москве смута. Некогда было. Одни жгли, другие поджигателей ловили и убивали. Иной раз очень затейливо, с выдумкой. Но, чаще, просто старым добрым топором. И вовсе не на плахе.

В общем, все были заняты. Так что, когда я с армией вошёл в город, нам и делать было особо нечего. Принять присягу. Гарнизону денег дать. За присягу и в благодарность за верность. Дворянство похлопать по плечу. Обывателю пообещать порядок и милости Божьи.

Думаю, что за неделю я тут разберусь. Тут скорее не Москва важна, как остальная Россия. Вести всюду. Особенно туда, где Телеграфа нет, а гарнизоны большие.

Нужно восстановить управляемость.

Аз есмь Царь.

Post scriptum

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. ЗАЛ СЕМЬИ. 28 февраля 1753 года.

Тихий семейный вечер. Страсти потихоньку улеглись. Мы вернулись в Петербург. Я из Москвы. Лина и дети из Ораниенбаума.

Все треволнения, как я надеюсь, остались позади. Последним штрихом, подводящим черту под прошлым, стали закономерно Державные похороны Государыни Императрицы Всероссийской Елизаветы Первой Петровны.

Петропавловская крепость. Императорская усыпальница. Белая мраморная плита. Буквы из золота на камне. Позади почти три недели траурного вояжа из Москвы. Остановка в каждом крупном городе. Главный храм. Толпы местных, желающих проститься. Разумеется, я периодически стоял в почётном карауле у гробов Императрицы, Князя-Супруга и юной Великой Княжны, погибших во время покушения на той злосчастной лесной дороге.

Многие женщины в толпе плакали. В церквях шли заупокойные службы. Траур и скорбь.

Конечно, никаких мероприятий к визиту нового Императора объявлено не было.

Траур.

Но, невозможно ни новому Императору, ни местной публике всех мастей, не прояснить ситуацию на местах и в столице, какие веяния, какие ожидаются перемены. Ведь французская фраза: «Король умер. Да здравствует Король!» – это ведь не только о том, чьё имя написано под очередным Высочайшим повелением или Манифестом. Это о новой парадигме жизни, о новой политике, в том числе и кадровой. Как известно из народной мудрости – «Новая метла по-новому метёт». Потому Москва, в первую очередь, Тверь и Новгород попили из меня кровушки и нервы потрепали. Впрочем, как и я им. Ведь тут как можно быть спокойным, если внутри тебя клетки – нервные?

Разумеется, кроме крайне одиозных фигур, я никого не трогал пока и за шкирку не выбрасывал на помойку. Я отлично помню графа Ушакова, бывшего главу Тайной канцелярии, который служил целому списку монархов, был им всем и для всех их, безразлично лояльным профессионалом. Он служил России, а не имени на Троне. Как говорил Павел Артемьевич Верещагин, персонаж из фильма «Белое солнце пустыни»: «Я мзду не беру. Мне за державу обидно». И таких было не так уж и мало в государственной машине Империи. И не только в казённой.

Я в России с 1742 года. С четвертого февраля. Сейчас 1753-й. Одиннадцать лет я примечал таких людей. Кому-то помогал, как мог, а мог не всем. Кейту вот с принятием братом русского подданства помог, и тем от отъезда в Пруссию удержал. Миниха же вернуть раньше я не мог из ссылки, впрочем, ему пока на Урале дело есть. Тот же Бецкой ещё едет из изгнания в Париж. И много других. Кто-то уже получил помилование и вызов в Петербург и в Россию, по ком-то списки составляются.

Моя память не столь бесконечна, как хотелось бы. Я не историк. Но, у меня есть хоть какое-то образование. Я что-то помню. Что-то не помню. Что-то и не знал никогда. Потому десять лет я собирал по крупинкам всё, что только возможно. По золотым крупинкам. Тот же Иван Кулибин учится сейчас в университете и получает классическое академическое образование с усиленным дополнением по техническим наукам. Не сопромат, конечно, но, предки тоже умели строить механизмы и сооружения. Их мосты и гигантские соборы как-то не всегда падали. У того же молодого Михаила Соймонова прекрасно со сталью и паром получается. А я его имени и не знал. А его отец, порекомендованный мне в антарктическую экспедицию Андреем Ивановичем Ушаковым, сейчас с Полянским приводит в чувства Адмиралтейств-коллегию.

Я стал очень много внимания уделять безопасности. И своей, и семьи. Не то, чтобы прямо паранойя, но, не без этого. Как говорят в моём народе: на молоке обожжёшься – на воду дуть станешь. Охрана меня, семьи, наших мест обитания, путей следования и прочего, была усилена до небывалых, по здешним понятиям, мер. Тут уж я вспомнил и опыт бомбистов следующего века, и двадцатого, и двадцать первого тоже вкупе. Дронов-убийц тут, конечно, нет, но, голь на выдумку хитра. Короче говоря, гулять в Петербурге по улицам под ручку с женой я больше не буду. Пока непосредственную охрану высочайшей семьи обеспечивает команда Бастиана, месяц как голштинского риттера и моего обер-егермейстера.

Да, я был готов при случае сам свергнуть Матушку, но, я решительно против покушений на царственных особ. Это очень-очень плохая идея. Не потому, что мне себя жалко (и это тоже), а потому, что Игры такого уровня шахмат требуют прогнозируемости и адекватности Игроков. Если будет всё время чехарда за игровым столом, очень быстро дойдёт до отмены всяких правил и ограничений, а швыряние друг в друга шахматными фигурами всегда заканчивается местным Апокалипсисом.

Кто взорвал Елизавету Первую? Я не знаю. Определённым мысли есть, конечно. Но, тот, кто отдал приказ – явно не монарх. Уровень ниже. Не сильно, но, ниже. Может быть эффект исполнителя? Может. Я бы так приоритетно и думал, если бы не операция с захватом Башни Телеграфа. Тут сложная очень игра, требующая подготовки, персонала и тонкой координации. Может Императрицу взрывать и не планировали на самом деле, но, нашёлся исполнитель, имеющий интерес и счёты.

Где Иван Антонович? Хотел бы я знать. Не то, чтобы это как-то влияло на ситуацию, но не чужой же пацан.

А пока тихий семейный вечер. Много у нас детей.

Младшие рисуют карандашами. Цесаревич солдатиков, младший Лёшка – кошку. Старшая их сестра Таша играет в куклы с Елизаветой Антоновной. Та среди них старшая, но ещё ребёнок. Наша Катя уже почти взрослая. Степенно наливает себе чаю и добавляет мёд. Берёт книгу. Лиза всячески тянется к старшей сестре, но пока не умеет понимать её. Научится. Катерина терпелива. Да и мы с Линой поможем.

Дети все заняты. Лина берёт флейту. Начинает играть. Что-то неуловимо знакомое. Может немецкое. В Дармштадте свои мелодии. Германия большая. Или что-то северофранцузское. Или даже кельтское. Императрица – дама образованная, от неё что хочешь можно услышать.

Я не знаю, что она играла, но, у меня, почему-то вдруг возник образ: Шир. «Властелин Колец». Самое начало. Романтическая мелодия. Начало великой, героической и страшной эпопеи. Обойдёмся ли мы без своей истории Кольца Всевластия? Кто знает. Впереди у нас годы. Которые сменятся эпохами. А они – эонами.

Семилетняя война, которые многие историки именуют «Истинно Нулевой Мировой войной». Сколько она здесь продлиться? Не знаю. Но, мало не покажется никому.

А ещё столько дел впереди.

Линочка играет вдохновенно.

Для себя. Для меня. Для детей. Для стоящих за дверью гвардейцев.

У меня прекрасная жена. Даже боюсь представить на её месте Фике. Ну, хоть в чём-то и хоть где-то я историю изменил правильно.

Императрица отняла флейту от губ.

– Сыграй нам на скрипке?

– Что сыграть, любимая?

– По настроению.

По настроению?

А оно у меня отнюдь не такое спокойное. Совсем нет. Я ведь не наивный хоббит.

Беру скрипку.

Что сыграть «по настроению»?

Давно не играл так. Почему-то вспомнился Киль и моя нищенская келья Владетельного Герцога Голштинского, над которым смеялась вся аристократия и весь Двор. Бедный забитый мальчик, которого пустили на порог покушать объедки со стола. Как они все меня презирали. Как ничтожество, которому можно смеяться и плевать прямо в лицо. Как я их ненавидел тогда! Впрочем, и сейчас тоже. Прямо хочу посмотреть на их лица теперь, когда они узнали, что их «ничтожество» стал Императором Всероссийским. А я ведь не забуду. Ничего не забуду. Не тот я человек. Я всё научно заношу в скрижали памяти.

Что я играл тогда в уме?

Да. Эдит Пиаф.

Взмахнул смычком. Великая мелодия. Великая женщина. Великая идея. Свобода-равенство-братство? Нет. Не об этом. Не в том вопрос.

Гордость. Достоинство. Право.

Полковая песня мятежного 1-го иностранного парашютно-десантного полка Иностранного легиона, который выступил против убийственной для Франции политики президента и героя Республики Шарля де Голля. Их подавили. Но, они ушли с развёрнутыми Знамёнами. Франция де Голля проиграла истории. Я это знал точно. Помня о прошлом моём будущем. Когда падёт Шестая республика мне узнать не довелось, но столько, сколько просуществовала Пятая ей существовать не грозит. Как и всей Франции.

Полк поднял мятеж не для того, чтобы быть равными среди вшивых плебеев всех цветов кожи. А чтобы дать Гражданам Республики возможность быть равными в величии и гордости Великой Франции.

Ведь Великая Французская революция вовсе не о том, чтобы толпа казнила короля и королеву, даже если она сказала: «пусть кушают пирожные». Не об этом же речь!

Наполеон наполнил дополнительным смыслом понятие «ГРАЖДАНИН». Наполеон может и дважды Узурпатор, но его законами Европа пользуется до сих пор. Как и Россия пользовалась Законами Павла Первого. Это, который «дурачок».

Узурпатор ли я сам? Точно – да. Мне тут стесняться нечего. Я готовил переворот. Пусть и осторожно. Но, как только замаячил шанс, я сделал это. Больше всех была готова осторожная Лина. Мы не знали, жива ли Елизавета, но, после того, как посыпались депеши из полков о готовности присягнуть мне в верности, у нас не осталось сомнений и вариантов.

Я играю на скрипке, а жена смотрит любящими глазами.

Тринадцать с половиной лет я здесь.

Долгий путь в власти пройден.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. ЗАЛ СЕМЬИ. 1 марта 1753 года.

Огонь.

Я люблю огонь. В конце концов, я же теплотехник. Огонь – моя стихия. Даже по Зодиаку я – знак Огня.

Вечное движение. Стихия. Которая может сжечь или обжечь. А может двигать огромные машины или вывести в космос.

Я сижу в кресле. Один. Все спят давно. Всё спит.

За окном воет метель в последней злобе своей. Сегодня наступил первый день Весны. Пусть снег и метель. Пусть цветы расцветут не завтра. Но, весна пришла.

Первая Весна моего Царствования. Каким оно будет? Надеюсь, что не слишком ужасным. Надеюсь, что в школьных учебниках будущего я не буду жалким комичным неудачником, достойным лишь построчного упоминания. Как и сын мой Павел Петрович.

Я получил Корону раньше, чем хотел, и, реально, раньше, чем был готов. Слишком многое не сделано, слишком многое не готово. Но, с другой стороны, мои первоначальные надежды на то, что у меня впереди есть лет десять в тени Матушки и под зонтиком её, были наивными. Чтобы у меня были эти десять лет, мне нужно было бы сидеть на попе ровно, ничего в истории, не меняя и не отсвечивая вообще. Любое мое прогрессорство ускоряло ход событий, любой мой подвиг на войне менял политические и военные расклады, любое, даже мелкое событие, вроде удачной операции на глазах композитору Баху, меняло хрономатрицу континуума.

Всё пошло не так.

Ну, как минимум, не так, как в моей истории. А так пошло или не так – покажет лишь время.

Впереди почти бесконечная череда войн. Напряжение всех сил государства и народа. Впереди Эпоха великих географических, нет, не открытий. Расширений Империи. Величайших. На Балтике. В Новороссии. На Кавказе. Великая Степь. Тайга. Великие реки. Океаны. Дальний Восток. Аляска и Калифорния. Острова и архипелаги. Я не собирался повторять кальку привычной мне политической географии.

Верю, Россия сбросит оковы дремучести. Но, у меня слишком мало подданных. Пятнадцать-шестнадцать миллионов на такую территорию и на такие задачи – это просто ни о чём. Нужно радикально снижать детскую смертность. А это – медицина. И образование. Одно тянет за собой другое.

Это не завтра вдруг. Нет. Я не наивный мечтатель, пускающий мыльные пузыри и любующийся ими в рассветных лучах солнца. Это десятилетия и десятилетия. Но, кто-то же должен это делать. Это делали и до меня, и будут делать после меня.

Нужен товарный рынок. В том числе и внутренний. Нужна механизация и индустриализация. Нужна промышленная революция.

А ещё, мне нужны свободные люди. Не в смысле свободные рабочие руки, хотя это очень важно для развития страны, а именно свободные люди. Не крепостные. Это тоже не завтра и тоже не вдруг. И не так идиотски, как в 1861 году. Пугачёвщина тому в помощь. Нужно испугать всю эту чванливую зажравшуюся помещичью публику. А я позабочусь, чтобы они икали от ужаса.

И, разумеется, никаких Манифестов о вольностях дворянских я подписывать не собираюсь. Я не настолько слаб, чтобы заискивать перед ними до такой степени. Пусть служат Империи, а не наливочку выкушивают по поместьям своим.

Идеи есть, и даст Бог, может к году 1791-му, на фоне Великой Французской революции, крепостное право в России мне удастся отменить. Если жив буду, конечно. Ну, завещать буду Павлу Первому, если не успею. Раньше отменить не получится. Да и то, лишь поэтапно. Ну, Москва тоже не сразу отстроилась.

Я отпил красного сухого вина из хрустального бокала. Ломтик красного мяса. Красного на белом фарфоре тарелки. Вся наша жизнь – красное на белом.

Красного будет ещё много.

Вьюга за окном. Белый снег вновь покрывает землю.

Но, Весна наступила.

Лёд треснул. Пока неуловимо тихо. Потом грохот ледохода потрясёт Европу.

Ещё пара лет и Россия, а затем и Мир начнут меняться. Стремительно.

Надо только оседлать этот поток.

Чтобы паводок не смыл и меня со всем старым отжившим вместе.

Конец третьей книги