Рывок в будущее

Ante scriptum

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. ПРЕСТОЛЬНАЯ ПАЛАТА. 14 февраля 1744 года.

– Ваше Императорское Величество, – Бестужев елейно поклонился Императрице, – вот новые расшифровки писем французского посла. Шетардий пишет, что Русская Царица «несправедливо чинит и власть свою, не рассуди, употребляет» и многие Вас уже не хотят, и это терпеть.

– Фамилии нетерпеливых пишет? – устало спросила Императрица.

– Нет, Матушка, но круг его друзей у нас есть.

Как же вымотал её этот «партикулярный друг». Она бы и не выписывала его у Парижа, но дело задумано великое. И Жан-Жоакен ей нужен здесь и сейчас. Как свидетель и приманка, будь он проклят.

– Полноте, граф, – спокойно продолжила Елисавета, – у него в друзьях половина столицы, мне гнева на пустую болтовню летом хватило, хотела бы могла бы маркизу ещё в декабре голову за «слабоумную развратницу» снесть.

Вице-канцлер снова поклонился. Француз от него никуда не денется. А вот намек на напрасную опалу его брата ценная весть.

– Как там, Михаил Петрович в вотчине отдыхает? – меняя тему продолжила царица.

– Спасибо, Матушка, пишет, что здоровье поправил, – Бестужев немного замялся, но лучше уж он сам первым сообщит эту весть, – Анна Гавриловна двойню третьего дня родила.

– Анна Гавриловна? – напряглась собеседница, – Кого?

– Мальчик и девочка, – ответил Бестужев – точнее девочка и мальчик.

Императрица, прикинув что-то улыбнувшись спросила:

– И как назвали?

– В часть матушки жены брата дочку Домной, и в честь батюшки вашего, назвали сына Петром, – граф внутренне сжался весь.

– Хорошие имена! – радушно произнесла Елисавета, – поздравь «молодых», хотя нет сама поздравлю и подарки пошлю.

У Вице-канцлера отлегло от сердца.

– Отпиши брату что летом может приезжать сам в столицу, – продолжила даровать милости царица, – и подумай в какой земле ему место посланника нашего есть.

Бестужев поклонился.

– Ступай.

Вспотевший дипломат галантно выкатился в двери.

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. ПРЕСТОЛЬНАЯ ПАЛАТА. 14 февраля 1744 года.

Да Бестужевы умеют удивить! Всё напряжение от гнетущего багрянца стен тронной палаты у Елисаветы Петровны испарилось. Теперь бы ещё Корфа перетерпеть.

Граф вошел, и, после обычного приветствия и кивка Императрицы, начал речь.

– Всё исполнено, моя Государыня. Анна Леопольдовна и Антон Ульрих разделены в Ранебурге. Дочери оставлены при матери с Менгден.

– А Иван?

– Определён в семью. Алексей Григорьевич объяснил зятю в чём его честь.

– Ты лично смотрел, Николай Андреевич? – озаботилась Елисавета.

– Так точно, Государыня, на крайний случай все нужные люди на месте есть.

– Ну, даст Бог, не понадобится, – глядя на лик Христа, Императрица перекрестилась. – Но, смотри за этим. Дело, сам понимаешь…

Подполковник Корф поклонился.

Теперь самое трудное. Петруша может говорить что угодно, но это будет её души грех.

– Двинец?

– Найден, Государыня.

– Похож?

– Как близнец, – ответил Корф сухо.

– А как не умрёт?

– Недолго ему, Государыня, Вашей вины в том не будет, – выдохнул граф.

– Когда?

– Думаю скоро.

– Значит собираться надо, – собранно сказала Елисавета Петровна, – надеюсь за месяц всё будет кончено?

Корф кивнул и выпрямился.

– Идите, Алексей Григорьевич, – Императрица перекрестила его, – и не сомневайтесь, это не ваш, это мой крест.

Глава 1 Высочайшие проводы

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 29 апреля 1744 года.

– И как я выгляжу?

Лина кивнула.

– Печально.

– Что ж. И ты там не наряжайся. Не праздник.

Невеста лишь хмыкнула.

– Что я, родственников не хоронила? В Германии мрут не меньше, чем в России.

Киваю.

– Да. Мои родители, например.

Впервые вижу Лину в смущении и некоторой растерянности. Досадует, что ляпнула лишнего.

Не подумав.

– Прости. Я не хотела.

– Ничего. Это было давно. В общем, прошу тебя, скорби умеренно. Ты ведь его даже и не знала лично?

Кивок.

– Но, он – ребёнок.

– Чужой ребенок. Они через одного мрут. Не надо показных страданий. Просто печально постоишь рядом со мной и гроб уйдет в последний путь.

– Что мне надеть к случаю?

– Дорогая, я в женских нарядах ничего не смыслю, как и любой мужчина. Красиво, глаз радуется и хорошо. А что как называется, я не знаю. Любой нормальный мужчина помнит только была ли женщина одетой или раздетой. И то не всегда.

Возлюбленная хихикнула.

– А серьезно?

– Просто печаль. Траур, но в меру. Там будет много публики, в том числе послы всякие заморские, и за нашей скорбью будут внимательно смотреть. Так что давай обойдёмся без театра.

Усмешка.

– Как скажешь, любимый. Когда едем?

– Через час. Ты успеешь собраться.

Кивок.

– Тогда я пошла собираться.

Придирчиво смотрю на себя в опустевшее от Лины зеркало. Державные похороны – дело зело ответственное.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ. 29 апреля 1744 года.

Моросит дождь. Холодный. Погода просто отвратная. Даже коренным жителям Санкт-Петербурга (если такие вообще имеются в природе) хочется немедленно удавиться от скуки и безысходности.

Процедура весьма печальна. Я сравнительно давно в этом времени, но, никак не могу свыкнуться с уровнем детской смертности. Младенцы и в моё время умирали с ничего. Просто захлебнулся в собственных слюнях. Лежал на спине. Или другое что. В третьем тысячелетии медицина могла много чего, но не могла даже объяснить СВДС – Синдром внезапной детской смерти.

А на улице у меня XVIII век. Тут, как ни крути, медицина в эти времена, мягко говоря, весьма условная. Даже Иоанна Антоновича, маленького, лечили кровопусканием. Результат вон в том продолговатом помпезном ящике.

Идёт дождь, потому гроб закрыт и мы все идём в Собор.

Много провожающих в последний путь. Император, как-никак. Мы с Матушкой в первых рядах.

Державные похороны.

Церемония.

Честь по чести.

Умер малолетний соправитель Российской Империи. Все почести, которые предусмотрены протоколом. Петропавловская крепость, мраморная могила и белоснежная плита с православным крестом. Надпись золотом: ИОАНН ТРЕТИЙ АНТОНОВИЧ.

Мальчик, который не успел понять в какие Игры он рождён играть.

Кошусь взглядом на Лину. В меру полна печали. Но, без фанатизма. Вот и хорошо. Нам тут ещё многих хоронить. И не только тут.

Служили заупокойную службу.

Гроб открыли. Сразу запахло кислым спиртом. Умер неделю назад. Но, лежит как живой. Хорошо забальзамировали.

Мы крестимся, где требуется.

Лина – православная, так что она вместе с нами. Наша. А всякие иностранцы жмутся в сторонке, лишь свечи держат. Не их это храм. Не их. Пришли посмотреть и убедиться.

Прощание.

Родителей нет. В ссылке. Под Рязанью. Зато здесь подруга матери и фактически нянька покойного – баронесса Юлиана Менгден. Она была в числе последних видевших покойного живым. Премьер-майор Мюнхаузен видел Иоанна год назад, сейчас же он доставил его тело из Раненбурга. Заключение лейб-медика Майкла Маунзи бывшего при Императоре, посмертный акт осмотра подписанный Лестоком… Иоанн Третий Антонович мёртв.

Кладут цветы. Шепчут молитвы. Крестятся. Отходят.

Иностранные послы многие давно в нашей столице. Разговаривают меж собой. Немецкий, шведский, итальянский, французский… Прислушиваюсь. Все подтверждают, что, мол, да, действительно Иоанн Антонович.

Царствие ему Небесное.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. НАБЕРЕЖНАЯ. 29 апреля 1744 года.

Историю пишут победители. Да, именно так.

Мы ехали сейчас в одной карете. Я, Лина, Матушка и Разумовский. Да, хочешь не хочешь, мы теперь в одной карете.

Нам вместе ехать не так далеко. Набережная. Наплавной плашкоутный Исаакиевский мост с Васильевского острова на Сенатскую площадь. Адмиралтейство. Дворцовая площадь. Зимний.

Наша карета едет следом, но, пока без нас.

На улицах никакого ажиотажа. Кортеж Императрицы – эка невидаль. Дело привычное для Санкт-Петербурга. Мигалок у нас нет, но зато есть конный отряд сопровождения. Включая моих четверых кирасир и двух кирасир для Лины. Матушка распорядилась её охранять и одну не пускать гулять по городу. Во избежание.

Времена нынче сложные. Очень ей не хочется возиться вновь с брачным марьяжем.

– Петруша, зайдешь в гости?

Киваю.

– Да, Матушка, если не прогонишь.

Усталая улыбка.

Замученная. Тяжелый сегодня день.

…

В Зимнем, моя подданная Катарина эдле фон Прозор, завидев меня, сделала реверанс.

– Государь.

Киваю.

– Здравствуй, Кать. Порадуешь нас чаем? Устали все.

– Да, Государь.

Конечно, сейчас она на службе у Императрицы Всероссийской, но, она моя бывшая крепостная «дворовая девка Катька» и между нами… ну, вы поняли. Не только чай, но, и к чаю.

Гримасы судьбы. Вчера девка крепостная, сегодня дворянка Гольштинии и чин её при Дворе Матушки равен полковничьему.

Я вернулся в залу.

Чего я распоряжаюсь в Зимнем?

А я и не распоряжаюсь. Просто чаю распорядился. А, если серьезно, то у Государыни-Матушки я главный эксперт по вкусному чаю, а Катя – моя ученица. Вот Императрица и отправила меня надавать Катарине ценных указаний.

Несколько минут и чай подан. С плюшками и мёдом.

Елизавета Петровна блаженно откинулась в кресле.

– Хорошо-то как… Петруша, племянник мой дорогой, что задумчив-то так? Всё прошло наилучшим образом.

Киваю.

– Да, Матушка. Просто думаю, что об этом всём напишут историки.

Усмешка.

– Ну, что напишут, то и напишут. Это будет после нас, и мы об этом узнаем только на том свете.

– Да, Матушка. Но, хорошо ли это?

Лисавет изогнула бровь.

– Объяснись.

– Матушка, есть выражение, что историю пишут победители. Это так. Есть ещё два мудрых выражения – «что написано пером, не вырубишь топором» и «кто платит деньги, тот и заказывает музыку». Зачем нам ждать того, что неизвестно кто потом напишет о нас? О нашей Династии? Не проще ли нам самим найти некоего мужа с именем. Или без оного, имя мы и сами ему нарисуем, это несложно. И поручить ему написание «Истории Государства Российского»? Истории, которая нужна нам, а не истории, которая будет нужна кому-то потом. И не факт, что этот «кто-то» через сто лет будет лоялен нашему Дому. Зачем нам это?

Императрица задумчиво пила чай.

– Однако, Петруша, хочу заметить, что многое, даже в истории моего царствования, не слишком лицеприятно характеризует меня для потомков. Да и история нашей Династии, мягко говоря…

– Да, Матушка. Тем больше нам нужно обратить своё внимание на сие. Иначе, тот же я предстану пред потомками недалёким дурачком, который всю жизнь игрался в солдатики. Но, это ведь не так, моя Матушка?

Усмешка.

– О, да, это точно. Не поспоришь. У тебя очень дорогие солдатики. Даже по небу летают и паром пышут. Хорошо, допустим. Что предлагаешь?

– Найти исполнителя. Дать денег. Помощников. Засадить за написание. Понятно, что мы будем знать, что он там сочиняет о нас и наших предках. Поправим. Направим. «История Государства Российского за тысячу лет».

Лисавет рассмеялась.

– Так-таки за тысячу?

Делаю озабоченность на лице.

– Мало, Матушка? Ты только скажи. Опишем историю и за десять тысяч лет. Со времён Атлантиды.

Смех.

– О, нет-нет, не надо от Атлантиды. А то докатимся до того, что наши предки повелели выкопать Чёрное море.

Киваю.

– И Азовское тоже.

– Вот и я о том. Душа моя, что скажешь?

Разумовский, не встревая в беседу до этого, поставил чашку на столик и вздохнул.

– Душа моя, ну, что я тут могу сказать? Мысль верная, как по мне. Зачем нам ждать того, что напишут о нас, если мы им можем дать прочитать о нас то, что хотим мы? Вот, к примеру, сегодняшнее событие в крепости можно подать и так, и эдак. А мы в Анналы Истории запишем именно так, как потом будут учить в университетах и гимназиях. Поколения будут расти с этим знанием и будут уверенны, что именно так всё и было. Даже если это и не так на самом деле.

Лисавет посмотрела на мою невесту.

– Лина?

– Матушка, я поддерживаю это начинание, если вы хотите слышать моё мнение. В Европе каждый новый правитель требовал от переписчиков излагать историю событий в выгодном для него свете. Более-менее объективна история написана в монастырях, но, она тоже написана в угоду правящему Папе Римскому. И, нередко, новый Папа требовал изменить летописи, отменяя решения прошлого Папы или даже целой эпохи Пап. История – очень мягкая наука. Как глина в руках гончара. Почему бы нам не слепить именно тот кувшин, который нужен нам?

Вновь на меня.

– И кто сие будет начертать?

Пожимаю плечами.

– Я не знаю, Матушка. Это просто мысль. Если будет твоё соизволение, то я подумаю над этим и доложу тебе свои соображения.

– На том и порешим. Действуй.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. УСТЬЕ НЕВЫ. ФЛЕЙТ «SØLØVE». 25 мая 1744 года.

С тяжёлым чувством Жак смотрел на уходящую в даль Российскую столицу. Гнев прошел. Но, он ни Бестужеву и его неблагодарной Императрице, вчерашний позор и сегодняшний апшид не простит. Эта, посаженная им, Жаком-Жоакеном Тротти, на престол, прижитая блудом девица, посмела его оскорбить! И это после того, как он, к неудовольствию своего короля, ей признание императорского титула принёс!

Желваки снова заходили на скулах маркиза.

Его выслали. Выслали навсегда. Вчера ему огласили высочайшее признание его persona non grata и категорический апшид-повеление – отбыть за границу «до истечения следующего дня». Маркизу не дали даже личные дела завершить! Он еле смог за тройную цену договорится о приличной каюте с капитаном этого датского флейта. Посольские дела принял де Сен-Совёр, а Жак не смог даже с Лестоком поговорить. Только с Брюммером накоротке. Тот попался ему невовремя и явно давал понять, что спешит. Но, кроме этого старого пройдохи, у де ла Шетарди не осталось верных клиентов при русском Дворе. Эта дочь обозной блудницы, всех за последние месяцы смогла извести.

Но, не это страшно. Даже Луи д’Юссон де Боннак, когда вернётся из Москвы сможет старые связи нарастить. Этот торгаш, по недоразумению титулуемый графом д’Алион, знает деньгам счёт и под видом коммерции уже многих чиновников и купцов русских прикормил. Беда не в том. Она, а точнее, Ужас, в том, что Парижу не на кого ставить! И за это, как бы, Людовик не захотел и самого маркиза на голову укоротить. А он-то тут при чём? Не мог он за полгода нового царя русским родить! Нет его! Даже невеста цесаревича настроена проавстрийски. Как и её папочка.

Три недели как похоронили Иоанна. Законного императора. Де ла Шетарди с Лестоком его тогда для воцарения Елисаветы Петровны свергли. Ан нет! Эта распутная девица перекрутила всё! Свергли, как оказывается, незаконную регентшу – мать императора. Как и та сама Бирона свергла до этого. И младенец Иоанн пребывал все эти годы с семьёй по малолетству. Так как его «соправительница», не хотела его по детскому состоянию с роднёй разлучить. Мол правили, как уже было раньше, две ветви Романовых. Иван же с Петром вместе на троне сидели? Вот так же и потомки их…

Свергнутая Анна Леопольдовна маркизу теперь точно ничего не простит. Хорошо, что хоть барон фон Брюммер правой рукой при русском цесаревиче. Тот вроде был близок с Бестужевыми, но, остыл. Да и Франции не вредил. Но, силы за ним пока нет. Вычистила всех за эти годы Елизавета. Кто против неё, те молчат. По одному. Скупо переглядываются. Ждут. Но, партий никаких нет.

Последних Ушаков выгреб, когда Жак пытался о судьбе родителей прошлого императора разузнать. Точнее, о его сестре. Как оказалось, уже о двух. Старшая глуховатая девица. Лучшая для Франции царица была бы здесь! Но, к ней не подступиться. Да и мала она совсем. Вот и выслан теперь маркиз за этот невинный интерес! А Лесток сидит под домашним арестом. Курьер же сгинул совсем.

Что ж обыграла его русская Императрица! Партия окончена. Но, Игра – нет!

Что мешает юному Ивану «чудом уцелеть»? Пусть не здесь. Пусть не сейчас. Но, было уже такое и может случиться вновь. Пусть уже и без Шетарди. За свой апшид маркиз уже отомстил. Весточка ушла, и верные люди дня через три подпалят Москву. Нет нужды сберегать шальных наймитов теперь. Жаль, что в Петербурге не осталось у него даже таких лихих, но зато смелых людей.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КРОНШТАДТ. 19 июня 1743 года.

Сегодня день знаменательный, хоть и скрытый пока от глаз джентльменов и более приличной публики.

Экспедиция.

Как она сложится? Да Бог её знает. Море полно случайностей. Потому «почтеннейшую публику» беспокоить не стали. Моя Лина готовится к свадьбе. А, что Матушка не приехала – так срок у неё большой.

Елисавета Петровна в части флота вроде успокоилась. Всех перепроверили. В ком сомневались – отправили служить в Астрахань или Архангельск. На Балтику же опытных в полярном плавании позвали. Нерадивых снабженцев, кригс-комиссаров да адмиралов от дела отстранили. Ушаков даже помог с толковым администратором. Я, с рекомендованным им, Фёдором Ивановичем Соймо́новым говорил в Москве дважды. Потом беседовала Императрица.

В чине действительного статского советника и обер-штер-кригскомиссара его в марте гражданским Начальником экспедиции утвердили. Но, не он сегодня главный. Его даже здесь нет. Его отряд («Счастие» и «Святой Андрей») отбыл на прошлой неделе из Ревеля. Докупить всё же многое надо в Киле. Я уже распорядился домой посодействовать. Ещё и ученых приглашенных на борт взять. Не хватает у нас пока их в нашей Академии в Петербурге.

– Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество!

Приветствует меня контр-адмирал Калмыков. Знаменитый «табачный капитан». Калмык, учившийся за своего нерадивого хозяина навигации в Европе и потом выкупленный у того по весу табака после возращения. Такая вот о нём в истории байка.

– Здравствуй, Денис Спиридонович.

Жму руку. Приветствую всех. Экипажи «Святого Петра» и «Славы России». С трудом я эти флагманы у Адмиралтейства вырвал. Едва укрепить к отходу успели. С экипажами проблем нет. Капитанами князья Несвицкий, Скуратов, Римский-Корсаков, Урусов. Но двое последних уже на пути в Киль. Овцых, Малыгин, Харитон Лаптев… Опытные полярные волки Великой Северной Экспедиции. Команда и суда посильнее тех, с которыми Беллинсгаузен в моём времени Антарктиду открыл. Научную часть взял на себя сам академик Жозеф-Никола де Лиль. Старик ещё крепок и очень хочет, как и в Сибири, сделать, за Южным полярным кругом, звёздные карты и наблюдать «прохождения планет по диску Солнца». Под его имя многих европейских ученых удалось в экспедицию сманить. Но, наши моряки тоже во многих науках сведущи. Пока доплывут, их, и взятых в Академии русских адъюнктов, и студентов, ещё европейцы поднатаскают. Так что будут тамошние бухты и острова, и русские фамилии носить. Мелочь вроде, но важно.

– Дозволяете ли отплыть, Ваше Императорское Высочество?

Смотрю на обратившегося Калмыкова. Этот дойдет. За его народом долг перед Чингисханом. А я ему даю шанс достичь заветного для монгола «Последнего моря». Не за просто так, конечно. И не только для славы Отечества. Мне нужна Патагония и базы в Австралии нужны. Это не идея-фикс. Сейчас самое время столбить морские пути. Антарктида – это замечательно. Но ею сыт не будешь. С пингвинами какая торговля? Но, надеюсь, что их моим капитанам удастся привезти.

Базы, бухты, порты. Без них мы Океан никак не освоим, не говоря уж, что не покорим. Вражины-конкуренты пропустят нашу научную разовую экспедицию. Их мотив понятен. Пусть русские надрываются, а мы воспользуемся их открытиями. Но, наладить торговые пути через их порты нам не дадут.

Потому – Океан. Что получится? Бог весть. Посмотрим.

Господи, спаси и сохрани людей сих. И, вообще, всех. Ты ведь милосерден. Ну, хоть иногда, прости Господи. Пути Твои неисповедимы. Впрочем, как и мои. Сам их не ведаю. На всё воля Твоя.

В этом времени, я, почему-то, начал быть религиозным. Не так чтобы совсем, но, шевельнулось что-то в душе. Циник и скептик уходит на второй план.

Киваю.

Адмирал взлетает на борт.

Машу рукой и кричу.

– Цагаан Зам!

Денис Спиридонович слышит и вскидывается от родного пожелания «Белой дороги». Теперь точно дойдет и вернётся! Знаю я монголов. Упорный народ. Надёжный. Люблю их.

Зря что ли в Бурятии полгода в срочку служил?

Глава 2 Kronprinz von Oranienbaum

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 27 июля 1744 года.

В чём смысл Бытия? Ну, хотя бы в том, чтобы Бытие хотя бы иногда не было Битиём. А это непросто.

Из хороших донесений этого месяца – золото нашли на Урале и в Карелии. До промышленной разработки очень далеко. Как говорится, Москва не сразу строилась, но важен сам факт – в России есть теперь собственное золото.

А золота с серебром нам надо очень и очень много. Нам, и, в частности, мне лично. Денежные бумажки можно отпечатать. Это не вопрос. Но, они лишь облегчают оборот, однако не отменяют их золотое и серебряное наполнение. Бумажки под воздух печатать смысла пока нет. Была бы война великая или ещё более великая стройка, тогда, может быть, а пока всё это ерунда. Лишь разгон инфляции за счёт ничем не обеспеченных бумажек. Россия пережила в своё время Медный бунт, когда казна решила, что народ – идиот и охотно согласится получать медные деньги, но платить за всё серебром. Трудящимся сие не понравилось. А тут просто бумажки. Доверия к ним ноль целых и фиг десятых. Приучать надо.

Кстати, о бумажках.

– Степан! Ну, что там?

Слышу крик из недр чудовища.

– Почти готово, Фёдорыч!

– Злой ты, Степан. Я бы уже чаю нам кликнул.

– Опосля! Давай запустим сие чудо! Катя моя всё равно в Петербурге!

Да, Катя в Петербурге. При Дворе. Мы как-то с ней расстались вдруг. Дело к этому, в целом шло, но, были варианты. Нам хорошо было вместе. Ну, во всяком случае, мне так казалось тогда. Я даже фантазировал на тему, готов ли бы я был, чтобы она стала по факту моей женой? Да, был готов. Все возмущения на тему, как может крепостная девка иметь выбор, я отметаю самым решительным образом. Как крепостная девка она мне была не нужна. А как вольная Голштинская дворянка она выбрала Нартова. И я её отпустил.

Да и не ужились бы они с Линой никак. Каролина бы раздавила её однозначно. Катя это прекрасно понимала, потому и покинула меня. От греха, как говорится.

Видимся теперь иногда почти постоянно. Она жена моего друга Нартова, а также главная по чаю при Императрице, так что всяк мой визит в Зимний дворец неизбежно приводит к нашим встречам. И не скажу, что у меня не шевелится ничего в душе. И не только в душе.

Ладно, пустое.

Чем мы со Степаном заняты? Монтируем в большом сарае огромный механизм с паровым двигателем. Прообраз будущей фабрики.

Ну, «мы монтируем» – это я грешу против истины. Тут хватает и без нас с Нартовым кому работать ручками. Но, Степан всюду. Везде нужно посмотреть, проконтролировать, убедиться, похвалить или дать… э-э-э… нагоняй. У него хорошо получается, потому я не лезу не первый план. Негоже Цесаревичу и прочему Кронпринцу с Герцогом и Принцем, лезть в масло и мазут. Моё дело – руководить, как делали это до меня и будут делать после меня все приличные люди.

– Степан! Сколько ждать?

Крик:

– Фёдорыч! Три четверти часа! Не больше!

Понятно. То есть часа два. А говорил, что почти готово. Ладно, не буду стоять у него над душой, он знает, что делает.

Сладко потягиваюсь.

Погода прекрасна. Виды прекрасны. Где моя прекрасная Лина?

Лину я нашёл в её кабинете. Её кабинет – это нечто. Спрашивается, есть рядом лаборатория, зачем же ты тащишь в кабинет колбы и пробирки всякие с записями о ходе опытов и экспериментов? А ей так удобнее и ближе. Мысль пришла, шаг – и ты в будущем. Шучу, конечно, машину времени мы ещё не изобрели, но, разве это останавливает истинного учёного?

Спрашиваю на немецком:

– Привет, любимая. Чем занята?

Поцелуй.

– Привет, любимый. Думаю, поставить химический опыт касаемо…

Закрываю её уста новым поцелуем.

– Любовь моя, мы договаривались – никаких химических опытов с твоим личным участием. У тебя есть люди. Не хватает, чтобы ты надышалась какой-то ерунды ядовитой. Нам нужен здоровый Наследник. Ты мне обещала.

На удивление, Лина смиренно кивает.

– Прости. Хорошо.

– Вот и славно. Пойдём лучше погуляем. Погода просто чудесная.

…

Ораниенбаум – прекрасное место. Особенно летом. Теперь у меня два любимых места в мире – Ново-Преображенское и Ораниенбаум. Два моих дома. Мне хорошо здесь. И там.

– Петер, а ты чем был занят с утра?

Вздыхаю.

– Степан обязался запустить нашу машину. Пока возится. Хотя два часа назад сказал, что всё готово.

– Любимый, не суди строго. Ты сам учёный и техник. Всякое бывает.

– Это да. А вон и Нартов бежит. Порадует чем-то. Или нет.

Лина усмехается.

– Посмотрим.

Крик Нартова на русском:

– Фёдорыч! Готово! Запускать?

Киваю.

– Запускай, что с тобой делать. – Лине, по-немецки – пойдём, посмотрим?

Она лукаво на меня смотрит.

– А это не опасно? Я ведь тебе обещала.

Пожимаю неопределённо плечами.

– Если котёл взорвётся, то он за каменной стеной в соседнем сарае. Вряд ли он так взорвётся, что поразит нас. А, вообще, не должен. Проверяли и испытывали. Это, моя любовь, механика, а не химия твоя непонятная.

Смех.

– Ой-ой, сколько раз за год взрывались твои машины?

– Не придирайся. Это были эксперименты. Так, что там, Степан?

Переходить на русский я уж не стал. Нартов прекрасно говорит по-немецки. Как, впрочем, и все вокруг меня. Даже Императрица в присутствии Лины. Язык – это средство коммуникации, а не самоидентификации.

Мне он удобен. Для меня здесь – это второй родной язык. А, может, и первый, с учётом того, что я попал прямо в Киль, а не в Москву. Да, и, образование я в этом времени получил на немецком. Ряда привычных мне слов в русском языке середины XVIII века просто нет. Зачем ломать комедию с патриотизмом на бытовом уровне? Я же не на площади выступаю.

– Запускаю!!!

Где-то за стенами сарая ахнуло, чухнуло, пыхнуло, раздался гудок паровоза, которого ещё нет, дальше чем в проекте.

У нас сегодня пробник. Непрерывного производства пока нет. Не освоили. Но движемся. А пока сетка, ткань, листы будущей бумаги в виде целлюлозы. Отжим. Пресс. Сушка. Резка.

Лист. Лист. Лист.

Появился Нартов.

– Здравствуй, Лин.

Кивок.

– Здравствуй, Степан. Ну, что? Получилось?

Тот усмехается, размазывая масло с рук по своей морде лица.

– Да, вроде. Даст Бог. Нужна России бумага. Надо делать.

Киваю.

Да, бумага России нужна. И на стадии монтажа у нас целая производственная паровая бумагоделательная линия. Непрерывная. Немножко опередим прогресс. Ну, буквально на полвека. Жалко, что ли?

А бумага – это вещь в себе. Сама двигатель прогресса. Образование. Библиотеки. Учёт. Чертежи. Бумажные ассигнации в конце концов.

На фото: Модель бумагоделательной машины непрерывного действия Fourdrinier

на бумажной фабрике Frogmore

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 2 августа 1744 года.

Я, в своём далеком будущем, часто задавался вопросом, почему писатели так любят переносить всяких попаданцев во всякого рода правителей, а не в мастеровых или крестьян? Ну, ответ, в общем-то, очевиден. Читатель хочет ассоциировать себя с героем с большой буквы, а не пьянчужкой-крестьянином, который на бровях каждый Божий день приползает домой и избивает свою жену. А так – рыцари, романы, красота куртуазности.

Но, есть и другой аспект. Крестьянин ничего не может изменить в истории, будь он трижды Ломоносовым. Без весомой протекции сверху, это просто невозможно.

Михайло Васильевич приехал к обеду и был радушно принят. Старый друг семьи, столько времени прожили и проработали под одной крышей Итальянского дворца в Петербурге. С Линой у Ломоносовых были чудесные отношения, что и не удивительно, ведь мы с моей, тогда ещё будущей, женой вытащили (буквально вырвали) маленькую Катеньку Ломоносову с того света.

– Как дела, Михайло Васильевич?

Профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета степенно раскрыл папку с бумагами.

Я внутренне усмехнулся. Как юлили на его защите недоброжелатели из немцев, но проголосовать против никто не посмел. Три новых химических элемента. Водород, Кислород и Азот заставили говорить всю Европу о Санкт-Петербургской Академии. Тут, если мы злопыхателям отставку дадим, так не факт, что потом, где за границей в приличное место примут. Так что Михайло у нас теперь «доктор философии». Потому как кроме докторов богословия, права, медицины и философии в этом мире нигде нет других докторов наук.

Отыгрались, впрочем, немцы на Университете. Сентябрь на носу, а толком же ещё ничего нет. Академия не торопится свой университет в свободное плавание пустить. Бегают как заведённые ректор и некоторое количество энтузиастов. Здание нашли, скоро холода, а у нас там конь не валялся. Да и оборудование пока только в Академии и есть. Там же есть и преподавательские кадры. Кадры недовольные, но какие уж есть.

Но, как известно, дорогу осилит идущий. Хотя, в нашем случае, дорогу осилит ползущий. Но, надо же что-то делать!

– Государь, заявки возможных новых студиозусов уже есть. Часть уже допущена к испытаниям на поступление. Но, университету многое нужно для начала учебного года. Сожалею, но ведомства Её Императорского Величества крайне нерасторопны в этом деле.

– Миша, со всем уважением, давай пока без умных бумаг. А то прямо челобитную принёс. Что надо?

Усмешка.

– Пётр, друг мой. Нужно – всё.

– Чай будешь?

– Буду.

– Вот и славно. Сейчас заварю. А ты быстро придумай мне конкретный ответ, который ты хочешь от меня получить.

– Дело не хитрое. Я ж зачем-то приехал к тебе.

– Рюмочку?

Михайло лишь покачал головой.

– Давай вечером. Ты ж не выгонишь меня в ночь из Ораниенбаума?

– Тебя – нет. Но, в целом, так чаще всего и бывает. Но, не для друга семьи.

Чай подан.

Ломоносов вдыхает аромат.

– Божественно. Как Лина?

– Вашими молитвами. Всё хорошо. Она скоро подойдёт. Пока разбирается с бумагами по Петербургским богадельням, а там, сам понимаешь, дел невпроворот. Матушка же там экономию навести хочет. Ищем вот ещё где взять денег на Сиротский дом. Мы-то дадим, но это же не вариант на постоянную основу. Нужно искать благодетелей среди общества. Меньше на балы и кутежи потратят. Уверен, что Лина рада тебя будет видеть.

– Жена моя передавала вам искренний привет. Она каждый день молится о вашем здравии.

Киваю.

– Спасибо, Миш. Ей тоже привет от нас с Линой. Так на чём мы с тобой остановились?

– На проблемах. Пётр, прости, но мы не готовы к открытию университета.

Вот тоже мне новость.

– В чём проблема? Только, прошу тебя, как друга, давай без фантазий типа «во всём». Ты бы не приехал ко мне, если бы не имел своего видения решения.

– Деньги и кадры. Студиозусы в первую очередь. Охочих-то, да разумных, и так, со всей страны везем. Но, сколько их возьмёшь на казённый кошт? Ассигнований нет толком. А богатая публика особо учиться не хочет. Как, минимум у нас. И в России вообще.

Пожимаю плечами.

– Только в деньгах вопрос?

– Не только, – вздыхает Михайло, – немало способных, но, малограмотны они. Сразу Университет не потянут.

– Эка невидаль, ты же сам этот путь прошел.

– Вот и хочу, чтобы учёба их, как у меня, надолго не затягивалась.

– Что предлагаешь? – смотрю на Ломоносова.

Он вздыхает.

– Школу бы какую для взрослых измыслить, чтобы мы могли там учить, а то, прости, не все как я, не готовы сидеть с малышами.

– Так, тебя же не это не остановило, Михайло?

– Меня да, но многим уже самим семью кормить, – досадует ректор, – даже на казённый кошт они учёбу с работой не потянут.

Да, вопрос. Нам нужны специалисты. Как можно скорей. И если с азов начинать, то до выпуска лет десять ждать придётся. А вот взрослые охотники, даже малограмотные, года за два-три в той же механике разберутся.

– Давай сделаем так, Миш, – решаюсь я, – посмотри сколько у тебя таких набирается, подумай кем они могут работать в университете или на наших предприятиях, и организуй вечерние подготовительные курсы, а потом вечерний факультет, денежку на их работу тебе казна выделяет, или я, допустим. В разумных пределах, понятно. Ну, если у кого будет с семьёй там совсем туго, то и жену его куда прими. Мало ли работы в наших пенатах. Хоть и полы мыть. Тоже деньги в семью. Даром деньги не раздавай. Я против такого. Со своей стороны, могу пособить продуктовыми пайками со своего хозяйства здесь. Обсчитай всё, – завершаю тему, – не шикуй, но и не скупись, включи и то, что этих по взрослой пайке хотя бы вечером кормить надо. Будущий учёный, как и художник, должен быть голодным. Это верное утверждение. Но, не до полуобморочного состояния и чтоб дети его не грызли подоконник от голода.

Михайло подобрел. Ему то детине двухметровому приходилось детскими порциями довольствоваться когда-то.

Потяну ли сие? Матушка денег не даст. Это моё баловство. Мои фабрики и мануфактуры только стали давать рост. Мои крепостные деревни под Москвой и Петербургом не давали столько наличности, чтобы я вот просто так мог выдернуть. Сумма, конечно, небольшая, но внеплановая. Их же там будет не два студента. Или переносить открытие «рабфака» на год, пока я не поднакоплю «жирка». А не хотелось бы, раз уж затеялся раньше плана. Повёлся на уговоры Ломоносова на свою голову. Знал же, что ещё год нужен.

– Ты только всё продумай, и не спеши, – остужаю порыв Ломоносова, – до начала занятий на дневном две недели, а вечерний мы можем и в октябре открыть, как раз и лаборатории поспеют.

Ректор кивает головой. Грустит. Но, довольная улыбка у него не сходит с лица. Ничего, вот сейчас ещё супруга моя его запросы проредит.

– Здравствуй, Миша.

Ломоносов тут же перешёл на немецкий.

– Здравствуй, Лина.

Они расцеловались.

– Как дома?

– Всё, хорошо, Лин, спасибо. Лиза передавала тебе привет.

– О, спасибо. Ей тоже.

– Передам.

– Отобедаешь с нами?

– С удовольствием.

Лина дала распоряжения и вновь вернулась к нашему гостю.

– С чем к нам?

– Денег хочу.

Моя жена лишь улыбнулась.

– Неожиданно. На балет, наверное?

– А на что же ещё. Только на балет. И башню хочу построить. До неба. Чтоб красиво было. И все чтоб завидовали. И солдата внизу. При орудии. Чтоб все знали, что обязательно надо завидовать сему факту.

Лина поглядела на меня.

– Бредит Миша? Что хочет? Переведи на нормальный язык.

Пожимаю плечами.

– Денег. На университет. И студиозусы голодные. Я пока не видел смету расходов. Уверен, что Миша не стал скромничать. Как, впрочем, и всегда.

Взгляд на Ломоносова. Тот зачастил:

– Лина, все бумаги есть. Пётр не пожелал их пока смотреть.

Усмехаюсь.

– Ну, ты ещё моей жене на меня пожалуйся.

– Возражаю! Я о науке и образовании пекусь!

– Ага. Исключительно. А то верну я тебя обратно в Итальянский Дворец и будешь там колбы мыть.

Кивок.

– И это тоже. Эх, душно мне!

– Окна открыты, если что.

– Прыгнуть?

Пожимаю плечами.

– Тут первый этаж. Твой эпатаж не произведёт на нас с Линой никакого впечатления. Ладно, давай свои бумаги. Ты ж не отвяжешься.

– За тем и приехал, Государь!

– Угу. Переться в такую даль… Денег все хотите или смерти моей.

– Я твоей смерти точно не хочу!

– Ты не один на белом свете. Давай уже опусы свои.

Получил. Посмотрел.

– Однако!

– Так, там ещё ведь и на лаборатории, и на оборудование. А так, там всё скромно.

Отдаю папку Лине.

– Жена, глянь и дай этому нахалу по голове этой папкой.

Великая Княгиня Екатерина Алексеевна бегло просмотрела бумаги.

– Миша, имей совесть. У тебя же есть запасной вариант? Давай его сюда.

Нехотя (с видом оскорблённого научного достоинства).

Горестно:

– Ну, есть. Вот. Без ножа, Лина, без ножа…

Лина пробежала глазами.

– Скромнее.

Вздох.

– Рвёшь по живому. Бог свидетель!

– Бога оставь в покое, Ему и без твоих причитаний есть чем заниматься. Если бы не моя дружба с твоей женой, я бы тебя уже удушила за такие запросы. Предокончательную бумагу можешь даже не показывать. И пару вариантов перед нею. Если ты не помнишь, то это наши с Петром личные деньги, а не казённые ассигнования.

– Понимаю. Вот.

Скептический взгляд.

– Не знаю. Посмотри сам.

Смотрю.

– Миша, тебя пчелы покусали на пасеке?

Короче говоря, через полчаса препирательств хмурый, но довольный Михайло Васильевич Ломоносов изволил повторно согласиться откушать, урвав искомое. Получил далеко не всё, что хотел, но и больше, чем рассчитывал.

Научный жук.

Обед был подан на четверых.

Ломоносов с любопытством смотрел, как я и Лина общаемся жестами с Катюшей. Наконец спросил:

– А как вы знаете язык для неё?

Каролина пожала плечами.

– Это Пети изобретение.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 12 августа 1744 года.

Мы с Линой сегодня в роли садовников. Нет, у нас есть и штатные садовники, и, вообще, подаренный Матушкой, по случаю свадьбы, огромный дворец и необъятный дворцово-парковый ансамбль не испытывают недостатка ни в рабочих руках, ни в деньгах на его содержание. Дворцовое ведомство весьма-весьма щедро нас финансирует. Я даже большой ремонт и перестройку затеял. Но, я не об этом. Это наш с Каролиной сад и у нас сегодня огромный личный праздник – Зелёная свадьба, как сказали бы в моё время.

Первый месяц со дня нашего венчания!

Почему мы в саду, а не в ресторане? Ну, хотя бы потому, что ресторанов тут как-то нет. Почему в праздник копаемся в земле и возимся с кустами, деревьями и цветами? Можем себе позволить и такое, ведь праздник. Наш праздник. Наш сад. И наши цветы.

Обращаюсь по-русски:

– Екатерина Алексеевна, можно обратить ваше драгоценное внимание на персону своего мужа?

Лина разгибается от стрижки куста и оборачивается.

Букет роз. Красивый в меру. Не Голландия, конечно, но сорванный своими руками только что. Прямо здесь, в саду.

– Любимая моя, с праздником!

Она принимает букет и вдыхает аромат цветов.

На немецком:

– Ой, Петер, любимый, ты не забыл!

– Как я мог забыть о нашей первой дате! Почти годовщина!

В России этой традиции ещё нет. Ну, и что?

– Спасибо, любимый.

Нежно целуемся в райском собственном саду.

Шелест травы за спиной. Оборачиваюсь. Анюта – моя, точнее сказать, наша с Линой горничная.

На русском:

– Да, Аня.

– Государь, стол накрыт. Будут ещё приказания?

– На троих?

Кивок.

– Как вы и приказали.

– А где Катя?

– Бегает с щенком по аллеям сада. Позвать?

– Позови. И щенку миску с едой сделай, чтоб не скулил у стола.

Горничная ушла, а мы с Линой остались.

Жена улыбается. Лукаво вопрошает на немецком:

– Так на чём мы тут с тобой остановились?

– Поцелуйчики.

…

Сад. Праздничный стол на троих. Анюта привела Катю с собакеном. Леопольд вилял хвостом и законно надеялся на что-то вкусненькое с барского, точнее с Цесаревического, стола. Миска миской, но ведь на столе тоже вкусно пахнет.

Конечно, он своё получит. А Катя взобралась на стул.

На русском:

– Катюш, что тебе положить?

Показываю щепотку пальцев к своему рту и указываю на стол.

Девочка кивает и указывает на вкусняшки. Лина улыбается и накладывает ей в тарелку. Катя слышит всё хуже, и, как следствие, плохо говорит. Удар головой об каменный пол во время восстания Гвардии против узурпаторши (её матери) не прошёл даром.

Потенциальная Императрица Всероссийская Екатерина Вторая, с аппетитом и удовольствием вкушает пирожное и запивает его свежим ягодным соком.

Будущая Императрица Екатерина Алексеевна потчует воспитанницу вкусностями.

Императрица Елизавета Первая сейчас, вероятно, у себя в Зимнем дворце и правит Империей.

Да, после официальной смерти её старшего брата Ивана Третьего, именуемого в моё время Иваном Шестым (спасибо верноподданническому прогибу Карамзина), она – потенциальная Императрица. До меня. Со мной. Вместо меня. Тут, как Бог даст.

Почему Катя у нас в семье? Ну, кроме известного христианского человеколюбия? Потому, что это малолетнее чудо – наш смертельный враг. Она – наш приговор, вдруг что. Если Старшая Ветвь и заговорщики вокруг неё решат избавиться от представителей Младшей Ветви. То есть от нас и от меня лично.

Катя – наша смерть. Ну, для Лины, может быть, она – просто вырванный язык и монастырь где-то в глухой Сибири, но, для нас с Матушкой – точно плаха. Или просто удавка. Поэтому эта милая девочка здесь, в этом уютном саду, и уже стала частью нашей с Линой семьи.

Катя уже освоилась и даже не плачет. Говорить ей трудно, но от фактически глухой другого ожидать невозможно. Я с ней усиленно учу жестовый язык, надо же как-то общаться с воспитанницей. Учу буквам. Она совсем не дура, хоть и мелкая. Схватывает всё буквально на лету.

Лина спросила у неё, что ей ещё предложить. Жестами, понятно. Она тоже быстро учит язык, благо носитель языка (я) сидит рядом.

Катя кивнула и указала на блюдо с клубникой со сливками.

Конечно, тут же получила. Даже собакену кинула, но, тот, почему-то, не стал есть клубнику. Лизнул сливки и всё. Пришлось бросить ему кусок балыка.

Мы занимаемся с ней.

Многие люди думают, что глухонемые не слышат звуков. Это так, но, не совсем. Некоторые не слышат совсем, но прекрасно ощущают низкие частоты. Другие их даже слышат. Можно сколько угодно петь песни им прямо в ухо, и они ничего не услышат, а вот гул далёкого самолёта в небе – услышат. Сам за единокровной тёткой не раз такое наблюдал. Дед до войны от бабки ушел, но успел, до своей героической гибели под Москвой, брата и сестру моей маме заделать. Вторая жена деда умерла в сорок втором, тысяча девятьсот, который. Дочь её Лизавету, двухлетнюю, потерявшую слух после скарлатины, забрала моя бабушка, а сына приняли к себе родственники их матери.

Баба Инесса даже в школу для глухих перешла тогда. Потом она лет десять ею руководила. Так и получилось, что бабка учила тётку Лизу и меня языку жестов с двух лет вместе, да и потом я у неё бывал в школе часто.

А Катенька не совсем ещё глухая. И, честно сказать, я не знаю, до какой степени прогрессировала её глухота на самом деле. Медицина тут – одно название. Тем более, как тут опираться на какие-то мутные записи непонятных авторов.

Для них – глухая и глухая. Было бы сказано.

Просвещённый XVIII век тёмен в своей сути. Вот в массовом сознании немцами считаются все, кто из Европы и не говорит по-русски. А итальянец ты, испанец, француз или англичанин – без разницы. Все сплошь немцы.

И, конечно, вероисповедание. Собственно, наций ещё нет, как таковых. Поэтому так легко меняются флаги и верность службы для дворян. Нет Наций. Просто нет. Язык есть, но многие знают много языков. Служат конкретной короне и государю. Особенно, если корона, которой ты теперь служишь, лояльно или терпимо относится к твоей религии.

Но, условный православный грек или грузин – он ведь почти русский. Даже если ты его не понимаешь. А самый верный Русской Короне Миних – подозрительный немец. Да, что там Миних. Я сам тому пример. Для масс и общества Лиза – русская. А я – немец. И ничего с этим не поделать. И Лина – немка. Хоть мы и приняли православие.

К чему я это? С чего завёлся?

Да, ни с чего, собственно. Читал вечером донесения. После высылки Шетарди кучка, которая кружила вокруг француза, начала примыкать к моей Голштинской Партии. Да, есть и такая. Сбиваются в кучу немцы и европейцы. А я, типа, их лидер и защитник их интересов. Смешно, но, политика и интриги вещи совсем не смешные.

Или вот пример. Мы прекрасные друзья с Лёшей Разумовским, Князем-Супругом Императрицы. Мы часто вместе играем в шахматы или в кости. Болтаем. Пьем. Обсуждаем всяко-разно. Но, он – лидер Русской Партии при Дворе, а я, соответственно, лидер Немецкой.

И гнобившие Ломоносова немецкие академики считают меня своим, а вот Русская Партия – совсем не обязательно.

И будете смеяться, но, я до сих пор говорю по-русски с акцентом. Не могу перестроиться на местный диалект, коих так много. Поэтому, всё списываю на то, что русский язык для меня не родной.

Утром проснулся и вдруг поймал себя на мысли, что сегодня с утра я думаю на немецком. Нет, в основном, конечно, я думаю, на родном мне русском. НА ТОМ РУССКОМ. Из моего будущего. Но, факт есть факт – на немецком я тоже думаю. Равно. Про Лину и говорить нечего.

Для всякой династической генеалогии и геральдики мы с Линой и дети наши вовсе никакие не Романовы.

Гольштейн-Готороппы.

Лина ещё и из Гессенского ответвления Лувенского Дома, а те пошли от лотарингских Ренигардов… Ни разу не славян, а вполне, по прародительнице, настоящих Каролингов… Тех самых. От Карла Великого. Мы, Ольденбурги (в моём лице), попроще чем Род Лины и на двести лет «моложе». Но, тоже скорее фризы, как и сам Рюрик, чем венеды.

Но, ведь Рюрика призвали? Чем я хуже Рюрика? Или Рюрик не русский? Хоть и варяг.

Запутано всё. В моём будущем патриотам было легко рассуждать. Этот русский, а этот – нет. А как понять? Ссыльный Миних – русский или немец? Или русский немец? Или… Короче, потри русского и увидишь татарина. Или немца. Или шведа. А шведа потрёшь – русского отыщешь.

Может финны меня и приняли, что для них я не русский Цесаревич, а вполне себе европейский монарх. Пусть и не такого уж большого герцогства. Но, зато, вполне понятный.

И я не думаю, на каком языке я говорю в данный момент. Знаю эти языки примерно одинаково и говорю на них примерно одинаково.

Вопросительно смотрю на Лину.

– Вина?

Любимая жена отрицательно качает головой.

– Лучше чаю.

После свадьбы Лина не пьет спиртное. Делает загадочное лицо и улыбается. Ну, дай Бог, как говорится. Она дипломированный доктор и знает, что делает. Я тоже, как вы понимаете, стараюсь. Империи очень нужен Наследник. Или Наследница. Тут уж как Господь решит.

Общество патриархально. Антон Ульрих показал всем, что не сможет страной править русская по крови баба, при которой в мужьях числится заморский принц. Дед понимал это. И Анна Иоанновна понимала. Тётка потому меня в Наследники и вытащила, вместо того, чтобы себе иностранного царственного жениха искать.

В общем, мы с Линой заняты важнейшим государственным делом.

Да, я являюсь Наследником Престола Всероссийского, но, и у меня должен быть свой Наследник.

У нас, слава Богу, Империя, и, слава Богу, монархия. Определённость наследования власти должна быть очевидна подданным.

Проблему со Старшей Ветвью нужно как-то решать и Лисавета работает над этим. Иоанна уже похоронили.

Да. Нужно решать.

Потенциальная Императрица Катюша, с аппетитом поедающая клубнику, не даст соврать.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 17 августа 1744 года.

Я нашел Лину в саду. Погоды стоят хорошие, чего не посидеть в кресле-то?

– Здравствуй, Петер. Ты как-то утром внезапно исчез, а я проснулась и тебя нет. Что-то случилось?

Целую её губы (или её в губы?).

– Нет, любовь моя. Просто не хотел тебя будить. Прошёлся по округе с собакой и ружьем. Ефимыч составил мне компанию. Места тут дивные, особенно, если их хорошо знаешь, а наш егерь знает их очень хорошо. Подстрелил вот две куропатки.

Показываю связку трофеев.

Жена усмехается:

– Ты лично подстрелил, или доверил Ефимычу?

Устало опускаюсь в плетённое кресло. Набегался с утра по здешним лесам.

– Довольно обидны ваши слова, сударыня. Зачем бы мне эта рисовка? У Ефимыча, как раз, полная сума. Я же охотник весьма посредственный, что бы обо мне мои подданные не говорили, и как бы мои подвиги под Гельсингфорсом не превозносили. Единственная удачная охота для меня – это приз женитьбы на тебе.

Лина встала со своего кресла и подняла мою тушку из моего.

– Так я твой приз?

Сказано томно и игриво. Настроение у неё хорошенько хорошо неудовлетворённое.

Киваю.

– Лучший на земле. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

– Не богохульствуй. Гордыня – смертный грех.

Долгий поцелуй.

– Уходим или приказать подать чай?

Качаю головой.

– Уходим. Они всё равно не умеют готовить вкусный чай…

…

Через пару часов, когда все наши внутреннесемейные процедуры были в целом завершены, мы вновь вернулись в наши кресла в уютном саду.

Чай я таки заварил собственноручно и можно было наслаждаться моментом.

Княгиня поинтересовалась:

– Ты вчера ездил в Петербург. Вернулся поздно и я уже спала. Что-то случилось?

Неопределённо пожимаю плечами, стараясь не расплескать чай из чашки.

– Солнце, как ты знаешь, Матушка наша на сносях.

Кивок.

– Знаю. Сама такая.

– Я люблю тебя и жду благополучного разрешения от бремени.

– Я каждый день молюсь Богу и Богородице об этом. Так что там Матушка?

– Даже не знаю что и сказать. Просто срок подходит. Пора ей вот-вот. Но, Матушка слишком набрала вес опять. Даст Бог, всё пройдёт хорошо. Но, она волнуется. Меня к себе она не подпускает, у неё собственные Лейб-Медики и Лейб-Акушеры. Поэтому я могу судить только с их слов, а мне, как ты понимаешь, всего не говорят. Этика, врачебная тайна и всё такое. Не дай Бог что, я даже не имею всей полноты картины.

Лина помолчала. Любой доктор, прежде чем назначить лечение, выясняет всю предысторию, включая что пил пациент, что ел, когда и как ходил в уборную. И всё прочее. Какое лечение было назначено ранее, что пациент принимал в этот день и ежедневный курс лечения. Фамилию лечащего врача, и, желательно, его профессиональную репутацию. Быстрый опрос. Симптомы. Личная пальпация тела пациента. А уж предродовая беременность…

Делали ли всё это с Императрицей? Вероятно. Но, это не точно. Это не первые её роды. Но, Петер чем-то явно обеспокоен.

Великая Княгиня невольно положила ладонь на собственный живот.

«Пресвятая Богородица, помоги Матушке. И мне помоги. Я тоже очень боюсь. Уповаю на Петера, науку и на Тебя, Пресвятая Дево».

Лина каждый день в храме. И молится ночью пред иконами. Когда-то она даже фрондировала своей образованностью. Но, стоило ей понести, как всё в её душе поменялось. Да, она медик и учёный. Но, она и женщина. Сосуд для Плода. Она – Носительница будущей Жизни.

О том молитвы её.

Петер так ждёт и надеется.

Важно ли это для него политически? Да, важно, но Каролина была уверена, что Петер думает об этом в самую последнюю очередь.

Прибежала Катенька. Точнее, первым прибежал её мопс, убегая от своей хозяйки. Той было весело, и девочка даже не подумала поздороваться. Просто ухватила яблоко из чаши с фруктами и убежала за собачкой своей дальше. Ей можно. Да и взрослым тоже. Успенский пост кончился, сегодня уже Хлебный спас.

Проводив взглядом воспитанницу, Петер заметил:

– Вроде, освоилась?

Лина кивнула.

– Дай Бог.

Интересно, как там её брат?

Кто для них Катенька? Ну, если выбросить из головы всяческий мусор о том, кто, как и при каком условии будет наследовать Престол, вдруг что? Нет, Лина вовсе не воспринимала Катеньку, как свою дочь. Её статус в семье ясен и определён изначально – воспитанница. Родня. Но, не дочь. Но, хорошая и умная девочка. Очень несчастная по жизни. И не она в своих несчастьях виновата. В Европе бы её уже давно задушили подушкой. Нет ребёнка – нет проблемы.

Но, Матушка и Петер слишком порядочные и Богобоязненные люди, чтобы просто приказать убить ребёнка. Петер зимой ей задал прямой вопрос – готова ли она приказать задушить Катеньку? Нет. Она не смогла.

Господи Боже, почему власть так жестока? Чем выше поднимаешься, тем беспощаднее. Это кара Твоя, Господи? За гордыню нашу? Возомнили о себе?

Но, они ведь не безжалостные твари. Даже Матушка не смогла просто взять и убить детей Леопольдовны. Та же Катенька бегает в цветущем саду за своим мопсом, а не лежит в могиле. Хорошо если мраморной, а ведь вполне могла лежать и в придорожной канаве, как мёртвая крепостная потеряшка. Без отпевания. Закопали бы. И не искал бы никто. Но, Петер решил взять опасную девочку к себе. И воспитывать, как собственную дочь.

– О чём задумалась, любовь моя?

Петер явно заметил её настроение и ему не понравилось.

– Думаю вот, что заказать тебе на обед. Или самой приготовить?

Но, муж не был преисполнен игривости.

– Ты, как себя чувствуешь? Запахи всякие не беспокоят?

Жена Наследника Престола покачала головой.

– Пока нет. Даст Бог, я переживу начальную стадию беременности без этого. Но, на всё воля Его. Я выдержу. Не волнуйся.

Ураган, именуемый Катенькой, вновь ворвался на поляну. Куда делось яблоко осталось невыясненным. Девочка на секунды остановилась у стола, нахватала в рот клубники и побежала дальше.

Лина усмехнулась. Нет, она грешит. Катенька – хорошая девочка. Умненькая и даже красивая. А не слышит, так на всё Воля Господа нашего.

– Скажи, любимый муж, а как ты относишься к ма́ульташен, хмм, пельмен’йам⁇

Распогодилось. Мы перенесли трапезу в дом. И только подали чай, прилетел запыхавшейся вестовой.

– Ваше Импе…ратоской Высочество, – глотая воздух начал он, – Петербурх топит!

– Седлайте коней, – кричу появившемуся за гостем шталмейстеру, – верховых! Быстро!!!

Останавливаю жестом Лину.

– Присмотри здесь за всем, дорогая, – ей таких зрелищ сейчас не надо. Гибнущая под водой столица – это не райские кущи обозревать. Пусть с Катенькой мопса гоняют по саду.

А мне пора. Я – Цесаревич, и не Царское это дело, когда твой город топит, чаи гонять.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 8 сентября 1744 года.

Сегодня у меня выходной. Суббота. Осенины – Рождество пресвятой Богородицы. Государыне по всем срокам на следующей неделе рожать. Вызвала-таки она с утра Лину посоветовать что, или посоветоваться по поводу чего-то. А Разумовский сегодня вот у меня. Мы вместе выгуливаем наш детский сад. Катенька с Марийкой Закревской бегают за мопсом. А мальчишки при нас. Мишка Разумовский, с кузенами его Андрейкой и Савкой, заворожено смотрят как я из бумаги будущий планер ножницами режу. Ещё в мастерскую за рейкой и клеем человека послал. Как-то спонтанно тут у нас небольшой мальчишник образовался. Провожаем компанией «усатых нянь» Бабье лето.

Три недели были не дай Бог. Санкт-Петербург сильно затопило. Всего-то часа три непогоды. Когда я доскакал, вода уже стала спадать. Но, дома в низинах разрушены, люди и скот потопли. Пришлось натуральный Лагерь спасателей МСЧ с ходу создавать из местных и подручных сил. Но, вроде, справились. Сегодня вернулся, увидел счастливых детей и отлегло от сердца.

Захотел им по своей старой пионерской памяти складные самолётики из бумаги показать. А не заладилось. Бумага нынче тяжелая и плотная. Не летят самолётики. Камнем падают в землю. Как и всё в моём прогрессорстве. Вроде и знаешь как сделать, но не летит…

Зато вырезные модели и крыло для планера из плотной бумаги должны быть хорошими. Мой вожатый из кружка «Юный моделист» не даст соврать. Ну, когда родится. Если родится. В любом случае не вижу смысла два века ждать. Небо нам раньше покорится.

Делаю четыре самолётика. Один с «шасси». Подзываю пацанов. Отдаю первый Савке. Он радостный. Перестал меня бояться. А то, прошлый раз, я сделал ему больно. Пришлось нам встретится по циркумцизийному поводу. Ему, закономерно, не понравилось. Но, слава Богу, Савка жив, здоров, бодро лопочет на своей смеси германского с малоросским.

– Дяку дир фетер – говорит бастард мужу сестры Разумовского скромно.

Раздаю самолетики его братишкам.

– Не торопитесь, сейчас покажу, как самолётики запускать.

Кивают Мишка с Андрейкой.

Беру руку Савватия, ставлю с моделью как надо.

– Держи, потом так же, как я запустишь.

– Добре фетер, – кивая говорит Савка.

Плавно запускаю свою модель. Её подхватывает ветерок. И несет в даль.

Детвора восторженно смотрит. За моделью устремляется с лаем Лео, а за ним весело визжа и девочки.

Мальчишки запускают свои. Андрейка спешит и встречный поток быстро прижимает его «борт» к земле. У Мишки лучше. Его модель нарывается на встречный ветер и стоит нескорое время на месте, прежде чем упасть. Савка же подзадержался, выполнил всё как показал в точности и в поток попал. Так что его лайнер поднимает высоко и летит он метров тридцать падая у ног спешившего к нам Степана. Тот подносит к нам самолётик. Вижу, что его глаза горят. Похоже, что зря я обещал его жене «отдалить Стёпушку от шаров этих». Но, самолёт же, не шар? Да и планер тоже. Так что, прости Катарина, так получилось.

– Горазд ты Петро, диковины разные выгадывать, – говорит, поглядывая за детьми Алексей Григорьевич.

– Да Ваше Имперское Высочество, – поддакивает Нартов, – это же каким розмыслом надо быть, что б такое из бумаги вырезать?

– Да полно вам, там же всё просто.

Мужики скептически кивают мне головами. Нартов отдаёт самолётик Савке. Тот стремглав улетает к товарищам, которые уже с девчатами начали соревнования на полётную дальность.

– Я тут рейку, как просил и клей принёс, – отрывает меня Степан от наблюдения «гонок».

– Давай, сделаю я и тебе, планер, – говорю я улыбаясь.

Быстро вырезаю крылья, киль, фюзеляж. Из бумаги, она у меня плотная. Так что центровка не должна нарушится от того, что нос не из фанеры. Которой здесь нет. Тоже придется делать.

Склеиваю, соединю. Вот он родной «1953»!

Ну, почти.

Здесь «1744» будут звать модель.

Мальчишки осерчали на девчонок. Леопольд умудрился уже второй самолётик на лету порвать. Мишка наседает. Савка же закрывает сестру и «сестру». Андрейка мал что б понимать. А у Савки похоже чуткое сердце.

– Мишка, кончать бузу! – кричит Разумовский.

– Идите новую модель смотреть, – говорю громко.

Назревавшая ссора сворачивается, и все дети бегут к нам вместе.

Подсохла. Под внимательным взглядом Нартова проверю центровку. В фюзеляж приходится немного ещё бумаги добавить. Готово.

– Степан, подержи мопса, – говорю Нартову.

Тот берёт Лео на руки, и пёс начинает его вылизывать. Катя смотрит на щенка. Тронув, подзываю её. Руками объясняю, что сейчас вместе будем модель запускать. Она не сразу понимает, но радуется. Принимаю её на плечо. Тяжёленькая уже. Поднимаю модель. Вкладываю её в руку «дочки». Фиксирую своей. На попутный ветер запускаю.

Катя смотрит заворожено. И Мишка с Андрейкой, и Севка. И Андрей Григорьевич со Степаном. Да что уже там, и я сам. Ветер как по волнам несёт мечту детства.

И моего. И их теперь тоже.

Не знаю увижу ли сам. Но эти дети будут летать. Всё для их счастья сделаю. После своих будущих наследников, конечно.

1947 г.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 23 октября 1744 года.

– С чем пожаловал, повелитель Зла и Дух Теней?

Корф, конечно, не знает о Булгакове, не знает о Гёте, но смысл улавливает довольно точно. И чёрный плащ ему всегда к лицу.

– Я просто делаю свою работу, Петер. Ты же не выгонишь в ночь старого собутыльника?

– Николай, я всегда рад тебе. В конце концов, именно ты вытащил мою задницу из Гольштинии.

Усмешка.

– И, заметь, доставил твою задницу в Петербург без единой царапины. Ты даже не отравился по дороге.

– О, да. Не то что покойный де Брилли.

Кивок.

– Да, скушал видно что-то скоромное. Не зашло в организм.

– Скоромное – это ты имеешь в виду ту лошадь, которая его лягнула, так что бедный французишка помер к утру? В организм не зашло, но организм ему напрочь отбило.

Граф пожал плечами.

– На всё воля Божья.

– Так с чем пожаловал? Не поверю, что в гости или мимо ехал. А вот, кстати, и моя супруга. Дорогая, позволь тебе ещё раз отрекомендовать подполковника графа Николая Корфа.

Лина кивнула.

– Здравствуй, Клаус. Отужинаешь с нами?

– Конечно. Почту за честь.

…

К итогу ужина я вновь повторил вопрос:

– Так что, Никки?

Граф промокнул салфеткой губы.

– Матушка хочет устроить встречу 1745 года от Рождества Христова в Ораниенбауме. То есть у вас. Со всеми гостями и всем, что причитается.

Интересное кино. С чего такая честь?

Дворец у меня Большой, но, я здесь проторчал всё лето. Насекомых откормил. На зиму, (пока Итальянский мой перестраивается) матушка, месяц как, отписала мне бывший дворец Остермана на Сенатской площади. А теперь значит привязывает меня здесь?

Корф завершил мысль:

– Вот ОНА меня и прислала. В части поговорить и обеспечить безопасность.

Интересно, а ОНА не могла мне это сказать лично? Я почти каждый день у неё бываю. Вчера вот крестили сестрёнку двоюродную мою – Анну. А тут вдруг целый Корф.

Опять игры. Опять. А Корф… Ну, что Корф? Самый доверенный человек Императрицы. Да и Ушакову пора на покой из его Тайной Канцелярии.

– Никки, составишь мне спарринг с утра? Давно не было достойного партнёра.

Граф с сомнением смотрит на меня.

– Только на тренировочных шпагах. Не на рапирах. Порежешься ещё, а я потом буду краснеть перед Матушкой.

Киваю.

– Что ж, изволь.

Отпиваю из бокала.

Да, время летит быстро. Особенно в юности. Вроде только приехал, а уже скоро Новый год.

Год 1745-й.

Глава 3 Год испытаний

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 12 февраля 1745 года.

Я смотрел в высокое окно. Прошло более полугода с момента катастрофического наводнения. Казалось бы – срок огромный. Тем более что столица не так чтобы уж сильно пострадала. Не термоядерный взрыв. Просто вдруг пришло много воды. Что такого?

Петербург до начала зимы так и не смог прийти в себя от шока и убытков. Зима покрыла всё липким мокрым снегом. Всюду лёд и тоска. Хорошо хоть Лина не ездит в столицу, ей на это всё в её положении смотреть совсем незачем.

А что я делаю здесь? Почему не под тёплым крылышком любимой жены, а езжу сюда почитай через день из Ораниенбаума, как на службу?

Собственно, а почему «как»? Или вы полагаете, что Наследники, герцоги и принцы не служат своему Отечеству и своей Государыне? Пусть не к девяти утра, но, как сказал бы Иван Васильевич в фильме: «У нас рабочий день ненормированный!» Это в контексте: «Вы думаете, нам, Царям, легко?» И ладно езжу, так я часто и на ночь остаюсь в Петербурге. И дел полно, и дорога бывает опасной. То грязь, то заносы, то лёд, то-то, то-сё.

А началось всё прозаически. С «приглашения» Матушки «попить чаю». В Царском Селе. После Великого Потопа Лисавет старается вообще не посещать Петербург. Тем более на сносях, а потом и с младенцем. Ну, куда тащить Анечку? В общем, «пригласила» меня Царица.

Слово за слово. Ну, как всегда. А потом вдруг (но какой-то «вдруг» я ожидал, зачем ещё такие церемонии?) Матушка и говорит:

– Петруша, я тобой недовольна.

Смиренно спрашиваю:

– В чём завинил я перед тобой, Матушка?

– Любимый город, который основал и лелеял твой Великий дед подвергся разору и упадку, а ты и в ус не дуешь. Приехал пару раз в свой Итальянский дворец, а так и сидишь в своем Ораниенбауме. А, хорошо ли это, Петруша? Мои и твои будущие подданные смотрят на тебя, оценивают. Спрашивают друг друга: «А хорош ли так Цесаревич? Достоин ли править? Способен ли? Или он просто дурачок?»

Не то, чтобы я ожидал такого наезда, но, он напрашивался. Ответ, в принципе, у меня был.

– Да, Матушка, виноват. Смиренно прошу простить. Однако, Матушка, столицей и округой, которая пострадала от потопа, управляют назначенные тобой люди и у меня нет сомнений в мудрости твоей Державной воли.

Финт был так себе, но, мне нужно было подвести Императрицу к конкретике. Вызвала она ведь не просто так. Фыркнуть она мне могла в любой момент, виделись мы с не просто часто, а очень часто. Но, вызвала. День-два решила не ждать. То ли ситуация назрела, то ли специально обозначила именно вызов на ковёр (она это обожает), то ли другие какие причины и расклады подвигли её на такое решение. А может, всё и сразу. Или просто проснулась в дурном настроении. Откушала тяжёлой вкусноты на ночь, хоть я и не рекомендовал. Но, кто я такой?

А, вот сейчас мы и узнаем, кто я такой сегодня.

Лисавет демонстративно хмурилась (а, может, и не демонстративно, кто её поймёт, она мастерица на такие игры).

– Петруша, я тебя позвала не для того, чтобы выслушивать от тебя льстивые речи. Я с болью смотрю на восстановление столицы и мне всё время хочется кого-нибудь отправить к Ушакову в гости.

Киваю. Дыба Тайной канцелярии – это аргумент. Мне не грозит, хотя судьба старшего сына Петра Великого, показывает, что и отец запросто может сидеть в пыточной, наблюдая, как пытают его сына и задавая вопросы и заговоре. Так это старший сын и Наследник, а что уж говорить о племяннике. И, вообще, нечего дразнить гусей. Лине скоро рожать, весной, а недовольная Императрица может изъять младенца «на воспитание», как поступила с Павлом, отняв его у меня прежнего и Кати-2. От того, что я не тот, и Лина не та Катя, по сути, ничего не меняется. Царица может так сделать. Историей доказано.

– Да, Матушка. Сам вижу всякие непотребства.

Раздражённо.

– Это очень хорошо, Петруша, что ты видишь, но, плохо, что ты ничего не делаешь!!!

Ого. Вот это наезд!

– Но, Матушка…

– Рот закрой!

Давно она со мной так не говорила. Что случилось? А поди знай. Возможные причины я перечислял только что.

Смирение и молчание. Нет, давно уже нет того взгляда преданной собаченции, виляющей хвостом перед Хозяйкой. Но, и нарываться не след. Как там? Приписывают деду, но, не знаю, кто сказал на самом деле: «Подчинённый, перед лицом начальствующим, должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».

Мне такой вид иметь было не нужно, но, и рот открывать тоже, когда Лисавет в явном раздражении.

– Я хочу создать Высочайшую комиссию по оценке ущерба, расследованию причин произошедшего. И для того, чтобы это не повторилось впредь. Моя воля – ты возглавишь комиссию.

А вот это… Ах, ты ж, умница наша… Подстава, так подстава… Красивая подстава, прямо скажем. Умеет Лисавета. Ох, умеет!

– Как прикажешь, Матушка. Но, ведь этим занимались назначенные тобой люди, как я могу оспорить твоё слово, ведь все они верны тебе и доверены тобой.

Это сложнейший и опаснейший момент. Да, такой, что…

Дело в том, что по факту всем этим занималась Русская Партия при Дворе и лично Князь-супруг Лёша Разумовский. И я, естественно, благоразумно отвалил в сторону, занявшись своими делами, коих было ничуть не меньше.

Но, видимо, что-то пошло не так. Да, столица в разрухе и на грани голода. Склады пусты, подвоз почти прекратился, порт не восстановили, рынки и лавки пусты. Как сказал бы классик, революционная ситуация налицо. Но, ведь там Лёша и Русская Партия! Матушка меня просто толчком в спину отправляет в конфликт с одним из моих лучших друзей и могущественными силами, которые за ним стоят.

Императрица требовательно на меня смотрит:

– Ну?

Осторожно спрашиваю:

– А Алексей?

Но Царица, как отрезала:

– Алексей послезавтра уезжает в Москву, а то мы все этой зимой там не будем. Передаст тебе дела и уедет. Кто-то должен и за Первопрестольной посмотреть.

Угу. Судя по всему, поругалась Лиза с мужем с утра. Или с вечера. По любому поводу. А тут слово за слово и «Как дела в Петербурге»? И пошло-поехало. Поедет или нет он в Москву, вопрос второй, но, меня бросают в пучину разборок, которые я искренне хотел избежать.

– А назначенные тобой люди? Они же везде. Что я там смогу сделать? Мне они никак не подчиняются, Матушка. Рухнет даже то, что хоть как-то работает.

И тут Царица злобно усмехнулась.

– Петруша, это часто не мои люди. Они верно служили ещё батюшке моему, но сколько им уже лет? Столица голодает. Город на грани бунта. В гвардейских казармах тоже неспокойно. Меры должны быть приняты. А у меня даже губернатором толковым да верным поставить некого.

– Матушка, прошу простить, но, я там не так много смогу сделать. Я же мальчишка. Ни чина, ни опыта у меня нет.

Прищур.

– А в августе кто всё в порядок привёл. Слушали они тебя и без чина.

– Матушка, я могу говорить откровенно?

Кивок.

– Говори.

– В августе никто ответственности брать за разорения не хотел. Перекладывали они друг на друга. Чинами мерились. А вода ещё бурлила. Так и приняли меня как громоотвод. Мол если что не так – Цесаревича виноват, а что с отрока взять? Но перечить ему мол – это Величеству укор.

– А сейчас они не будут слушать тебя, пока бунт не произойдет?

Императрица может сейчас на эмоциях (а, может, и нет, с неё станется), но, какой резон так глупо подставляться?

– Матушка, и тогда не будут. Стихии нет. А на бунт можно ещё будет «потери» списать. А моё вмешательство, не по регламентам, и им барыши погубит.

– Тогда, как ты собираешься править Империей, вдруг что? Тебе в феврале полные семнадцать. Ты совершеннолетний не только по церковным правилам, но, и по законам Престолонаследия. Если что, не дай Бог, со мной, то ты восходишь на Трон напрямую, безо всякого регентского совета, как полновластный Император-Самодержец. Как ты собираешься держать всех в узде и повиновении?

Ага. Это уже «на слабо».

Качаю головой:

– Я их не боюсь, Матушка. Я просто ищу варианты наиболее хорошего решения. Алексей занимается? Пусть. Нужна моя помощь? Всегда «за».

– Хочешь уйти от ответственного и важного государству дела? Переложить вину вдруг что? И Империей будешь так править.

Как будто она так не делает иногда, каждый день, постоянно, сталкивая всех лбами. Вот меня, например, с моим другом Лёшей. Ну, и что один из них муж, а другой – Наследник и племянник? Это Власть и Корона. Не допустить чрезмерного усиления одной из Партий. Такая вот шахматная партия, когда Игрок играет сразу и за белых, и за чёрных, и задача Игрока свести партию именно вничью. Не допустить победы одной из сторон.

Я её понимал. Обычная Игра. При любой могущественной державе было примерно так же – правитель, помимо местных элит, приближал к себе иностранцев, одаривал всякими благами, привязанными к месту (имениями или ещё чем-то, что они не могут продать) и формировал партию против местных. Чужаки служили правителю, а не Отечеству, а у местных могли быть разные взгляды на сей счёт. Особенно если власть ослаблена, а их собственный род древний и славный.

Так что Лиза не изобретала велосипед, который ещё не изобретён, а опиралась на мудрость тысячелетий. Divide et impera. Разделяй и властвуй. Ничто не ново под луной.

Макиавелли подтвердит.

– В общем так, Петруша, с завтрашнего дня Санкт-Петербург на тебе! Моею волей назначаешься ты его главноначальствующим с правами Генерал-Губернатора. Список представь немедля кого хочешь к себе в помощь привлечь.

Вот же засада.

Главного начальника в столице с декабря нет… И генерал-полицмейстер Девиер болеет.

На себя одного нельзя такое взргужать. Отвечать всё же желательно с кем-то вместе.

– Корфа и Ласси, Матушка, Разумовского то ж, Лестока, Сашу Шувалова, Берхгольца, – отвечаю ровно, спорить опасно, – остальных с ними посовещавшись представлю.

Миниха бы, но где ж его взять.

Матушка повела бровью. Состав был пёстрый. Включал и матушкиных любимцев и отлученных от двора, представителей трёх основных партий.

– А сработаются ли они? – высказала опасение Еслисавета Петровна.

– Ты сама, Матушка, говорила, что правителю надо держать всех в узде и повиновении, – возвращаю ей её же тезис, – мне скоро семнадцать лет, вот и посмотрим.

Императрица надула губки.

Людей же я выбрал работоспособных и не вороватых в большинстве. Они справятся.

– Но ты же, Матушка, мне подскажешь если что, – смягчаю я пилюлю.

Тётушка смотрит с лукавой улыбкой.

– Подскажу, Петенька, подскажу, и представлю тебя как твоя «коллегия» соберётся.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 15 февраля 1745 года.

В принципе, я понимал и понимаю, почему Матушка бесится. Причины две, и они очень простые: «Всё уже украдено до нас» и «Круговая порука». Конечно, про «украдено» разговора нет, хотя ответственные лица пытались эту самую ответственность переложить на кого угодно – на мародёров, мышей, и водную стихию. Всё смыло, Матушка. Ничего не осталось! А что осталось, то оно всё порченое! Вот списки, можно посмотреть!

А сколько там чего было – поди знай. На бумаге всё было хорошо. И так во всём. Волшебным образом смыло или сгнило огромное количество продуктов, товаров и стройматериалов. Топит город не в первый раз и не в последний. Вроде, даже, готовились. Даже лодки были в достаточном количестве, для организации спасательных работ. Ну, по крайней мере, как их понимали в этом времени.

Тут ещё, как назло, после августовского наводнения, в сентябре ветер выгнал всю воду из каналов, а потом погнал обратно. В общем, случилось новое наводнение, не такое сильное, но опять оказались не готовы. И под него тоже списали, что могли.

Криво усмехаюсь. Это Матушка хотела, чтобы я взвалил на себя ответственность за это? Желание вывести из-под удара Алексея мне понятно, но там ведь не только в нём вопрос. Больно уж я лихо 17 августа всех бегать заставил. Матушке тогда было не до того, но потом разные доброжелатели напели. Что мол авторитет у Цессаревича опасно подрос. Потому видно меня Корф в октябре на Новогоднее празднование обеих Дворов в Ораниебауме и переключил. Что б значит под загребущие руки опытных людей не лез. А теперь вот что бы за их дела мне и отдуваться. Авторитетом. А ведь это не только мой или моей партии авторитет, это авторитет трона. В столице у «петровичей» сил поправить дела нет…

Так это ещё только наводнения. А пожары? Столица горела с завидной регулярностью. Большие пожары были в 1710, в 1723-м, в 1736 и 1737 годах. Сгорало чуть ли не по полгорода. Центр, во всяком случае. И толку, что всякие пожарные наказы существовали ещё со времён Ивана Грозного, когда он лично серьезно обжегся на тушении пожара в Москве. И Царь Алексей Михайлович издал строжайший «Наказ о градском благочинии». Очень строгий. Чуть ли не до высшей меры за небрежение? Как горела Москва, так и продолжала гореть. В Питере были примерно те же порядки, что и в Первопрестольной и примерно с тем же результатом.

Всё горело, всё сгорело, всё пропало и крайних не найдёшь.

Матушка жаловалась, что Тайная канцелярия сбилась с ног, но, пока есть ощущение, что целые группы делают подпалы в разных городах России. Конечно, Императрица это относит на свой счёт. И наводнение тоже. Нет, не стихию. Результат.

Вообще, одним из самых пострадавших был я. И наука в целом. И прогрессорство моё. В Итальянском дворце затопило-подтопило подвалы со станками, залило полы в части моих производств со складов тоже. Убытков (моих лично) на тысячи рублей серебром. Страховых компаний тут нет. Благо хотя бы дворец не мой, и оплачивать ремонт его будет Дворцовое ведомство.

Но, ладно, деньги. Дело наживное. Но, погибли часть чертежей, расчётов, наработок. Пришли в негодность запасы материалов и многие приборы, оборудование. А его не закажешь в ближайшую доставку, как пиццу. В общем, по моим оценкам, наши работы отбросило на год минимум. Итальянский ушел в зиму сырым. Так что пришлось переселять моих работников в новый дворец на Исаакиевской площади. Срочно делать там отопление. А потом заводить парк карет. Что-бы возить моих работников и шарашников на предприятия в Итальянском саду.

Оттого мы с Линой и в Петербург на зиму и не переехали. Спасибо Меньшикову: в Ораниенбауме у нас очень Большой дворец. В Правое крыло, которого от нажитой в покоях мелкой живности мы из Левого крыла и переехали.

Знал ли я о наводнениях и пожарах в Петербурге? Знал. Почему не принял меры? Дурак потому что. И Ломоносов знал. И Рихман. И Нартов знал. И Елисавета, и дед мой Великий знал. И… что?

Столица Империи здесь, и я пока не могу переменить этого. Ну разве что хоть немного до ума довести по Матушкину повелению. Главное самому не упасть внезапно с моста при этом.

Мосты – они такие.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. 28 апреля 1745 года.

Сегодня у меня законный выходной и не потому, что воскресение, а потому что жене моей в ближайшие дни рожать. Так что в субботу выпросил я у Матушки недельно увольнение. Апрель выдался тёплым и, вслед за речным, озерный лед с Ладоги успело уже прогнать. Текущие работы налажены, мой заместитель полицмейстер столицы Николай Корф, и начальники департаментов градоначальства на месте. Что случится – вызовут.

В общем не знаю кого Матушка хотела напугать. Я в прошлой жизни был чиновником, большею часть от науки. А они всегда шибко умные. Так что справился я тут со статскими и с военными. Напомнил, как мой дед учил их же коллегиально решения принимать, а отвечать за исполнение их лично. К радости коллег. Divide et impera. Разделяй и властвуй. Делегируй и наслаждайся.

Пришлось конечно за отстранение некоторых больных стариков потом с матушкой повоевать, создать спасательные команды и бранд-мейстерство. Многих расторопных в сторону прихватизации отпущенных на подтоплеников средств взято было под стражу. Некоторые дела, в том числе и кадровые, Она после наших совещаний отправляла прямо в Тайную канцелярию.

В общем, голода и бунта не случилось, а городские дела худо-бедно, но, сдвинулись с места.

Приехал я не один, а с Павлом Захаровичем Кондоиди. Грека мне командировали на время своего губернаторства из генерал-штаб-доктором армии. Я же бессовестно пользуюсь сейчас своим «служебным положением», его семья у меня уже вторую неделю гостит. Прямо после ледохода на помощь Лаврентию Лаврентьевичу отправил. Им с Блюметнростом есть о чем поговорить.

С этим наводнением я поздно вспомнил об акушерском стетоскопе. Он отличается формой, но, у мамы моей, когда она в Крампнитце служила, такой был. Так что, к Новогодию, я его со своими мастерами сделал. Штук десять врачам раздал. Записи наблюдений вести поручил. Вроде разобрались они где слушать, я им подсказал что бы разобрались по звуку с прилежанием. Но, больше сам в дело не лез. Занят был. Но, биение младенца в Лине услышал. Она тоже, но у служанки нашей. Здесь у меня ещё есть пара беременных.

А пока, ну, что пока? Пока вот сижу в своём кабинете, да доклады разбираю. Прошения. Петиции. Отчёты. Выходной же! Но, столичное хозяйство – весьма хлопотное хозяйство. Тем более в такое время. Много вопросов, и не все решаются на более низовом уровне. Не все вопросы решаются и на моём, нужно ехать к Матушке, а как я поеду сейчас?

– Барин! – прилетела взволнованная Анюта, – бырыня рожает!!!

Ну наконец-то. Я перекрестился на образа в углу кабинета. Пора идти к родильной зале. Сам приказал асептики не нарушать, а как кто родится – мне в двери показать, но не выносить.

От греха.

Подцепит младенец заразу какую, чего доброго. Ну, их. Приключения эти.

Но, рожает – это не минутный вопрос. Успею умыться-переодеться.

Спешу.

Собрались приближённые и нужные. Все смотрят на дверь родильной залы. Оттуда обычные в таких случаях звуки, стоны, всхлипы, команды акушеров.

Час мучительного ожидания.

Первые роды всегда непросты.

– Наконец-то. – Крещусь. – Спасибо Тебе, Господи! Спасибо.

Крик младенца не оставлял сомнений – Лина разрешилась. И, даст Бог, разрешилась благополучно.

Наконец, открывается дверь. Младенец в пелёнке на руках Блюментроста.

– Государь! Поздравляю! У вас родилась дочь. С роженицей всё хорошо. Ещё раз, примите поздравления от нас всех.

Киваю.

– Спасибо, доктор. За всё спасибо.

Дочь. Не сын. И как тебе такой поворот, Елизавета свет Петровна? Как я там тебе первенцы назвать обещал?

Глава 4 Наследие Наследника

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. СТРЕЛЬНА. 1 августа 1746 года.

– Карл, ты скотина неблагодарная.

Насмешливый взгляд чёрных умных глаз был мне ответом.

– Не хочешь, значит, перехочешь. Иди отсюда.

Но, мои слова не возымели никакого эффекта.

Пожимаю плечами. Тоже мне, друг по разуму.

Обжигаясь, вытаскиваю из золы несколько картошин и с наслаждением разламываю одну из них. Запах детства. Как я любил вот так, посидеть у костра, запечь картошку. И семейно сидели, и с мальчишками, да и сам сидел. И с Иринушкой своей.

Помню, для меня сжигание собранного с поля хвороста уже было праздником предвкушения.

Поодаль стояли группой местные крестьяне и с любопытством смотрели, гадая, подохнет Цесаревич или нет. А то вон и чёрный ворон прилетел. Поживу чует.

Не дождётесь. И вы не дождётесь и Карл не дождётся.

А картошечка замечательная. Эх, надо было мясо замариновать и шашлыки устроить. Не сообразил. Ладно, картошки у меня сейчас много. Её всё равно никто, кроме меня, не ест.

Позади процокали множество копыт. Не оборачиваюсь. Тут ведь не проходной двор. Владетельное имение Императрицы. Кто попало тут конно и оружно табунами не шляется. Если ко мне, то сейчас увижу кто и узнаю зачем.

Рядом на бревно усаживается Разумовский.

– Здравствуй, Пётр.

Киваю.

– Здравствуй, Алексей. Какими ветрами?

– К жене приехал.

– Причина уважительная.

– Чего грустный?

Пожимаю плечами.

– Убрали урожай картошки. Так даже не украли ничего. Вон, собрались, смотрят – помру я сразу или помучаюсь для начала.

Смех.

– А ты не помрёшь? А то Лисавет с меня шкуру спустит, что я допустил сие. А то случаи были.

Качаю головой.

– Не помру. Вы просто не умеете её готовить. Угощайся.

Снова смех.

– Я лучше доктора кликну.

Вытираю нос грязной в золе рукой.

– Я и сам тут доктор хоть куда.

Кивок.

– Это да. Красавец ещё тот.

– Завидуй молча. С чем пожаловал? Ну, кроме, как к жене.

– Был давеча в твоём хозяйстве.

– В каком из?

– В порту. Смотрел, как готовится твоя Вторая Антарктическая экспедиция.

Киваю безразлично.

Первая Антарктическая окупила все затраты. Новую Зеландию Калмыков и Несвицкий обошли, юго-восточное побережье Австралии описали. Южные Русские Большие и Малые острова открыли, вот до Антарктического полуострова от них наши не пробились. Но, в этот раз, точно дойдут. Зря что ли, новоземельских ненцев с их собачьими упряжками им ищут?

Соймонов в Патагонии «обустраивать базу» с двумя судами остался. Калмыков в конце мая назад экспедицию привел. Императрице отчет и изысканное сдал. Полного адмирала и графа получил. Но, на доклад в Русском Географическом Обществе его здоровья уже не хватило. Четверть состава экипажей тоже забрало море. Расстроило это меня. Хоть и понимаю, что за великие открытия надо кровью платить.

Но, доля капитана и правителя сие без лишних чувств принимать.

– Я-то думал ты делом был занят. Им ещё далеко до весны. Соберутся. А я вот сегодня у Матушки опять в отставку просился. Не отпустила. Так что, я всё ещё генерал-губернатор Санкт-Петербурга и всея губернии.

– Оттого у тебя приступ меланхолии?

– Да, друг мой. Испытываю острый приступ безнадёжности касаемо порученного мне дела. Завтра подует бодрый западный ветер и вновь будет всё то же самое. Ну, может с меньшими потерями, но, то же самое. Дед выбрал плохое место для столицы. Я понимаю его логику и во многом согласен с ней. Как выход в Балтику – место хорошее. Нужное, прямо скажем. Но, планировка столицы вообще никуда не годится. Плясали от Петропавловской крепости. С ней-то всё хорошо, спору нет. Но, остальной Петербург… Будет город топить раз за разом. Уверен, что это далеко не худшее наводнение. Я тут посмотрел давеча отметки уровня воды, которые ставили местные финны. Местами на три-четыре фута выше, чем было в этот раз. Ты понимаешь, что это значит. Город уйдёт под воду если не весь, то точно добрая половина. А генеральный план развития Петербурга начертан и Высочайше утверждён так, как будто этой проблемы вовсе не существует. Всё, что мы сейчас восстанавливаем, всё опять будет смыто и много людей погибнет. Нам нужен новый Генеральный план развития города, а не план 1737 года. Вот спрашивается, только что тогда прокатились два наводнения 1736 и 1737 годов. Но, план снова утвердили без учёта печального опыта. Сейчас у нас два наводнения августа и сентября 1744 года, и мы всё равно с упорством пытаемся строить по плану 1737 года. Обожглись же!

Я замолчал, ковыряя прутиком золу.

– Матушке говорил?

Киваю.

– Говорил. И не один раз уже. Но… – Развожу руками. – Матушка говорит, что изменить план сложно и дорого. Что Петербург в основном построен. По крайней мере центральная часть. Не переносить же город в другое место. А я не вижу причин слепо следовать плану. Большая часть столицы ещё не построена. Лишь обозначена на плане. Давайте укрепим и обезопасим что уже построено. Поднимем высоту набережных, построим стены вокруг уже возведённых зданий или целых кварталов, так чтобы легко было запереть от прибывающей воды. Сделаем островки. Нужны каналы отвода воды. Хорошо бы дамбу поперёк моря, но мы её ещё лет двести не построим, нечего и фантазировать.

Разумовский молчал. Потом спросил:

– Насколько поднималась вода раньше?

– Где-то на десять футов.

Тот лишь крякнул.

Да, три с половиной метра – это не шутки. Стены – это прекрасно, но весь город либо у рек, либо на каналах. Красиво дед подражал Голландии, кто спорит. Но, у нас ведь не Голландия. Другие условия. У нас не Амстердам и не Венеция.

– Что предлагаешь?

– Разработать и принять новый генеральный план. Сдвинуть город на более высокое место. Собирались строить новый Зимний дворец? Так давайте построим его там, дальше. И привяжем новый генплан к нему. Я и свой новый Итальянский дворец хочу строить в другом месте. Где, не топит гарантированно. В Старом Петербурге можно оставить что есть. Что можно – перестроить, подняв цоколи и запретив строить одноэтажные жилые дома. Новые дома, особенно хозяйственные, сразу строить на сваях. Новый же Санкт-Петербург строить с учётом всего опыта. Красиво и современно. И безопасно. Не позднее 1750-года нужен новый генеральный и перспективный план развития столицы. Нужно пригласить архитекторов и инженеров с опытом строительства подобных городов. В Европе их немало. Там тоже затопления и разливы рек не редкость.

Разумовский покачал головой.

– Пётр. Это огромные деньги. Где их взять? Дед твой Царственный, почти разорил Россию войной и строительством Петербурга.

– Видел цифры убытков от наводнения и расходы на восстановление?

Хмуро:

– Видел.

– Если мы построим город по плану 1737 года, то однажды мы разоримся. А если вдруг война, то столица придёт в полный упадок и нам придётся возвращать её в Москву.

– Там тоже топит.

Киваю.

– Топит. Но не так. Хотя и для Первопрестольной нужно меры принимать.

Алексей вздохнул.

– Хорошо, я поговорю с Лисавет ещё раз.

– Спасибо, Лёш.

Как там? Ночная кукушка всегда перекукует дневную? Тут суть та же.

Ем остывающую картошку. Действительно проголодался.

Разумовский переменил тему разговора.

– Ладно, так что думаешь о поселениях в Патагонии?

Пожимаю плечами.

– А я откуда знаю? Даст Бог, живы. Может до будущего года индейцы и испанцы их там не перебьют.

– Вижу, ты всё так же хмуро смотришь на эту затею.

– Да, Алексей, энтузиазм Адмиралтейства мне не по душе. Особенно в части мифических заморских территорий. Тем более тех, которые никому не нужны. Колонию мы так далеко не сможем организовать, тем более снабжать и защищать. Вторая экспедиция – прекрасно. Офицеры и моряки получают бесценный опыт дальних походов. Это нужно и полезно. Но… Вот, например, Беринг открыл нам и миру Аляску. И, что? Что дальше? Холодные пустые земли, в которых ничего нет, кроме пушнины. Как кормить там фактории? С Большой Земли не навозишься. Ледовитый океан проходят суда за два сезона. Портов на Тихом океане у нас нет, да даже если бы и были. Россия огромна, но не имеет ни одного незамерзающего порта вообще нигде. Какая тут торговля и снабжение колоний? Да и населения лишнего нет.

Кивок.

– Да, Пётр, это так. Но, ведь так было всегда. Однако, Русь-матушка расширялась всегда. Это у вас в Европах…

Вопросительно смотрю на него. Тот тут же поправляется:

– У них, в Европах, стран много, народу много, все толкаются боками. Расстояния маленькие. А у нас? Год скакать – не доскачешь!

– Да. И в наших сибирских землях один русский на тысячу вёрст.

Разумовский горячо возразил:

– Ну, и что с того? Всегда так было – русские добытчики и казаки шли за Урал, осваивались, брали в жёны местных девиц. Оседали. Местные учили их, как тут выживать. Если, не убивали сразу, конечно. Но, тут уж как сговоришься с местными. И так верста за верстой. Амур освоим. Порт на Тихом океане построим. А там есть где развернуться!

– Лёш, при всём уважении, наших за Уралом горстка. На Амуре и у океана ещё меньше. А китайцев и маньчжур просто прорва там. Пока они внутри себя не перегрызутся, вроде нашего Смутного времени, мы там ничего не сможем сделать. Да, не спорю, надо быть готовыми. Но, Аляска и Америка в целом? Не знаю. Слишком широко шагаем. Штаны бы не порвать. Нам народ кормить нечем даже в самой коренной России.

– Ты ж создал Императорское Вольное экономическое общество? Собрал в Петербурге крупных землевладельцев, даже выступил на учреждении сего. Не ты ли говорил, что единственный выход – повышение урожайности и приплода скота? Улучшение почв, развитие хлебной торговли и прочее разведение пчёл? Что нужно перенимать лучшее друг от друга и от науки? Своей и европейской?

Непонимающе смотрю на него.

– И что? Это тут причём?

– Это отвечая на твой пассаж: «Кормить нечем». Так и не будет чем, если мы не будем двигаться. А на дальних рубежах поселенцы, старатели и охотники сами себя прокормят. Бабы наши туда не дойдут, это да. Но, дело привычное. Мужики местных баб в жёны возьмут. Какого они там цвета, бабы-то? Красные?

Качаю головой.

– Насколько я знаю, красные южнее. На Аляске они, судя по докладам экспедиции Беринга, весьма схожи с нашими народами севера.

– И много их там?

– Кого? Баб?

Кивок.

– Ну, да.

– Откуда я знаю? Беринг не считал. Вроде хватает.

– Вот! Закрепимся. Форты и фактории. Пушки кораблей прикроют. Да и в фортах пушки поставим. Там же пушнины полно! А пушнина – это серебро. Это торговля. Народ наш потянется туда, как тянулся за Урал веками. Что нашим стоит океан переплыть? Сибирь тоже не гостеприимна. Многие мрут. Это – да. Но, шли же! И идут!

Я промолчал. Конечно, я рассматривал и этот вариант. Более того, я прекрасно понимал, что без земель южнее, колония на Аляске довольно быстро выбьет всякого соболя и станет убыточной, как это и было в моей истории. Придётся или продавать или просто бросать. Но, полноценно осваивать мы не готовы ещё минимум полвека. А через полвека-век там и без нас будет не протолкнуться. Нужны плодородные земли в Америке, чтоб не возить всё через Сибирь и Дальний Восток. Да и базы нужны на Дальнем Востоке, а мы там весьма непрочно стоим. Какой вариант? В основном возить кораблями через Балтику, Атлантику, вокруг Южной Америки на север – к Калифорнии. Тоже год пути. И большей частью путь в один конец. Кто туда согласится отправиться? Ну, опыт освоения той же Северной Америки показывает, что бегут туда в основном те, кого преследуют на религиозной почве. Простому бедняку решиться куда-то переселяться за океан невозможно даже вообразить. Россия велика и всегда есть куда отселиться от греха и блуда. Или от голода. А вот религиозные общины, те, да, те могут. Особенно, если им дать возможность и деньги. Те же староверы, например. Их в России много. Организовать общество какое-то. Собрать видных староверов, перемолвиться словом-двумя. Обрисовать содействие и интерес в освоении новых территорий за океаном. Денег дать. Корабли. Они тоже не бедные. Могут и свои построить. В общем, Корона не будет мешать отплывать из Санкт-Петербурга караванам с переселенцами. Может даже даст фрегаты в сопровождение, чтоб пингвины не обидели по дороге. Параллельно отправлять мужиков-охотников, земледельцев и прочих старателей. Пустить слух о сказочной Земле Обетованной с молочными реками и кисельными берегами. Ну, и в таком духе. А к моменту, как мы прочно встанем на берегах Тихого океана с нашей стороны, у нас уже могут быть поселения с той стороны. В Калифорнии всё равно толком пока нет никого. Ни испанцы не добрались, ни англичане. Индейцы голозадые бегают и лошадей пугаются.

К тому же чтоб добираться хоть в туже Калифорнию промежуточные базы нужны. А свободных мест под них почти в мире и нет. Оттого и ставим форты-фактории в Патагонии. Пока «чисто для нужд географических экспедиций». Морем с остановками быстрее даже на Камчатку от нас плыть. Через два океана. Испанцев в тех землях нет. Пока. Если мы колонией не будем объявлять или о золоте Огнеземелья не прознают, то пока точно не до Патагонии испанцам. Наши вот адмиралы, хоть и таимся мы о найденных залежах говорить, сразу стали за ежегодное плавание радеть. И Матушка. Ну хоть флот будут в порядке держать и новый строить. А он сейчас – локомотив экономики. А за это стоит и повоевать.

Понятно, что это пока чистая фантазия. Но, отнюдь не невозможная. При должном усилии и организации. Отпускать наших местных, как сказали бы в Европе, еретиков, Матушка может и воспротивиться, конечно. К ногтю и всё такое. В любом случае, со староверами надо мириться. Они отличные ребята. Хозяйственные. Непьющие. В конце концов та же Европа утихомирилась в части религиозных войн.

И мы должны четко понимать, что староверы – враги нынешней России. Других вариантов я не вижу. Потому и нужно насыщать Америку и нашим православным мужиком. И не только православным, но нашим. А где этих мужиков взять? Как снабжать?

А враги за океаном, так, что ж, нам не привыкать ко всякого рода врагам, даже если они одного с тобой рода-племени. Зато меньше будут мутить воду внутри России. Матушка просто нервно дышит в их сторону. Готова сжигать целыми поселениями. Она ведь давала обет не казнить. Про не сжигать деревни разговора не было.

Круг вновь замкнулся.

Разумовский кивнул в сторону.

– Матушка едет.

Да, действительно. Экипаж Лисаветы. И охрана, как без неё. Даже у Лёши есть. И у меня. И у Лины.

– Тпрууууу!

Карета остановилась. Тут же организовали специально обученные люди приём и выход Императрицы.

Склоняю голову.

– Матушка.

Настроение Лисавет было отличным. Ну, и слава Богу.

– Здоров, соколики! Чем порадуете?

Делаю приглашающий жест.

– Вот, Матушка. Испытания самодвижущегося корабля. Ближе подходить я бы не рекомендовал. Кораблей у нас много, а ты у нас одна. Мало ли что, а вдруг пыхнет.

С интересом:

– А может пыхнуть?

– Нет, не должно, Матушка. Я лично всё проверял. Но, на Бога надейся, а сам не плошай. Так что лучше отсюда посмотреть.

Кивок.

– Ну, что ж… Давай. Посмотрим.

Императрица изящно достаёт из поясного омоньера богато отделанный складной лорнет. Последний писк моды от моей, точнее нашей с ней, мануфактуры. Раскрывает очки перед своим изящным носиком. Даю отмашку с нашего холма. Внизу что-то там засуетились, из трубы повалил чёрный дым. Протяжный гудок и колёса парохода пришли в движение. Якоря подняли, швартовы отдали и корабль плавно отошёл от причальной стенки, взяв курс в открытое море.

Внизу орали, кидали в воздух шапки, мы же просто смотрели с холма на это чудо.

– Петруша. Я тебя поздравляю. Ты добился этого.

– Спасибо, Матушка. Но, таких нам нужно очень много.

– И в бою они лучше, чем парусники?

– Они просто другие, Матушка. Они тоже будут пока с парусами. Топку разожгут перед боем. И их нужно много. Целые отряды пароходов. У них преимущество будет в том, что они смогут плыть против ветра и быстро маневрировать, но, на тяжёлых парусниках тяжелее общий бортовой залп пушек. Так что будут и те, и те в сражении с нашей стороны.

Императрица кивнула.

– Что ж, Петруша. Тебе и карты в руки. России нужно господство над Балтикой и выход в океан. В том числе и через твою Гольштинию.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ. САД. 11 сентября 1746 года.

– Лина, ты, как и всегда, восхитительна. А ожидание делает женщину просто неотразимой.

Разумовский поцеловал ручку моей жены.

Ответная улыбка:

– Спасибо, Л’йоша. Ты вовремя приехал. Прямо к ужину. Откушаешь с нами?

– Не откажусь. Проголодался с дороги. Проезжал мимо. Решил напроситься в гости.

Кивок.

– И правильно сделал. Я всегда тебя рада видеть у нас.

– Спасибо, Лин.

– Далеко ездил в этот раз?

Разумовский пожал плечами.

– Решил развеяться. Муж вот твой, – кивок в мою сторону, – нашёл, как он говорит, перспективное место для нового порта. Деревня Островия в устье реки Луга. Почитай сто вёрст по дороге дальше на запад от Ориенбаума. Если это можно назвать дорогой. Два дня с ночёвкой в Гаркале. Та ещё радость, правду сказать.

Лина усмехнулась. Она про Островию слышала от меня не раз. А я знаю, что Усть-Луга, в моё время, – это крупнейший порт на Балтике и уступал он лишь Новороссийску вообще по России. Наводнение в Питере и разгром стихией порта произвели на меня тягостное впечатление. Нужны морские ворота Балтики дальше, не в узком горлышке устья Невы, куда любой ветер гонит массы воды вдруг что. Да, есть Рига, но, она значительно дальше у самой границы. Вдруг что – не лучший вариант. Фридрих ударит и лишимся главного порта и военно-морской базы в первую же неделю войны. Даже в случае элементарной осады. Так что на Островию я возлагал надежды и бомбардировал Матушку с Разумовским своими соображениями. В том числе завуалировано рычал по поводу утраты Гельсингфорса. Если уж Матушка ставит задачу прочно встать на Балтике, то тут и нет места дипломатическим сантиментам. Пусть не открытая агрессия, но политика нам нужна очень ярая, ибо нам там совсем не рады.

Жена поинтересовалась:

– И как впечатление?

Муж Лисаветы рассмеялся.

– Дыра дырой. Повторюсь, дорога плохая. Просто ужасная. Порт и выносную опорную базу флота если и строить, то только за счёт привоза морем. Из положительного – почти на краю ледового панциря Финского залива. Практически целый год морская навигация. Соглашусь с Петером, перспективное место. И для торговли, и для флота. А что деревня, так решаемо сие. Будет порт и база – будут и люди. Я даже место присмотрел для навигацкой школы вдруг что. Дороги вот только нужны. И не только чтоб зимой на санях ездить, но, и грузы возить. Много. Лес. Зерно. Прочее. Впрочем, что мы о пустяках. Ты как? Лисавета Петровна тебе сердечный привет передавала. Говорила, что молится Богу и твоём благополучном разрешении от бремени и о твоём здравии.

– Спасибо, Матушке. Мы тоже молимся о её и твоём здравии, и о ваших детках. У меня всё благополучно, как видишь. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Это она у меня нахваталась суеверных глупостей. Впрочем, что я хочу от просвещённого XVIII века, если в ульрапродвинутом XXIвеке всё ещё «присаживались на дорожку», плевали через левое плечо, если чёрная кошка перебегала дорогу, и шарахались от «пятницы тринадцатого»? Пусть в городах такие персонажи, как «баба с пустыми вёдрами» в основном ушли в прошлое (далеко не везде), то про языковые анахронизмы, типа «зажечь свет» или «потушить свет», и говорить нечего. Или прекрасная фраза: «Сделай огонь тише». На электроплите.

Ладно, отвлёкся.

В общем, да, сроки у Лины уже поджимали. Лисавет давила мне на хвост и шею. Она хотела Павла. Наследника мужеского полу. Номер с нашей дочерью-первенцем ей крайне не понравился. Матушка не хочет впредь смены Династии. Мы с Линой примем фамилию Романовы и будущий (даст Бог) Павел тоже будет Романов. И далее только Романовы. Мужеского полу. Только так.

Многие думают, что Павел это придумал вдруг и с бухты-барахты. Это не так. Это воля Елизаветы Петровны, не зря она самолично воспитывала и учила внука. Переворот Кати-2 лишь затормозил процесс, но благодарный внук Лисаветы довёл его до логического завершения.

В общем, Наталья Петровна, Великая Княжна, растёт, но Императрица хочет Великого Князя-Наследника Короны. Только так. И если мы с Линой не справимся в этот раз, то будем рожать до упора.

И так при Дворе и вокруг него, включая иностранные посольства, начались игры вокруг Натальи и перспектив. Она ведь – первенец и когда-нибудь выйдет замуж. Ей понадобится муж-консорт. А, лучше, соправитель. Нужный человек. Который будет править вместо дуры-жены с короной. А их сын унаследует родовую фамилию отца.

Суета и интриги становились всё гуще и ярче. Конечно, это нервировало Лисавет. Потому Наталья не была провозглашена никем, более Великой Княжны. Всё ещё действовал дурацкий принцип Петра Великого: «Наследник тот, на кого укажет Государь». Со мной такой номер прошёл, но Лиза больше не хотела случайностей. Нужен ЗАКОН. Пока действовал Манифест Иоанновны, который расписывал кто за кем и когда, но, он был завязан на частные случаи и не годился, как Универсум. Как воля Господня. Чтоб никаких сомнений. Чтоб власть не была и не могла быть поколеблена ни на один миг.

Ни на миг.

Я знал, чем закончилась эта механическая идиллия. 1917 годом. Ольга Николаевна была бы прекрасной Императрицей, но её Царственный папа не посмел нарушить уложения Закона о Престолонаследии Павла Первого и тем обрушил власть Короны.

Пока я мучительно ищу варианты и формулировки, чтобы мои потомки не попали в эту ловушку. В части отложенного принятия Короны в частности. Чтобы никакой Михаил Александрович не уничтожил монархию своей безвольной глупостью.

Ни Елизавете Петровне, ни Павлу Петровичу такое даже в голову не могло прийти, но, я же знаю.

Прибежала Екатерина Антоновна и взобралась мне на колени, по-хозяйски оглядывая угощения на столе.

– Как она? – спросил Разумовский, указывая на мелкую законную претендентку на Престол Всероссийский. – Слышит хоть что-то?

Киваю.

– Если хлопнуть в ладоши за спиной у неё, она обернётся. А так – трудно сказать. Я учу жестовому языку, а Лина учит её читать по губам. Выписали ей специалистов. Если вообще есть специалисты в этой области. Будем и письму учить. И читать написанное. А ваш как?

Леха усмехнулся.

– А что с ним сделается? Всё хорошо.

Помолчали, отпивая чай.

Лина светски поинтересовалась:

– Какие сплетни при Дворе?

Разумовский лишь иронично усмехнулся.

– Каролина, ну, какие могут быть сплетни? Кто с кем спит, кто кого вызвал на дуэль, кто по пьяни выпал из кареты, а его слуги хватились только через час.

Моя жена рассмеялась.

– Что, такое правда было?

Кивок.

– Было.

Следующие минут десять Лёха расписывал в цветах и красках, как какой-то там вельможа проснулся под утро в цветах ромашки, а тут вернулись его слуги…

Было весело. Лина смеялась. Алексей хороший рассказчик.

Наконец, моя любимая сообщила, что от смеха, у неё уже живот болит, и она пойдёт отдыхать, пожелав нам хорошего вечера.

Лёша поцеловал ей ручку, и она нас оставила у стола.

Спрашиваю по-русски:

– Пройдёмся?

Разумовский кивнул.

– Пожалуй. Показывай свои чудеса чудесные.

– Хорошо. Покажу. Тут недалеко.

Мы прошлись по аллеям парка и Алексей заметил:

– А у вас уютно стало. Прошлый раз парк сильно заросшим был. Твоё творчество?

Усмехаюсь.

– Ну, Лёш, сам подумай, откуда у меня лишнее время на сад с парком? Нет, конечно. Это всё Лина.

Кивок.

– Я так и полагал. А у твоей жены прекрасный вкус и чувство гармонии.

– Да, этого у неё не отнять. А, вот, мы и пришли.

Перед нами раскинулся обширный пруд. И некие строения на его берегу. Довольно большие. И здесь, и дальше вглубь парка. С трубами в небо. И причал. И не только для прогулочных лодок. И небольшой пароход, пришвартованный у причала.

Разумовский, глядя на дымящую трубу, удовлетворённо кивнул:

– У тебя тут целая фабрика уже.

– Кому сейчас легко? Системы парохода вот обкатываем на модели.

– А где вы его построили?

– На верфи. Потом частями привезли и тут собрали.

– Ну, пароход твой я уже видел. Что новенького покажешь?

Усмехаюсь:

– Ну, пойдём внутрь. Покажу. По секрету. Большому-пребольшому!

Алексей торжественно-шутейно приложил руку к сердцу и выпучил глаза от непереносимой важности момента. – Я никому не скажу! Клянусь! Только Лисавете!

Мы рассмеялись.

В нём умер талантливый лицедей. Впрочем, почему умер?

– Ну, идем.

А показать мне было что.

Огромная продолговатая деревянная бочка с башенкой. В башне и бортах стеклянные окна. Медь. Железные обручи. Кожа. Стыки в бочке и периметр стёкол залиты свинцом, сама бочка покрыта жиром. Лесенка приставная.

От носа отходит длинный шест с креплением и штырём.

Разумовский тоже не вчера на свет родился и понимал о чём речь.

– Потаённое судно Никонова?

Киваю.

– Да, развитие идеи. У него тогда не получилось. Катастрофы за катастрофами. После смерти деда идею Адмиралтейство зарубило, а самого Никонова отправили в Астрахань.

– Да, помню эту историю. Думаешь, что у тебя получится?

– Не думаю. Уверен в этом. Когда-нибудь. Может завтра, а может и через сто лет. Но, непременно получится. Верю. Заглянешь внутрь?

Тот покачал головой.

– Нет. Измажусь весь. Я представляю о чём речь. Сидят восемь человек, судя по размеру, и крутят педали, двигая механизм с вёслами. Вёсел вот только не вижу. И отверстий под них. Как будет двигаться?

– Пошли за мной. Вот.

С задней части «бочки» крепилась плоскость руля и… винт. Деревянный. Но, винт.

Лёша его даже пощупал.

– Архимед такие делал. Подобные.

Киваю.

– Именно. Ничто не ново под луной. Всё новое – хорошо забытое старое. Ну, или почти всё. Гребцы крутят педали, винт вращается, рулевой, по команде капитана, управляет положением руля. Подводная лодка подходит к неприятельскому кораблю и при помощи сего шеста и какой-то там матери, крепит к днищу вражины наш сюрприз. Не всё пока решили, но, предполагается, что лодка отходит, а под днищем корабля взрывается мина. Ну, достаточно большая, чтоб пробить днище. Если повезёт, то бомбу лучше крепить под пороховым погребом. Тогда гарантированно корабль пойдёт на дно. Но, нашей подводной лодке лучше быть подальше в этот момент. Вода – очень упруга и при взрыве не только рыбу в округе оглушит, но и нашу лодку раздавит, как яйцо.

Разумовский задумчиво посмаковал новое понятие:

– Подводная лодка. А мне нравится название. Лучше, чем потаённая. Ты уверен, что получится?

Пожимаю плечами.

– Ну, как я могу быть уверен? Дело новое, неосвоенное. Будем пробовать. Опыты покажут. Пока отрабатываем вообще саму лодку и методы крепления взрывчатого заряда. Тут как раз Ломоносов с бандой подсобили с гремучей смесью. Хорошо бахает. Лучше пороха. Конечно, в манёвренном бою от такой лодки толку нет, не угонится под водой за намного быстрым вражеским кораблём, но, если тот стоит на рейде, то почему бы и нет? Тихо подошёл. Громко бахнул. Даже несколько вышедших из строя кораблей могут решить исход битвы в нашу пользу, не так ли?

Алексей вовсе не был далёким от техники человеком, а моих чудес он уже повидал. Потому резонно спросил:

– А если твой паровой двигатель на сию лодку установить?

Киваю.

– Думал. Но, пока не вижу решения. Дыму нужно куда-то деваться. Тут и так воздушная труба и перископ будут над водой торчать, днём будет видно следы от движущейся под поверхностью лодки. Нужно либо как-то ночью или в сумерках, на закате или на рассвете. А труба с дымом точно выдаст наблюдателям противника лодку. Начнут из пушек стрелять. Нам это зачем?

Усмешка:

– А попадут? Паровик быстро движется.

– Но, не под водой. Будь реалистом. В общем, я пока не решил вопрос. Думаю.

– Что ж, думай, мыслитель. Вообще, затея мне нравится. Много денег ушло на сие?

– Хочешь добавить? Много, Лёша, много. Не три рубля серебром, уж поверь.

Кивок.

– Верю, Пётр, верю. Я поговорю с Лисавет. Пусть тряхнёт Адмиралтейство.

Скептически смотрю на него.

– Там только на согласование уйдёт год, а то и два. Пришлют комиссию. Начнут разбираться, рубить всё, вопросы задавать, и похоронят всё дело. Нет, я лучше сам доведу до ума, не спрашивая мнения индюков из Адмиралтейства. Я им ничего не должен. Сделаю – покажу. Сначала тебе и Матушке, а, если она одобрит, то и Адмиралтейству. Нам таких лодок немало нужно, случись война на море.

– Резонно. Но, мы с Лисавет тоже можем деньжат подкинуть на благое дело. Частным образом. Откажешься?

Усмехаюсь.

– Нет, конечно. Не откажусь. Но, много надо будет «подкидывать». Это же не всё.

Разумовский хмыкнул.

– Ты меня пугаешь. Ещё какое чудо измыслил?

– Самодвижущаяся мина. Пока сырая идея. Но, мы работаем и над этим тоже. Пока на уровне идей, чертежей и опытов. Для парового двигателя такая мина должна быть очень велика. Но, если как-то установить пусковые аппараты на линейные наши корабли, то, учитывая расстояния при сближении, можно и попасть во вражеский корабль. Может не успеть уклониться. Но, повторюсь, это просто идея. Я пока не вижу практического решения. Но, верю, что сие возможно. А это, замечу, наряду с подводной лодкой, тоже требует денег. Так что от них я точно не откажусь. Отчитаюсь за каждую копейку.

Лёша хлопает меня по плечу.

– Ой, уж кому-кому, а тебе полное доверие. На девок не спустишь?

Хитро улыбается.

– А то при Дворе многие на пальцах считают сроки вашего расставания и сроки родов Катарины. Разговоры идут.

Я знал об этих разговорах. Лина тоже умеет считать на пальцах. Но, молчит. Она уверена что Катарины, после нашего возвращения из Москвы, в Итальянском не было. Но, нашим кумушкам дай поболтать. Нартов официально считает, что это его ребёнок. Зачат по всем данным в первую их брачную ночь. Но, бывают же, и переношенные беременности? А я? Мне претензий никто не предъявлял. Включая Катерину.

Но, Разумовский решил меня добить:

– Матушка дозволила Бестужевым-Рюминым и Понятовской вернуться в Петербург.

Ох, Лиза-Лиза, как же ты мне дорога… И все интриги твои… Не даешь спокойно жить. А если у меня и Лины опять родится девочка, то даже боюсь представить потом Царские утончённые интриги. Мало не покажется никому. Императрица в холодной ярости – это всегда чревато. Хорошо хоть с Ягужинской я детей не заделал. Счастлива Настя сейчас со своим Александром Понятовским, сына родила ему, как говорят. Как бы её матери меньше болтать…

Безразлично пожимаю плечами:

– Ну, Матушке виднее.

Лёша что-то хотел добавить, но, тут прибежала Анюта:

– Барин! Барыня потекли!!! Велела вас звать!!!

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ОРАНИЕНБАУМ. БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ. 11 сентября 1746 года.

– Всё будет хорошо. Это же не первые её роды. Разрешится. – Разумовский положил руку мне на плечо. – Держись, племяш.

Киваю.

– Спасибо, дядь.

Мы сидели в импровизированном приёмном отделении. Сидеть у дверей родового зала и слушать крики любимой женщины было невыносимо. Я хоть и доктор, даже академик, но, когда речь идёт не об абстрактном пациенте, а о твоей кровиночке, то тут всё иначе. Видя моё состояние Лёша вывел меня в соседнюю залу.

По логике, вторые роды должны быть легче. Но, где логика, а, где роды? Вот и я не знаю.

Ждём.

Сижу. Смотрю в одну точку.

Алексей тоже молчит. Слова тут лишние.

Сколько времени прошло?

Я не знаю.

Время тянется тягучими липкими каплями.

Хотел подойти к родильному залу, но, Разумовский остановил.

– Пётр, брат, сиди здесь. Ты там ничем не поможешь. Не мешай им. Если понадобишься, то тебя позовут. Сиди. Я тут. Рядом.

Киваю.

– Спасибо.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ЦАРСКОЕ СЕЛО. ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 12 сентября 1746 года.

– Матушка, счастлив сообщить тебе, что Лина благополучно разрешилась бременем. Мальчик. Назвали Павлом, как ты и повелела.

Мы с Разумовским неслись сквозь ночь, загоняя лошадей. Я не хотел, чтобы новость кто-то сообщил раньше меня. Едва я убедился, что с Линой и младенцем всё благополучно, сразу прыгнул на коня. Конечно, нас скакал целый отряд, но, не замечал я никого. Механически меняли лошадей, я что-то ел и пил, но, не помню, что и где.

Не имеет значения.

Значение имеет только то, что здесь и сейчас. И то, что у меня осталось дома. Остальное – пустое. Суета.

Матушка перекрестила меня, обняла и поцеловала в лоб.

– Спасибо, Петруша. И Лине спасибо. От всей России спасибо. Я верила и молилась. Услышал Господь. Вот, передай Павлу Петровичу. От меня. Подарки ещё будут. Не сомневайся. Великое дело вы совершили. Для России и для Династии. Порядок установлен. Раз и навсегда. А пока – просто положите рядом с Павлом. Святой. Намоленный. Из монастыря. Он убережёт его и Лину. А я помолюсь за вас всех. Во всех церквях и монастырях Святой Руси будут молиться за здравие и многая лета. Прими.

Я склонил голову и принял в руки большой золотой православный крест.

– Утром велю сто один залп в Петропавловке дать, как дед твой установил. Пусть народ знает о рождении Наследника у Наследника.

Глава 5 Прогрессорство со скоростью света

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. УСТЬЕ ЛУГИ. ЕЛИСАВЕТПОРТ. 15 декабря 1747 года.

Палатка на заснеженном холме.

Отнюдь не туристическая, как вы понимаете.

Шатёр.

Сообразно статусу сидящих в нём.

Что могут делать два дворянина самой высшей пробы в таком шатре зимой? Понятно, что – пировать!

Нет, у нас не было кутежа и прочей пьянки. Мы пили красное сухое, кушали мясо и сыр, вкушали прочие блага кулинарии, соответствующие основному блюду и историческому моменту.

– Так что, куме, – на свой малороссийский манер, молвил Разумовский, – так едешь в свою Германию?

Киваю.

– Да, кум. Как думаешь, кумА отпустит кУма с должности?

– А что ж не отпустить-то? Засиделся ты в должности. Скучно тебе. И я вижу, и она видит, и Лина твоя тоже видит. Тесно тебе. А война отлично прочищает мозги. Экспедиция твоя почти готова. Англичане дали деньги и добро. Зря что ли мы союзники.

– Пока – союзники. У Англии нет вечных союзников, есть только вечные интересы.

– Да, Пётр. Как и у всех. Но, пока нам по пути с ними.

– Согласен.

– В общем, кум, наливай, а то сидим всухую.

Наливаю.

Да, мы – кумовья. Причём перекрёстно. Лёха – крёстный отец Натальи, а Лисавет – крёстная мама Павлика. Я, в свою очередь, крёстный сына Лисавет и Алексея, а Лина – крёстная мать их дочери. В общем, мы теперь родня во всех смыслах.

– Может воздухом подышим? Надоело сиднем сидеть.

Разумовский усмехнулся.

– Я ж говорю – тесно тебе. Ну, изволь, пошли.

Мы накинули шубы и вышли «во двор» шатра.

Холм. Луна. Снег. Лёд. Внизу горят костры.

Башня семафора, пользуясь хорошей погодой и видимостью, передавала световые сигналы в ночь. На той стороне замерзшей Луги другая башня ответила, подтвердив приём сообщения.

Скрип механизма и вот «наша» башня передаёт сигнал уже в сторону дороги на Санкт-Петербург. Ответное «подтверждаю приём». С той башни сигнал просемафорил дальше, на башню в десятке вёрст от нас. Оттуда сообщение пошло ещё дальше. Меньше чем за час, сообщение получат в столице. Что-то просигналят в ответ.

Пока шла обкатка линии семафорной световой и механической связи, в виде шестовой системы знаков при слишком ярком солнце.

Прожектор Рихмана помогал обеспечивать яркий свет без применения электричества. Десять башен от Елисаветпорта до Ориенбаума. Пять минут и первые знаки примут связисты на башне дворца и побегут с депешей к Лине. Ещё семь башен, и весть из Еслисаветпорта, через Петергоф и Стрельну, примут спецы главпочтамта Санкт-Петербурга. Или Царского Села.

Понятно, что сообщение передавалось познаково и длинные письма передавать сложно и дорого. А короткие депеши вполне быстро доходили до требуемого абонента. Уж лучше, чем гнать гонца сквозь зиму двое суток.

Всё просто. И эффективно.

На бумаге.

На самом деле это система из двадцати двух башен, при каждой из которых техническая команда, мини-гарнизон для охраны, почтовая станция, как для проезжающих по «дороге», так и для отправки верхового гонца, в случае тумана и плохой видимости. А всё это появляется не вдруг. Плюс Алексей лично курировал строительство промежуточного пункта в Гаркале. С приличным постоялым двором и даже с флигелями для знатных гостей.

У нас год ушёл на сие. И Матушка требует линию связи с Первопрестольной. А это шесть десятков башен, техников, почтовых станций, постоялых дворов, трактиров и военных гарнизонов.

И люди. Специалисты. В основном флотские. Но, Матушка не отдала систему в ведение Адмиралтейства, как они того сильно хотели и добивались, а образовала Коллегию путей и связи. В прямом подчинении Царице. Императрица вняла советам моим и мужа, что отдавать системы связи в чужие руки нельзя категорически. Вдруг что – стратегическая схема переворота/революции известна со времен дедушки Ленина: «Мосты, телеграф, телефон». Потом газеты и банки. И, распропагандированный гарнизон, который будет «сохранять нейтралитет» пока какая-нибудь решительная группа будет власть брать.

Впрочем, Лисавета не была дурой. Ведь она сама захватила власть по той же схеме. Поэтому с нашими доводами она согласилась. Так что, пока, на линии Елисаветпорт-Петербург-Царское Село идёт откатка системы.

Про Москву, понятно, что не вдруг. Мы, конечно, готовились масштабировать опыт, подготовку персонала и производство. Но, по моим скромным оценкам, такой вот телеграф между Москвой и Петербургом заработает где-то в году 1750-му. А я ещё хочу линию Петербург-Сестрорецк. И до Нижнего Новгорода тоже.

Линия Петербург-Москва пройдёт через Новгород-Вышний Волочёк-Тверь связав эти города между собой. А от Еслисаветпорта посты связи пойдут вверх по Луге, до канала, связывающего Лугу с системой Волга-Кама. Координация грузопотока и работы систем каналов просто жизненно необходима. Не говоря уж о том, чтобы строить железную дорогу.

– Лёш, ты там в Москве проследи, чтобы они делом занимались, а не челобитные всякие Матушки сочиняли. А то у меня со строительством дворца у Боровицких ворот Кремля просто беда. Много причин, но стройка почти остановилась. Надо менять управляющего. Сам понимаешь, от Первопрестольной так же будет идти движение по строительству телеграфа на Тверь. А я что-то сомневаюсь, что без волшебного пинка они хоть что-то путное сделают. А то, пока я буду по Европам, тут вообще всё встанет.

Кивок.

– Послежу, не волнуйся. И Лисавет очень заинтересована в этом деле. И за дворцом твоим присмотрю.

– Спасибо, Лёш.

Ну, дай-то Бог, как говорится. Надеюсь к 1760-му году основные линии на Урал, по Волге-Каме, и на юг, через Тулу, Орёл, Курск на Харьков уже заработают. А, может, и на Азов. Нам ещё Новороссию на бебут брать. Да и Швецию воевать так или иначе. Потеря Гельсингфорса была для меня личным оскорблением.

– Какие планы по возвращению?

Пожимаю плечами.

– Детей буду делать. Приятный процесс.

– А серьезно?

– Серьезно? Осмотрюсь, что вы тут наворотили без меня. Развитие систем связи, паровых машин разных, техники. Генеральный план Петербурга буду пробивать у Матушки новый. И поехать хочу на Урал. На пароходе из Петербурга, через Лисаветпорт, через канал, по Волге. В Нижний хочу заехать. В Самару. С купцами и промышленниками потолковать. И до самого Урала. А там вообще много дел.

– Это ж экспедиция на полгода. Что Лина скажет?

– Вздохнёт. Но, поймёт.

Кивок.

– Повезло тебе с женой.

Внизу суета стройки не прекращалась. В ярких лучах прожекторов Рихмана и при свете астральных ламп, суетились люди, сновали с рычанием паровые трактора и паровые грузовики-самосвалы. Полевые испытания новой техники у нас. С комиссией. Всё, как положено. Ломались через раз, ну, как без этого.

Так что, стройка Елисаветпорта не заканчивалась даже зимой. В основном завозили материалы, пользуясь тем, что зима сковала грязь и воду. Часть сооружений порта и часть складов уже построена. Часть строилась. Часть пока в проектах всяких.

Планы были грандиозными. Крупнейший порт на Балтике. Морские ворота Империи. Планы были настолько грандиозными, что Матушка даже дозволила даровать своё имя порту. А Императрица своим именем для топонимов не разбрасывалась. Это вам не пошивочная артель имени XXVII съезда КПСС.

Строили уже полгода выше по течению реки канал, который должен связать водную систему Луги и Волги. Конечно, значение Петербурга, как порта, останется на уровне, но, Елисаветпорт даст нам лишние месяц-два навигации и возможность отправки-приёма грузов из Балтики в самоё сердце России. А водный транспорт, как известно, самый дешёвый транспорт. Тут не поспоришь.

Пароходов на Балтике пока толком нет. Особенно ввиду Петербурга. Пока строим верфь в Нижнем Новгороде в «Нижегородской верфи Сормово», после чего будем использовать построенные пароходы в «Волжско-Камском буксирном и завозном пароходстве на паях». Будем там производить, подальше от вражьих глаз. Пусть пока систему Волга-Кама-Ока осваивают.

Люди нужны. Много. Грамотных. Но, где их взять?

В Ново-Преображенском из моей школы уже второй выпуск крестьянских детей по четырёхлетней учебной программе. Организовал там даже что-то типа частной гимназии для особо одарённых выпускников моей школы. Потом найду применение каждому. В Ораниенбауме моя школа выпускников пока не дала, но процесс идёт. Но, до результата, – получения грамотных технических специалистов, пока очень далеко.

Организовать университет в Москве пока не смогли. Нет преподавательских кадров нужного уровня. Пока только в Петербурге у нас универ. Небольшой по европейским меркам, но, лучше, чем ничего. Часть студиозусов всё так же отправляем в Европу учиться за казённый счёт. С обязательством вернуться в Россию и отработать минимум десять лет на пользу российской науке и технологиям. Или деньги пусть возвращают в казну. С процентами. Особой отдачи я от них не ожидал, скорее ждал, когда количество образованных начнёт давать хоть какое-то качество на практике. Пусть не уровня Ломоносова или Менделеева, но, всё же…

Вообще, школами и медициной всякой занималась Лина. Матушка даже повелела образовать «Императорское общество вспомоществования знаниям и здоровью» во главе с Великой Княгиней Екатериной Алексеевной. Даже денег дала из казны. Учить крепостных детей за казённый счёт она не захотела, считая это опасной блажью, а вот мещанских учить дозволила. С медициной проще – чем больше податного производящего что-то населения, тем лучше и для казны, и для Империи в целом.

Я это самое «Императорское общество» именовал просто и без затей – Департамент кадров. Почему так? А потому что от имени этого Общества по Империи колесили наши экспедиторы в поисках самородков. Как взрослых, так и детей для школ-гимназий. Учитывая систему имущественных отношений, нам, при находке возможного самородка среди крепостных, приходилось выкупать у хозяина всю семью. Помещики быстро смекнули что почём, и начали предлагать кого и что попало за очень хорошие деньги. Приходилось разбираться. Торговаться.

Мне нужно очень много толковых людей. Иначе зачем я здесь? Прогрессор, блин.

Чем ещё запомнился год? Да, особо, ничем. С подлодкой пока ничего не получилось. У меня тоже авария за аварией. Двое погибших. Думаю, пора работы пока замораживать. Я не казна, у меня деньги не бесконечные и я их не печатаю. С аквалангами Кусто и прочими водолазными костюмами тоже беда пока. Нет материалов и технологий. Хотя и первая цель вроде есть – в этом году у острова Борсте в Финляндии затонул наш галеон «Святой Михаил». А груз у него был очень недешёвый – предметы роскоши для Императорского Двора Елизаветы I, который нужно было доставить из Амстердама в Москву. В общем много вкусного. К примеру, 36 табакерок из золота, инкрустированные драгоценными камнями. Недешёвая музыка. Пока ищем само место катастрофы, опрашиваем выживших и свидетелей. Обещаем награду. Потом будем думать, как изымать из царства Посейдона.

Но, пока, кисло.

Хреновый я попаданец. Хорошие попаданцы всегда умные и прозорливые. Могли спасти сей галеон. И, вообще… А я даже не знал о существовании этого корабля, до его катастрофы. Что там ведомства Матушки закупают для неё, где, по какой цене и чем будут доставлять мне как-то не докладывают.

С торпедами чуть лучше, думаю, что до ума доведём. В любом случае, на столетие раньше, чем в моей истории. Пока сложно, но, доведём. Тогда появится смысл в торпедных катерах и подводных лодках. А так до подводного минного постановщика полтора века ещё.

Весьма полезная вещь. Мы бы тут шороху навели на Балтике.

Из полезного – подбил Матушку на прокладку в Петербурге конки. Пока не парового трамвая. Но, и эта затея вызвала массу негатива у конкурентов. Переть в открытую против ТАКИХ учредителей, вроде меня и Разумовского, никто не стал в открытую, но неофициально уже заметили, что наши вагоны могут оказаться слишком пожароопасными. Вдруг. Внезапно. Если не охранять.

Думаю, что с пароходами будет то же самое. Хоть пулемёт ставь на каждый пароход. Увы, капсюль для унитарного патрона мы пока не изобрели. Эх, а как бы изменил пулемёт рисунок и характер современной войны! Так и вижу «большие батальоны Наполеона» против наших пулемётов! И посмотрим, на стороне ли Бог «больших батальонов!»

Шучу, конечно. Но, в каждой шутке есть доля шутки. В Сестрорецке и Туле не только самовары клепать умеют. Посмотрим.

Но, пока нагадала мне цыганка дорогу дальнюю.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. НОВЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 5 января 1748 года.

Сегодня – Крещенский сочельник. На службах церковных мы уже были. Скромно в кругу семьи сидим.

Отпустила таки меня Матушка с генерал-губернаторства. После праздника, даст Бог, сдам своё место князю Юсупову. Великому, за речные пути и русский театр, радетелю.

Но, сбылись мечты идиота – добро пожаловать на войну. Стараюсь этому радоваться. Уверен, что война по мне неописуемо скучает.

Уже шесть лет как.

Не убила тогда, так дам ей шанс.

Или не дам.

Екатерина показывает на меня пальцем, обозначает движение вдаль. И вопросительный знак. Далеко ли? Надолго ли?

Киваю.

Шевелю губами.

«Я вернусь».

Она кивает.

Горизонтально ладонь ко лбу и к подбородку. Рука к сердцу. Указывает на себя и жест горизонтальной ладонью от груди вниз. Вновь на меня жест.

«Папочка, я жду тебя».

Да, я полюбил эту девочку. Ну, и что, что она моя потенциальная смерть? В чём её вина? Только в том, что она законная наследница Престола Всероссийского? Тут как посмотреть. Может и нет. Но, при правильном прочтении, намного более законная, чем я сам.

Но, я принял её. И Лина тоже.

Она член нашей семьи.

Она называет меня и Лину папой и мамой. Мы уже устали объяснять, что это не так. Но, сердцу ребёнка не прикажешь. Она так нас видит. Родителей своих она и не помнит. Брата старшего и сестру тоже.

Катенька кормит меня засахаренными вишнями.

Я жую и киваю ей благодарно. Она счастливо прижимается к моей груди.

«Приезжай. Я жду».

У меня глаза на мокром месте. У Лины тоже.

Господи, какая светлая девочка. Умная и красивая. За что к ней так несправедлива судьба?

Скачу по полу гостиной на четвереньках. Катя на мне верхом. Смеётся своим странным смехом. Она не слышит своего голоса, и ей трудно контролировать то, чего она не понимает. Мы её учим, но трудно научить контролировать голос, если ты его никогда не слышала и не понимаешь, как он звучит вообще.

Глухонемые часто общаются со слышащими письменно, хотя вполне могут говорить вслух. Просто к их голосу нужно привыкнуть.

Катя – вовсе не глухонемая. Она слышит. Плохо и не всё. Себя она не слышит. Разве что через кости черепа. Перепонки если ещё не умерли, то почти на пути. Мы делаем, всё, что только возможно. И мы, и нанятые нами специалисты.

«Падаю на бок» и переворачиваюсь на спину. Катенька с хохотом пересаживается мне на живот и начинает меня щекотать.

Я, играя, верчусь и делаю вид, что мне щекотно.

Идиллия.

Мы с Катей рисуем углём. Лина читает Ташке книжку со стихами. Рукописную. Есть типографская, но, эту написала она сама. В смысле, собственными руками. В высшем свете до сих пор гадают, кто скрывается под псевдонимом «Агния Барто», что переводчиками выступили Цесаревич и Великая Княгиня. Стихи, конечно, «наши с Линой». Удалось её как-то на игру в рифмы развести. Так «случайно» у нас книжка и появилась. Детям нравится. Взрослые умники ошибки находят. Но, немцы же мы. Что с нас взять? Как умеем, так и переводим. Кого? Поедь по Европам и поспрашивай.

У нас ярко, тепло и хорошо.

Читать у нас дома все любят. Но со свечами чтение зимними вечерами – похороны глаз. Вот я и вспомнил о «лампах с наддувом» француза Аргада или Арганда. Решив что не стоит его озарения ждать, года полтора назад я «изобрёл» «Астральную лампу». Светит не хуже «лампочки Ильича». Лампа эта уже на моих мануфактурах и в домах. Она и в Зимнем на балах теперь светит.

Стоит ДОРОГО. Как и всё у меня для высшего света.

– Всё равно его не брошу! Потому что он хороший, – завершает Екатерина Алексеевна.

Таша радуется. Катя меня весело мучает. Полуторогодовалый Павлик тоже смеётся вслед за сёстрами.

Наконец, дети нас отмучили и отпустили с миром, занявшись друг дружкой.

– Дорогая, тебе чаю налить?

– Так поздно уже, не усну я с твоего чая Петер, – отвечает жена, – ты сам говорил, что нельзя сейчас много мне.

Киваю. Говорил.

– А зелёного, Линушка? – уговариваю супругу.

– Ну если зелёного, – вздыхает она, – тогда и детям немного налей, нет лучше им сока, Пауль чай не любит.

Киваю. Какая же она у меня красивая. И умная. Повезло мне с женой.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. НОВЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 7 января 1748 года.

– Счастье. Ты – моё счастье. Спасибо Господи, за тебя…

Горячий шепот любимой.

– Я так волнуюсь. Ты уезжаешь. Как я буду без тебя…

Жаркий поцелуй. Долгий и вкусный.

– Любимая, но я же вернусь к тебе.

– Это когда будет… Невыносимо долго…

– Я и раньше уезжал. Я, вообще, почти всё время в дороге.

– Да. Но, ты уезжал не на войну.

Целую успокаивающе.

– Ну, не такая там и война. Так, паноптикум. Цирк уродцев. Там без меня есть кому командовать. Я лишь поприсутствую, как представитель России. А то нас забудут пригласить за стол переговоров по итогам войны.

Как Матушка в 1746 году договор подписала, а англичане стали на будущий поход денег выделять, мы с Бестужевым интересную комбинацию замутили. Если выгорит. Пока я об экипировке да новациях беспокоился, Репнин армию подготовил. Да вот слёг после Новогодия с инсультом. Чуть с Матушкой не поссорился на Крещение, настаивая не добивать генерал-фельдцейхмейстера походом и заменить Василия Аникитича на Ласси, тот уже ходил туда в тридцать пятом годе. И успешно.

– Но, там же есть генералы.

Да. Генералов да бригадиров со мной идет немало. Хоть я бы и полковников с майорами предпочел бы на их места брать. Не очень генералы новому учиться охочи. Не всё я решаю.

– Но, там нет ни одного Кронпринца на поле боя. Я буду далеко от битвы. Что может случиться?

– Да, ну ка, повернись любимый.

Лина требовательно переворачивает меня на живот. Нежные поцелуи по всей длине рубящего шрама на спине.

– Ты, тогда тоже сидел себе в палатке и не планировал умирать. О твоей личной битве у Гельсингфорса до сих пор слагают легенды участники событий.

Хмыкаю.

– Кто, например?

– Хотя бы твой Арцеулов. Он мне много рассказывал о той битве в ночи.

Смеюсь.

– Господи, нашла кого слушать! Арцеулова! Да, он прибежал, когда меня уже убили!

Поцелуй в шрам.

– Не шути так, я тебя прошу. Умоляю. Не гневи Господа. Ты тогда выжил чудом. Меня не волнует, что ты убил тогда несколько нападавших. Это горе их и их жен. Ты – молодец. Но, если бы ты погиб тогда ночью? Как бы я жила?

Переворачиваюсь назад и шутливо напоминаю:

– Дорогая, у нас сегодня «русский день».

Да, у нас есть языковые дни. Через день мы говорим в семье на русском и на немецком языках. С детьми тоже. И со слугами. Они тоже учат и немецкий, и правильный, с моей точки зрения, русский язык. Точнее его вариант из будущего. И в школах моих «цифирных» преподают детям именно этот вариант. Язык будущего. В грамматику Адодурова – Ломоносова я его весь не всунул. Артачатся местные. Непривычно им. Пришлось, чтобы не забыть родную речь, даже для себя самого правила и словарик записать. А то у самого «экзерциции», «лошка», «зело» и «понеже» уже незаметно в речь проскакивают.

Во всех смыслах.

А ещё мы раз в неделю, в «свободный день», по очереди говорим на французском и английском. Два дня в месяц на каждый язык. Дети и слуги тоже. Такая вот у нас программа просвещения народных масс.

Лина вздохнула и покачала головой.

– «Русский день» – он там. За дверью. В супружеской постели я говорю с любимым на том языке, на котором говорит любовь в моём сердце.

Целует в губы. Осторожно прижимается. Живот мешает. Да, мы ждём третьего ребёнка. И я не уверен, что я успею вернуться из «командировки» к родам. Точнее даже уверен что не успею. Тут, как-то нет самолётов, а армия по дорогам движется долго.

Но, не ехать я не могу. По многим причинам. Я, вообще, с трудом добился от Матушки дозволения на сей вояж. Шесть лет она меня не подпускала к армии на пушечный выстрел. И лишь сейчас согласилась. И велела усилить охрану Лины и Павлика.

Династия не должна прерваться.

Ни на миг.

Но, и она понимает, что не может Цесаревич-Наследник прятаться за женскими юбками. Если не дай Бог что, то свалить нового Императора, без опоры его на армию и флот, очень просто. Лисавета слишком дорожит Империей, чтобы такую бомбу заложить под будущее Царствование. А мыслит она если не столетиями, то, точно десятилетиями вперед. Маленький Павлик тому доказательство.

– Наконец-то я увижу твой родной Дармштадт.

Лина вздохнула.

– Столько лет прошло. А словно, как будто вчера уехала.

Целую её висок.

– Не жалеешь?

Рассудительность Каролины и тут взяла верх.

– Даже если не привязывать вопрос к тебе, то, так или иначе, мне всё равно нужно было бы выходить замуж и уезжать из отчего дома. Всех наших дочерей ждёт то же самое. Наталью нашу. У нас с тобой всё счастливо сложилось. Мы даже поженились по нашему желанию, а не по желанию родителей моих или Матушки. Это редкость для Кронпринцев и принцесс. Нас обычно ни о чём не спрашивают. Продают, как скот. Мы даже имена для своих детей выбирать не можем. Или я, вот, Екатерина Алексеевна. Моё мнение кто-то спросил? Или твоё? Может мы не хотели это имя? Молчи и улыбайся… Спасибо, хоть частным порядком я всё ещё Лина…

Она говорила опасные вещи, но, она была права. Наше мнение Матушку часто не интересует. Мы чуть свободнее крепостных, у которых мужа продают одному барину, а жену с детьми другому…

А я ведь так хотел дочь Наталью назвать Ольгой…

Какое это имеет значение?

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. НОВЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 7 января 1748 года.

– Я вернусь к тебе.

Ответное:

– Я люблю тебя.

– И я люблю.

Лина плачет. Расставание – тяжелая штука.

– Иди, любимый. Долгие проводы – долгие слёзы, как говорят в народе. Fac quod debes, fiat quod fiet. Я буду ждать тебя.

Целую жену. Решительно разворачиваюсь и выхожу не оглядываясь.

– Государь.

– Всё готово?

Полковник барон Мюнхгаузен кивнул.

– Да, Государь.

Киваю. Командую своим кирасирам:

– По коням, господа!

Глава 6 À la guerre comme à la guerre

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. МАРКГРАФСТВО МОРАВИЯ. БРЮНН. 17 (6) марта 1748 года.

– Seid gegrüßt, Eure Königliche Majestät!

– Seid gegrüßt, Eure kaiserliche und königliche Hoheit!

Подношу правую руку к треуголке, Мария Терезия просто машет ручкой.

Мои голштинцы сегодня хороши. И они здесь и эрцгерцогини солдаты тоже. Гольштейн – часть Священной Римской империи, в которой царствует вместе с мужем Францем I Стефаном Лотарингским моя сегодняшняя спутница. Ну как царствуют? Он царствует, а Она правит. Франц прижил корону от наследовавшей её жены. Не все посчитали это правильным. И вот уже семь с половиной лет в Европе и колониях идет Война за Австрийское наследство. Мы из неё выпали после избиения Швеции, но вот волею Матушки и стараниями Бестужева снова в ней участвуем.

Вижу гордость в глазах эрцгерцогини. Всё же первыми её приветствуют немцы. Елизавета ни за что бы мне не дала даже потешную роту в Ораниенбауме из голштинцев учинить. Но, в своём-то Гольштейн-Готторпе я сам уже себе хозяин. Да и в Южной Карелии у меня собственное ополчение. Потому следующие в строю добровольцы из Борго. А потом ещё поляки Понятовского. Он ведёт хоругвь на свой кошт. Дальше же русские богатыри. Уставшие, но довольные.

Ни одну мою часть Лиза не подпустит к Петербургу и на сто вёрст. Даже мои кирасиры под присмотром. Скажу ли я когда-нибудь своё Alea jacta est? Я не знаю. И Матушка не знает. Сама она уже однажды так сказала.

Позади тысяча двести вёрст зимнего похода. Шли мы споро, готовились долго. В самую стужу. Но, потерь почти нет. Медслужба отлажена, питание полевыми кухнями и тёплые палатки тоже. Но, всё равно трудно вести через заснеженную Литву и Польшу сорок тысяч солдат. Пусть они кто на лыжах, а кто и конный. Лыжные отряды всегда в нашей армии были. Но вот чтобы столько… Два года лыжи гнули, много ясеней извели. Потом учили. Колонной ходить. Валенки опять же. Дефицит пока. Но мы старались. Даром я что ли войлоком для термосов занимался?

Понятно что на всех навалять не смогли. Потому пехота у меня обута кто в валенки, кто в бурки, кто в пимы. Поверх ещё гетры из пропитанной льняным маслом и воском парусины. Прокладчики лыжни в унтах. У кавалерии сапоги и шерстяные носки. Артиллеристы и обозники, едущие в основном на санях, в валенках. Ну и те, кто в лазарете тоже. В дедовых башмаках у меня зимой никто не ходит. Шапки варежки, шарфы, шинели, бушлаты, стёганки, тегеляи… В общем что смогли. Обморожения впрочем были. Как и покалеченные. Болезных отправляет сейчас домой граф Михаил Бестужев-Рюмин наш посол в Польше. Он нашим высланным вперёд квартирмейстерами и интендантам сильно подсобил. И артиллеристам. Пушки, кроме новых, мы тоже начали раньше основных сил выдвигать. Под защитой моих кирасир.

– Здра-ви-я же-ла-ем, Ва-ше Ко-ро-левс-кое Ве-ли-чес-тво!!! – гаркают уже русские полки.

Мария-Терезия эрцгерцогиня в Империи в целом, но она ещё Королева Богемии и Венгрии. Наследная. Так что она Величество. Здесь. У себя в вотчине.

– Здра-ви-я же-ла-ем, Ва-ше Им-пе-ра-торс-ко-е и Ко-ро-левс-кое Вы-со-чес-тво!!! – приветствуют уже меня мои бойцы.

Снова делаем с хозяйкой приветственные жесты руками. Мария Терезия Вальбурга Амалия Кристина смотрит на моих бойцов то ли оценивающе, то ли насторожено.

Вроде не враги и не варвары пришли. Но, вижу, заботит, её наша сила. В строю все по Уставу в парадной форме. Даже парики проветрить успели. Третий день лагерем под Брно стоим. Подшились. Отъелись. Оружий начистили. Отмылись. Полевые бани, как и кухни, это всё же большое дело. Но, их, понятно в строю нет, как и лыж, они в лагере обоза. Пушки новые там же под охраной и парусиной стоят. И ещё кое-какие новшества.

– Петер, у Вас стойкие воины, – обращается ко мне эрцгерцогиня, – я видела армию после похода, усталость и боль не спрячешь, а ваши выглядят лучше, чем те что со мной из Вены шли.

Чему удивляется? Я же своих в демисезонном обмундировании не морозил. Тем «что провиантмейстер не украл» – не кормил.

Даю знак адъютанту. Нам подносят два термоса. Наклоняюсь с лошади. Протягиваю один спутнице в сани.

– Будете, Ваше Величество?

– О, это ваш знаменитый термос? – радуется королева, – у нас есть такие.

Да уж разошлось моё новшество по Дворам Европы. Фридрих Прусский сам с таким ходит. В Париже пока правда мои изделия не в моде. Да и в Вене не очень. Но, с Веной мы походом, так что и это вопрос решим.

– Да, Мария, – подтверждаю очевидное, – специально для Вас заваривал лично, Вам открыть?

– Спасибо, я позже.

Эрцгерцогиня снова беременна. У меня за последние годы глаз стал намётанный. Да и промёрзла наверно. Значит вода назад просится. Куда же ещё то лить?

– Да, русские солдаты, настоящие витязи, – отвечаю на первую Её реплику, – но давайте пройдем в шатры, в своём Вы можете немного отдохнуть, а в большом как раз нам стол накроют.

Мария кивает. Ёжится. Всё же промёрзла. Термос оставляет себе. Немудрено там её вензель и герб на золоте и моё посвящение. Подарок. Не последний за сегодня.

Поворачиваюсь к Ласси.

Говорю по-русски.

– Как отъедем, командуйте вольно.

Фельдмаршал салютует мне.

Солдаты всё же устали. И не зачем их в мороз во фрунт держать. Мне же потом их лечить.

А нам с Марией, с поручения Матушки, надо ещё поговорить о многом. Не только об этом походе, но и как будем вместе турок бить. Да и мосты навести, в части возможного в будущем брака Павла моего, тоже стоит.

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. ЛАНДГРАФСТВО ГЕССЕН-ДАРМШТАДТ. 14 (3) апреля 1748 года.

– Петер! Петер! – слышу взволнованный голос тестя.

И чего в такую рань? Солнца ещё нет! Квасили же вместе вчера до третьего часа ночи. Вот же неугомонный.

Встаю продираю глаза. Распахивается дверь.

– Петер! – озаряет мои покой улыбкой и глазами Людвиг VIII Гессен-Дармштадский, – Каролина родила!

Вскакиваю с места.

– Сын, у тебя, сын! – радуется, пританцовывая тесть.

Так, вот и Лёша подоспел. Так вроде Елисавета Петровна грозилась назвать. А может и Петя.

– Это дьэло нато обмъит! – настаивает линин родитель.

Выучил за вчера старая бестия.

Я пока быстро собираюсь. Надо много о чём ещё расспросить курьера.

Впрочем вот и он. Цильх. Кланиется.

– Пьотр Фьодорович, – начинает он.

– Как Лина?

– Всио хорошо, она и сын Ваш Алексей здорови.

Вот же Иван Андреевич, нашел как за мной на войну убежать. Не сиделось ему у меня в камер-брандмейстерах. Ну, дело у меня для него есть. С тестем вчера его и начали обмывать. Сделал он для меня без лишнего шума по Германии сто зеркал и стёкол прочных нужной формы. А то бы не довезли мы сюрприз за две тысячи вёрст до полей сражений. Колб же почти весь резерв умудрились разбить. Впрочем когда по горам шли то было немудрено. Последние дни солдатом пришлось уже на себе лыжи тащить. Тестю вот их оставлю на хранение.

– Спасибо, Иван, – обнимаю Цильха, – у матери был?

– Да, как же можно, я полмесяца летел с вестью этой, – отвечает от волнения гонец.

Говорим мы уже на немецком. Тесть понимает, распоряжается Цильха, разместить, накормить. Обнимает. Не удивлюсь что Иван ещё титул получит за очередную добрую весть. Чин его в Табели у нас шестой. Так что дворянин он теперь потомственный. А теперь вот ещё будет «фон риттер» или «фон эдлер». Впрочем, тесть может и подарок просто какой дать. Немец же.

Что ж, если иного приказа нет, то надо будет Ивана в армейский чин определять. Временно. Мундир ему тут быстро соорудят. Полковничий. Инженерный. В гвардию мне не почину пока принимать.

– О! Айдам! Поздравляю! – вваливается моей жены старший брат.

– Данке, швайгер, – отвечаю шурину, – и тебя с племянником!

У нас тут пока «на троих», намечается. Два Людвига (тесть и шурин-schwager мой), и я стало быть счастливый отец, а для них eidam-зять. Как узнает так, думаю, и второй брат моей жены Георг Вильгельм быстро дела в своём добровольческом корпусе перепоручит и сюда приедет.

Что ж. Битва будет не завтра. Время пировать. Надо распорядится налить моим солдатушкам по чарке за радостную весть эту. Больше не надо. А то с местными добавят за новорождённого. А нам завтра уже выступать в Голландию эту.

НИДЕРЛАНДЫ. ОКРЕСТНОСТИ МААСТРИХТА. 25 (14) апреля 1748 года.

Была ночь. Холод и туман лежали у моих ног. Третий день французы вели, сквозь внезапный снег, штурм Маастрихта.

Нет, сейчас пушки молчали. Темень внизу прорезали только костры на стенах города и в лагере осаждавших. У стоящих со мной сейчас, кроме артиллеристов, даже огнива в карманах не было. Табак моим спутникам тоже пришлось оставить.

Третьего дня в Ахене французы взбрыкнули и не захотели допускать МЕНЯ к переговорам, мол моя армия – наёмники. Англичане действительно оплатили весь бросок Русской армии через Европу. Но, готовится к нему мы начали задолго до этой, озолотившей и меня, щедрости.

Что ж насильно мил не будешь. Пришлось прервать сами переговоры. Все стороны получили мои требования. Но, «союзнички» (голландцы и англичане) были не довольны и не стали прибавлять нам сил из своих. Кто же думал, что русский выскочка пойдет с сорока двумя тысячами против восьмидесяти? Ну за меня ещё тринадцать тысяч войск осаждённых в крепости. Так что два к трём в пользу французов.

Собственно, мне было понятно, что у европейцев намечается договорнячок. Но, я же вел сюда русских солдат что бы просто посмотреть на это? Нет. У меня были собственные интересы. Законные и скромные. Мои хотелки получили все бывшие там дипломаты. Сорок тысяч штыков всё же аргумент, чтобы не отказать хотя бы в этом. Россия не многого и просила. Но, не за этой же мелочью я сюда шел. Нужно показать наконец Парижу и Лондону, что Россия – это Империя, которая может биться за свои интересы. Как показать в том числе и то, что я вырос и умею не только полусабелькой в ночи махать. Двадцать лет – самое время для возмужания.

«Бебут в ночи». Какая ирония. И слово звучное. Многозначное.

Передо мной снова ночь. Но только роли в ней поменялись. Теперь мне определять условия сражения.

Вчера долго совещались с Ласси и фон Ливеном. Юрий Григорьевич, как младший по званию начал с неверия в предложенный мною «план победы». Барон фон Ливен, конечно, дело говорил. Он сам принимал участие в разработке плана. Но, погода нам выдалась суровая. Наши заготовки могли просто физически не сработать. Петр Петрович Ласси тоже был осторожен и считал, что, разлив Мааса делают для нас, оставшуюся на его правом берегу французскую армию фон Левендаля, посильной в атаке на рассвете. Он тоже знал, что говорил. Рейхсграф Ульрих фона Левендаль служил под началом Ласси в войне с турками. Россию этот мой почти земляк из Гамбурга служил до 1743 года, получив апшид генерал-аншефом. В том же чине пребывал здесь и я. Оба моих заместителя были правы. Но, мне и России нужен не выигрыш. Нам нужна только Победа. Яркая, однозначная. И лучше если не придётся в этой земле полвойска оставлять. России умелые солдаты нужны. У нас вот под боком в Персии замятня. Да и союзникам лучше большой армией о чести наминать. А то они снова наших интересов не заметят.

Оттого мы и просчитывали потом варианты с лучшей теперь расстановкой наших сил. Затем и сделали бросок в припорашиваемой снегом грязи. Дав по прибытии войскам два часа на отдых и переодеться в чистое. По мере возможности, конечно.

Французы понимали, что мы должны подойти. Но, не ожидали нас сегодня, лихорадочно пытаясь третий день пробить оборону Маастрихта. По европейским меркам не могут солдаты так быстро идти. Да ещё погода эта. Картина Репина «Не ждали» в общем. Сбившиеся у костров редкие пикеты наши казачки тихо снесли. Заняли господствующие высоты. Порывы ветра и ожидаемая мной шумная вылазка осаждённых заглушили все наши передвижения. Мы готовы. Теперь я ждал только, когда ветер снесёт к Маасу большую часть тумана. Иначе придется наступать за полчаса до рассвета. А лишний час нам бы не навредил.

Вот отчётливо проявились лагерные огни у лежащего у подножия занятых нами высот Хеера. По прежнему плану мы должны были начинать севернее у Берга. Но, разлившийся ручей Кобергвег наши планы изменил. Скатываться с пригорков в этот весенний поток ночью, да и, на виду у противника, днём, сейчас малоинтересно.

Мои-то ребята – кирасиры и пехотная гвардия опытные: ещё в Санкт-Петербурге тренировались «ночью тонущих и раненых спасать», под «Царёвы лампадники» их искать. Казаки же светом не обстреляны, не говоря уже о французах. Но, казаки ребята в ночном бое умелые, главное, чтоб кони не испугались. А французам – незачем к такому и привыкать.

Даю отмашку ударным ротам на к вражеским позициям выдвижение.

Полчаса. Интенсивность канонады за Маасом начинает спадать. Не вовремя. Впрочем, французы сейчас рекой надвое разрезаны. На нём только старый мост в крепости и смог в последние дни устоять. Так что, мы, по логике и замыслу, не должны проиграть. Но, что нам даст этот ночной бой одному Богу известно. На всё воля Его.

Световой сигнал что пехота на месте. Пора начинать. Пока шуметь нельзя, как начнём, братушкам ещё до неприятеля пятьдесят аршин бежать. Раздаю приказы. Конница в седле. Фитили подпалены.

Крещусь.

Ну с Богом!

– Открывай!

Девяносто прожекторов распахивают створки вместе.

Девяносто «астральных ламп» вспыхивают новыми звёздами в лицо французов. Мало. Но такие лампы в моём будущем ставили на маяки. Да и не освещаем мы всё поле боя. Только триста пятьдесят саженей фронта. Узкая полоса света, бьющая в самое слабое у французов место.

Тактику придумал не я. И два раза она не работает. Но, почему бы этот шанс, один раз в военной истории, достался бы не мне? Да, пусть я не Жуков, но, за мной опыт военной науки почти на три века вперёд. И опыт Жукова тоже.

Богатыри принца Дадиани сейчас молча уходят в рывок на ослепших ошеломлённых французов. За ними вперёд идут кирасиры подполковника фон Берха. Их задача пробить брешь вглубь. Пока пехота Георгия Вахтанговича будет расширять брешь и рубить ошалевших солдат генерал – лейтенанта Пьера де Верже. Именно они имели неудачу быть резервом правобережных французов и стать нашей первой жертвой в этом сражении.

Коням мы подсвечиваем еще пятью прожекторами путь. Метров на сто вперед стелим его рассеянным светом. Там они войдут в основной луч. Шоры им не дают ослепнуть, но им и в начале нужно видеть куда они идут.

Слабы прожектора. Не прожектора ПВО Великой Отечественной. Отнюдь. Но, эффект неожиданности никто не отменял. И зенитных орудий «Ахт-Ахт» у французов нет, чтоб стрелять по прожекторам.

Затея была рискованной. И только расчёт на неожиданность и испуг. А так, в следующий раз перестреляют моих, как в тире. Тем более что движутся они тактическими коробками. Лишние несколько минут, и пушки начнут палить картечью.

Самый опасный момент всей затеи.

Прибегает вестовой.

– Ваше Императорской Высочество, – выдыхает он, – заслоны смяты, ребята рубят французов в палатках и у костров, те ошалели и не оказывают почти сопротивления.

Киваю. Адъютант мой Александр Бакарович Багратион-Грузинский отводит гонца в сторону и фиксирует в журнале донесение. Дает ему чайку из «личного термоса Царевича» хлебнуть. Прижившаяся уже у нас форма поощрения. Почти медаль. Внукам будет рассказывать.

Пока в целом тихо. Пушки молчат. Французы не поняли, что там у них за светопреставления вдруг случились.

Впрочем, вот и первые раскаты слышны. Что же настало время водить в бой стоящий за холмом запасный корпус борона фон Ливена.

– Пётр, – подзываю я молодого Румянцева, – скачи к Юрию Григорьевичу, передай что, как луч дальше перенесут, пусть выступают без промедления.

Будущий Задунайский козырнув скрывается в ночи. Мы стараемся не шуметь. Но туман над рекой скрывает нас от Морица Саксонского, а правобережным французам разве что только бьющий с горы свет и видно. Остальное на его фоне меркнет. Потому, после отправки в бой кавалерии, факелы в наших пикетах разожжены. А Ливен – генерал хороший, но, всё же, излишне острожен, так что не мешает ему и напомнить, что пора и основным силам взяться за дело.

Слышатся канонада. Очухались французы? Нет, это из крепости. Со стен им лучше видно, чем французам. А комендант Хоббе Эсайас ван Айлва и эрбгерцог Карл Аренберг труса не празднуют. Вижу там на нашем берегу вспышки. Значит, голландцы из Вика начали встречную вылазку и фон Левендалю будет не до того, чтобы за таинственным сиянием, льющимся с холмов у Кандиера наблюдать.

– Пётр Фёдорович, – говорит Ласси, – голландцы навстречу ударили, пора бы свет переносить, а то слепит их.

Киваю. Что-то я замешкался.

– Командуйте, Петр Петрович, – отвечаю, – перенесем южнее, Ливену сейчас там нужнее будет подсветка.

– Да, там д’Альбер, он опытен биться ночью, – соглашается генерал-фельдмаршал.

– Ну вот мы его и выведем на свет, – пытаюсь пошутить.

Надеюсь, что шучу не слишком нервно.

Ошеломить – значит победить. Сегодня нам удалось ошеломить. Но это всегда только половина победы. Боем в эти времена трудно управлять, да ещё в предрассветный час. Там внизу, у Маастрихта, у каждого своя война и своя победа.

– Соединились с голландцами.

– Артиллерия центра захвачена.

– С левого берега начинают палить.

С каждой минутой прилетают вестовые и приносят новые сообщения.

– Петр Петрович, – спрашиваю наставника своего, – может пора Нартову выступать.

– Рано, Пётр Фёдорович, – сначала пусть наши пройдут город и расположатся за Адскими Воротами.

Верно. Спешу. Мы беспорядочный обстрела потерпим, а вот нашим штурмам на левом береге нужно будет шанс дать.

– Можем единорогами поддержать, – советует Ласси.

– А не далеко?

– Немного, но мы на сто аршинном возвышении.

Киваю.

Ласси распоряжается. Собственно он и ведёт это сражение. Я тут так, лицом торгую. Придаю солидности бою. Мало что от меня сейчас зависит.

Наша экспериментальная батарея начинает пристрелку.

И вижу, что начинает доставать! Не всегда. Половина ядер и бомб достаётся Маасу. Но французы переносят огонь «на батареи противника». Они не могут знать дальность наших гаубиц. Потому палят туда, где должны быть по их мнению наши орудия. А там как раз генерал-лейтенанты д’Альбер де Люин пытается организовать контрнаступление.

Старик Мориц пороха не щадит. У нас не нашлось бы столько для этого фланга сражения. Ну, что ж, «туман войны» порождал и не такие недоразумения. «Дружественный огонь» никто не отменял.

Видит эту пальбу и фон Левендаль. У него сейчас тысяч пятнадцать по рукой. Но, по ним уже бьют со стен фортов, бьют, захваченные нами французские орудия, и наша, спустившаяся неспешно с гор, артиллерия.

– На юге враг сдался, – приносит благую весть новый гонец.

– Генерал д’Альбер? – не успеваю договорить…

– Убит, – выдыхает измазанный в грязи, измождённый, но радостный боец.

Ну что ж не одному же д’Артаньяну (то ли генералу, то ли маршалу, не помню) под этими стенами погибать. Вот и герцог де Люин присоединился к реальному графу-мушкетёру.

– Молодцы, – говорю кивая, и Александр Бакарович забирает очередного «Фидиппида» на отпаивание. Не битва при Марафоне. Гонцов тоже беречь надо.

Другой курьер что-то доносит Ласси. Слышу, как тот посылает к Нартову. Похоже, что скоро наши ударят с голландцами из Адовых Ворот в сторону форта Петр. А значит им нужен шум для отвлечения.

Ракеты мы до ума не довели. Но, они уже втрое от своих будущих майсурских сестер дальше летят. И с таким скопление противника у левого берега нам не критично их большее рассеивание.

Залп. Залп. Залп.

Мысленно вижу радостное лицо Степана Андреевича. Он с таким о первом полноразмерном планере докладывал и об их с Катариной первенце. Двое уже у них. Родит жена его пока мы в походе. Лишь бы сам счастливый папаша не полез перезаряжать. А то, как мне потом Кате в глаза смотреть? Да и нет у меня пока никого лучше для освоения неба.

Кажется, что и удар на форт Святого Петра удался. Надеюсь, принудим французов к отступлению.

Вижу за спиной, за холмами выглянуло солнце. Для бывшего русского генерал-аншефа Левендаля наступает последняя фаза сражения. Его войска прижаты к бурлящим Корбервегу и Маасу. И первые лучи солнца заменят нам сейчас прожектора для ожидаемого конечно им с востока вторжения. Но, солнце будет светить нам в спину, а им в глаза. Такое вот у нас светоносное сражение…

– Пан Александер, – обращаюсь я к Понятовскому.

– Так, Ваша Цезорска Высокошьч, – с надеждой в голосе отвечает поляк.

– Скачи к Георгу, передай ему и Карлу Иерониму что ваш час настал, нужно переплывающих французов с правого берега Коберверга сбивать.

Польский ротмистр козырнул и умчался к прикрывавшим нас за ручьем с севера «имперским добровольцам». Польский полуэскадрон тоже там. Начальствовал над волонтёрами мой младший шурин принц Георг Вильгельм Гессен-Дармштадтский, а командовал выросший уже до полковника гвардии барон Мюнхгаузен. Самое их время ловушку захлопнуть.

Поднимаю апризматический бинокль. Вид дает четкий, но тяжеловат. Лучше его и лорнета Геннингер пока ничего не смог презентовать. Но, старается Кондратий Иванович. Он долго сидел без дела. Однако, руки помнят.

Наблюдаю за добиванием французов. На нашем берегу, конечно. Надо отдать должное Морицу Саксонскому: отбили французы нашу вылазку из крепости. Но, похоже, что у него теперь и на левом берегу проблемы с артиллерией. Правый берег был к утру наш, четверть французского войска и третья пушек нами уничтожена или захвачена. У нас же выбыли безвозвратно две тысячи воинов. У голландцев до тысячи. В основном в последней вылазке. Госпитали полны. Раны, ушибы, переломы, вывихи. С учетом гарнизона, преимущество под Маастрихтом стало наше.

Отдаю адъютанту бинокль. Понукаю коня. Неспешно спускаюсь к городу.

– Поздравляю Вас со славной викторией, Ваше Императорское Высочество, – приветствует меня Ласси у ворот Маастрихта.

– Спасибо, Пётр Петрович, – отвечаю устало, – но, это прежде всего Ваша и солдат русских виктория.

Останавливаю рукой попытку возразить. Ничего бы я без Ливена и Ласси сегодня не навоевал. Да и без лежащего сейчас с инсультом в Санкт-Петербурге Репнина. Мне, конечно, сто лет. Но, я, по-настоящему, как деды или как мои отец и младший сын из прошлой жизни, не воевал. И уж точно не планировал баталий. Бебут, конечно, теперь не только «Гельсинфорс взял», но «Маастрихт отстоял». Но, это всё солдатские сказки. Я инженер, а не генерал и, возможно, это моё первое и последнее сражение. Как знать?

Собрав сумевшие, переправиться на левый берег разрозненные подразделения, прославленный маршал Франции Мориц Саксонский следующим полуднем снял осаду и увел свои войска в сторону Льежа. Враг оставил поле боя. Генерал Пьер де Беранже пленён, д’Альбер герцог де Люин убит. Маршал фон Левендаль тоже. А мог бы жить. Победа полностью за нами. Но, для признания её мне потребовался суточный переход в возвратном направлении.

Винить Морица в трусости было бы напрасно. Я точно знал, что к нему, как и ко мне прискакал вестовой из Ахена. Там срочно возобновились переговоры, и их участники срочно пошли на перемирия с отводом всех иностранных сил от голландской крепости. Из – за вмешательства «страшных русских» война могла затянуться, и «союзники» заявили, что «французы готовы принять все ваши требования». Графу Головкину с князем Голициным и бароном Берхголцем удалось нашу вчерашнюю победу хорошо подобрать. Фридрих ещё закинул французам приманки на будущее приватно. Для того же, чтобы и англичане с голландцами их приняли полностью, пришлось вернуться в Ахен и предъявить свой аргумент размером в сорок тысяч победителей, вдохновлённых и желающих повоевать дальше. Так что, за нами признали исключительные права в Курляндии, перепала нам и пара «нейтральных» тропических островов в Вест-Индии и Галапагосы, и право на открытые нами Аляску, южные антарктические острова и земли, на Восточную Австралию и Новую Зеландию, а также на отрытые фактории южнее тридцать восьмой южной параллели в Америке. Англичанам, голландцам, французам эта щедрость не стоила ничего. Жирные куски перепадавшие по договору Испании в Европе от Австрии примирили и её к осени с нашими пограничными к их колониям приобретениями.

ВЕСТ-ИНДИЯ. ОСТРОВ ТОБАГО. НОВАЯ МИТАВА. 10 (21) сентября 1748 года.

– Флаг Российской Империи поднять!

Стройные ряды солдат на площади и матросов на кораблях стояли по стойке смирно. Вдвое большая толпа колонистов напротив флагштока тоже подобралась. Местные с интересом наблюдали за представлением новых поселенцев. Не эти первые, ни они последние. Здешней вольнице уже кого только не приходилось прогонять. Но, двести штыков при пяти орудиях, да еще три шестидесяти пушечных фрегата, остужали патриотические порыва тобагцев. Против такой силы не попрёшь. Но, военные не долго же здесь будут квартировать. Здесь их и поселить то кроме кораблей негде.

– Флаг Императорской Русской Южной Компании поднять!

– Равнение на знамя!

Капитан бригадирского ранга Овцин отсалютовал знамени со всеми вместе. Он уже не первый раз на Тобаго. Заходил в Первую Антарктическую экспедицию. Теперь вот назначен генерал-губернатором. Аборигенов он здешних знает и понимает. Дмитрий Леонтьевич и сам по молодости куролесил. С пиратами он разберётся. Они ещё не знают, что весь год каждый месяц корабли сюда и в Петропавловск на острове Святой Лукии будут доставлять с материалами и поселенцами. Уже вечером из местных камней и привезённого леса на холме начнут форт воздвигать. И церковь. Империя и Компании намерены прочно занять на Карибах место.