Рябь (ЛП)

Глава 11

Несколько следующих вечеров я провожу у океана, гуляя вдоль берега, впервые за несколько месяцев. Мои ноги омывает соленый прибой, в то время как я иду вдоль берега в ожидании чего-то. Сама не знаю, чего. Океан забрал у меня все. Неужели так глупо надеяться, что он может дать мне что-то взамен? Хотя бы намек на ответ.

Солнце близится к закату, и я знаю, что у меня осталось лишь два часа, а я еще ничего не выяснила. Я ложусь на песок и смотрю на облака. Они большие, белые и кучевые, но от этого мое настроение не улучшается. Сейчас время отлива, и океан спокойно, тихо откатывает от песчаного пляжа. Чайки ковыляют по песку, клюя водоросли и ракушки, которые обнажил отлив.

Если бы я могла спать, уверена, что вздремнула бы прямо здесь, на песке. Готова поспорить, что это принесло бы мне умиротворение. Возможно, сняло мое напряжение. Тяжело припомнить, каково это было – спать, когда мне еще не было шестнадцати. Не удивительно, что я такая развалина. Я знаю, что ничего не произойдет, но все равно закрываю глаза и слушаю мерный плеск волн, перебиваемый только редкими криками птиц. Я могла бы пролежать так целую вечность, пока не начнется прибой и не унесет меня в море.

Но затем на меня падает тень – я могу сказать это даже с закрытыми глазами. Я открываю их.

– Здесь так спокойно, да? – тихо говорит Коул.

Он не смотрит на меня, он смотрит на океан.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, будто океан принадлежит мне.

В некотором смысле так оно и есть. В большинстве мифов сирены – хозяйки океана. Они убивают тех, кто осмеливается потревожить их уголок вселенной. Первые сирены, согласно греческой мифологии, были полулюдьми, полуптицами, наделенными крыльями, чтобы найти среди морей похищенную Персефону. Скорее всего, они сдались, оставив поиски, и поселились на острове, напевая песни и заманивая корабли, чтобы те разбивались о скалы.

Я знаю, что не связана с теми сиренами. Они вовсе не похожи на меня. И их песня, предположительно, взывает к Персефоне. Я не знаю, о чем на самом деле пою, но не похоже, чтобы я взывала к некой давно потерянной греческой богине или кому-либо еще.

Существует множество мифов и сказок. Все они выдуманы, но в каждой истории есть кусочек правды. В «Русалочке» Ганс Христиан Андерсон описывает русалку, которая испытывала боль от каждого шага по суше, как будто она ступает по битому стеклу. То же самое чувствую и я, если ночью не поплаваю. В сказке также говорится, что у русалки нет души, но я надеюсь, что это не правда.

Мой ноутбук забит исследованиями, но я никогда не находила упоминаний о чем-то, хотя бы отдаленно похожем на меня. Ничего, что описывало бы то, как я пою. Моя песня похожа на... безграничное одиночество, которое невозможно сдерживать в себе. Когда я пою, то словно отпускаю маленькую частичку того одиночества, давая ей возможность уплыть. В некоторой степени это успокаивает меня, чего при дневном свете никогда не происходит. Но когда это заканчивается, реальность со скрипом возвращается, и я ненавижу себя за то, что нуждаюсь в таком освобождении.

– Я живу здесь, – говорит Коул, указывая мне за спину.

Его слова возвращают меня к реальности.

Я сажусь и поворачиваюсь назад, с упавшим сердцем понимая, что он прав. Я лежала прямо перед его домом. Я так глубоко задумалась, что даже не заметила, как далеко ушла от места, где оставила машину, и что именно здесь дом Коула, по другую сторону дюн и тростника. Должно быть, я шла около часа.

– О. Действительно.

Я начинаю подниматься, но Коул кладет руку мне на плечо, и следующее, что я осознаю, как он садится рядом со мной, отбросив шлепки и закапывая пальцы ног в песок.

Я подавляю вздох и просто смотрю на океан. Мы почти соприкасаемся друг с другом, и, если замереть, то я смогу увидеть, как поднимаются и опускаются его плечи. Мною овладевает странное умиротворение. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы находиться с ним рядом, знать, что он не винит меня в том, что случилось со Стивеном, хотя я и помню, что ему следовало бы.

Как минимум десяток волн разбивается о песок, прежде чем он начинает говорить.

– Я люблю океан, – говорит он.

Я киваю, не уверенная относительно себя. Мое тело любит океан, но, по правде говоря, чаще всего я ненавижу океан, воду, все. Мы снова сидим в тишине.

Коул закатывает рукава своей рубашки, оголяя предплечья. Затем наклоняется и поднимает горсть песка, позволяя ему просачиваться сквозь пальцы. Он не одет для пляжа. Меня удивило, что он вообще сел на песок.

– Ты скучаешь по нему?

Я долго смотрю, как плавно просачивается песок у него из рук.

– Больше всего на свете.

– Он собирался пригласить тебя на вечер встречи выпускников.

Мой желудок переворачивается.

– Откуда ты знаешь?

Он улыбается и снова набирает полную пригоршню песка.

– Он говорил мне. Если честно, это было забавно. Он все время приглашал девчонок на свидания. Но с тобой все было по-другому. Он нервничал. Постоянно спрашивал меня, как я думаю, согласишься ли ты.

Я уставилась на песок у моих ног.

– Да. То есть, я бы согласилась.

– Знаю. Я так ему и говорил.

На секунду я прикусываю свою губу. Мне не следует хотеть разговаривать с ним. Не следует. Но я продолжаю.

– Почему ты это делаешь?

– Потому что я не могу видеть тебя такой. Я скучаю по девочке, которой ты была раньше. Я скучаю по твоей улыбке.

Я ерзаю на песке, мечтая, чтобы он не смотрел на меня так прямо.

– Думаешь, с Сиенной все будет хорошо?

Он обращает свое внимание обратно на песок.

– Не знаю. Надеюсь, что да. Она словно... вместо того, чтобы справляться с потерей, она отгородилась от всего, поэтому до сих пор не может прийти в себя.

Я киваю, сглатывая образовавшийся в горле комок. Я отказываюсь снова перед ним плакать.

– Помнишь барбекю, летом, перед его смертью? С игрой в крикет?

Я чувствую, как мои губы кривятся, по ним проскальзывает легкая тень улыбки.

– Да, я была...

– Ужасна, – говорит он.

Я пытаюсь выглядеть оскорбленно.

– Ой, да ладно тебе, ты же знаешь, что так и было. Но Сиенна со Стивеном так хохотали, что тебя это не огорчало.

Я киваю.

– А потом они начали двигать все эти маленькие ворота, выстраивая в ряд перед моим мячом, просто чтобы мы могли закончить игру, пока совсем не стемнело. – Взгляд Коула становится отсутствующим, словно он снова переживает ту игру. – Мне было весело тогда.

– Мне тоже, – говорю я, желая, чтобы в голосе не звучало столько тоски.

Он смотрит на меня и на мгновение позволяет своей руке задержаться на моем колене.

– Давай сходим куда-нибудь. Хотя бы один вечер ты не будешь ни о чем беспокоиться.

Я закрываю глаза и концентрируюсь на ощущении его руки на моем колене, вспоминая, свои чувства, когда он обнимал меня. Когда сидел рядом, позволяя выплакаться. И я знаю, что не могу оттолкнуть его, не сейчас, не в этот идеальный момент.

– Ладно.

У Коула в кармане звонит сотовый. Я резко отодвигаюсь от него, внезапно ощущая застенчивость.

– Как на счет завтра? Я могу заехать за тобой, – говорит он.

– Нет. Встретимся у кинотеатра. Можем посмотреть что-нибудь.

Я встаю, стряхивая песок с джинсов.

– Увидимся, – бросаю я через плечо, подошва моей обуви тонет в песке, когда я поспешно ухожу от него.

Страх и надежда в равной степени перемешиваются во мне. Я только что согласилась на свидание. Мое первое в жизни официальное свидание. Я всегда мечтала, что оно будет со Стивеном, а вместо этого иду с Коулом. Что я делаю? Ему потребовалось лишь спросить, и я тут же показала белый флаг.

Когда я отхожу достаточно далеко по побережью, где он не сможет меня увидеть, я захожу в воду, позволяя прибою коснутся моих ног. Холодно. Слишком холодно, чтобы бродить в воде. Но до сумерек еще полтора часа, и я больше никогда не зайду в океан так далеко.

Слишком много людей погибло в этом океане.

Стивен не единственный. На пристани в часе езды вдоль побережья, недалеко от нашего старого дома, нашли тело моей мамы. И теперь, несмотря на риск, я впускаю Коула в свою жизнь.

И пугает то, что в этот раз я знаю, что может произойти.