Рука Нергала

IV. В доме Аталиса

Необычное совещание состоялось в маленьком, освещенном свечами покое с бархатными драпировками в доме Аталиса, которого одни называли философом, другие — провидцем, а третьи — негодяем.

Эта загадочная личность была стройным человеком среднего роста, с впечатляющей головой ученого и лицом аскета, и все же нечто в его гладком лице и острых глазах выдавало в нем искушенного купца. На нем была простого покроя хламида из дорогой ткани, а череп гладко выбрит, что характеризовало его как человека науки и искусства. Со своим посетителем он говорил тихим голосом. Третьему, окажись он здесь, вероятно, бросилась бы в глаза такая странность — во время беседы Аталис жестикулировал только левой рукой. Правая в неестественном положении лежала на коленях, и то и дело его умное, спокойное лицо искажала внезапная ужасная боль, и в тот же миг правая нога, скрытая хламидой, начинала мучительно выворачиваться в суставах.

Его гость был известен в городе Яралет как принц Тан, отпрыск древней и зажиточной туранской семьи. Принц был рослым, стройным, как тополь, человеком, он был молод и неоспоримо хорош собой. Прямая осанка и жесткое выражение холодных серых глаз не соответствовали его тщательно завитым, напомаженным локонам и чрезмерно роскошной, украшенной драгоценными камнями одежде.

Возле Аталиса — он сидел в кресле из темного дерева с высокой спинкой, на которой с педантичной тщательностью были вырезаны гримасничающие рожи, — стоял маленький эбеновый столик, инкрустированный желтой слоновой костью. На этом столике лежал огромный обломок зеленого кристалла размером с человеческую голову. Он источал таинственное сияние. Через неравные промежутки времени философ прерывал тихую беседу и заглядывал глубоко в недра сверкающего камня.

— Найдет ли она его? И пойдет ли он за ней следом? — в отчаянии вопрошал принц Тан.

— Он придет.

— Но каждое уходящее мгновение увеличивает опасность. Уже сейчас Мунтассем-хан может наблюдать за нами, и для нас опасно, если нас увидят вместе…

— Мунтассем-хан покоится в глубокой дреме сновидений, навеваемых лотосом, ибо тени Нергала поднялись к часу заката, — заверил его Аталис. — И мы должны пойти на риск, чем бы он ни обернулся, худом ли, благом ли, если мы хотим, чтобы город был, наконец, освобожден от этого кровопийцы! — Внезапно его черты исказила гримаса почти непереносимой муки, затем они вновь разгладились. Он яростно продолжал: — Вам слишком хорошо известно, о принц, как мало времени нам еще осталось. Отчаявшиеся люди должны прибегать к отчаянным средствам!

Внезапно и лицо принца Тана исказила паника, и он обратил на Аталиса глаза, разом ставшие такими же безжизненными, как холодный мрамор. Но с той же быстротой, с какой охватил его приступ, жизнь возвратилась в его взор. Бледный, истекающий потом, он откинулся на спинку кресла.

— Слишком… мало времени! — прохрипел он.

Невидимый гонг тихо ударил где-то в темном, тихом доме Аталиса-Видящего-Далеко. Аталис поднял левую руку, делая знак принцу, испуганно вытянувшемуся в кресле, оставаться на месте.

Мгновением позже одна из бархатных драпировок отодвинулась, и показалась потайная дверца. В дверном проеме стояла, точно кровавый призрак, могучая фигура киммерийца, с девушкой, в полубессознательном состоянии опиравшейся на его руку.

С тихим вскриком радости философ вскочил и бросился навстречу угрюмому варвару.

— Добро пожаловать… трижды добро пожаловать, Конан! Давайте же, входите! Вот вино… немного перекусить…

Он указал на столик у стены и забрал у Конана бессильно падающую девушку. Ноздри киммерийца расширились, как у изголодавшегося волка, когда он почуял запахи съестного. Однако — опять же совершенно как волк, опасающийся ловушки, — он обвел пылающими синими глазами улыбающегося философа, бледного принца, обшарил взглядом каждый уголок маленького покоя.

— О девчушке позаботьтесь. Лошадь побила ее копытами, но она все же передала ваше послание по назначению, — проворчал он. Не чинясь, он тяжелым шагом прошелся по комнате, налил густого красного вина в кубок и опорожнил его. Затем оторвал поджаристую ножку от куропатки и жадно зачавкал. Аталис потянул за шнур звонка и перепоручил девушку немому рабу, выступившему, как по колдовству, из-за другой драпировки.

— Ну, так в чем дело? — спросил киммериец. Он уселся на низенькую скамейку и вздрогнул, когда боль пронзила его, напомнив о зияющей ране на бедре. — Кто вы такой? Откуда знаете мое имя? И чего от меня хотите?

— Мы еще сможем побеседовать с вами и потом, — ответил Аталис. — Ешьте и пейте, затем передохните. Вы ранены…

— К Крому все эти проволочки! Говорить будем сейчас!

— Хорошо, хорошо, как хотите. Но вы должны мне позволить промыть и перевязать ваши раны, пока мы разговариваем.

Киммериец нетерпеливо передернул плечами и нехотя разрешил философу сделать то, чего тот потребовал. Пока Аталис промывал большую рану губкой, посыпал ее толстым слоем пахучего порошка и перевязывал чистыми полосами ткани, киммериец утолял голод, жадно поглощая тонко приправленное холодное жареное мясо и вливая в себя без устали красное вино.

— Я знаю вас, хотя мы никогда не встречались, — сказал Аталис мягко. — Я видел вас в хрустальном шаре, который вы видите здесь, на столе. В его глубине я могу видеть и слышать за сотни миль.

— Колдовство? — кислым тоном осведомился Конан, как всякий воин, презирая всю эту магическую дребедень.

— Если вам угодно называть это так, — Аталис улыбнулся своей располагающей улыбкой. — Но я не волшебник, а всего лишь искатель истины. Кое-кто называет меня философом…

Его улыбка исказилась, превратившись в жуткий оскал боли, и, чувствуя мурашки на коже, Конан увидел, как зашатался Аталис, когда его ногу свело ужасной судорогой.

— Кром! Вы что, больны, приятель?

Хрипя от боли, Аталис рухнул в свое кресло с высокой спинкой.

— Не болен… проклят. Этим дьяволом, который владычествует над нами со своим скипетром адской магии…

— Вы говорите о Мунтассем-хане?

Аталис устало кивнул.

— То, что я не волшебник, спасало мне жизнь до сей поры. Ибо наместник велел перебить всех магов в Яралете. Меня же, поскольку я только маленький философ, он оставил жить. Однако он подозревает, что я чуть-чуть разбираюсь в Черном Искусстве, и поэтому наградил меня этим смертельным проклятием. Оно пожирает мою плоть, терзает мои нервы и слишком скоро приведет меня к предсмертной агонии! — Он показал на свою неестественно вывернутую руку, неподвижно лежащую у него на коленях.

Принц Тан дикими глазами смотрел на Конана.

— И я тоже проклят этим отродьем преисподней, ибо мое положение — следующее за постом наместника, и он думает, что я алкаю его трона. Меня он мучает иным образом — терзая мозг, и все время меня охватывают приступы, отнимающие зрение у глаз, которые в конце концов лишат меня рассудка и превратят в бездушную, слепую, скулящую тварь!

— Кром! — тихо выругался Конан.

Философ сделал беспомощный жест.

— Вы — наша единственная надежда! Только вы можете спасти наш город от этого не ведающего пощады дьявола, мучающего и терзающего нас.

Конан уставился на него, ничего не понимая.

— Я? Но я-то не волшебник, приятель! Все, чего может добиться воин с обнаженной сталью, я совершить в состоянии, но чего я стою против Черного Искусства?

— Выслушайте меня, Конан из Киммерии! Я расскажу вам странную и ужасную повесть…