Ружемант 4 (СИ)

Глава 19

Ранена.

В грудь, почти у самого сердца. Вижу, как вздрогнула, заваливаясь наземь, как клацнул сам днищем магазина по шершавому полу. Винтовка рядом давно без патронов. Стискивает меня, как последнюю надежду.

Шепчет, просит прощения, не понимал у кого. Догадался позже, когда из кармана вывалились залитые кровью листки писем.

Ей писали десятки, сотни, а может, даже и тысячи. Народная героиня задолго до того, как отправилась на фронт.

Зачем отправилась на фронт? Спросите чего полегче.

У девчонки было все, о чем только можно было мечтать. Богатство, родители, любовь и слава. Шикарный голос, улыбки тысячи поклонников. Бросив все, никого не спрашивая, собрала вещи, рванула сюда. Из изнеженного ребенка хотела превратиться в лютую бестию. У нее не получилось.

Девчата-соседки звали ее Влюбленной. Тогда еще не знал в кого. Теперь могу сказать с точностью: в саму себя.

Сейчас чувствует, как с потоком крови из нее уходит жизнь, во рту появляется металлический привкус. Успокаиваю, шепчу ей — все будет хорошо, за тобой придут. Горько лыбится, качая головой, дрожащей рукой оглаживает ребристые бока. Знает, что лгу, как распоследняя сволочь.

А еще я слышу многоголосье винтовок, что идут по нашу душу. Ей все равно.

Залитые красным тонкие пальцы гладят улыбку восьмилетнего мальчишки. В чем он признавался ей своим кривым почерком? Уже и не прочесть.

Словно по традиции ей слали фотографии улыбчивые мальчишки, мечтавшие невесть о чем.

Лишь сейчас, на грани ее смерти, понимаю, что все это преследовало ее там, в мирной жизни. А ей хотелось тишины. Она бежала не от себя, бежала от других. А теперь скучает по каждому из них.

Жалко жизни? Она не отвечает просто потому что не хочет.

На другой фотографии задумчивый бородач. На третьей — разодетый в спецовку толстяк. Девичья улыбка, словно напоследок хочет полюбить каждого из них. Не может, так не работает.

Они придут, шепчу, повторяя в который раз. Не уточняю кто, потому что враги рядом.

Влюбленная шмыгает носом, тяжко выдыхает, запрокидывает голову. Каждый вздох дается ей с огромным трудом. Облизывает сухие губы, чувствуя, как проваливается в сон.

Не спать! Не спать! Щелкаю затвором, заставляя скинуть клочки рваного сновидения. Качает головой, прогоняя мутное наваждение, снова улыбается на этот раз уже мне. Шепчет, едва разжимая губы, плачет. Хотелось бы мне лить слезы на пару с ней, кричать, чтоб заткнулась, обнять, словно родную дочь.

Прощается, смотрит в сторону, никого не видит, вижу я.

Судьбу солдата, невесту бойца.

Смерть.

Она поднимает меня, словно по наитию. Шатаюсь из стороны в сторону, словно пьяный от будущей свободы. Где-то внутри стучит вопрос: есть ли она, жизнь за пределами ее мягких, женственных рук?

Не стреляю, плююсь огнем. В каждом патроне ярость, злоба, ненависть к тем, кто явился без спроса. Восемь слез по чужие души.

Первая и вторая клюют бойца в тяжелый щит бронежилета, отскакивают мятыми плошками свинца. Третья скользит в стык, ныряет к мягкой шее. Боец вскрикивает, заваливаясь на бок, роняет штурмовую винтовку.

— Сука! — кричит его собрат, получив четвертую и пятую в ноги, хрустит разбитая коленная чашечка. Холодеющий палец сжимает спусковой крюк, каждый последующий выстрел дается троекратным усилием, чем прежний.

Шестая проходит мимо, заставляет треснуть дверной косяк. Седьмая врезается в наплеч бронедоспеха.

Восьмого выстрела нет. Влюбленная отворачивается, не желает больше видеть чужую кровь. Руки слабеют, палец немеет.

Смотрю на них с дула: злые, голодные, словно крысы, сверлят взглядом. Представляют, как будут играть с ней, пока еще жива. Хотят мстить.

Стволы винтовок целятся в нее. Словно ополоумевший зажмуриваюсь следом за ней, чувствую, как горечь разрывает сознание изнутри, но делаю, что должен. Понимаю, что попрощаться не успею.

Гремлю выстрелом сам в никуда. Последнее, что слышу — гул направленных ей в грудь автоматных очередей…

Проснулся, рванул наружу из мутного, вязкого сна. Опасно наклонился табурет на котором сидел, не успел ухватиться за край стола, упал на пол.

Кто-то стучал по батарее, следом — приглушенный стенами возмущенный крик.

— Время видел, сука?

Поднялся, опираясь на край стола. Немытая годами, засаленная микроволновка говорила, что сейчас полвторого ночи. Механические часы, отбивая свой ход, поддакивали микроволновке тихим шорохом стрелки.

Утирая нос, сглотнул вязкую, неприятную слюну и не сразу понял, где оказался.

Где «Арес», где Зверь Войны, где девчонки?

Реальность глумилась шумом сирен за окном. Очередной лихач не вписался в поворот, врезался в толпу. Словно воронье, галдели пьяные, собравшиеся в кучу подростки. Хоть рэп под окнами не слушают — уже хорошо…

Покачал головой, силясь прогнать мерзкое наваждение. Здравый смысл опешил, прошептал, что так не бывает. Возмущался. Мы же не спускались в метро! Мне нечего ему ответить, на глаза попался надкусанный соленый огурец, недопитая бутылка «беленькой».

Страшно не хочется верить, что те несколько месяцев и все случившееся — всего лишь пьяная дрема, сон. Вспомнил, что еще пару минут назад чувствовал себя пистолетом, ощущал на себе угасающее тепло девичьих рук. В ушах звенело.

Бросился в соседнюю комнату проверить, как там Инка. Споткнулся о собственные тапочки, чуть не въехал носом в дверь. Осторожно коснулся дверной ручки, боялся увидеть не ее комнату.

Скрипнули несмазанные петли, дверь загоготала над моими страхами. Нет, не дверь. Он.

Я потянулся к выключателю, свет разлился по комнате сразу же после щелчка.

— Привет, uomo.

— А вот это неожиданно.

Вит Скарлуччи сидел, закинув ноги на стол. Ладони сложил замком, словно подушку, сунул под голову. Выдохнул, посмотрев в окно.

— Вы варвары, uomo.

Ответить было нечем.

И незачем. Сделал шаг в комнату. Здравый смысл напоминал, что в столе лежит кухонный нож. Сарказм ухмыльнулся: ну да, бронемаг — тот самый человек, которого можно заковырять кухонным ковырялом.

Вдруг поймал себя на том, что не слышу гласа Ириски. Голографическая дева сгинула, будто и не было.

— Будешь? — заметив мою нерешительность, Вит поднял початую бутыль граппы. Той самой, что ману восстанавливает. Ответа так и не дождался, выдохнул: — Что ты защищаешь, ragazzo. Только не говори, что libertà, это будет смешно. Те же машины, те же люди, коробки домов.

— В Царенате не лучше, — ответил, сделав пару шагов ближе. Только сейчас заметил, что пятна на груди великана не пролитое пойло. Ткань рубахи провалилась в прореху огромной кровавящей раны. От его внимания это не ушло.

— А, это? Не обращай внимания.

Легко сказать. Чувствовал, как полыхаю лихорадочным жаром. Сходить, наложить компресс?

— Как хочешь, — Скарлуччи устал держать бутыль, сделал огромный, на полбутылки глоток. — Как спалось?

— Скверно, — признался честно.

— Previsto. Поди, девчонки, враги, ты в роли пистолета…

— Откуда знаешь?

— Я мертв, uomo! Всего лишь снюсь. Хочешь проверить?

Щипать себя, как принято в голливудских фильмах, никакого желания не было. Вит следил за каждым моим движением.

Никакой враждебности. Этот гораздо разумней, чем тот, которого привык видеть. Но прийти в дом врага, чтобы выпить с ним граппы — театрально, с какой стороны ни посмотри.

В его духе.

— Здесь была кошкодевочка. Где она?

— Понятия не имею, — он пожал плечами. — Ты пришел сюда, чтобы говорить о девочках с хвостами и ушками? Завидую тебе.

— Есть предложения получше? — сон во сне. Такого со мной прежде не случалось. Если на деле Зверь Войны попросту не прибил меня за ту смесь вопросов, что вылил ему на голову.

— Говоришь как uomo. С большими яйцами. Ты fusielemante, парень. Злейший враг Царената.

— А ты проводил мерзкие опыты, выращивал клонов.

— И страна сказала мне за это «спасибо». Будь уверен, к тебе еще бросится мальчишка с гранатой и криком «За героя Скарлуччи!»

Чего-чего, а умения мечтать у него не отнять. Великан продолжил.

— Что ты знаешь о Восьми, ragazzo?

— Зачем тебе?

— Ни за чем. Мне все к чертям. Ты назавтра раскроешь глаза, а я уже нет. Так ли мне важно, что там будет с тобой?

Снились ли мне раньше враги?

Снились. Приходили, неприкаянными душами стояли над кроватью, обвиняюще смотрели, будто спрашивая, почему нас убил? По первости было жутко, а после привык. Поняв, что совесть больше не грызет мне душу, они исчезали, уходя в покой небытия. Но до такого, чтобы приходить ко мне домой выпить по стаканчику граппы никогда не доходило.

Скарлуччи везде желал быть первым.

— Молчишь? Правильно молчишь, парень. Потому что ложь вокруг тебя вьется клубами, что змеи. Что ты знаешь о Восьми, мальчик? Девочки, красавицы, куча памятников по всей стране.

Он вдруг поднялся, разминая затекшие плечи. Я попятился, будто зная, что сейчас будет. Что там говорил Зверь Войны? Победить врага внутри себя? Кажется, я его только что нашел…

Скарлуччи рывком содрал с себя рубаху. Кинулся ко мне в могучем, пересекающем всю комнату прыжке. Кулак свистнул у меня над головой, вспарывая кирпич стены. Зашуршали рваные обои, на голову просыпалось крошево побелки. Еще недавно тарабанивший по батарее сосед принялся колотить вновь.

Знал бы он, что у меня тут творится!

— Герои бывают разные, мальчик! Я герой! Когда все закончится, мою историю напишут в учебниках! Возведут величественные статуи, поставят памятники, назовут именем улицу и пару больниц!

— Это все, чего ты хотел? Ну и тщеславная же ты скотина!

— Остер на язык, uomo. Так ли хорош ты в кулачном бою?

Я не успел увернуться от захвата. Огромная рука стиснулась на голове, кулак врезался мне в грудь. Словно ударили домосносящей гирей. Сперло дыхание, первый раз в жизни мной ломали стены. Думал, просто размажет, Скарлуччи из кошмара доказал обратное.

Бухнулся прямо на стол. Зашатались ненадежные ножки. Вит пробивался следом за мной, словно демон из преисподней.

Я схватил то, что первым попалось под руку, початая бутыль водки снарядом полетела в поганую рожу. Попытался призвать «Буян», но вместо отклика мана лишь сгустилась вокруг ладони и безрезультатно растаяла. Здравый смысл ухнул в омут оправдания: «это всего лишь сон», где предпочел сгинуть окончательно.

Вит принял брошенный снаряд с достоинством. Бутыль разлетелась градом осколков, ее содержимое разлилось по широкой волосатой груди.

— Знатно встречаешь. Как настоящий uomo, — бронемаг сложил руки замком, замахнулся. Я скатился со стола. Тот хрустнул под могучим ударом.

— Милицию сейчас! Что там у тебя, черти скачут? — хрипло орал снизу сосед. — Мне на работу утром!

— Среди Восьми был ружемант, ragazzo.

— Ложь!

— Думаешь? — великан делано улыбнулся, смахнул меня ладонью, словно надоедливую муху. В ушах звенело, я встал и тут же упал — поскользнулся на обломке кирпича. Ухватился за стул. Скарлуччи взял меня за ноги, потащил на себя. Опустил стул ему на голову без особой надежды. Что слону дробина…

Нет, не так. Исполин ухнул, выпустил, видимо, даже будучи родом из кошмара был лишен чародейских сил.

Мы на равных, если не считать его звериной, нечеловечески огромной силы…

— Кто же тогда оставил послания в руж-волнах?

Он качал головой, пытаясь встать. От отчаяния я вцепился ему в волосы, что есть сил дернул, великан послушно потащился вперед. Лишь мгновение спустя понял, он мне подыгрывает. Следующий шаг его обратился стремительным рывком, стальной лоб врезался мне в грудь, захрустела ломаемая грудная клетка. Ни охнуть, ни вздохнуть.

Словно выброшенная на берег рыба, разевал рот, барахтался, тело не слушалось. В лицо брызнуло водой, рубаха на груди тотчас же вымокла насквозь. Раковина, расколотый унитаз, душевая кабина. Скарлуччи счищал с самого себя обломки.

— Ты видел их воспоминания! Они говорили с оружием!

— Оружие говорило с ними, не наоборот!

Он выпрямился, расхохотался, открылся для удара в пах. Обманка. Как только я попытался, он схватил меня за ногу, поднял на весу.

— И часто говорят с тобой пистолеты? Жалуются на скрипящую кнопку кобуры? На неудобный новый спусковой крюк, на несмазанный курок? Отвечай!

Отвечать было нечем. Схватил чудом устоявший тюбик дезодоранта на полке, благо тот был без крышки. Нажал на кнопку, струя ударила великану в глаза. Вит взвыл, что осатаневший, выпустив меня, схватился за лицо. Могучая фигура металась по крохотной ванне, стучась о стены, топая, как слон. Нырнул в открывшийся дверной проем, спасаясь.

— Uomo! Cagna maleduta! Fusiele diavolo! — бронемаг изрыгал грязную ругань, не в силах успокоиться. — Оружие не говорит, если не было тронуто светлостью fusielemante! Если тот не был близок с их обладателями в людском понимании.

Какой же бред! Я оглянулся очень не вовремя. Скарлуччи швырнул в меня обломком кирпича, плечо взорвалось болью, запульсировало, из распахнутой раны брызнула кровь. Сумевший встать великан несся по моей разрушенной напрочь квартире, что носорог.

Память работала сама по себе. В комнате напротив на антресолях лежит коробка. Там ТТшка — куплена на черном рынке на всякий пожарный.

Если сейчас не он, то я даже не знаю…

— Idiota! Эта cagna заставляла тебя спать с своими подопечными! Думаешь, какой в этом был смысл?

Великан нагнал меня в три прыжка, смел оплеухой. Пролетел в комнату, словно мяч, ударился о стену. Покосились пресловутые антресоли, картонная коробка рухнула мне на голову, раскрылась. Пистолет упал прямо в руки, ладонь привычно сжалась вокруг рукояти.

Мятый листок ударил мне по лбу. Увидел лишь несколько написанных от руки букв — это же Бейкин почерк. С-и-ок…

— Список. Узнаешь? Распорядок, в чью дырку пихать своего soldato. Думаешь, я не знал?

Он знал. Как минимум ему рассказала Хроми. Руку дернуло отдачей, стрелял, не целясь. Пуля вонзилась великану в район груди. Парой сантиметров ниже — и прямо бы в сердце. А так его не убило, но разозлило изрядно!

Исполин швырнул себя на меня, я откатился. От удара затрещали полы, вниз проваливались вместе с ковром. Прямо на голову неугомонному игруну на батареях. Вот уж в самом деле — достучаться до соседей!

— Брось эту игрушку. Стреляются лишь ragazzo. Uomo — говорят.

Пудовые же у него слова…

Великан ярился с каждым мгновением, не унимался. Ухнул, когда испуганный сосед опустил ему обломок водосточной трубы на спину. Заорал. Кипяток из раскуроченной батареи струей шибанул по ногам. В воздухе повис дух ошпаренной шкуры. Я сдавил курок еще трижды. Сосед с трубой попятился и двинулся на меня, одарить тем же самым, чем недавно облагодетельствовал великана. Вот уж нейтралитет во всей его красе!

Попал еще дважды. Исполин рухнул на колено, кровила пробитая лодыжка. На дыру в бицепсе даже не обратил внимания.

— Ты спал с ними, делая их оружие живым, мальчик. Ты не понял, чего она добивается? Бормочет о проклятии, что я на нее наложил. Не было никакого проклятия! Она хочет создать новые Восемь! Поглотить их так же, как поглотила прошлых.

— Ложь!

Он расхохотался, сдаваясь. Очередной выстрел клюнул его в район живота, заставил скорчиться. Сосед с трубой выронил ее, поднял руки, едва направил ствол в его сторону.

— Она дает им свои имена. Тебя не смущает, что от Восьми остались лишь клички? От этих останутся они же…

Я остановился на миг, тяжко дыша. Шел к нему, словно по минному полю. Дуло пистолета коснулось морщинистого лба бронемага. Даже лишенный собственных сил, он казался неубиваемым.

Раскачивался, несчастного штормило. Он с трудом сдерживал кровь, идущую через рот. Плюнул мерзким комком. Качнул головой, когда я собирался спустить курок, ударом отвел пистолет — выстрел ушел в молоко. Следующего выстрела не случилось: щелчок предупредил об опустевшем магазине.

— Стой, ragazzo. Abbastanzo, сдаюсь. Победил. Но я тебя предупреждал.

Ухмыльнувшись, великан вцепился самому себе в грудную клетку. Я с ужасом смотрел, как он рвет собственную плоть. Бронемаг состоял сплошь из яркого света. Выудил его из себя, держа передо мной на обеих ладонях, предлагая как награду.

— Твой. Теперь бери…

И я не удержался…