Рокки, последний берег

Элен

Могло ли все сложиться иначе? Элен не была философом. К философии она даже питала некоторое презрение. Она всегда предпочитала действовать, а не размышлять, наитие и инстинкт ставила выше рассуждений. Для нее все было довольно просто: есть хорошие идеи (те, что работают, то есть позволяют достичь своей цели) и плохие идеи (те, что, наоборот, отдаляют вас от цели). Секретом успеха была жизнь, в которой определены цели и выработаны стратегии их достижения. Чтобы добиться успеха, надо составить to do list и придерживаться его. Расставить приоритеты и не допускать, чтобы второстепенное, например любовь, мешало главному — успеху в профессии и обеспечению дохода, гарантирующего безбедную жизнь. Элен часто приходилось наблюдать печальное зрелище: ее подруги, умницы, красавицы, трудолюбивые пчелки, ломали себе жизнь из-за любовной связи с непросчитанными последствиями. Как, например, подруга детства Амбра Лемаршан.

Амбра Лемаршан: первая в классе, красивая, точно принцесса эпохи Возрождения на портрете кисти итальянского мастера, синие, как ночь, глаза, волосы словно из золотых блесток. На втором курсе юридического, в девятнадцать лет, она встречает Матиса Гарнье, жесткого слэмера, чьи гневные тексты с антисоциальным зарядом были результатом несчастливого детства. Они ходят вокруг да около, принюхиваются, присматриваются, флиртуют и вот уже ложатся в постель в крошечной квартирке Матиса, шестнадцать квадратных метров на все про все. Матис делает все по-быстрому: между поцелуем, дрожащим петтингом, лихорадочным проникновением и эякуляцией проходит не больше восьмидесяти секунд. Удовлетворенный Матис отваливается и засыпает. Амбра же лежит без сна, замечтавшись и прослезившись. В полумраке она различает на стене репродукцию «Христа святого Иоанна Креста» Сальвадора Дали и умиляется чувствительной натуре, которую, кажется ей, угадывает в Матисе, храпящем рядом. Пусть это выше разумения, Амбра влюблена. Она будет его любовницей, его женой, сестрой, матерью, музой, подругой его хороших и плохих дней до тех пор, пока признание и слава не постучатся в дверь этого несчастного юноши. Она, выросшая в буржуазной среде, смутно сознает, что ее долг — разделить свое везение с тем, кому повезло меньше. И эта любовь ставит с ног на голову порядок приоритетов в жизни девушки. Не окончив юридический, Амбра, чтобы дать Матису спокойно творить, устраивается секретаршей в фирму, занимающуюся доставкой готовой еды. Без образования зарплата у нее ниже среднего, едва хватает на оплату квартиры, скудную еду и косяки, нужные Матису, чтобы справиться, как он выражается, с печальной необходимостью жить на свете. Через три года на свет появляется Сальвадор, их первенец, названный в честь испанского художника, а сразу после него Мария, в честь Марии Юдиной, советской пианистки, осмелившейся противостоять властям. Время идет, Амбра празднует тридцатилетие в квартирке в скромной многоэтажке. У Сальвадора проблемы с вниманием в школе, у Марии аллергия на лактозу, глютен, морепродукты, орехи и шафран. Все это требует много сил и стоит денег, которых нет. Долги растут. Подобно волкам в заснеженном лесу, судебные приставы всегда ошиваются поблизости.

И снова идет время. Амбра по-прежнему работает секретаршей, а Матис продолжает слэмить. Выступает он редко, в основном в крошечных зальчиках, на открытых концертах, за которые ему не платят. Неважно, отсутствие признания для него лишь доказательство, что он неудобен, что он на верном пути и нельзя ни в коем случае идти на уступки и продаваться системе.

В тридцать пять, когда Элен уже сияла на небосклоне департамента Visual marketing, она случайно встретила Амбру в очереди в универмаге. Вид у той, на ее взгляд, был бледный, измученный, почти мертвый. Амбра говорила в основном о Матисе, о его таланте, о его сильных текстах и о «трудном периоде, потому что у всех кризис».

Элен слушала подругу, выражая лицом то восхищение (ее самоотверженным служением Искусству), то сочувствие (в отношении денежных трудностей и аллергии). Но в глубине души она бурно радовалась, ведь ее жизненное правило следовать to do lists и расставлять приоритеты подтвердилось.

В последующие годы Элен часто вспоминала Амбру; вскоре по приезде на остров она много думала о том, как та умерла, предпочла во всеобщем хаосе защищать Матиса или своих детей. Да и потом, именно из-за раздумий о судьбе Амбры, о необходимости следовать to do lists и расставлять приоритеты все сложилось так, как сложилось с Идой и Марко.

Ида и Марко были наняты компанией «Safety for Life». Обслуживание гостей значилось в договоре наряду с покупкой острова, постройкой дома, системой сигнализации и, в случае необходимости, гарантированного предоставления транспорта («в течение восьми часов максимум», — уточнялось в сноске внизу страницы). Для обслуживания каждого убежища агентство нанимало одного или двух человек, в зависимости от размеров жилища и пожеланий клиентуры. В большинстве случаев это были супружеские пары, готовые жить в изоляции большую часть года. Это место подходило тем, кто не нуждался в активном общении, любил покой, заповедные места или, по какой бы то ни было причине, предпочитал жить на пустынном острове, а не где-либо еще. Зачастую это были люди из так называемых стран с неблагоприятными условиями, обладающие некоторым опытом во всем, имеющем отношение к гостиничному делу (готовка, уборка, различные услуги), а также крепкими познаниями в механике (обслуживание и починка электрических и топливных двигателей, умение работать с солнечными и ветряными установками и т. д.). Кандидаты должны были написать мотивационное письмо, предоставить резюме и, само собой, рекомендации с предыдущих мест работы.

Ида и Марко подходили идеально. Ида проработала лет десять горничной в «Ритц-Карлтоне» в Сантьяго, также в ее резюме значился туристический ресторан в Вальпараисо. Марко же имел диплом механика и провел несколько лет на медных рудниках в Эль-Теньенте, в сотне километров от чилийской столицы, где в его обязанности входило следить за бесперебойной работой станков. Он также обладал (и это имело значение при подписании контракта) обширными познаниями в навигации, приобретенными в детстве, когда он ходил с отцом в море ловить мерлузу в Пуэрто-Агирре, его родной деревне в Патагонии.

С первой встречи Элен в них просто влюбилась. Она нашла в них ту теплоту, которую приписывала «людям Юга», а их испанский акцент сразу ее покорил (они напомнили ей симпатичных героев из мультфильмов: Пепе ле Пью, Кота в сапогах, Спиди Гонзалеса и краба Себастьяна из «Русалочки»). Иду Элен назвала (про себя, ибо выражение к тому времени стало неполиткорректным) Толстушкой, а Марко — Толстячком. Элен вообще любила толстых (в известных пределах, конечно, не тех, кто страдал нездоровым ожирением — их она презирала за слабость характера): толстяки обладали жизнерадостностью бонвиванов, мягкостью пуховой подушки, беспечным оптимизмом, они внушали доверие, как какой-нибудь симпатичный Барбапапа из детской книжки, и, главное, позволяли ей больше ценить собственное тело, стройное и мускулистое, какое бывает у тех, кто способен следовать to do lists и расставлять приоритеты.

С самого начала она поняла, что у них все будет хорошо. Ида, со своей чисто латинской непосредственностью, не скупилась на объятия и поцелуи. Она сразу полюбила Жанну и Александра — их детство в ее глазах придавало им чуть ли не святости (в последующие месяцы она часто повторяла: «У нас дети — короли!»). Не хуже был и Марко, с лысой головой, гладкой, как линолеум, с черными, как автомобильные шины, глазами и выпирающими из-под майки широкими волосатыми плечами тяглового животного. У него были короткие ноги и руки, твердые, как штыри, пальцы, говорил он редко, но с толком, и с ним было надежно, как в противовоздушном убежище.

На остров они прибыли пополудни, после пятидесяти с лишним часов путешествия в некомфортных условиях на тесной яхте. Марко молча стоял у штурвала, его невозмутимость успокаивала. Ида ждала их на пристани, одетая в платье горничной, как того требовали правила агентства. Рядом с ней их домашний питомец, Жет, радостно вилял хвостом, понимая, что прибывшее судно означает новых друзей, новые прогулки и, как знать, даже новые игры. При виде собаки Жанна завизжала от радости, и даже Алекса, который дулся всю дорогу, как будто отпустило. Ида настояла, чтобы они оставили чемоданы на борту. Она займется ими позже вместе с мужем. Комнаты она уже приготовила. Кровати были застелены свежими простынями, от которых пахло лавандой, а на подушках каждого ждала маленькая шоколадка в золотой упаковке.

Стоя в их большой комнате у окна во всю стену, перед потрясающим видом на океан, Фред поцеловал ее. Этот поцелуй как будто говорил: «Мы спасены, теперь с нами ничего случится, мы в безопасности». Элен понравился этот поцелуй, и она прижалась к Фреду, утвердившись в мысли, что, выбрав его партнером (ей нравилось это определение) и отцом для своих детей, она не ошиблась. Из серой зоны ее памяти выплыло прекрасное лицо Амбры Лемаршан. Она смотрела на него со смесью жалости и удовлетворения. Амбра выбрала любовь. Она, Элен, выбрала здравый смысл. Это было не так волнующе. Это даже было откровенно тягостно, но, по крайней мере, сегодня она жива.

Расставлять приоритеты.

Следовать to do lists.

Опять.

Тот первый день на острове прошел как во сне. Она не знала местности, никогда прежде здесь не бывала. Фред иногда рассказывал об острове, но она почти не проявляла интереса. Ей это казалось прихотью, чудачеством. Времяпрепровождением, стоившим денег, но, в конце концов, Фред разбогател и имел право тратить свое состояние, как ему заблагорассудится (лишь бы это не влияло на их уровень жизни). Он говорил ей о местоположении острова, объяснял, почему не хочет перебираться в тропики («Там будут искать укрытия все», «Тамошний климат может быть опасен»), почему не хочет чего-то побольше (чтобы быть незаметнее, он даже ухитрился замазать остров на гугл-картах). Он показывал ей планы, предложенные агентством, рассказывал об изменениях, которые хотел в них внести (скорее в стиле асьенды, чем в колониальном), спрашивал ее мнения насчет разных технических деталей внутреннего устройства. Она дала ему понять, что он может делать все, как хочет.

Теперь, когда они осели здесь надолго и всерьез, Элен понимала, с какой тщательностью муж подошел к концепции дома. Все было продумано до мелочей. За их супружескую жизнь они с Фредом дважды меняли дома, оба были построены по их собственным проектам. Они потратили много времени на обсуждение участка, вида, расположения, материалов для стен, полов, оконных рам, портьер, кухни, ванной, освещения, дверей, ручек, и сегодня она все это видела воочию. Этот дом, казалось, идеально суммировал все их прошлые обсуждения, это был синтез опыта, приобретенного в строительстве, которое они уже осуществили вместе, без допущенных прежде ошибок. Так, в доме, из которого они уехали (они еще не употребляли слово «покинули»), ей не нравилась душевая кабина с раздвижными дверями. Здесь Фред установил итальянский душ от Villeroy & Boch «в пол» из голубой керамической плитки (этот цвет она обожала), отделенный от остального помещения перегородкой из хрустального стекла (придающего объемность всей комнате), с боковыми струями для «совершенно особых ощущений от душа» (так было написано в каталоге). Фред с вниманием отнесся ко всем деталям, даже на полочке бронзового цвета были расставлены бутылочки геля для душа Еаи d’orange verte от Hermès, того, который предпочитала она.

Когда они приехали и осматривали дом, Элен еще не осознала всего масштаба охватившей мир катастрофы. Она знала, что дело серьезное, очень серьезное. Знала, что одни правительства пали, другие вот-вот падут. Что страны погружаются в хаос. Что миллионы людей умерли и миллионы еще умрут. Но что-то в ней продолжало верить, что все уладится, она не знала, каким образом и как скоро, но ведь испокон веков все всегда улаживалось рано или поздно. Пока она была в этом уверена, НАТО, или ООН, или бог весть какое учреждение найдет выход, примет меры и в конце концов вытащит человечество из дерьма, в которое оно само себя посадило. Видные люди наверняка укрылись в убежищах, в гигантских бункерах, оборудованных под землей или пробуренных в горах, как в фильме «2012». Элита, в числе которой лучшие ученые и инженеры мира, под контролем американской армии наверняка уже разработала план. Не может не быть плана, эти люди всегда мыслят на несколько ходов вперед!

А пока она жива и невредима, в самом замечательном из всех на свете убежищ, ее замечательные дети рядом, и все это благодаря ее замечательному мужу, которого она сама выбрала, потому что, не в пример Амбре, умела расставлять приоритеты.

Закутавшись в душистую мягкость купального полотенца (такого же голубого, как плитка), она вдруг ощутила порыв любви к Фреду. Какой прекрасный человек! Какой сильный характер! Какая решимость! Он наплевал на бесконечные объявления комендантского часа, заполонившие телефоны всего населения. Не посчитался с запретами и сел в самолет. Какое мужество! Какой мятежный дух! И порыв любви обернулся порывом желания: ей захотелось заняться с ним любовью, немедленно, бурно, страстно.

Но тут из столовой до нее донесся тонкий голосок Жанны, которая звала ее: «Ма-а-а-ама, ма-а-а-ама», и желание погасло, как свеча на сквозняке.

Она оделась — обитая бежевым велюром и освещенная встроенными светильниками гардеробная занимала десяток квадратных метров. И тут Фред оказался безупречен! Это было точное повторение ее гардеробной в их доме! Вся ее одежда была здесь: платья, халаты, кардиганы, блузки, белье, обувь. Он ухитрился купить все точно такое же! Разумеется, здесь большинство вещей будет ни к чему, зачем ей на этом острове посреди Атлантики Louboutin Jenlove на десятисантиметровых шпильках или платье Valentino из натурального шелка?

Внимание Фреда было прекрасно, восхитительно, очаровательно — любовь и желание снова овладели ею, закружилась голова, потеплело в животе, увлажнилось лоно. Она вздохнула, с проклюнувшейся внезапно в сознании мыслью, что у глобальной катастрофы есть не только плохие стороны.

Она надела простые джинсы, кардиган поверх футболки и пару кроссовок New Balance. Посмотрела на свое отражение в зеркале гардеробной: высокая, тоненькая, груди еще крепкие, как мандарины, попка как у триатлонистки. В таком спортивном, но элегантном наряде беженки, терпеливо переносящей беду, она нашла себя просто красавицей.

Столовая продолжала гостиную. Пол из вощеного дуба, стены, расписанные в технике mix and match ярко-розовым и миндально-зеленым, карта морских течений и глубин в раме на стене между двумя дизайнерскими латунными бра, большие, в пол, окна, выходящие с одной стороны на тенистое патио, а с другой на террасу, которую продолжал большой сад, словно устремляющийся к океану. Элен здесь сразу понравилось. Дети, умытые и переодетые, чистенькие, как маленькие английские лорды, уже сидели за столом с гамбургерами с жареной картошкой и большой порцией капустного салата.

Фред тоже переоделся в простую футболку Тотту Hilfiger и светлые брюки карго. В руках у него еще были отвертки, с помощью которых он приводил в рабочее состояние сервер (она не знала, зачем нужны отвертки, и знать не хотела). Он лучился мужской гордостью альфа-самца, защитившего свою стаю. Фред принес один из чемоданов и достал из него несколько айпадов:

— Вот, все установлено. На сервере имеется все, что нужно: фильмы, сериалы, музыка. Телевизоры подключены, айпады ловят вайфай. У каждого есть персональный аккаунт, куда вы сможете загружать свое любимое. Есть еще две приставки PS5, для вас, дети, со всеми играми. Завтра, когда мы отдохнем, прогуляемся по острову, я вам все покажу!

Жанна завизжала от радости: «Йе-е-е-е-е», Алекс улыбнулся, и оба вышли из-за стола со своими айпадами. Ида убрала тарелки, кивая с умильным видом, и подала родителям севиче из тунца со сладким картофелем (позже Элен узнала, что пищевые предпочтения каждого содержались в досье, которым Иду снабдило агентство).

После потрясающего заката стемнело. Фред принес из кухни бутылку вина. Откупорил ее, понюхал пробку, закрыв глаза, и налил Элен:

— Clos des Lambrays две тысячи десятого года, это что-то волшебное. У меня пятьдесят таких бутылок в погребе. Подожди, не пей, дай ему подышать.

Элен послушно выждала, пока вино подышит, и пригубила. Вино было действительно прекрасное.

— Ты чувствуешь… нотки ежевики, черники, малины. Нюансы леса, трюфеля, лакрицы и еще чуть-чуть фиалки.

Элен ничего этого не чувствовала, но кивнула и отпила еще глоток.

— Смотри, — сказал Фред, взяв пульт и нажав на кнопку.

Света в столовой убавилось, и атмосфера стала интимнее. Он нажал другую кнопку, и заиграл квартет Моцарта: струнные весело пели, создавая ощущение бала при дворе Иосифа II, короля Германии, императора Священной Римской империи.

Фред сделал знак Иде (Элен начисто забыла о ее присутствии), которая поспешно подала им салат из красных ягод, украшенный листиками свежей мяты.

От вина, приглушенного света, Моцарта приятное тепло распространилось по телу Элен, согрело лоб, затылок и душу. Желание заняться любовью, так ее и не покинувшее, на протяжении всего ужина росло, заполняя все ее существо целиком. Стресс последних дней, тревоги поспешного отъезда испарились, прошли, их как рукой сняло.

— Я с ног валюсь, — сказала она, вставая. Обогнула стол, пытаясь, несмотря на хмель, двигаться сексуальной походкой, скопированной со Скарлетт Йоханссон в «Черной вдове». Взяв Фреда за руку, она с некоторой властностью в голосе, добавила: — Идем.

Дети в своих комнатах наверняка уткнулись в планшеты, Элен знала, что они им не помешают. Фред послушно встал. Не выпуская его руки, она повела мужа в спальню, мельком увидев силуэт Иды, которая уже мыла посуду.

Они легли в постель. Как всегда с Фредом, все произошло быстро, но Элен привыкла, в какой-то мере ее это устраивало. Она не знала почему, но ей не нравилось лицо Фреда, когда он занимался любовью. Оно всегда было перекошено, как будто он загружал в багажник машины слишком тяжелые чемоданы.

Потом она долго лежала в постели без сна, голая, рядом с крепко спящим мужем. За окном синело ночное небо. Впервые она так хорошо видела звезды. На какой-то миг она физически ощутила себя частицей бесконечной Вселенной.

У нее закружилась голова.

И тогда, между Кассиопеей и Большой Медведицей, величественный, как галактический объект, ей почудился член Евангелоса.

В животе смутно заныло.

Это была тоска по чему-то любимому, но сгинувшему навек.

И леденящее кровь предчувствие, что скромный член Фреда будет последним в этом мире членом.

Она провалилась в сон.

На следующий день Фред повел их на экскурсию по острову, после того как Ида подала им завтрак из хлопьев, тостов и свежих фруктов. Элен попросила латте макиато вместо капучино и получила его. Он был безупречен.

Проглотив ложку гранолы с черникой и асаи, она зашла на новостные сайты через спутниковую сеть. Новости с большой земли приходили кошмарные, все рушилось, целые страны тонули в анархии (кадры мятежей, резни, горы трупов), американская армия эвакуировала президента, правительство и Конгресс на стратегическую базу, расположенную на Сент-Томасе в архипелаге Американских Виргинских островов, но ходил слух, что один сенатор якобы подделал санитарный тест и заразил две тысячи человек, в том числе президента и первую леди.

Элен выключила айпад.

От всех этих новостей ей было тошно.

Все уладится.

Всегда ведь все улаживалось.

Экскурсия по острову заняла не больше часа. Дети бегали, Жанна весело смеялась, заразив своим весельем и Алекса. Жет прыгал вокруг них. Дети, собака, морской пейзаж — это была совершенная картина счастья. С гордостью строителя империи Фред излагал подробности про широту и долготу, течения, климат, площадь. Их сопровождал Марко, совместив экскурсию с ежедневным осмотром установок. Элен завораживал этот маленький человечек, казалось не испытывавший никаких эмоций, как будто, имея дело с машинами, он стал машиной сам. Фред говорил без умолку: показывал ветряк, цистерну, компост, солнечные панели, широким жестом в сторону мыса, о который разбивались волны, указал место, где находилась гидроустановка. Потом он повел всех в погреба, кладовые и холодильные камеры. Фред говорил и говорил без остановки.

— Разумеется, — втолковывал он Элен, — ты меня спросишь: «А если в один прекрасный день не будет ветра или солнца, а гидроустановка сломается, как мы будем снабжать все это электричеством?» А я тебе отвечу, что это практически невозможно… Вероятность близка к нулю, но я предусмотрел и это! Есть электрогенератор, готовый принять эстафету, и…

— Когда ваше джакузи работает, у нас не хватает тока, — вдруг вмешался Марко.

Фред обернулся к нему:

— Простите?

— Когда ваше джакузи работает, у нас не хватает тока. Нет горячей воды, нет света. Мы не можем готовить. Электричества нет.

— Что ж, ничего не поделаешь. Мы же не будем плескаться в джакузи сутками. Детям это в удовольствие, они обожают пузырьки.

— Да, но если бы они могли не пользоваться им вечером и с утра…

Фред посмотрел на Элен, потом на детей, потом на Марко и заговорил как адмирал, обращающийся к простому матросу:

— Я думаю, мои дети здесь у себя дома. Ты согласен?

— Да, конечно. Но надо бы все-таки им сказать, чтобы не…

— Кто тебе платит? — не дал ему договорить Фред.

Марко осекся. С минуту подумав, он ответил:

— Вы.

— Точно! Я плачу. Я решаю. Все понятно?

Марко кивнул. А Фред добавил:

— Что же касается моих детей, я их отец, и мне лучше знать, что для них хорошо или плохо, что им запрещать, а что разрешать! Понятно?

Марко ничего не сказал, только опустил глаза. Этот знак подчинения власти как будто удовлетворил Фреда, и он продолжил экскурсию.

Хотя Иду и Марко наняло агентство «Safety for Life», контракт напрямую заключал Фред. Таким образом, жалованье им назначило агентство, но платил Фред из своего кармана, и Фред же определял условия их работы. Жалованье было щедрое, а тот факт, что служащим предоставлялся стол и кров, делал его еще привлекательнее. В контракте было оговорено, что Ида и Марко могут бесплатно пользоваться меблированной квартирой в западном крыле, состоящей из гостиной, кухни, столовой, ванной и спальни (все это было указано в пункте XI раздела «Приложения». В приложениях перечислялась также мебель и оговаривалось количество постельного белья, одеял, подушек, приборов, посуды и т. д. Уточнялось также, что они, разумеется, могут вносить изменения по своему желанию в плане внутреннего убранства). Было подписано дополнительное соглашение, касающееся домашнего питомца, пса Жета (чье присутствие разрешалось при условии, что он не станет причиной ущерба, оценить который вправе только владелец острова). По условиям контракта Ида и Марко должны были быть в распоряжении хозяев шесть дней в неделю, утром готовить завтрак, в полдень обед и вечером ужин. Помимо этого они могли распоряжаться своим временем, как им угодно, не забывая, однако, о ведении хозяйства и удовлетворении нужд семьи Фреда. В их обязанности входила ежедневная уборка (в контракте оговаривалось, что ванную и туалеты надо мыть как минимум раз в день). Кровати необходимо застилать каждый день (и дважды в день, если кто-то из членов семьи захочет вздремнуть после обеда), а белье менять раз в неделю. Генеральная уборка дома должна проводиться дважды в неделю (пропылесосить ковры, диваны, кресла, обработать паркет льняным маслом). Терраса, балконы и прочее убираются без специального напоминания со стороны Фреда и Элен, по инициативе служащих.

Что касается питания, служащим было разрешено пользоваться кладовыми, но, во-первых, они должны были записывать в специально заведенную для этого тетрадь все, что взяли, во-вторых, не могли брать все, что хочется. Они не имели права на деликатесы (для Фреда это само собой разумелось, деликатесы — роскошь, которая полагается только семье): мраморная говядина; омары; крабы; раки; икра; индейка; красная рыба; трюфели; итальянские, корсиканские и испанские колбасные изделия в вакуумной упаковке были запрещены. Разумеется, алкоголь тоже был под запретом для служащих. Фред не хотел, чтобы люди, которых он считал несведущими в тонком искусстве винопития, пользовались его погребами, и тем более не хотел делиться своими бутылками виски, водки, рома и всевозможных ликеров. Фред объяснил Элен, что служащие — выходцы из бедных стран, где алкоголизм — настоящий бич; связь между пьянством и нищетой, по его мнению, давно не требовала доказательств, и он считал в каком-то смысле своим долгом защитить Иду и Марко от них самих. Как бы то ни было, служащие должны помнить, что они только служащие, что их присутствие на острове, в доме — работа, а не праздник. Позволить им пить спиртное было бы, как он выражался, тревожным сигналом.

Прошло время.

Дни складывались в недели, и восторг первых дней слегка пошел на убыль. Атмосфера по-прежнему царила приятная, но, по мере того как становились реже новости из внешнего мира, сомнение мало-помалу поселилось в сердце Элен, точно грозная тень стервятника, парящего в весеннем небе.

А что, если в конечном счете ничего не уладится? — нашептывало ей сомнение. Что, если мир на самом деле канет во мрак и это временное убежище станет окончательным? Что, если здесь, вдали от всего, вырастут твои дети — без будущего, без перспектив, без надежд, погрязнув в череде дней, неотличимых один от другого, похожих на бесконечное отражение в поставленных друг против друга зеркалах? Что, если на этих нескольких квадратных километрах ты так и состаришься — медленно, сединка за сединкой, морщинка за морщинкой, а муж будет твоим последним спутником, его тело — последним телом, его член — последним членом, и нет больше никакой надежды? — как будто спрашивал ее стервятник. Она часто об этом думала с наступлением ночи. В эти часы, когда сознание балансирует между бодрствованием и сном, страх скручивал ей желудок, и она не могла противиться натиску нескончаемого потока вопросов. Лежа в темноте, в обществе одного только нечистого дыхания Фреда, она ворочалась с боку на бок, силясь убедить себя, что эта штука, сверлящая ей мозг, — не что иное, как симптом иррациональной паники. Она пыталась глубоко дышать, вдыхать через нос, выдыхать через рот, как учил ее коуч по медитации в полном сознании. Когда усталости и дыхательных упражнений не хватало, она вставала и шла к аптечному шкафчику за таблеткой ксанакса. Принимать его она начала через несколько недель после приезда. Паника накатывала и отступала, почти забывалась днем, но Элен чувствовала, что она подстерегает ее, точно насекомое, выжидая подходящего момента, и выползает ночью из расселин сознания. Поначалу было трудно ее распознать. Она принимала симптомы паники за стресс, связанный с переменами, тревогу за родителей. Но это чувство было глубже. И упорнее. Рыло и рыло свою нору. Она, всегда хорошо спавшая, просыпалась в неурочные часы с бешено колотящимся сердцем, мокрая от испарины, и усталость от разбитых ночей сопровождала ее потом весь день, как болезнь, приводя к полной потере трудоспособности. Наконец однажды вечером Элен приняла маленькую белую таблетку.

Прежде она никогда не пила анксиолитиков, даже презирала тех, кто ими спасался, она ведь всегда считала, что одной только силой характера может одолеть все душевные терзания и тревоги, что выгорание и депрессия — это для слабаков. Приняв впервые эту таблетку, она думала, что это только один раз, просто чтобы хорошо выспаться и быть в форме завтра. Четверть грамма алпразолама, действующего вещества ксанакса, действительно сработала. Через несколько минут, запив таблетку глотком воды, Элен почувствовала, что тугие узлы в животе ослабили свою хватку, а метавшиеся в голове мрачные мысли растворились, как щепотка соли в ванне с теплой водой. Она решила, что готово дело, проблема снята. Но на следующую ночь все началось сызнова, и на этот раз ей понадобилось меньше времени, чтобы решиться принять ксанакс. А потом она уже приняла таблетку, перед тем как лечь. Это вошло в привычку: почувствовав, что теряет контроль над мыслями, что насекомые выползают из щелей и кишат в голове, она принимала таблетку. Она не считала это слабостью, просто хотела быть в форме, чтобы поддерживать общее благополучие в доме.

А потом она приняла ксанакс с утра. Сразу, как только встала. Потому что так дни проходили спокойнее, грусть была не такой глубокой, гнев не таким жгучим, разочарование не таким острым.

А потом она приняла еще одну таблетку днем, чтобы продлить действие утренней, которая, в свою очередь, продлевала действие вечерней. Все это напоминало детский хоровод, таблетка шла за таблеткой, каждая подавала свою химическую ручку следующей, чтобы счастье, или его видимость, никогда не кончалось.

А потом однажды не стало новостей. Теле- и радиоканалы перестали работать, новостная лента газет не пополнялась. Некоторое время еще висели титульные страницы, «Фигаро», «Либерасьон», «Монд», «Ле Пуэн» «Экспресс», «Нувель Обсерватер», «Ле Паризьен», «Ле Суар», застывшие во времени, показывали все более устаревшую информацию, как будто все редакции опустели.

Потом и эти страницы исчезли, к ним попросту не было доступа, на экране высвечивалась ошибка 404, означающая несуществующий линк. Chat-GPT безмолвствовал, серверы основных социальных сетей тоже больше не работали. Миллиарды профилей, бородатых анекдотов, фотографий котят, фотографий с каникул, селфи, всевозможных статусов, точек зрения, публичных признаний в любви, цветистой брани, теорий заговора, дикпиков, молений и угроз сгинули навеки в абсолютной пустоте цифрового небытия. Испарилось большое бинарное облако вследствие отключения микропроцессоров за отсутствием электрического питания.

Некоторые блогеры и блогерши, укрывшиеся в более-менее безопасных зонах, еще кое-что выкладывали на местные серверы, адресами которых успели поделиться, пока работали социальные сети.

Была, например, Калутика (имя, позаимствованное из манги Rebirth), которая представлялась кореянкой, цифровой художницей двадцати пяти лет из Чинджу (провинция Кёнсан-Намдо). В своем блоге на английском и корейском под названием «Дневник сумерек» (Twilight Diary / hwanghon-ui ilgi) она в задушевном и поэтичном стиле излагала, как в ее городе ввели карантин, беспощадный, но, увы, бесполезный. Выходить на улицу было запрещено, и, запертая в своей квартирке на двадцати квадратных метрах, на тридцать первом этаже жилой многоэтажки, она писала эфемерные автопортреты на запотевшем стекле единственного окна. Она фотографировала их своим Fuji X100V и ретушировала потом на фотошопе, внося шаманские мотивы, свойственные корейским погребальным традициям. Эти произведения она сопровождала текстами — сиджо, стихотворной формой, близкой к японскому хокку.

Потом был текст подлиннее:

Я не знаю, что происходит. Армия покинула город. Этой ночью я слышала взрывы, и небо за рекой стало оранжевым. Я решила, что это пожары. А потом, в середине ночи, в мою дверь постучали, это был Соджун, мой сосед, студент факультета информатики. До сих пор мы с ним никогда не разговаривали. Он похож на Хван Ин Ёпа в сериале «Истинная красота». Когда я открыла дверь, Соджун расплакался. Он весь дрожал. Его тренировочные брюки были порваны. Ботинки все в золе.

— Они сжигают людей. Даже тех, кто еще не умер. Они сжигают больных! Их собирают на стадионе. Обливают бензином с вертолетов и поджигают! Я видел это! Я видел!

— Неправда! — сказала я. — Этого не может быть! На Севере еще могли бы, но не в Южной Корее!

— Правда! Я сам видел. Это безумие! Все сошли сума!

Сказав это, он ушел. Назавтра я пошла проведать Соджуна, но его не было. Теперь я во всем доме совсем одна. Уже несколько дней не раздавали пайки. У меня осталось немного риса. Потом не будет ничего. Я уподоблюсь теням, что выходят из темноты и пробираются вдоль стен, как звери. Я буду рыться в помойке. Мне так одиноко.

Была еще W@lter#Hirsh из Новой Зеландии, трансгендер, активный борец за права своего меньшинства. До исчезновения «Твиттера» у нее/него было около полутора миллионов подписчиков, чьи сердца он/она завоевал/а, борясь против толп трансфобов в пору своего превращения в мужчиноженщину. В прежнем мире у нее/него имелся аккаунт и в другой соцсети и более семи миллионов подписчиков (их он/она завоевал/а, когда Ники Минаж и Дуэйн Джонсон поделились некоторыми ее/ его постами в своих историях). На собственном сайте под названием «Documenting the apocalypse»

W@lter#Hirsh постил/а снимки, сделанные смартфоном в Окленде и его окрестностях. Кадры сопровождались минимумом текста: место, время, краткое описание.

Фотография с улицы Олбани. 07:15.

Улица пуста. На тротуарах у подъездов домов лежат тела в черных пластиковых мешках. В кадр их попало порядка сотни, но на всей улице наверняка гораздо больше. В правом углу можно различить мусоровоз. Фигуры в белых комбинезонах и противогазах бросают труп в кузов.

W@lter#Hirsh пишет: «По всей вероятности, местные жители, умершие ночью (?) и вынесенные близкими;(?). Их отвезут в братские могилы и сожгут (?)».

Серия фотографий из торгового центра в Маунт-Идене. 03:00.

Вид с пустого паркинга. Решетки опущены, входные двери заперты, но местами выбиты, возможно ломом, или протаранены грузовиками.

Вид из центрального прохода. Никого. Большинство витрин разбиты. На полу валяются всевозможные вещи, как будто брошенные в поспешном бегстве: плазменные телевизоры, одежда, кроссовки, порванные пакеты с сахаром и макаронами. В глубине маленькая белая собачка с курчавой шерстью, в красном ошейнике, испуганно глядит в объектив.

Приписка W@lter#Hirsh: «После месяца карантинных мер мародерство стало привычным делом. Силы охраны порядка не вмешиваются и даже участвуют в грабежах. У собачки рана на брюхе. Может быть, укус другой собаки (?). Она ходила за мной несколько дней, но умерла от инфекции (?) или еще от чего-то».

Фотография с авеню Риверхед. 04:00.

Все покрыто чем-то ослепительно-белым. Тротуары и машины. У фасадов образовались сугробы сантиметров в десять высотой. Кажется, будто прошел снегопад.

Приписка W@lter#Hirsh: «Самолеты и вертолеты сбрасывали этот порошок на все крупные города. Люди говорили, что это дезинфицирующее средство (?). Птицы, которых им обсыпало, попадали с деревьев. Замертво. Люди ударились в панику. Пошел слух, что это на основе „Циклона Б“. Тысячи людей ушли пешком в глубь страны (топлива нет, все конфисковано армией). Понятия не имею, что с ними сталось».

Был еще блог rtNews, который вела команда русских журналистов. Сказать по правде, это были скорее бывшие тролли из ультраправых, годами отравлявшие воздух в Сети. Они перевирали старые интервью врачей, народных избранников, бывших военных и так называемых сотрудников правительственных спецслужб, решивших нарушить молчание: они намеревались рассекретить новостные фотографии, чтобы разоблачить псевдоложь и явить мируужасающую правду. Они писали о «праздниках хаоса», которые устраивали главы государств в замках Баварии: на них насиловали малолетних (свидетельства чудом спасшихся детей, свидетельства слуг, чья жизнь была под угрозой, свидетельство некого натуропата, сделавшего независимое вскрытие трупа одиннадцатилетней девочки, разоблачение тайных связей президента банка Crédit Suisse Ульриха Кернера и председателя Еврокомиссии Сальваторе Риччи, фотографии разных видных политиков, журналистов, спортсменов и артистов, поднявших пальцы в жесте, доказывающем их принадлежность к сатанинской секте). Писали о таинственной вакцине, разработанной китайцами (на основе вакцины Sinovac CoronaVac: они утверждали, что ковид был генеральной репетицией, умело организованной Китаем), которая будто бы вводилась только членам Центрального комитета Коммунистической партии Китая (двести человек) и двум тысячам молодых китайцев, отобранных на основе генетических критериев, чтобы вновь заселить мир. Регулярно сайт подпитывался новыми слухами, новыми разоблачениями, новыми доказательствами, новыми вскрытыми связями событий и людей, доказывающими существование колоссального заговора.

Фред говорил, что все это лишь нагромождение фейковых новостей. Элен это знала, но не могла удержаться и ходила на сайт rtNews — было в нем что-то успокаивающее, ведь заговор, каким бы ужасным он ни был, все же не так ужасен, как мысль, что все происходящее не имеет никакого смысла. Заговор подразумевал, что за воцарившимся хаосом есть некая программа, организация, глобальная схема, которая может быть явлена миру, план, который можно продемонстрировать, что есть люди у руля, и то, что казалось неконтролируемым, на самом деле подспудно тщательно контролировалось, предусматривалось и предвосхищалось уже давно. Когда малая доля сознания, верившая в заговор, брала верх над ее критическим умом, Элен чувствовала себя лучше, как под легким воздействием ксанакса; ей думалось, что крушение мира — лишь промежуточный этап перед перестройкой, в которой, может быть, и для нее найдется место. Увы, долго закрывать глаза на правду не удалось: не было никакого заговора, не было ни плана, ни организации, существовал лишь гигантский бардак, хаос, поглощавший все, что человечество так серьезно и упорно строило тысячелетиями, начиная с политических структур и мировой экономики.

Однажды вечером, ожидая, когда ксанакс сделает свое дело, Элен задумалась об английской королевской семье и ее долгой истории: все эти завоевательные войны и кровопролитие за престол, все эти интриги, браки по договоренности, пакты, соглашения, военные и мирные альянсы. Она попыталась представить себе воочию, какое количество энергии было затрачено на разработку британской монархии: тексты, которые приходилось сочинять и писать, легенды, которые приходилось поддерживать, законы, правила, традиции, которые приходилось навязывать населению, политика кнута и пряника, а сколько замков пришлось построить, а сколько лисиц пришлось убить на псовых охотах, которые были все равно что тимбилдинг для аристократии, а крикетные матчи, а скачки, а кровавая колониальная империя, церемониал, наследники, которых обучают розгами в элитных школах, летние резиденции, построенные на обломках коралловых рифов, колоссальные состояния, выросшие на хищениях и грабежах… Все это сгинуло или шло к тому. Вечность всех этих свершений была лишь иллюзией. Законы термодинамики с равным успехом работают во вселенском масштабе и в масштабе человеческом. Энтропия, неотвратимое движение всего сущего к хаосу никого не забудет.

Никогда.

Нигде.

Поначалу Фреду удавалось поддерживать связь со своими компаньонами Мохаммедом и Лорой. Мохаммед укрылся в имении, притаившемся в тосканских холмах: он владел идиллической средневековой фермой, перестроенной за огромные деньги. Он сохранил в целости остов старой фермы, несколько домиков, часовенку, не тронул фасады из огромных местных камней, но добавил весь мыслимый современный комфорт. Везде была установлена идеальная изоляция, теплые полы для зимних месяцев, кондиционеры, чтобы не задохнуться жарким летом, роскошные ванные, в общем, все, что нужно, чтобы почувствовать себя царьком в своем царстве холмов и каштановых рощ возраста в несколько сотен лет. Лора же отказалась покидать свою квартиру. Она говорила, что чувствует себя в безопасности только на этих шестидесяти квадратных метрах, на двадцатом этаже высокой башни в сердце шикарного квартала, где селились молодые короли финансов, балованные детки нефтяных магнатов и пожилые рантье, разбогатевшие на спекуляциях недвижимостью. Лора уверяла, что там, наверху, в ее уютном гнездышке, ей ничего не грозит, она сделала кое-какие запасы и не сомневается, что правительство быстро найдет выход, надо только набраться терпения.

После нескольких дней на острове Фред получил электронное письмо от Лоры: она писала, что армия объявила строгий карантин. Выходить из дома запрещено. Пищу раздают люди в защитных комбинезонах. Еще через несколько недель Лора сообщила, что пайки становятся все более скудными и раздают их нерегулярно. Чуть позже она упомянула об отключениях воды и электричества. Она писала о людях, почти обезумевших от голода и изоляции, о молодых королях, балованных детках и пожилых рантье, утративших лоск хорошего воспитания, рассказывала, как изысканные манеры смыло страхом, как ей пришлось забаррикадироваться в квартире, подперев дверь стульями, столами и буфетами, как оголодавшие выходили на улицу в надежде найти что-нибудь поесть и как в них стреляли без предупреждения армейские патрули, исполняя недвусмысленный приказ.

Последнее сообщение Лоры было коротким: «Воды нет уже неделю… Ничего нет… Кажется, это конец. Л.».

Мохаммед просто вдруг перестал подавать признаки жизни. Фред так и не узнал, что с ним случилось. Гипотез было много, но ни одной оптимистичной. В этом контексте отсутствие новостей вряд ли означало хорошие новости.

Элен сохраняла связь со своими родителями полтора месяца. Поначалу она всеми силами пыталась переправить их на остров, но воздушное сообщение было прекращено на следующий день после их приезда, и контроль вдруг стал невероятно строгим; даже попытки подмазать пилотов (Фред предлагал колоссальную сумму одной компании по прокату частных самолетов) не сработали, гражданский самолет, осмелившийся нарушить эмбарго, попросту сбивали. Подобно большинству людей, родители Элен предпочли покорно повиноваться распоряжениям правительства, убежденные в том, что гражданский долг и послушание — главное в эти смутные времена. Сначала они несколько недель сидели дома, в своем уютном коттедже в провинции, слепо веря если не в скорейшее, то в непременное возвращение в колею. Они родились в двадцатом веке, в мире, опустошенном мировой войной, знали «золотые шестидесятые», культурные революции, финансовые кризисы, скачки цен на нефть, аномальную жару, пандемии, теракты, и в них крепла уверенность, что все всегда рано или поздно улаживается. Они в совершенстве воплощали эту абсурдную веру в надежность учреждений и вечность человеческой цивилизации.

Позже, после строгого санитарного контроля, их эвакуировали автобусом в место, которое они называли лагерем беженцев, а военные — эвфемизмом «защищенная зона» (или еще ЗСЗ — «Зона санитарной защиты»).

Тогда-то Элен и получила от них последнее сообщение.

Ида и Марко поддерживали связь со своей дочерью тоже полтора месяца — она пыталась бежать от смут, вызванных паникой, когда болезнь поразила Чили, и хотела перебраться в Аргентину через Анды. Она написала тогда (Ида рассказала об этом Элен): «Оставаться в Сантьяго слишком опасно. Говорят, Аргентина организует гуманитарные воздушные мосты в США». Ида и Марко пытались объяснить ей, что это только нелепые слухи, никаких гуманитарных мостов нет, а США наверняка в том же отчаянном положении, что и весь остальной мир, но без толку. Она уехала. Пообещав родителям дать о себе знать, как только сможет. Они ждали, терзаемые беспокойством, о котором не говорили, но регулярно заглядывали в почтовый ящик и проверяли через сервер iCloud, включен телефон их дочери или выключен.

Тщетно. Больше ничего не было.

Однажды вечером — шел второй месяц — Элен сидела за столом с Фредом и детьми. Жанна в наушниках смотрела «Гарри Поттера и тайную комнату» на айпаде, поклевывая из своей тарелки. Александр хмурился. Он ничего не говорил, стараясь придать молчанию враждебность, и нарочито вздыхал, чтобы привлечь внимание. Это его поведение раздражало Элен донельзя. Когда он был таким, ей хотелось отхлестать его по щекам. А таким он бывал все чаще, и отхлестать его по щекам ей хотелось все чаще. Она поговорила об этом с Фредом, тот сказал, что это нормально, что подростку переносить эту ситуацию, вероятно, еще труднее, чем взрослым, и что не надо придавать слишком большого значения, когда он пытается обратить на себя внимание. Крепко сжав ручку ножа, Элен подумала, что ей хочется не придавать значение, а отхлестать его по щекам, отхлестать изо всех сил, наотмашь. Но она ничего не сказала. У нее не было сил на споры. Она проглотила гнев, протолкнула его в желудок, где он распространил такой жар, словно там была полная супница лавы.

Ида пришла из кухни, чтобы убрать со стола, и Элен заметила, что у нее странный вид: выражение лица человека, у которого где-то болит, но он не хочет этого показывать. Когда Фред попросил ее принести кофе в гостиную, она расплакалась. Фред тупо смотрел, как она плачет, сцена была драматическая: Ида стояла перед ним, в руках стопка тарелок, на них приборы, которые мелодично позвякивали в ритме всхлипов, и крупные, как фасолины, слезы текли по ее щекам.

— Ида, да что происходит? — спросила Элен. Ее уже начал доставать этот вечер с надувшимся сыном, молчащей дочерью и мужем, который никогда-никогда-никогда — что бы он ни делал и как бы ни был богат — не будет таким сексуальным, как Евангелос!

Ида попыталась успокоиться. Она сделала два глубоких вдоха, вытерла нос рукавом, и это добило Элен, для которой первым требованием к обслуге была безупречная личная гигиена. Она часто говорила: «Если не можешь содержать в порядке себя, как будешь содержать в порядке других?»

— Антония, — выговорила наконец Ида сквозь всхлипы, — она, наверно, погибла. Говорят, все, кто хотел перейти границу, погибли. Говорят, аргентинская армия сбросила бомбы, чтобы избежать заражения… Я только что прочла. — И Ида снова заплакала. Ее горе было как лавина слез, маленькие влекли за собой большие. И приборы опять зазвенели.

Элен вздохнула.

— Да, Ида, — сказала она тоном, каким говорят с маленьким ребенком, которому приходится без конца повторять одно и то же. — Да, Ида, все может быть, да, Ида, всем нелегко, но если мы все станем доводить себя до такого, будет еще хуже. Мы все должны делать над собой усилия, понимаете? Это то, что я называю базовым воспитанием! Так что, если вы не умеете мало-мальски держать себя в руках и вам надо порыдать в три ручья, пожалуйста, делайте это не здесь, а в вашей ванной или еще где-нибудь, не знаю, потому что, не обессудьте, не за такие представления мы вам платим!

Слезы у Иды высохли. Разом. Как будто кто-то перекрыл кран.

Она немного ссутулилась и, казалось, в одночасье постарела от брошенного Элен проклятия.

И продолжила убирать со стола, но теперь уже молча.

Именно тогда на острове все пошло наперекосяк. Спустя годы Элен иногда пыталась выстроить хронологию событий. Задним числом она корила себя за то, что не была внимательна к деталям. А может быть, думалось ей, она просто не хотела их замечать, предпочитая быть в отрицании, как будто, если ничего не видеть, ничего и не произойдет. По прошествии времени ей приходило в голову, что в своем маленьком индивидуальном масштабе она вела себя в точности как вело себя все человечество перед глобальной угрозой: все признаки неминуемой опасности были налицо, а она предпочитала смотреть в сторону.

После того вечера Элен ощутила перемены в поведении Иды и Марко. Они, всегда такие веселые, такие теплые, такие сердечные в первые недели, вдруг стали молчаливы. Когда Элен встречала их, они едва здоровались — через губу, явно нехотя. Она была уверена, что они стараются избегать их с Фредом. Даже с детьми они были теперь не так ласковы, не было больше обнимашек по утрам, не было ласковых «беби, пичонсито, ми амор, ми аморсито, корасон, бомбон, бомбонсито», которыми Ида расцвечивала каждую фразу, обращаясь к Жанне или Александру. Холодный, резкий, почти враждебный ветер поднялся и задувал теперь между обслугой и семьей Элен.

Она знала, что они горюют о, скорее всего, умершей дочери. Для нее это были люди простые, а стало быть, не в меру чувствительные. Будучи не в состоянии преодолеть испытания, которые посылала им жизнь, они должны были без удержу выплескивать все, что лежало на сердце, это был культурный факт. Элен тоже потеряла родителей и всех друзей, но держала голову в холоде. Она гордилась своей выдержкой, своей способностью страдать молча, ничего не выказывая, как христианская мученица, которая шепчет молитву, когда ей каленым железом жгут соски, как Бернар Тапи, ослабевший, но неизменно прямой, с достоинством дававший интервью за несколько недель до смерти (еще когда была подростком, она восхищалась Бернаром Тапи). Она пришла к выводу, что ей надлежит сделать первый шаг к примирению, показав таким образом, что ее социальный статус предполагает, в числе прочего, владение своими эмоциями, что умение держать себя в руках — не только культурное достижение, но и жизненная необходимость в кризисные времена.

Однажды, когда Ида гладила белье в прачечной, Элен спустилась к ней. Она несколько раз прокрутила в голове сценарий: она сумеет найти слова, чтобы умиротворить сердце Иды, и та будет ей благодарна. Более того, она будет польщена, что такая женщина, как Элен, снисходит поговорить с такой женщиной, как она, выслушать ее и простить; в конце концов она подползет к хозяйке, как раненое животное, молящее о ласке, и Элен обнимет ее, утрет ее слезы и найдет слова утешения: «Полно… Полно… Все будет хорошо…»

Вот так все это будет.

В прачечной, когда Элен подошла к Иде, та не подняла глаз. Элен была готова к такому поведению и начала:

— Послушай, я хотела сказать, что мне очень жаль твою дочь. Я знаю, тебе очень нелегко. Не проходит дня, чтобы я не думала о своих родителях. Их наверняка нет в живых. Во всяком случае, я ничего о них не знаю, и я пытаюсь свыкнуться с этой мыслью. И коллеги Фреда. И наши друзья… Мы с Фредом, с детьми пытаемся к этому привыкнуть… Знаешь, у меня был однажды трудный момент в жизни, и я училась отпускать ситуацию. Это происходит в несколько этапов. Первый — осознать действительность. Второй — принять действительность. Третий — уважать свое тело, — смотри, ты набрала вес, я уверена, ты ешь все, что не прибито! И наконец, последний, четвертый этап, самый важный, — символизировать препятствия! Попробуй мысленно увидеть, что мешает тебе жить дальше: замок, цепи, разбитый мост! Что скажешь?

Ида никак не отреагировала на слова Элен и продолжала гладить, будто ничего не слышала. Элен стиснула зубы, она ни в коем случае не хотела вспылить, она должна сопереживать и согревать душевным теплом, как это делал коуч, который раз в год вел на ее предприятии тимбилдинг. Она решила зайти под другим углом.

— Как жаль, что ты не знала мою мать, — сказала Элен. — Она бы тебя наверняка полюбила. Она обожала испанскую культуру. Даже хотела перебраться в Испанию.

Со стороны Иды снова не последовало никакой реакции. Элен задумалась ненадолго и добавила:

— Семья теперь — это мы! — Она обвела пальцем в воздухе круг, символизирующий в ее глазах круг семейный. — Наша семья — это дети, и Фред, и я, но также и вы с Марко!

Ида взяла футболку Фреда из стопки чистого белья. Lacoste цыплячье-желтого цвета. Элен ждала ответа, глядя на голые толстые руки Иды — они походили на копченых кур. Ида делала вид, будто ничего не слышит. «Боже мой, какая она ограниченная», — подумала Элен. Она раздраженно вздохнула, решив, что хотя бы попыталась и что теперь мяч на стороне Иды, а если она хочет продолжать в том же духе, в конце концов, тем хуже для нее.

Следующее событие произошло дней десять спустя. Дело было под вечер, Элен вяло выныривала из послеобеденного сна. Сиеста вошла у нее в привычку. Она вообще спала все больше, возможно под действием ксанакса или же просто убегая от скуки и плохих новостей из внешнего мира. Она встала и, зайдя в туалет, заметила на унитазе коричневый потек. Это ее разозлило: Иде были даны четкие указания, она должна проверять состояние туалетов несколько раз в день, чтобы они всегда были безупречно чистыми (Элен даже подчеркнула слово «безупречно» на листке с указаниями). Сердито повторяя про себя: «Неужели это так трудно?», она спустилась на первый этаж. Иду она нашла в кухне за приготовлением ужина. Пахло жаревом и специями. Элен узнала курицу с лимоном, которую Ида часто готовила: дети ее обожали.

— Извини, что-то не так с туалетом?

— С туалетом? Нет, все так. — Ида не обернулась.

Она не сводила глаз с шипящего на сковородке лука. — Туалет грязный, — сказала Элен.

— Да?

— Ты должна заняться этим сейчас же.

— Сейчас я готовлю, мадам.

Элен почувствовала что-то враждебное в голосе Иды, какую-то холодность дохлой рыбы. Она могла бы выйти из себя, стукнуть кулаком по столу, но предпочла объясниться тоном твердым и решительным, этот тон она пускала в ход с молодыми стажерами, этот тон она выработала, еще когда была маленькой, с Бумпи, домашним любимцем, кокер-спаниелем, который любил натягивать поводок на прогулке. «Довольно, Бумпи!» — четко произносила она. И Бумпи больше не натягивал поводок. И молодые стажеры знали, с кем имеют дело.

— Я прошу тебя сделать это сейчас же! — отчеканила она.

Ида не ответила. Повисла пауза, и Элен подумала, уж не провокация ли это.

— Ты меня слышала? — Она все-таки вспылила, как если бы Бумпи, несмотря на окрик, все равно натянул поводок. Наконец Ида отозвалась, почти рассеянно:

— Да. Я сделаю это потом.

Раздражение Элен внезапно сменилось обидой. Решая, что делать, и чего не делать, и когда, Ида ставила под сомнение ее авторитет. Элен колебалась, у нее было искушение приказать Иде немедленно пойти и вымыть этот засранный туалет, но что-то в ней пошло на попятный: что-то в ней боялось натолкнуться на отказ повиноваться, с которым ей было бы не справиться. И она сохранила лицо, разыграв великодушие:

— Хорошо. Полагаюсь на тебя.

Позже, после ужина, Элен зашла проверить состояние туалета. Он был девственно чист.

В последовавшие за этим дни Элен казалось, что Ида склонилась перед ее авторитетом. Теплее она не стала, однако уборка делалась как полагается, завтраки, обеды и ужины подавались вовремя. Но однажды утром их разбудила Жанна:

— Мама! Мама!

Элен никак не могла открыть глаза. Смесь ксанакса с алкоголем крепко удерживала ее где-то ближе к коме, чем ко сну.

— Что?

— Завтрак не готов. Мы есть хотим!

Обычно Ида вставала раньше всех, до того как поднимутся дети, чтобы приготовить им поднос с хлопьями, молоком, яйцами всмятку, тостами и джемом (в памятке Элен написала, что дети едят «континентальный завтрак, обогащенный протеинами, напр. яйцами»). Радиобудильник показывал восемь тридцать. Почему Ида не приготовила детям завтрак? Может быть, заболела? Она никогда не болела! Элен повернулась к Фреду — он еще спал. Ей захотелось его ударить. Она сама не понимала почему, но ей было все труднее его выносить. Она сказала себе, что над этим придется серьезно поработать.

— Иду! — ответила она Жанне.

Поднявшись, Элен надела спортивный костюм и выглянула в окно. Пасмурно, небо матово-серое. Под серым небом плескалось серое море. За садом ветер колыхал сухие ветви кустов, которые росли купами по три-четыре, словно неведомые создания сговаривались выжить пришельцев. Элен подумалось, что когда-нибудь этот остров и впрямь выживет их, повинуясь приказам природы, решившей покончить с человечеством. Тревога поднялась в ней, как высокий прилив, но тотчас отхлынула.

Она приняла ксанакс и спустилась вниз.

В кухне не было и следа Иды. Она даже не помыла вчерашнюю посуду. Грязные тарелки громоздились у раковины, а блюдо из-под лазаньи с ужина стояло посреди стола, и две большие черные мухи ползали по его жирным стенкам.

Элен поняла, что на этот раз с нее довольно. Слишком долго она мирилась с распущенностью Иды, пора разобраться с ней всерьез.

— Мы есть хотим! — крикнула Жанна с дивана.

Александр сидел рядом с ней, уткнувшись в свой Nintendo Switch.

— Я сейчас вернусь!

Охваченная гневом, Элен выбежала босиком в патио, охряные плиты были еще прохладные с ночи, днем солнце их нагреет. В несколько шагов она добралась до двери западного крыла и трижды громко постучала.

Ничего не произошло.

Она постучала еще раз, сильнее, кулаком. За дверью залаял Жет.

Когда она уже приготовилась постучать снова, дверь вдруг распахнулась.

Перед ней стоял Марко.

Голый до пояса.

Огромный торс был покрыт густой седеющей растительностью. Элен была выше его ростом, но не сомневалась, что он мог бы переломить ее пополам легко, как куриную косточку. Он смотрел на нее молча, с непонятным выражением на лице.

Сохраняя хладнокровие, она сказала:

— Где Ида? Кухня в ужасном состоянии, и… Дети голодны, они ждут завтрака! — Говоря все это, она заглядывала через плечо Марко внутрь квартиры.

— Они сами не умеют? — спросил Марко.

— Прости?

— В их возрасте? Сами не умеют? Взять хлеб, масло, хлопья? Я в их возрасте рыбачил один в океане, и…

— Они все умеют сами, — перебила его Элен, — но вопрос не в этом! Иде платят за работу, и я жду, чтобы эта работа была сделана вовремя и в срок! Это же так просто!

— Она спит. Придет попозже, — сказал Марко.

— Попозже? Но…

Элен не успела договорить, Марко уже захлопнул дверь перед ее носом. Она постояла немного, ошеломленная, сбитая с толку. Заметила, что у нее дрожат руки. Она хотела было постучать еще раз, но рука повисла в воздухе. Это вряд ли что-то даст, Марко выглядел совершенно равнодушным к ее авторитету.

«Типичное южноамериканское женоненавистничество, эти люди не терпят приказов от женщин», — подумалось ей.

Она вернулась назад и поднялась в спальню. Фред еще спал. Боже, до чего он ее раздражал, всегда такой спокойный, такой невыносимо рассудительный; ей захотелось пнуть его, но она удержалась. Потрясла за плечо. Он заворчал. Открыл мутный глаз.

— Ты должен пойти поговорить с Марко!

Фред сел и потер лицо.

— Что? Почему?

— Потому что они объявили забастовку или уж не знаю что. Я пыталась поговорить с Марко, но он меня не слушает. С ним должен поговорить мужчина, так полагается!

Фред медленно поднялся, вздыхая с пресыщенным видом генерала, вынужденного решать все проблемы в войсках, даже самые незначительные. Надевая брюки и футболку, он сказал:

— Без разницы, как полагается, но он знает, что хозяин — я, и если хочет прибавки, просить ее надо у меня. Это синдром младшего девелопера, который хочет больше преимуществ после года испытательного срока. Я это знаю как свои пять пальцев.

— Это еще не все, — перебила его Элен.

— Что?

— Я заглянула в квартиру, пока говорила с Марко. На столе в их столовой стояли бутылки вина!

Фред оцепенел.

— Бутылки вина? Как это — бутылки вина? Они не имеют права пить спиртное! Это прописано в контракте! А какие это были бутылки? — спросил он, теряя самообладание.

— Откуда я знаю! Этикетка с замком… Как все бутылки.

Элен последовала за мужем, который боевым шагом шел через патио к западному крылу. Он трижды громко постучал в дверь, и, пока они ждали, когда им откроют, перед глазами Элен стоял обнаженный торс Марко. Фред немного занимался спортом: играл в хоккей, ходил на яхте, но больше всего любил теннис. В прошлом ему случалось бывать на корте два-три раза в неделю. Он возвращался мокрый от пота и с гордостью рассказывал Элен, как обыграл такого-то или такого-то или как из-за вывиха плеча, локтя или колена не смог сыграть на своем лучшем уровне. Но Элен была уверена, что, если бы дошло до рукопашной с Марко, она не поставила бы на мужа и ломаного гроша. Откуда ему взять силу, чтобы одолеть чилийца, выросшего среди бурь и айсбергов? Фред не умел драться. Она вообще была убеждена, что он не дрался никогда в жизни, даже на школьном дворе в детстве. Марко же, уроженцу юга Чили, бедному и обездоленному, наверняка не раз приходилось бороться за выживание — она это чувствовала. Перед ее глазами пронеслись жуткие картины: оборванные дети дерутся, как дикие звери, до крови за картофельный очисток или хлебную корку на грязных нищих улицах.

Марко открыл. Уже не полуголый. Он успел надеть рубашку с короткими рукавами. Торчащие из-под ткани волосатые руки напоминали лапы чудовища из сказки.

— Я думаю, нам надо кое с чем разобраться! — сказал Фред.

— Да? — отозвался Марко.

— Ида не приготовила детям завтрак, это первое!

— И она не помыла посуду, а неделю назад было… были… следы… Следы фекалий в туалете! — вышла из себя Элен.

Фред быстро покосился на жену, давая понять, что он владеет ситуацией и просит не перебивать.

— Вы отлично можете делать это сами. Это все умеют. Если только вы не страдаете увечьем. Вы увечные? — спросил Марко.

За его спиной Элен разглядела силуэт Иды. Она была в халате, явно только что проснулась.

— Я не увечный, но вас наняли, чтобы вы работали, и я жду, чтобы работа была выполнена! Мало того, вы, кажется, брали вино!

— Вино?

— Да… Вон там бутылки из-под вина, не так ли? — Фред указал на две пустые бутылки на столе в столовой.

— Да. Вино. Хорошее вино. Clos de la Roche. Что-то в этом роде.

Марко повернулся к Иде и спросил ее:

— Сото estuvo el vino?

— Estaba delicioso! — ответила ему жена.

Фред разом побелел.

— Я хочу видеть тетрадь! — проговорил он дрожащим от гнева голосом.

Элен поняла, что он имеет в виду тетрадь, в которую Ида и Марко должны были записывать все что брали из запасов.

— Тетради больше нет, — ответил Марко.

— Простите?! Но, в конце концов, как я смогу контролировать все, что вы…

— Вы не сможете.

— Нет, так не пойдет! Во-первых, вы должны делать работу, за которую вам платят! Во-вторых, вы должны вести тетрадь! Все!

Марко оперся о дверной косяк, скрестив руки.

— Иначе? — мягко проговорил он.

— Иначе?

— Что вы сделаете, если Ида больше не будет отмывать от дерьма ваши туалеты, не будет вам готовить, не будет убирать, не будет вставать ни свет ни заря, чтобы подать завтрак вашим детям, которые не умеют даже сварить яйцо? А я стану брать вино и все, что мне понравится, в кладовых? Что вы тогда сделаете?

Фред угрожающе поднял палец:

— Это будет удержано из твоего жалованья! Я прекращу тебе платить, пока работа не будет сделана!

Из глубины западного крыла до Элен доносились звуки кухни: шум текущей из крана воды, металлическое громыхание кастрюли, звяканье приборов. Ида, надо думать, готовила завтрак. Она включила музыку: ремикс «La Isla Bonita» Мадонны:

Элен была уверена, что это чистой воды провокация. Воздух наполнил запах кофе. Марко рассеянно потер трехдневную щетину, покрывавшую его лицо жесткими, как проволока, волосками.

— Какое жалованье? — спросил он. — У меня нет больше доступа к серверу банка. Знаете почему? Потому что его больше не существует. Ничего больше нет, вы сами знаете. Совсем ничего. Ни банков, ни денег, ни жалованья. Вы же это знаете, не так ли?

Фред сменил тон. Он заговорил мягко и рассудительно:

— Положение трудное, это правда. Но я уверен, что все уладится. Нельзя поддаваться панике…

— Я и не паникую. Новостей больше нет уже полгода, ни самолетов в небе, ни кораблей на горизонте, ничего. Мир изменился. Вы были богачами, а теперь больше не богаты. Мы были слугами. Мы больше не слуги. Вот и все.

Лицо Фреда стало цвета грязной хлопковой простыни. Он молчал несколько секунд, которые показались бесконечными.

Слова Марко странным образом повлияли на настроение Элен, впервые кто-то так четко сформулировал то, о чем она сама думала, не решаясь признать: действительность изменилась, окончательно и бесповоротно, пути назад нет, единственным возможным выходом остается адаптироваться. Она поняла, что тревога, снедавшая ее уже несколько недель, объясняется ее упорным отказом видеть положение вещей таким, каково оно есть. Она вдруг ощутила в себе новую энергию. Теперь все было ясно.

— Отлично, — сказала она Марко, — как мы в таком случае будем жить?

Фред посмотрел на нее. Он был на грани паники.

— Но как же, постой, ты ведь не собираешься…

— Молчи! Марко прав. Они больше не слуги, мы больше не хозяева, так продолжать абсурдно! Нам надо вместе подумать, как жить дальше.

Марко кивнул:

— Не хотите зайти?

Элен и Фред вошли в западное крыло. Квартира была маленькая, ухоженная (кроме аромата кофе витал запах жавелевой воды), украшенная кое-какими сувенирами из прошлой жизни: глиняная вазочка с букетом засушенных цветов, большая раковина, стеклянная бутылка, наполненная песком, разноцветные слои которого образовали пейзаж, фотография в рамке: девушка улыбалась на берегу океана. Ида поздоровалась с ними, но явно немного удивилась, впервые увидев их у себя. Марко кивком дал ей понять, что все в порядке. Она ушла в кухню и вернулась с подносом, на котором стояли кофейник и четыре чашки. Фреда, казалось, вот-вот вывернет наизнанку.

— Как вы это себе представляете? — спросила Элен.

Марко налил себе кофе. Элен тоже. Она отпила глоток. Кофе был крепкий, как удар дубиной.

— Мы на равных. Так я это себе представляю, — сказал Марко. — Мы остаемся здесь, в нашей квартире, больше нам ничего не нужно. Детей будем рады видеть, когда они захотят погулять с собакой, или просто так. Мы их любим…

— Отлично, — кивнула Элен, — а как быть с уборкой и… готовкой?

— Вы убираетесь у себя сами и сами себе стряпаете. Насчет мест общего пользования: патио, техническое обслуживание и все такое — я готов. Он ведь все равно не умеет. — Марко дернул подбородком в сторону съежившегося на стуле Фреда. — И вы тоже не умеете, — заключил он.

— Это правда, — согласилась Элен, — я совсем не разбираюсь в гидроустановках и ветряках… Да и ни в чем. Может быть, вы мне покажете, я хотела бы научиться.

— Покажу, — кивнул Марко.

— Спасибо. Вы хотите что-нибудь добавить? — спросила Элен, отпив еще глоток кофе.

Ида тем временем села за стол. На вопрос ответила она:

— Кладовые: мы можем брать все, что захотим. Теперь запасы общие.

Фред вдруг грохнул ладонью по столу.

— Об этом не может быть и речи! — взорвался он. — Еще чего не хватало! Это мои запасы! Для меня и моей семьи! За все, что есть в кладовых, заплатил я! Своими деньгами! Которые я заработал! Я хочу вернуть систему тетради! Вы должны записывать в нее ВСЕ, что берете! ВСЕ! И вам не полагаются деликатесы! И мое вино! Еще чего, вы собрались завтракать икрой? Вы все равно ничего в ней не понимаете!

— Мы можем брать, что захотим. Никакой тетради. Никакого контроля, — твердо сказала Ида. — Мы не дикари.

— НИКОГДА! — вскричал Фред, выйдя из себя. — НИКОГДА! ЕСЛИ ВЫ ЭТО СДЕЛАЕТЕ, Я… — Он запнулся, верхняя губа слегка задрожала.

Какую-то секунду Элен была уверена, что его сейчас разорвет, как птицу, сбитую влет пулей крупного калибра, но этого не произошло, а Ида повторила:

— Мы можем брать, что захотим.

— Хорошо, — ответила Элен. — Наши запасы — и ваши запасы, этого вы хотите. Теперь все?

— Еще кое-что, — вставил Марко.

Элен посмотрела на него:

— Что же?

— Не включать джакузи вечером.

Фред еще больше съежился на стуле, но ничего не сказал.

— Хорошо, — кивнула Элен, — так и сделаем.

Фред

Все утро после разборки с Марко и Идой Фред не выходил из спальни. В прострации. В нокауте. С мучительным ощущением, что его достоинство спустили с лестницы. Он чувствовал себя больным: крутило живот, тупо ныла голова, он мерз, несмотря на двадцать два градуса и одеяло, казалось, желудок никак не может что-то переварить. Хотя Фред ничего не ел со вчерашнего вечера. Он попытался смотреть кино: включил «Лучшего стрелка», но его не заинтересовали ни истребители, ни обучение молодых пилотов, включил «Ноттинг-Хилл», но нашел, что Хью Грант и Джулия Робертс невыносимы (вдобавок Хью Грант выглядел немытым), включил «Властелина колец: Две крепости», но это было столь же скучно, сколь и непонятно, а спецэффекты сильно устарели.

Наконец он выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. С первого этажа он слышал, не разбирая слов, голоса детей. Из кухни доносились шаги, звяканье кастрюль и приборов — видимо, Элен пыталась приготовить что-то на обед. Он задумался, что же она может сделать: уже много лет жена не подходила к плите. Когда они познакомились, она умела варить макароны, но и только. В годы учебы, когда жила в квартирке, которую снимали ей родители, она заказывала готовую еду на дом или ходила в ближайшие закусочные. А когда они съехались, так и продолжалось: доставка или рестораны, поскольку готовить он тоже не умел. Иногда, после рождения детей, няня стряпала что-нибудь для всех, только тогда и была зачем-то нужна кухня.

В приоткрытое окно он слышал шум океана, непрерывное дыхание в частоте средней / выше средней, сложный звук, состоящий из плеска миллионов волн, появляющихся и исчезающих каждую секунду. Обычно Фред не слышал этого шума, но иногда, он сам не знал почему, эти звуки заполняли всю вселенную его слуха, и он не слышал ничего другого. Тогда рев океана становился сущей мукой. Он чувствовал себя как узники Гуантанамо, которых американские военные подвергали пытке звуком, ему казалось, что все его мозговые извилины входят в резонанс с волнами, что мозг теряет твердость, разжижается, что он сходит с ума.

Он встал и закрыл окно. Шум смолк. Тройные стекла, установленные по его проекту, обеспечивали звукоизоляцию пятого класса. Приземлись грузовой самолет в двадцати метрах от дома, ощутилась бы лишь легкая вибрация. Наступила тишина. Запах стряпни донесся до спальни, и Фреду захотелось есть.

Он встал, ополоснул лицо холодной водой, надел чистые джинсы и бледно-голубую рубашку. Застегнул на запястье Rolex Yacht-Master. Ему хотелось иметь достойный вид, выглядеть сильным и серьезным.

Он спустился вниз.

Дети сидели за столом перед лотками с лазаньей, которую Элен разогрела в микроволновке. Раковина была полна посуды, пластиковые упаковки от лазаньи валялись на кухонном столе. Рядом, в миске, плавали шоколадные хлопья в остатке молока. Над грязными тарелками жужжали бог весть откуда взявшиеся мухи. Фред повернулся к детям:

— Нет, так дело не пойдет!

Они смотрели на него, не понимая. Немного подумав, как бы получше представить новое положение вещей, он сказал:

— Мы с вашей матерью решили, что вам пора повзрослеть! Мы подумали, для вас же нехорошо ни в чем не участвовать, и попросили Иду и Марко больше не заниматься домом и кухней. Теперь это надлежит делать нам, и каждый должен вносить свой вклад. Убирать со стола, загружать тарелки в посудомойку, помогать с уборкой… Вот так мы теперь будем жить!

Жанна обмакнула кусок хлеба в томатный соус и отправила его в рот.

— Мама сказала, что это Ида и Марко решили перестать работать на нас. Потому что деньги их больше не интересуют.

Фред сжал кулаки: ну зачем Элен рассказала все детям? Зачем она представила вещи в таком унизительном для него ключе? Он рассеянно погладил серое золото своего «Ролекса», словно ища в нем уверенности, которой ему не хватало.

— Все было не совсем так. Дело в том, что я кое-что обговорил с Идой и Марко. Хозяину так положено делать с прислугой.

— Если деньги больше не существуют, это значит, что мы теперь бедные? — спросила Жанна.

— Деньги существуют всегда! Деньги всегда были и будут! Но сейчас положение непростое, надо проявить мобильность, быть гибкими. Адаптация — это ключ, понимаете?

Александр встал и вытер рот тыльной стороной ладони:

— Я так понимаю, нам придется теперь все готовить самим. Представляю, какая это будет гадость! — И поднялся к себе, не потрудившись убрать за собой тарелку.

В эту ночь Фред спал плохо. Вечер выдался каким-то особенно мрачным. Никто ничего не говорил: дети уткнулись в свои планшеты, Элен в свой. Фред разогрел мусаку в микроволновке. Блюдо походило на лужицу грязи, присыпанную желтоватым песком. Дети воротили носы, а он сделал вид, что ему нравится. Позже, оставшись один в кухне, он загрузил посудомойку и добрых полчаса искал порошок для нее.

Когда он поднялся в спальню, Элен лежала в постели с закрытыми глазами. Фред был уверен, что она не спит, а только притворяется. Он долго рассматривал свое лицо в зеркале ванной, лицо слабака, лузера, жалкого типа, которого никто не уважает, который ни над кем и ни над чем не имеет власти. Ему почудилось сходство с лицом матери, на котором, после разрушившего ее мозг инсульта, навсегда застыло печально-брезгливое выражение. Он не был больше блестящим сыном, докой-инженером, мыслящим на десять ходов вперед руководителем предприятия, миллионером-триумфатором, уважаемым главой семьи, теперь он был никем. Его состояние потеряло смысл, его служащие не хотят на него работать, его дети не уважают его, а его жена делает вид, будто спит, когда он входит в комнату.

Фред все-таки лег в постель. По ровному дыханию Элен он понял, что теперь она действительно спит.

Он ворочался с боку на бок, не в состоянии найти удобную позу. Под одеялом было слишком жарко, а без него слишком холодно.

Он ждал сна, но сон не шел.

Бессмысленные мысли, беспредметные ощущения появлялись и исчезали, не фиксируясь в мозгу, будто некая высшая сущность играла с пультом его сознания. Может быть, он все-таки уснул, во всяком случае, какое-то время почти видел сон, и его бесплотная душа плыла неведомо куда в горьких испарениях его подсознания.

Вдруг с первого этажа донесся какой-то шум.

Фред открыл глаза.

Снова шум.

Как будто шорох.

Он сел.

Когда долго живешь в доме, знаешь наизусть все свойственные ему звуки: вентиляция, отопление, какой-нибудь электроприбор, скрипучая половица, сквозняк в ставне. На этот раз звук был другой. Это были тихие шаги.

Радиобудильник показывал час ночи.

Фред задумался, что же делать, а потом вспомнил, что он — глава семьи и ему надлежит защищать своих.

Защищая своих, добиваешься уважения.

Защищая своих, укрепляешь свой авторитет.

Вот что он внезапно понял, глядя широко открытыми глазами в темноту спальни.

Он встал, натянул валявшиеся в изножье кровати джинсы и открыл дверь.

В коридоре стояла почти полная темнота, лишь шальные фотоны пробивались с ночного неба в окно, и все вокруг казалось наброском.

Он на цыпочках прошел к комнатам детей: Александр спал, Жанна тоже. Значит, это не они были внизу.

А если так, то это могли быть только Ида или Марко. Само собой. Но зачем они пришли сюда среди ночи? В кладовые ведь можно войти из патио! Если бы они хотели полакомиться ЕГО икрой или взять ЕГО вина, они не стали бы заходить в дом.

Они здесь не за этим!

Наверняка чтобы украсть.

Компьютер? Планшет?

Или чтобы испортить что-нибудь, типа, месть слуг… Фред слышал такие истории.

Он осторожно спускался по лестнице, мысленно представляя себе, как закатит скандал, как Иде и Марко будет стыдно, что их застукали у него в доме. Как они рассыплются в извинениях! Как, в порядке компенсации, он предложит им вернуться к службе! Как он великодушно их простит. Как будет восхищаться им семья за то, что он так ловко обернул ситуацию в свою пользу.

Он спустился до нижней ступеньки. Гостиная была погружена в полумрак и походила на картинку из черно-белого сна. Никого не было, окна закрыты, входная дверь заперта. Он прошел в столовую, потом в кухню. Никого. Только тихо урчала посудомойка, заканчивая цикл.

Он затаил дыхание, сосредоточился, пытаясь снова расслышать подозрительный шум.

Тщетно.

Все было совершенно тихо.

Он подождал немного, посмотрел в окно на дверь западного крыла по ту сторону патио. Она была закрыта. Свет не горел.

Он поднялся наверх.

Когда он вернулся в спальню, Элен по-прежнему спала. Фред позавидовал ее спокойному сну.

«Она же принимает таблетки», — подумал он.

И, сам не понимая, как это вышло, взял таблетку ксанакса из аптечного шкафчика в ванной и запил ее стаканом воды.

Сон поглотил его, как чей-то рот, теплый, влажный и мягкий. Проснувшись, он не мог вспомнить, снилось ли ему хоть что-нибудь, и чувствовал себя так, будто был скорее без сознания, чем спал. Состояние было странное, непривычное, словно его эмоции слегка воспарили над действительностью. Мир казался спектаклем, который он смотрел без особого интереса. Все вокруг подернулось клубящейся скукой, невесомой, как слой талька, и это было приятно. Он не понимал, как мог днем раньше принимать события так близко к сердцу. Мира не стало. Это факт. В масштабе Вселенной это всего лишь незначительная деталь. Через несколько миллионов лет по случайности эволюции какой-нибудь другой живой вид, возможно, обретет сознание, сознание даст ему разум, а разум позволит овладеть техникой, как это было с людьми. Какой это окажется вид, знать никому не дано. Кошки? Собаки? Мухи? Цивилизация крыс: они будут так же строить царства, так же схлестываться в войнах, так же придумывать себе богов, так же сочинять легенды, так же любить своих детенышей, так же завидовать своим современникам, так же верить, что их жизнь и их царствие на земле единственны и вечны, и так же закончат апокалипсисом. На этой планете так будет всегда: разумные виды будут появляться и исчезать один за другим в круговерти тысячелетий, до тех пор пока Солнце, исчерпав свои циклы синтеза водорода, не превратится в красный гигант, и тогда всякая жизнь окончательно исчезнет с поверхности планеты, которая станет мертвым оледеневшим радиоактивным небесным телом.

Фред оценил свое новое состояние духа, решив, что оно больше похоже на мудрость, чем на смирение. Он даже представил себя старым йогом, тощим и бородатым, и мысленно медитировал в тишине у корней дерева, с открытыми всем ветрам чакрами, питаясь своим внутренним покоем, как другие питаются хлебом с маслом, и глядя на мир без радости и без печали. Ничего не желал, ничего не ждал, и дни его образовали континуум, прямой, как горизонт, и безмятежный, как космическая пустота.

Ида и Марко не хотят больше работать? Ну и пусть.

Ида и Марко проникают к нему ночью, чтобы обокрасть его? На здоровье.

Фред догадывался, что этой переменой настроения обязан принятому вчера ксанаксу. Это его не беспокоило. Мудрость можно снискать годами духовных упражнений или обрести под действием психоактивного компонента, все равно мудрость есть мудрость.

Он хотел было принять еще таблетку, но не стал. Если повезет, одной ему хватит на день. Или на неделю. Может быть, химия его мозга изменилась коренным образом и он останется таким навсегда?

«Это было бы идеально», — подумал он.

Было далеко за полдень, он проспал часов пятнадцать. Солнце за окном стояло уже высоко. Морские птицы, названия которых он не знал, парили на ветру, словно приколотые к небесной синеве.

Он спустился вниз.

Там не было ни души. Элен и дети, наверно, ушли на прогулку с Жетом.

Остатки ужина так и валялись на столе в столовой. Посуда не была вымыта. Наполовину размороженные готовые блюда стояли на кухонном столе. Гостиная выглядела грязной, он не знал почему, возможно из-за пыли на журнальном столике, да и пол был не такой чистый, как следовало бы.

Фред ощущал в своем теле безграничную энергию. Мог бы гору своротить голыми руками. Он жаждал действия и принялся за работу. Убрал со стола в столовой и в кухне, опорожнил посудомойку, загрузил в нее грязные стаканы, приборы, тарелки и запустил быстрый режим, потому что хотел, чтобы все было по образу и подобию его души: идеально чистым. Он отправился на поиски моющих средств и нашел их за дверью, которую никогда не открывал: средства для плиточного пола, для индукционных панелей, для нержавеющей стали и для натурального камня, гели для пола, кремы для унитазов и другие для ванны и душа, жидкости для окон, для духовки изнутри и для духовки снаружи, для садовой мебели, гели от накипи, от жира, от плесени, пенка от известкового налета, воск в спрее, воск в пасте, чистящие средства для ковров, дезодорирующие для придверных ковриков и целая коллекция губок, щеток, ершиков, салфеток, фланелек, тряпок и тряпочек. Он читал на бутылках: «двойного действия», «тройного действия», «суперблеск», «подлинный секрет лаванды», «мгновенная чистота с ароматом цветов вишни» — это была высокая поэзия гигиены.

Он хотел действовать методично: достал все моющие средства, выстроил их в ряд и выработал стратегию. Для начала убрал все, что можно было убрать, потом прошелся пылесосом. Затем вымыл полы, плитку, кухонный стол. После этого перешел в ванную и наконец в туалет, где долго трудился в надежде добиться чистоты белее белого. Это было утомительно, но приносило огромное удовлетворение. После четырех часов работы у него болели спина и плечи, на футболке выступили пятна пота, зато первый этаж сверкал, как королевская драгоценность, а ванные комнаты походили на жемчужины, сияющие в шелковом ларчике.

Фред долго стоял под душем, потом надел брюки из некрашеного льна, небесно-голубую хлопковую рубашку и теннисные туфли Superga девственной белизны. Чистый, в своей чистой одежде, в своей чистой комнате он посмотрелся в зеркало и нашел себя красавцем.

Однако тоненькая иголочка ностальгии кольнула в сердце: в прежнем мире он сейчас вышел бы из дома и отправился на работу. А в офисе при виде его, такого чистого, такого красивого, такого богатого, такого энергичного, сорокалетнего триумфатора, выглядящего на половину своего возраста, все служащие ахнули бы от восхищения патроном, и это восхищение, которого бы он как будто не заметил, было бы бальзамом на душу.

А к чему все это сегодня?

К чему быть красивым и хорошо сохранившимся, когда никто тебя не видит?

К чему его талант и его ум, когда поля деятельности для этого таланта и этого ума больше нет? Он внезапно приуныл, как будто вся энергия покинула тело и испарилась в атмосфере. Перемена была такой резкой — вроде разгерметизации кабины пилота, — что к глазам подступили слезы.

Сам не понимая, как это вышло, Фред опять оказался в ванной перед аптечным шкафчиком и принял таблетку ксанакса.

Он спустился вниз, сел в кресло в гостиной, включил на музыкальном центре Двадцать первый концерт Моцарта и закрыл глаза.

Подействовало не сразу, но на второй части, анданте, он почувствовал, что печаль в душе как будто растворяется. Это было удивительное ощущение, пузырьки отрицательных эмоций лопались в нем, выпуская наружу свой токсичный газ, который всасывала черная дыра, где-то за горизонтом событий: хлоп — исчезла грусть, хлоп — исчезла горечь, хлоп — исчезли тоска, ностальгия, обида, хлоп, хлоп, хлоп.

Элен и дети вернулись под вечер, свежие и порозовевшие. Они ворвались в дом, топая грязными подошвами, облепленными мокрым песком. Александр стянул свитер и бросил его у двери. Элен пошла в кухню мыть руки, даже не сняв кроссовок.

— Посмотри, что мы нашли на пляже! — крикнула Жанна. Она тащила за собой что-то большое и темное. — Это ковер! Мы нашли ковер, он застрял в скалах!

Элен из кухни уточнила:

— Персидский ковер! Красивый, правда? Посмотри, какие узоры! Интересно, как он сюда попал…

И пока она говорила, Жанна сновала по гостиной, таская за собой мокрый грязный ковер. Неожиданная ярость расколола надвое мозг Фреда.

— НЕТ, МАТЬ ВАШУ, ВЫ НЕ ВИДИТЕ, ЧТО ВСЕ ИСПАЧКАЛИ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! Я ВЕСЬ ДЕНЬ ОТМЫВАЛ, А ВЫ ТУТ ТОПЧЕТЕСЬ, КАК БОМЖИ, ДОСТАЛИ УЖЕ!

Элен и дети застыли как громом пораженные. Фред перевел дыхание, пытаясь успокоиться.

— Я хочу сказать, что чистота и порядок в доме зависят от нас. Чистота и порядок — с этого начинается цивилизация. Надо ухаживать за домом и ухаживать за собой! Даже если кроме нас никого не осталось. Вы же не хотите, чтобы последние люди на Земле жили в беспорядке и грязи? Чтобы не чистили зубы, не принимали душ! Это вопрос уважения ко всем погибшим!

Жанна прижала к себе уголок ковра. Она была не очень высокой для своих двенадцати лет и такой хрупкой, что казалась совсем маленькой девочкой. Ее длинные черные волосы, которые она отказывалась стричь после приезда на остров, падали ей на глаза, и она выглядела эльфом из северной сказки. Жанна была такой загадочной, что Фреду иногда казалось, будто его дочь принадлежит к иной реальности.

— Да нет же, мы не последние… Мы вернемся домой, когда не будет больше проблем! — сказала Жанна.

Фред полностью пришел в себя. Он видел яснее, чем когда-либо, теперь, отмыв весь дом, и не хотел больше лжи. Не хотел ложных надежд. Только кристально чистая правда, отмытая от накипи лицемерия.

— Нет, милая, мы никогда не вернемся домой, потому что нашего дома больше нет. То есть, может быть, и есть как вещь, но он недоступен, окружающий его мир исчез. Улицы, по которым ты ходила, сегодня устланы разлагающимися трупами. В высшей степени смертельный вирус живет в воде и воздухе, не говоря уже о радиации от ядерных взрывов, которые наверняка сделали большую часть мира необитаемой на тысячелетия вперед.

Твои друзья погибли, твоя учительница погибла, дедушка и бабушка тоже погибли. Может быть. Вальтер, крысенок, который жил у вас в классе, выжил, потому что крысы куда устойчивее людей, но я надеюсь, что кто-нибудь догадался выпустить его из клетки, пока все не рухнуло, потому что иначе он, скорее всего, умер от голода.

Жанна крепче сжала угол ковра, как будто этот фрагмент прежнего мира был последней надеждой, с которой она ни за что не хотела расстаться. Уголки ее рта опустились, губы дрожали, она так побледнела, что белизна ее лица была неотличима от мрамора кухонной стойки. Она заплакала. Душераздирающие рыдания словно рвались из античной трагедии. В мгновение ока лицо ее стало мокрым, как под муссонным ливнем.

— Ну и ничего страшного, — рассердился Фред, — в космическом масштабе Земля — лишь песчинка. За миллионы световых лет наверняка существуют другие миры, в которых все хорошо!

Жанна выпустила ковер и бросилась в свою комнату с криком:

— Ты врешь! Ты врешь!!!

Элен повернулась к нему:

— Да ты что? Ты совсем спятил — сказать ей это так!

— А как я должен был ей сказать? Сколько ты собиралась ждать? Теперь, по крайней мере, все ясно. Правда — как пластырь, который надо отодрать, лучше сразу, не то будет больнее!

Элен потрясенно посмотрела на него:

— Но ей же двенадцать лет! Что на тебя нашло? В чем дело? Ты такой… такой холодный!

— Я принимаю ситуацию. Вот и все.

Элен закатила глаза:

— Боже мой, Фред! — Она поискала слова, чтобы что-то добавить, но не нашла. Вздохнула и вышла из гостиной. Фред слышал ее шаги в коридоре детей. Она зашла в комнату к Жанне.

Тут он заметил устремленный на него взгляд Александра. В свои четырнадцать мальчик все меньше походил на ребенка и все больше на мужчину. Его лицо утратило детскую округлость, и он уже был одного роста с матерью. Не было никаких сомнений, что в ближайшие годы сын перерастет и его. Массивный остов позволял предположить, что он будет и сильнее.

— Я-то знал, что мы здесь навсегда, — спокойно сказал он отцу.

Что-то угрожающее в его тоне и глазах не понравилось Фреду. Александр продолжал:

— Но кто будет главным?

— Как это «кто будет главным»?

— Сначала главным был ты. А теперь Марко, потому что он сильнее. А через десять или двадцать лет? Когда ты состаришься и Марко тоже, самым сильным буду я, это логично.

— Марко ни в коем случае не главный.

— Конечно, главный.

Александр не дал ему ответить и тоже поднялся наверх. Фред услышал, как повернулся ключ в дверном замке. Сын заперся в своей комнате.

Он остался один в гостиной.

На улице дневной свет уже мерк, скоро стемнеет. Фред посмотрел на пол со следами от грязных ботинок, на перепачканный ковер, валявшийся в кухне. Ему уже хотелось есть, и он спросил себя, должен ли приготовить ужин для всей семьи.

«Пусть как-нибудь сами», — решил он.

Фред поужинал один, съел пиццу Casa di Marna Quattro Formaggi от Dr. Oetker. Он вспомнил лекцию по истории маркетинга, на которой преподаватель привел эту марку в пример: как Рудольф Август Эткер заставил забыть, что он был офицером войск СС в лагере Дахау, и за несколько лет стал главой одной из крупнейших немецких промышленных групп.

Фред подумал, что истории человечества, как правило, нет дела до морали. Иначе почему он еще жив? Он человек умный, но не гений, у него нет особых заслуг, он никогда никому не спасал жизнь, не создал великого произведения искусства, не шибко образованный, в общем, он не тот, кто мог бы стать избранником высшей силы.

У него не было миссии, не было роли, не было судьбы, его не ждали великие свершения.

Он был чистой случайностью.

Ему просто повезло.

Он открыл бутылку вина, налил себе бокал, потом еще один. Вскоре бутылка наполовину опустела. Слегка пьяный, он удивился, что почти ничего не чувствует. Обычно после семейных ссор, упреков, слез он мог долго переживать, но сегодня ему было все равно. Он сам не знал, почему так жестко говорил с Жанной. Элен права, на него это непохоже. Ксанакс, конечно, влиял на настроение, но делал его нестабильным: он был то раздражительным, то флегматичным.

— Надо с этим завязывать, — заключил Фред, допив вино из бокала.

Гордый своим решением, надел ботинки и куртку. Он никуда не выходил весь день, и ему надо было проветриться. Хотелось пройтись, что-то привлекало его в перспективе оказаться одному в темноте — предчувствие, что там, в ночи, скрыт источник высшей мудрости, который даст ему все ответы.

На улице стояла сырая душистая прохлада, пахло йодом от океана, минеральной кислотой от основания острова, гнилостной сладостью от земли, в которой разлагались органические вещества. Это были запахи хлорофилла, сахара и феромонов.

Запахи сути жизни.

Ему нравилось, как пахло.

Он прошел мимо закрытой двери западного крыла. Спросил себя, что делают сейчас Ида и Марко, о чем они могут думать теперь, когда получили, что хотели. Отпраздновали ли они это дело, приготовив себе ужин из деликатесов с марочным вином? А может быть, они и не делали ничего особенного, они были такие мрачные в последнее время. Занимались ли эти двое любовью? До любви ли вообще в их возрасте? Жило ли еще в них желание, несмотря на бремя скорби по дочери? Чем они будут теперь заполнять свои дни? Он был знаком с ними несколько месяцев, но так мало их знал!

По тропе он удалился от дома. Туман заволок часть неба, и луна, от которой виден был лишь тонкий серпик, светила слабо. Остров был погружен в сумрак прихожей, освещенной свечой. Фред едва различал край тропы и утес, обрывавшийся в море.

«А если я поскользнусь?» — подумал он.

Он представил себе падение, отчетливо увидел, как его тело, на миг зависнув в воздухе, разбивается об острые камни внизу. Это не убьет его сразу, он переломает кости, ребра, ноги, спину. Органы разорвутся внутри, но он еще успеет почувствовать, как ледяная вода зальется в легкие и утопит его за несколько минут. Потом он представил себе, как завтра Элен и дети пойдут его искать, увидят разбитое тело, застрявшее в скалах, потратят несколько часов, чтобы достать, и похоронят на краю острова с помощью Марко. Все будут, конечно, потрясены и печальны. Может быть, тогда они поймут, что любили его, осознают, до какой степени он был им нужен, и теперь, когда его не будет, ощутят чудовищную, мучительную пустоту. Может быть, поняв все это, они о нем заплачут.

Ему так хотелось, чтобы кто-нибудь когда-нибудь о нем заплакал.

Мысли о смерти, о своих похоронах и горе семьи взволновали его. Горло сжалось, и к глазам подступили слезы, которые он вытер рукавом.

Он всмотрелся в самую глубь себя в поисках тяги к самоубийству, но ничего подобного не нашел. Он пожалел об этом: смерть была бы логичным ответом на отчаянное положение, в которое он попал. Жизнь больше ничего не могла ему дать: ни встреч, ни приключений, ни сюрпризов, ни открытий. Ничего. И все же умирать ему не хотелось. Механизмы выживания, запечатленные в самых архаичных глубинах его нервной системы, мешали ему покончить с собой, как надо было бы сделать. Разум бессилен против инстинкта.

Вдобавок он не хотел делать себе больно. Он ненавидел боль.

Наконец он начал мерзнуть и решил пойти домой и лечь спать.

В доме все было совершенно тихо. Он осторожно заглянул в комнату к Алексу, потом к Жанне — дети спали. Ему вдруг захотелось разбудить их, просто чтобы обнять, сказать, как он их любит, дать понять, что, с тех пор как они родились, все его достижения, каждый заработанный им цент — все это было для них, для того, чтобы защитить их от холода, от голода, от бедности, что они дороги ему бесконечно и он готов воздвигнуть вокруг них стены из денег, за которые никогда не проникнут горести этого мира. Фред вдруг почувствовал, что нуждается в признании близких, он хотел быть любимым, хотел слышать простые слова: «я люблю тебя», «я по тебе скучаю», «я думаю о тебе». Когда дети были маленькими, они ластились к нему, тянули ручонки, прижимались, если он брал их на руки, засыпали у него на плече. Он и не заметил, как все это сгинуло, невидимый сквозняк уносил его сокровище, алмаз за алмазом, изумруд за изумрудом, поцелуй за поцелуем, нежное слово за нежным словом, пока не остался лишь пустой сундук и стало слишком поздно.

Он прошел в спальню, Элен тоже спала. Фред не стал зажигать свет, бесшумно разделся и лег рядом. Он придвинулся к жене, лежавшей к нему спиной, тихонько прижался к ней. Теплое прикосновение к ее коже было приятно. От нее едва уловимо пахло лимоном, этот запах всегда сводил его с ума, и ностальгия по первым годам их любви сжала ему сердце. Тогда все было так просто, и казалось, это навсегда. А потом, со временем, все усложнилось, пыль покрыла страсть и желание, серым пресным слоем осела на их чувствах, эмоции, воспламенившие их в момент встречи, стали невидимы, как древний храм инков, много веков зараставший джунглями, память о котором сохранилась лишь в мутных легендах.

Он прижался к Элен теснее, нижней частью тела, его член ощутил тепло ее ягодиц. Маленький огонек затеплился в нем, и он почувствовал эрекцию.

Ему хотелось секса.

Уже много месяцев этого с ним не случалось.

Он придвинулся еще теснее. Его нос уткнулся в массу белокурых волос, руки скользнули по бедрам Элен. Он поцеловал ее в шею, она вздохнула, он принял это за поощрение, поцеловал еще, пытаясь вложить в этот поцелуй как можно больше чувственности, и ритмично задвигал бедрами, надеясь, что это движение вызовет желание и у Элен. Она вздохнула и в полусне прошептала:

— Отстань.

Как срезанный цветок, его желание увяло.

Затеплившийся огонек погас. Член опал. Фред отстранился от Элен и лег на спину. Ему хотелось побыстрее уснуть, но сон не шел. Он чуть было не встал, чтобы принять ксанакс, но вспомнил о своем решении и остался в кровати.

Он долго лежал с открытыми глазами в почти полной темноте спальни. Рядом с ним тихонько дышала Элен, и он понял, что зол на нее. Что бы он ни делал, она никогда не была на его стороне: не поддержала его перед Идой и Марко, не поддержала перед детьми, не хотела заниматься с ним любовью, когда ему это было нужно, чтобы уснуть.

Мысль взять ее силой мелькнула у него в голове, но он тут же от нее отказался. Это имело бы для будущего их семьи такие ужасные последствия, что он не хотел даже думать о них, да и не был уверен, что достаточно силен физически.

Он закрыл глаза.

Через некоторое время снова послышался шум.

С первого этажа.

Тот же, что и прошлой ночью.

Фред открыл глаза и сел.

Шум стих.

Фред сосредоточился, затаив дыхание, внимательно прислушиваясь к наступившей тишине.

Встал, натянул тренировочные брюки и вышел из спальни.

В коридоре не было больше ни шороха.

Он осторожно спустился вниз, осмотрел гостиную, кухню, столовую.

Все было тихо.

Он выглянул в окно и посмотрел на патио. Дворик был слабо освещен несколькими наружными светильниками на солнечных батареях. При виде двери квартиры Иды и Марко его вдруг как будто осенило. Он вышел, постоял перед их дверью, не зная, постучать ли, поколебавшись, повернул ручку и вошел.

У него немного кружилась голова, он сознавал, что делает что-то запретное, но надо было разобраться с этим ночным шумом. Он думал, что, возможно, есть шанс застать их не спящими, с полными руками украденного.

Внутри было не совсем темно, свет наружных светильников и ночного неба просачивался в окна с незакрытыми ставнями. Западное крыло было погружено в душистый полумрак, запах жавелевой воды он уловил, еще когда приходил в первый раз.

Присеменил Жет. Фред протянул руку, пес понюхал ее и ласково лизнул. Они были хорошо знакомы, а социальных кодов у собак не существует, и псу было невдомек, что Фреду нечего здесь делать в такой час без приглашения. Пес всегда счастлив встретить друга.

«Может быть, они притворяются, будто спят», — подумал Фред. Он сделал шаг-другой внутрь, в направлении спальни.

Дверь была открыта. Здесь тоже свет едва-едва проникал сквозь ставни. Фред различил темную массу спящих тел Иды и Марко. Постоял немного, глядя на них, кто-то один храпел.

Страшная мысль мелькнула у него в голове: а что, если он их убьет, — пойдет в кухню, возьмет нож и зарежет обоих во сне? В следующее мгновение, содрогнувшись от этого порыва, он сказал себе: «Фред, не сходи с ума, ты совсем спятил».

Он вспомнил, как делал уборку, вспомнил, как накричал на Жанну, вспомнил свои мысли о самоубийстве во время прогулки, вспомнил свою фантазию об изнасиловании Элен и наконец вдруг пришедшую в голову мысль об убийстве.

«Со мной неладно!» — с ужасом подумал он.

Марко вдруг сел, словно почувствовав его присутствие.

— Что вы здесь делаете? — спросил он, уставившись на него.

Фред попятился:

— Ничего… Я… Мне очень жаль! Я услышал шум у себя и…

— Шум у вас? Что за шум? И зачем вы пришли сюда?

Ида тоже села, простыня соскользнула, открыв ее тяжелые груди, похожие на два кожаных бурдюка цвета светлой карамели.

— Что случилось? — спросила она, натягивая на себя простыню.

— Он пришел сюда, потому что якобы услышал у себя шум! Стоял здесь и смотрел на нас!

— Нет… Я вовсе на вас не смотрел! — вскинулся Фред. — Я хотел узнать, нет ли у вас тоже… проблем с шумом.

Марко встал и подошел к Фреду; он говорил спокойно, но голос его дрожал от ярости.

— У нас нет никакого шума. Больше так не делайте! Никогда! Нельзя вламываться к людям среди ночи!

Фред отступал, пятясь к входной двери, Марко шел на него с угрожающим видом. Уже взявшись за дверную ручку, Фред спросил:

— Могу я задать вам один вопрос?

Марко нахмурился.

— Валяйте.

— Как по-вашему, у меня есть авторитет?

— Авторитет? Почему вы хотите это знать?

— Будь у меня авторитет, вы бы продолжали… работать на нас… даже в… в этой ситуации? А мои дети, сколько я им ни говорю делать то-то и то-то, они не делают; мне кажется, это они нарочно, просто чтобы позлить меня.

Пришла Ида. Она надела лазурно-голубой халатик.

— Что это вы тут разговорились в темноте? — спросила она.

Марко зажег свет. Фред заморгал.

— Мой сын сказал, что вы у нас главный, — продолжал он. — Это правда, что теперь вы главный?

Марко потер глаза и зевнул. Он медлил с ответом, устремив на Фреда взгляд психиатра, который должен поставить диагноз сложному пациенту.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил наконец Марко и достал бутылку джина.

— Это «Bombay Sapphire», — сказал Фред. — Больше подходит для коктейлей.

— По мне, и так сойдет.

Марко налил три маленькие рюмки и пригласил его за стол в столовой. Ида села рядом с ним. Они опрокинули рюмки. У спиртного, выпитого среди ночи, был жгучий вкус правды.

— Не обязательно кому-то быть главным. Можно разобраться и без всех этих сложностей, — сказал Марко.

— Но… Если надо решить проблему, а не все согласны?

Марко пожал плечами:

— Что ж, можно и поспорить. Мы с Идой всегда так разбирались.

Ида кивнула.

— Марко обожает спорить, — добавила она.

Фред выпил джин и налил себе еще.

— Я думаю, никто меня не любит, — вздохнул он. — Дети меня презирают, жена… поворачивается ко мне спиной. Хотелось бы набраться мужества, чтобы умереть, но… не получается. Я боюсь сделать себе больно.

Ида накрыла ладонью его руку:

— По-моему, у вас что-то вроде депрессии.

— Вы думаете?

— Я работала в больницах. До медсестры не доросла, но часто им помогала. Я многое повидала и могу распознать депрессию.

— Я начал принимать ксанакс, но мне от него как-то странно.

— Надо быть аккуратнее с дозировкой. Особенно если вы никогда его не принимали. Не превышайте ноль целых семьдесят пять сотых миллиграмма в день. Принимать лучше по полтаблетки.

— Кажется, я немного превысил дозу.

— У вас плохая реакция. Однажды я видела, как старичок напал на медсестру после нескольких дней без анксиолитиков. У него развилась настоящая паранойя.

Фред налил себе еще рюмку джина, выпил. Он понял, что уже пьян.

— Я… Я хочу, чтобы все стало как раньше. Я не знаю, как теперь жить. Мне страшно.

Ида наклонилась к нему и почти материнским жестом обняла.

Фред не противился. Груди Иды, на которых лежала его голова, были уютными, как пуховые подушки. Теплые, душистые, а издалека, из-под плоти, он различал биение ее сердца. Под воздействием этого уюта, этой теплоты, этого запаха из глубин его памяти всплыло давнее-давнее воспоминание.

Ему четыре года, на школьном дворе мальчик постарше закопал его головой в песок. Фреду кажется, что он сейчас умрет, он впервые столкнулся с настоящей злобой. Несмотря на боль и страх, инстинкт подсказал ему, что нельзя плакать перед своим палачом, потому что этого тот и добивался и его это только подзадорит. Фред не плачет, но теперь что-то стонет внутри — это его невинность умирает, поняв, что жизнь жестока и населена лютыми хищниками. Весь день этот внутренний крик не смолкает, царапая горло, но Фред не подает виду, молчит стоически, невозмутимый, как труп. Он сторонится играющих детей, в классе не принимает участия ни в каких занятиях. Просто сидит на месте, мобилизуя все силы своего духа, чтобы удержать рыдания за стальной броней.

Вечером за ним приходит мать. Он еще не знает, что через полгода ее найдут полуголой в ванной комнате, со сломанной при падении челюстью, с разбитым инсультом мозгом. При виде ее по другую сторону ограды у него сжимается горло, но сверхчеловеческим усилием он снова сдерживает себя. Сидя на заднем сиденье машины, он молчит всю обратную дорогу. Рассеянно смотрит в окно на убегающий пейзаж. Ему стыдно, что он не дал отпор, стыдно, что он такой слабак, стыдно, что он недостоин любви своей матери, которая часто называет его маленьким героем. Дома он по-прежнему молчит, и мать наконец спрашивает, что с ним. Он чувствует, что давление слез дошло до максимума. Горло терзает когтями огненный орел. Мать понимает, что с ним неладно, она подходит к нему и обнимает.

Ее мягкая грудь.

Успокаивающее кольцо ее рук.

В нем лопается пружина.

И он плачет, как никогда не плакал.

Чья-то рука потрясла его за плечо. Он открыл один глаз.

Он был в настоящем. У Иды и Марко. Его голова прижималась к груди Иды.

— Вы уснули, — ласково сказала она.

Фред выпрямился. Ему было неловко.

— Я… Мне очень жаль…

— Ничего. Наверно, вам лучше теперь вернуться к себе:

Он встал. Пошатнулся, но удержал равновесие. — Спасибо, — сказал он. — Думаю, теперь все будет хорошо. — И пошел спать.

На следующий день Фред почувствовал себя лучше. Он хотел было выбросить ксанакс, которому приписывал свое «затмение», но не стал. Элен принимала эти таблетки регулярно, в отличие от него она хорошо переносила химию, не стоило лишать ее того, что ей на благо.

Стоя под душем, он принял несколько важных решений, чтобы жизнь на острове текла спокойнее:

1. Он восстановит отношения с детьми. Будет ласковым, любящим, внимательным. Вновь завоюет их доверие. У него было предчувствие, что эта перемена пойдет на пользу его авторитету.

2. Он попросит Марко посвятить его во все необходимые технические подробности обслуживания ветряка, гидроустановки, солнечных панелей. Пусть тот научит его азам профессии электрика, сантехника и всему, что надо уметь, чтобы быть полезным на острове.

3. Он снова займется спортом. Каждое утро пробежка по острову, а потом отжимания в спортзале.

Фред держался своих решений со всей силой воли, на какую был способен, той, что сделала его идеальным сыном, блистательным студентом, главой предприятия всем на зависть. Он бегал. Каждое утро. В первые дни было тяжело. Болели ноги. Он выдыхался через несколько минут, сердце отчаянно колотилось в груди. Но он не сдавался и недели через две отметил прогресс. Через месяц он уже мог обежать весь остров по кругу без малейшего колотья в груди. Неврастения исчезла без следа, растворившись в самодисциплине, а по ночам вернулся сон, крепкий и живительный.

Фред постарался сблизиться с детьми, обращать внимание на их настроение, на их состояние духа, держать руку на пульсе их тревог. Ему казалось, будто он приручает зверушек, вернувшихся к дикому состоянию. Как и с дыханием и сердцем, на это ушло время, но все получилось. Он выгуливал с детьми Жета, придумывал для него игры, учил трюкам, не скупился на ласки и поощрения. Он любил этого пса, комок мускулов и радости, его чистый восторг и безусловную преданность. Вечерами, сидя на диване в гостиной между Жанной и Александром, он смотрел с ними семейные фильмы: «Выходной день Ферриса Бьюлле-ра», «Принцесса поневоле», сериал «Мстители», «Шрек», «Ледниковый период», «Мама, я опоздал на самолет», «Астерикс и Обеликс: Миссия Клеопатра», «Ловушка для родителей», «Моя ужасная няня».

Порой в эти часы, когда он успевал выпить бокал вина и легкий хмель скруглял углы в его мозгу, он забывал, что мира больше нет. На несколько счастливых мгновений ему казалось, что все как прежде, что он богач в мире, созданном для богатых, и что, хоть деньги не защитят его ни от смерти, ни от сердечной муки, ему ничего не страшно.

А потом все вспоминалось: мир, его конец, их невероятное одиночество. Он смотрел на детей, смотрел на жену, смотрел на самого себя, и, как сумерки, его окутывал безмолвный ужас.

В лоне семьи атмосфера стала сносной. Дети мало-помалу начали участвовать в хозяйственных делах, накрывали на стол, убирали со стола, пылесосили, наводили порядок в своих комнатах. Они избавлялись от своих привычек богатеньких деток, расставались со спесью, и Фред гордился ими и собой.

Он каждый день подключался к спутниковой сети, так, для очистки совести, на случай, если, против всяких ожиданий, до них вдруг дойдут вести из большого мира. Но ничего не было. Уже несколько месяцев, как перестали постить последние блогеры. Молчание вокруг было полным.

Однажды опустился туман. На острове это явление было такой редкостью, что дети вышли посмотреть. Фред вышел вслед за ними и понял: то, что они приняли за туман, было на самом деле облаком пепла. Принесенный ветром с континента, пролетев тысячи километров над морем, пепел осел на острове. Фред провел пальцем по столику на террасе, рассмотрел серое пятно на подушечке, в воздухе слегка пахло горелой пластмассой, и он задумался, с каких пожаров этот пепел, из каких охваченных пламенем городов, сколько домов, башен, зданий, машин и тел перемешано в этом порошке. В другой раз его внимание привлекла стая крикливых чаек на краю острова, и они с детьми пошли посмотреть, что там. Это были мертвые овцы, застрявшие в скалах, десятки трупов, раздувшихся от пребывания в соленой воде. Чайки клевали их, вырывая клочья окровавленной шерсти. Должно быть, корабль, на котором их везли, сбился с курса и затонул в открытом море, животные, скорее всего, умерли от голода, еще прежде чем оказались в воде. То-то, наверно, был праздник рыбам. Трупы оставались в скалах много недель, ветер доносил запах тления даже до спален. От него не спасали даже ароматические свечи. В конце концов чайки, крабы, рыбы и волны сделали свое дело, и вскоре остались только повисшие на скалах клочья серой шерсти.

Ида и Марко были идеальными соседями. Фред иногда видел их, возвращаясь с пробежки. Они поставили стол за домом, там, где ровный участок и низкая трава образовали что-то вроде садика. Там они обедали и ужинали, когда был не слишком сильный ветер. Фред улыбался им и махал рукой, они отвечали тем же. Дети часто заходили за Жетом, чтобы взять его на прогулку, всегда веселое настроение пса и его кипучая энергия были им на благо; с собакой они забывали, что их жизнь разбита катастрофой.

В эти месяцы Фред и Элен научились вести дом, они читали кулинарные книги и экспериментировали с рецептами: на сервере нашлись «500 простых и быстрых рецептов», «Кулинария для похудения на каждый день», «Энергия в вашей тарелке», «Праздничные блюда в будни», «Доступные и вкусные рецепты со всего мира». Они пытались, невзирая на обстоятельства, сохранить в своей семье видимость нормы. Элен решила давать уроки детям, по два часа каждое утро в будни. Это было нелегко, Жанна и Александр упирались, выдвигая свои доводы: «После всего, что произошло, математика и грамматика нам ни к чему», «Лучше бы мы учились полезным вещам, например ловить рыбу или чинить электропроводку». Элен пришлось проявить родительскую власть, прибегнуть к угрозам (никакого больше телевизора, никаких видеоигр), к шантажу («В таком случае я тоже умываю руки!»), к обещаниям («Если будете хорошо учиться, я дам вам лишний выходной»). Они вынуждены были уступить.

В электронной библиотеке Элен нашла школьные учебники: для третьего класса коллежа — четырнадцатилетнему Александру и для пятого класса коллежа — двенадцатилетней Жанне. Она заставила их читать книги, указанные в программе: Роальда Даля, Альфонса Доде, Анну Франк, Марселя Паньоля; читать дети не любили, Жанна вообще не понимала, зачем ей истории про людей, которые давно умерли, и про мир, которого больше нет. Не найдя ответа на эти аргументы, Элен закрыла дискуссию, сказав, что «надо читать, потому что надо!». Со временем, нехотя смирившись с обязательными уроками, дети втянулись, наверстали упущенное, даже вошли во вкус уравнений второй степени и основ английского и были окончательно покорены Жаном, сыном Флоретты, в поисках источника, затерянного в холмах Прованса[5].

Однажды апрельским утром (в ту пору календари еще действовали, и Фред считал делом чести знать текущую дату и при необходимости переводить стрелки на часах) Элен пришла с ним поговорить. Была вторая половина дня, Фред сидел в шезлонге на террасе, он не читал, не смотрел кино или сериал на айпаде. Он просто отдыхал, глядя на солнечные блики на волнах; шелест ветра и шум прибоя образовали мягкую подушку, на которую он уложил на время свои тревоги. В такие моменты его мысли, и печальные, и веселые, словно засыпали, оставляя за собой пустоту, и ему в ней было хорошо. На Элен были джинсы, которые она носила постоянно, темные, с высокой талией, и красный свитер с высоким воротником от Agnès В.

— Завтра у Иды день рождения, — сообщила она. Теплый ветерок скользнул над островом, словно ласка.

— Отлично, — пробормотал Фред, не открывая глаз.

— Я подумала, будет мило пригласить их к нам, Иду и Марко. Дети увидят, что такое жизнь в обществе, когда приглашают друзей…

— Да… Разумеется. Так и сделаем, — сказал Фред, — пригласим Иду и Марко.

Приглашение отнесла Жанна. На сложенном вчетверо листке она сама написала фиолетовыми чернилами: «Вы приглашены завтра вечером на УЖИН в честь дня рождения Иды, в 19:00». Вокруг слов «дня рождения» были нарисованы звездочки, а вокруг имени Иды — сердечки. Жанна подсунула листок под дверь западного крыла, позвонила и, смеясь, убежала. Чуть позже другой листок проскользнул под дверь дома, на нем было написано: «Мы придем с удовольствием, большое спасибо!» Подписано: «Ида и Марко». В правом верхнем углу было нарисовано улыбающееся солнышко.

Жанну возбудила до крайности перспектива дня рождения. Назавтра она потребовала украсить гостиную. Она вырезала из картонного ящика буквы С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, раскрасила их в разные цвета, склеила гирляндой и повесила над дверью на террасу. Подарок она тоже взяла на себя: все утро бродила по острову и, вернувшись с букетом полевых цветов, поставила его в вазу, дно которой выстлала самыми красивыми ракушками, какие только смогла найти.

Фред, со своей стороны, тоже принял событие близко к сердцу. В честь именинницы он решил приготовить ужин с чилийским акцентом. В книге «Путешествие гурмана по Южной Америке» он нашел рецепты чупе де марискос (морепродуктов в горшочке) и пебре, острого салата из помидоров.

Элен сделала уборку и накрыла стол, в чулане с инструментами она нашла свечи в форме новогодних елочек, это было не по сезону, зато празднично. Гостиная и столовая сияли, как шоурум роскошного бутика, излучая небывалую атмосферу праздника и радости. Даже обычно молчаливый Александр насвистывал музыку из плейлиста «70s party».

Ида и Марко пришли минута в минуту. Марко облачился во фланелевый костюм кремового цвета, в котором выглядел мирным наркоторговцем на покое, а Ида надела просторное платье в больших красных цветах.

Все выразили восхищение, сделали комплименты нарядам друг друга. Подражая повадкам английских лакеев, Жанна и Александр поднесли гостям блюда, на которых расположили то, что Элен называла «канапе». Это были маленькие печеньица, намазанные консервированным фуа-гра. Фред открыл бутылку шампанского Louis Roederer brut Cristal rosé 2008 года, извлеченную из погреба, — их там было двенадцать.

— Это исключительный год, год века! Сырая и не слишком морозная зима, дождливая весна и очень прохладное лето! — заливался Фред.

Все благоговейно выпили. Восхитились вкусом (Фред употребил определения «блестящий», «минеральный», «ложный»). Некоторое время разговор шел о сравнительных достоинствах французских и чилийских вин, и все согласились, что хоть они и разные, но те и другие хороши на свой лад. Когда начало смеркаться и закат окрасил гостиную в ярко-оранжевые тона, Фред предложил пройти к столу.

После того как все расселись (строго по порядку: мужчина — женщина), Жанна преподнесла Иде букет полевых цветов. Ида была тронута до глубины души. Голос ее дрогнул, когда она благодарила девочку. Гааза наполнились слезами, и она утерла их уголком салфетки, чтобы не потек макияж. Ида извинилась:

— Эти цветы… Они напомнили мне об Антонии. Я… Я не знаю почему.

Жанна крепко обняла ее.

— Не извиняйся, — сказала ей Элен, — это я должна извиниться. За то, что я сказала тебе, когда ты пришла поговорить о своей дочери, за то, как я с тобой себя вела. Мне очень жаль.

Ида помахала рукой:

— Нет… Нет… Ничего… Мы все немного… От этой ситуации мы не в себе.

Фред подал закуски: эмпанадас с соусом пебре.

— Очень вкусно, — одобрил Марко, — почти также вкусно, как у моей жены.

И все от души рассмеялись. Атмосфера была теплая, Фред видел, как лица детей сияют счастьем, которое он считал канувшим навсегда.

В порыве щедрости он спустился в погреб и вернулся с еще одной бутылкой Roederer 2008 года Он открыл ее со словами:

— Один раз живем!

Выпили за здоровье Иды, за здоровье Марко, за здоровье Элен и Фреда, за здоровье Жанны и Александра. Выпили, не чокаясь, за всех, кого потеряли, начиная с Антонии, а затем последовал длинный перечень родных, друзей, коллег, знакомых и звезд, сгинувших в катастрофе: Том Круз, Джей-Зи, Дуэйн Джонсон, Тейлор Свифт, Стромае, Селин Дион, Франсис Кабрель.

— И английская королева тоже! — вставила Элен, она была почти пьяна.

— Но она к тому времени уже умерла! — возразила Жанна.

И все рассмеялись еще пуще.

Марко подлил себе шампанского, выпил глоток, откашлялся и сказал:

Так насчет джакузи… Он не договорил и посмотрел на Иду, словно спрашивая у нее совета.

— Сейчас не время. Поговорим об этом завтра, — остановила она его.

— Что же? — спросил Фред.

— Вы им еще пользуетесь, — сказал Марко.

Легкий хмель, накрывший Фреда, как рукой сняло. Ощущение было такое, будто среди ночи с него сорвали одеяло.

Он сжал под столом кулаки, понимая, что вечер испорчен, что душевная атмосфера разбита, как хрустальный бокал, брошенный в мраморную плиту.

— Да, — сказал он, — дети им пользуются, когда возвращаются с прогулки. Жанна или Александр иногда принимают джакузи, чтобы расслабиться.

— Мы же договорились, — напомнил Марко. — Я сказал, что, когда у вас работает джакузи, у нас отключается электричество. Когда они принимают джакузи вечером, мы сидим в темноте и не можем готовить. И с утра то же самое.

Фред кивнул — он пытался, но не мог подавить гнев. Чтобы спасти вечер, он изобразил покладистость.

— Так и есть, — сказал он. И добавил, обращаясь к детям: — Вы слышали? С джакузи покончено!

Позже, когда гости ушли, со стола было убрано и в кухне наведен порядок, Фред поднялся в спальню. Он разделся и подошел к окну. Ночь казалась ему отсутствием всего, мир поглотила тьма. Окно было прямоугольником абсолютной черноты, нарисованным прямо на стене, зияющим провалом, за которым, казалось, не было ничего. Это небытие одновременно пугало и завораживало. Оно манило его, как обещание лучшей жизни, где нет страданий, которые испытывает живое существо, ежедневно натыкаясь на острые углы материальной действительности. Ида и Марко ушли, немного пьяные и развеселившиеся, радуясь этому дню рождения, этому короткому моменту счастья, какого никто из них давно не переживал. Это пошло на благо всем, особенно детям.

Фред обернулся к кровати, на которой Элен спала, казалось, безмятежным сном. Он позавидовал ее спокойствию, ему хотелось бы разделить его с ней. Он подошел и тихонько погладил ее по плечу.

— Я их убью, — вырвалось у него.

Элен застонала и чуть пошевелилась, лежа к нему спиной. Волосы прилипли к ее шее, и Фреду вспомнились водоросли на мокрой скале. Он взял пряди большим и указательным пальцами и заправил их жене за ухо.

— Я их убью, — повторил он, — я убью их сегодня ночью, я знаю, что это ужасно, мне совсем не хочется этого делать, но у меня нет выбора. Мне это пришло в голову, когда я ходил к ним ночью. Но я отогнал эту мысль, это было слишком ужасно.

Дыхание Элен было все таким же ровным, мерным и глубоким, как прибой у берегов острова.

— Сегодня джакузи, но джакузи — это мелочь… А завтра чего они захотят? Мы не знаем. До чего они дойдут в своих требованиях? Мы тоже не знаем. А если они захотят поселиться здесь, захотят отнять у нас дом? Представь себе, что Марко вздумает… что-то сделать с Жанной… Не сегодня, не завтра, но когда-нибудь. Может произойти столько всего такого, чего мы еще и вообразить не можем. Да они и сами не могут вообразить. Неважно, что вероятность этого мала, она не равна нулю. Это принцип предосторожности. Если бы правительства придерживались этого принципа, ничего бы не случилось и мир бы еще существовал. Это урок. Если однажды Ида и Марко захотят причинить нам зло, ничто не защитит нас от них. Я давно это понял, но не хотел себе в этом признаться. Я думаю, что шум, который я слышал ночью, и был этим пониманием, стучавшимся в дверь моего разума, ужасным пониманием, которое хотело до меня достучаться и которое я отказывался слышать.

Элен не издавала больше ни звука, и неподвижность ее была почти полной, только грудь едва заметно вздымалась от дыхания. Фреда подхватила волна любви, он наклонился над ней и запечатлел на ее плече поцелуй.

Он вышел из комнаты, спустился в чулан, где хранились инструменты, и взял молоток. Этот молоток он приметил еще несколько дней назад, его поразил агрессивный, почти воинственный вид, который придавал инструменту раздвоенный коготь для извлечения гвоздей: молоток был марки Stanley и весил не меньше полкило, ручка и головка были литые, из темной стали, а по ручке, обтянутой желтым с черным каучуком, шла надпись «Xtreme AntiVibe Rip Claw Hammer». Молоток понравился ему и на ощупь: плотный, тяжелый, но на диво удобный в обращении.

По пути к западному крылу, крепко сжимая в правой руке ручку молотка, он задумался, каким еще способом можно убить Иду и Марко. Ему было бы некомфортно с ножом, он знал, что один или даже несколько ударов ножа не обездвижат противника, надо, чтобы вытекла кровь, на это может уйти время, что даст Марко возможность защищаться и одолеть Фреда. Он мог бы поджечь западное крыло, проскользнуть потихоньку в по-прежнему открытую дверь, вылить несколько литров бензина и бросить спичку. Но и тогда у Марко и Иды будет шанс убежать; и потом, огонь может стать неуправляемым, и пожар распространится на дом Фреда. Отравить их — тоже не выход. Это требовало знаний, которыми он не обладал, а ему хотелось по возможности ничего не оставлять на волю случая.

Молоток тоже не был идеальным решением, но Фред думал, что, если нанести сильный удар по голове Марко во сне, тот умрет быстро и, он надеялся, безболезненно. Ида, наверно, проснется, но она вряд ли очень сильна, он убьет ее потом таким же образом.

Подойдя к двери западного крыла, Фред остановился. Он знал, что может еще передумать, вернуться, убрать молоток на место и лечь в постель рядом с Элен. Большинство нормальных людей так бы и сделали. Но обстоятельства были далеки от нормальных. Они толкали его на поступки, за которые мир объявил бы его монстром.

Увы, мира больше не существовало.

И никто его не осудит.

Разве только его жена и дети, но он знал, во всяком случае, надеялся, что со временем они поймут: он сделал то, что должен был сделать.

Ради их блага.

Ради их безопасности.

Он толкнул дверь, как несколько недель назад, и вслушался в свои эмоции: сердце билось чуть чаще обычного, но и только. Он был совершенно спокоен. Он даже немного гордился тем, что так спокоен, ему нравилось чувствовать себя мужчиной, обладающим хладнокровием. Жет спрыгнул с диванчика, на котором спал, и подбежал к нему, виляя хвостом. Наверно, решил, что пришли взять его на прогулку. Видя, что выгуливать его не собираются, он вернулся на подушки и снова уснул.

Фред шагнул к спальне и на цыпочках проскользнул в нее.

«Не медлить, не медлить», — мысленно повторял он, вспоминая, как Марко проснулся в первый раз, когда он вошел в спальню.

Он приблизился к кровати.

Ида и Марко спали, их лица были хорошо видны в полутьме.

«Не медлить!»

Он поднял руку, Stanley Xtreme AntiVibe Rip Claw Hammer молнией блеснул в лунном луче и обрушился на правый висок Марко.

Раздался хруст, как будто раскололи орех. Обтянутая каучуком ручка и эргономичная форма инструмента идеально распределили силу удара на уровень стальной головки.

Но это не убило Марко.

Наоборот, он привстал в постели, словно пораженный молнией.

Фред этого не ожидал, он был уверен, что удар молотка с размаху в висок убьет человека наверняка.

Или же человек, получивший удар, очень крепок.

Или же человек, его нанесший, не очень силен.

Или то и другое вместе.

Фред снова обрушил молоток на Марко, но в спешке удар оказался недостаточно точным и пришелся в плечо.

Все дальнейшее произошло в очень короткий отрезок времени, вероятно меньше трех секунд:

— Марко вскочил с кровати с быстротой и ловкостью, неожиданными для человека его возраста и его габаритов. Он был голый, Фред успел заметить маленький член, темный и поросший волосами, похожий на вылезшего из норы крота.

— Ида проснулась и в ужасе рефлекторно скорчилась у стены, крича что-то непонятное по-испански.

— Марко схватил Фреда за горло железной хваткой чилийского рыбака, всю жизнь тянувшего сети, и притиснул его к стене.

— Движимый рефлексом, Фред еще раз ударил Марко, совершенно наобум. Удар пришелся по ребрам и, очевидно, оказался болезненным, и Марко выпустил его. Тоже крича. От ярости и боли.

— Из гостиной донесся испуганный лай Жета.

— Ида в одних бледно-розовых трусах выбежала из комнаты. Фред услышал разносившийся по патио вопль: «Socorro! Socorro! Socorro!»

Марко упал на колени. Его правый висок был вдавлен, кровь заливала глаза. Фред снова поднял молоток и изо всех сил обрушил его на макушку Марко. Головка частично вошла в череп, пробив кость, как ложечка в скорлупу яйца в мешочек. Марко рухнул и остался лежать, безмолвный и неподвижный.

«Вот, готово дело! Я это сделал!» — подумал Фред, одновременно удивленный и испуганный. Он знал, что только что перенесся в другое измерение. То, в котором он был убийцей.

Он вышел из спальни.

Пересекая патио, Фред увидел, что в окнах дома зажегся свет. Крики Иды и лай Жета, конечно, всех разбудили. Дверь была распахнута настежь, Ида наверняка прибежала за помощью.

Крепко держа в правой руке окровавленный молоток, он вошел в дом.

Александр и Жанна стояли у подножия лестницы. Их еще припухшие со сна глаза были устремлены на Иду, которая, стоя посреди гостиной, выкрикивала непонятные слова.

При виде Фреда она завопила еще громче, повернулась к буфету, схватила статуэтку, фигурку чайки из лавы, и запустила в него.

— VETE A LA MIERDA!!!

Чайка пролетела совсем рядом с Фредом и угодила в застекленную этажерку, в которой выстроились в ряд бокалы и тарелки, они посыпались на пол и разбились с пронзительным апокалиптическим звоном.

— МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ! ПРОТИВ ТЕБЯ Я НИЧЕГО НЕ ИМЕЮ! — завопил Фред.

Тут вошла Элен.

— ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ??? — закричала она.

Ида схватила еще одну статуэтку из лавы, абстрактную скульптуру, в которой причудливо переплелись сфера и куб, и занесла ее над головой, готовая запустить во Фреда.

— ОН УДАРИЛ МАРКО!!! ОН СПЯТИЛ!!!

Фред попытался говорить как можно рассудительнее:

— Мне очень жаль. С учетом обстоятельств у меня не было выбора! На моем месте ты бы сделала то же самое.

Краем зрения он увидел, как Александр тащит Жанну наверх, видно желая защитить ее от жуткой сцены, разыгравшейся в гостиной. Фред шагнул к Иде. Она метнула статуэтку и попала ему в бедро.

Он согнулся пополам.

И выронил молоток.

Эта каменная штука оказалась тяжелой, как наковальня, было очень больно!

В следующее мгновение Ида подмяла его под себя. Она была тяжелее и сильнее, чем он мог подумать. Он упал навзничь. Она сидела верхом у него на груди и била его по лицу кулаками, крепкими, как стальные шары.

— ТЫ СПЯТИЛ! СПЯТИЛ! СПЯТИЛ! — вопила она.

Руки Иды сомкнулись на его горле. За годы ручного труда она нажила силу, против которой Фред ничего не мог поделать. Задыхаясь, он пожалел, что не занимался какими-нибудь боевыми искусствами, тогда, может быть, нашел бы выход из положения.

Но он занимался только гольфом, теннисом и лыжами, а эти виды спорта ничем не могли помочь ему сейчас.

Ему уже не хватало кислорода, и, словно падающий занавес после спектакля, темная пелена застилала глаза.

А потом вдруг хватка разжалась.

Фред задышал.

И вместе с дыханием вернулось зрение.

Подле него лежало недвижимое тело Иды. Из разбитого лба текла гранатовая кровь.

А рядом стояла Элен.

В руке она сжимала Stanley Xtreme AntiVibe Rip Claw Hammer, которым только что убила Иду.