Рождение гигантов

Глава 7

Ростик вместе с тем, кого прозвали Гулливером, работал. Вернее, тренировался, пытаясь обустроить это новое для себя тело с новыми и великолепными возможностями. Причем следовало иметь в виду как органы чувств гиганта, так и Ростиково самоощущение.

Больше всего ему, конечно, нравился тот поток эйфории, в котором он теперь почти постоянно пребывал, но и остальное было неплохо. Во-первых, конечно, питание, Гулливер кормил его так же нежно, как мать, вероятно, кормит свое дитя, которое вынашивает у себя под сердцем. Рост и хотел бы усмехнуться при этой мысли, хотя бы раз, но не получалось – все его лицо было затянуто чем-то и потеряло чувствительность. Может, он и улыбался тут, может быть, он вообще все время улыбался, только не ощущал этого. Вот лицо Гулливера чувствовалось им великолепно, до такой степени, что, когда гиганту случалось пораниться, Рост воспринимал его боль как свою, буквально. Но и это ощущение общей боли быстро проходило, потому что способность к регенерации у гиганта была невероятная. Синяки пропадали за полдня, а небольшие порезы, которые возникали от неосторожных кувырков по камням, покрывались бесцветной жидкостью, и уже через пару часов оставался лишь шрамик, который к концу дня все равно проходил. Это ощущение собственной неуязвимости было вторым качеством, от которого Ростик приходил в восторг.

Третьим, от чего Рост ни за что не хотел бы отказаться, было чудесное новое восприятие мира. Он мог почти все, и ему начинало казаться, что он слишком долго был заперт в тело с весьма ограниченным человеческим восприятием, когда ни слух, ни обоняние, ни даже зрение не были, оказывается, по-настоящему острыми и эффективными.

И конечно, мышление. Никогда еще оно не было у него таким ясным, если не сказать – молодым, совершенным и полным. Вероятно, это возникало от совершенства его чувств, а может быть, он действительно молодел, как-то восстанавливался, находясь в Гулливере, или тот самопроизвольно его восстанавливал, потому что довольно побитое и уже истрепанное жизненными невзгодами тело Ростика почему-то не подходило гиганту. И он приводил его в соответствие с собой – изумительной машиной, предназначенной для движения, радости и, безусловно, победы.

По сути, Ростик тренировался, примерно так же, как его в свое время пытался учить Квадратный, непревзойденный рукопашный боец, который владел дальневосточными единоборствами, может быть, даже дзю-дзюцу смешанным с карате. Помнится, старшина что-то такое рассказывал, хотя и не слишком охотно. Что поделаешь, умение хорошо драться на Земле, в Советском Союзе находилось под запретом. А Квадратный от той жизни не вполне отошел, может быть, даже неведомым образом хотел бы вернуться туда. Вот у него и осталась такая… сдержанность.

Рост перекатился через левое плечо, тут же, правильно сгруппировавшись, оказался на ногах, за счет динамики всего своего нового тела, потом повторил кувырок справа… Несмотря на довольно каменистую почву, после него возникла слегка взрыхленная полоса, земля его не очень уверенно держала. И хотя камни, как обычно, впивались в кожу, было среди них немало и таких, которые раскрошились от этого упражнения.

Он прыгнул вперед рыбкой, но перед землей сложился и перекатился через голову, тоже мгновенно оказавшись на ногах. Он называл это «обкатыванием» тела в падениях. Развернулся на месте… Ему очень нравилось так вот юлой разворачиваться, из этого возникало множество удачных находок, можно было нанести удар рукой, причем из-за вращения кулак летел с невероятной скоростью, а можно было, например изменить положение в пространстве, так что, если бы кто-либо его тупо-напрямую атаковал, например, носорог, он бы непременно ушел от основного удара и вышел на отличную контратаку…

Он занимался так уже много часов, но усталости не чувствовал, он теперь вообще не уставал. Только вот способность концентрироваться немного подводила, но это зависело, вероятно, уже от человеческой нервной системы, а не от физической выносливости Гулливера.

И было, пожалуй, еще одно ограничение – в скорости. Кости и мускулы Гулливера трещали иногда так, что Рост их каким-то образом явственно слышал. Все-таки масса у гиганта была чрезмерной. Если бы Рост разгонял движения до предела, не исключено, у него руки и ноги вылетали бы из суставов или возникли внутренние растяжения и разрывы связок и мускулов.

Еще ему все время хотелось есть, но в этой относительно диковатой местности было полно всякой живности, вот он и не стеснялся. Вернее, когда голод становился невыносимым, он отдавал управление телом самому Гулливеру, который отлично с этим справлялся – загонял двугорбых жирафов, которых мог съесть больше чем наполовину, или пасся, прожевывая довольно большое количество сочной молодой листвы, только-только появившейся на деревцах, или набивал брюхо рыбой, которой в ручьях, особенно на перекатах, собиралось видимо-невидимо. Правда, рыбу он в последнее время не слишком любил, рыбалка требовала времени, которое жалко было тратить попусту. В крайнем случае он отправлялся на Алюминиевый завод, где его отлично подкармливали.

Иногда Гулливер охотился, когда Ростик, утомленный всей этой деятельностью, спал в его мешке, хотя теперь ему требовалось для восстановления сил всего-то часа четыре, от силы пять. Сам Гулливер почти не спал, просто не понимал, зачем это нужно – спать.

Сознание гиганта Ростик воспринимал как нечто теплое, живое, очень поддатливое и несомненно дружеское. Хотя чрезмерно глубоко в себя Гулливер его не пускал, каким-то образом выталкивал, словно приятеля, который зашел не вовремя или оказался в лаборатории, уставленной приборами, о которых не имел ни малейшего представления, и потому мог или сам пораниться, или что-нибудь ценное сломать. Ростика, когда он к этому привык, такие отношения устраивали…

Должно быть, Рост все-таки сазартничал и почти незаметно для себя поднял скорость движений до пресловутых хрустов в суставах. Двигаться еще быстрее было уже трудновато, но после получаса такой «разминки» он почувствовал, что на теле Гулливера выступает пот, самый настоящий, почти человеческий, только с другим, каким-то хвойным запахом. Тогда он двинулся к реке.

Войдя в нее, добравшись до специально вырытого в спокойном месте заглубления, где можно было стоять почти по пояс в светлых и холодных струях, он окунулся с головой. Тут же его окружил звон, издаваемый водой, но он держался за камни и его не сносило. Вынырнул, чтобы вдохнуть. И тогда понял, что уже давно какой-то звук мешает ему, просто он, увлеченный тренировкой, не обращал на него внимания. Он повернулся туда, где что-то происходило.

Обычно на холмике километрах в полутора от этой «ванны» располагалась наблюдательная комиссия, как Рост называл про себя скопление людей с завода, аймихо и даже бакумуров. При желании, особенно ночами, которые бывали иногда слишком холодными, он различал в тепловом спектре зрения и аглоров. Они виделись ему как неясные, неопределенные пятна, тем не менее имеющие, несомненно, человеческие контуры. Если бы Гулливер мог говорить, Рост попробовал бы с ними пообщаться, потому что их больше всех остальных интересовало, что Ростик делает, и они подходили иногда довольно близко. Но речь, как и смех, оставалась для Роста недостижима. Что-то такое в его сознании происходило, что он все чаще полагал – для общения с людьми будет достаточно самых простых знаков руками, а более сложные объяснения… Как-нибудь наладятся, если будет необходимо.

Теперь он без труда понял, что над недалеким холмом кружит антиграв… Нет, пожалуй, он заходил на посадку, только вежливо, чтобы не согнать группу людей, расположившуюся внизу. Так, значит, кто-то прилетел. Рост раскинул руки и лег на воду, разглядывая серое Полдневное небо. Течение его, конечно, сразу же понесло, пришлось отдрейфовать в более спокойную заводь, чтобы продлить удовольствие. Нет, решил Ростик, все-таки нужно до моря добраться или хотя бы к Цветной речке рвануть… Что тут идти-то? Всего-то пару ночей и один день – и уже там. Охотиться, правда, придется на ходу, зато у моря, без сомнения, можно будет поплавать и накушаться рыбки или в Одессе чем-нибудь разжиться, тем же молдвуном, например. А там уже недалеко до Храма… Но почему-то он этого не делал.

Наконец решив, что он накупался достаточно, сел на камни, теперь вода обтекала его грудь и перекатывалась через плечи. Голова, разумеется, оказалась повернута к прибывшему антиграву.

Из него кто-то стал выбираться. Росту это было не слишком любопытно, но он все-таки переборол свое состояние счастья и решил включиться в жизнь людей. Для этого он резковато усилил дальнозоркость и поднял слух до предела. Правда, при этом стало больно из-за какой-то возни в горах, оказывается, там водились хищники почище гиеномедведей, хотя Рост с Гулливером с ними еще не сталкивались… Но больше всего давил плеск реки – слишком сильно и слитно она шумела на камнях, кипела пеной и перестукивала камешками по дну… Но по спектру эти звуки разбирать слова не мешали, вот Рост и прислушался.

Хотя, кажется, сначала он все-таки рассмотрел все, и довольно подробно, вот только за некоторые цвета не мог поручиться, из-за чрезмерного расстояния они поблекли, стали невыразительными. Зато он способен был разобрать фигуры и их движения.

Впереди прибывших, без сомнения, выступал Председатель. За ним увязалось до полудюжины разных… «свитских». Еще бы он тут экскурсии устраивал, с внутренним смехом подумал Ростик. Но разговор, который завелся у начальства, смеха вызвал мало. Потому что ближе всего к Дондику оказалась Баяпошка, а уж ее-то Рост давно приметил, как непременную наблюдательницу его упражнений и охот. Иногда, когда он слишком далеко уходил от завода, она садилась в его… бывшую летающую лодочку с Ладой, и они его непременно разыскивали, хотя что им от него было нужно, оставалось загадкой.

– Сейчас он спокоен, – принялась докладывать главный соглядатай после неизбежных приветствий, – а перед этим почти двое суток… разминался. Как рукопашный боец или еще эффективней.

– Двое суток? – не поверил кто-то… Определенно это был Перегуда.

– Он вообще теперь способен работать, как машина, совершенно не устает. Даже ночью осваивает новые возможности, новое тело.

– А питание? – Это Пестель, старый друг. Видимо, он-то и гонял в Боловск с докладом, что у них тут происходит.

– Наверное, Гулливер его кормит.

– Мы прошлись над заводом, – начал ровным тоном Председатель, – и видели, что вы…

– Ворота? – Баяпошка кивнула. – Это он. До сих пор их починить не удалось.

– Настолько силен? – снова Пестель.

Кажется, Баяпошка, переглянувшись с Ладой, ответила каким-то жестом.

– Эти ворота меня беспокоят, – уронил Перегуда. – Какой-то это не слишком обнадеживающий знак… Он не изменится психологически?

– Изменился, и очень сильно, – Баяпошка, оказывается, его читала. – Я не узнаю его.

– В чем проблема?

– Это новое тело… Гулливер как-то воздействует на него, – аймихоша, бывшая Ростикова жена, вздохнула. – Но как бы там ни было, я полагаю, это не страшно, у него железная воля. Он это чудище покорит.

– Ты уверена? – почему-то спросил Председатель.

– Он по-прежнему человек, если я правильно вас понимаю. А его сила, его новые умения…

Внезапно в разговор вступила Лада, которая стояла так, что Рост с помощью Гулливера видел, как она нахмурилась и отчетливо косилась в сторону всей остальной свиты, члены которой не слишком громко переговаривались между собой, вот только расслышать их было уже мудрено.

– Он разгромит теперь любую армию, даже пауков, наверное. – Лада энергично рубанула ладонью воздух, подтверждая свои слова.

– Он сам так сказал? – спросил Пестель или Перегуда, Рост не разобрал.

– Нет, – пояснила Баяпошка. – Но это очевидно.

Так, черт возьми, подумал Ростик, придется, видимо, вылезать, чтобы объясниться. А жаль… Он поднялся из реки и потопал к стоящим на холме людям, отчетливо увидев, что они слегка попятились от него, слишком он представлял собой диковинное и внушительное зрелище, наверное.

Причина его раздражения была ясна, он понял, что действительно придется выбираться из Гулливера. Даже сознание его, обычно слитое с мышлением и ощущениями гиганта, вдруг стало отделяться, разбившись на две разные сущности… Каждая со своими задачами и возможностями.

И едва он установил это, тут же пришло другое. А как же я вылезу? Ведь… я голый. Но при этом ни стыда, ни опасения, что это будет некрасиво и, пожалуй, смешно, не возникало. Вернее, не появлялось никакого нормального человеческого чувства, он все еще находился под пологом гибкой и невосприимчивой к таким проблемам психики гиганта.

Так и получилось, что он дошел до всей компании, остановился лишь метрах в двухстах, потом догадался, что ошибся… Поправил зрение, почти на человеческий аршин измерил дистанцию, которая их разделяла. Оказалось сто двадцать метров, может быть, сто семнадцать. Почему у Роста возникла способность так точно определять дистанцию, он объяснить не мог даже себе. Он сел, Гулливер, с чем-то похожим на несколько вздохов подряд, перекатился на живот, Рост отодрался от мягкой ткани, которая облегала его сзади, и впервые за очень долгое время почувствовал, что способен двигаться самостоятельно, не используя мускулы гиганта. Уперся локтем куда-то назад… И кожа, частично все еще его собственная кожа, разорвалась. Он едва не закричал от этой боли, но понимал, что это необходимо. Иначе эти дурни из Белого дома могли вообразить неизвестно что, и тогда Гулливеру пришлось бы плохо. Гораздо хуже, чем сейчас приходилось ему.

Рост отодрался лицом от маски, которая приросла к нему плотнее, чем остальные части тела. Хотя нет, все его тело срослось с Гулливером, каждый разрыв с ним вызывал обжигающую боль, словно с него сдирали кожу… И тут же его оглушила собственная слабость, неумелость, уязвимость, пожалуй, даже неполноценность.

Гулливер терпеливо ждал, похрюкивая, лежа лицом вниз. Рост осторожно, пытаясь не причинять гиганту мучений, поднялся на колени и удивился, как мало и плохо он видит, как слабо ощущает звуки, и еще в большей степени поражаясь, куда подевались все запахи. Сполз по спине огромной массы гиганта, которая еще недавно была им самим. И снова разозлился на начальство, которое причиняло ему и Гулливеру такие неудобства. Впрочем, он уже и сам мог думать, а потому все-таки решил, что и вправду, пожалуй, пора бы выйти из кокона и снова сделаться Ростиком Гриневым, самим собой, а не гигантом в этом мире слишком уязвимых людей.

От слабости он присел у гулливеровского бока, прижимаясь к нему, греясь его теплом и в то же время расцарапывая об него собственную кожу. Оказалось, что она почему-то стала слишком ранимой.

Рядом оказалась Лада, бегала она, как выяснилось, быстрее Баяпошки. Или та немного притормозила, когда заметила, что Рост голый. А ведь было время, вспомнил Рост, когда об одежде девушки из племени аймихо заботились так же мало, как о полотенце после купания в море, то есть почти никак не заботились. Или… Да, оказалось, Баяпошку вовсе не смущает его нагота, она просто его усиленно читала. И эта сосредоточенность не позволяла ей действовать слишком уж оперативно.

Ладушка наклонилась над ним, провела рукой по голове… Странное ощущение, хотя, пожалуй, приятное.

– Рост, ты… Лишился всех волос. Даже брови куда-то исчезли.

Он попытался ей улыбнуться.

– Я тебе таким не нравлюсь?

– Что ты? – Ладушка уже набросила на него что-то, смахивающее на слишком просторный халат, и помогла вдеть руки в рукава. – Ты такой… мускулистый. Нет, ты… Я не понимаю, ты словно светишься изнутри. Ты сделался молодым… Как аглор, если бы его удалось вытащить из нузы.

Рост поднялся, посмотрел на свои босые ноги, торчащие из-под халата. И лишь после этого повернулся к Гулливеру. Тот уже… «застегнул» свой горб, в котором находился Ростик, и медленно, не очень уверенно поднимался. Рост все еще находился в связи с ним, как двое близнецов понимают иногда друг друга без слов. И он знал, что теперь Гулливер отправится в свой подвал, где его придется здорово накормить…

– Покормим и напоим, раз он отпустил тебя, – пробурчала Баяпошка. Она уже оказалась рядом, хотя Рост не заметил, как она подошла. И еще он понял, что высказывался вслух.

– А мне бы… искупаться, – попросил он.

– Воды тебе прикажу нагреть сразу же, как только вернемся домой, – уверила Лада.

– Зачем греть воду? – удивился Ростик. – Можно в ручье, вот же он, плещется.

И понял, что действительно даже в этот не слишком теплый весенний денек способен купаться в ледяном потоке, стекающем с Олимпа, и при этом получать удовольствие… Вероятно, он стал малочувствительным.

– Знаешь, – Баяпошка приказывала, словно она была тут главной или самой понимающей, – давай-ка сначала отправимся к начальству.

С этим спорить не приходилось, для этого Ростик и выбрался из Гулливера, из-за начальства.

А вся группа этих людей, прилетевших из Боловска, чтобы взглянуть на него и на Гулливера, собралась в очень плотную стаю. Лишь Перегуда и Пестель с Квадратным стояли сбоку. Причем в центре этого… каре находился Председатель. Правда, когда Рост с обеими девушками дотащился до них, они расступились, расчистив Дондику обзор.

Председатель выглядел настороженным и определенно чего-то ждал. Или прислушивался к тому, что говорили свитские за его спиной. А они, как обычно, пытались на глазок решить очень важную, по их мнению, проблему, как всегда, начальственную и откровенно дурацкую. Кто-то доказывал, что аглоры, при желании, с гигантом расправиться все-таки сумеют, потому что… Рост нетерпеливо дернул плечом, была бы его воля, он бы этого «докладчика» гнал метлой за глупость.

– Как ты? – спросил Дондик наконец, и в группе чинуш стало тихо.

– Нормально, только вот… к этому миру привыкать теперь придется.

Незнакомый Ростику умник выступил вперед и в упор спросил:

– Послушай, Гринев, вот… Предположим, аглоры с ним справятся?

– Не знаю вашего, – Рост сделал ударение на обращении, – имени-отчества, но… достоверно заявляю, что скорее всего нет. Потому что я могу их видеть. Им даже не удастся подобраться ко мне.

– А из пушек? Ты что думаешь?

– Вы, – он снова попробовал установить вежливое обращение, но этого типа с длинным носом и низко, чуть не на скулах сидящими ушами это, видимо, не устраивало, – хотите с Гулливером поссориться? – Перехватив недоумевающий взгляд, он добавил: – Учтите, у него обостренный слух, я за полтора километра разбирал каждое слово, которое тут произносилось. Но еще лучше он читает эмоции и, разумеется, отлично определяет враждебность. Даже потайную, скрытую, вот как у вас.

– Но я не пытаюсь… – начал было низкоухий.

– Пытаетесь, – отрезал Ростик.

– А все-таки, – перед Ростом оказался не кто иной, как Герундий, – он наш? Он готов за нас драться?

– В общем-то, – начал Председатель, – Герман Владимирович прав, такую силу без достаточной лояльности…

– Ты говорил, – не слишком вежливо прервал его Перегуда, вот он был, как обычно, умнее остальных, – у него нет своей воли.

– Это не я говорил… Но воли нет, это правда, – признал Ростик. – Только следует принять во внимание, что он еще маленький, всего несколько дней от роду. Хотя и способный – переписывает в свое сознание мой опыт. – Он вздохнул, оценив, что основная масса этих… начальничков слушает его недоверчиво. – Поймите, мы – единое целое. Если у меня нет к людям… – он проговорился, все еще не слившись с этими людьми, оставаясь по-прежнему с Гулливером, но заметила это только Баяпошка. И все-равно пришлось исправляться: – К моему же роду-племени никаких враждебных настроений, он это тоже усваивает. Но если почувствует враждебность, тогда…

– Я не вижу у него половых признаков, – вдруг пришла на помощь какая-то незнакомая аймихоша. – Мочеточник имеется, а… на размножение он, очевидно, не способен.

– А зачем ему? – спросил Пестель. – Он же из яйца вылупляется.

Рост на всякий случай посмотрел на Гулливера, тот был уже не очень хорошо виден, потому что почти добрался до завода. Он уже прикидывал, как должен войти во двор через ворота, для него это оставалось серьезной проблемой.

– Ты в нем был не считаные дни, – вдруг произнесла Лада, – а почти две недели.

Рост удивленно посмотрел на нее. Неужели же он, с его очищенным сознанием, так вот незаметно потерял счет времени? Но спорить было бесполезно, Лада, конечно, знала это наверняка, иначе бы не говорила. Обдумать это Ростик не успел, потому что Председатель резковато спросил:

– Как ты собираешься его использовать?

– Попробую атаковать пауков, – это Ростик придумал однажды во время охоты. – Он очень эффективен ночью, а пауки в темноте не слишком активны… И кроме того, мне кажется, предыдущее мое задание – высаживать траву ихну с той стороны континента никто не отменял.

– Не отменял, – Дондик мигом успокоился, и даже кивнул, подтверждая уместность такого решения.

– Я бы не ходила туда, – вдруг проговорила Баяпошка. – По крайней мере, пока у нас нет достаточного количества таких вот… уродин.

– Он прекрасен, – заявил Ростик.

– Ага… Вот только отращивает броню на животе, груди и на ногах. Про руки я уж и не говорю.

Рост опешил, вернее, растерялся – ведь он-то этого не заметил. Чтобы скрыть замешательство, он повернулся к Дондику, совершенно как Гулливер, всем телом, а не головой.

– У вас имеется другое задание?

– Нет, – немного неуверенно проговорил Перегуда. – Вот только…

– Понимаешь, – энергично заговорил Пестель, – в подвале образовался еще один автоклав, как ты это называл… И никто не знает заранее, что из него появится. Но уже сейчас ясно, что… новое существо будет отличаться от Гулливера, потому что стенки полупрозрачные, и кое-что из того, что там зарождается, видно.

И тогда Ростик сделал удивительную штуку, словно давно об этом раздумывал. А может, и раздумывал, только незаметно для себя, ведь мог же он знать об этом какой-то частью мозга Гулливера. Он сказал:

– Необходимо притащить сюда Еву Бахметьеву.

– Ее-то зачем? – Баяпошка, казалось, была удивлена. Или расстроена. Выждав мгновение, она пояснила: – Она в больнице, колено придется отнимать, а она не соглашается. Еще пару месяцев так вот поупирается, и умереть может.

Но Ростик сдаваться не собирался. И не понимал, что с ним происходит, но решил тупо настаивать:

– Именно ее. Пусть я не прав, но попробовать необходимо.

Глава 8

Это состояние Ростик хорошо знал – и спать хочется так, что даже глаза болят, и твердо знаешь, что нельзя. Какая все-таки странная штука – сон, что-то при этом происходит такое, чего и словами не выразишь, вот и приходится бодрствовать. Некогда про такую боль в глазах говорили – «можно спички вставлять», это из студенческого фольклора, когда приходится добивать подготовку к экзамену в последнюю ночь, и веки, чтобы они не опускались, нужно подпирать спичками… Тот еще юмор, конечно, но с другой строны – откуда ему-то знать, он никогда студентом не был, может, так и должно быть?

В подвале было холодно или он просто замерз от не до конца еще установившейся весны? Или ветер какой-то бьет в незакрывающуюся дверь подвала… Хотя откуда в Полдневье ветер? Он просто ничего не соображает, отупел от бессонницы и чего-то, что запрещает ему спать. При этом нервы слегка «гуляют», как говорил отец, например, он отлично слышит, если кто-то подходит наверху к входу в его, ставший чуть ли не персональным, подвал… Черт, он даже не может понять, кто это?

Он завертелся на ложе из шкур, не тех, на которых лежал Гулливер, а собственных, которые ему постелила Ладушка. Шкур много, но почему-то все равно холодно. Он поднял голову и стал приглядываться, кто спускается по ступеням. Эх, если бы он был сейчас в теле Гулливера, ему бы и смотреть не пришлось, он бы сразу все понял.

Вошла Баяпошка, она тащила громоздкий поднос, уставленный снедью. Поставила его на специальные козлы, которые тут, в подвале, были устроены вместо стола. Грубые козлы, струганы топором, что обещает или избежать занозы, или наоборот – если уж занозишься, то так, что впору хирурга звать.

– Рост, – позвала девушка, – ты трое суток не ел. А я тебе гречневых блинчиков сделала и морса из кизила… Ты раньше любил.

Он все-таки вынужден был подняться и сесть на табуретку у стола, стараясь разобрать выражение ее лица в свете горевшей плошки. Она тут же подсела, от нее пахло свежестью и теплом, но это было чужое теперь тепло.

– Скоро все и случится, – пояснил он. – Мне нельзя уходить.

– Но поесть-то можно?

Да, он отупел больше, чем полагал в своей полудреме.

– Ты тоже почувствовала?

– Ничего я не чувствую… И наши тоже – ничего.

Это правда, с тем, как аймихо относятся к гигантам, этому вот новому приобретению человечества, придется разбираться особо. Что-то тут ему не нравилось, хотя он и не понимал что. Или он уже до того устал, что ему наплевать на все? Впрочем, тоже нет – не наплевать, тут что-то другое.

Ростик попробовал опять прислушаться к себе, как делал все эти последние… она сказала – три дня. Значит, три, она лучше знает. Это он не видит даже прямого солнца, а только отражение его в системе зеркал, которыми днем освещается подвал. И уже не способен отличить этот свет от факелов.

– Хочешь, я тебя обниму… просто за плечи? Тебе теплее станет.

Ее слова скользнули мимо его понимания. Хотя, при желании, он мог бы понять. Только зачем?.. Вернее, вдруг он понял, что ему некогда. Как тогда, с Гулливером, он делал что-то усилием своей воли, а может, и не совсем своей, хотя тогда – чьей же? Это было бы страшно, если бы Рост каким-то образом к этому не подготовился. Он даже поднажал, чтобы это происходило быстрее и определеннее, и лишь тогда осознал, что действительно боится. Странно, смерти боялся, многого, что выпало ему, тоже… опасался, но как-то контролировал страхи. А теперь – боится и почти ничего не может поделать.

Баяпошка повернулась к Гулливеру. Тот неожиданно перетек в новую позу, уже лежал, опершись на локоть огромной руки, и вглядывался во что-то… в углу, где ничего не было. Может, аглор? Но там не было невидимки, в этом Ростик был уверен. И тогда стало понятно, что гигант смотрит в себя.

Раздался треск, Росту и подсказывать не стоило, он знал – треснул автоклав. И от того, что должно было из него появиться, у него по телу прошла дрожь. Аймихоша тоже дрогнула, вернее, ответила его страху своим собственным. Оказывается, и в боязни можно поддерживать кого-то, а можно отстраниться.

Автоклав вдруг брызнул во все строны. Огромные, чуть не в несколько ладоней и толщиной в палец осколки рассыпались по подвалу. Некоторые, ударившись о стену, еще разок раскололись – такова была сила, которая расшвыряла их. Рост тут же скакнул вперед, чтобы увидеть, чего он так боялся.

Это было… что-то, очень похожее на динозавра. Такая же длинная челюсть, такие же выпуклые и не совсем привычные глаза, странный, как у крокодила, нос. И голова, уродливая, пупырчатая, даже в темноте отливающая слизистой зеленью, которая повернулась к нему.

А он стоял на расстоянии десятка шагов и пробовал понять, что и как это существо чувствует. Кажется, он даже выговорил:

– Еды…

Гулливер взрыкнул. Тогда, не совсем так, как обычно мыслит человек, а примерно в том режиме, когда его пытались оболванить чегетазуры, Ростик осознал, что динозавр размышляет – а нельзя ли вот это странное двуногое сожрать. И лишь Гулливер, который отчего-то все отлично понимал и даже пытался командовать, сумел запретить немедленную и, без сомнения, смертельную для Роста атаку динозавра.

А потом новое существо стало выбираться из автоклава, немного неуклюже, Ростик ожидал от него большей подвижности и скорости… И лишь после долгого сосредоточения Рост увидел, что динозавру мешают крылья. Это был птерозавр, а вовсе не дино… Или как там такое существо величают биологи?

Крылья здоровенной туши показались огромными. Они заняли почти половину подвала, хотя были еще слабыми, волочились по полу и даже не шумели, а плюхались, словно прямо тут неожиданно откуда-то высыпалась пара неводов рыбы. И пахли они протухшей рыбой.

– Помоги, – попросил Рост, неизвестно к кому обращаясь, то ли к Баяпошке, то ли к Гулливеру.

Но гигант и сам действовал толково. Не поднимаясь, он потянулся и перевернул на пол тот самый огромный чан с молдвуном, который Ростик еще вечером попросил поставить в подвале, хотя тогда и сам не был уверен, что до утра эта пища не протухнет. Молдвун мягко растекся по полу, птерозавр принялся хлебать его, словно жидкую кашу, обливаясь слюной. Гулливер так же осторожно, не привлекая к себе внимания, завернулся в свои шкуры и даже подтащил пару из них на грудь и ноги, чтобы получше замаскироваться. Ростик не знал, что ему и делать.

Он оглянулся, Баяпошка уже куда-то подевалась, скорее всего, выбралась в заводской двор, не выдержав присутствия этого зверя. Она испугалась гораздо сильнее, чем Ростик, и это было для нее правильно, он ее за это не осуждал. Только мельком пожалел, что и сам не может удрать.

Наевшись, птерозавр прикорнул в углу, подобрав под себя крылья. Ему было худо, но он уже не рассматривал все живое вокруг как возможную добычу. Ростик знал, что ему уходить из подвала нельзя, как и прежде. Почему-то был уверен, что только он способен обеспечить птерозавру относительное спокойствие, погасить вспышку возможной агрессии…

Должно быть, он все-таки тоже уснул, потому что, когда поднял голову, как ему показалось, через минуту после того, как крылатый новорожденный забился в уголок подвала, уже вовсю светило солнце. И наверху что-то происходило.

Снова, как и ночью, он не мог определить, кто это и зачем тут появился. И снова ждал. Кажется, его пребывание в Гулливере сыграло с ним плохую шутку: память о том, каково ему было в шкуре гиганта, кричала, что можно быть мощнее и сильнее, ярче и острее воспринимать мир. Стоп, попросил он, все-таки в том состоянии было слишком много животного, а нужно быть человеком.

В подвал спустились трое: Ким с Пестелем и один бакумур, тоже вроде бы знакомый, может, даже Черак… Нет, спустились пятеро, потому что на носилках лежал еще кто-то, да и дверной проем, освещенный, как прожектором, солнечным отражением, перекрыла… приглядевшись, Ростик понял, что это Лада. Она стояла, отчетливо ощущая атмосферу страха, которую ночью так явственно чувствовал Ростик. Она тоже немного боялась, вот только никуда, как Баяпошка, убегать не собиралась.

Рост подошел к носилкам, которые действительно волокли Черак с Микралом, его появление почему-то заставило Кима вздрогнуть. Пестель выглядел поспокойнее, его захлестывали волны любопытства, ему было не до боязни. Он и откинул одеяло… под которым оказалась Ева.

Она изменилась за те месяцы, что Ростик ее не видел, стала еще кошмарнее. Она просто лежала, почти как ребенок, а может, как умирающий ребенок. Пробовала поджать ноги к подбородку, но даже этого от слабости сделать не могла. Ростик присел, погладил ее все такие же, как в прошлом, великолепной красоты волосы – густые, длинные, небывалой рыжей расцветки. Они струились, словно в них сохранялась своя, не зависящая от тела жизнь. Где-то такое Ростик уже читал, когда еще интересовался романами.

– Ев, – позвал он, – остальное тебе придется сделать самой.

Оказывается, она смотрела на него в упор, но может быть, не видела, не хотела видеть. Она действительно умирала.

– Что? – ее запекшиеся губы даже это слово произнесли с трудом. Потом она решила поиграть в мужество, попробовала улыбнуться.

– Ты должна, – тон Ростика не понравился ему самому. Но у него не было выхода. – Подтащись к этой штуке, – он махнул в сторону птерозавра, – и заберись в него.

Она не понимала. Птерозавр вдруг тоже ожил, потряс почти просохшими, но все равно не очень чистыми крыльями, покрутил головой, снова увидел уже основательно протухший молдвун, неуклюже скакнул вперед, зарылся в него пастью, пытаясь теперь его не просто втягивать, а жевать. Или грызть.

– Ты должна, – попросил Ростик, отчетливо представляя, что ей сейчас предстояло. И сомневаясь, сумеет ли она.

Ева снова попробовала улыбнуться, подняла руку, сухую и горячечную, потрогала Ростика, и вдруг оперлась на него, он ее поддержал. Потом почти поднял, он и не думал, что сумеет это – ведь ослабел больше, чем от голода, и больно ему стало от этого усилия, а все равно поднялся. Она тоже уперлась одной ногой в пол и привстала.

Вторая нога пахла у нее ужасно. И болталась в штанине обычного, только чуть меньше мужского размера, офицерского галифе, которое в этом месте почти задубело от смеси сукровицы и гноя. Она спросила слабым голоском, едва прозвучавшим даже в гулком подвале:

– Вздумал старой подружкой накормить новую?

Они потащились к птерозавру, и Ким с Пестелем догадались – остались сзади. Ростик волок Еву, она пыталась ему помочь, но и вторая нога у нее почти не работала. Они доперлись до бока животины, которая вдруг перестала есть, и неловким, немного собачьим движением придвинулась к ним. Тогда Ростик стал Еву раздевать, усадив ее на пол из литого камня.

– Зачем? На что-то надеешься?.. – Ева обмякла, только и могла, что так вот нелепо шутить.

Рост сделал свое дело, еще раз посмотрел на культю, которая распухла, стала багрово-черной, причем эта чернота заливала уже весь низ живота Евы. Потом, поднатужившись, поднял ее и направил к «горбу» птерозавра, неожиданно даже для него, возникшему между крыльями, сразу за тем местом, где шея зверя переходила в махательные мускулы.

– Ползи, – попросил он. – Только ползи.

Ева ничего не понимала, ей было даже не очень страшно, она уже перестала обращать внимание на страх. Она подтянулась на руках, все-таки руки у нее были очень сильные, перехватила наросты над крыльями, Рост толкнул ее в ногу, она чуть зашипела от боли, но сделала еще одно движение… И вдруг ввертелась в тело птерозавра.

Это выглядело как обман зрения. Вот человек, пусть грязный от пота, боли и непрекращающегося гниения, вот зверь, которого и представить себе даже во сне невозможно… И вдруг оба совместились, и человек стал исчезать, уходить в тело птерозавра, растворяться в нем. Потом нарост стал больше и вдруг разом пропал. Ростик шагнул назад, но почему-то оступился и покатился по полу. Ким с Ладой тут же подхватили его, помогли подняться.

Втроем они уже отпрянули подальше, а огромная крылатая зверюга вдруг встряхнулась, словно курица под дождем, раскрылась, расправила крылья и вытянула шею. Ее чудовищная голова медленно повернулась к людям, потом в сторону Гулливера, который сидел на своих шкурах, потом она затопала, приволакивая крылья и почему-то хромая, к выходу из подвала.

Они пропустили птерозавра вперед, да у них и не было другой возможности. Эта зверюга сбивала на ходу все, что попадалось, даже пару зеркал опрокинула. Нужно впредь ставить их по-другому, подумал Ростик, а может, это Пестель высказался.

Во дворе птерозавр снова осмотрелся, поднял голову к солнцу, заорал, громко и неожиданно. И вдруг побежал. Все еще прихрамывая, но определенно набирая скорость. Куда, он же разобьется, подумал Ростик, не отрываясь от диковинного зрелища и в то же время отчего-то понимая, что за всем, что тут происходило, каким-то своим, внутренним зрением следит Гулливер. Зверь распахнул крылья, ударил ими… До противоположной стены заводы было едва ли больше сотни шагов, он определенно не мог взлететь на такой короткой дистанции… И все-таки взлетел.

Мягко, как показалось Росту, почти на месте вздернулся в воздух и сразу оказался так высоко, что перемахнул через забор, который ему мешал. Рост ощутил удар воздухом, обдавшим ему лицо, мокрое от пота. Только всплеск этот был дружественным, и конечно, это было дуновение надежды.

– Плохо она летает, – высказалась Лада.

– Она великолепна, – пробормотал Ростик, но его никто не услышал.

А птерозавр прошел над заводом, уже на высоте доброй сотни метров, мягко изогнув голову, рассматривая собравшихся внизу людей. А потом чуть не на месте развернулся и улетел на восток.

– Ева все еще стесняется своей… ущербности, – извинился за старую сослуживицу Ким.

– Научится, – раздался голос. Ростик повернулся, это была Баяпошка. Она не спускалась в подвал, рассматривала все откуда-то из безопасного места, лишь теперь подошла.

– Что теперь? – спросила Лада.

– Нужно ждать, – сказал Ростик и даже улыбнулся. Теперь он не боялся, у него получилось, он был в этом уверен.

Но радовался он зря. Два последующих дня его лихорадило, словно он чем-то заразился от Евы, и пришлось проваляться в кровати. Лишь к концу второго дня он выполз на стену завода и попытался понять, что делает в теле птерозавра Ева. Определить это, как он ни старался, не удалось. Зато удалось рассмотреть Лагерь пурпурных, который показался ему безлюдным, обветшалым, даже полуразрушенным. Когда он увел оттуда самых активных и потому опасных губисков, что-то с этим почти городом произошло, плохое и необратимое. Вот теперь новую проблему сыскал на свою шею, размышлял Рост, но не слишком долго, потому что скоро выключилось солнце.

Потом, когда он уже пришел в себя после всех мук, связанных с рождением птерозавра, пришлось снова ждать. И лишь под утро пятого дня он понял, что теперь, возможно, осталось недолго. Ростик выбрался с территории завода, едва солнышко стало прожаривать воздух. Даже забыл позавтракать, но решил, раз так получилось, сходить к ручью и напиться воды. Идти пришлось далеко, потому что вода у самого завода была мутной и отдавала чем-то железистым, пить такую воду не хотелось, Ростик даже удивился, как он хлебал эту жижу с Гулливером.

Завод с той точки, куда он пришел, виделся стоящим на округлом холме, одном из тех, что служили подошвой Олимпа. Осмотревшись, Рост проверил пистолет пурпурных на поясе. Тут уже вполне можно было нарваться на стаю обнаглевших гиеномедведей, а то и стать добычей каких-нибудь разведчиков из диких бакумуров. Они в последнее время, как он слышал, представляли немалую проблему даже для подвозчиков торфа в Боловск.

Он все-таки напился выше по склону, пользуясь случаем, как следует поплескался в воде, потом оделся и сел на пригорок, ожидая неизвестно чего. И дождался.

Над ним снова, резко и непривычно громко раздался крик, на этот раз уже не испуганный, напряженный, а ликующий, полный счастья и незлой, дружественной силы. Он поднял голову, закрыв глаза рукой, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Нет, это было невозможно. Ева очень умело обманула его, зайдя в самый слепящий круг, который образовывало Солнце в зените. А потом по земле промчалась тень, и вдруг прямо в ручей плюхнулась огромная туша птерозавра. Зверь стал гораздо больше размерами и тут же принялся всасывать воду неуклюжей пастью… Как Ростику уже довелось видеть в ночь его рождения.

Мешок между крыльями раскрылся, и появилась Ева, словно бы из ниоткуда. Вот ведь, снова – не было ее, и вдруг она уже есть. Она попробовала на руках проползти по шее гигантского ящера с крыльями. Тот повернулся, глянул огромными, внушающими ужас глазами, но, видимо, теперь между ним и его наездницей существовало полное взаимопонимание. Потому что голова снова отвернулась, так и не сожрав слабого, увечного человечка, снова зарылась в воду, может быть, выискивая там вкусных рыб.

Рост подхватил Еву, стоя по пояс в воде, не обращая внимания на то, как холодные струи едва не сбивают его с ног. Она упала на него, как спелое яблоко, подержалась за шею, жарко усмехнувшись, как в любовной игре.

– Рост, нога заживает… – Она поцеловала его от полноты чувств. – И я чувствую, что может отрасти новая. Представляешь?

– И впрямь, так будет лучше, – Рост доволок ее до берега, посадил, голенькую, словно новорожденную, на чистый валун.

Ева растерла коленку, которая на сей раз выглядела совершенно здоровой, даже аппетитной, и рассмеялась, тряхнув головой. Только тогда Рост заметил, что у нее больше не было ее замечательной гривы. Она поймала его взгляд, провела по совершенно круглой голове.

– Ерунда, – определила она. – Это там, – она посмотрела вверх, прищурившись от солнечного света, – только мешает.

– Ты меня не путай, – попросил Ростик, – ты скажи, как эта штука…

– Эта штука, – Ева теперь ласково, почти влюбленно вглядывалась в птерозавра, который плескался в воде, растопыривая крылья и размахивая ими так, что воздух мял близкий к берегу ковыль, – умеет и не такое. Она… вообще – гениальная!

– Так это женщина? – спросил для верности Ростик, рассматривая резвящегося зверя.

– А как бы иначе я нашла с ней общий язык?

– Мы решили, что гиганты не имеют пола.

– Это неважно, – Ева тряхнула головой, словно ее великолепные волосы все еще были при ней. – Ты тогда сказал осенью, чтобы я ждала, вот теперь дождалась. Ты понимаешь? – Она потянулась к нему. – Понимаешь?!

Рост не ответил. После того как он побывал в теле Гулливера, что-то не позволило ему ответить. Он повернулся к тому месту, чуть восточнее Олимпа, где находился Перевал. Оттуда, еще почти невидимый на фоне дальней горной гряды, показался крейсер. Он шел низко, опустив нос, неуверенно рыская по курсу, словно пилот на нем был ранен или его вели двое вместо четырех летчиков.

Он отбрасывал на холмы неестественно четкую тень, и по этой тени можно было сказать, что скорость у боевой машины была не намного больше, чем у бегущего бегимлеси. Он тащился из последних сил, направляясь к заводу. Ева прикрыла лицо ладонью, тоже вгляделась.

– Что это? – Она помолчала и сама себе подсказала: – Что-то скверное, да?

Рост вытащил из подсумка ракету и пальнул ею в воздух. Чтобы на заводе ее увидели и прислали антиграв, потому что до завода быстро дотащить Еву он не мог. А ему уже полагалось быть там, он знал это наверняка.

Глава 9

Гулливер вел себя, как мальчишка. Иногда начинал плескаться в мелких для его роста, похожих на лужицы, водоемах, хотя если бы Гринев вздумал выбраться из него и опробовать эти прудики, ему наверняка пришлось бы плавать. А иногда гигант принимался гоняться за странными антилопами, с широкими, как у всех болотных обитателей, копытами, способными и твердо на земле стоять, и, растопырившись, как перепончатая лапа, не проваливаться в топкую грязь Водного мира. Антилоп этих, кстати сказать, Гулливер не очень любил кушать, съедал только круп и иногда потроха – печень, сердце и легкие, но это он так деликатесничал.

Росту стоило труда потребовать от него, чтобы он не убивал живность для забавы, не для еды, и чтобы он не трогал самок с детенышами. Гулливер этого не понимал, хотя тут, в необозримых пространствах, залитых самыми животворными болотцами и прудиками, да еще весной, да еще когда можно было и воду пить, словно кисель, с самой разнообразной молодью, голодать ему уж точно не приходилось.

Хотя нет, Ростик чувствовал его голод, но некая степень голодания для этого огромного тела была постоянной, необходимой, и потому с этим можно было не считаться. К тому же он попросту решил, что у Гулливера были какие-то нелады с ощущением насыщения, он мог съесть раза в два больше, чем ему бы полагалось, а этого следовало избегать. Гигант сердился, толчками в тонкое сознание Ростика посылая сигналы неудовольствия. Но почему следовало остерегаться этой сытости, Рост и сам не понимал, поэтому между ними, если честно, не все протекало гладко.

И все равно гигант его слушался, пробегал в день более сотни километров и при этом иногда даже шел вперед, на юг, когда Рост проваливался в необходимый ему сон.

За свои подвиги гигант требовал поощрения, поэтому Ростик старательно учился радоваться, когда он грыз, допустим, ту же антилопу или ловил небольших крокодильчиков, у которых оказались удивительно вкусные хвосты, или нацеживал в пасти рыбную молодь сквозь зубы, словно кит. Правда, и Гулливер не слишком оскорблял вкусовые ощущения Роста, например, когда он грыз крокодильчиков, во рту у человека явственно наблюдался вкус жареной трески, с ее тонким ароматом рыбьего жирка, а когда они питались травой, то возникало ощущение свежежареной картошки.

Они шли через Водный мир, через те самые топи, в которые ни один человек не решился бы сунуться, в которых даже хорошо снаряженный путешественник погиб бы, вероятно, за несколько суток. Потому что между торфяными полями и вздымающимися порой островами, а иногда и под ними, находились необъятные, иногда очень глубокие по полдневным меркам полости с темной водой, в которые запросто можно было угодить.

Только необыкновенное чутье Гулливера, его умение ориентироваться в любых обстоятельствах позволяли не проваливаться в бездонную трясину и пробираться даже там, где, как Росту казалось, продвигаться вперед было немыслимо. Должно быть, потому, что гигант каким-то образом сам, без помощи Роста, научился, распластавшись, переползать через опасные участки. Сначала-то Рост трепетал в полном смысле от этих его выходок, но потом привык. Тем более что Гулливер ни разу не ошибся. Его координация, присутствие духа и постоянно испытываемое удовольствие от всего, что их окружало, не раз выручали и позволяли уверенно продвигаться на юг.

Иногда, отвлекаясь от ощущений Гулливера, едва ли не с трудом, словно это происходило с ним давным-давно, а не считаные дни назад, Ростик вспоминал, как на Алюминиевый завод прилетел Израилев. Он тогда принес действительно нерадостные известия.

Два десятка крейсеров, которые Боловск выслал для защиты корабля, стоящего, как в ловушке, в горном озере, потерпели от пауков, в общем-то, поражение.

Как они ни бомбили скопление лодок и плотов комши, как ни пробовали огнем сверху перебить восьминогих чудовищ, ничего у них не вышло. Хотя цех взрывчатки, устроенный на заводе, работал круглосуточно, и крейсерство вымотало уже все экипажи, даже те, которые были составлены почти целиком из пурпурных. Пауков было слишком много, и они оказались очень живучими. К тому же они выработали отличную тактику при налетах черных крейсеров, не совсем точно, но вполне эффективно используя массированный огонь из своих ружей по антигравитационным блинам, что позволяло им не только отгонять боевые машины человечества, но и привело уже к гибели двух треугольников. А еще три оказались в таком плачевном виде, что их для ремонта никто не решался даже в Боловск перегонять.

Поэтому, подумав с Евой на пару, Рост и забрался в Гулливера, который ему заметно обрадовался, и отправился через весь континент на помощь кораблю, как и Ева, вечером того же дня, когда они получили это известие, улетела в своем птерозавре предположительно в том же направлении. Первые дни своего похода Ростик пытался ее выискать, но потом отказался от желания непременно увидеть ее, реющую в поднебесье. Все равно у него ничего из этого не выходило, а переход по болотам требовал постоянного внимания и собранности.

Путь Ростик выбрал немного наискось, не к реке, которая пробила свой проход в южной горной гряде, а в обход, сильно забирая к западу, к лесу южных дваров, где он когда-то разведывал с Ладой дорогу для каравана пурпурных. Почему-то этот путь казался ему более безопасным, и еще он надеялся разобраться в особенностях тех мест, например, в разворачивании пространства.

Но с этой загадкой он не справился, потому что даже с изощренным и высокоточным чутьем Гулливера никаких ненормальностей не обнаружил, зато, когда вышел на плато у подножия южных гор, они славно попировали. Пищи, с точки зрения гиганта, тут было едва ли не больше, чем в Водном мире, и хотя она отличалась большей прытью, Гулливера это только позабавило. Загоняя очередное стадо зверей, смахивающих на южноамериканских бизонов, он на бегу выбирал самых аппетитных, и лишь потом на рывке догонял этих явно не медлительных тварей.

В общем, это было странное путешествие. Гигант был и носителем хрупкого человечка, и его подчиненным, и его воспитателем, включив его в себя таким образом, что даже во сне Ростик не слишком-то понимал, где его чувства и мысли перетекают в ощущения и впечатления того сгустка энергии и силы, каким был Гулливер. Иногда ему, чтобы окончательно не заблудиться в этих дебрях, приходилось даже вспоминать что-то сугубо человеческое, например, таблицу перевода двадцатичетырехчасовой шкалы времени в двадцатичасовую, некогда предложенную Перегудой для Полдневья. Ту самую таблицу, которую он пытался выучить уже много лет и с которой у него случались самые дикие ошибки и просчеты.

На плато, которое предшествовало озеру, он повстречал наконец Еву в птерозавре. Она объявилась ночью, каким-то чудом разглядев, как Гулливер уютно сидит на верхушке холма, заросшего сухим кустарником. Она спикировала и заорала, да так, что даже ее прежние «заводские» вопли показались мирными и мелодичными.

Рост проснулся сразу, Гулливер, изрядно насытившийся предыдущим вечером, поднялся лишь после того, как человек заставил его принять вертикальное положение. А Рост уже подстраивался к его умению видеть в темноте. И тут случилась совсем уж невероятная вещь, Ева без малейшего труда заговорила с ним, причем не образами или ощущениями, как Рост привык общаться с Гулливером, а словами, которые можно было даже записать.

– Почему так долго? Вы шли недели две, если правильно посчитать.

– Мы не долго, мы спешили.

Ева подлетела ближе, и в сознании Роста снова прозвучало:

– Я тут сражаюсь, как ведьма, а помощи… – Дальше шло что-то неразборчивое, возможно, прекрасная дева ругалась.

Рост направил Гулливера к озеру, которое сильно пахло водой, хотя еще находилось в сотне километров, примерно в двух третях суточного перехода. Попутно он пробовал было раздумывать над их возможностью переговариваться, и при этом возникали самые неожиданные догадки. В любом случае решать эту задачку требовалось не на ходу.

– Докладывай, – потребовал Ростик.

– Их много. И я думаю… – дальше снова было не вполне ясно.

Но ее предложение Рост понял – она хотела, чтобы он вышел на край плато, но не спускался к озеру, потому что там его определенно бы встретили комши. И еще, там она собиралась ему что-то показать. Немного не к месту Ростик спросил:

– Ты чего такая раздраженная?

– А ты тугодум, оказывается… – Опять что-то невнятное. – Я тебя уже неделю вызываю.

На этом связь между ними оборвалась. Вернее, ее речь уплыла, как в радио уходит нужная волна… Лишь в конце поступил какой-то резковатый сигнал.

Рост принялся его анализировать, мобилизовав все те приемы, которым его научили аймихо и которым научился в плену у чегетазуров. И вдруг понял, что набрел на два слова, которые, несомненно, прозвучали в этом уплывающем сигнале… Что-то вроде – «кислородная жизнь».

Разумеется, там было что-то еще, трудное для понимания, нечеловеческое, не свойственное его разуму. Ладно, решил он для себя, запомним хотя бы это, потом можно будет поинтересоваться у Пестеля, что бы это значило.

Когда до озера осталось километров тридцать, он побежал, а потом, когда уже мог осматривать с высоты нагорья все плато с озером, пригнулся, отдышался и скользнул между высокими, похожими на гигантские грибы, каменными столбами. Тут он удобненько залег, ожидая… Хотя ему и самому было непонятно, чего он ждал. Над ним в темном небе снова появилась Ева с птерозавром.

– Охотился на медуз?

И как она поняла, что он из любопытства сделал изрядный крюк? Но честность требовала признать, что медуз он не встретил.

– Пока не на них, просто местную живность ловил.

Внезапно она спросила:

– Ты все хорошо видишь?

А Рост и не успел ответить, как она вдруг… Она почти сложила крылья, вернее, придала им стреловидную форму, как у реактивного истребителя, и понеслась вниз, едва ли не отвесно. У самой земли, чтобы погасить скорость, она их все-таки раскинула, но все равно удар ее обо что-то прозвучал сильно. Даже не прислушиваясь, Рост различил в сыром воздухе тугой хлопок и скрежет… Она уже тяжело поднималась, вознося добычу. Это оказался паук, которого Ева держала за панцирь. Комши пытался вырваться, но анатомическое строение ног не позволяло ему достать птерозавра.

Поднялась она не слишком высоко, всего-то метров на сорок-шестьдесят, а потом, выйдя на какую-то плавную дугу, выпустила его. Он пролетел эти несколько десятков метров так быстро, что не успел даже перевернуться на спину… И лишь тогда, скорее общим ощущением Гулливера, чем сознанием, Ростик понял, что комши хотел этого, чтобы вынести и направить вверх ружье, которое удерживал в нижних, подбрюшных лапах, и все-таки выстрелить в летуна, вылетевшего из тьмы. Но не успел.

Удар о камни показался даже более громким, чем скрежет когтей птерозавра о его панцирь во время Евиной атаки. И все… Каждому было понятно, что с этим восьминогим все кончено. Это разбудило других пауков. Снизу в воздух ударило несколько показавшихся очень яркими световых линий, но ни одна из них даже близко не прошла около птерозавра. Ева уже благоразумно сменила направление полета по старинной, еще на Земле опробованной тактике противозенитного уклонения.

– Потрясающе, – прокомментировал Ростик.

– Ты здоровый, – не совсем понятно согласилась Ева, хотя и с очевидным удовольствием, – но я все-таки изящнее.

Она была занята своей работой, ее не тянуло на разговоры. Она прошла круг, другой, снова пике… Скрежет при ударе и захвате, трудный подъем, падение паука, хрясь… И снова выстрелы с земли, теперь даже более многочисленные, но все равно вслепую и безрезультатно. Теперь она, немного задыхаясь, как показалось Ростику, высказалась более пространно:

– Сначала я не знала, что они пробуют стрелять, пока падают. И получила два заряда… По крыльям пришлось, поэтому мне нелегко. Ожоги еще не зажили.

– А днем пробовала?

– Днем тяжелее… Но смотри дальше.

Она спикировала еще раз пять, не промахнувшись мимо выбранной цели и не подставившись ни разу. Она работала, как часы, хотя почему-то при этом и уходила чуть южнее, так что Ростику даже с суперзрением Гулливера уже трудно было за ней следить.

И вдруг ее поймали. Получилось это как-то странно, видимо, разброс выстрелов, показавшийся Ростику вначале беспорядочным и нелепым, все-таки имел какой-то смысл. Ева не успела даже спикировать, только прицелилась, как вдруг снизу ей навстречу поднялся целый веер огня, и он был прицельным, он накрыл ее… Ну, почти накрыл. Она резко ушла к земле, взвинтив скорость, уже не пробуя парить, а удирая во всю силу своих крыльев.

Ростик присмотрелся, впервые осознавая, что даже способности гиганта имеют некий предел. И спустя некоторое время увидел… Пауки стояли странной пирамидкой, некоторые из них даже взобрались на спины своих соседей, и может быть, не в два, а в три этажа. Верхние имели оружие, их как-то поддерживали нижние, таким образом, чтобы пушки, которые комши были не способны направлять вверх, как Ростик помнил по прошлым войнам, теперь были выставлены именно вверх и выискивали атакующего их птерозавра. И в этой куче их было много, более сотни, по самым скромным подсчетам.

– Теперь бы долбануть их бомбой, – мечтательно проговорил Ростик.

– Правильно понимаешь, – рассудительно ответила Ева. – А то эти крейсера чуть не за одиночками охотятся.

– Живая крепость, стреляющая при том, – раздумывал вслух Рост, – тут даже Гулливер ничего не сможет.

– Ты и не суйся, – отрезала Ева. – Каким бы ты ни был шустрым и ловким, они тебя нашинкуют… Даже для аглоров слишком опасно.

– Сколько ты их долбаешь за ночь?

– Я и днем атакую одиночек… Но таких стало мало. Они, похоже, теперь пасутся группами. И в каждой команде есть пять-семь стволов.

– И все-таки, сколько?

– За ночь, когда у них активность падает, я до сотни раскалываю… – Она помолчала, причем Ростик почти физически ощущал это молчание, как давление в ушной перепонке. – Если бы нас было с десяток, мы бы их отбросили.

Рост подумал, и потом, как у него не раз случалось, неожиданно для себя произнес:

– Десятка не будет. Но пяток птерозавров с поддержкой крейсеров… Я тебе обещаю.

– Твоими бы устами… – вздохнула Ева. – Кстати, меня на корабль не пускают. То ли не понимают, что это я, то ли… глупые там все. Палят почище, чем комши.

– Придется мне на корабль пробраться, – решил Ростик, – и сообщить им, что ты – это ты.

– Сумеешь ли? Пауки почти все озеро окружили, со всех сторон атаковать корабль решили.

– Тогда ты и выищи место, где я смогу в воду войти.

– А ты плыть сумеешь, туша несуразная?

Рост уже настолько доверял Гулливеру после похода через Водный мир, что не сомневался в ответе ни на мгновение.

– Может, только под водой будет трудно, он потребляет столько кислорода, что быстро задыхается. – И вдруг понял, что говорят они не просто так, а при свидетелях. – Ты с Гулливером осторожнее, вдруг он обидчивым окажется?

– А меня птерозавром обзывать можно?

– Так ты и есть… Впрочем, извини.

– То-то. Слушай, Гринев, мы в общих чертах здравую тактику против них выработали. Теперь тебе нужно скоординировать усилия, и… Пригнать сюда побольше таких красоток, как я.

Ростик подумал. Посчитал время, получалось, что пробираться на корабль лучше все-таки не сегодня, потому что уже скоро должно было включиться солнце, но и эту ночь можно было использовать с толком, заняв наиболее удобное для заплыва место.

– Так где, говоришь, они берег не контролируют?

– С того места, где ты находишься, на юг. Километров пятьдесят прошагать, не больше.

Он вдруг засомневался:

– А до корабля мне сколько плыть?

Все-таки Ева была черствой, как сухарь. Особенно если дело касалось Ростика, или она таким образом что-то вымещала на нем свое, женское?

– Доплывешь как-нибудь. Раз уж тут оказался.

Ростик с Гулливером отползли назад и пустились на юг, оставляя озеро слева, но и принюхиваясь к нему, чтобы не сбиться и не слишком от берега отрываться. Почему-то даже с такой совершенной системой ориентирования, какой обладал гигант, такая опасность существовала. К тому же Ростику не хотелось, чтобы пауки знали о его прибытии и организовали на него охоту.

Еву он потерял из виду очень скоро, ее закрыла гряда холмов, или он просто отпраздновал труса, слишком отвалился от озера и не мог ее заметить, даже со всем великоплепным ночным зрением гиганта. Поэтому он позвал, мало надеясь на успех:

– Ева, ты еще тут?

– Хорошо идешь, я за тобой присматриваю, – долетел, словно бы издалека, ее ответ. – Кстати, Рост, а почему ты сказал, что десятка летунов не будет? У нас столько пилотов…

– Умение пилотировать антигравы тут ни при чем. – Рост подумал над тем, что ей ответить, отчасти потому, что и сам хотел бы решить эту проблему, вернее, проговорить ее словами. – Тут требуется что-то иное. Вот и выходит, что много таких зверюг создавать бессмысленно, подходящих людей все равно не найдется.

– Почему? – Она все заметнее терялась в темной, необозримой дали где-то на западе. Или эти холмы, что мешали видеть озеро, создавали помеху и для их переговоров? – Кстати, аймихо не подойдут? Они такие штуки умеют, на какие мы с тобой вовек не решимся.

– Нет, аймихо что-то в этих существах чувствуют, чего им… не одолеть.

– Что именно?

– Не знаю, – серьезно и печально, словно этот ответ подтверждал, что он, как и Ева, относится к другому роду-племени, чем другие люди, чем даже аймихо с их недюжинными ментальными способностями, отозвался Ростик.

– Ты должен придумать, – вынесла вердикт Ева. – Со мной же у тебя получилось. Так что…

Да, вздохнул про себя Ростик, осознав, что на этот раз связь с Евой прервалась окончательно. Выдумать он должен, вот только что? И вообще, в этом новом для человечества положении, создавшемся при появлении гигантов, было столько непонятного, нового, столько немыслимого ранее, что любые его догадки и предложения, кажется, обречены были на неудачу.

Вот если бы он еще имел право на такую неудачу.

Глава 10

Случается, что и на войне сложная ситуация получает более простое и жизненное решение, чем представлялось ранее. Так вышло на этот раз.

Рост все еще спал, когда Гулливер, который на кого-то охотился или даже не охотился, а присматривался к местной травке и выборочно пробовал ее на вкус, послал ему изрядный толчок. Еще не слишком соображая со сна, вздумав почему-то, что это Ева не дает ему покоя, он пробудился, попробовал повертеть головой, разумеется, безрезультатно, и понял, что это не она.

Невдалеке от них с Гулливером, в воздухе, не очень грозно, даже немного опасливо, парил крейсер. Ростик осмотрел его, как ему показалось, заметил чье-то знакомое пилотское лицо за передним стеклом, и тогда указал рукой, чтобы черный треугольник шел за ним. И побежал, оглядываясь… Больше всего он опасался, чтобы крейсер не удрал, не понимая его поведения. Ведь ясно же было, еще по рассказу Евы, что из Боловска почему-то не сообразили прислать информацию на корабль, чтобы их с Евой не расстреливали, или решили, что Ростик и сам справится, раз уж отправился на юг.

Крейсер покрутился почти на месте, потом все-таки пошел за ним. Рост бежал и отчетливо ощущал, что комши, заинтересованные поведением этого крейсера, который по всем их представлениям должен был бы их атаковать, но вот почему-то не атакует, решили разведать обстановку. А это значило, что… следовало удрать от них подальше, чтобы они не представляли угрозу, чтобы не имели возможности быстро и результативно напасть, когда он из Гулливера выберется.

Поэтому пришлось пройти километров тридцать, что, к счастью, для крейсера было не расстоянием, да и Росту в Гулливере было не слишком сложно. В этот момент, впрочем, он больше думал не о том, как непросто стало бежать по довольно плотному кустарнику, а опасался пропустить момент, когда крейсер попробует повернуть назад.

Вдруг они выскочили на довольно обширную песчаную площадку. Это был один из тех языков пустыни, в которой обитали пауки и который вытянулся чрезмерно далеко на запад. И главное, песок этот был вылизан ветрами и дождями… до чистоты писчей бумаги. Чем Ростик немедленно и воспользовался.

Он стал ходить, пробуя, чтобы буквы не получались слишком кривые. Иногда он смотрел, как крейсер то с одной стороны, то с другой ходит над ним… Но, определенно, улетать он теперь не собирался. На букве «я», в конце слова «садиться», крейсер завис совсем над землей, затем довольно тяжко плюхнулся вниз, взвихрив несколько сот килограммов песка, как обычно бывало под действием антигравитационных блинов. А Ростик, еще раз окинув мысленным взором окружающее пространство, пробуя даже заглянуть за холмы, где могли находиться пауки, и не обнаружив ничего подозрительного, уложил Гулливера на песок и стал из него выбираться.

Почему-то на этот раз операция по освобождению проходила дольше и мучительней, чем прежде. Зато когда он все-таки выбрался и скатился с горячего бока гиганта, приходя в себя, оглушенный собственной неполноценностью по сравнению с ясностью и радостью пребывания внутри, и огляделся, стало ясно, что крейсер тоже находится неподалеку, ребята не улетели.

Рост посидел, потом поднялся и, пошатываясь, побрел к треугольнику. Он прошел уже почти треть расстояния, разделяющего гиганта и черный крейсер, как от него отвалился люк и на песок спустились… Сначала это был Изыльметьев, с огромной, почти дварского калибра пушкой в руках. За ним выступал Квадратный, вот его-то Ростик был особенно рад видеть.

Они встретились: ни Квадратный, ни Изыльметьев, лицо которого Ростик, вероятно, и видел на пилотском месте, не проявляли особых чувств. Оба оставались настороженными, даже казались слегка злыми.

– Привет, – сказал Рост и понял, что сейчас, после этого вот простого слова, может запросто осесть на песок, который проваливался под его босыми ступнями и мешал шагать.

– Ты… – Изыльметьев даже не спрашивал, он проверял, действительно ли Ростик говорит с ними.

– Ну да, это я, – сказал Рост и попробовал улыбнуться. – Из вот этой… зверюги, – он для уверенности оглянулся. Гулливер терпеливо лежал, но хотел снова получить себе какого-нибудь… пилота? – Если вы мне еще не верите, могу высказаться по-дварски – л-ру.

Изыльметьев наконец опустил ружье. Квадратный бросился вперед, подхватил Роста, как всегда, он лучше других читал состояние человека, которого видел. И действовал соответственно.

И все-таки он отдернулся, когда прикоснулся к Росту.

– Ты… Какой-то липкий.

Рост поднял голову, оказалось, что старшина кажется ему чрезмерно высоким. А раньше выглядел вроде бы нормальным, даже пониже Роста. Или у него что-то в голове сместилось?

– Квадратный, друг, давай-ка раздевайся, полезай в этого зверя… И попробуй найти с ним общий язык.

– Я не умею.

– Ты все поймешь, когда там очутишься. – Рост снова попробовал осмотреть холмы, которые могли скрывать тысячи пауков. – Иначе невозможно.

– Я не знаю…

– Ты, главное, действуй. А когда окажешься в нем, ничему не удивляйся.

После этого Рост попробовал оттереться от контактного вещества гиганта, обильно нанесенного на его кожу, песком. Из этого, конечно, мало что получилось, но это было и не важно. Тем более что он сумел все-таки как-то натянуть на свои телеса шмотки, которые нехотя, острожно, словно в этом был какой-то дурацкий подвох, скидывал с себя Квадратный.

Оттираясь пригоршнями холодного песка, Ростик отлично понимал, что пытается как-то внутренне убедить старшину не дрейфить, или… Нет, даже хуже, он пытался что-то такое сотворить с его сознанием, что позволило бы Гулливеру принять его. Это было трудно, очень трудно, но возможно. Тем более что представления о ясности мышления и ощущений в Ростике еще не выветрились, поэтому по части внушений он был сейчас не намного слабее небольшой группы аймихо.

Квадратный это тоже чувствовал, как-то затравленно озирался на Роста, но действовал, не медлил. Внутренне подчиняясь его внушению.

– Да что же тут все-таки происходит? – не выдержал Изыльметьев. Потом почему-то пожаловался: – Мы прямо глазам поверить не могли, когда увидели, что какая-то зверюга, явно из леса, вышагивает русскими буквами на песке слова – «я Гринев, садиться». Ты бы как-нибудь осторожнее… А то так и спятить недолго.

Звучало это так, словно им теперь и удивляться нечему, даже если, например, Ростик прямо перед ними начнет превращаться в комши.

Рост оделся, собрался с духом, подвел Квадратного к Гулливеру и зачем-то немного подсадил его. Старшина, кажется, видел, откуда выполз Ростик, поэтому пополз повыше, потом уложился, почти правильно, в мешок на спине гиганта, как всегда в таких случаях бывает, его тело немного размазалось, потом исчезло совсем и… Гулливер взрыкнул, еще не поднимаясь, потом все-таки поднялся и зарычал в бешенстве, словно от боли, выплескивая в мир свою ярость. Изыльметьев даже попятился от него, нацелив пушку ему в грудь.

Потом Гулливер вдруг сел на песок, повертел головой, почти осмысленно поднял руку и сделал странный жест, словно и приветствовал ребят, и прощался с ними. Снова легко поднялся на ноги, покрутил задом, потряс плечами и зашагал в сторону леса…

Рост, осознавая, какой от него теперь исходит запах, и стараясь не злиться оттого, что даже бакумуры по-человечьи зажимали свои не слишком человечьи, а плоские носы, принялся кое-что объяснять, пока Изыльметьев взлетал и на не очень большой высоте ходил над Гулливером с Квадратным. Завершил он, впрочем, так:

– Главная особенность этих зверей в том, что из них невозможно связаться с людьми, понимаешь? Между собой – возможно разговаривать на очень значительных расстояниях, а вот как общаться с человечеством – непонятно.

– Слушай, – быстро заговорил Изыльметьев, пользуясь моментом, пока Ростик не заговорил снова, – значит, та самая летучая тварь, которая охотилась на пауков, это… Бахметьева?

– Ладно, – Рост понимал, как тут, в отдалении от всех последних событий, непросто усвоить новые сведения, оценить новую ситуацию, поэтому он решил сделать иначе, – ты гони на корабль, потом вызывай всех пилотов, и я сделаю один всеобъемлющий, можно сказать, доклад. И отвечу на все вопросы.

Изыльметьеву это тоже показалось разумным, поэтому он вырулил в сторону корабля и двинулся на вполне приличной скорости. Он даже слегка торопился, хотя определенно раздумывал больше над тем, что только что увидел, а не над тем, как двигать рычагами.

Ростик как-то мигом успокоился и стал рассматривать лицо Серого Изыльметьева. Других пилотов, которые помогали ему управиться с крейсером, он тоже осмотрел, но мельком, что-то сейчас не включалось в нем, не позволяло тратить на это время и внимание. Тем более, что лица их показались ему знакомыми, но по-настоящему этих ребят он не знал.

А вот Серый выглядел не очень. На его коже, от лба и до шеи, и, как угадывалось, даже существенно ниже полетной куртки, остались рубцы, которые показались бы страшноватыми, если бы они не имели почти нормальный цвет. Левый его глаз изменил форму, веко и часть брови сползли вниз, при том, что угол губ поднялся, что в целом придавало ему выражение какой-то кривоватой ухмылки, и неприятной, и одновременно забавной.

Изыльметьев поймал оценивающий взгляд Ростика и кивнул:

– Страшен? – Помолчал. – Зато жив, чем не многие могут похвастать, побывав в медузе. – Снова о чем-то подумал, добавил: – Тебе спасибо.

– Ты вообще молодец, – с чувством сказал Рост. – По всему видно – оклемался от той атаки.

– Не очень-то, командир, – признался со вздохом пилот. – И теперь точно могу про себя сказать – до свадьбы это не заживет.

Он изменился и психологически, это Ростик чувствовал очень явственно, но разобраться было непросто. Вот так, с ходу, за это Рост не взялся бы, тем более что у него оказалось очень мало времени.

Менее часа прошло, как они уже садились на корабль. К ним тут же подбежал с десяток пурпурных, видимо, раннее возвращение крейсера навело их на мысль, что с экипажем что-то неладно, вот они и спешили на помощь. Рост порадовался про себя, как слаженно тут стали работать люди, губиски и бакумуры, а может, и викрамы, но очень долго наслаждаться этим чувством не пришлось.

Пришлось попросить комбинезон себе по росту, отдать команду на общий сбор всех крейсеров и отправиться в душ, который оказался неплох. Немного подогретая забортная вода озера пахла такой чистотой и здоровьем, что Рост проплескался гораздо дольше обычного, тем более что все равно следовало подождать, пока ему найдут какое-нибудь обмундирование. Не голым же на сбор всего офицерского состава появляться.

Сбор получился не слишком представительным, Росту хотелось бы увидеть всех, до последнего капрала пурпурных, но и три-четыре десятка пилотов, во главе с Катериничевым и Ией Просинечкой, и почти столько же губисков – тоже было неплохо. Вот тогда-то Рост, выйдя перед этим собранием, как ему показалось, довольно пространно рассказал, что и как произошло на Алюминиевом заводе. Потом предложил задавать вопросы. Но их оказалось не слишком много, ребятам требовалось какое-то время, чтобы переварить услышанное.

Вот объяснение новой тактики, которую они придумали вместе с Евой, нашло отклик. В целом ребята ее поняли сразу, вот только не очень-то обрадовались необходимости летать по ночам. Даже Катериничев проворчал:

– Майор Гринев, вы поймите, ночью с воздуха на земле почти ничего разобрать невозможно. А палить из ракет, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь, – значит подставляться под огонь. Нам же не из пушек их долбить, а бомбами, и выходить при этом на дистанцию метров трехсот или меньше… Трудно, черт побери.

Что-то в этом было еще, невысказанное, но понятное присутствующим. Рост посмотрел на Изыльметьева, тот нехотя пояснил:

– Мы уже три полных экипажа сменили, против их слитного огня у нас ничего нет. Да и крейсера уродуются от их пальбы.

– А может, все-таки стрелять всеми бортовыми пушками? – предложил кто-то. – Промахнуться ведь невозможно, они будут кучей стоять.

– Ракеты хорошо бы придумать, хотя бы с дальностью в километр, уже помощь охрененная, – высказался пилот, чем-то очень похожий на девчонку, даже волосы у него были зачесаны за уши.

– Так, – неожиданно и веско сказал вдруг Катериничев, – как я понимаю, это лишь общее соображение… майора Гринева. Детали придется, ребята, выяснять нам. Кому-то, у кого машины не на высоте, может, лучше и пушками, на расстоянии, но в целом, разумеется, бомбежки будут эффективнее.

Едва он вынес этот вердикт, как около него оказалась хмурая не по возрасту девушка, которая, наклонившись к уху главного тут офицера, что-то горячо стала излагать. Катериничев удивленно вскинул брови.

– Вот ведь как бывает, то ничегошеньки ничего, то вдруг – до фига. – Он посмотрел на Роста. – К нам кто-то подлетает, Гринев. Не знаешь, что бы это значило?

– Долетят, узнаем, – философски заметил Изыльметьев, и на том инструктаж закончился.

Прилетевший кораблик был из тех, с которого сняли верхнюю башенку с пушками. Но при этом он выглядел чуть более широким, чем обычно, из чего Ростик заключил, что котел в него вставили помощнее и, следовательно, скорость он способен развивать чуть ли не крейсерскую. И в посадке его на палубу корабля ему почудилось что-то знакомое, что-то очень уж лихое, словно бы вынырнувшее из прошлого. Поэтому он даже не удивился, когда из этого антиграва вышли Ким, Лада и… Он не ошибся, следом за ними, не очень твердо, опустив голову, может быть, оттого, что полет прошел для нее не слишком гладко, вышагивала Баяпошка.

Губиски уже принялись обихаживать антиграв, когда Ким доложил:

– Рост, мне приказали слетать сюда за тобой.

– Может, вы нам хоть что-нибудь расскажете из того, что происходит в городе? – ворчливо перебил его Катериничев. Может, ему стало обидно, что Ким проигнорировал его, фактического командира корабля и всего тут населения как людей, так и пурпурных.

– У меня приказ подхватить Гринева и сразу же назад, – отозвался непреклонный Ким.

– Может, вы хотя бы перекусите? – предложила Просинечка лукаво. – Заодно и расскажете.

– Перекусить можно, – отозвалась непривычно молчаливая Лада.

Ростик рассматривал всех ребят разом и чувствовал, что на настоящие новости здешним… орлам рассчитывать не приходится. Что-то там, на севере, произошло такое, о чем им не расскажут, но что потребовало присутствия его, Роста, и о чем распространяться не следовало.

Делать нечего, пошли в столовую, причем Лада, отдав приказ сменить загребного и заправить антиграв для скорого вылета, дипломатично отвлекла офицеров корабля и пилотов, которые к ним присоединились, повела впереди, рассказывая им что-то не слишком обязательное. Ким зашагал рядом с Ростом, причем с другой стороны к ним присоединилась Баяпошка.

Ким выглядел усталым и, что было еще большей редкостью, обескураженным. Но разговор он начал с другого:

– Чего он такой? – кивнув в спину Катериничеву.

– Им тут даже не сообщили, что мы с Евой и Гулливером сюда направляемся. Он решил, что о нем забыли, хотя по-прежнему думает, что самое главное творится именно тут, – пояснил Ростик.

– Главное… – Ким даже плечи опустил. – Главное вот что, Рост, когда ты ушел в этом своем… Гулливере, Зевс прекратил выдавать нам гигантов. Автоклава четыре уже отложил в подвале, но ни один почему-то не растет, только верхушки показались из литого камня.

– Может, рано еще? – Ростик подумал. – Что мы знаем о сроках, в какие он может создавать очередного гиганта? Или одновременное выхаживание сразу четырех… летунов требует большего перерыва?

– Откуда ты знаешь, что будут летуны? – спросил Ким, но таким тоном, что отвечать показалось необязательно.

– Дело не в сроках, – уронила Бояпошка, прерывая паузу. – Он не хочет отдавать этих зверей в неизвестные руки. Он, вероятно, способен работать только с тобой.

Тогда Ростик в нескольких словах объяснил им свою догадку о том, что для того, чтобы пилотировать гиганта любого происхождения и назначения, требуется какой-то особенный человек. Ким выслушал его хмуро.

– Час от часу не легче… Где же мы ему два-три десятка Гриневых отыщем?

Роста это немного удивило, но он спросил про другое:

– Кажется, ты еще что-то знаешь, но…

– Есть такое дело. – Ким вздохнул. – Зевс стал растворять корабли, которые стоят полуразобранными у Одессы. И теперь Казаринов боится, что он доберется до функциональных кораблей, которые он бережет пуще глаза. Он просил, даже заклинал тебя прибыть туда, чтобы ты как-нибудь остановил это… разрушение. Так он выразился.

– Этого нельзя допустить, нужно с Зевсом как-нибудь договориться, – добавила Баяпошка.

Но ее Ростик уже плохо услышал. В каком-то странном трансе, похожем на прорывы его обычного предвиденья и одновременно на отрешенное состояние, возникающее при медитации, он вдруг заявил:

– Зевс не только гигантов и птерозавров умеет делать. Он готовится сотворить что-то еще.

– Что? – Баяпошка подняла к Ростику голову, даже остановилась, опасаясь пропустить хотя бы мимолетное выражение его глаз.

– Из того, что он узнает, схрумкав корабли, он сделает… Возможно, он сделает Левиафана.

– Зачем? – не понял Ким.

Этого Ростик и сам не знал. Но он решил пофантазировать, поэтому высказался хотя и не слишком убедительно, но все-таки разумно:

– Мы же обещали викрамам, что отвоюем им шхеры у океанских. Вот, может, для этого.

– Господи, еще и эта война! – Ким сделался хмурым и недовольным, каким Ростик его почти никогда не видел. – Кстати, Рост, а где твой Гулливер?

Рост пояснил, как он запихнул в него Квадратного, попутно заметив, что именно реакция Гулливера на нового седока и подтверждает его мысль о том, что с людьми, подходящими для гигантов, будет трудно.

Неожиданно Баяпошка высказалась:

– Опять старшина как твой второй номер, Гринев, попал.

А Ростик подумал, отвернув от нее лицо, что женщины – они как эти вот самые гигантские монстры. Вроде бы все понятно, и в то же время – никогда не поймешь, что получится, особенно если с ними сживешься.

Глава 11

В обратный путь на Алюминиевый завод Рост совершенно неожиданно, пока с трудом жевал обычную человеческую пищу, решил взять с собой Изыльметьева. Почему он так решил, зачем это было нужно, объяснить не удалось. Но о своем решении объявил твердо. Баяпошка сразу вскинулась:

– Рост, не нужно со мной так.

Рост повздыхал, потом спросил Кима:

– А ты сможешь дотащить до Алюминиевого не только меня, но еще и Изыльметьева.

Ким покачал головой, и, кажется, не потому, что решил подыграть своему другу-командиру. Как всегда, он-то ел с таким аппетитом, что даже хмурая Лада чуть посмеивалась.

– Н’дма, лучше… если он останется.

– Его нельзя оставлять, – объяснил Ростик. – Что бы ты там, жуя, ни думал.

– Смотри, – Ким все-таки справился с очередной порцией и потому говорил почти понятно, – тебе решать, но тогда придется оставить Баяпошку.

– Видишь? – Ростик повернулся к ней. – Лодочка маленькая, пилоты вымотанные, да и лететь нам желательно быстро. Так что – не получается.

– Да что мне тут делать?

И тогда Ростик, хотя отлично знал, что из этого ничего не получится, объявил:

– Попробуй координировать с корабля действия крейсеров и Квадратного с Евой или хотя бы установи с ним связь. – Он подумал. – Полагаю, им без тебя не справиться.

– Он и с ней не справится, – жестковато вмешалась Лада. – С Гулливером, если на то пошло, никто, кроме тебя, не справится.

– Попытаться нужно, – сказал Ростик. – Если мы выработаем какую-нибудь схему, когда гигантом управляет не один человек, а несколько… Это все существенно упростит.

Больше Бояпошка не съела ни кусочка, просидела оставшееся время опустив голову, хотя Рост определенно видел, что есть ей хочется, что она голодна и лучше бы ей все-таки напитаться всякими калориями как следует.

Вылетели после обеда действительно быстро. Или после позднего завтрака – Рост так и не сумел правильно сориентироваться во времени, но сейчас это его меньше всего заботило. В полете Лада на время пустила за рычаги Изыльметьева, который, в свою очередь, оказался не на высоте – так раскачал лодку, что Ким на него даже шипеть принялся.

– Я такими легковушками давно не правил, – чуть обиженно пояснил боевой пилот крейсера Изыльметьев. – У меня к таким вот… руки не заточены.

– Ты должен уметь все, – продолжал шипеть Ким.

А вот это неправильно, почему-то подумал Ростик, который сзади, из трюма отлично слышал всю перепалку. Почему он так решил, что должно было с Изыльметьевым произойти, он еще не знал, но был уверен – этому парню очень не скоро придется снова набирать летную технику на маленьких лодочках.

Летели лихо, к вечеру, не снижаясь чрезмерно к болотной поверхности, пользуясь преимуществом высоты, прошли более тысячи километров. Такой темп не каждый из крейсеров мог выдержать. Ростик порадовался тому, что так ловко догадался о скоростных качествах этой машины. Лада, отдыхая перед ночным полетом, долго спала, а когда проснулась, рассмотрела Водный мир, проплывающий под ними, задумчиво спросила:

– Рост, и как ты тут выжил, когда на юг в Гулливере перся?

– Не перся, а шел, – буркнул Ростик, – причем с удовольствием. С кормежкой никаких проблем не было, ел что придется… Вернее, это Гулливер меня снабжал питанием, а он знаешь какой всеядный?

– Догадываюсь, – проворчала Лада. И вдруг обняла его за шею, прижала к своей голове, лоб в лоб, внимательно посмотрела в глаза. – А так-то, если даже вблизи рассматривать, то нормальным кажешься. Другой бы свихнулся.

Ростик ничего не ответил, только у него появилось подозрение, что Лада никогда не станет наездником гигантов, даже если захочет. С такими мыслями это было невозможно.

На Алюминиевый прилетели к полудню следующего дня, пробыв в воздухе больше суток. Да, безусловно, это был рекордный перелет. А если учесть, что ребята до этого летали за ним и на корабле практически не отдыхали, вообще получилось нечто немыслимое. Правда, обратно они летели в три пилота, с Изыльметьевым, но и этот мальчик в шрамах до этого полета не на печи лежал, тоже работал, может быть, не меньше, чем иные из пилотов Боловска, так что все равно все трое были молодцами. Ростик не сумел бы так работать на рычагах, при всей его выносливости он и четверти этого путешествия не продержался бы.

Когда он высказался по этому поводу Киму, который в течение всего этого времени был необыкновенно тих, сдержан и даже Росту не спешил выложить какие-нибудь сведения, которыми обычно был набит под завязку, в ответ он лишь брякнул:

– Зато ты можешь кое-что другое. – И все, на этом их разговоры почему-то закруглились.

Кстати, это оказалось правдой. Это стало понятно, едва Ростик спустился в подвал, где находились новые автоклавы Зевса.

Самый воздух тут был пропитан словно каким-то чужим и резким запахом, напряжением, причем очень высокого порядка. Это была удивительная смесь мыслей, надежд, ментальных ощупываний окружающего мира и даже, как Росту показалось, каких-то сложных эмоций. Что-то вроде разочарования, словно бы что-то очень ценное и дорогое вдруг не нашло никакого отклика, и теперь возникал вопрос, а не пожертвовать ли этим дорогим ради чего-то другого, более низменного и простого?

И Ростик, едва оказался в подвале, почувствовал, что его втягивает в это напряжение, он буквально провалился в вязкую, как трясина, медитацию… с кем-то на пару. Раньше он полагал, что источником такого вот ментального напряжения был Гулливер, но теперь этот гигант находился где-то далеко на юге, и сидел в нем Квадратный, что было одновременно и плохо, и не слишком плохо. Плохо, потому что сержант не подходил Гулливеру, и теперь, по прошествии почти полутора суток с момента, когда Ростик заставил старшину стать наездником гиганта, ему стало это абсолютно ясно. Он даже удивлялся, как сразу об этом не догадался и, видимо, обрек на серьезные муки как одного, так и другого. И в то же время это было не слишком скверно, потому что Квадратный, с его великолепным ощущением своего тела, был отнюдь не самым плохим выбором, все могло выйти гораздо хуже.

Очнувшись от затяжного врабатывания в общую ситуацию, которая тут, в подвале, сложилась, Рост понял, что стоит уже глубокая ночь. Но кто-то умный, кажется, все-таки Лада, приказал паре бакумуров не спускать с него, Ростика, глаз, и сейчас это здорово пригодилось. Потому что, как частенько бывало, после такого вот глубокого… заплыва неизвестно куда Ростик знал гораздо больше, чем до него. Он тут же приказал одному из волосатиков сбегать за кем-нибудь, кто тут командует.

К нему через четверть часа явились Лада и Сонечка Пушкарева. Лада, еще спускаясь по лестнице, на весь подвал спросила:

– Рост, что случилось?

Ростик и сам не знал, что случилось, но примерно догадывался, что следует потребовать, и навстречу, так сказать, этому вопросу объявил:

– Вы – вот что. Где-нибудь неподалеку, лучше всего прямо тут, необходимо устроить что-то вроде тех автоклавов по производству молдвуна, которые…

– Понятно, – кивнула Лада, – но ведь в Лагере пурпурных этих автоклавов штук пять или шесть уже имеется.

А Ростик забыл об этом, и ведь сам всего-то несколько месяцев назад потребовал у начальства в Боловске, чтобы это стало возможным. Даже возникала мысль, что технологию выращивания гигантов Зевс каким-то образом подсмотрел или… срисовал именно с этой технологии пурпурных и человечества. А вот теперь… Нет, все-таки плохо он стал ориентироваться во всем, что выходило за рамки его прямых обязанностей.

– Здесь, на заводе, тоже желательно установить штук… несколько. Не знаю пока сколько именно, но нужно.

– Ты представляешь, какая это серьезная задача? – спросила Сонечка. – Ведь к ним необходимо подводить воду, еще придется устанавливать тут мельницу, чтобы мельчить сено, или что там вместо питания эта грибковая культура потребляет?

– Все понимаю, – Ростик от отчаяния, что ему не дают продолжать, а вздумали спорить, даже ладонью воздух рубанул. – Но нужно… Второе, уже сегодня, лучше прямо сейчас тут следует изготовить полати, вот в том, дальнем углу, и перевести сюда… – Он задумался. – Да, перевести Изыльметьева. Это раз.

– Тут, без тебя, уже обитали ребята, – отстраненно проговорила Лада. – Некоторые побаивались, а некоторые…

– Кто?

– Пестель тут дневал и ночевал, только позавчера укатил в Боловск, – доложила Сонечка.

– Что же вы не сказали?

– Ты же сразу… еще на подлете к заводу стал невменяемым, – пояснила Лада. – Даже того, что мы тебе с Кимом говорили, не слушал, о чем-то все время размышлял.

Рост покрутил головой, такие провалы его раздражали, но без них он не достигал бы необходимой концентрации для общения… с зерном Нуаколы, ставшим металлолабиринтом Зевсом. Хотя все равно было обидно, очень.

– Кто еще?

– Еще с Пестелем твой Ромка заседал тут как проклятый, – высказалась Сонечка. – И еще с ними из Боловска Пестель вытребовал Ромкиного друга, кажется, сына Раи Кошеваровой, по имени Витек.

– Так, давайте их всех сюда, – потребовал Рост. – Что-нибудь из этого да получится.

– Они здесь, на заводе своими делами… – начала было Сонечка, но вдруг замялась. – Тебе же докладывали, ты забыл, наверное.

И тогда Лада, отвернувшись от заводской командирши, куда-то вбок произнесла:

– С ними еще Фрема частенько оставался, все расспрашивал, как тут да что.

– Фрем?

И тогда Ростик вспомнил и понял, почему Лада отворачивалась от Сонечки, когда докладывала о таком обороте дела. Кажется, это понимание слишком явно отразилось на его физиономии, потому что Сонечка вдруг едва слышно попросила:

– Гринев, не отбирай у меня Фрему.

– Думаешь, ему всю жизнь удасться под твоим крылом просидеть? – Ростик и сам не очень-то знал, как ему вести этот разговор. – Думаю, он первый возмутится, если узнает… В общем, пока ничего необратимого не происходит. Поэтому приводите его тоже.

Скорее всего, чтобы избежать этой неприятной для всех троих темы, Лада вдруг высказалась:

– С водой будут проблемы. Местные насосы едва справляются, а если еще и те колбы сюда притащим, тогда…

Ростик, как будто переживания Сонечки придали ему второе дыхание, сказал:

– Знаешь, о воде можно не беспокоиться. Тут столько ручьев, что Зевс и сам о них позаботится. Аймихо в крайнем случае можно попросить, они же у Храма как-то перенаправили подземный поток, вот и тут было бы неплохо… повторить их прием.

Лада деловито покивала. А потом почти насильно увела Ростика спать наверх. Он устроился там очень удобно, в кровати, которую Лада собственноручно на его глазах застелила свежим бельем, но… проспал недолго. Всего-то пару часов, и задолго до рассвета, томимый какими-то мутными ощущениями, снова спустился в подвал.

Тут уже были сделаны полати, почему-то в два этажа, словно в казарме, и на некоторых лежали те самые шкуры, в которых когда-то спал Ростик, когда еще не понимал, насколько это важно – быть здесь, пока рождались Гулливер и птерозавр Евы. В стороне Ромка, Витек и Фрема ставили какие-то тумбочки, тоже почти казарменного вида, только повыше и отлитые из камня, в которых, как они объяснили, собирались хранить личные вещи и кое-какую еду. Все трое держались дружественно, нетрудно было понять, что они составили неплохую компанию и очень этим довольны, а еще – что все трое еще настолько молоды, что все время хотят есть. Особенно это сказывалось на Фреме, хотя он и стеснялся этого. Ростик решил, что Ромка пообвык за последние полгода, пока совершал с пурпурными переход через междулесье, и держал себя в руках, Витек вообще никогда не голодал, у него была более высокая избирательность к пище и связанный с этим запас сил, а вот довольно изнеженный Фрем, который все время жил при матери, никак не мог с этим справиться.

Мальчишкам Ростик не помогал, во-первых, это был тот случай, когда они его и просить не хотели о помощи, а во-вторых, неявная, внутренняя работа вдруг навалилась на него с ошеломляющей плотностью и во всей ее необыкновенной сложности. Поэтому, послонявшись между тюкающих топорами бакумуров, между ребятами, увлеченно и отстраненно от него занимающихся обустройством своего быта, он просто улегся на свое прежнее место, в шкуры, и, к удивлению всех пристутствующих, преспокойно уснул.

Проснулся он уже под вечер следующего дня и с удивлением обнаружил себя лежащим на свежесрубленных полатях, чуть в строне от мальчишек, которые увлеченно играли в шахматы. Тут же случилась и Сонечка, которая хмуро восседала на каком-то топчане. Она и завела разговор, когда поняла, что Ростик уже не спит.

– Я думаю, ты что-то с мальчиками делаешь, Гринев.

Рост умылся из алюминиевого тазика и принялся бриться, этим занятием он частенько пренебрегал последнее время, а борода росла, даже несмотря на то, что остальную растительность на голове Гулливер у него вывел, кажется, почти под корень.

– Я не с ними что-то делаю, Сонечка, а с… – он кивнул на автоклавы.

– А с ними-то что?

– Они почему-то были переведены в спящий режим, – он подумал. – Да, это можно так назвать. Понимаешь, – он порезался туповатой бритвой, которую одолжил у Ромки и которая оставляла желать лучшего, – почему-то вышло, что Зевс решил, что нам эти… которых он тут выращивает, не нужны. И заставил этот процесс утихнуть.

– Какой процесс? – Сонечка мало что понимала, но определенно старалась. – Ты поясни понятней.

– Не могу я понятней, я и сам многого не понимаю.

– Отец, – Ромка с ребятами уже стояли в паре шагов от них, и на лице у него было написано такое возбуждение, что Рост решил: помимо необходимости их присутствия тут, придется придумать и систему защиты, чтобы они не могли вот так запросто вмешиваться. – То есть, командир, значит, ты пытаешься их откупорить? И как это у тебя получается?

– Пока не очень, но я все равно должен. Думаю, через пару недель мы увидим результаты.

Потом он пошлялся по заводу, узнал, что Сонечка вполне хозяйственно выделила еще один небольшой подвальчик, где вздумала установить гигантские амфоры для молдвуна, которые Лада полетела выбивать в Одессу, к сожалению, с Изыльметьевым. Вот на это Ростик рассердился, приказал еще раз, довольно сердито, чтобы Изыльметьева не трогали, потому что он должен быть на заводе, и даже в том же подвале, где жили теперь он и ребята.

А дальше… Получилось, что он провалился в настоящую, очень длительную, а временами даже мучительную медитацию и едва соображал, что происходило вокруг. Ведь что-то же происходило, но он не очень понимал, что именно. Больше всего это напоминало тот период его рабства у бакумуров, когда он пребывал там со стертым сознанием. Он и был тут, физически и даже психически, или, вернее, его тело тут находилось, и в то же время его не было. Он словно бы спал все время, хотя, конечно, это было не сон и не могло быть сном.

Он очнулся, слабый, как новорожденный щенок, как-то под утро, и понял, что прошло уже очень много времени. Подвал здорово изменился, на стенах появились какие-то плотные занавеси, ребята спали где-то близко, но и на расстоянии. Рост полежал, а потом понял, что нужно подойти к автоклавам. Он отправился к ним, качаясь и придерживаясь за стойки кроватей, какие-то столы и стены, словно раненый. Но он успел.

Потому что из уже бывшего тут ранее автоклава появился еще один птерозавр, мощный, очень сильный и голодный. Он почти сразу же набросился на еду, которую Рост приказал принести двум бакумурам, которых Сонечка, кажется, отрядила дежурить тут постоянно. Ростик был в таком скверном состоянии, что не сумел даже членораздельно объясняться… Но все-таки приказал Изыльметьеву раздеваться и вползать в этого второго по счету птерозавра, хотя, как это у него получилось, он и сам не понял, кажется, с помощью Лады. Она оказалась поблизости, должно быть, и она спала тут же, в подвале.

После этого он снова выключился из мира, и снова надолго. На этот раз он так ослабел, что даже не стал просыпаться, когда начал вылупляться еще один такой же птерозавр, как и два предыдущих. Только он был чуть субтильнее и слабее, но намного более быстрый и энергичный. Ростик определенно чувствовал, что его тело устроено иначе, что он более вынослив и, пожалуй, даже умнее своих… сородичей.

Как-то так получилось, что Рост сумел определить, что в него должен забраться… Фрем. Птерозавр явно этому обрадовался и выбрался из подвала весело. Какой-то частью своего сознания Ростик проводил его в первый полет и даже немного последил, на расстоянии, словно к его глазам и затылку была прижата обволакивающая маска, в которой внутри гиганта можно было дышать, видеть, питаться и даже думать сообща с гигантом.

Потом… Вот что произошло потом, он уже и не пытался понимать. Он сломался, он стал просто каким-то растением, чем-то вживленным в то большое и очень продуктивное, что и порождало этих зверей. Он даже придумал в какой-то момент, что у него уже нет сознания, и это было очень интересное ощущение. Вот он был как бы сам собой, Ростом Гриневым, но при этом ни одна мысль не беспокоила его, ни одно внешнее ощущение не касалось его, он просто остановил свое пребывание в этом мире, и даже еду ему приходилось поставлять… как-то по-особенному.

Третий из этого нового помета птерозавр оказался слегка неудачным, Ростик так и не понял, почему у него сложилось такое впечатление. И с ним должно было выйти что-то, что он вообще не знал, как определить… Но зато Ростик постепенно стал возвращаться к жизни. У него, например, появились какие-то мысли, хотя он и не мог их не то что запомнить, но даже поверить в них.

И тем не менее он очнулся как-то уже по традиции, должно быть, среди ночи. В подвале было тихо, даже факелы не потрескивали. Рядом с ним спала… – он не мог поверить своим глазам, пребывая еще где-то там, где нет ни мыслей, ни ощущений, хотя определенно уже умел пользоваться глазами. – Итак, с ним рядышком спала Сонечка. В чем-то, похожем на ночнушку, с голой грудью и очень усталым, даже помятым лицом.

Рост протянул руку, коснулся ее щеки. Она тут же вскинулась.

– Ого, ты проснулся… Отвернись, я оденусь.

Он отвернул голову, разлепил губы. Как ни удивительно, они произнесли:

– Ты чего тут?

– Ты остывал очень, Гринев, прямо ледяной был. Вот Ладушка и придумала спать с тобой рядом, чтобы… Ты же чуть не умер. – Она уже оделась, стояла перед ним в своей форменной юбке, старого образца гимнастерке и перепоясанная. – А может, и умер, только мы почему-то снова видим тебя живым.

– Сколько… времени прошло?

– Сейчас уже конец июля, – она чуть улыбнулась, покраснела вдруг от каких-то своих мыслей, – друг сердечный. – Посерьезнела, стала даже печальной. – А Фрема, твой Ромка, Витек Грузинов и Изыльметьев улетели на юг. – Она села на топчан, на котором, как Ростик помнил, уже как-то раз сидела. Поежилась, потерла плечи, согреваясь. – Я просила тебя, чтобы ты четвертого птерозавра отдал мне, чтобы позволил мне на нем… обжиться, но ты выбрал все-таки своего Романа. Ну, ничего, с ними Изыльметьев, может, все еще и получится.

Следующий вопрос Ростик задал со страхом:

– Сонечка, еще автоклавы есть?

– Нет, как последний вылупился, так все и прекратилось. И знаешь, я думаю, хорошо, что прекратилось. А то бы ты точно не выволок… еще один выводок. – Она вгляделась в него, снова немного покраснев. – Я сначала, когда ты Фрему заложил в этого летуна, разозлилась на тебя, думала прибить, когда ты очухаешься… А сейчас не знаю, что с тобой и делать.

Она принялась распоряжаться, отослала кого-то за Ладой, за едой, за чем-то еще… Рост лежал, удивлялся про себя, как же это его угораздило впасть в летаргию от апреля до июля, но тоже – не очень. Что-то подобное и должно было с ним произойти. И что-то он чувствовал, когда был… там, в Великом Ничто. Хотя, кажется, так все-таки называли смерть, а он, как правильно заметила Сонечка, почему-то был опять жив.

Глава 12

– Что же ты у меня за наказанье такое? – деловито возмущалась Лада, накладывая Ростику фасолевой каши в алюминиевую солдатскую, не исключено, что еще с Земли, миску. – У всех мужья как мужья, а у меня…

Ростик хмуро разглядывал Сонечку. Та отворачивалась, как у нее в последнее время часто случалось, краснея кожей под нежным ушком. Ростик и безо всяких возвышенных воспарений в область всезнания понимал: она думает, будто он решил, что она… ну, чуть ли не безнравственная. А дело было проще выеденного яйца, она просто использовала свое тепло, как мать иногда использует себя, чтобы согревать несмышленого ребенка. Она была наделена этим даром – такой вот женской, природной, едва ли не материнской мудростью, и эротики в этом не было ни на грош. И хорошо, что не было.

Вот только Ладка, кажется, все понимала по-другому, и это доставляло обеим – и самой Ладе, и Сонечке – немало неприятных переживаний. Нужно было тогда аккуратней просыпаться, лениво думал Ростик, уплетая кашу с какими-то корешками, которые он уже пробовал в городе губисков. Их в последнее время стало много, и Росту они неожиданно стали нравиться, хотя еще больше они нравились, конечно, волосатикам.

И еще, пожалуй, дело было в том, что на этот раз Рост поправлялся на удивление медленно. Уже больше недели прошло, как он очухался от транса, который ему устроил Зевс, подгоняя своих новых гигантов из автоклавов под имеющихся, как теперь понимал Ростик, людей. И ведь не очень-то с этим и получилось, подумал он далее, не самые лучшие и подходящие это ребята для той работы, которая им выпала – Изыльметьев, Фрема, Витек и Ромка. Хотя, с другой стороны… Если уж не нашлось никого получше, пусть будет, как получилось.

– Как ребята? – спросил он хмуро, давая Ладе понять, что ее речь считает неудачной.

– Улетели, – тут же бодро доложила Сонечка, – их видели уже за Олимпом.

– Кто видел? – не поняла Лада.

– Ребята из Пентагона, – пояснила Сонечка. – Там теперь Мурад командует, обеспечивает поставки торфа в город, а сейчас как раз самая пора резать и перевозить торф, так что связь у меня с ними, считай, постоянная.

Рост не без труда вспомнил, что Пентагоном называли довольно неудачно построенную крепость в Водном мире, на стыке самых продуктивных торфяных залежей и единственной, довольно крепкой для тамошнего грунта дороги, которая выводила на узкую каменную полку, служащую предгорьями Олимпийского хребта. Когда-то он был там командиром гарнизона, но дело кончилось плохо, дикие пернатики пошли войной, много ребят погибло ни за что, да и саму крепость пришлось почти на десять лет забросить… Хотя, с другой стороны, они сумели тогда осознать значение алмазных звезд, что и спасло людей в последовавшей весьма скоро после тех событий войне с пауками.

Да и с Мурадом Сапаровым, который вздумал стать Председателем, но так неумно повел себя, что… В общем, пришлось от него избавиться, выслав в Перевальскую крепость бессрочно. И вот оказалось, что теперь Дондик вернул ему, по-видимому, прежние офицерские чины и поручил заниматься Крепостью-на-Скале, как еще иногда этот Пентагон называли.

– И как Мурад? – спросил Ростик.

– Ты на него, Гринев, не сердись. Он образумился, стал и бойцом на загляденье, и администратором, на котором, почитай, вся добыча торфа держится, – затараторила Сонечка.

– Я не сержусь, за что мне на него сердиться? Столько лет прошло, что я теперь и не вспомню, отчего он так глупо себя повел. – Рост вдруг поднял голову. – Кажется, у нас скоро будут гости.

– Что? – Лада тоже перестала жевать. – Ничего не слышу. – Повернулась к Сонечке. – А у тебя с Сапаровым что? – Молчание. – В городе разное поговаривают, даже то, что он тебя приглашал к себе и не совсем платонически.

– У меня с ним – общее дело. Он режет торф, подтаскивает под охраной к Перевалу, дальше я его доставляю в город, – твердо отозвалась Сонечка.

– А ребята из Перевальской крепости – уже не считаются? – продолжала расспросы Ладка, вредная девчонка.

– Мурад там одно время и верховодил, пока не было решено перенести базу в Пентагон.

– Ладно, – сказал Ростик, вытирая губы и мельком решив, что бриться следует вторично за сегодня, – работает система, значит, все хорошо. Вот только у тебя, – он посмотрел на Сонечку, – людей маловато осталось, всех, почитай, я у тебя увел. Даже Фрему.

Сонечка повесила голову. Потом чуть ли не носом шмыгнула.

– Ты что же, Гринев, меня совсем глупой считаешь? Думаешь, я не понимала, что придет такое время, когда Фрема все-таки уйдет?

Снаружи, за окном второго этажа главного заводского здания, где привычно обитала Сонечка, и где они сейчас обедали, раздался ощутимый гул антигравитационной лодки. Лада тут же вскочила, высунулась в окно, больше напоминавшее бойницу, ведущую во внутренний двор завода.

– Ким прилетел, – сообщила она, безошибочно определив его по манере заходить на посадку. – Наверняка с вестями.

Но Ким прилетел не один. За ним из маленькой лодочки без верхней башни, кажется, той же самой, на которой Ростик с остальной компанией улетел с корабля, стали выходить люди. Рост с сомнением отставил свою миску, он не был сыт, после его возвращения в этот мир выяснилось, что он здорово похудел, и теперь вот никак не мог отъесться.

– А, ладно, все равно, кажется, еще раз за стол придется садиться. Ким обеда не пропустит.

Но он ошибся. Ким, а также Людочка Просинечка со своим мужем, огромным, не очень-то и вмещающимся в гимнастерку Стасом Рындиным, ждали всех у машины. Ким обходил машину деловито, зачем-то, как это повелось у пилотов, по-шоферски постукивая своим чистеньким, полетным сапожком по ее антигравитационным блинам. Когда все поздоровались, он объявил:

– Ребята, я хотел бы вылететь поскорее. Приказания командования таковы. Рост с Ладой отправляются со мной в Одессу, там что-то такое происходит, от чего Казаринов уже месяц воет не своим голосом, мол, срочно пришлите Гринева. Сонечка, ты передаешь дела Стасу и можешь отправляться к своему ненаглядному Мураду. Вот только забросить тебя к нему я не сумею, сама понимаешь.

– Ничего, – сразу сделавшись деловитой, отозвалась Сонечка, явно обрадованная. – Я все равно дела буду не один день передавать, как раз к следующему охраняемому обозу в Пентагон поспею.

– Так ты что же, – в упор спросила ее Лада, – сама напросилась на этот перевод?

– Фремы нет, – ответила Сонечка, – что мне тут делать?

– П-нятно, – сквозь зубы отозвалась Лада, вдруг улыбнулась и обняла ее, как только женщины умеют – поддерживая и одобряя.

– Ким, – попросил Ростик, – ты бы как-нибудь поконкретнее пояснил.

– Вы вещички собирайте, господа, – Ким бросил на Роста непонятный взгляд, – а сведения я могу и в воздухе передать.

– К чему спешка? – удивилась Лада.

– Понимаешь, Ладушка-оладушек, на море сейчас идет какой-то нерест, я в этом ничего не понимаю, но вот свежая рыбка… Объеденье. – Ким все-таки хмыкнул, чтобы не подумали, что это действительная причина его торопливости. – Сами узнаете, еще сегодня вечером.

Собрать вещи было просто. Как-то получалось, что их в последнее время у Ростика совсем не было, а Лада, кажется, уже давно подозревала, что такой оборот событий неизбежен, поэтому в воздухе оказались менее чем через полчаса. Ким, твердой рукой свалив управление на Ладу, повернулся к Ростику, который стоял за их пилотскими креслами и пытался рассмотреть верхушку Олимпа, где что-то интересное происходило, хотя понять, что же именно, пока было невозможно.

– Ты теперь не туда смотри, – объявил Ким. – Ты на север смотри, там теперь такое, брат, творится, даже у меня сомнения возникли – а поймет ли и наш несравненный провидец Рост-не-пойми-как-сообрази, что нам от этого ожидать?

– Ты чего такой веселый? – Ростик повернулся к нему. И вдруг увидел – «чего». Ким побаивался, откровенно и даже немного панически. Да, он был в растерянности, чего раньше Ростик за ним почти никогда не замечал, ну, только в самых странных обстоятельствах. И то, если сам Ким не мог никак на ситуацию повлиять, а она на него влияла. Вот и теперь приключилась такая же штука. – Ладно, докладывай, чертяка узкоглазый.

– Ростище, ты только не подумай, что я совсем сдрейфил… Хотя, может, и совсем. Но тут такое… – Ким даже плечи опустил, вытер лицо, словно от пота, но это было лишь постоянное напряжение, давнее и нестираемое. – Тебе-то, ментату, хорошо говорить. Ты все понимаешь, даже, пожалуй, купаешься в этом, а каково нам, простым смертным?

– Ты бы по делу, Ким, – буркнула Лада, ловко пикируя, чтобы из озорства испугать небольшую стаю панцирных шакалов, которые действительно на этот раз слишком близко подошли к заводу, хотя летом были несравненно спокойнее, чем весной, например. – Не люблю я их, – пояснила она, выравнивая машину.

– А дело такое, ребята. – Ким еще раз провел ладонью по лицу. – На месте тех кораблей, которые мы пробовали разбирать, Зевс устроил что-то невообразимое. Плоская такая пирамида…

– Стоп, – вмешалась Лада, – плоских пирамид не бывает.

– Сами увидите, – продолжил Ким. – В ней есть небольшое помещение, там стоят колбы для выращивания молдвуна, и штука эта выдает… Не приведи тебе, Рост, попробовать, вовек не захочешь нормально питаться.

– Не поняла, – снова Лада, – так вкусно, или?..

– Или. Отдает металлом, или чем-то прогорклым, или… В общем, описать невозможно, но есть это нельзя.

В устах почти всеядного Кима эти слова кое-что да значили.

– А тебя кто-то заставлял? – нежно спросил Ростик.

– Так еда же! Обязательно нужно попробовать, кроме того, с голодухи, помнишь, мы и не такое жрали. Ладно, с этими колбами, как их называет Казаринов, понятно. Потом, он создал еще что-то вроде такого бассейна с мутной водой. Или не водой, конечно, а чем-то вроде масла. Вот масло он любит, правда непонятно, что под ним происходит, он их тоже… как-то модифицирует. И из-под этих маслов, в этом бассейне, растут, как груши на дереве… Впрочем, сами смотрите.

И он ушел в трюм, где принялся копаться в мешках, которые пилоты возили с собой, в которых обычно находилась вода, немного пищи, топливные таблетки для антигравитационного котла и кое-какое оружие.

– Ты заметила, что Одесса, как и прежде, подавляет самых стойких, самых сильных ребят? – спросил Ростик Ладу. – Ведь этот страх у него – не сам по себе возник. Что-то там… неблагополучно для обитания.

– Смотрите, – Ким принес и сунул эту штуку Росту в руки.

Это было ружье, очень похожее на те, которыми теперь пользовались и люди, хотя впервые получили их как трофейные в войнах с губисками. Но ружье было не обычным. Ствол у него был не слишком длинный, хотя и, несомненно, крупнее, чем все, что Ростик видел. Пожалуй, такими же были, по классификации Бабурина, предложенной много лет назад, пушки пятнадцатого калибра, никак не меньше. Приклад был выполнен из чего-то, что более всего напоминало пластмассу, еще земную, забытую и такую приятную на ощупь. Прицельное устройство ложилось перед глазом, стоило этот приклад уместить на плече, вполне корректно, даже немного игриво, но Ростик чувствовал, что для стрельбы из этого ружья ему все равно придется слегка переучиваться. Цевье было очень массивным и тяжелым, зато нигде не видно было ни предохранителя, ни щели, чтобы вставлять патронную пластину. Хотя экстрактор имелся, и почти на том же месте, что и следовало, только слева, то есть это ружье выбрасывало отстрелянные дисочки, которые все по понятной аналогии называли гильзами, хотя на нормальные гильзы они никак не походили, подобно немецкому автомату, а не русскому.

– Странная штука, – прокомментировал Ростик. – Его опробовали? И что получилось?

– Бьет великолепно, мощно и очень далеко. Прицел гораздо лучше, чем все наши… Но главное, когда патроны в нем кончаются, его следует снова вернуть в какой-то там… В общем, Казаринов назвал это мусоросборником, и, пожалуй, правильно назвал, туда можно многое засунуть, в этой самой… ну, плоской пирамиде. И ружье пропадает! То ли растворяется, как металл в городе, то ли… Нет, все-таки растворяется, так все наши решили.

– Сколько в этой штуке выстрелов? – спросила Лада. Она тоже повертела в руках новое оружие, предварительно передав управление лодкой Киму.

– Мне говорили, что больше ста. Но раз на раз не приходится.

– Точнее, – попросил Ростик.

– Чуть меньше ста двадцати. – Ким вздохнул, потом продолжил: – Еще в городе возникли три такие металлические тумбы. Туда полагается сдавать металл, любой, от консервных банок, если у кого-то остались, до… Особенно он любит медь. Герундий, по приказу Председателя, конечно, организовал сбор по всему городу разных проводов, недействующих приемников, словом, разных приборов.

– Жрет? – спросила Лада.

– Еще как! Правда, пришлось устроить что-то вроде пунктов вторсырья, где за телевизоры всякие или нержавеющие ложки выплачиваются наши боловские градины. Вот они-то теперь настоящие деньги.

Ростик внезапно понял, что происходит в недрах Зевса, и, почти не отдавая себе отчета, заговорил, причем даже для него самого его голос зазвучал как-то странно, словно труба рядом гудела:

– Ему это не слишком-то и нужно. Он любой металл сам может создавать, какого ему не хватает. И из нашего, какой тут нашелся, и из бокситов этих, которые на Олимпе нашел, и вообще из всего.

– Ты что? Хорошо себя чувствуешь? – спросил Ким быстро.

Но Лада оказалась точнее. Она как-то криво ухмыльнулась и спросила, не поворачивая головы, словно побаивалась на Ростика смотреть:

– Трансмутацией элементов, кажется, такой процесс Грузинов назвал. Еще он утверждал, что такое невозможно, у него во всех учебниках написано.

Все-таки какое-никакое техническое образование, пусть и незаконченное, давало ей определенный теоретический кругозор, которого не было ни у Кима, ни у Ростика, если уж на то пошло. Но сам термин Ростик помнил.

– Написано в учебниках с Земли, – ответил он. – А тут иначе. – Он подумал. – К тому же не исключено, что… Да, так и есть, где-то глубоко внутри него существует что-то, что мы бы, скорее всего, назвали ядерным реактором… Может, эта площадка из плавленого камня, которую он на Олимпе создал, экраном служит против всяких вредных излучений, которые могут нам повредить… Впрочем, эта штука глубоко под землей устроена, мы до нее вряд ли когда доберемся.

– А что он там все-таки делает? Металлы из одного в другой перегоняет, да? – поинтересовался Ким.

– Много всего разного. И одновременно, – ответил Ростик. И лишь тогда понял, что говорит уже «нормальным», своим голосом, а не вещает, как полоумный. – К тому же мне кажется, что, растворяя наши телевизоры, он… читает нашу цивилизацию в том виде, конечно, какой она была на Земле. Но это для него уже мелочи.

– Ничего себе – «мелочи»! – Лада, вероятно, хмурилась.

– Слушай, а этот его… реактор? – Ким, кажется, понял, что теперь на Зевса придется смотреть по-другому. – Он что же, для… как это называется… ага, для медленного термояда тоже подходит?

– Что значит – подходит? – не поняла Лада.

– Кажется, все-таки это должно называться «холодным термоядом», – отозвался Ростик.

– Неважно, как называется. – Ким был задумчив. – Значит, вот как он получает всю ту бездну энергии, которой мы удивляемся. – Внезапно он оживился: – А зачем же тогда он молдвун выращивает? Мы-то думали, он как раз им тоже питается.

– Не знаю, – ответил Ростик. – Ему нужны… так сказать, разные типы энергии. Не исключено, что биохимическая энергия, на которой существуют люди и все гиганты, тоже… входит в его рацион. То есть для каких-то процессов она – экономичнее и эффективнее. Ему ведь нужно очень многое опробовать, если уж он с нами связался – тем более.

Впереди и справа, как теперь уже можно было рассмотреть, появился Боловск. За ним стал виден Чужой город, только очень далеко, хотя и вполне отчетливо. Не составляло труда догадаться, что Ким решил пропустить их, чтобы лететь было короче и спокойнее. Хотя Ростику, при всей его отстраненности, на миг и захотелось посмотреть, пусть и сверху, на свой дом на Октябрьской.

– Может, ему это нужно для выращивания гигантов? – спросила Лада.

– В том числе, – отозвался Ким, когда понял, что Ростик отвечать на этот вопрос не собирается. – Ох, и умный же он у нас. – Он повертел головой, осторожно, чтобы не обидеть Ладу, поправил направление полета, хотя и совсем немного, как пилоты в таких случаях говорили – «на волос». Потом оглянулся, посмотрел на Ростика. – Я имею в виду Зевса, не тебя.

– Я понял, – кивнул Ростик.

Лада хихикнула и высказалась:

– Для нас с тобой, Ким, и Рост кажется неглупым. Вон какую теорию выдумал. И как его угораздило?

– Каждый раз как-то угоразживает… Или угораздивает.

– Или городит, – добавила Лада.

– Да, – твердо произнес Ростик, – он эти вещества как-то перестраивает, использует их и для создания своего тела, и для таких вот пластмасс, из которых приклад нового ружья изготовлен, и для сотворения гигантов.

– Мы усвоили, – сказал Ким, он как-то вдруг посерьезнел и стал, кажется, размышлять над тем, с чем люди действительно столкнулись тут, в Мире Вечного Полдня.

– Но если пораскинуть умом, это все мелочи, – повторил Ростик.

– А что еще можешь сказать? – поинтересовался Ким после молчания.

– Не знаю, – вынужден был признаться Ростик.

– Оч-чень содержательно, – произнесла Лада. Хотя и она все отлично понимала.