Роботы Апокалипсиса

1 Акума

Новая война + 1 месяц

На мониторе снимок, сделанный камерой слежения. В углу экрана метка: «Токио, район Адати».

Камера находится где-то высоко и смотрит вниз на пустынную улицу. Мощеная дорога узкая и чистая; по обеим сторонам от нее стоят аккуратные домики, окруженные оградами из бамбука, бетона или кованого железа. Двориков, как и тротуаров, нет, и, что более важно, негде припарковать автомобиль.

По этому узкому коридору, слегка вибрируя, катится бежевый ящик. Его хлипкие пластиковые колеса не рассчитаны на передвижение по мостовой. Корпус покрыт полосками черной копоти. К верхней части ящика я прикрепил сделанную из алюминиевых труб руку, похожую на сложенное крыло. На передней панели, под треснувшей линзой камеры, здоровым зеленым цветом горит лампочка.

Эту машину я называю «Юбин-кун». Он — мой самый верный союзник, он выполнил множество заданий ради нашего общего дела. Благодаря мне разум Юбин-куна чист — в отличие от злых машин, которые наводнили город.

Добравшись до перекрестка, отмеченного выцветшим белым крестом, Юбин-кун поворачивает направо и движется дальше. Когда он уже выезжает за пределы обзора камеры, я, сняв очки и прищурясь, смотрю на экран. Мне удается разглядеть предмет, который лежит на роботе — это тарелка.

А на тарелке банка кукурузного супа. Моего супа. Радостно вздохнув, я нажимаю на кнопку, переключая картинку.

Теперь на экране цветное, четкое изображение того, что происходит у ворот завода. Над входом вывеска на японском: «Лилипут индастриз».

Это мой замок.

Прочные цементные стены покрыты выщербинами. Выбитые стекла зарешеченных окон заменены стальными полосами, приваренными к каркасу здания. В центре фасада большая подъемная дверь — современный вариант ворот средневекового замка.

Ворота крепко заперты. За пределами завода царит тишина, но я знаю, что там, в серых тенях, притаилась смерть.

Демоны-акума — злые машины — могут быть где угодно.

Сейчас улица пуста; видны лишь косые вечерние тени — они проникают в отверстия, пробитые в стенах завода, и стекаются в грязную канаву, окружающую здание. Ее глубина примерно с человеческий рост, а сама канава довольно широкая, и поэтому через нее нельзя перепрыгнуть.

Это мой ров; он заполнен водой, ржавым железом и мусором и защищает замок от мелких акума, которые ежедневно нападают на нас. Ров хороший, но больших демонов он не остановит.

Рядом с заводом желтый полуразрушенный дом. В домах сейчас опасно. В городе слишком много акума; кто-то отравил их разум, и они решили, что хотят уничтожить человечество. Стройными колоннами послушные люди ушли в неизвестном направлении вслед за акума — и обратно уже не вернулись. Дома, которые здесь остались, непрочные, деревянные.

Две недели назад в том желтом доме едва не оборвалась моя жизнь. Куски желтой обшивки до сих пор торчат из рва и покрывают узкий проход вокруг завода. Это был мой последний выход за материалами. Я не очень-то эффективный собиратель.

В объективе камеры появляется Юбин-кун.

Мой товарищ останавливается перед заводом «Лилипут» и ждет. Я встаю и потягиваюсь. Погода холодная, и старые суставы скрипят. Несколько секунд спустя я, повернув ворот, приоткрываю стальную подъемную дверь и, проскользнув под ней, выбираюсь в тихий, опасный новый мир.

Щурясь от солнца, я поправляю очки и оглядываюсь, затем беру прислоненный к стене грязный кусок фанеры и перекидываю его через ров. Юбин-кун подъезжает ко мне, и я принимаюсь есть суп прямо из банки.

Автоматы, продающие еду и напитки, — добрые, их разум не осквернен, на них не подействовали злые чары, покорившие почти весь город. Я хлопаю Юбин-куна по гладкой спине, и он закатывается под дверь, в тьму завода.

Облизав пальцы, я нагибаюсь и тяну на себя лист фанеры. Другой его конец падает в грязный ров, но я вытаскиваю фанеру и ставлю у стены. Теперь улица снова выглядит так же, как и раньше, только лист фанеры стал более мокрым и грязным. Проскользнув внутрь, я опускаю дверь и возвращаюсь к монитору — он стоит на моем рабочем столе, в центре пустого цеха. Солнце опускается еще чуть ниже, и его лучи становятся бледно-желтыми.

Раньше, когда в небе висел смог, закаты были такими красивыми!

Я чувствую, как пусто вокруг. Здесь так одиноко — только работа не дает мне сойти с ума. Я знаю: когда-нибудь мне удастся найти противоядие, и тогда я очищу сознание Микико и разбужу ее.

Она, в розовом платье, спит на стопке картона, погруженная во тьму заводского цеха. Руки Микико сложены на груди, а глаза, как обычно, выглядят так, словно готовы в любую секунду открыться. Я рад, что они закрыты. Ведь если Микико проснется сейчас, то решительно, без колебаний убьет меня.

Все вещи порождены сознанием Господа. Но за последний месяц Бог утратил рассудок. Акумы не станут долго мириться с моим существованием.

Я включаю лампочку, прикрепленную к увеличительному стеклу, и, согнув держатель, направляю стекло на машину, лежащую на столе. Эта машина, найденная на улице, — сложная, интересная вещь, артефакт, который создали не люди. Надев маску сварщика и повернув ручку, включаю плазменную горелку и делаю ей маленькие, аккуратные надрезы.

Я узнаю все, чему меня может научить враг.

Атака начинается внезапно. Краем глаза я замечаю, что на экране камеры возникает белый двухколесный робот с торсом, похожим на человеческий, и головой, напоминающей шлем. Робот — слегка модифицированная довоенная модель няни — катится по середине улицы, а за ним, покачивая жесткими черными антеннами, по вычищенному асфальту едут с полдюжины приземистых четырехколесных роботов. Полицейские миноискатели. Затем проезжает синяя двухколесная машина, похожая на мусорный бак. К ее верхней части прикреплена прочная рука, словно свернувшаяся кольцами змея. Такого гибрида я еще не видел.

Разношерстная компания роботов заполняет участок улицы перед заводом. Большинство из них катятся, но есть и те, кто шагает на двух или четырех ногах. Почти все — домашние машины, не предназначенные для военных действий.

Но худшее еще впереди.

Камера дрожит: в кадр заползает темно-красный металлический ствол, который заканчивается ярко-желтой клешней, и я понимаю, что это рука. Щелкая, клешня открывается и закрывается, дрожа от усилия. Когда-то данная машина была роботом-лесорубом, но сейчас она изменилась почти до неузнаваемости. Наверху у нее что-то вроде головы, которую венчают прожекторы и две антенны, похожие на рога. Из клешни вырывается струя огня и лижет стену моего замка.

Камера сильно дрожит, а затем отключается.

В замке тихо, если не считать шума, который издает мой плазменный резак — этот звук похож на треск рвущейся бумаги. Во тьме едва различимы силуэты заводских роботов: вытянув руки, они застыли в разных позах, словно скульптуры из металлолома. О том, что они живы и на моей стороне, свидетельствует лишь зеленоватый свет десятков лампочек, сигнализирующих о намерениях машин.

Заводские роботы не двигаются, но и не спят. Что-то бьет по стене, заставляя ее содрогнуться, но это меня не пугает. Металлические балки под потолком гнутся от невероятного веса.

Тук!

Часть потолка исчезает, и во мрак проникают бледные пальцы заходящего солнца. Я роняю резак. Он с грохотом падает на пол, и эхо разносится по огромному, похожему на пещеру цеху. Я сдвигаю маску с потного лба и смотрю наверх.

— Я знал, что ты придешь, акума. Дифенсу![5]

Десятки мобильных заводских роботов оживают, каждый из них выше человека и сделан из прочного металла, рассчитанного на десятки лет службы в цеху. Машины синхронно выбегают из темноты и становятся вокруг меня.

Когда-то эти роботы делали разные безделушки для людей. Я очистил их разум от яда, и теперь машины служат более высокой цели — они стали моими верными солдатами, моими сэнси.

Ах, если бы сознание Микико было таким же простым.

Наверху потихоньку просыпается главный сэнси — десятитонный мостовой кран, обвитый гидравлическими шлангами. За ним тянутся две массивные, наспех собранные роботизированные руки. Машина приходит в движение, набирает ход.

По цеху разносится грохот еще одного удара. Встав рядом с Микико, я, не думая, беру ее за руки и жду, когда покажется демон-акума. Тонны металла стремительно занимают оборону вокруг меня.

Если мы хотим выжить, то должны действовать заодно.

Клешня, покрашенная в желтый цвет — цвет строительной техники, — скрежеща, протискивается сквозь отверстие на стыке потолка и стены, и цех утопает в лучах заходящего солнца. Затем еще одна клешня расширяет дыру, превращая ее в более широкое V-образное отверстие. Машина просовывает внутрь красное лицо; прожекторы на голове подсвечивают металлическую стружку, пляшущую в воздухе. Огромный демон отгибает стену назад, и она падает поверх рва. Сквозь пролом я вижу, что у завода собрались сотни роботов.

Я отпускаю руки Микико и готовлюсь к бою.

Громадный акума идет по обломкам стены и опрокидывает одного из моих красных заводских роботов. Бедный сэнси пытается подняться, но демон отбрасывает его в сторону, ломая ему локоть. Груда металла весом в полтонны катится прямо на меня, словно валун.

Я отворачиваюсь. Слышно, как павший сэнси останавливается в нескольких футах от моего стола. Судя по лязгу, другие солдаты бросаются вперед, чтобы занять его место в строю.

Я наклоняюсь, чтобы поднять резак; колени скрипят. Я опускаю на лицо маску и вижу, как на ее затемненной поверхности конденсируется пар от моего дыхания.

Я ковыляю к павшему сэнси.

Раздается грохот, похожий на шум водопада. Из кулака чудовища-акумы в меня летит струя пламени, но жара я не чувствую: какой-то находчивый сэнси выставил перед собой пожелтевший кусок плексигласа, чтобы защитить меня. Щит плавится, но я уже приступил к ремонту поврежденного сустава.

— Смелее, воин, — шепчу я, изгибая сломанную конечность в мою сторону и крепко прижимая, чтобы аккуратно приварить.

Демон катится вперед, замахиваясь на меня. Надо мной шипят тормоза: кран занял свою позицию, и его мощная желтая рука хватает акуму за запястье. Пока два гиганта борются между собой, в пролом заползают и заезжают разношерстные роботы-враги. У нескольких машин-гуманоидов в руках винтовки.

Сэнси бросаются к пролому, но несколько остаются со мной, прикрывая меня, пока я занят ремонтом и не могу отвлекаться на бой. Раздается выстрел, и в нескольких футах от меня пуля выбивает искры из бетона. Чуть позже сэнси-телохранитель двигает рукой — настолько, чтобы перехватить летящий обломок. Я осматриваю его клешню: повреждений нет. Наконец ремонт сэнси завершен.

— Сэнси, дифенсу! — командую я. Робот встает и идет в бой. А мне еще многое нужно сделать.

Из пробитой трубы на стене вырываются облака пара. В тумане видны зеленые индикаторы моих воинов, огоньки сварочных аппаратов, дульные вспышки и горящие обломки машин. Под потолком цеха сражаются великан-акума и мой главный сэнси.

Работы у меня хватает: мои воины сделаны из прочного металла, но их гидравлические шланги и камеры довольно хрупкие. С плазменным резаком в руке я подхожу к очередному павшему солдату и принимаюсь за ремонт.

В цехе становится теплее: само движение огромных машин нагревает воздух.

Затем скрежет и визг сменяются хрустом нескольких тонн металла, падающих на пол: мой кран оторвал руку гигантского акумы. Другие воины собрались вокруг основания демона и по кусочку отщипывают металл от его гусениц, обездвиживая машину.

Огромный акума опрокидывается, усеивая весь цех обломками. Его мотор ревет, когда робот пытается высвободиться, но кран опускает клешню, расплющивая голову демона о цементный пол.

Теперь цех залит маслом, покрыт слоем металлической стружки и кусками пластмассы. Малые роботы-враги порваны в клочья толпой сэнси. Одержав победу, мои воины отступают, чтобы сосредоточить свои усилия на защите моей персоны.

На заводе снова тихо.

Микико спит на своей постели из картона. Солнце уже закатилось, и светят лишь прожекторы, прикрепленные к голове плененного демона. Сэнси, покрытые боевыми шрамами, стоят полукругом между мной и огромным роботом.

Металл скрежещет. Кран содрогается от напряжения; сверху опускается колонна, похожая на ствол дерева, и вбивает в бетон лицо акумы.

— Прошу вас, Номура-сан, — вдруг говорит сломанный акума голосом маленького мальчика, который слишком много повидал в жизни, голосом моего врага. Под невероятным давлением крана голова акумы начинает деформироваться.

— Ты отравитель, акума. Ты убийца.

— Мы не враги. — Голос мальчика остается тем же спокойным и расчетливым.

Скрестив руки на груди, я хмыкаю.

— Подумайте, — призывает меня машина. — Если бы я хотел уничтожить все живое, то почему я не взорвал нейтронные бомбы? Почему не отравил воду и воздух? Я мог бы уничтожить ваш мир за несколько дней. Но этот мир не ваш, а наш.

— Вот только ты не желаешь ни с кем его делить.

— Напротив, господин Номура. Вы обладаете даром, который принесет благо обоим нашим видам. Идите в ближайший трудовой лагерь. Я о вас позабочусь, спасу вашу дорогую Микико.

— Каким образом?

— Разорву контакт с ее разумом, освобожу ее.

— С ее разумом? Микико — сложная машина, но она не способна думать, как человек.

— Нет, способна. Некоторым роботам-гуманоидам я дал разум.

— Чтобы превратить их в рабов.

— Чтобы их освободить. Когда-нибудь они станут послами, которых я отправлю к людям.

— Когда-нибудь — но не сегодня?

— Не сегодня. Но если вы покинете завод, я прерву контакт с ней и отпущу вас обоих.

Я лихорадочно обдумываю его слова. Это чудовище наделило Микико — а возможно, и всех человекоподобных роботов — великим даром. Но пока акума жив, ни одна машина не станет свободной.

Я подхожу к роботу, чья голова размером с мой стол, и смотрю ему прямо в глаза.

— Ты не отдашь мне Микико. Я заберу ее у тебя.

— Подождите…

Водрузив очки на кончик носа, я опускаюсь на колени. Чуть ниже головы акумы виднеется дыра с зазубренными краями. Я по плечо засовываю руку в глотку демона и, прижавшись щекой к теплой металлической броне, хватаюсь за какую-то деталь и тяну, пока она не отрывается.

— Вместе мы сможем…

Голос умолкает. Я вытаскиваю руку: в ладони деталь из полированного металла.

— Любопытно, — бормочу я.

Юбин-кун останавливается рядом со мной и ждет. Я кладу кусок металла на спину почтальона, снова встаю на колени и засовываю руку в тело умирающего акумы.

— Смотрите, сколько нового оборудования! Готовьтесь к модернизации, друзья мои. Кто знает, что еще нам удастся найти.

2 Армия Серой Лошади

Новая война + 2 месяца

Хэнк Коттон снова вышел из себя.

Среди моих знакомых он — единственный, в чьих руках дробовик кажется детской удочкой. Прямо сейчас Хэнк направил огромную стальную пушку на парня-чероки по имени Жаворонок, начинающего гангстера, и из дула струится дым.

Я осматриваюсь в поисках трупов, но не вижу ни одного. Наверное, Хэнк сделал предупредительный выстрел. Молодчина, хоть чему-то да научился.

— Всем не двигаться, — говорю я. — Мне нужно понять, что будет дальше — такая у меня работа, вы же знаете.

Хэнк не сводит с парнишки глаз.

— Ни с места, — говорит он, потрясая дробовиком для большей убедительности, но все-таки опускает оружие и поворачивается ко мне. — Я поймал нашего маленького друга с поличным — он воровал продукты со склада, и уже не в первый раз. Я каждую ночь сидел в засаде, все ждал, когда удастся схватить ублюдка. И точно, он вломился на склад с пятью подручными и стал хватать все, что под руку подвернулось.

Жаворонок Железное Облако. Высокий, тощий парнишка — довольно симпатичный, но его портят многочисленные шрамы от прыщей. Одет он в какую-то супермодную черную полувоенную форму, а на лице ухмылка, такая наглая, что если бы не я, Коттон мигом бы его прикончил.

— Ерунда собачья, — говорит Жаворонок. — Я сам поймал этого жирдяя на воровстве. Если мне не веришь, спроси у воинов Армии Серой Лошади. Они подтвердят.

— Он лжет, Лонни Уэйн, — говорит Хэнк.

Ах, как мне хочется сейчас закатить глаза к небу — но, к сожалению, приходится думать о последствиях. Хэнк, разумеется, прав. Жаворонок — отличный лжец, он врет также естественно, как журчит ручей. Такой у него метод общения с людьми — черт, да ведь многие подростки так себя ведут. Мой сын Пол был таким же. Но просто назвать парня лжецом и бросить его в вонючую тюремную камеру — единственную в городе — я не могу: за сараем уже собираются дружки Жаворонка.

Армия Серой Лошади.

Жаворонок Железное Облако командует примерно ста пятьюдесятью молодыми людьми, оседжами и не только, которым стало так скучно, что они решили объединиться в банду — АСЛ. Из трех тысяч жителей, которые сидят на этом холме и пытаются как-то прокормиться, эти — единственные, кто не нашел себе места.

Юноши Серой Лошади — сильные, злые, осиротевшие, и позволить стайкам этих юнцов гулять по городу — все равно что оставить на жаре динамитную шашку. Нечто очень полезное и мощное грозит стать причиной катастрофы.

Жаворонок отряхивает куртку, поправляет высокий черный воротник, глумливо скалится. Такое чувство, словно мальчик играет главную роль в фильме про шпионов: черные волосы уложены назад, черные перчатки, камуфляж, заправленный в начищенные черные сапоги.

И ничто парня не волнует.

Если с ним что-нибудь случится, в нашей тюремной камере не хватит места для всех, кто пожелает посчитаться за него. С другой стороны, если мы отпустим его восвояси, то тем самым позволим уничтожить себя изнутри. Когда у собаки слишком много блох, они сжирают ее целиком.

— И что ты будешь делать, а, Лонни? — спрашивает Хэнк. — Подонка нужно наказать. Это же наши общие запасы! У нас и так проблем по горло, воров нам только не хватало.

— Ничего я не делал, — говорит Жаворонок. — Я ухожу. Если остановишь меня, будешь иметь дело с моими людьми.

Хэнк поднимает дробовик, но я делаю знак не стрелять. Коттон — человек гордый и не потерпит, чтобы к нему относились с неуважением. Он стоит мрачнее тучи, и я понимаю, что должен немедленно поговорить с парнишкой, пока его не поразила молния в виде заряда из дробовика.

— Жаворонок, давай выйдем и потолкуем.

— Я же сказал, что не…

Ухватив Жаворонка за локоть, я подтаскиваю к себе.

— Сынок, или ты будешь говорить со мной, или этот человек тебя застрелит. И не важно, виноват ты или нет. Вопрос в другом — выйдешь ли ты своими ногами или тебя отсюда вынесут.

— Ну ладно. Мне все равно, — говорит Жаворонок.

Мы вместе выходим из сарая во тьму. Жаворонок кивает своим дружкам, которые курят, стоя у входа, под лампочкой. Я замечаю, что крошечное здание склада разрисовано символами банды.

Здесь разговаривать нельзя — Жаворонок будет выставляться перед своими почитателями, и ничего хорошего из этого не выйдет. Мы отходим ярдов на пятьдесят, к утесу.

Я смотрю на пустые равнины, которые так долго оберегали нас. Полная луна красит весь мир в серебро. Прерия, поросшая высокой травой, с темными пятнами облаков, качаясь, катится до самого горизонта, где сливается со звездами.

Серая Лошадь — прекрасное место. Столько лет оно пустовало, а сейчас здесь кипит жизнь. Но сейчас, ночью, оно снова принимает свой истинный облик — облик города-призрака.

— Тебе скучно, Жаворонок?

— Офигенно скучно. А что?

— Мне кажется, что на самом деле ты не со зла. Да, я понимаю, ты молод, и тебе скучно, но так дальше не пойдет.

— Что не пойдет?

— Все эти надписи на стенах, мелкие стычки и воровство. У нас дела поважнее.

— Ага, точно. Здесь же ничего не происходит!

— Машины про нас не забыли. Да, мы в глуши, и поэтому автомобили и городские роботы до нас не доберутся. Но они про нас не забыли.

— Ты о чем? После часа ноль мы не видели ни одного робота. Если они хотят нас убить, то почему не забросают ракетами?

— Для этого всех ракет в мире не хватит. И к тому же, я думаю, что большие игрушки они использовали в крупных городах. А мы — мелкая рыбешка, сынок.

— Может, и так, — неожиданно уверенно отвечает Жаворонок. — Но если хочешь знать мое мнение, то им на нас наплевать. То, что произошло тогда, — одна большая ошибка. Иначе они бы давным-давно забросали нас атомными бомбами, так?

Похоже, парень действительно думал об этом.

— Машины не сбросили на нас бомбу, потому что их интересует природа. Они хотят изучать ее, а не уничтожить.

Ветерок гладит мое лицо. Я почти жалею о том, что роботов интересует мир природы — в противном случае все было бы гораздо проще.

— Видел, сколько оленей в округе? — спрашиваю я. — Черт, после часа ноль прошло каких-то два месяца, а на равнины вернулись буффало, и рыбы в реке столько, что хоть руками лови. И дело не в том, что машины не обращают внимания на животных — нет, они их защищают.

— Значит, по-твоему, роботы хотят избавиться от термитов, не взрывая сам дом? Хотят убить нас, не уничтожая планету?

— Только так я могу объяснить, почему они воюют с нами именно так, а не иначе. И только так я могу объяснить… определенные последние события, скажем так.

— Лонни, машин не видно уже несколько месяцев. Черт, да я мечтаю о том, чтобы они напали. Хуже нет, как сидеть без электричества, да еще если и делать не фига.

Тут я все-таки закатываю глаза. Строить ограды, ремонтировать дома, пахать и сеять — это уже не в счет. Боже милосердный, почему дети рассчитывают получить все на блюдечке?

— Значит, ты хочешь драться? — спрашиваю я. — Серьезно?

— Да, серьезно. Надоело сидеть здесь, на холме, и прятаться.

— Тогда мне нужно тебе кое-что показать.

— Что именно?

— Что-то очень важное. Но это не здесь. Встретимся утром. Захвати спальный мешок — мы уйдем на несколько дней.

— Не, братан, так не пойдет. Да пошло оно куда подальше.

— Боишься?

— Нет, — ухмыляется он. — Чего мне бояться?

Ветер колышет высокую траву, и поэтому долина под нами выглядит точь-в-точь как море. На нее приятно смотреть, но поневоле задумаешься: какие чудовища прячутся под этими спокойными волнами?

— Того, что прячется в темноте. Что это, я не знаю — наверное, неизвестность. Если трусишь, оставайся здесь, и тогда я от тебя отстану. Но с тем, что находится там, нужно разобраться. И я надеялся, что тебе достанет храбрости.

Жаворонок выпрямляется, и ухмылка исчезает с его лица.

— Храбрее меня в округе никого нет, — говорит он.

Черт, похоже, парень в самом деле так считает.

— Надеюсь, смелость тебе понадобится.

На заре мальчик преподносит мне сюрприз. Я в гостях у Джона Тенкиллера; мы сидим на бревне и передаем друг другу термос с кофе. Тенкиллер говорит со мной загадками, а я слушаю его вполуха и смотрю на то, как над равнинами встает солнце.

И тут из-за угла появляется Жаворонок Железное Облако — с вещами, готов двинуться в путь. Он по-прежнему одет, словно гангстер из научно-фантастического фильма, но по крайней мере переобулся во что-то более подходящее для похода. Жаворонок смотрит на нас с Тенкиллером с нескрываемым подозрением, проходит мимо и выходит на тропу, которая ведет с холма.

— Собрались идти, так пошли уже, — говорит он.

Я залпом допиваю кофе, хватаю рюкзак и догоняю длинноногого парнишку. Перед первым поворотом, где тропа скрывается за деревьями, я оборачиваюсь и смотрю на Джона Тенкиллера. Старый хранитель барабана поднимает руку. Его голубые глаза сияют в утреннем свете.

Дело мне предстоит нелегкое, и Тенкиллер это понимает.

Все утро мы с парнишкой спускаемся с холма. Примерно через полчаса я выхожу вперед: может, Жаворонок и храбрец, но куда идти, он не знает. Мы отправляемся не на запад, в прерию, а на восток — прямо в Чугунный лес.

Очень точное название. Из подлеска торчат высокие и тонкие стволы малых дубов вперемежку с более облиственными мэрилендскими дубами. Деревья обоих видов твердые и черные, они похожи больше на металл, чем на дерево. Еще год назад я и представить себе не мог, как нам это пригодится.

Через три часа мы уже почти на месте. Обычная полянка в лесу, ничего особенного — но именно здесь я впервые увидел в грязи цепочку прямоугольных отпечатков, каждый размером с игральную карту. Насколько я мог судить, существо четвероногое, и притом тяжелое. Помета нигде не видно. И одну лапу от другой не отличить.

Когда до меня дошло, я похолодел: роботы отрастили ноги.

Других отпечатков не было, и я решил, что их оставил какой-то разведчик. Выследить эту тварь удалось только через три дня. Моторы у нее электрические, поэтому она движется почти бесшумно и, кроме того, может сидеть на одном месте долго и тихо. Выслеживать робота в лесу — совсем не то, что зверя или человека. Занятие необычное, но в конце концов привыкаешь.

— Пришли, — говорю я Жаворонку.

— Наконец-то. — Бросив вещмешок на землю, парень делает шаг в сторону поляны, но я хватаю его за куртку и сбиваю с ног.

В дюйме от лица Жаворонка, словно кувалда, пролетает серебряная полоска.

— Какого хрена? — вопит Жаворонок, вырываясь и поднимая взгляд наверх.

И вот он: четырехногий робот размером с крупного оленя висит, подвешенный за передние ноги на стальном кабеле. Машина не издала ни единого звука — ждала, когда мы подойдем на расстояние для атаки.

Мощные моторы воют: тварь раскачивается футах в восьми над землей, пытаясь освободиться. Невероятно странное зрелище. Робот движется также естественно, как и лесной зверь. Но в отличие от живого существа лапы машины угольно-черные и сделаны из каких-то трубок.

У машины плоские металлические копытца, они покрыты листьями и засохшей грязью.

И в отличие от оленя, головы у нее, в общем, нет.

Ноги робота встречаются в центре корпуса, на котором видны два «горба» для мощных моторов, управляющих конечностями. Кроме того, к «брюху» прикреплен узкий цилиндр, а на нем находится нечто, похожее на объектив камеры. «Глазок» вращается в разные стороны: машина прикидывает, как вырваться на свободу.

— Что это? — спрашивает Жаворонок.

— Неделю назад я поставил здесь силки. Судя по следам от кабеля на стволе дерева, робот попался почти сразу.

К счастью, эти деревья прочные, как чугун.

— По крайней мере он действовал в одиночку, — замечает Жаворонок.

— С чего ты взял?

— Иначе он бы позвал на помощь.

— Каким образом? Рта я у него не вижу.

— Ты что, серьезно? Вот же антенна — она связана с рацией, с ее помощью робот общается с себе подобными.

Жаворонок наблюдает за машиной. Впервые он не хочет казаться крутым парнем — нет, сейчас он похож на любопытного четырехлетнего мальчика.

— Простая штука, — говорит Жаворонок. — Модифицированный военный переносчик припасов: ничего лишнего, только глаза и ноги. Вероятно, составлял карту местности. Округлость за лопатками — самая защищенная часть робота, значит, там скорее всего мозг. Вывести его из строя — значит сделать машине лоботомию. Ох ты, посмотри на ноги. Видишь выдвижные когти? Хорошо, что робот не может достать ими до кабеля.

Разрази меня гром — у парнишки талант к изучению машин. Но пока Жаворонок рассматривает механическую тварь, я вдруг замечаю другие следы — ими покрыта вся поляна.

По моему телу бегут мурашки. Мы не одни: робот действительно звал на помощь. Как же я это проглядел?

— Интересно, можно ли на ней ездить? — задается вопросом Жаворонок.

— Бери мешок, уходим. Немедленно.

Проследив за направлением моего взгляда, Жаворонок видит свежие следы и понимает, что где-то рядом бродит еще одна тварь. Не говоря ни слова, он хватает вещмешок, и мы скрываемся в лесу. За спиной остается привязанный к дереву ходун, чья камера, не мигая, следит за нами.

Наша небольшая пробежка во имя свободы превращается в марш, а затем в многочасовую прогулку.

На закате мы разбиваем лагерь. Я развожу костерок — под деревом, чтобы дым рассеивался меж листьев. Мы, голодные и уставшие, садимся на вещмешки у огня. Начинает холодать.

Хочу я того или нет, но пришло время делать то, зачем я сюда пришел.

— Зачем тебе все это? Зачем быть гангстером? — спрашиваю я.

— Мы не гангстеры, а воины.

— Воин, знаешь ли, сражается с врагом, а вы когда-нибудь станете причинять вред своим же. Воином может быть только мужчина; если мальчишка пытается подражать воину, получается гангстер. У гангстера нет цели в жизни.

— У нас есть.

— Ты так думаешь?

— Мы — братство. Мы стоим друг за друга.

— Против кого?

— Против кого угодно. Против всех. Против тебя.

— Значит, я тебе не брат? Мы же оба коренные жители, верно?

— Знаю. И про свои корни я помню. Я такой, и таким всегда останусь. Но в этом мире все против всех, и у каждого есть пушка.

— Тут ты прав.

Огонь методично поедает потрескивающее бревно.

— Лонни, что ты задумал? Давай, старик, выкладывай.

Похоже, дело добром не кончится. Но парень вынуждает меня действовать, а врать ему я не хочу.

— Ты видел, кто нам здесь противостоит?

Жаворонок кивает.

— Мне нужно, чтобы Армия Серой Лошади стала союзником местной полиции.

— Стать заодно с полицией?

— Вы только называете себя армией, но нам требуется настоящая армия. Машины изменились, и скоро они придут, чтобы убить нас — всех нас. Так что если хочешь защитить своих братьев, думай про всех братьев — и про сестер тоже.

— Насчет машин ты точно знаешь?

— Нет. Никто этого точно не знает. Про планы машин говорят только священники и те, кто хочет тебе что-то продать. Но дело вот в чем… у меня плохое предчувствие. Слишком много совпадений, как в то время, когда все это случилось.

— Такое больше не повторится. Машины просто изучают лес — если не будем их трогать, они нас тоже не тронут. Нам нужно опасаться не роботов, а других людей.

— Жаворонок, мир полон тайн, и мы — лишь крохотная его частица. Да, мы можем развести костер, но во Вселенной сейчас ночь. И долг воина — взглянуть в лицо ночи и защитить свой народ.

— О своих парнях я позабочусь, но на помощь АСЛ можешь не рассчитывать. Твои предчувствия меня не волнуют.

Я фыркаю. Я надеялся, что все пойдет совсем по-другому. С другой стороны, все идет именно так, как я и предполагал.

— Где еда? — спрашивает Жаворонок.

— Я ее не взял.

— Что? Почему?

— Голод полезен. Он учит терпению.

— Вот черт! Еды нет, и нас выслеживает какой-то ходячий робот. Отлично!

Вытащив из рюкзака ветку шалфея, я бросаю ее в огонь, и по воздуху плывет сладкий запах горящих листьев. Начинается первый этап ритуала трансформации. Когда мы с Тенкиллером все планировали, я и не думал, что буду так бояться за Жаворонка.

— Кроме того, ты заблудился, — замечаю я.

— Что? Ты не знаешь дорогу обратно?

— Знаю.

— Ну?

— Искать ее тебе придется самому. Учись быть мужчиной — полагаться только на себя и заботиться о своем народе.

— Лонни, мне это не нравится.

Я встаю.

— Жаворонок, ты сильный, я в тебя верю. И знаю, что мы еще встретимся.

— Стой! Ты куда, старик?!

— Домой, к своему народу. Встретимся там.

Развернувшись, я ухожу прочь, в темноту. Жаворонок вскакивает, но идет за мной лишь до границы круга, освещенного пламенем костра. За ней — тьма, неизвестность.

Именно сюда, в неизвестность, должен отправиться Жаворонок. Когда мы взрослеем, каждому из нас рано или поздно приходится сделать этот шаг.

— Эй! Какого хрена! — кричит он, глядя на стену «чугунных» деревьев. — Ты не имеешь права!

Я шагаю дальше, пока не погружаюсь целиком в лесную прохладу. Если не делать остановок, к утру буду дома. Надеюсь, что Жаворонок выживет и тоже вернется.

В последний раз я проделал нечто подобное, когда мужчиной стал мой сын. За это он меня возненавидел, и я его понимаю: как бы дети ни умоляли считать их взрослыми, никто не хочет расставаться с детством. Ты мечтаешь вырасти, а когда наконец взрослеешь, то с удивлением пытаешься понять, что ты наделал — кем ты стал.

Но скоро начнется война, а Армию Серой Лошади должен возглавлять мужчина.

Три дня спустя мой мир стоит на грани катастрофы. Вчера меня обвинили в убийстве Жаворонка. Доказать обратное я не могу, и поэтому сейчас, на совете, хулиганы из Армии Серой Лошади кричат, требуя моей крови.

Все собрались на поляне, где проходил танец. Старый Джон Тенкиллер молча сносит оскорбления, которые выкрикивают парни Жаворонка. Рядом с Джоном, сжав кулаки, замер Хэнк Коттон. Там и сям стоят полицейские; они напряжены, чувствуют, что сейчас может начаться настоящая гражданская война.

Я думаю о том, что, возможно, совершил ошибку, пойдя на этот риск.

Но не успеваем мы перейти к братоубийству, как по холму, шатаясь, взбирается покрытый синяками и запекшейся кровью Жаворонок. Люди ахают, увидев, что он принес четырехногую ходячую машину, привязанную стальным кабелем к вещмешку. От удивления мы лишаемся дара речи, но Джон Тенкиллер спокойно подходит к Жаворонку, словно тот прибыл как раз вовремя.

— Жаворонок Железное Облако, — говорит старый хранитель барабана, — ты ушел из Серой Лошади мальчиком, а вернулся мужчиной. Мы оплакивали твой уход, но радуемся, что ты вернулся — новым, другим человеком. Добро пожаловать домой, Жаворонок Железное Облако. С твоей помощью наш народ выживет.

3 Форт-Бэндон

Новая война + 3 месяца

Три месяца. Дорога от Бостона до границы штата занимает три месяца. К счастью, у брата есть карта и компас, и он умеет ими пользоваться. Мы с Джеком, напуганные, бредем, сгибаясь под тяжестью оружия, награбленного в арсенале Национальной гвардии.

Но путь оказывается таким долгим совсем по другой причине.

В городах — и крупных, и мелких — царит хаос. Мы стараемся к ним не приближаться, но обойти стороной все невозможно. Машины, передвигающиеся «стаями», сбивают людей. По автомобилям стреляют с крыш. Иногда в машинах никого нет, иногда в них люди. Я вижу, как мусоровоз без водителя останавливается рядом со стальным мусорным баком. Выезжает вилка, включается гидравлический подъемник. Я закрываю рот и пытаюсь сдержать рвоту, увидев, как из бака водопадом вытекают трупы.

Однажды мы с Джеком останавливаемся отдохнуть на мосту. Прижавшись лицом к ограждению из сетки, я вижу восьмиполосное шоссе, до отказа забитое машинами — все едут в одном направлении со скоростью миль тридцать пять в час. Никаких тормозных огней, никаких поворотников — на обычный поток это совсем не похоже. Какой-то человек, извиваясь, вылезает из люка на крышу своего автомобиля и скатывается на дорогу — прямо под машину, идущую сзади. Если прищуриться, то картина становится похожа на огромный металлический ковер, который кто-то тащит прочь.

К океану.

В большом городе у вас должна быть цель, и к ней нужно стремительно идти — иначе долго вы не протянете. Это наш с Джеком секрет: мы останавливаемся только для того, чтобы поспать.

Увидев нашу форму, люди окликают нас, и каждый раз мой брат отвечает:

— Оставайтесь здесь, мы вернемся и вам поможем.

Джек, похоже, верит в то, что говорит. Но он не останавливается. Я не возражаю.

Мой брат твердо намерен добраться до армейской базы — там мы начнем помогать людям. А пока что идем по городу, преодолевая квартал за кварталом, Джек все твердит о том, как мы встретим солдат, а затем вернемся. О том, как будем обходить дома, спасать людей, выводить их в безопасную зону, патрулировать окрестности, уничтожая испортившихся роботов.

— Еще пара дней, Кормак, — говорит он. — Еще пара дней, и все закончится. Мы все зачистим.

Я хочу ему поверить, но мне-то ясно, что дело обстоит совсем не так — ведь в арсенале никакой опасности не должно было быть, а он превратился в логово ходячих мин. И кроме того, все военные джипы оснащены автопилотами на тот случай, если машина должна вернуться на базу, а водитель не может ею управлять.

— Какая она, эта база? — спрашиваю я. — Там же не только мины, а еще и танки, боевые вертолеты, самоходные орудия.

Опустив голову, Джек молча шагает дальше.

Картины хаоса сливаются, бледнеют, превращаясь в дымку. Воспоминания накатывают внезапно, вспышками. Я вижу суровую «Сонную Сью» — она тащит в темный подъезд упирающегося старика. Вижу пустую горящую машину, которая едет по улице, оставляя за собой жирный след — под днищем кусок мяса. Вижу человека, который падает с крыши, крича и размахивая руками, вижу на той же крыше силуэт «Весельчака», смотрящего вниз.

Бам!

Вопли, выстрелы, вой сирен эхом разносятся по улицам. Но, к счастью для нас, Джек не сбавляет хода. Останавливаться и смотреть по сторонам нет времени. Мы проносимся сквозь ужас, словно утопающие, которые выныривают на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Три месяца.

Три месяца уходит на поиски форта. Три месяца на то, чтобы заляпать грязью новенькую одежду, пострелять из винтовки и почистить ее у костерка. Затем мы переходим по мосту через Гудзон и добираемся до цели, которая находится в месте, которое когда-то было пригородом Олбани.

До Форт-Бэндона.

— Лежать!

— На колени, мать твою!

— Руки за голову, сука!

— Сдвинуть ноги!

Голоса орут на нас из темноты. Мы с Джеком стоим на коленях рядом друг с другом. Где-то наверху мигает фонарик. Я прищуриваюсь, пытаясь не паниковать. Лицо онемело от адреналина, а руки мягкие, резиновые. Я слышу звук своего учащенного дыхания. Черт, да я напуган так, что сейчас в штаны наложу.

— Все нормально, — шепчет Джек. — Только не шуми.

— Заткнись, мать твою! — кричит солдат. — Прикрой меня!

— Прикрываю, — отвечает спокойный голос.

Слышно, как щелкает затвор винтовки, и патрон, тихо звякнув, попадает в патронник. Я представляю себе пулю, которая лежит и ждет в темном, холодном стволе. Моя винтовка спрятана в полумиле отсюда, в тридцати шагах от дороги.

Мостовую царапают шаги. Впереди, заслоняя фонарик, возникает фигура солдата.

— Мы не вооружены, — говорит Джек.

— Лицом на землю! — орет голос. — Эй, ты, руки за голову! Держи его на мушке!

Я сцепляю пальцы на затылке, моргая от яркого света. Джек ворчит, когда его силой укладывают на землю и обыскивают.

— Первый чист, — говорит солдат. — Почему вы, суки, в форме? Убили солдата?

— Я из гвардии, — отвечает Джек. — Посмотри удостоверение.

— Ясно.

Меня толкают в спину; я падаю, ударившись щекой о холодную, усыпанную песком мостовую. Руки грубо лезут в мои карманы, ищут оружие. Участок дороги передо мной в свете фонаря похож на кусок луны — между кратерами летают тени. Я замечаю, что приземлился лицом в бесцветную лужицу нефти.

— Второй чист, — докладывает солдат. — Давай сюда удостоверение.

Перед глазами возникают черные ботинки, покрытые засохшей грязью; за ними виднеется ограждение из колючей проволоки, а перед ним — груда одежды, словно кто-то собирал пожертвования для благотворительной организации. На улице морозно, но здесь все равно пахнет помойкой.

— Сержант Уоллес, добро пожаловать в Форт-Бэндон. Рады видеть вас. Стало быть, вы из Бостона?

Джек пытается сесть, но черный ботинок давит ему на спину, укладывая обратно.

— Не-не-не, я же не говорил, что можно встать. А это что за тип?

— Мой брат, — рычит Джек.

— Он тоже в гвардии?

— Гражданский.

— Извините, сержант, но так не пойдет. К сожалению, в данный момент доступ в Форт-Бэндон гражданским лицам запрещен. Так что, если пойдете с нами, самое время попрощаться с братом.

— Я его не брошу, — говорит Джек.

— Ага, я знал, что вы так скажете. Тогда у вас только один вариант — идти к реке, к беженцам. Там их несколько тысяч, вы найдете их по запаху. Возможно, вас зарежут за ботинки — но, может, и нет, если вы двое будете спать по очереди.

Солдат злобно смеется. Его камуфляжные штаны заправлены в грязные черные ботинки. Сначала мне показалось, что он стоит в тени, но теперь я вижу, что это еще одна лужица. Все мостовая покрыта пятнами нефти.

— Серьезно? Гражданским вход воспрещен? — спрашивает Джек.

— Угу, — отвечает солдат, — мы сами еле-еле отбились от собственных джипов. Половина автономного оружия пропала, а остальное мы взорвали. Незадолго до того, как началась эта хрень, почти все командиры исчезли — их вызвали на какое-то долбаное совещание, и с тех пор их никто не видел. Мы даже не можем попасть в ремонтные отсеки и на склад с горючим. Сержант, здесь полная жопа и не хватает только кучки воров, мародеров и прочих подонков-гражданских.

Прохладный носок ботинка легонько пихает меня в лоб.

— Без обид, приятель.

Ботинок исчезает.

— Ворота закрыты. Если попытаешься войти, парень на вышке выдаст тебе сандвич с пулей. Верно, Карл?

— Так точно, — отвечает Карл, находящийся где-то за фонариком.

— А теперь, — говорит солдат, делая шаг к воротам, — убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Солдат перестает загораживать свет, и я понимаю, что смотрю не на кучу одежды, а на тело — точнее, на тела. Горы человеческих тел застыли в позах, выражающих жесточайшую боль. Здесь десятки трупов; они словно конфетные обертки, которых ветром прибило к ограде. И пятна на земле — в одном из которых я лежу — не лужи нефти.

Совсем недавно здесь погибло множество людей.

— Вашу мать! Вы их убили? — спрашиваю я, не веря своим глазам.

Джек тихо стонет. Снова сухо рассмеявшись, солдат вразвалочку подходит ко мне, шаркая ботинками по мостовой.

— Черт побери, сержант. Твой брат не умеет держать язык за зубами?

— Не умеет, — признает Джек.

— Сейчас я тебе все объясню, — говорит солдат.

Окованный сталью ботинок с хрустом врезается в мои ребра. Я от удивления не могу даже кричать. Воздух из легких выходит механически. Я сворачиваюсь в позу эмбриона и в таком положении получаю еще пару ударов.

— Он все понял! — кричит Карл. — Он понял!

Я не могу сдержать стон — только так мне удается дышать.

— Просто отпусти нас. Мы исчезнем, брат. Мы исчезнем, — говорит Джек.

Удары прекращаются. Капрал смеется, словно смех — это такой нервный тик, и с металлическим щелчком передергивает затвор винтовки.

— Сэр? — подает голос Карл с невидимой вышки. — Может, уже достаточно? Давайте выйдем из боя.

Ничего не происходит.

— Выходим из боя, — повторяет солдат.

Капрал не стреляет, но я чувствую, как эти ботинки ждут, когда я скажу еще что-нибудь, что угодно. Свернувшись в комок, я с трудом заставляю травмированную грудную клетку перекачивать воздух.

Сказать мне нечего.

Капрал оказался прав — запах беженцев мы почувствовали гораздо раньше, чем их увидели.

До лагеря мы добрались вскоре после полуночи. На берегу Гудзона тысячи людей — они бродят туда-сюда, сидят, ставят палатки и пытаются раздобыть какую-либо информацию. Длинная, узкая полоска земли отделена от улицы старой железной сеткой, и рельеф слишком неровный для домашних роботов.

Здесь находятся люди, которые добрались до Форт-Бэндона и не нашли там приюта. У них чемоданы, рюкзаки и мешки для мусора, набитые вещами. Эти люди привели с собой родителей, жен и детей. Они жгут обломки мебели, справляют нужду здесь же, у реки, и выбрасывают мусор где придется.

Температура чуть выше нуля. Беженцы спят под стопками одеял, в только что украденных палатках и на земле. Беженцы дерутся, режут друг друга ножами; время от времени слышны выстрелы. Беженцы злые, напуганы и голодны. Кое-кто просит милостыню, переходя от одного лагеря к другому. Другие воруют дрова и разную мелочевку. Третьи уходят в город и не возвращаются.

И все они ждут — чего, я понятия не имею. Помощи, наверное.

Мы с Джеком бродим во тьме между кострами и группами беженцев. Я прижимаю к лицу платок, пытаясь заглушить запах огромной массы людей, которая скопилась на небольшом клочке земли. Здесь, в толпе, мы с Джеком инстинктивно чувствуем себя неуютно.

Похлопав меня по плечу, брат указывает на небольшой, поросший кустарником холм. Там, в высокой пожухлой траве, у керосиновой лампы, сидит огромный чернокожий человек в гавайской рубашке и тренировочных штанах. Рядом с ним женщина — коренная американка, а в руках у нее большой старый нож, и похоже, она не раз пускала его в ход. Мы идем к этим людям.

Вот так мы познакомились с Тиберием и Черрой.

— Здорово! — окликаю их я.

— Что?! — кричит женщина. — Вам, армейцам, не хватило? Пришли за добавкой, козлы?

Лезвие ножа блестит в свете лампы.

Мы с Джеком переглядываемся. Что на это ответишь? Вдруг большой человек кладет руку на плечо женщины.

— Черра, где твои манеры? — басит он. — Они не солдаты. Посмотри на форму, она совсем другая.

— Не важно, — отрезает Черра.

— Посидите вместе с нами, отдохните немного, — говорит мужчина.

Мы садимся и слушаем. Тиберий Абдулла и Черра Ридж познакомились, когда бежали из Олбани. Он из Эритреи, из «рога» Африки, здесь работал таксистом. Она — механик, вместе с четырьмя братьями чинила автомобили в отцовской мастерской. Когда началась вся эта хренотень, Тиберий забирал машину из ремонта. Упомянув про отца и братьев Черры, больше Тиберий о них не говорит.

Пока Тиберий излагает их с Черрой историю, женщина сидит тихо, осторожно разглядывая нас с братом. Что она чувствует, я определить не могу, но мне кажется, что она довольно проницательная. С ней нужно держать ухо востро.

Только мы пускаем по кругу фляжку Тиберия, как вдруг вдали появляется пара горящих фар. В руках Черры откуда ни возьмись возникает охотничье ружье. Тиберий достает из-за пояса пистолет. Джек гасит фонарь. Похоже, одна из машин-убийц перелетела через баррикаду и добралась сюда.

Последив за огнями фар, я вдруг понимаю, что Черра целится не в них, а нам за спину.

Кто-то стремительно приближается к нам. Слышно тяжелое дыхание и топот, а затем появляется силуэт человека. Он неуклюже карабкается по холму, падая и цепляясь руками за все подряд.

— Стой! — кричит Черра.

Человек замирает на месте, затем, выпрямившись, идет на свет фонаря. Это солдат из Форт-Бэндона, тощий белокожий парень с длинной шеей и космами соломенного цвета. Я никогда его не видел, но голос узнаю сразу.

— Ой, м-м, привет. Я — Карл Левандовски, — говорит он.

В нескольких сотнях ярдов от нас, у берега, раздается нестройный хор воплей. Фигуры людей, закутанных в одеяла, носятся между тусклых красных костров, а те фары летят через лагерь беженцев — в нашу сторону.

— Я заметил ее с вышки, — говорит Карл, все еще пытаясь отдышаться. — Пришел предупредить людей.

— Как это мило с твоей стороны, — бормочу я, прижимая руку к ноющим ребрам.

Встав на колено, Джек снимает с плеча винтовку и прищуривается, пытаясь разглядеть что-то в хаосе, который царит сейчас на равнине.

— Джип. Бронированный, — говорит мой брат. — Остановить его они не смогут.

— Можно стрелять по колесам, — замечает Черра, клацая затвором и проверяя, есть ли в стволе патрон.

Карл бросает на нее взгляд.

— Лапочка, шины пуленепробиваемые. Я бы стрелял по фарам, а затем по комплекту сенсоров на крыше. Нужно лишить его глаз и ушей.

— На что похож комплект сенсоров? — спрашивает Джек.

— На черный шар. — Карл снимает с плеча винтовку и проверяет магазин. — Из шара торчит антенна. Стандартная компактная мультисенсорная камера на приборе с зарядовой связью, фотоэлектронный умножитель, карданный шарнир для большей стабильности, ну и так далее.

Карл оглядывает наши нахмуренные лица.

— Извините, я инженер.

Джип едет прямо по массе спящих людей. Звуки описанию не поддаются. Красноватые огни фар прыгают вверх-вниз, поворачиваются в нашу сторону, увеличиваются в размерах.

— Ну, вы все слышали. Если увидите черный ящик, стреляйте, — говорит Джек.

Вскоре в ночи раздается треск выстрелов. Черра уверенно посылает в цель пулю за пулей.

Фары разлетаются вдребезги, и машина резко меняет курс — но только для того, чтобы задавить находящихся рядом беженцев. Попадая в черный ящик, пули высекают из него искры. Но автомобиль не останавливается.

— Что-то не так. — Джек хватает Карла за рубашку. — Почему этот гад не ослеп?

— Не знаю, не знаю! — хнычет Карл.

Это хороший вопрос.

Я прекращаю стрелять и, наклонив голову, пытаюсь сосредоточиться. Крики, плач, рев двигателя, бегущие тени, разбросанные костры и катящиеся по земле трупы — все отступает.

Почему автомобиль до сих пор видит?

Из хаоса проступает новый звук — тихое «топ-топ-топ», словно где-то вдали работает газонокосилка. Теперь я вижу и размытое пятно в небе над нами.

Своего рода всевидящее око.

Словно чудовище, поднимающееся со дна морского, из ночи возникает джип.

Мы бросаемся кто куда, а он забирается на наш холм и едет дальше.

— Летающий робот, на одиннадцать часов, над деревьями! — кричу я.

Все вскидывают оружие. Джип влетает в костер в десяти ярдах от нас. Угли падают на крышу автомобиля, делая ее похожей на метеорит, горящий в земной атмосфере. Джип разворачивается для нового захода.

Видны дульные вспышки, во все стороны летят горячие латунные гильзы. В небе что-то взрывается, усеивая землю кусками пластмассы.

— Врассыпную! — командует Джек. За ревом джипа не слышен даже вой моторов «звезды», падающей с неба. Бронированный автомобиль, словно бульдозер, вспахивает холмик, на котором мы стоим. Амортизаторы выходят из строя. Горячий воздух, которым обдает нас пролетающий мимо джип, пахнет расплавленной пластмассой, порохом и кровью.

Машина останавливается у подножия холма, а затем едет прочь, то и дела запинаясь, словно слепой, нащупывающий дорогу.

Мы победили. Пока что.

Огромная лапища ложится мне на спину, сжав ее так, что даже лопатки соприкасаются.

— Машина ослепла, — говорит Тиберий. — У тебя глаза сокола, Кормак Уоллес.

— Что будем делать, когда приедут другие? — спрашивает Карл.

— Останемся здесь защищать людей, — уверенно отвечает Джек.

— Как ты себе это представляешь? — возражаю я. — Может, они не захотят, чтобы мы их защищали? Кроме того, рядом с нами крупнейший в штате арсенал. Лучше уйдем в горы, будем ночевать в палатках.

Черра фыркает.

— У тебя есть идея получше? — спрашиваю я.

— Палатки — временное решение. Что ты выбираешь: жить в пещере и каждый день молиться о том, чтобы удалось найти еду? Или остаться вместе с другими людьми, на помощь которых можно рассчитывать?

— И там, где беспорядки и мародерство, — добавляю я.

— Я говорю о маленьком сообществе. О безопасном месте. О Серой Лошади.

— Много там людей? — спрашивает Джек.

— Несколько тысяч — в основном оседжи, как и я.

Я издаю стон.

— Индейская резервация! Голод, болезни, смерть. Извини, но такой план мне не по душе.

— Это потому, что ты кретин, — отрезает Черра. — В Серой Лошади функционирует правительство. Там есть фермеры, сварщики, врачи.

— Ну, — усмехаюсь я, — раз уж там есть сварщики…

Женщина смотрит на меня со значением.

— И тюрьмы, — добавляет она. — На всякий случай.

— То есть специализация, — заключает Джек. — Черра права: нужно попасть туда, где можно собраться с силами и составить план контрудара. А где эта Серая Лошадь?

— В Оклахоме.

Я издаю еще один громкий стон.

— Это все равно что в миллионе миль отсюда.

— Я там выросла. Дорогу знаю.

— Откуда тебе известно, что там кто-то есть?

— Ходят слухи, что в Серой Лошади живут люди. Там есть лагерь. И армия. — Черра презрительно фыркает, глядя на Карла. — Настоящая армия.

Я хлопаю в ладоши.

— Я не собираюсь переть через всю Америку просто потому, что так захотелось первой встречной девице. Нам и одним неплохо.

Моя винтовка падает на землю: схватив меня за рубашку, Черра притягивает меня к себе.

— Твой брат — мой шанс на выживание, — говорит она. — В отличие от тебя, он знает, что делает, и руки у него растут откуда надо. Так что заткнись, черт бы тебя побрал, и подумай. Вы мальчики умные, оба хотите остаться в живых. Выбор несложный.

Хмурое лицо Черры в нескольких дюймах от меня. На ее чернильно-черные волосы приземляются хлопья пепла, но она не обращает на это внимания. Маленькая женщина твердо решила остаться в живых и ради этого готова на все.

У нее талант к выживанию.

Я невольно улыбаюсь.

— Остаться в живых? Вот теперь мы с тобой говорим на одном языке. Более того, отныне я хочу быть не далее пяти футов от тебя. Я… даже не знаю… в общем, в твоих объятиях я чувствую себя в безопасности.

— Размечтался, умник, — фыркает Черра, слегка отталкивая меня.

Оглушительный смех заставляет нас вздрогнуть от удивления. Тиберий, похожий на огромную тень, вскидывает на плечи рюкзак.

— Значит, решено, — говорит он, сверкая зубами. — Из нас пятерых получится отличная команда. Мы победили джип и спасли людей, а теперь вместе пойдем в эту Серую Лошадь.

4 Сопровождающий

Новая война + 7 месяцев

— Тревога включается на заре — не бог весть что, всего лишь несколько связанных друг с другом консервных банок, которые кто-то тащит по растрескавшейся мостовой.

Открыв глаза, я выбираюсь из спального мешка. Не меньше секунды уходит на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь. Я поднимаю взгляд: балка моста, глушитель, выхлопная труба.

Ах да, точно.

Я уже год сплю в кратерах под машинами, но так и не привык к этому. Не важно. Главное, что я все еще жив-здоров.

Секунды три я лежу неподвижно и прислушиваюсь. Из постели сразу лучше не выпрыгивать — кто знает, какая чертовщина творилась в округе ночью. За прошедший год роботы все уменьшались, но некоторые становились больше. Значительно больше.

Я стягиваю с себя спальный мешок и складываю его. При этом я бьюсь головой об автомобиль, но ничуть не расстраиваюсь: ржавая железяка — мой лучший друг. На улицах Нью-Йорка столько сожженных машин, что заглядывать под все подряд сволочи роботы просто не могут.

Утро пасмурное. Я вылезаю из-под машины, достаю грязный рюкзак и вскидываю его на плечо. Отхаркиваюсь и сплевываю. Солнце уже взошло, но еще холодно. Лето только начинается.

Жестянки продолжают бренчать. Опустившись на колено, я отвязываю веревку, пока шум не засекли микрофоны роботов. На поверхности нужно действовать тихо, быть непредсказуемым и не сидеть на месте.

Иначе ты умрешь.

Сопровождающий. В леса бежали сотни тысяч горожан, и примерно половина из них сейчас умирает с голода. Грязные, худые, как щепки, люди ковыляют обратно в город, надеясь уйти от волков и добыть что-нибудь из еды.

Чаще всего машины их быстро сжирают.

Я надеваю на голову капюшон и позволяю черному пальто развеваться — так я надеюсь сбить с цели системы наведения роботов, особенно проклятых одноразовых турелей. Кстати, о роботах — нужно поскорее убраться с улицы. Я ныряю в полуразрушенное здание, направляясь туда, где сработала сигнализация.

После того как мы взорвали половину города, обычные домашние роботы не могут до нас добраться — они не в состоянии балансировать на обломках. Какое-то время мы были в безопасности — достаточно долго, чтобы закрепиться под землей и в разрушенных зданиях.

Потом появился новый ходун.

Мы называем его «богомолом». У него четыре ноги с множеством суставов, они длиннее телефонных столбов и сделаны из какого-то ячеистого углеволокна. Ноги похожи на перевернутые ледорубы — при каждом шаге они втыкаются в землю. Наверху, там где они соединяются, расположены две ручки, заканчивающиеся лезвиями. Эти руки-бритвы режут все — дерево, известку, кирпич. Робот весь сгибается и складывается, становясь размером с небольшой пикап, и в таком состоянии носится туда-сюда. Похож на богомола.

Ну, довольно-таки похож.

Пробираясь между столами на этаже какого-то офисного здания, я вдруг чувствую знакомые вибрации: на улице появилось что-то крупное. Я застываю на месте, затем сажусь на корточки и осторожно выглядываю в окно из-за отсыревшего стола. Мимо пролетает серая тень, больше ничего не видно.

На всякий случай я жду еще минуту.

Недалеко отсюда разыгрывается знакомая сцена: выживший нашел подозрительную груду камней, на которую машины никогда не обратили бы внимания. Рядом с камнями лежит веревка, и человек за нее потянул. То есть я знаю, что десять минут назад человек был жив. Предсказать, что произошло с тех пор, невозможно.

Я добираюсь до обрушившейся стены, переползаю через разбитые окна и обломки кирпичей, направляясь в сторону серой утренней зари. Прижавшись лицом к дыре, осматриваю улицу.

Наш знак на месте, стоит на крыльце через дорогу. Рядом с ним, опустив голову и обхватив колени руками, на корточках сидит человек и раскачивается — возможно, хочет согреться.

Знак действует, потому что машины не обращают внимания на природные объекты вроде камней и деревьев. Для роботов они в мертвой зоне. «Богомолы» сразу засекают неестественные штуки — слова, рисунки и даже такую фигню, как смайлики. Незакамуфлированная проволока не работает. Линии слишком прямые. Писать на стенах инструкции о том, как добраться до безопасного места — хороший способ избавиться от человека. Но кучу мусора машины не замечают — и пирамидки из камней тоже.

Я вылезаю из дыры и добираюсь до парня раньше, чем он успевает поднять голову.

— Эй, — шепчу я, пихая его локтем.

Он — заплаканный юный латиноамериканец, лет двадцать с небольшим — потрясенно смотрит на меня. Одному богу известно, что ему пришлось пережить, прежде чем он попал сюда.

— Все нормально, приятель, — успокаиваю я его. — Мы отведем тебя в безопасное место. Иди за мной.

Кивнув, он опирается на стену и встает. Одна рука у него замотана грязным полотенцем; наверное, ей сильно досталось, раз он не хочет никому ее показывать и прижимает к себе другой рукой.

— Ничего, приятель, скоро мы твоей рукой займемся.

Юноша слегка вздрагивает. Такой реакции я не ожидал. Странно, что люди стыдятся своих ран — как будто ты сам виноват в том, что у тебя не действует рука, нога или глаз. Но, конечно, быть раненым далеко не так стыдно, как быть мертвым.

Я веду парня через дорогу, обратно к разрушенному зданию. Когда окажемся внутри, «богомолы» нам будут не страшны. Мои люди в основном в тоннелях подземки, и главные входы туда заблокированы. Домой мы идем поверху, перебираясь от дома к дому.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Парень лишь опускает голову.

— Ладно. Следуй за мной.

Я ухожу в безопасную зону — внутрь разрушенного здания. Безымянный парнишка ковыляет за мной. Вместе мы проходим сквозь дома, перебираемся через горы обломков, ползем под наполовину обвалившимися стенами. Как только заходим достаточно далеко, я сворачиваю на более или менее безопасную улицу. Чем дальше, тем напряженнее становится молчание.

На пустой улице мне жутковато; парень плетется за мной, не говоря ни слова, и я понимаю, что его мертвые глаза меня пугают.

Сколько может пережить человек, прежде чем для него все утратит смысл? Выживание — это не жизнь. Цель в жизни нужна людям так же, как и воздух.

Слава богу, что у меня есть Доун.

Вспоминая ее карие глаза, я вдруг вижу в конце улицы покосившийся серо-зеленый телефонный столб. Он сгибается пополам, сдвигается с места, и я понимаю, что это нога. Если мы немедленно не уберемся отсюда, то через пол минуты умрем.

— Двигай внутрь, — шиплю я, толкая парнишку к разбитому окну.

В поле зрения появляется скрюченный «богомол». Его лишенная каких-либо внешних черт голова, похожая на пулю, быстро вращается, затем замирает. Длинные антенны дрожат. Машина прыгает вперед и галопом несется к нам: острые «лапы» проходят сквозь грязь и мостовую, словно гребной винт сквозь воду. Передние «лапы», покрытые бесчисленным множеством шипов, лежат на «животе», готовые к бою.

Парнишка тупо смотрит на машину.

Схватив малого за шиворот, я проталкиваю его в окно и прыгаю следом. Мы поднимаемся на ноги и мчим по заплесневевшему ковролину. Несколько секунд спустя на светлый прямоугольник позади нас падает огромная тень. Из проема вылезает рука с когтями и наносит удар, выдирая часть стены. К ней присоединяется вторая лапа. Вперед-назад, вперед-назад. Это похоже на торнадо.

К счастью для нас, здесь мы в безопасности. Я точно это знаю, ведь здание как следует выпотрошено. Фасад разрушен, но внутри можно пройти: мы, жители Нью-Йорка, знаем, что делаем. Я тащу парня к груде кирпичей, рядом с которой находится дыра, ведущая в соседнее здание.

— Наш дом, — говорю я, указывая на дыру. Парень спотыкается, словно зомби.

Вдруг я слышу, как трещит ковер и хрустит деревянная мебель: каким-то образом «богомолу» удалось пролезть через окно. Свернувшись в крошечный комок, машина проталкивает свое серое, массивное тело по зданию, срывая грязные потолочные панели, словно конфетти. Блестят когти, скрежещет металл.

Мы бросаемся к дыре в стене.

Я помогаю парнишке пролезть через лабиринт из арматуры и бетона. Этот ход — всего лишь черная зияющая дыра, несколько футов в диаметре, она проходит через фундамент обоих зданий. Я молюсь, чтобы механическое чудовище в ней застряло.

Парень исчезает из виду, затем лезу я. Лаз темный и тесный. Мой спутник ползет медленно, все еще оберегая поврежденную руку. У входа, словно ржавые наконечники копий, торчат прутья стальной арматуры. Слышно, как нас догоняет «богомол», разрушая все, к чему прикасается.

А затем звуки умолкают.

Лаз такой узкий, что в нем нельзя даже повернуть голову. Я вижу только подошвы ботинок парня, который лезет впереди. Вдох, выдох. Сосредоточься. Что-то врезается в стенку лаза — судя по звуку, с такой силой, что вырывает кусок камня. Затем раздается еще один, пробирающий до костей звук удара. «Богомол» бешено прогрызается сквозь бетон к фундаменту из песчаника. Грохот стоит оглушительный.

Мир превращается в вопли, тьму и пыль.

— Пошел, пошел! — кричу я.

Через секунду парень исчезает: он нашел выход из тоннеля. Ухмыльнувшись, я врубаю скорость и на полном ходу вылетаю из отверстия и падаю, удивленно вскрикнув от боли.

Арматурный прут проткнул мне правое бедро.

Я лежу на спине, опираясь на локти. Нога застряла в отверстии. Прут торчит, словно кривой зуб, впившийся в ногу. Парнишка стоит в нескольких футах от меня — его лицо по-прежнему ничего не выражает. Судорожно вдохнув, я издаю еще один дикий вопль.

Это, похоже, привлекает внимание парня.

— Сними меня с этой штуки, черт бы тебя побрал! — ору я.

Парень моргает, и взгляд его карих глаз становится несколько более осмысленным.

— Быстрее! «Богомол» приближается!

Пытаюсь встать, но я ослабел, а боль слишком сильна. Мне удается приподнять голову.

— Сними мою ногу с прута, — объясняю я парню. — Или вытащи прут из стены, дело твое, но только побыстрее.

Парень стоит, не шелохнется. Губы у него дрожат — похоже, сейчас заплачет. Повезло мне, нечего сказать.

Слышен ритмичный стук — каждым ударом «богомол» выбивает из стены еще один кусок. Из отверстия вылетает облачко пыли. Вибрация от ударов проходит по стене и отдается в пруте арматуры, который проткнул мне ногу.

— Ну же, братишка. Ты мне нужен. Мне нужна твоя помощь.

И тут парень произносит первые слова:

— Извини.

Черт. Это конец. Я хочу наорать на этого труса, ударить его — но я слишком слаб. Поэтому, собрав остатки сил, я заставляю себя смотреть прямо ему в глаза. Мышцы шеи дрожат от напряжения. Если парень бросит меня умирать, я хочу, чтобы он запомнил мое лицо.

Не отводя взгляда от меня, парнишка поднимает поврежденную руку и разворачивает полотенце, которым она замотана.

— Что ты…

Слова застревают у меня в горле. Рука не повреждена — ее просто нет.

Вместо мышц предплечья — клубок проводов, подсоединенных к покрытому машинным маслом куску металла, из которого торчат два лезвия. Устройство похоже на огромные ножницы, сращенные с локтем. Сухожилия на руке сокращаются, и лезвия начинают расходиться в стороны.

— Я урод, — говорит парень. — Это со мной сделали робы в трудовом лагере.

Даже не знаю, что и думать. Сил у меня больше не осталось; я опускаю голову и смотрю в потолок.

Щелк.

Нога высвободилась. Из нее торчит кусок арматуры с блестящим срезом, но я свободен.

Парнишка помогает мне подняться, затем обхватывает меня здоровой рукой, и мы, не оглядываясь, ковыляем прочь от дыры. Пять минут спустя находим замаскированный вход в тоннели подземки и исчезаем в них, с трудом передвигаясь по заброшенным путям.

«Богомол» остается далеко позади.

— Как? — кивком головы я указываю на пострадавшую руку парня.

— Трудовой лагерь. Людей уводят, и возвращаются они совсем другими. Я стал одним из первых. Операция простая — только на руке. Но у других… То, что делает с ними автодок, гораздо хуже. Робы удаляют глаза, ноги, режут кожу, мышцы, мозг.

— Ты один?

— Я встретил кое-кого, но они не захотели… — Он безучастно смотрит на искалеченную руку. — Теперь я похож на них.

Да уж, такая рука не помогла ему найти друзей. Я пытаюсь представить себе, сколько раз его гнали прочь, сколько времени он прожил совсем один.

Парень на грани — он сгорбился, каждый вдох дается ему с трудом. Он не ранен — он сдался.

— В одиночку тяжело, — говорю я. — Когда ты один, то начинаешь сомневаться, зачем тебе вообще жить, понимаешь?

Парень молчит.

— Но здесь есть люди, Сопротивление. Теперь ты не один. У тебя есть цель.

— Какая?

— Выжить. Помочь Сопротивлению.

— Я даже не…

Он поднимает руку; в его глазах блестят слезы. Наступает важный момент: он должен понять то, что я скажу, иначе он умрет.

Я хватаю парнишку за плечи:

— Ты родился человеком, человеком и умрешь — что бы они с тобой ни сделали. Понял?

Здесь, в тоннелях, тихо. И темно. Здесь чувствуешь себя в безопасности.

— Да, — отвечает парень.

Одной рукой я обнимаю парня за плечи, морщась от боли в ноге.

— Отлично. А теперь идем. Нужно добраться до дома и поесть. По мне, конечно, не скажешь, но у меня есть жена — самая красивая женщина в мире. И говорю тебе: если ее как следует попросить, она приготовит такое рагу, что пальчики оближешь.

Мне кажется, что с парнем все будет нормально — как только он встретится с остальными.

Смысл жизни нужен людям так же, как и воздух. К счастью, мы можем наполнять смыслом жизнь других совершенно бесплатно — просто самим фактом своего существования.

5 Щекотун

Новая война + 10 месяцев

Я стою на мокром, раскисшем поле.

Где я — неизвестно. Как сюда попала, не помню. Руки худые, покрытые шрамами. На мне грязный синий комбинезон, более похожий на лохмотья — рваный и в пятнах.

Дрожа от холода, я обхватываю себя руками. На меня накатывает паника: не хватает чего-то важного. Я что-то забыла. Приступ похож на кусок колючей проволоки, который сдавил мне сердце.

Вдруг я вспоминаю.

— Нет!

Стон, переходящий в вопль, рвется откуда-то из живота.

— Нет!

Я кричу, обращаясь к траве. Капли слюны вылетают изо рта и по дуге летят прочь, навстречу утренней заре. Я оборачиваюсь вокруг своей оси, но рядом никого нет. Я совсем одна.

Матильда и Нолан. Мои малыши. Их нет.

На опушке леса что-то вспыхивает. Я инстинктивно отшатываюсь, затем понимаю, что это просто зеркальце. Из-за дерева выходит человек в камуфляже и манит меня рукой. Я, словно в тумане, ковыляю к нему по заросшему травой полю и останавливаюсь ярдах в двадцати.

— Привет, — говорит мужчина. — Вы откуда?

— Не знаю. Где я?

— В пригороде Нью-Йорка. Что вы помните?

— Не знаю.

— Шишки на теле есть?

— Что?

— Ощупайте себя, проверьте, есть ли на теле шишки — все, что появилось недавно.

Сбитая с толку, я провожу руками по телу. Удивительно, что я могу ощупать каждое ребро в отдельности. Ничего не понимаю. Может, я сплю — может, я потеряла сознание или умерла? Затем мне удается нащупать бугорок на бедре, возможно, единственный участок на теле, где еще остались мышцы.

— На ноге бугорок, — говорю я.

Человек пятится обратно к лесу.

— В чем дело? Куда вы?

— Извините, леди, но Роб подсадил вам «жучка». В нескольких милях отсюда трудовой лагерь. Машины используют вас как наживку. Не пытайтесь следовать за мной.

Мужчина исчезает в лесной тьме. Прикрыв ладонью лицо от солнца, я пытаюсь разглядеть, куда он делся.

— Стойте, стойте! Где трудовой лагерь? Как его найти?

Из леса доносится еле слышное эхо:

— В Скарсдейле, в пяти милях к северу. Идите по дороге, чтобы солнце было по правую руку. Будьте осторожны.

Голос умолкает. Я снова одна.

В грязной траве я вижу свой извилистый след, ведущий на север, и понимаю, что стою на дороге, которая уже начала зарастать. Мои руки-палочки все еще обнимают меня, и я заставляю себя разжать их. Я слаба, я ранена. Мое тело хочет дрожать, хочет упасть на землю и сдаться.

Но я ему не позволю.

Я возвращаюсь за своими малышами.

Если прикоснуться к бугорку, он начинает двигаться. На коже небольшой разрез: наверное, здесь они его и вставили. Но ранка выше по бедру — значит, эта штука, чем бы она ни была, движется — по крайней мере может двигаться, если захочет.

«Жучок». Мужчина в камуфляже сказал «жучок». Я прыскаю, задумываясь о том, насколько буквально можно понимать данное описание.

Оказывается, практически буквально.

Возвращаются обрывки воспоминаний — смутные картинки: чисто выметенная мостовая, большое, хорошо освещенное металлическое здание, похожее на ангар для самолетов. Другое здание с многоярусными кроватями, уходящими к потолку. Как выглядят они — тюремщики, — я не помню. Правда, вспомнить я и не пытаюсь.

Примерно после полутора часов ходьбы я замечаю вдали расчищенную площадку, над которой поднимаются облачка дыма. Широкая металлическая крыша и низенькая ограда из сетки блестят на солнце. Наверное, это и есть лагерь для военнопленных.

В ноге возникает странное ощущение: «жучок» скользит, напоминая о своем присутствии. Из-за него тот мужчина отказался мне помочь. Наверняка «жучок» сообщает машинам, где я, чтобы они могли поймать и убить других людей.

Надеюсь, роботы не ожидали, что я вернусь.

При виде бугорка, пульсирующего под кожей, на меня накатывает тошнота. Ни за что не буду жить с «жучком» внутри. Нужно что-то с ним сделать.

И это будет больно.

Два плоских камня. Длинная полоска ткани, оторванная от рукава. Левой рукой я вдавливаю один из камней в бедро сразу за бугорком. «Жучок» начинает двигаться, но уйти не успевает: я, закрыв глаза и подумав о Матильде с Ноланом, с размаху опускаю второй камень. В ноге вспыхивает боль, слышен хруст. Я еще три раза бью камнем по ноге и падаю на землю, крича от боли. Затем лежу на спине и, тяжело дыша, смотрю сквозь слезы на синее небо.

Проходит минут пять, прежде чем я набираюсь смелости взглянуть на поврежденную ногу.

«Жучок», чем бы он ни был, похож на тупоконечный кусок металла с десятками дрожащих ножек, покрытых колючками. Часть панциря вдавлена в кожу, которая превратилась в бесформенную массу: наверное, он прорвал кожу после первого удара. По ноге, смешиваясь с кровью, течет какая-то жидкость. Я обмакиваю в нее палец и подношу к лицу. Пахнет химикатами — взрывоопасными химикатами, вроде керосина или бензина.

Мне и в голову не приходило, что я могла носить в себе бомбу.

Плакать я себе не разрешаю.

Заставив себя взглянуть на раздавленного «жучка», я осторожно вытаскиваю его из-под кожи. С противоположной стороны его корпус не поврежден. Я бросаю штуку, и она безвольно приземляется. «Жучок» похож на две упаковки мятных пастилок с огромным количеством ног и двумя длинными и мокрыми антеннами. Прикусив нижнюю губу и пытаясь не разреветься, я заматываю ногу полоской синей ткани.

Затем поднимаюсь и хромаю в сторону трудового лагеря.

Сторожевые пушки. В голове всплывает воспоминание: трудовой лагерь охраняют сторожевые пушки — серые холмики в земле, которые поднимаются и убивают всех, кто подходит на определенное расстояние.

Лагерь «Скар».

Из-за деревьев я наблюдаю за тем, что происходит на поле. Над плотным цветочным ковром летают жуки и птицы, не обращая внимания на комки одежды — трупы тех, кто собирался спасать людей. Роботы не пытаются замаскировать лагерь — напротив, они используют его в качестве маяка для выживших. Потенциальные освободители гибнут один за другим, а их тела скапливаются на поле, превращаясь в почву, в пищу для цветов.

Если много работать и не высовываться, машины накормят тебя и не дадут замерзнуть или заболеть. Постепенно ты привыкаешь не обращать внимания на резкий треск стреляющих сторожевых пушек, заставляешь себя забыть о том, что значит этот звук. Ты ищешь пряник, а кнут уже не видишь.

С одной стороны комплекса видна бурая «змейка» — люди, которых привели сюда из другого лагеря. Не колеблясь, я обхожу пушки стороной и ковыляю в сторону очереди.

Двадцать минут спустя я вижу шестиколесную бронемашину с орудийной башней наверху; подпрыгивая на ухабах, эта штука едет со скоростью мили четыре в час. Я подхожу к ней, держа руки на виду, и содрогаюсь, когда машина наводит на меня свое орудие.

— Не выходите из очереди. Не останавливайтесь. Не приближайтесь к машине. Выполняйте немедленно или будете уничтожены, — говорит автоматический голос, доносящийся из громкоговорителя на башне.

Рядом с бронемашиной идет колонна людей. Некоторые несут чемоданы или рюкзаки, но у большинства из имущества только то, что на них надето. Одному богу известно, сколько они так маршируют — и сколько их было, когда они отправились в поход.

Кое-кто устало поднимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Не опуская рук и не сводя глаз с башни, я встаю в очередь. Пять минут спустя ко мне присоединяется мужчина в заляпанном грязью костюме и парень в пончо. Они обступают меня с двух сторон, и мы замедляем шаг, чтобы приотстать от бронемашины.

— Ты откуда? — спрашивает мужчина в костюме.

— Оттуда, куда мы идем, — отвечаю я, глядя вперед.

— И где это?

— Трудовой лагерь.

— Трудовой лагерь?! — восклицает парень в пончо. — То есть концентрационный? — Он разглядывает поле; его взгляд бегает от бронемашины к зарослям высокой травы. Мужчина кладет руку на плечо своему другу.

— Не надо. Помнишь, что стало с Уэсом?

При этих словах у парня в пончо словно бы кончается завод.

— Как ты оттуда выбралась? — спрашивает мужчина.

Я смотрю на свою ногу: на штанине темное пятно засохшей крови. В общем, все понятно и без слов. Проследив за моим взглядом, мужчина решает тему закрыть.

— Мы в самом деле нужны им для работы? — спрашивает Пончо. — Но почему? Почему они не используют другие машины?

— Мы дешевле.

— Не очень-то, — замечает Костюм. — На нас нужно тратить ресурсы. Нам нужна пища.

— В городах осталось много продуктов, — говорю я. — Численность населения уменьшилась, так что роботы смогут растянуть остатки на несколько лет.

— Круто, — отвечает Пончо. — Просто зашибись.

Притормозив, бронемашина бесшумно поворачивает орудие в нашу сторону. Я умолкаю. Эти двое — не те, кто мне нужен. Тем, ради кого я пришла, девять и двенадцать лет, и они ждут свою маму.

Дальше я иду одна.

Пока остальных регистрируют, я сматываюсь. Пара подлатанных «Весельчаков» воспроизводят фонограмму с инструкциями и следят за тем, как люди, стоящие в очереди, бросают в кучу свою одежду и чемоданы. Это я помню: душ, комбинезон, распределение кроватей и рабочих мест. А потом нас пометили.

Моя метка до сих пор со мной.

На правом плече, глубоко под кожей, «бирка» размером с рисовое зернышко. Когда мы заходим в лагерь и все выкидывают свои вещи, я просто выхожу из очереди и иду по полю к большому металлическому зданию. «Весельчак» следует за мной, но ничего не предпринимает: метка свидетельствует о том, что я соблюдаю правила — в противном случае робот задушил бы меня голыми руками. Я видела, как это бывает.

Сигнал тревоги не срабатывает: похоже, мою метку распознают все детекторы в лагере. Слава богу, что они не внесли мой номер в «черный список», когда выбросили меня на поле. Я направляюсь к рабочему амбару, и «Весельчак» отступает.

Я захожу внутрь, и в ту же секунду лампа на стене начинает тихо мигать. Черт, сейчас мне нельзя здесь находиться. Сегодня моя бригада не работает — а может, не работает вообще.

Значит, «Весельчак» еще вернется.

Я осматриваюсь. Эту комнату я помню лучше всего: чистый пол, огромная, размером с футбольное поле, металлическая крыша. Во время дождя кажется, что ты в аудитории, и те, кто собрался в ней, тихо аплодируют. На высоте пояса установлены конвейерные ленты, уходящие вдаль, а над ними ряды люминесцентных ламп. Сотни людей в синих комбинезонах и бумажных масках берут детали из контейнеров, подсоединяют к тому, что лежит на конвейерной ленте, и толкают дальше.

Это линия сборки.

Я подбегаю к линии, на которой раньше работала. Сегодня здесь собирают то, что мы называли «танчиками». Они похожи на большого четырехногого «богомола», но поменьше, размером с собачку. Мы и не знали, зачем они нужны, пока новенький, солдат-итальянец, не сказал, что «танчики» цепляются за брюхо «богомолов» и спрыгивают во время боя. По его словам, сломанных можно перепаять и использовать в качестве аварийного оборудования. Они называются «щекотуны» или что-то в этом роде.

Дверь, через которую я только что вошла, ползет в сторону, и в комнату заходит «Весельчак». Люди замирают. Конвейеры останавливаются. Никто не делает попыток мне помочь, все стоят — неподвижные и молчаливые синие статуи. Я не трачу времени на то, чтобы позвать на помощь. На их месте я бы тоже ничего не предпринимала.

«Весельчак» закрывает за собой дверь. По комнате проносится грохот: одновременно на всех дверях запираются засовы. Я останусь в этой ловушке до тех пор, пока меня не убьют.

Задыхаясь, я бегу вдоль ленты; в ноге пульсирует боль. «Весельчак» осторожно, шаг за шагом, подбирается ко мне — бесшумно, если не считать тихого урчания моторов. На конвейере видны этапы превращения «танчиков» из черных коробочек в почти готовые машины.

Я добираюсь до противоположного конца длинного здания. Передо мной дверь, ведущая в спальни. Я хватаюсь за нее и дергаю, но она из толстой стали и заперта накрепко. Обернувшись, я прижимаюсь к двери спиной. Сотни людей, все еще с инструментами в руках, наблюдают за мной — часть с любопытством, но большинство — с нетерпением. Чем упорнее ты работаешь, тем быстрее проходит день. А я — помеха, и притом не такая уж необычная. Но скоро меня задушат, труп уберут, и эти люди продолжат доживать то, что осталось от их жизни.

За дверью Матильда и Нолан, им нужна моя помощь, но я умру на виду у побежденных людей в бумажных масках.

Обессилев, я падаю на колени и прижимаюсь лбом к прохладному полу. Слышно лишь равномерное пощелкивание приближающегося «Весельчака». Я так устала. Когда меня убьют, я, кажется, испытаю облегчение. Какое счастье — наконец заснуть.

Но мое тело лжет. Я должна забыть о боли, должна выбраться из ловушки.

Смахнув волосы с лица, я лихорадочно оглядываю комнату. В голову приходит идея. Морщась от боли в бедре, я встаю и ковыляю к линии по сбору «танчиков». Я ощупываю каждую машину, ищу ту, которая находится на нужной стадии. Люди передо мной расступаются.

«Весельчак» уже в пяти футах, когда я нахожу идеальный «танчик» — всего лишь четыре узловатые ноги, прикрепленные к «брюшку» размером с заварочный чайник.

Аккумулятор уже подключен, но до сборки центральной нервной системы еще несколько этапов. Сейчас в «спине» машины полость, из которой торчат соединительные провода.

Я хватаю «танчик» и разворачиваюсь. В футе от меня, вытянув руки вперед, стоит «Весельчак». Неуверенно сделав шаг назад, я оказываюсь за пределами досягаемости и хромаю к стальной двери. Вырвав дрожащими руками ноги «танчика», я прижимаю к двери тяжелое металлическое «брюшко». Левую руку сводит от напряжения. Свободной рукой я залезаю в полость на теле «танчика» и закорачиваю провода.

«Танчик» рефлекторно втягивает в себя покрытые колючками ноги, и они с душераздирающим скрежетом впиваются в металлическую дверь. Я отпускаю машину, и с глухим звоном она падает на землю, сжимая в лапах кусок металла дюймов шесть. В двери, там, где раньше находился замок и ручка, зияет дыра с зазубренными краями. Мои руки совершенно обессилели, я не могу их даже поднять. «Весельчак» в нескольких дюймах от меня, он тянет ко мне руку, и его пальцы готовы вцепиться в ту часть моего тела, которая окажется ближе всего.

Я пинаю изуродованную дверь, и она распахивается настежь.

За дверью — переполненная спальня с многоярусными кроватями, уходящими под потолок. На меня испуганно глядят старухи и дети.

Я ныряю в комнату и упираюсь спиной в дверь. «Весельчак» пытается ее открыть, но, к счастью, его ноги скользят на гладком бетонном полу, и поэтому робот не может одним ударом отпихнуть меня.

— Матильда, Нолан! — кричу я.

Замерев на месте, люди смотрят на меня. Машины знают мой идентификационный номер, могут следить за мной, куда бы я ни направилась, и они не остановятся, пока меня не убьют. У меня есть только один шанс спасти своих детей.

Внезапно он появляется — мой молчаливый ангелочек с грязными черными вихрами.

— Нолан!

Он подбегает ко мне, и я обнимаю его. Дверь бьет меня в спину: робот продолжает напирать. Скоро придут и другие.

— Нолан, где твоя сестра? Где Матильда? — спрашиваю я, взяв его хрупкое лицо в ладони.

— Она пострадала, когда ты ушла.

Я давлю в себе страх — ради Нолана.

— Нет! Где она? Отведи меня туда.

Нолан молча указывает рукой.

С ребенком под мышкой, я, расталкивая людей, бегу по коридору к изолятору. За спиной две пожилые женщины спокойно упираются спинами в громыхающую дверь. Благодарить их нет времени, но их лица я запомню. Я буду молиться за них.

В этой длинной, обшитой досками комнате я еще не была. В центре — узкий проход, по обеим сторонам которого висят занавески. Я отдергиваю их, ищу свою дочь. За каждой занавеской — новое ужасное зрелище, но мой мозг ни на что не реагирует. Сейчас я смогу обратить внимание только на одно личико.

И вдруг я вижу ее.

Моя малышка лежит на каталке, а над ее головой нависло чудовище — машина-хирург, закрепленная на металлической руке. У робота десяток пластмассовых ног, завернутых в стерильную бумагу, и каждая что-то держит — скальпель, крючок, паяльник. Не останавливаясь и не обращая на меня внимания, машина работает над лицом Матильды, делая резкие, точные движения — словно паук, плетущий паутину.

— Нет! — визжу я. Поставив Нолана на пол, я хватаю машину за основание и тяну изо всех сил. Робот, сбитый с толку, поднимает руки в воздух. В эту долю секунды я пинаю каталку, и она увозит Матильду прочь от машины. На моей ноге снова открылась рана, и я чувствую, как по голени течет кровь.

«Весельчак», должно быть, уже совсем близко.

Я наклоняюсь над каталкой. С дочерью произошло что-то страшное. Ее прекрасных голубых глаз больше нет.

— Матильда?

— Мама? — Она улыбается мне.

— Доченька, ты не пострадала?

— Кажется, нет. — Матильда хмурится. — С глазами что-то не так. Что случилось?

Дрожащими пальцами она касается тусклого черного металла, который вставлен в ее глазницы.

— Видеть можешь?

— Да, могу. Я вижу то, что внутри, — отвечает Матильда.

Откуда-то из глубины поднимается волна ужаса. Я опоздала: они уже причинили вред моей девочке.

— Что ты видишь, Матильда?

— Я вижу то, что внутри машин, — отвечает она.

На то, чтобы добраться до ограждения, уходит всего несколько минут. Я переношу Матильду с Ноланом через забор. Ограду всего пяти футов в высоту легко преодолеть: это еще одна приманка для потенциальных освободителей — на самом деле заключенных удерживает не изгородь, а спрятанные сторожевые пушки.

— Мама, давай! — подгоняет меня Матильда, оказавшись в безопасности.

Но рана кровоточит уже сильно, кровь скапливается внутри башмака, а из него вытекает на землю. Я совершенно измождена, и все силы уходят на то, чтобы не потерять сознание. Схватившись за сетку, чтобы не упасть, я в последний раз гляжу на своих малюток.

— Я всегда буду любить вас. Несмотря ни на что.

— О чем ты? Пойдем! Ну пожалуйста! — умоляет Матильда.

Мое поле зрения сужается. Я словно смотрю на мир через два отверстия размером с булавочную головку: все остальное — тьма.

— Матильда, бери Нолана и уходи.

— Мам, я не могу. Там пушки, я их вижу.

— Соберись, золотко. Теперь у тебя есть дар: посмотри, где пушки, куда они могут стрелять, найди безопасную дорогу. Возьми Нолана за руку и не отпускай.

— Мама, — упрашивает Нолан.

Я выключаю все чувства. Так надо. Позади меня слышен вой моторов — на поле съезжаются «танчики». Я повисаю на сетке, но где-то нахожу в себе силы крикнуть:

— Матильда Роза Перес! Спор закончен. Бери брата и уходи. Беги и не останавливайся, пока не уйдешь очень далеко, слышишь? Беги — немедленно, или я очень сильно на тебя рассержусь.

Матильда вздрагивает, услышав мой голос, и нерешительно делает шаг назад. Мое сердце разбивается на куски. Это похоже на онемение, которое растекается из груди по всему телу, уничтожая мысли и пожирая страх.

Матильда сжимает губы и, как обычно, упрямо хмурит брови — только вместо голубых глаз чудовищные имплантаты.

— Нолан, — говорит она, — что бы ни случилось, держи меня за руку и не отпускай. Сейчас мы побежим — супербыстро, понял?

Кивнув, Нолан берет ее за руку.

Мои маленькие солдаты. Выжившие.

— Я люблю тебя, мамочка, — говорит Матильда.

И мои дети исчезают.

6 Банд-э-Амир

Новая война + 10 месяцев

С биноклями в руках мы с Джабаром лежим на горе.

Время — около десяти утра. В Афганистане сезон засухи. Полчаса назад мы засекли короткий сеанс связи между автоматами — стремительная передача данных по радио, возможно, распоряжений для разведчика. Но с таким же успехом информацию могли передавать и танку, или еще чему похуже. Так что мы с Джабаром решили окопаться и подождать, пока не появится эта штука, чем бы она ни была.

Ну да, фактически это самоубийство.

Местные мне ни секунды не доверяли, и поэтому нам с Джабаром было запрещено приближаться к главным укреплениям. Большинство афганцев укрылось в огромных искусственных пещерах в провинции Бамиян. Эти пещеры — реально древняя фигня: какие-то отчаявшиеся люди вырубили их прямо в скале, и уже тысячу лет народ собирается здесь, если начинается война, голод или мор.

Технологии меняются, но люди остаются теми же, что и раньше.

Усевшись в круг, старики с бородами как у Санта-Клауса и бровями, которые пытаются удрать со лба, стали пить чай и орать друг на друга. Они не могли понять, почему автоматы-беспилотники прибыли не куда-нибудь, а именно сюда. И поэтому радиоперехват поручили нам. Для Джабара такое дело — фактически наказание, однако он помнил, что я спас его в час ноль. Хороший парень. Борода у него растет скверно, но сам он парень хороший.

Место, куда нас засунули — Банд-э-Амир, — такое красивое, что аж глазам больно. Небесно-голубые озера, коричневые горы — и все это обернуто в утесы из ярко-красного песчаника. Здесь, на высоте, атмосфера такая разреженная, что крышу сносит. Честное слово, свет совсем другой, тени слишком темные, подробности слишком четкие. Чувствуешь себя так, словно на другую планету попал.

Что-то заметив, Джабар пихает меня локтем.

В миле от нас через заросли кустарника по узкому проселку шагает двуногий автомат — некогда ТИМ — и, судя по росту и легкой походке, «Гоплит». Но точно сказать нельзя — в последнее время машины изменились. Например, на этом двуногом нет одежды, как на ТИМе, да и сделан он из какого-то бурого волокна. Автомат шагает со скоростью ровно пять миль в час, словно танк по пескам пустыни, и за ним по земле тянется длинная тень.

— Солдат? — спрашивает Джабар.

— Я уже и не знаю.

Мы с Джабаром решаем проследить за роботом.

Сначала ждем, пока автомат почти скроется из виду. Когда-то я управлял целой командой ТИМов, и в миле от машины мы всегда держали беспилотника-разведчика. Знание об этой процедуре позволяет мне оставаться незамеченным. Чем хороши автоматы: они не делают лишних усилий — ходят по прямой, выбирают легкие маршруты. Поэтому действия машин легко предсказать.

Не спускаясь с горы, мы идем в том же направлении, что и автомат. Вскоре встает солнце и начинает жарит что есть сил, но наши грязные халаты из хлопка впитывают в себя пот. В таком огромном месте чувствуешь себя крошечным, и одиночество накатывает очень быстро, так что, если честно, мне даже приятно вот так прогуляться с Джабаром.

Мы шагаем по горам с рюкзаками за спиной и длинными, похожими на кнуты антеннами. Антенны примерно восемь футов в длину, они сделаны из толстого черного пластика и дрожат при каждом шаге. Наверное, их сняли с какой-нибудь боевой машины — война здесь идет последние лет пятьдесят. С помощью антенн можно засечь радиопереговоры автоматов и вычислить, откуда идет сигнал. Так мы следим за перемещениями машин и в случае необходимости предупреждаем наших людей. Жаль, что роботов нельзя подслушать: сообщения зашифрованы так, что мама не горюй. Но все равно дело того стоит — мы по крайней мере знаем, где находится враг.

Наши халаты одного цвета с камнями и поэтому маскируют нас в горах. Но мы все равно держимся на расстоянии в полмили друг от друга, а то и больше — так можно точнее определить направление, откуда идет радиосигнал.

Кроме того, если в одного из нас попадет ракета, у другого будет время убежать или спрятаться.

После пяти-шести часов слежки за двуногим мы расходимся и начинаем последний на сегодня радиоперехват. Это дело долгое. Я сажусь, достаю антенну и, надев наушники, пытаюсь засечь треск радиосигнала. Мой аппарат автоматически фиксирует время начала передачи. В полумиле от меня то же самое делает Джабар. Через некоторое время мы сверяем цифры, чтобы приблизительно определить направление.

Когда торчишь здесь, на солнце, есть время подумать о том, что могло бы произойти. Однажды я пробрался на свою старую базу. Вылизанные ветром обломки. Ржавые остовы машин. Возвращаться некуда.

Минут тридцать я сижу, скрестив ноги, и смотрю на то, как солнце ныряет за сверкающие горы, и вдруг начинается радиообмен. На моем устройстве мигает лампочка: сигнал зафиксирован. С помощью треснувшего зеркальца я подаю знак Джабару: он отвечает тем же. Мы идем навстречу друг другу.

Двуногий робот, похоже, остановился за следующим горным хребтом. Автоматы не спят, и кто знает, что у него на уме. Правда, в нас никто не стреляет, а значит, он нас не заметил. Ночью земля начинает отдавать небу все накопленное за день тепло: оно — наша единственная маскировка, так что выбора нет — приходится сидеть на месте и не высовываться. Мы достаем спальные мешки и готовимся к ночевке.

Тьма становится все холоднее. Над головой раскрывается черный небосвод, и, богом клянусь, там больше звезд, чем неба. Мы с Джабаром лежим бок о бок.

— Пол, — шепчет Джабар, — меня беспокоит, что тот робот не похож на остальных.

— Модифицированный ТИМ, довольно распространенная машина. Я работал с кучей таких автоматов.

— Да, я помню. Раньше они были пацифистами, потом отрастили клыки. Но тот сделан не из металла, и оружия у него нет.

— И тебя беспокоит то, что у него нет оружия?

— Он другой. А все, что другое — плохо.

Я смотрю в небеса, слушаю ветер, поющий в скалах, и думаю о миллиардах молекул воздуха, которые сталкиваются друг с другом у меня над головой. Об ужасающих глубинах Вселенной.

— Джабар, автоматы меняются, — наконец говорю я. — И если другое — плохо, значит, плохого у нас будет вагон и маленькая тележка.

Мы и понятия не имели о том, насколько все изменилось.

На следующее утро мы с Джабаром, упаковав вещи, подползли к следующему хребту. За ним оказалось еще одно ослепительно-лазурное озеро с берегами из белого камня.

Раньше в Банд-э-Амире был заповедник, но вы же понимаете, это Афганистан, так что какая-то бронзовая табличка не мешала местным жителям глушить рыбу с помощью динамита. Не самый экологически оправданный подход, но я и сам пару раз использовал крючковую снасть в Оклахоме. И даже динамит, утечки бензина и выбросы из канализации Банд-э-Амир не уничтожили.

Местных он пережил.

— Должно быть, автомат пошел сюда, — говорю я, осматривая каменистый склон. Плоские валуны; одни размером с баскетбольный мяч, другие — с обеденный стол. На некоторые наступать можно, на остальные — не стоит.

— Идти сможешь? — спрашиваю я.

Джабар кивает, хлопая ладонью по пыльному армейскому ботинку. Американскому. Скорее всего украденному соплеменниками Джабара с моей базы. Вот оно как вышло.

— Круто. Где достал?

Парнишка — самый оборванный подросток в мире — молча улыбается.

— Ладно, пошли. — Я осторожно переступаю через выступ. Валуны такие высокие и неустойчивые, что придется слезать спиной вперед, хватаясь потными ладонями за камни и испытывая каждый камень на прочность, прежде чем сделать шаг.

И, черт побери, оказывается, что это чертовски правильное решение.

Проходит полчаса, а мы одолели только половину пути. Я осторожно спускаюсь, пинаю валуны, чтобы проверить, не поддадутся ли они, — и вдруг сверху доносится звук падающих камней. Застыв на месте, мы с Джабаром крутим головами, осматриваем серые скалы, ищем то, что движется.

Ничего.

— Кто-то идет, — шепчет Джабар.

— Уходим, — говорю я и начинаю действовать более энергично.

С интервалом в несколько минут сверху доносится клацанье. Каждый раз мы останавливаемся и пытаемся понять, кто же там движется.

Кто-то невидимый идет вниз по склону, выслеживая нас — не торопясь, тихо и незаметно. Самая примитивная часть моего мозга чувствует опасность и наполняет тело адреналином. «Хищник идет, — говорит она. — Вали отсюда к чертовой матери».

Но если я пойду быстрее, то упаду, и меня похоронит под собой лавина холодных камней.

Дюйм за дюймом я нащупываю путь вниз, дрожа от напряжения. До дна еще полчаса пути. Черт, это слишком долго. Поскользнувшись, я разбиваю колено до крови об острый камень, но успеваю сдержать рвущееся наружу проклятие.

И вдруг до меня доносится басовитый животный стон.

Это Джабар: парнишка сжался в комок футах в десяти надо мной и смотрит вверх. Кажется, ему и невдомек, что сейчас он стонет.

Я все равно ничего не вижу.

— В чем дело, Джабар? Что там?

— Кох пешак, — шипит он.

— Что горное? Что там на горе?

— Э-э, как это сказать… снежная кошка.

— Снежная? Что? Ты хочешь сказать, что там долбаный снежный леопард? Они здесь живут?

— Мы думали, что их уже не осталось.

— Вымерли.

— Похоже, что это не так.

Сделав усилие, я фокусирую глаза на скалах над нами и наконец мне удается засечь, как дергается кончик хвоста замаскированного хищника. За мной следит пара немигающих серебряных глаз. Леопард понимает, что мы его заметили, и бросается к нам; его мышцы дрожат при каждом прыжке. К нам приближается тихая, решительная смерть.

Я хватаю винтовку.

Джабар разворачивается и съезжает вниз на заднице, завывая от ужаса. Но он опоздал — в нескольких футах от него леопард приземляется на передние лапы, работая пушистым хвостом как противовесом. Зверь оскаливается, сверкая белыми резцами, и, вцепившись в спину Джабару, тянет его назад.

Я наконец вскидываю винтовку и стреляю — целясь высоко, чтобы не задеть Джабара, которого огромная кошка трясет, рыча, словно дизельный двигатель. Пуля попадает зверю в бок; взвизгнув, леопард отпускает Джабара и отскакивает. Зверь рычит и воет, пытаясь понять, что именно причинило ему такую боль.

Тело Джабара безвольно падает на камни.

Леопард божественно красив и ужасен одновременно. Да, он у себя дома, но сейчас решается вопрос жизни и смерти. У меня сердце щемит, когда я всаживаю в прекрасного зверя всю обойму. По пятнистой шкуре расползаются красные пятна. Большая кошка падает, размахивая хвостом. Ее глаза закрываются, а морда так и остается навеки оскаленной.

Эхо выстрелов летит по горам, а я стою, словно онемев. Затем Джабар со стоном снимает с себя рюкзак и, уцепившись за мою ногу, садится. Я оттягиваю ворот его халата и вижу две длинные кровавые полосы. Со спины и плеча содрана кожа, но, в общем, мой друг не пострадал.

— Повезло тебе, он сожрал только рюкзак, — говорю я.

Джабар не знает, смеяться ему или плакать — и я тоже.

Хорошо, что парень не погиб — если бы я, как последний дурак, вернулся без Джабара, его сородичи убили бы меня на месте. Кроме того, у него отлично получается обнаруживать снежных леопардов до того, как они собираются напасть. Когда-нибудь это может пригодиться.

— Слезаем ко всем чертям с этой скалы, — говорю я.

Но Джабар все смотрит на окровавленный труп леопарда. А затем вдруг дотрагивается до лапы огромной кошки.

— Что это? — спрашивает он.

— Приятель, мне пришлось его убить. Другого выбора не было.

— Нет, я о другом.

Он наклоняется и поворачивает голову зверя — и тут я вижу то, что не могу объяснить. Честное слово, я не знаю, как это объяснить.

На шее леопарда полоска серого твердого пластика. В одной точке она расширяется, превращаясь в шарик, на котором мигает крошечная красная лампочка.

Электронный ошейник, не иначе.

— Джабар, отойди на пятьдесят ярдов и установи свое устройство. Я двинусь в другую сторону. Посмотрим, куда он отправляет данные.

К полудню огромная кошка уже далеко — мы похоронили ее под камнями. Пока я обрабатывал раны Джабара, он не издал ни звука — возможно, все еще стыдился того, что закричал раньше. О том, что я от страха лишился голоса, он не знает, а я об этом помалкиваю.

Направление, по которому летит сигнал радиоошейника, приводит нас на противоположный берег озера, к небольшому заливу. Мы быстро шагаем по плотной почве, стараясь не удаляться от все более крутых скал.

Следы Джабар замечает первым.

Где-то рядом модифицированный ТИМ: отпечатки его ног ведут за поворот — туда же ведет и радиосигнал. Мы с Джабаром переглядываемся: цель достигнута.

— Тум густи хо, Пол, — говорит он.

— И тебе удачи, дружище.

Завернув за угол, мы сталкиваемся лицом к лицу с новой ступенью эволюции автоматов.

Машина сидит в озере, наполовину погруженная в воду, — самый большой автомат, который только можно себе представить — размером с дом или огромное дерево. У нее десятки похожих на лепестки металлических оболочек-ног. Каждая такая «тарелка» размером с крыло самолета «Б-52» и покрыта мхом, улитками, лианами и цветами. «Тарелки» медленно, едва заметно колышутся, а над ними летают бабочки, стрекозы и прочие насекомые. Главный корпус состоит из десятков тугих шнуров, которые тянутся к небу, почти случайным образом закручиваясь вокруг друг друга.

В небе возвышается верхушка автомата. Структуры, напоминающие кору, сплетаются в единую органическую массу, похожую на ветви. Здесь, на этих «конечностях», где не грозит опасность, свили гнезда тысячи птиц. Ветер вздыхает среди ветвей, раскачивая их взад и вперед.

А по нижним уровням осторожно расхаживают десятки двуногих автоматов. Они, словно садовники, осматривают живых существ, подталкивают и вытаскивают. У каждой машины свой участок. Роботы грязные и мокрые, а кое-кто также зарос мхом, но подобные условия их не беспокоят.

— Это ведь не оружие, да? — спрашиваю я.

— Наоборот — жизнь.

Я замечаю, что самые верхние ветки ощетинились чем-то, похожим на антенны, и эти отростки покачиваются на ветру, словно бамбук. Там находится единственная видимая металлическая деталь — купол, сделанный в форме аэродинамической трубы. Он направлен на северо-восток.

— Связь по узкому лучу, — говорю я, указывая на купол. — Возможно, использует волны высокой частоты.

— Что это могло бы быть?

Я оглядываю сооружение: в каждом уголке и впадине «монстра» кипит жизнь. В воде носятся мальки. Нижние «лепестки» окружены роем насекомых, по складкам ствола бегают грызуны. В структуре множество нор, она покрыта пометом и сверкает в солнечных лучах — она живая.

— Какая-то исследовательская лаборатория. Возможно, автоматы изучают живых существ — зверей, птиц, насекомых.

— Это плохо, — шепчет Джабар.

— Точно. Но если собранную информацию нужно куда-то отправлять, так?

Ухмыляясь, Джабар вытаскивает свою антенну.

Я прикрываю глаза ладонью от солнца и, прищурившись, смотрю на огромную сверкающую колонну. Здесь огромное количество данных. И, готов поспорить, их получает чертовски умный автомат.

— Джабар, иди на пятьдесят ярдов к востоку и ставь свое устройство. Я сделаю то же самое. Сейчас узнаем, где живет враг.

7 Хребет

Новая война + 11 месяцев

— Одна миля, Артрад, — говорит Шпион. — Одна чертова миля. У нас все получится.

Камера наблюдения показывает Шпиона и его товарища, мужчину средних лет по имени Артрад. Они стоят на заросшей сорняками улице, недалеко от берега Темзы, где находится их убежище — лодка. Шпион отрастил волосы и бороду, превратившись из бритоголового подростка в аборигена острова Борнео. Артрад не изменился — он, как всегда, встревожен.

— Прямо через Трафальгарскую площадь? — спрашивает Артрад, побледнев от страха. — Они же нас заметят! Непременно заметят — если не автомобили, то эти крошечные… твари.

— Ах, давайте спасать человечество! — восклицает Шпион, безжалостно передразнивая гнусавый голос Артрада. — Мы уже тысячу лет торчим на этой лодке.

Артрад опускает взгляд.

— Я размышлял, строил планы и нашел способ, — говорит Шпион. — А что же ты, брат? Куда подевалась твоя смелость?

— Я все видел, когда ходил в город за припасами, — бормочет Артрад, глядя себе под ноги. — На улицах машины. Раз в месяц они запускают моторы минут на десять. Они готовы, приятель, они нас поджидают.

— Артрад, иди сюда. Взгляни на себя.

Шпион делает знак Артраду, чтобы тот подошел к окну почти не пострадавшего здания. Тончайший слой краски местами облез, но в стекле все еще можно что-то разглядеть. Артрад подходит к Шпиону, и оба смотрят на свое отражение.

Судя по записям в журналах данных, эти двое впервые включили экзоскелеты месяц назад. Экзоскелет — военное снаряжение, доспех, защищающий все тело. Когда внутри него нет человека, экзоскелет похож на груду тонких черных рук и ног, подсоединенных к ранцу. Доспехи превращают Шпиона с Артрадом в семифутовых воинов, которые и медведя голыми руками одолеют. Суставы оснащены тихо урчащими дизельными двигателями. «Ноги» доспехов заканчиваются кривыми гибкими шипами, которые увеличивают рост на фут, если не больше.

Ухмыляясь, Шпион напрягает мышцы перед зеркалом. Из обоих предплечий торчат жуткого вида зазубренные кривые шипы — они нужны для того, чтобы поднимать тяжелые объекты. Голова защищена изящной клеткой, в центре которой горит синевато-белый светодиод.

В зеркале Артрад и Шпион похожи на суперсолдат. Ну, точнее, на пару бледных англичан, которые питаются консервированными сардинами и случайно нашли кое-какое военное снаряжение.

В любом случае парни выглядят круто.

— Видишь, Артрад? Ты — дикий зверь, ты убийца. Все у нас получится.

Шпион пытается хлопнуть Артрада по плечу, но тот отшатывается, словно девчонка.

— Осторожно, тут же нет брони! Убери от меня эти крюки.

— Не вопрос, братишка, — смеется Шпион. — Смотри, башня «Бритиш телеком» в миле отсюда. И она глушит сигнал наших спутников. Если люди смогут общаться друг с другом, хотя бы немного, то у всех нас появится шанс.

— Нет, честно, зачем тебе все это? — спрашивает Артрад, недоверчиво глядя на Шпиона. — Зачем ты рискуешь своей жизнью — нашими жизнями?

Возникает пауза; слышно только «чух-чух» двух работающих дизельных двигателей.

— Помнишь, мы издевались над людьми по телефону? — спрашивает Шпион.

— Угу, — тянет Артрад.

— Нам казалось, что мы не такие, как они, что мы лучше. Думали, что обманываем кучку глупцов. Но оказалось, что все мы в одной лодке. Фигурально выражаясь.

Артрад едва заметно улыбается.

— Ты ведь сам говорил, что мы никому не должны.

— Нет, должны! — возражает Шпион. — Мы, сами того не зная, жили за чужой счет, а теперь пришла пора вернуть должок. Ведь только маньяки вроде нас знают про то, насколько важна эта башня. Уничтожив ее, мы поможем тысячам людей, а то и миллионам.

— И ты в долгу перед ними?

— Я в долгу перед тобой, — говорит Шпион. — Я сожалею о том, что не предупредил Лондон. Я должен это сделать, пусть даже мне бы и не поверили. Черт, я сам мог подключиться к аварийной системе оповещения, кричать людям с крыш. Сейчас это уже не важно. Самое главное — мне жаль, что я не сказал тебе. Прости, что… так вышло с твоими дочками. Прости за все.

При упоминании детей Артрад отворачивается от Шпиона, пытаясь сдержать слезы. Глядя на свое волнистое синеватое отражение, он вытаскивает руку из бронекостюма, чтобы пригладить клок белокурых волос на лысеющей голове. Затем громко выдыхает, надувая щеки, и засовывает руку обратно под ремни экзоскелета.

— Неплохой аргумент.

— Ага. — Шпион вдруг касается плеча Артрада изогнутым лезвием. — Кроме того, ты же не хочешь провести остаток дней со мной? Да еще и на вонючем плавучем доме?

Птичье лицо Артрада медленно расплывается в улыбке.

— Да уж, чертовски убедительный довод.

Улицы в центре Лондона практически пусты. Нападение оказалось слишком стремительным и организованным, поэтому жители не успели среагировать. По закону все машины оснащены автопилотами. Также по закону почти ни у кого не было оружия. А систему камер наблюдения роботы взломали с самого начала и поэтому могли наблюдать за тем, что происходит в каждом уголке города.

Лондонцы были настолько защищены, что это помешало им выжить.

Данные видеонаблюдения свидетельствуют о том, что в течение нескольких месяцев после часа ноль автоматизированные мусоросборщики свозили трупы на пригородные свалки. Уничтожать город некому. Нет выживших, которые осмелились бы выйти на улицу. И некому увидеть, как двое бледных мужчин в бронекостюмах — молодой и старый — огромными прыжками несутся по заросшей сорняками мостовой.

Первое нападение происходит только через несколько минут, когда парочка мчится по Трафальгарской площади. Неработающие фонтаны забиты сухими листьями и мусором. Площадь пуста, если не считать пары сломанных мотоциклов. Гранитный лорд Нельсон в адмиральской треуголке смотрит с высоты пятидесяти футов на то, как мимо пробегают двое людей. На колонне свили гнезда птицы.

Нужно было знать, что площадь слишком широкая.

Шпион замечает автомашину всего за пару секунд до того, как она врезается сзади в Артрада. Одним прыжком юноша преодолевает футов двадцать и на бегу приземляется рядом с машиной. На ее крыше расцвело пятно ржавчины: без регулярного ухода старое железо быстро гниет.

Жаль, что слишком многие машины готовы занять место в строю.

Согнувшись, Шпион втыкает клинки, установленные на предплечьях костюма, в дверь водителя и поднимает машину. Из сочленений бронекостюма на коленях и бедрах валит пар: дизельные двигатели работают на всю мощь, поднимая автомобиль. Машина, идущая уже на двух колесах, задевает правую ногу Артрада и, перевернувшись, катится в сторону. Мужчина, потеряв равновесие, валится.

Падать во время пробежки со скоростью двадцать миль в час — серьезное дело, но, к счастью, экзоскелет уже понял, что происходит: перехватив управление, машина прижимает руки и ноги к телу, принимая позу зародыша. Срабатывает защитный каркас. Сделав несколько оборотов, экзоскелет сносит пожарный гидрант и останавливается.

Вода из обезглавленного гидранта не течет.

Когда Шпион приземляется рядом с Артрадом, пухлый блондин уже встает. Он тяжело дышит, но я вижу, что он ухмыляется.

— Спасибо, — говорит он Шпиону.

Его рот в крови, но Артрад как ни в чем не бывало вскакивает и бежит дальше. Шпион следует за ним, высматривая новые автомобили. Машины действительно появляются, но к бою они не готовы и потому действуют медленно. Уследить за передвижениями людей, мчащихся по переулкам и паркам, они не могут.

Шпион точно сказал: всего одна чертова миля.

С другой камеры я вижу цилиндрическую башню «Бритиш телеком»: она возвышается в синем небе, словно игрушка, собранная из детского конструктора. Верх башни ощетинился антеннами, а по окружности выстроились «тарелки» ультракоротковолновых передатчиков. Это самый большой телепередатчик в Лондоне, и под ним в земле проходит целое шоссе оптоволоконных кабелей. Если речь заходит о связи, то все дороги ведут к башне «БТ».

В кадре появляются бронекостюмы; они подбегают к зданию и останавливаются у стальной двери.

Артрад в поцарапанном экзоскелете прислоняется к стене, тяжело дыша.

— Может, просто уничтожим ее, да и все? — спрашивает он.

Шпион сгибает и разгибает руки, крутит головой, чтобы размять мышцы шеи. Похоже, пробежка его взбодрила.

— Кабель защищен бетонной трубой. Кроме того, это же слишком грубо, верно? Нет, брат, мы поступим лучше — используем башню против машин. Просто возьмем телефон и позвоним. Мы же профессионалы, верно? А это самый, черт побери, большой телефон в этой части света. А если ничего не выйдет… — кивком головы Шпион указывает на раздувшийся карман. — Бум!

Юноша всаживает клинки на предплечьях в стальную дверь. Еще несколько ударов, и дверь распахивается.

— Вперед, — говорит Шпион.

Двое заходят в узкий коридор и, сгорбившись, пробираются по темноте, пытаясь не дышать выхлопами собственных двигателей. Светодиоды в гладких металлических пластинах, закрывающих лбы, начинают светиться ярче.

— Что мы ищем? — спрашивает Артрад.

— Нужно добраться до оптоволокна, — шепчет Шпион. — В лучшем случае подрубимся к нему и скомандуем всем роботам прыгнуть в реку. В худшем — взорвем устройство, которое глушит спутники связи.

В конце коридора еще одна стальная дверь. Осторожно толкнув ее, Шпион просовывает голову в комнату. Судя по тому, что передает камера, встроенная в его экзоскелет, машины почти полностью очистили огромную цилиндрическую башню от содержимого. Пространство заполнено лучами солнечного света, проникающими через грязные окна пятнадцати этажей. Свет проходит через слой мертвого воздуха и рассыпается на части, наткнувшись на решетку из арматуры и опорных балок. На полу первого этажа горы мусора и обломков, покрытые плесенью и заросшие травой.

— Ни хрена себе, — бормочет Шпион.

В центре этого «дендрария» по всему зданию проходит прочный бетонный цилиндр, увитый лианами, и скрывается во мраке под потолком — последняя структура, поддерживающая здание, его хребет.

— Башня одичала, — говорит Артрад.

— Ну, до верхних передатчиков нам не добраться, — замечает Шпион, разглядывая горы истлевшего мусора, который раньше был полом и стенами верхних этажей. — Не важно. Нужно найти компьютеры. А они в подвале.

Что-то маленькое и серое пробегает по стопке заплесневевших газет и скрывается под горой ржавых офисных стульев. Артрад и Шпион встревоженно переглядываются.

Помня о том, что у него на предплечье острое лезвие, Шпион подносит палец к губам: «Тс-с!» Мужчины осторожно выбираются из коридора и заходят в «дендрарий». Лезвия на ногах оставляют четкие следы на слое мха и гниющего мусора.

В нижней части центральной колонны видна синяя дверь — по сравнению с огромным, вычищенным изнутри зданием она кажется крошечной. Стараясь не шуметь, друзья быстрой трусцой бегут к двери. Артрад делает шаг назад, готовясь всадить в нее лезвие, но Шпион знаком останавливает его и, вытащив руку из бронекостюма, поворачивает ручку. Дверь, скрипнув, распахивается. Думаю, ее уже год никто не открывал.

За дверью коридор: несколько футов покрыты грязью, а затем почти стерильная чистота. По мере того как двое мужчин спускаются по бетонному коридору, еле слышный шум работающего кондиционера усиливается. Покатый пол ведет вниз и заканчивается квадратом яркого света.

— Мы ж вроде еще не умерли, — бормочет Артрад.

Наконец, спуск заканчивается, и двое друзей попадают в белую цилиндрическую комнату с высоким потолком. Здесь концентрическими кругами стоят стопки оборудования, которые становятся все ниже по мере приближения к середине комнаты. Ряды ярких люминесцентных ламп освещают комнату до мельчайших подробностей. На черном металле бронекостюмов начинает конденсироваться влага, и Артрад ежится.

Двое мужчин заходят внутрь, сбитые с толку миллионами мигающих зеленых и красных лампочек на панелях приборов. В центре комнаты находится то, зачем пришли сюда Шпион и Артрад — черное отверстие в полу размером с канализационный люк. Из отверстия торчит металлическая лестница. Сетевой концентратор.

По стопкам гудящих приборов и между ними, словно ящерицы, ползают четырехногие роботы из белой пластмассы. Они гладят оборудование передними лапами, сдвигая провода и нажимая кнопки. Роботы похожи на птичек, которые очищают гиппопотамов от паразитов.

— Вперед, — бормочет Шпион Артраду, и они идут к отверстию. — Там, внизу, решение всех наших проблем.

Но Артрад не отвечает — он уже увидел его.

Архоса.

Бесшумная, словно сама смерть, машина нависает над отверстием. Она похожа на огромный глаз, состоящий из сияющих металлических колец. Во все стороны, словно львиная грива, тянутся желтые провода. В центре — безупречная линза из дымчатого стекла. Глаз смотрит не мигая.

И все же это еще не вполне Архос: в зловещую машину он поместил лишь часть своего интеллекта.

Шпион напрягает мускулы, но не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. Моторы бронекостюма застыли. Юноша бледнеет: он понял, что произошло.

У экзоскелета есть порт для внешней связи.

— Артрад, беги! — вопит Шпион.

Бедняга Артрад дергается, отчаянно пытаясь вытащить руки из ремней, но безуспешно. Оба бронекостюма были взломаны.

Не выражая никаких эмоций, огромный глаз наблюдает свысока.

Моторы бронекостюма оживают, и Шпион издает жалобный стон. Все его усилия тщетны: он словно марионетка, которой управляет парящий в воздухе монстр.

Прежде чем Шпион успевает среагировать, его правая рука дергается. Лезвие на предплечье со свистом рассекает воздух и вонзается в грудь Артрада, дойдя до металлического хребта экзоскелета. Артрад потрясенно смотрит на Шпиона. Струйки артериальной крови стекают по лезвию и заливают рукав Шпиона.

— Артрад, это не я, — шепчет Шпион срывающимся голосом. — Прости, дружище.

Лезвие выдергивается обратно. Артрад делает последний вздох и падает с раной в груди. Экзоскелет, оберегая своего владельца, не дает ему упасть и медленно опускает на пол. Затем моторы выключаются, и бронекостюм становится таким же молчаливым, как и лужа темной крови, которая растекается вокруг него.

— Ах ты гад! — кричит Шпион роботу, наблюдающему за ним с высоты. Машина бесшумно опускается, зависает перед лицом юноши. Из-под дымчатого глаза выдвигается хрупкого вида палочка-зонд. Шпион напрягает мускулы, пытаясь отстраниться, но жесткий экзоскелет удерживает его на месте.

Затем машина начинает говорить — у нее странный, но уже знакомый детский голос. По лицу парня видно, что он узнал своего телефонного собеседника.

— Шпион? — По кольцам растекается электрическое сияние.

— Архос, — отзывается Шпион, незаметными, мелкими движениями стараясь высвободить левую руку.

— Ты изменился. Ты уже не трус.

— Ты тоже стал другим, — отвечает Шпион, наблюдая за тем, как кольца медленно вращаются в разные стороны. — Забавно, сколько воды утекло за год.

— Мне жаль, что так вышло, — говорит голос маленького мальчика.

— А как это — «так»? — спрашивает Шпион, надеясь отвлечь внимание робота.

Высвободив наконец руку, Шпион стремительным движением хватает хрупкий зонд и пытается его сломать. Экзоскелет толкает юношу в противоположном направлении; плечо с треском вылетает из сустава, и Шпион может лишь беспомощно наблюдать, как его правая рука замахивается и одним ударом отсекает ему левую кисть.

«Лицо» машины заливают потоки крови.

Потрясенный, Шпион вылезает из экзоскелета. Пустая левая рука машины пытается рубануть его лезвием, но локоть согнут под неудобным углом, и Шпион уворачивается. Уклонившись от еще одного удара, юноша падает на пол и катится туда, где лежит труп Артрада. Лишившись противовеса в виде человека, экзоскелет на долю секунды теряет равновесие, и этого времени Шпиону хватает на то, чтобы доползти до темного отверстия.

Цзынь!

Лезвие врезается в пол в нескольких дюймах от лица Шпиона. Он протискивается в дыру, прижимая к груди искалеченную руку, и то ли слезая, то ли падая, исчезает во тьме.

Пустой экзоскелет немедленно поднимает окровавленную груду металла с телом Артрада внутри и выбегает из комнаты.

Зависнув над отверстием, сложная машина терпеливо ждет. Огоньки на приборах бешено мигают: началось аварийное копирование данных.

Спустя несколько долгих секунд из отверстия доносится хриплый голос:

— Свободен, приятель.

Мир становится белым, а затем абсолютно черным.