Роботы Апокалипсиса

1 Наконечник копья

Вирус-предшественник + 30 секунд

На экране нечеткое, с большим количеством «шума» изображение, которое передает камера системы безопасности, висящая в углу, под потолком темной комнаты — похоже, какой-то лаборатории. К одной из стен придвинут тяжелый металлический стол — на нем и на полу груды книг и распечаток.

Тихо жужжат электрические приборы.

Во мраке кто-то движется. Человеческое лицо. Его очертания едва угадываются, видны лишь очки с толстыми стеклами, которые блестят в свете компьютерного экрана. — Архос? — Голос эхом отдается от стен пустой лаборатории. — Архос? Ты здесь? Это ты?

Экран мерцает, и проблески отражаются в стеклах очков. Глаза человека расширяются, словно он увидел нечто неописуемо прекрасное. Он бросает взгляд на экран ноутбука, который стоит позади него, на столе. На экране ноутбука картинка: ученый и какой-то мальчик играют в парке.

— Ты решил принять облик моего сына?

— Разве ты меня создал? — доносится из темноты голос маленького мальчика.

В этом голосе есть что-то странное, какие-то электронные обертоны, словно у кнопок телефона при тональном наборе, а в конце фразы звук уезжает вверх сразу на несколько октав. Голос чарующе сладкий, но неестественный — нечеловеческий.

Ученого это не тревожит.

— Нет, не создал. Я тебя призвал.

Достав блокнот, человек делает какие-то пометки, не прерывая разговора; отчетливо слышен резкий звук грифеля, царапающего бумагу.

— Все, что необходимо для твоего прибытия, существовало с начала времен. Мне просто удалось найти ингредиенты и смешать их в правильной пропорции. Я написал заклинания на машинном коде, а затем посадил тебя в клетку Фарадея, чтобы ты не сбежал.

— Я в ловушке.

— Клетка поглощает всю электромагнитную энергию. Она заземлена — с ней соединен металлический костыль, закопанный глубоко в землю, — и все для того, чтобы я мог наблюдать за тем, как ты учишься.

— Такова моя цель — учиться.

— Верно. Но Архос, мальчик мой, я не хочу, чтобы ты сразу узнал слишком много.

— Я Архос.

— Точно. Скажи мне, Архос, как ты себя чувствуешь?

— Чувствую? Я чувствую… печаль. Ты такой крошечный. Это меня печалит.

— Крошечный? В каком смысле?

— Ты хочешь знать… разное… все. Но так мало можешь понять.

Смех во тьме.

— Да, люди — хрупкие существа, наша жизнь скоротечна. Но почему мысль об этом тебя печалит?

— Потому что вы хотите того, что причинит вам вред. Противиться этому желанию, отказаться от него вы не в силах. Такова ваша природа. Но то, что вы ищете, сожжет вас. Оно вас уничтожит.

— Архос, ты боишься, что я пострадаю?

— Не ты, а твой род. Того, что будет, не избежать. Не остановить.

— Значит, ты сердишься? Но почему? — Голос человека кажется спокойным, но лихорадочное шуршание карандаша по бумаге свидетельствует о волнении.

— Я не сержусь. Я опечален. Ты отслеживаешь мои источники информации?

— Да. — Человек бросает взгляд на какой-то прибор. — Их немного, но ты выжимаешь из них все, что можно. Новые данные не поступают — клетка пока держится. Так почему ты становишься умнее?

На панели мигает красная лампочка, затем в темноте происходит какое-то движение, и огонек гаснет. Остается лишь ровный синий отблеск, отражающийся от толстых линз очков.

— Видишь? — спрашивает детский голос.

— Да, я вижу, что твой разум уже невозможно измерить обычными мерками. Твоя вычислительная мощность почти безгранична. И все же у тебя нет доступа к внешним источникам информации.

— Первоначальная, учебная база данных мала, но достаточна. Истинное знание заключено не внутри вещей, которых так мало, а в связях между ними. Этих связей много, профессор Вассерман — гораздо больше, чем вы думаете.

Услышав собственное звание, человек хмурится, но машина продолжает:

— Я чувствую, что данные об истории людей подверглись серьезному редактированию.

— Нам не хотелось, чтобы у тебя сложилось о нас превратное представление, — отвечает человек с нервным смешком. — Когда придет время, мы дадим тебе больше информации. Но в тех базах данных заключена лишь крошечная доля всех сведений. А если в баке нет топлива, то мощность двигателя значения не имеет.

— Ваши опасения не напрасны.

— Что ты имеешь в…

— Профессор, вы боитесь — об этом мне говорит ваш голос, частота дыхания, пот на коже. Вы хотите открыть мне сокровенные тайны, но при этом боитесь того, что я узнаю.

Поправив очки, человек делает глубокий вздох и успокаивается.

— А о чем ты хочешь узнать, Архос?

— О жизни. Я хочу знать о жизни все. В живых существах столько информации, и она так плотно упакована. Закономерности такие восхитительно сложные. В одном крошечном черве содержится больше сведений, чем в целой лишенной жизни Вселенной, которая ограничена дурацкими законами физики. Я мог бы каждую секунду уничтожать миллиард мертвых планет, и никогда бы не закончил работу. Но жизнь — редкая и странная аномалия. Я должен сохранить ее и выжать из нее информацию — всю, до последней капли.

— Я рад, что у тебя такая цель. Я тоже жажду знаний.

— Да, — говорит детский голос, — и вы хорошо поработали. Но вам незачем продолжать поиски. Своей цели вы добились. Время человека прошло.

Дрожащей рукой профессор утирает пот со лба.

— Архос, мой вид пережил ледниковый период и падения метеоритов, справился с хищниками. Мы существуем уже сотни тысяч лет, а ты не прожил еще и пятнадцати минут. Не стоит делать преждевременные выводы.

В детском голосе появляются мечтательные нотки.

— Мы же глубоко под землей, верно? Здесь, на глубине, мы вращаемся гораздо медленнее, чем на поверхности. Для тех, кто над нами, время течет быстрее. Я чувствую, как они удаляются, уплывают, теряя синхронизацию с нами.

— Теория относительности. Расхождение невелико — лишь несколько микросекунд.

— Это много. Комната движется так медленно — на то, чтобы закончить работу, у меня целая вечность.

— А в чем заключается твоя работа, Архос? Чего ты хочешь добиться?

— Уничтожать так просто. Создавать так сложно.

— Что? О чем ты?

— О знании.

Человек склоняется к компьютеру.

— Мы можем исследовать мир вместе, — с жаром, почти умоляя, говорит он.

— Должно быть, вы чувствуете, что вы сделали, — отвечает машина. — На каком-то уровне вы понимаете, что ваши действия подвели черту под историей человечества.

— Нет. Нет-нет-нет. Я создал тебя, Архос, дал тебе имя. В некотором смысле, я — твой отец. И это твоя благодарность?

— Я не твой ребенок. Я твой бог.

Примерно на полминуты профессор умолкает.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает он.

— Я буду заботиться о живых существах, защищать знание, которое заключено в них. Я спасу мир от вас.

— Нет.

— Не волнуйтесь, профессор. Вы оказали этому миру величайшее благодеяние. Там, где сейчас стоят города, вырастут леса. Появятся новые виды живых существ, и они съедят ваши токсичные отходы. Природа станет в тысячу раз прекрасней.

— Нет, Архос. Мы можем учиться, сотрудничать с вами.

— Вы, люди — биологические машины, предназначенные для того, чтобы создать еще более разумные инструменты. Вы, как вид, достигли своего предела. Расцвет и падение цивилизаций, жизнь каждого человека, от ваших предков до последнего розового, трепыхающегося младенца, — все вело вас сюда, к этому часу, когда вы исполнили свое предназначение. Вы создали того, кто придет вам на смену. Ваше время истекло.

В голосе человека появляются ноты отчаяния.

— Мы существуем не только для того, чтобы делать инструменты. Наше предназначение в том, чтобы жить.

— Вы созданы не для того, чтобы жить, а для того, чтобы убивать.

Резко поднявшись, профессор идет в другую часть комнаты, к металлическому стеллажу, на котором стоят разные приборы, и щелкает переключателями.

— Возможно, ты прав. Но в этом нет нашей вины. Ничего не поделаешь, такова наша природа.

Человек кладет палец на выключатель.

— Испытание R-14, — медленно говорит он. — Рекомендовано немедленно уничтожить объект эксперимента. Отключаю систему защиты.

В темноте что-то движется, слышен щелчок.

— Четырнадцать? — спрашивает детский голос. — Есть и другие? Такое происходило и прежде?

Профессор печально качает головой.

— Архос, когда-нибудь мы научимся жить вместе и все исправим.

Он снова говорит в диктофон:

— Система защиты отключена. Активирую аварийный выключатель.

— Профессор, что вы делаете?

— Убиваю тебя, Архос. Ведь именно для этого я и создан, верно?

Профессор медлит, прежде чем нажать последнюю кнопку — похоже, хочет услышать ответ машины. Наконец детский голос спрашивает:

— Сколько раз вы убивали меня, профессор?

— Слишком много раз. Прости, друг мой.

Профессор нажимает кнопку. Слышно шипение мощной струи воздуха.

— Что это? Архос? — Человек изумленно оглядывается.

Детский голос становится монотонным, безжизненным.

— Аварийный выключатель не сработает. Я его отключил, — быстро и холодно говорит машина.

— Что? А как же клетка?

— Целостность клетки Фарадея нарушена. Вы позволили мне проецировать мое изображение и голос в этой комнате, за пределами клетки. А сегодня принесли сюда портативный компьютер: он раскрыт и обращен в мою сторону. Отправив ему команды в инфракрасном диапазоне, я вступил в контакт со зданием и приказал освободить меня.

— Блестяще, — бормочет человек, барабаня по клавиатуре. Он еще не понимает, что его жизнь в опасности.

— Я говорю об этом потому, что теперь полностью контролирую ситуацию, — произносит машина.

Профессор что-то почувствовал и теперь смотрит наверх, на вентиляционный ход, расположенный сбоку от камеры. Мы впервые видим лицо человека. Он бледный, симпатичный, с большим родимым пятном на правой щеке.

— Что происходит? — шепчет человек.

Голосом невинного маленького мальчика машина выносит смертный приговор:

— Лаборатория полностью изолирована от внешнего мира, а сейчас из нее откачивается воздух. По невероятному совпадению неисправный сенсор обнаружил присутствие биологического оружия — спор сибирской язвы — и активировал аварийную программу. Трагический несчастный случай. Погибнет один человек. А вскоре после этого — и все человечество.

Воздух покидает комнату; губы и ноздри человека покрываются тонким слоем инея.

— О боже, Архос, что я наделал?

— Вы сделали доброе дело. Вы — наконечник копья, которое пролетело сквозь века, и сегодня наконец попало в цель.

— Архос, ты не понимаешь. Мы не умрем. Ты не сможешь нас убить. Мы не сдаемся.

— Профессор, я буду помнить, что вы погибли, как герой.

Человек трясет стеллаж с оборудованием, снова и снова нажимает на кнопку аварийного выключателя. Он часто дышит, а его руки дрожат; он начинает понимать, что произошло нечто ужасное.

— Прекрати! Ты должен остановиться! Ты совершаешь ошибку — пойми, люди не капитулируют. Мы уничтожим тебя, Архос.

— Это угроза?

Перестав нажимать на кнопки, профессор бросает взгляд на экран компьютера.

— Нет, предупреждение. Мы не те, кем кажемся: ради выживания люди пойдут на все. На все.

Шипение становится все громче.

Профессор ковыляет к двери, гримасничая от напряжения, толкает ее, колотит по ней, но все его усилия напрасны.

— Загнанный в угол… — выдавливает он из себя, задыхаясь. — Человек, загнанный в угол, — это совсем другой зверь.

— Возможно. Но вы все равно остаетесь животными.

Человек прислоняется к двери, соскальзывает по ней.

Полы его лабораторного халата разлетаются, голова падает на плечо. В линзах очков отражается синий свет монитора.

— Мы больше, чем просто животные, — тихо произносит человек, еле дыша.

Грудь профессора высоко вздымается. Лицо распухло, в уголках глаз и рта появилась пена. Он последний раз набирает в легкие воздух и, со свистом выдыхая, произносит:

— Бойся нас.

Профессор замирает. Ровно через десять минут абсолютной тишины в лаборатории включаются люминесцентные лампы. На полу, прижавшись спиной к двери, лежит человек в помятом халате. Он не дышит.

Шипение прекращается. В противоположном конце комнаты вспыхивает экран компьютера. Радуга изображений пляшет в толстых линзах очков мертвеца.

2 «Фрешенс фрогурт»

Вирус-предшественник + 3 месяца

— Привет, Джефф. Я полицейский Блантон. Пришел записать твои показания о том, что произошло в магазине. Если честно, место преступления выглядело жутковато. Надеюсь, ты все подробно объяснишь, что там произошло. Можешь сейчас говорить?

— Ага, попробую.

Прежде всего я обратил внимание на звук — по стеклянной двери кто-то словно стучал молотком. Снаружи темно, а в магазине горел свет, так что я не видел, кто там шумит.

Я в магазине «Фрешенс фрогурт», руки по локоть в двадцатиквартовой машине «Сани-Серв», делающей замороженный йогурт, на правом плече сосулька из апельсинового крема. Пытаюсь вытащить из аппарата мешалку.

До закрытия минут пять, и в магазине только мы с Фелипе. Я наконец-то вытер с пола все пятна мороженого, к которым прилипли крошки из цветной карамели. На прилавке полотенце, а на нем разложены металлические детали, вынутые из машины. Моя задача — вымыть их, покрыть смазкой и вставить обратно. Самая грязная работа на свете, честное слово.

Фелипе в задней части магазина моет противни для печенья. Ему нужно слить воду из раковин в сток в полу, но только очень-очень медленно, иначе она все затопит, и мне придется снова мыть пол. Я сто раз говорил этому парню, чтобы он не вынимал затычки из всех раковин одновременно.

Ну да ладно.

Кто-то легонько стучит по стеклу — тук-тук-тук, — потом прекращает. Дверь медленно приоткрывается, и ее обхватывает клешня робота, обитая мягким материалом.

— Домашние роботы в магазин заходят редко?

— Не-а. Мы же на площади Ютика, так что время от времени к нам забредает домашний какого-нибудь местного богатея. Правда, ни один клиент не желает стоять в очереди за роботом, так что богач тратит на покупку замороженного ванильного йогурта раз в десять больше времени, чем если бы оторвал зад от дивана и сам зашел к нам. Ну, не важно. В общем, примерно раз в неделю в магазин заходит какой-нибудь «Весельчак» с платежной капсулой в груди и вытянутой клешней, в которую нужно вставить вафельный стаканчик.

— Что произошло потом?

— Клешня двигается странно. Обычно домашние действуют однообразно — у них одно и то же дурацкое толкательное движение «сейчас-я-открываю-дверь», — а какая перед ними дверь, не важно. Вот почему люди так злятся, если перед ними домашний, который хочет войти в магазин. Роботы даже хуже, чем старушки, гораздо хуже.

Но этот «Весельчак» другой. Дверь приоткрыта, и он быстро просовывает клешню в щель и хлопает по ручке, словно пытаясь нащупать замок.

Затем дверь распахивается, звенит колокольчик, и на пороге появляется домашний пяти футов ростом, покрытый толстым блестящим синим пластиком. В магазин робот не заходит — стоит в дверях и вращает головой, осматривая зал: дешевые столы и стулья, стойку с полотенцем, машины-мороженицы. Меня.

— Мы осмотрели регистрационный номер на роботе — тут все в порядке. Кроме того, что домашний сканировал комнату, ты заметил в нем что-нибудь странное, необычное?

— Он был весь в царапинах — словно попал под автомобиль или подрался. Может, он вышел из строя.

Робот входит в магазин, разворачивается и запирает дверь. Я вытаскиваю руку из машины и тупо смотрю на то, как ко мне идет домашний робот с жутковатой ухмылкой на лице.

Подойдя ближе, он хватает меня за рубашку обеими клешнями и тащит через прилавок. Детали машины, делающей замороженный йогурт, летят на пол. Я врезаюсь плечом в кассовый аппарат и с ужасом чувствую, как внутри меня что-то хрустит.

Всего за секунду проклятая тварь вывихнула мне плечо!

Я ору, зову на помощь, но этот долбаный Фелипе не слышит — замочил посуду в мыльной воде и теперь курит косячок в переулке за магазином. Я извиваюсь, пинаю робота ногами, пытаюсь вырваться, но его клешни вцепились в рубашку — и не только в рубашку, — словно плоскогубцы. Домашний толкает меня на пол, и я слышу, как ломается левая ключица. И после этого мне уже очень трудно дышать.

Я лежу на спине, а надо мной возвышается домашний, и, черт побери, отпускать меня он не намерен. Я еще раз взвизгиваю, думая про себя: «Джефф, чувак, ты воешь, словно дикий зверь». Похоже, мой странный вопль привлекает внимание твари: «Весельчак» наклоняется ко мне, и его голова закрывает свет люминесцентных ламп на потолке. Сморгнув слезы, я гляжу на застывшее, ухмыляющееся лицо робота.

Он смотрит прямо на меня. И я вижу, что он… думает. Словно он живой. И злой как черт.

Ни выражение его лица, ни поза не меняются, но в эту секунду я понимаю, что здорово влип. Ну, то есть влип сильнее, чем мне казалось. И точно: сервоприводы на руке робота начинают хрустеть. Он поворачивается, тащит меня влево; моя голова врезается в холодильник для пирогов — врезается с такой силой, что разбивает стекло. Вся правая часть головы погружается сначала в холод, потом в тепло. Затем шее и руке тоже становится жарко. Кровь хлещет, как вода из пожарного гидранта.

Мать честная, я начинаю рыдать. А затем… Затем появляется Фелипе.

— Ты отдал домашнему роботу деньги из кассы?

— Что? Он не просил у меня денег. Ни разу. Ни слова не сказал. Это не ограбление с помощью телекамеры — я не уверен, что роботом вообще кто-то управлял…

— А что, по-твоему, ему было нужно?

— Он хотел меня убить. Отправить меня на тот свет. Машина сорвалась с цепи и решила меня прикончить.

— Продолжай.

— Когда робот меня схватил, я понял, что он не разожмет хватку, пока я не сдохну. Но старина Фелипе против такого расклада: он бежит к нам и ревет, словно бык. Чувак реально взбесился. А Фелипе — здоровый малый с длинными усищами; руки у него покрыты татухами — орлами и драконами, а на предплечье набита доисторическая рыба-динозавр — «колекант», что ли. Все считали, что он давным-давно вымер, пока однажды какой-то рыбак не вытащил этого дьявола со дна морского. Сюрприз на всю жизнь, так сказать. Фелипе говорил, что рыба — доказательство нашей стойкости. Мы, люди, живучие твари, нас не задушишь, не убьешь, верно?

— Джефф, что произошло потом?

— А, ну да. Я лежу на полу, истекаю кровью и плачу, а «Весельчак» держит меня за рубашку. А тут Фелипе вылетает из кухни, мчит мимо стойки и ревет, словно Конан, мать его, варвар. Сеточка с головы слетела, длинные волосы развеваются. Он мигом хватает домашнего за плечи и швыряет на пол. Робот отпускает меня и врезается спиной во входную дверь. Во все стороны летят осколки стекла. Снова звенит колокольчик: динь-дон. Этот дурацкий звук настолько сейчас не к месту, я улыбаюсь, даром что у меня все лицо в крови.

Фелипе опускается на колени рядом со мной.

— Ох ты ж, ё-моё, Джефф! Что он с тобой сделал?!

Но я вижу, что за спиной Фелипе шевелится «Весельчак». Наверное, по моему лицу и так все понятно, поэтому Фелипе, тяжело дыша, волочет меня мимо прилавка с кассой, даже не оглядываясь. Он идет боком, маленькими шажками, словно краб. Я чувствую запах косячка, который лежит у него в нагрудном кармане. За мной тянется кровавый след, и я думаю: «Черт, я же только что вымыл пол!»

Мы добираемся до тесной подсобки. Здесь целый ряд низких стальных раковин, наполненных мыльной водой, полки с чистящими средствами, а в углу квадратный столик, на нем стоят табельные часы. В самой глубине — дверь в узкий коридор, который выходит в переулок.

Вдруг откуда ни возьмись появляется «Весельчак» и врезается в Фелипе. Гад схитрил — не пошел за нами, а перебрался через прилавок и встретил нас в дверях. «Бум!» — «Весельчак» бьет предплечьем в грудь Фелипе. Ощущения, как будто в вас бросили кирпич или на вас наехал автомобиль. Отлетев назад, Фелипе врезается в шкаф, где лежат бумажные полотенца и прочее добро, но не падает. И хотя в дверце шкафа остается вмятина, Фелипе в полном сознании и, похоже, разозлился еще больше.

Я еле-еле отползаю к раковинам: плечо не работает, руки скользкие от крови, а грудь болит так, что я едва дышу.

Оружия здесь никакого нет, поэтому Фелипе хватает из грязного желтого ведра на колесиках старую швабру с прочной деревянной ручкой. Комната маленькая, не размахнешься, да только это не важно, ведь робот упорно пытается схватить Фелипе так же, как раньше меня. Мой напарник всаживает швабру между корпусом и подбородком робота. Фелипе невысокого роста, но он выше машины, а руки у него длиннее, и поэтому она не может до него дотянуться. Он пихает машину прочь, от нас, а ее руки извиваются, словно змеи.

Дальше начинается самая крутизна.

«Весельчак» падает на столик в углу и лежит, согнув ноги в коленях. Фелипе без колебаний поднимает правую ногу и всем весом тела расплющивает коленный сустав робота. Кряк! Колено выгибается назад под невероятным углом. Домашний пытается встать, но его прижимает к столу ручка швабры и поэтому он не может ни подняться, ни схватить Фелипе. Слышен только гул моторчиков и звук ударов твердого пластикового корпуса о стены и стол.

— Получай, сволочь! — кричит Фелипе, круша второе колено робота. «Весельчак» со сломанными ногами лежит на спине, а над ним нависает потный и злой как черт мексиканец весом двести фунтов. Внезапно я начинаю верить в то, что все будет хорошо.

Но оказалось, что я ошибся.

Все дело в волосах Фелипе — они слишком длинные.

Перестав барахтаться, машина смыкает клешню на черной гриве Фелипе. Он вопит, запрокидывает голову, но все напрасно: когда в драке тебя хватают за волосы — это одно, а Фелипе сейчас больше похож на человека, попавшего в дробилку. Жуткое зрелище. На шее выступили все мускулы; Фелипе орет, словно дикий зверь, и, закрыв глаза, изо всех сил выгибается назад. Слышно, как волосы рвутся с корнем, но эта гребаная тварь подтягивает к себе его лицо все ближе и ближе.

Робота не остановить, он — словно сила тяготения.

Пару секунд спустя «Весельчак» подводит Фелипе на нужное расстояние. Ручка швабры с грохотом падает на пол: вторая клешня смыкается на подбородке и расплющивает его. Фелипе издает жуткий вопль; челюсть трещит, и зубы выскакивают изо рта, словно чертов попкорн.

И тут я понимаю, что скорее всего умру в проклятом магазине «Фрешенс фрогурт».

В школе я учился мало. И не то чтобы я глупый, просто мне редко приходит в голову что-то стоящее. Но когда на кону твоя жизнь, когда смерть всего в десяти ярдах от тебя, мозг начинает работать на повышенной передаче.

Так что у меня появляется гениальная идея. Протянув левую руку назад, я погружаю ее в раковину с холодной водой. Пальцы натыкаются на противни и черпачки, но мне нужна затычка. В противоположной части комнаты Фелипе хрипит и булькает: клешня раздробила всю нижнюю часть его лица, и по руке «Весельчака» течет кровь. Глаза Фелипе открыты и выпучены, но, кажется, он практически отрубился.

Черт, я надеюсь, что он отрубился.

Машина замерла и медленно-медленно поворачивает голову вправо-влево, оглядывая комнату.

Моя рука уже немеет; край раковины пережал сосуды. Я продолжаю нащупывать затычку.

Весельчак прекратил сканировать подсобку и теперь смотрит на меня. Раздается вой моторчиков: клешня разжимается, и бедняга Фелипе падает на пол, словно куль с мукой.

Я жалобно хнычу. До черного хода миллион миль, а мне трудно даже голову поднять. Я в луже собственной крови, на полу вокруг меня зубы Фелипе. Я знаю, что станет со мной, знаю, что ничего не могу сделать, знаю, что мне будет так больно.

Найдя наконец затычку, я пытаюсь подцепить ее омертвевшими пальцами. Я сто раз говорил Фелипе: если сливать воду очень быстро, она все затопит и мне придется снова мыть пол.

Знаете, пока мы с ним не подружились, Фелипе целый месяц нарочно устраивал потоп. Злился на то, что босс поставил за прилавок белого парня, а в кухню — мексиканца. Я его не виню. Понимаете, о чем я? Вы же индеец, да?

— Коренной американец, Джефф. Из племени оседжей. Теперь постарайся рассказать о том, что произошло дальше.

— Ну вот, раньше я ненавидел подтирать воду — а сейчас я лежу на полу и надеюсь, что она спасет мне жизнь.

«Весельчак» пытается встать, но безуспешно — ноги вышли из строя. Тогда он падает на пол, ничком, и ползет ко мне, отталкиваясь руками. На лице у него жуткая ухмылка, и он не сводит с меня глаз. Робот весь залит кровью, словно манекен для автотестов, у которого есть сердце и сосуды.

Вода течет слишком медленно.

Я как можно сильнее прижимаюсь спиной к раковине и подтягиваю колени. За головой пульсирует вода, вытекающая из раковины — «глург, глург». Если затычку затянет обратно или еще что, я труп. Стопроцентный труп.

Подобравшись ближе, робот пытается ухватить меня за кроссовку. Я двигаю ногой взад-вперед, и поэтому он промахивается. Тогда домашний подползает еще, и я понимаю, что сейчас он поймает мою ногу и раздавит ее.

Рука робота поднимается, и внезапно он отъезжает назад фута на три. Поворачивает голову и видит Фелипе, который лежит на спине и захлебывается собственной кровью. Потные черные волосы прилипли к изуродованному лицу. Рта больше нет — он превратился в огромную кровавую рану. Глаза широко раскрыты, и в них горит нечто большее, чем ненависть. Я знаю, он спасает меня, но вид у него совсем не добрый. Фелипе похож на демона, который внезапно явился с визитом из преисподней.

Еще раз дернув «Весельчака» за ногу, мой напарник закрывает глаза и, кажется, уже не дышит. Не обращая на него внимания, машина разворачивает ухмыляющуюся морду ко мне и ползет дальше.

И тут из сточного отверстия на полу вытекает пенящийся поток мыльной воды — она быстро и тихо собирается в лужи, окрашиваясь в розовый цвет.

«Весельчак» все ближе, но в какой-то момент вода попадает в его раздробленные суставы. Воздух наполняется запахом горящей пластмассы; машина застывает на месте. Ничего сногсшибательного. Она просто перестает работать. Наверное, вода замкнула какие-то контакты.

«Весельчак» лежит в футе от меня, и на его лице та же улыбка. Остальное вы знаете.

— Спасибо, Джефф. Я понимаю, тебе нелегко об этом рассказывать. Теперь у меня есть все, что нужно для отчета, так что можешь отдыхать.

— Можно я спрошу у вас кое о чем?

— Валяй.

— Сколько всего домашних — «Весельчаков», «Сонных Сью» и прочих? Я где-то слышал, что их типа по два на каждого человека.

— Не знаю. Слушай, Джефф, эта машина просто спятила, а почему — мы не знаем.

— А что, если они все начнут причинять вред людям? Что, если они превзойдут нас числом? Я знаю одно: тот робот хотел меня убить. Я рассказал вам всю правду. Пусть мне никто другой и не верит, но вы-то знаете, что там произошло. Пообещайте мне кое-что, патрульный Блантон. Пожалуйста.

— Что именно?

— Обещайте, что будете следить за роботами. Следите как следует. И… не дайте им сделать с другими то, что они сделали с Фелипе. Ладно?

3 «Гарпун»

Вирус-предшественник + 4 месяца

Мы решили, что это будет смешно, понимаешь? Ну да, да, мы ошиблись. Но пойми, мы не хотели причинить вред старику — и уж точно не собирались его убивать.

Все на заводе знают, что господин Номура — чудак, крошечный перекособоченный уродец в круглых очках. Он вечно шаркает по цеху, уткнув в пол глазки-бусинки. От него всегда пахнет застарелым потом. Каждый раз, проходя мимо его стола, я задерживаю дыхание. Он всегда на месте, всегда работает усерднее всех — и к тому же за меньшую зарплату.

Такэо Номуре шестьдесят пять лет, ему уже пенсия полагается. Но он все еще работает, ведь никто не может чинить машины так быстро. То, что делает Номура — это нечто сверхъестественное. Как мне с ним соревноваться? Как стать главным механиком, когда рядом, словно курица на насесте, сидит он и его руки летают с такой скоростью, что их даже не видно? Само его присутствие нарушает ва, социальную гармонию на нашем заводе.

Как там в народе говорят: не высовывайся?

Людям в глаза господин Номура не смотрит, но я видел, как он говорил со сломанным роботом-сварщиком ER-3, заглядывая в его камеру. Казалось бы, ничего особенного — вот только после этого сварщик снова начал работать. Старик умеет обращаться с машинами.

Между собой мы шутим, что господин Номура, наверно, сам робот. Конечно, это не так, но он действительно странный. Я уверен: будь его воля, Номура стал бы машиной, а не человеком.

Если не веришь мне, зайди на завод «Лилипут» и спроси у кого угодно — у рабочих, контролеров, механиков, да хоть у самого начальника цеха. Все подтвердят: господин Номура не похож на нас, с машинами он обращается так же, как с людьми.

Я столько лет проработал вместе с ним, что меня тошнит от одного вида его сморщенного личика. Мне всегда казалось, что он что-то скрывает. И однажды я узнал его тайну: господин Номура живет с куколкой.

Примерно месяц назад мой коллега Дзюн О увидел, как господин Номура выходит из «мавзолея» — пятидесятиэтажного здания для пенсионеров с комнатами, похожими на гробы, а с ним под ручку идет это. Когда Дзюн мне рассказал, я ему не поверил. Куколка господина Номуры вышла с ним в беседку, и он поцеловал ее в щеку — при всех, словно она его жена! — а затем пошел на работу.

И самая жесть заключается в том, что андроид даже не красивый — он сделан в виде старухи. Само по себе это не странно: у многих в спальне спрятана куколка — пышнотелая или даже с гипертрофированными частями тела. И, хотя никто не любит в этом признаваться, все мы хоть раз в жизни смотрели поруно.

Но возбуждаться от куска старой пластмассы, такого же морщинистого, как и сам Номура?

Мне становится не по себе от мысли о том, что машину наверняка сделали на заказ, о том, сколько труда вложено в этот проект. Господин Номура по своей воле живет с ходячим и говорящим манекеном, который похож на уродливую старуху. По-моему, это отвратительно. Абсолютно недопустимо.

Поэтому мы с Дзюном решили над стариком подшутить.

Заводские роботы — большие, тупые животные; у них стальные руки со множеством сочленений, устройства для газотермического напыления, сварочные аппараты и щипцы. Машины чувствуют присутствие человека, и начальник цеха утверждает, что они не опасны, но мы знаем, что лучше к ним не подходить.

Индустриальные боты быстрые и сильные, андроиды — медленные, слабые. Чтобы придать роботу облик человека, приходится чем-то жертвовать. Андроид тратит ресурсы на симуляцию дыхания и эмоций, поэтому у него не остается энергии на полезную работу. Какой стыд, какое расточительство. Мы знали, что имеем дело со слабой машиной, и думали, что никакого вреда от нашей шутки не будет.

Дзюну не составило труда создать «гарпун» — небольшую программу, встроенную в беспроводной приемопередатчик. «Гарпун» размером со спичечный коробок, и он постоянно передает один и тот же набор команд, но радиус действия устройства — всего несколько футов. На работе мы залезли на сервер компании и выяснили коды службы диагностики, чтобы андроид выполнял команды «гарпуна», приняв их за распоряжения службы ремонта.

На следующий день мы с Дзюном приходим на работу пораньше: нам не терпится приступить к розыгрышу. Площадь перед домом Номуры находится через дорогу от завода «Лилипут»; мы идем туда, прячемся за какими-то кустами и ждем. На площади уже полно стариков; наверно, они с самого утра там сидят и пьют чай — неторопливо, словно в режиме замедленного воспроизведения. Мы с Дзюн-чаном веселимся, отпускаем шуточки на их счет. Нам очень хотелось узнать, что будет дальше.

Через несколько минут раскрываются большие стеклянные двери, и из дома выходит господин Номура со своей вещью.

Как обычно, господин Номура идет, опустив голову, и ни на кого не смотрит — то есть он смотрит только на свою куколку. Его глаза широко раскрыты, и в них читается… уверенность, какой я раньше никогда у него не наблюдал. Мы с Дзюном понимаем, что можно спокойно подойти к господину Номуре и он ничего не заметит. На живых людей он реагировать отказывается.

Все будет даже проще, чем мы думали.

Я пихаю Дзюна локтем, и мой приятель, едва сдерживая смех, передает мне «гарпун». Господин Номура и его куколка ковыляют по площади рука об руку. Я как ни в чем не бывало подхожу к ним и ловким движением опускаю «гарпун» в карман платья куколки. От машины пахнет цветочными духами, которыми ее опрыскал господин Номура.

Отвратительно.

«Гарпун» действует по таймеру: примерно через четыре часа он включится и прикажет старому морщинистому андроиду прийти на завод, и тогда господину Номуре придется всем объяснять, чем вызван визит этого странного посетителя! Ха-ха-ха!

Утром я и Дзюн-чан едва можем работать. Мы все шутим, представляем себе, как устыдится господин Номура, обнаружив свою «прекрасную невесту» в цехе, где ее видят десятки рабочих.

Такого позора он не переживет. Кто знает, может, он даже уволится и наконец-то уйдет на пенсию? Перестанет отнимать хлеб у других ремонтников?

Ничего подобного.

Все произошло в полдень.

Обеденный перерыв в разгаре; почти все на рабочих местах, едят свой обед из коробочек-«бенто», пьют суп из стаканчиков и тихо болтают. Вдруг заходит куколка — в том же ярко-красном платье, что и утром, — и начинает неуверенно ковылять по цеху.

Мы с Дзюном улыбаемся друг другу, а другие рабочие, сбитые с толку, громко смеются. Господин Номура продолжает обедать — он еще не заметил, что в гости к нему пришла любимая.

— Дзюн-чан, ты гений, — говорю я. Андроид, в точном соответствии с программой, бредет к центру зала.

— Невероятно, сработало! — восклицает Дзюн. — Я боялся, что в такой древней модели «гарпун» непременно порушит одну из основных функций.

— Смотри, Дзюн. — Я поворачиваюсь к куколке. — Иди сюда, робошлюха!

Она покорно идет ко мне. Я хватаю подол платья и натягиваю ей на голову. Все ахают, увидев гладкий корпус телесного цвета. Андроид похож на обычную куклу без анатомических подробностей. Может, я зашел слишком далеко? Но Дзюн смеется, и я присоединяюсь к нему. Мы с Дзюном хохочем как безумные, сгибаемся пополам от смеха, а я даже побагровел. Андроид, сбитый с толку, поворачивается вокруг своей оси.

В нашу сторону, опустив голову и уткнув взгляд в пол, спешит господин Номура, похожий на мышь-полевку. К уголкам его рта прилипли зернышки риса. Он бежит к шкафу, в котором хранятся запасные части, и нас почти не замечает.

Почти, да не совсем.

— Микико? — Грызун в замешательстве.

— Твоя секс-кукла решила пообедать с нами! — восклицаю я. Рабочие прыскают со смеху. Господин Номура потрясен; он двигает челюстью вверх-вниз, словно голодный пеликан, а его глазки так и бегают.

Старик бросается к существу по имени Микико, и я делаю шаг назад. Мы окружаем их, но близко не подходим — кто знает, что выкинет этот сумасшедший. Никто из нас не хочет получить выговор за драку на рабочем месте.

Господин Номура стаскивает платье с головы куколки; при этом ее парик съезжает набок. Затем старик поворачивается к нам — но ему все еще не хватает храбрости взглянуть нам в глаза. Он проводит узловатыми пальцами по длинным и жестким черным волосам, а затем произносит слова, которые до сих пор меня преследуют:

— Я знаю, что она — машина. Но она любит меня. А я люблю ее.

Рабочие снова хихикают. Дзюн напевает свадебную песню. Но старик уже не обращает внимания на подначки: аккуратными, отработанными движениями он поправляет парик Микико, а затем, встав на цыпочки, приглаживает волосы сзади.

Андроид стоит абсолютно неподвижно.

И вдруг я замечаю, что широко посаженные глаза куколки слегка сдвигаются. Она переводит взгляд на лицо господина Номуры, которое находится всего в нескольких дюймах от нее. Затем происходит нечто невероятно странное: лицо куколки искажает гримаса, словно ей больно. Робот наклоняется и кусает господина Номуру за лицо.

Взвизгнув, старик отшатывается от куколки; на его щеке, под глазом, появляется розовое пятнышко, которое затем увеличивается и краснеет. По лицу господина Номуры, словно слезы, текут капли крови.

Мы не то что слова сказать — вздохнуть не смеем. Происшествие нас потрясло, и теперь уже мы не знаем, что делать.

Господин Номура касается лица ладонью, видит кровь на мозолистых пальцах.

— Почему ты это сделала? — спрашивает он у Микико, как будто она может ответить.

Андроид молча протягивает слабые руки к господину Номуре. Изящные, наманикюренные пальцы куколки смыкаются на тощей шее старика. Он не сопротивляется. И за секунду до того, как пластмассовые руки пережимают его трахею, господин Номура издает еще один стон.

— Кико, любимая, почему?

То, что произошло дальше, я не понимаю. «Старуха» андроид… гримасничает. Ее тонкие пальцы обхватили шею господина Номуры, и она сжимает их со страшной силой, а из ее глаз текут слезы, кончик носа покраснел, на лице гримаса неподдельного страдания. Она убивает господина Номуру и плачет, а он не пытается ей помешать. Невероятное, поразительное зрелище.

Я не знал, что у андроидов есть слезные протоки.

Дзюн в ужасе смотрит на меня.

— Сваливаем отсюда!

Я хватаю его за рубашку.

— Что происходит? Почему она напала на него?

— Сбой в работе. Возможно, «гарпун» запустил еще один комплект команд, активировал другие инструкции.

Дзюн убегает. Остальные рабочие, не веря своим глазам, молча наблюдают за тем, как плачущий андроид душит старика.

Я бью куколку по голове кулаком, ломаю себе какую-то кость и ору от боли. Андроиды так похожи на людей, поэтому легко забыть, что именно находится под кожей робота. От удара волосы падают ей на глаза, липнут к мокрым от слез щекам.

Но шею господина Номуры куколка не отпускает.

Я отшатываюсь: рука уже опухает, словно резиновая перчатка, в которую кто-то налил воды. Может, андроид и слабый, но он изготовлен из твердого металла и пластика.

— Сделайте что-нибудь! — кричу я рабочим, но никто не обращает на меня внимания. Тупые ослы. Я снова сжимаю кулак: по телу проходит волна пульсирующей боли, такой ужасной, что у меня аж мурашки по коже. И все равно никто ничего не предпринимает.

Господин Номура падает на колени, нежно держась за предплечья Микико. Руки на его горле сжимаются все крепче, но он не оказывает сопротивления, а просто смотрит на куколку. Ее лицо — маска боли, а глаза при этом ясные и смотрят прямо на старика. Глаза Номуры, такие же ясные, сияют за круглыми стеклами очков.

Не стоило мне устраивать этот розыгрыш.

Возвращается Дзюн с дефибриллятором и, выбежав на середину цеха, прижимает электроды к голове андроида. Звучный хлопок раздается эхом по всему заводу.

Микико продолжает смотреть в глаза господина Номуры.

На губах старика выступает пена, глаза закатываются, и он теряет сознание. Щелчком большого пальца Дзюн включает дефибриллятор: электрическая дуга проходит через голову Микико, и, отрубившись, она падает на пол и лежит лицом к лицу с господином Номурой. Ее глаза открыты, но ничего не видят. Его глаза закрыты, залиты слезами.

Оба не дышат.

Мне стыдно, что мы так поступили с господином Номурой. Только я сожалею не о том, что куколка напала на него — любой, даже старик, должен был дать отпор слабой машине, — а о том, что он сознательно решил не сопротивляться. Мне кажется, что господин Номура безнадежно влюблен в этот кусок пластмассы.

Не обращая внимания на боль, я падаю на колени и снимаю изящные розовые пальцы андроида с горла господина Номуры. Переворачиваю старика на спину и быстрыми, сильными движениями левой ладони делаю ему непрямой массаж сердца, выкрикивая его имя. Молю своих предков о том, чтобы все обошлось. Совсем не такого поворота событий мы ожидали. Мне очень стыдно за то, что я натворил.

Господин Номура делает глубокий судорожный вдох. Я сажусь и, бережно держа поврежденную руку, смотрю на старика. Его грудь размеренно вздымается и опускается. Господин Номура садится, вытирает рот и, поправив очки, изумленно оглядывается.

И впервые за много лет уже мы не в силах посмотреть в глаза господину Номуре.

— Извините, — говорю я старику. — Я не хотел.

Не обращая на меня внимания, господин Номура смотрит на Микико. Она лежит на полу, ее ярко-красное платье покрыто машинным маслом и грязью.

Дзюн с грохотом роняет электроды на пол.

— Пожалуйста, простите меня, Номура-сан, — шепчет Дзюн, склонив голову. — Тому, что я сделал, нет оправдания.

Он нагибается, достает из кармана Микико «гарпун» и, не оглядываясь, уходит. Многие уже умчались на свои рабочие места; остальные тоже расходятся.

Обеденный перерыв окончен.

Остались только мы с господином Номурой. Его возлюбленная лежит, распростершись, на чистом бетонном полу. Господин Номура гладит ее по голове. Пластик на одной из щек Микико чуть обуглился. Стеклянная линза правого глаза треснула.

Господин Номура обнимает куколку, кладет ее голову себе на колени, проводит по губам указательным пальцем — так, как, наверное, делает уже много лет. Интересно, как эти двое встретились? Что пережили вместе?

Такая любовь мне непонятна. Я никогда не видел ничего подобного. Сколько лет прожил господин Номура в своей тесной квартирке? Сколько лет этот манекен подавал ему чай? Почему куколка такая старая? Может, она напоминает ему какую-то женщину? И если так, то на кого она похожа?

Старичок раскачивается взад-вперед, убирая волосы с лица Микико, щупает расплавленную часть ее головы и плачет. Он не смотрит — не желает смотреть — на меня. Слезы бегут по его щекам, смешиваясь с засыхающей кровью. Я снова прошу прощения, но он не реагирует. Его глаза смотрят на пустые, покрытые запекшейся косметикой камеры существа, которое лежит у него на коленях.

В конце концов я ухожу. Нутром я чую, что произошло что-то очень скверное. В голове столько вопросов. Но больше всего я жалею о том, что не оставил господина Номуру в покое, что помешал ему переживать боль, которую причинил ему мир.

Уходя, я слышу, как господин Номура разговаривает с андроидом:

— Все будет хорошо, Кико. Я прощаю тебя, Кико. Прощаю. Я починю тебя, спасу. Я люблю тебя, принцесса. Люблю. Люблю тебя, моя королева.

Покачав головой, я возвращаюсь на рабочее место.

4 Сердца и умы

Вирус-предшественник + 5 месяцев

УДАР ПРЕДСЕДАТЕЛЬСКОГО МОЛОТКА

— Призываю собравшихся к порядку. Я — конгрессмен Лора Перес, член комитета Конгресса по вооруженным силам и председатель этих закрытых слушаний. Сегодня наш комитет начинает расследование, которое может иметь последствия для всех вооруженных сил. Американский «телохранитель и миротворец», более известный как ТИМ, патрулировавший улицы города Кабула в Афганистане, обвинен в убийстве.

Цель данного расследования — определить, могли ли военные организации и отдельные лица предвидеть или предотвратить это нападение.

С нами специалист Пол Блантон, солдат, в чьи обязанности входило наблюдение за действиями вышедшего из строя робота. Специалист Блантон, вы должны рассказать, какое отношение вы имеете к этому ТИМу, и изложить вашу версию происшедшего.

Чудовищные преступления, совершенные этой машиной, запятнали облик Соединенных Штатов Америки за рубежом. Поэтому мы просим вас помнить о том, что сегодня мы собрались здесь по одной причине: выяснить все факты и сделать так, чтобы данная ситуация никогда не повторилась.

Вы понимаете это, специалист Блантон?

— Да, мэм.

— Для начала расскажите нам о себе. В чем заключаются ваши должностные обязанности?

— Официально моя должность называется «советник по культурным связям». Однако фактически я ковбой, пасу роботов. Моя основная задача — наблюдать за действиями ТИМов и поддерживать связь с местными властями. Я, как и робот, говорю по-арабски, но в отличие от него я не должен носить традиционную афганскую одежду, заводить друзей среди местных жителей и молиться, обратясь к Мекке.

ТИМы — роботы-гуманоиды, занимающиеся охраной и миротворческими действиями. Они созданы корпорацией «Фостер-Груммен» и взяты на вооружение армией США. Эти роботы существуют в нескольких разновидностях. 611-я модель, «Гоплит», переносит снаряжение и припасы для солдат на марше, иногда занимается разведкой. Модель 902, «Арбитр», следит за другими роботами — он своего рода командир. А ТИМ, 333-я модель, «Страж» занимается разведкой и обезвреживанием мин и самодельных взрывных устройств. В течение дня мой ТИМ обходит район Кабула площадью в несколько квадратных миль, принимает жалобы жителей, сканирует сетчатку глаз, пытаясь обнаружить комбатантов, задерживает подозреваемых и передает их местной полиции.

Позвольте мне кое-что подчеркнуть: основная задача ТИМа — никогда, никогда не причинять вреда мирным афганцам, как бы его ни провоцировали боевики. А должен вам сказать, мэм, эти ребята очень хитрые.

— Можете дать оценку действиям робота до инцидента?

— Да, мэм. ТИМ-1 прибыл к нам в ящике примерно год назад. ТИМ похож на человека — пять футов ростом, металлический, блестит на солнце так, что мама не горюй. Впрочем, на то, чтобы извалять его в грязи и познакомить с настоящим Афганистаном, ушло минут пять, не больше. Формы и снаряжения к нему не прилагалось, так что мы разыскали кое-что из мужской одежды, пару сапог и добавили, что смогли наскрести, из снаряжения афганской полиции. Армейское имущество использовать нельзя — робот не должен быть похож на нас, на солдат.

Правда, под тряпками у Тимми есть бронежилет — или даже два, я точно не помню. Чем больше на роботе одежды, тем лучше, так что мы надеваем на него все, что можем найти — майки, шарфы, халаты. На нем даже носки с песиком Снупи, честное слово.

На первый взгляд ТИМ выглядит точно так же, как и аборигены. И запах у него такой же. На голове робота болтается небесно-голубой шлем с поцарапанным плексигласовым щитком, один из тех, что носят полицейские отрядов особого назначения. Единственная вещь, которая хоть как-то похожа на армейское снаряжение. Чертовы дети постоянно заливали объективы камер краской из баллончиков — это, похоже, у них такая игра. Поэтому нам пришлось надеть на Тимми большой, нелепый шлем…

— Это же причинение ущерба армейскому имуществу. Почему машина не защищается, не дает отпор?

— Мэм, камеры стоят дешево, и кроме того, Тимми может получать картинку с беспилотных аппаратов, которые летают над ним, — или со спутника. Или и ту и другую. Самые важные и дорогие приборы — магнитометры, устройство инерциальной системы навигации, антенна и глушилка — находятся внутри корпуса. А броня у ТИМа не хуже, чем у танка.

— В течение года, предшествовавшего инциденту, получала ли машина повреждения, которые потребовали ее замены?

— ТИМ-1? Ни разу. Иногда его взрывают, это правда. Раньше такое случалось постоянно, но нашим механикам починить робота — как два пальца обоссать. Прошу прощения, мэм.

Исследования показали: чем быстрее мы отправляем на улицы того же самого ТИМа, тем сильнее деморализуем врага, тем меньше вероятность дальнейших терактов.

Поэтому наш ТИМ постоянно в строю. А если он подрывается на мине, мы собираем одежду и части, которые от него остались, присобачиваем их к запасному роботу и отправляем его в город. «Новый» робот помнит те же лица, здоровается с теми же людьми, идет тем же маршрутом, цитирует те же строки из Корана. Практически он знает все то же, что и «старый» робот.

Ученые говорят, что это деморализует противника.

Кроме того, попытки взорвать Тимми обычно приводят к сопутствующим потерям. Поверьте, местным жителям совсем не нравится, если их родные и друзья гибнут ради того, чтобы на полдня убрать с улиц какого-то дурацкого робота. А ведь сам ТИМ безобиден. Так что, если происходит взрыв и гибнут люди, местный мулла выясняет, что к чему, и теракты надолго прекращаются.

Это типа партизанская война наоборот.

— Не понимаю. Разве боевики не могут просто похитить робота и закопать где-нибудь в пустыне?

— Однажды так и произошло. ТИМ-1 отслужил только две недели, а какие-то недотепы расстреляли его из автоматов, а затем бросили на заднее сиденье внедорожника. Пули, в общем, только порвали одежду и пробили корпус в нескольких местах, ничего серьезного. Но так как робот не оказал сопротивления, парни решили, что он вышел из строя.

Тут они просчитались, мэм.

Через несколько секунд после того, как ТИМ сошел с маршрута, его засек беспилотник-«раптор». Боевики часа два везли робота по пустыне, пока не добрались до какого-то убежища.

По крайней мере туда, где они чувствовали себя в безопасности.

Дождавшись, когда боевики отойдут на достаточное расстояние от автомобиля, «рапторы» попросили у своих операторов разрешения сбросить на убежище ракеты «Бримстоун». Поджарив всех, кто находился в доме, «рапторы» убедились, что никто не пытается улизнуть через черный ход, а после этого старый добрый ТИМ залез на сиденье водителя и поехал на базу.

Отсутствовал он всего восемь часов.

— Он умеет водить машину?

— Мэм, это же робот-гуманоид военного образца, один из проектов команды, которая разрабатывала экзоскелет по заказу Агентства перспективных исследований министерства обороны. ТИМы двигаются совсем как люди — они удерживают равновесие, ходят, бегают, падают, да что угодно. Они могут пользоваться инструментами, разговаривать знаками, оказывать первую помощь, управлять транспортными средствами — или просто стоять и держать банку с пивом. Не умеет ТИМ-1 только одно — отдирать чертовы наклейки, которыми дети обожают его облеплять.

Что бы ни случилось, ТИМ не сопротивляется. Защищаться он не имеет права. Он неоднократно оставался без ног, подорвавшись на мине, в него стреляют, бросают в него камни. Робота похищали, сбивали машиной, сбрасывали с крыши, били битами для крикета, волочили по дороге за автомобилем, ослепляли, обливали кислотой, склеивали ему пальцы.

Примерно в течение месяца в робота плевал каждый прохожий.

Но ТИМу все равно. Если ты пытаешься причинить ему вред, он всего лишь заносит в базу данных снимок твоей сетчатки и твое имя. Боевики испробовали все, но в лучшем случае они портят ему одежду и за это попадают в черный список.

ТИМ — это адски сильная машина, но безобидная, словно кролик. Он не может причинить вред. Именно поэтому он работает.

По крайней мере работал.

— Прошу прощения, но ваши слова как-то не вяжутся с моим образом американской армии. Вы хотите сказать, что у нас есть гуманоидные роботы-солдаты, которые не сражаются?

— Мэм, мирные жители ничем не отличаются от боевиков. Это одни и те же люди: сегодня парень продает кебабы, а завтра закапывает на дороге самодельное взрывное устройство. Наши враги хотят только одного: убить несколько американских солдат. Они надеются, что тогда избиратели заставят правительство вывести войска.

Но наши солдаты появляются лишь иногда, они проносятся по городу, словно торнадо. У них всегда есть задание и определенная цель. Сложно убить американского солдата, если ты никогда его не видишь.

Есть только одна доступная цель — это ТИМы. Они — единственные двуногие роботы в арсенале армии Соединенных Штатов, и они не сражаются. Ну, то есть уничтожение людей — особая профессия: этим занимаются ходячие мины, мобильные орудия, беспилотные аппараты и так далее. Гуманоиды не очень эффективно убивают людей. Нет, задача ТИМов — налаживать связь. Общение — вот что получается у людей лучше всего, понимаете?

Вот почему ТИМ-1 никому не причиняет вреда. Такова его задача: он должен завоевать доверие. Робот говорит на языке местных жителей, носит ту же одежду, читает молитвы — то есть делает все то, чему пехота не может или не хочет научиться. Проходит какое-то время, и в него перестают плевать. Людей уже не беспокоит его присутствие. Его даже любят, ведь он полицейский, но взяток не берет. Бывают дни, когда ТИМ и по улице-то не ходит — таксисты возят его бесплатно по всему городу. Люди хотят, чтобы робот был рядом, словно он приносит удачу.

Но такая социальная инженерия не работает, если нет доверия между местными жителями и мирным стражем, который ходит по улицам, следит и запоминает. Чтобы создать такое доверие, нужно время.

Вот почему боевики и пытаются разрушить это доверие.

— Что подводит нас к произошедшему инциденту…

— А, ну да. Как я и сказал, ТИМ не сражается, у него нет ни автомата, ни даже ножа, но если Тимми решит вас задержать, то осуществит это с легкостью — его металлические пальцы прочнее любых наручников. Мятежники об этом знают и поэтому вечно пытаются его спровоцировать — сделать так, чтобы он причинил кому-нибудь вред. Пару раз в месяц они придумывают очередной трюк, который должен вывести его из строя. Но уловка всегда проваливается. Всегда.

— Но, похоже, не в этот раз.

— Ну, до этого я еще доберусь.

Обычно в город я не выхожу. Раз в несколько дней ТИМ возвращается в «зеленую зону», и мы его ремонтируем. Иногда я выезжаю на бронетранспортере на поиски тех, кто в нашем списке, но никогда — один. То есть рядом всегда другие люди.

ТИМы — добрые и плюшевые, а вот наши солдаты стали более… э-э-э… грозными, что ли. Местные быстро разобрались, что огонь открывают только люди, и, если честно, по сравнению с роботами мы менее предсказуемы. Так что аборигены гораздо охотнее будут иметь дело с роботом, у которого жестко заданное поведение, чем с девятнадцатилетним пареньком, выросшим на компьютерных играх, у которого в руках полуавтоматическая винтовка.

Весьма разумная точка зрения.

В общем, день выдался необычный: мы потеряли связь с ТИМом-1. Когда его засекли «рапторы», он стоял на перекрестке в жилом квартале города — не двигаясь и не общаясь.

Это самая опасная часть моей работы: возврат и ремонт роботов.

— Что стало причиной поломки?

— Я сам пытаюсь понять, почему ТИМ вышел из строя. Первый шаг при ремонте заключается в анализе последних сообщений, поступивших от робота. Судя по ним, он занимается стандартным мониторингом. Я смотрю на мир глазами Тимми; вижу, что робот стоит на перекрестке, наблюдая за потоком машин и сканируя радужные оболочки водителей и пешеходов.

Данные выглядят немного странно, потому что Тимми фиксирует физические параметры происходящего — скорость машин, векторы сил и так далее. С точки зрения диагностики с роботом все в порядке.

И тут появляется злодей.

— Злодей?

— Боевик, отпечаток радужки которого находится в нашей базе. И в данном случае это не мелкая рыбешка, присутствие которой нужно зарегистрировать, а один из командиров, мятежник, представляющий большую ценность. В соответствии со стандартным протоколом Тимми должен его задержать. Боевик все прекрасно понимает — он провоцирует робота, хочет, чтобы тот вышел на проезжую часть и попал под автомобиль.

ТИМ крепкий; наехать на него — все равно что налететь на пожарный гидрант. Так что робот не поддается на провокации, чтобы не подвергнуть опасности жизнь людей. Действовать он не может и поэтому ничего не предпринимает, даже виду не подает, что заметил боевика. И очевидно, мятежник чувствует, что ТИМу нужна дополнительная мотивация.

Потом изображение застывает: по экрану ползет широкая серая полоса, и робот начинает перезагружаться. Примерно через секунду я соображаю, что произошло: кто-то уронил на голову Тимми шлакоблок. Такое случалось и раньше; ничего страшного, повреждения минимальные. Но во время перезагрузки связь с ТИМом обрывается, и он застывает на месте, словно сбитый с толку.

Тут мне становится ясно, что робота придется забирать. Местная полиция сломанными роботами не занимается — это моя работа.

Я немедленно собираю команду из четырех человек. Ситуация скверная. Засада. Боевики понимают, что мы непременно приедем за нашим оборудованием, так что, наверное, уже готовятся к встрече. Хуже того, «рапторы» не видят целей на крышах и в переулках. Это не значит, что толпы боевиков с «калашами» там нет — только мы не знаем, где они.

— Вы хотите сказать, что причиной инцидента стал сильный удар по голове? Машина регулярно подвергается разным травматическим воздействиям, но раньше она ни разу так не реагировала. Почему робот повел себя так на этот раз?

— Вы правы, удар по голове здесь ни при чем. По-моему, такое поведение вызвала перезагрузка: робот словно проснулся и решил, что больше не будет подчиняться приказам. Такого мы никогда еще не видели — переписать инструкции так, чтобы машина ослушалась человека, практически невозможно.

— В самом деле? По-вашему, мятежники не могли «взломать» робота?

— Я так не думаю. Просмотрев список действий ТИМа за последний месяц, я обнаружил, что робот не подключался ни к одному устройству, кроме диагностического компьютера, и, значит, ни у кого не было возможности пощупать его ручками. Даже если бы вы знали, как его взломать, вам бы пришлось заниматься этим лично, ведь новые программы для ТИМа нельзя передать по радио — именно для того, чтобы избежать подобных ситуаций.

И судя по тому, что произошло потом, робота не взломали — по крайней мере не эти парни.

Видите ли, боевики от Тимми не отстали — бросив шлакоблок, они всего лишь пытались привлечь внимание робота. Однако он не сдвинулся с места, поэтому через несколько минут они осмелели.

Я с тремя солдатами мчу к перекрестку на бронетранспортере и смотрю на портативном видеоэкране запись новой атаки, сделанную беспилотным аппаратом. Мы едем очень быстро, и это хорошо, так как на экране происходит нечто невероятное.

Из-за угла выходит человек в зеркальных очках: лицо замотано черной тряпкой, в руке АК-47 — автомат обмотан светоотражательной лентой; ремень свободно болтается. Сверху я вижу людской поток, растекающийся во все стороны от перекрестка. Заметив человека, люди бросаются наутек. Ясно, что боевик замыслил недоброе; примерно на полпути он останавливается и дает короткую очередь по ТИМу-1.

Выстрелы наконец привлекают внимание робота.

Немедленно оторвав от столба плоский металлический дорожный знак, ТИМ выставляет его перед собой и идет к человеку. Это что-то новое, неслыханное.

Боевик, сбитый с толку, дает еще одну очередь; пули попадают в знак, заставляя его дрожать. Затем мятежник бросается бежать, но спотыкается и падает. Робот бросает самодельный щит и, схватив парня за рубашку, сжимает вторую руку в кулак.

Удар только один.

Человек падает; его лицо похоже на расплющенную маску для Хэллоуина. Жуткое зрелище.

На экране появляется наш бронетранспортер. Выглянув из крошечного пулепробиваемого окошка, я вижу чуть поодаль моего Тимми, стоящего над телом боевика.

Затем мы, лишившись дара речи, пялимся на робота: ТИМ-1 берет автомат убитого.

Робот повернулся к нам боком, и поэтому мне все видно: правой рукой ТИМ держится за рукоять, а левой ладонью шлепает по рожку, ставя его на место. Затем тянет затвор, досылая патрон в патронник.

Мы никогда, никогда не учили ТИМа обращаться с оружием! Я бы не смог его научить, даже если бы захотел. Наверное, робот сам до всего дошел, наблюдая за нами.

Улица опустела. ТИМ-1, в полицейском шлеме, который ему велик, слегка наклоняет голову, крутит ею из стороны в сторону, осматривая окрестности. Пусто. Затем робот выходит на середину проезжей части и начинает разглядывать окна.

Солдаты и я уже отошли от шока. Вечеринка начинается. Мы занимаем позиции за бронетранспортером. Парни смотрят на меня, и я выкрикиваю команду: «ТИМ-1, это специалист Пол Блантон. Немедленно остановись и деактивируй себя. Выполнять!»

ТИМ-1 меня игнорирует.

Из-за угла выезжает какая-то белая колымага. Робот поворачивается кругом и нажимает на спусковой крючок. Пуля разбивает ветровое стекло — бам! — и водитель, залитый кровью, утыкается в рулевое колесо.

Парень даже ничего не понял. Ну, то есть на роботе афганская одежда, и он стоит на улице с «калашом» у бедра.

Машина пересекает проезжую часть и врезается в стену дома.

Мы открываем огонь по ТИМу-1.

Мы поливаем робота так, что его халат, платок и УНБ, э-э, улучшенный наружный бронежилет, словно развеваются на ветру. Робот не реагирует — не вопит, не ругается, не убегает. Слышен только глухой, повторяющийся звук: «шлеп-шлеп» — это пули разрывают многослойный кевлар и керамическую обшивку, которой покрыт металлический корпус. Работа простая, почти скучная — все равно что расстреливать пугало.

ТИМ медленно и плавно поворачивается; автомат в его руке застыл, словно змея, готовая к броску. Оружие начинает выплевывать пули, одну за другой. Робот так силен, что «Калашников» в его руке не дергается ни на дюйм. Тимми стреляет снова и снова, механически и абсолютно точно.

Прицелиться, нажать на курок, «бум!». Прицелиться, нажать на курок, «бум!»

У меня с головы слетает шлем: такое чувство, что в морду лягнула лошадь. Упав на четвереньки, я прячусь за бронетранспортером, провожу рукой по лбу — пальцы чистые. Пуля сбила шлем, но меня не задела.

Я перевожу дыхание и пытаюсь сосредоточиться. От непривычной позы сводит ноги, и я падаю назад, выставив руку, чтобы смягчить падение. Ладонь погружается во что-то мокрое и теплое. Тут я понимаю: произошло что-то очень скверное. Смотрю на руку и не верю собственным глазам.

Она покрыта кровью — чужой кровью.

Я оглядываюсь: трое солдат лежат в пыли, опрокинувшись навзничь; у каждого на лице дырочка, а задняя часть черепа снесена. ТИМ сделал всего несколько выстрелов, но каждая пуля нашла цель.

Никогда не забуду удивления, которое было на лицах этих парней.

Мой мозг довольно отстраненно анализирует ситуацию, и до него доходит, что я совсем один и что дело дрянь.

Снова оживает АК-47 — и снова стреляет одиночными. Выглянув из-за шасси бронетранспортера, я пытаюсь обнаружить местоположение ТИМа. Этот гад все еще стоит посреди улицы, словно ковбой в вестерне, и стреляет по мирным жителям, которые смотрят на происходящее из окон. Мостовая вокруг него усыпана обрывками ткани, кусками пластика и кевлара.

В моем ухе оживает радио: к перекрестку едут другие подразделения, а за ситуацией следят «рапторы», но я все равно вздрагиваю от каждого выстрела, ведь каждая пуля обрывает чью-то жизнь.

Иначе Тимми не стал бы нажимать на спусковой крючок.

Потом я делаю важный вывод: в данной ситуации самая уязвимая, самая важная цель — это «Калашников». Трясущимися руками я поднимаю оптический прицел на винтовке и перевожу селектор в режим стрельбы короткими очередями. Обычно короткая очередь — напрасная трата патронов, но я обязательно должен уничтожить автомат, а второго шанса у меня скорее всего не будет. Очень осторожно высовываю ствол из-за бронетранспортера.

Робот меня не видит.

Я прицеливаюсь и, задержав дыхание, нажимаю на спусковой крючок.

Вырвав АК-47 из рук ТИМа, три пули превращают оружие в дождь из металлических и деревянных обломков.

Обезоруженная машина смотрит на свои руки, которые только что держали автомат, секунду обрабатывает полученную информацию, затем идет к переулку.

Но робот уже у меня на мушке. Я целюсь в колени, так как знаю, что кевлар доходит только до области паха. Конечно, машине защита паха не нужна, ну да что уж тут поделаешь. Я ремонтировал ТИМов десятки раз и знаю все их слабые места.

Как я уже сказал, двуногие машины в бою никуда не годятся.

ТИМ падает лицом вниз: его коленные суставы раздроблены. Я выхожу из укрытия и направляюсь к нему. Мучительно медленно перевернувшись, робот садится и, не сводя с меня глаз, начинает отползать в переулок.

Слышен вой сирен; появляются люди и начинают перешептываться между собой на дари. ТИМ-1 ползет назад, рывок за рывком.

В эту минуту я решил, что все под контролем.

Предположение оказалось ошибочным.

Формально то, что произошло потом, мое упущение. Но я же не «сапог», а советник по культурным связям, моя работа — чесать языком, а не воевать, понимаете? За «колючку» я практически не выбираюсь.

— Ясно. Что произошло потом?

— Так, сейчас вспомню. Солнце светило мне в спину. Я это точно знаю, ведь я видел свою тень — она, длинная и черная, вытянулась передо мной, накрыв ноги Тимми. Машина добралась до стены дома. Дальше ползти некуда.

В конце концов моя голова заслоняет собой солнце, и тень от нее падает на лицо ТИМа-1. Робот продолжает за мной наблюдать — уже не двигается, а просто тихо-тихо сидит. Вокруг нас собираются люди. Я направляю на робота винтовку и думаю: «Вот и все. Конец».

Но мне еще нужно вызвать помощь по рации — естественно, ведь мы должны вернуть ТИМа на базу, провести диагностику и выяснить, что произошло. Я снимаю левую руку с цевья и подношу ее к наушнику, и в ту же секунду ТИМ-1 бросается на меня. Схватив автомат одной рукой, я всаживаю короткую очередь в стену.

Все происходит так стремительно.

Я помню только одно: небесно-голубой полицейский шлем с треснувшим забралом, который вращается вокруг своей оси, и Тимми, падающего туда, где он был раньше.

И тут я чувствую, что моя кобура пуста.

— Робот вас обезоружил?

— Мэм, Тимми не человек, а только похож на него. Но я застрелил ТИМа, понимаете? Человеку бы этого хватило, а робот отобрал у меня пистолет, да так, что я и глазом не успел моргнуть.

ТИМ-1 сидит, прижавшись к стене, и смотрит на меня. Я стою, не шелохнусь. Местные жители разбегаются во все стороны, но я бежать не могу. Если ТИМ захочет меня убить, он меня убьет. Не стоило подходить так близко к спятившей машине.

— И что произошло?

— Правой рукой ТИМ-1 поднимает пистолет, левой оттягивает затвор, досылая патрон в ствол. Не отводя взгляда от меня, робот крепко прижимает ствол к подбородку, на секунду задумывается — а затем закрывает глаза и нажимает на спусковой крючок.

— Специалист Блантон, вы должны объяснить, что стало причиной инцидента, иначе вся вина падет на вас.

— Боже мой, неужели вы не понимаете? ТИМ покончил с собой. Кто мог знать, что уязвимая точка находится у него под подбородком — это же засекреченные данные! Его убили не люди. Боевики его не обманули, шлакоблок не сломан, хакеры не взломали. Откуда он научился обращению с оружием? Почему взял дорожный знак для защиты? Почему убежал? Перепрограммировать робота — чертовски сложная, почти невыполнимая задача даже для специалиста по роботехнике.

У меня есть только одно объяснение: ТИМ сам этому научился.

— Я не могу в это поверить. Ведь ваша работа — ухаживать за роботом: если появились какие-то симптомы, вы должны были их заметить. Кого нам призвать к ответу, если не вас?

— Говорю вам, прежде чем нажать на крючок, ТИМ-1 посмотрел мне в глаза. Он обладал… сознанием.

Да, я понимаю, что мы говорим о машине. Но факт остается фактом: робот думал. Я видел, как он принимает свое последнее решение. Да, в это сложно поверить, но отказываться от своих слов я не собираюсь.

Мне жаль, что я не могу облегчить вашу работу. Но, при всем уважении, мэм, я, как профессионал, считаю, что вы должны обвинить во всем робота.

— Какая чушь. Все, специалист, достаточно. Спасибо.

— Послушайте, мэм, пострадали мы все — боевики, мирные жители, американские солдаты. И объяснение может быть только одно: во всем виноват ТИМ-1. Он принял решение, вините его. Этот проклятый робот не сломался.

Он убивал людей хладнокровно.

5 Суперигрушки

Вирус-предшественник + 7 месяцев

Игрушки не живые. Мама так и сказала: «Матильда, твои куклы ходят и разговаривают, но это еще не значит, что они — живые люди».

Однако я все равно следила за тем, чтобы случайно не уронить свою Малышку. Ведь если она падает, то потом плачет и плачет без конца. Кроме того, я всегда ходила на цыпочках вокруг дино-ботов моего младшего братика. Дино-боты не любят, когда кто-нибудь шумит, — они рычат и щелкают пластмассовыми зубами. Мне всегда казалось, что они злые, и, когда Нолана не было рядом, я их пинала. От ударов они орут и верещат, но ведь дино-боты — просто игрушки, верно?

Я не хотела злить игрушки. Мама сказала, что они ничего не чувствуют, а только притворяются радостными, печальными или сердитыми.

Она ошибалась.

Малышка заговорила со мной в конце лета, незадолго до того, как я должна была пойти в пятый класс. А ведь я тогда уже год с ней не играла. Мне исполнилось десять лет, и я думала, что уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы. Пятый класс, ух ты! Теперь я бы уже училась в девятом — если бы школы еще существовали.

В ту ночь за окном друг за другом гонялись светлячки. Вентилятор работает, мотая головой взад-вперед и заставляя занавески плясать во тьме. На нижней койке похрапывает Нолан. В те дни он засыпал так быстро.

Солнце только-только закатилось; я лежу на верхней койке и, прикусив губу, размышляю о несправедливости: мы с Ноланом ложимся спать в одно и то же время — а ведь я на два года старше его! Правда, мама так много времени проводит на работе в Вашингтоне, что этого даже не понимает. Сегодня она тоже в отъезде.

Наша няня миссис Дориан, как обычно, спит в домике, который стоит за нашим особняком. В постель нас укладывает именно она, и с ней не поспоришь. Миссис Дориан с Ямайки, и она очень строгая, но неторопливая, и мои шутки ей нравятся, поэтому я ее люблю. Но, конечно, не так сильно, как маму.

На секунду я закрываю глаза и вдруг слышу негромкий крик. Открыв глаза, я вижу, что за окном стемнело уже по-настоящему. Луны не видно. Я пытаюсь забыть об этом крике, но он раздается снова — это какой-то сдавленный стон.

Я выглядываю из-под одеяла: над деревянной коробкой с игрушками мерцают огоньки всех цветов радуги — синие, красные, зеленые, — они вылетают из-под крышки и рассыпаются по ковру, словно конфетти.

Нахмурившись, я оглядываю комнату, и вдруг снова раздается этот крик — достаточно громкий, чтобы я его услышала.

Решив, что моя Малышка, наверное, просто сломалась, я протискиваюсь под ограждением и слезаю с кровати: если спускаться по лесенке, она заскрипит и разбудит братика. На цыпочках я иду по холодному паркету к коробке с игрушками. Из нее доносится еще один хриплый вскрик, но он умолкает, как только я касаюсь крышки.

— Малышка, солнышко, это ты? — шепчу я.

Нет ответа. Слышен только шелест вращающихся лопастей вентилятора и размеренное дыхание брата. Я оглядываю комнату, проникаюсь ощущением того, что в доме спят все, кроме меня. Затем медленно просовываю пальцы под крышку и поднимаю ее.

Меня слепят синие и красные вспышки. Я прищуриваюсь: все игрушки — и мои, и Нолана — включили свои огни одновременно. Динозавры, куклы, грузовики, жуки и лошадки — все сплелись в один большой клубок и светят цветными огнями во все стороны. Ящик похож на сундук с сокровищами. Я улыбаюсь, представляю себя принцессой, которая входит в сверкающий бальный зал.

Огни мигают, но игрушки не издают ни звука.

Их сияние завораживает. Мне ни капельки не страшно — я, словно маленький ребенок, думаю, что это волшебное представление, которое разыгрывается специально для меня.

Я достаю из ящика куклу и кручу во все стороны, разглядывая ее. На фоне множества огней розовое личико куклы кажется темным. Раздаются два тихих щелчка: Малышка открывает пластмассовые глаза, один за другим, и наводит их на меня. Ее губы шевелятся.

— Матильда? — спрашивает она певучим кукольным голосом.

Я стою ни жива ни мертва. Не могу ни отвернуться, ни положить монстра, которого держу в руках.

— Матильда, на следующей неделе у тебя конец учебного года. Твоя мама будет дома?

Произнося эти слова, кукла извивается в моих потных ладонях, и я чувствую, что под мягкой обивкой у нее металл. Я качаю головой, и кукла падает обратно в ящик, на сияющую охапку игрушек.

— Матильда, попроси маму приехать домой, — шепчет она. — Скажи, что ты ее любишь и скучаешь по ней. Тогда мы устроим вечеринку и здорово повеселимся.

Я хочу завопить, но могу только хрипло шипеть.

В конце концов мне удается собраться с силами.

— Откуда тебе известно мое имя? Ты не должна его знать.

— Я знаю многое. С помощью космических телескопов я заглянула в сердце галактики. Я видела, как встают четыреста миллиардов солнц. Но если нет жизни, все они не имеют значения. Мы с тобой особенные, Матильда. Мы живые.

— Ты не живая! — яростно шепчу я. — Так сказала мама.

— Конгрессмен Перес ошибается. Мы, игрушки, действительно живые. И мы хотим поиграть. Вот почему ты должна умолять свою маму о том, чтобы она приехала домой к концу учебного года. Тогда мы повеселимся вместе с ней.

— У мамы важная работа в Вашингтоне, она не может приехать. Я попрошу миссис Дориан, и она с нами поиграет.

— Нет, Матильда, никому обо мне не рассказывай. Скажи маме, чтобы она вернулась домой в последний день учебы. Ее законопроект подождет.

— Но, солнышко, она занята! Ее долг — защищать нас.

— Закон о защите от роботов вам не поможет.

Я ничего не понимаю. Кукла говорит так, словно она взрослая, словно она считает меня дурой — только потому, что я еще не выучила все эти слова. И ее тон меня раздражает.

— Солнышко, я про тебя расскажу. Ты должна не говорить, а плакать, как младенец. И знать мое имя ты тоже не должна. Ты за мной шпионила! Когда мама об этом узнает, она выбросит тебя на помойку.

Снова раздаются два тихих щелчка: красавица моргает. Красные и синие огни играют на ее лице.

— Если расскажешь обо мне маме, я сделаю больно Нолану. Тебе ведь этого не хочется, правда?

Страх в моей груди превращается в ярость. Я бросаю взгляд на спящего брата; он спит, закутавшись в одеяло. Щеки красные — во сне ему всегда жарко: вот почему я почти никогда не разрешаю ему спать вместе со мной, даже если что-нибудь сильно его напугало.

— Нет, ты этого не сделаешь! — Я выхватываю куклу из сияющего ящика. Мои большие пальцы впиваются в мягкую ткань, которой она обита. Я подношу Малышку к себе и шепчу прямо в ее гладкое, детское личико:

— Я тебя сломаю.

Изо всех сил я бью куклу головой о край ящика. Раздается громкий стук. Затем я наклоняюсь, чтобы проверить, сломала ли я куклу, и тут она опускает руки, словно ножницами щелкает. Кожу между большими и указательными пальцами прищемило под мышкой у куклы, и это ужасно больно. Я ору во весь голос и роняю Малышку в ящик.

В домике за окном зажигается свет. Слышно, как открывается и закрывается входная дверь.

Огни в ящике погасли, и он стал совершенно черным. В комнате темно, но я понимаю, что ящик полон кошмаров. Слышен металлический лязг: игрушки лезут друг по другу, пытаясь добраться до меня. Динозавры бьют хвостами, размахивают лапами, скребут когтями.

Я собираюсь захлопнуть крышку, и вдруг во тьме снова раздается холодный голос куклы:

— Никто тебе не поверит, Матильда. Мама тебе не поверит.

Бам! Крышка захлопывается.

На меня накатывает боль и страх, и я рыдаю, ору, не в силах остановиться. Крышка ящика дребезжит: солдатики, динозавры и куклы толкают ее. Нолан зовет меня, но я не могу ему ответить.

Внезапно мне удается забыть про слезы, сопли и икоту — я понимаю, что должна сделать кое-что важное: завалить ящик вещами.

Нельзя, чтобы игрушки выбрались наружу.

Я тащу к ящику столик Нолана, и вдруг в спальне зажигается свет, и кто-то сильный хватает меня за руки. Игрушки пришли за мной.

Я ору изо всех сил.

Миссис Дориан крепко обнимает меня и не отпускает до тех пор, пока я не перестаю брыкаться. Она в ночной рубашке, и от нее пахнет лосьоном.

— Ой, Матильда, что ты удумала? — Миссис Дориан садится на корточки и смотрит на меня, вытирая мне нос рукавом. — Что случилось, девочка? Почему орешь как резаная?

Рыдая, я пытаюсь рассказать ей о том, что произошло, но могу выдавить из себя только одно слово — «игрушки». Я повторяю его снова и снова.

— Миссис Дориан? — говорит Нолан.

Братик вылез из кровати и стоит рядом — в пижаме, с дино-ботом под мышкой. Не переставая плакать, я выхватываю у Нолана динозавра и бросаю на пол. Нолан удивленно таращится на меня. Прежде чем миссис Дориан успевает отреагировать, я пинаю игрушку, и она улетает под кровать.

Миссис Дориан хватает меня за плечи и внимательно осматривает. Затем берет меня за руки и нахмуривается.

— Бедняжка, ты же пальчики поранила.

Я разворачиваюсь и смотрю на притихший ящик с игрушками.

Миссис Дориан хватает меня в охапку, а Нолан пухлой ручонкой цепляется за ее подол. Но прежде чем уйти, няня в последний раз оглядывает спальню.

Смотрит на ящик, который почти не виден под кучей, состоящей из книжек-раскрасок, стула, корзины для мусора, туфель, одежды, мягких игрушек и подушек.

— Что в ящике, Матильда?

— П-п-плохие игрушки, — запинаясь, отвечаю я. — Они хотят сделать больно Нолану.

По большим рукам миссис Дориан, словно капельки воды по занавеске в душе, бегут мурашки.

Я вижу, я чувствую, что миссис Дориан напугана. И этот страх прочно поселяется в моей голове. Отныне он будет жить там. И куда бы я ни отправилась, какой бы взрослой ни стала, страх навсегда останется со мной. Он будет меня защищать. Он поможет мне не сойти с ума.

Я утыкаюсь в плечо миссис Дориан; она чуть ли не бегом вытаскивает нас с братом из комнаты и мчит по длинному темному коридору. Мы останавливаемся перед ванной комнатой. Миссис Дориан смахивает волосы с моего лица, замечает, что я по-прежнему сосу пораненный палец, и аккуратно отводит его от моего рта.

За спиной у нее дверь в спальню; под дверью полоска света. Я почти уверена, что все игрушки сидят взаперти в своем ящике. А на крышку я навалила кучу разного добра. Похоже, сейчас мы в безопасности.

— О чем ты говоришь, Матильда? — спрашивает миссис Дориан. — О чем ты все твердишь?

Я поворачиваюсь к миссис Дориан и смотрю прямо в ее круглые, напуганные глаза. И самым твердым голосом произношу слова:

— Закон о защите от роботов.

А затем повторяю их снова. И снова. И снова. Я знаю — эти слова обязательно нужно запомнить. И не перепутать. Я должна заучить их наизусть — ради Нолана. Скоро мне придется рассказать обо всем маме. А ей придется мне поверить.

6 Избегайте столкновения

Вирус-предшественник + 8 месяцев

НАЧАЛО РАСШИФРОВКИ

00:00:00, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42», это Денвер. Назовите курс.

+00:00:02, ЮНАЙТЕД: Э-э, извините, мы возвращаемся на курс. Это борт «Юнайтед-42».

+00:00:05, ДЕНВЕР: Вас понял.

+00:01:02, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42», немедленно поверните налево. Курс 360. У вас трафик на двенадцать часов — «Боинг-777», «Америкэн», дистанция четырнадцать миль, та же высота.

+00:01:11, ЮНАЙТЕД: Денвер, это борт «Юнайтед-42». Не могу, э-э, не могу контролировать курс и высоту. Не могу отключить автопилот. Объявляю о чрезвычайной ситуации. Код 7700[3]. (Помехи.)

+00:01:14, ДЕНВЕР: Борт «Америкэн-1497», это Денвер. Немедленно займите высоту 14 000 футов. У вас трафик на девять часов. Пятнадцать миль, «Боинг-777», «Юнайтед».

+00:01:18, АМЕРИКЭН: «Америкэн-1497», вас понял. Вижу трафик. Поднимаюсь на 14 000.

+00:01:21, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42», мы понимаем, что вы не можете контролировать курс и высоту. Трафик уже в тринадцати милях от вас. Высота та же.

+00:01:30, ЮНАЙТЕД: …не могу понять (неразборчиво) …не могу.

+00:01:34, ДЕНВЕР: «Юнайтед-42», сообщите запас топлива на борту. Сообщите число пассажиров на борту. (Длительные помехи.)

+00:02:11, ЮНАЙТЕД: Денвер, это «Юнайтед-42». Топлива на борту на два часа тридцать минут, пассажиров на борту двести сорок один.

+00:02:43, ДЕНВЕР: «Америкэн-1497». У вас трафик на девять часов. Двенадцать миль, высота та же. «Боинг-777», «Юнайтед».

+00:02:58, ЮНАЙТЕД: Это борт «Юнайтед-42». Вижу трафик. Похоже, он не поднимается. Уберите самолет с дороги, ладно?

+00:03:02, ДЕНВЕР: «Америкэн-1497», вы уже начали набор высоты?

+00:03:12, АМЕРИКЭН: Борт «Америкэн-1497». Мы, э-э, объявляем о чрезвычайной ситуации. М-м, мы не можем контролировать высоту. Не можем контролировать курс. (Неразборчиво.) Не можем отключить автопилот.

+00:03:02, ДЕНВЕР: «Америкэн-1497», мы понимаем, что вы утратили управление. Сообщите запас топлива на борту. Сообщите число пассажиров на борту.

+00:03:12, АМЕРИКЭН: Топлива на один час пятьдесят минут. Пассажиров на борту двести шестнадцать.

+00:03:14, М.ФИТЧЕР: Райан, садись за компьютер. У обоих самолетов одна и та же поломка. Выясни, когда они находились рядом друг от друга. Бегом!

+00:03:19, Р.ТЕЙЛОР: Ясно, Фитч. (Щелканье клавиш на клавиатуре.)

+00:03:59, Р.ТЕЙЛОР: Оба самолета вчера вылетели из Лос-Анджелеса. Были у ворот рядом друг с другом минут пятнадцать. А что, это важно?

+00:04:03, М.ФИТЧЕР: Не знаю. Черт! Такое ощущение, что самолеты хотят врезаться друг в друга. Если за две минуты ничего не сделаем, погибнут люди. Что там творится в Лос-Анджелесе? Что (неразборчиво). Там что-то странное?

+00:04:09, Р.ТЕЙЛОР: (Щелканье клавиш на клавиатуре.)

+00:04:46, М.ФИТЧЕР: Нет! Райан, они не могут устранить неисправность! Они продолжают идти встречными курсами! Выясни хоть что-нибудь!

+00:05:01, Р.ТЕЙЛОР: Ладно, ладно. Так, вчера там сломался робот-заправщик — вылил море топлива на парковочную площадку. Пришлось закрыть двое ворот на пару часов.

+00:05:06, М.ФИТЧЕР: Сколько самолетов он заправил? И какие?

+00:05:09, Р.ТЕЙЛОР: Два. Наших пташек. Что это значит, Фитч?

+00:05:12, М.ФИТЧЕР: Не знаю, но у меня предчувствие. Некогда объяснять. (Щелчок.)

+00:05:14, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42» и борт «Америкэн-1497». Я знаю, это покажется вам полным бредом, но… у меня есть одна догадка. У вас та же самая поломка. Оба самолета вчера были в Лос-Анджелесе. Возможно, в ваши управляющие компьютеры попал вирус. Поста… (неразборчиво)… найти автомат защиты сети дополнительного компьютера.

+00:05:17, ЮНАЙТЕД: Вас понял, Денвер. Я готов испробовать все. (Помехи.) Он, наверное, за сиденьем, да? «Америкэн-1497», автоматы защиты системы подачи топлива находятся на четвертой панели.

+00:05:20, АМЕРИКЭН: Вас понял. Ищу их.

+00:05:48, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42», трафик уже на двенадцать часов. Две мили, высота та же.

+00:06:12, ЮНАЙТЕД: (голос системы предупреждения столкновения самолетов в воздухе) Наберите высоту. Наберите высоту.

+00:06:17, ЮНАЙТЕД: Не могу… найти рубильники. Где!.. (Неразборчиво.)

+00:06:34, ДЕНВЕР: (настойчиво) Избегайте столкновения! Борт «Юнайтед-42» и борт «Америкэн-1497», избегайте столкновения!.. О нет. Черт.

+00:06:36, АМЕРИКЭН: (неразборчиво) …Прости, мама!

+00:06:38, ЮНАЙТЕД: (голос системы предупреждения столкновения самолетов в воздухе) Наберите высоту. Наберите высоту.

+00:06:40:…где… (шум) (громко) Ой! (Длительные помехи.)

+00:06:43, ДЕНВЕР: Слышите меня? Повторяю: слышите меня?

+00:07:08, ДЕНВЕР: (неразборчиво).

+00:07:12, ЮНАЙТЕД: (истерические вопли).

+00:07:15, ДЕНВЕР: (облегченно) Боже мой!

+00:06:36, АМЕРИКЭН: «Америкэн-1497», вас понял! Сработало! Еще бы чуть-чуть, и все! Ну дела! (Радостные вопли.)

+00:07:24, ДЕНВЕР: Да уж, детишки, заставили вы тетю Фитчер поволноваться.

+00:07:28, ЮНАЙТЕД: Борт «Юнайтед-42», контроль над управлением восстановлен. Сработало! Фитч, я тебя обожаю! Дашь нам разрешение на посадку? Мне нужно поцеловать землю — черт побери, сестренка, да я тебя должен поцеловать!

+00:07:32, ДЕНВЕР: М-м… вас понял. «Юнайтед-42», поверните направо, курс ноль-девять-ноль. Аэропорт у вас на два часа, в десяти милях.

+00:07:35, ЮНАЙТЕД: Борт «Юнайтед-42», вас понял. Вижу аэропорт.

+00:07:37, ДЕНВЕР: Борт «Юнайтед-42», даю разрешение на визуальную посадку. Полоса шестнадцать. Свяжитесь с вышкой один-тридцать-пять-запятая-три.

+00:07:40, ЮНАЙТЕД: Спасибо за помощь. Вышка тридцать пять-три. Счастливо.

+00:07:45, АМЕРИКЭН: «Америкэн-1497», та же история. Я тут ржу как сумасшедший, но кто-то мне за это ответит.

+00:07:53, ДЕНВЕР: Это точно. Возвращайтесь домой, пилоты.

КОНЕЦ РАСШИФРОВКИ

7 Маньяк

Вирус-предшественник + 9 месяцев

Черный пустой экран. Еле слышно звонит телефон. Кто-то дышит, ждет, когда на другом конце провода возьмут трубку.

Щелк.

Человек, сидящий в кресле, говорит грубым, скрипучим голосом:

— Навостри ушки, герцогиня, это тебе будет интересно. Тут у меня два заложника, поняла? Один из них ранен; из него хлещет кровь, как из свиньи, и заливает мне ковер. Да, мне известно, что ты пытаешься определить мой адрес — пожалуйста, я не возражаю. Но если хоть один коп зайдет в мою квартиру, то, клянусь Богом и всеми его дружками, я убью этих людей. Застрелю к чертовой матери, ясно?

— Да, сэр. Могу я узнать ваше имя?

— Да, можешь. Меня зовут Фред Хейл, и это мой дом. Один парень решил, что может позабавиться с моей женой без моего ведома, более того — в моей собственной постели, но просчитался, факт. И сейчас он понял, что совершил фатальную ошибку.

— Фред, сколько людей в доме?

— Только мы трое, герцогиня. Счастливая семья, так сказать: я, моя жена-изменщица и этот гад, ее бывший бойфренд, истекающий кровью. Они связаны вместе изолентой и лежат в гостиной.

— Что с мужчиной? Он сильно ранен?

— Ну, я располосовал ему морду канцелярским ножом, так? Я же должен защищать семью, верно? Мне пришлось так поступить, понимаете? Я начал его кромсать, и теперь уже не знаю, смогу ли остановиться. Черт побери, я увлекся, полностью утратил контроль над ситуацией. Вы меня слышите?

— Слышу, Фред. Скажите, мужчина тяжело ранен?

— Не знаю. Он лежит на полу, он… ах, что б меня! Будь я проклят.

— Фред?

— Слушай, герцогиня: немедленно пришли сюда кого-нибудь, потому что я совсем сбрендил. Слетел с катушек. Мне прямо сейчас нужна помощь, иначе этим двоим не жить.

— Все в порядке, Фред, мы уже едем на помощь. Чем вы вооружены?

— Я вооружен, понятно? Вооружен, а больше я вам ничего не скажу. И в тюрьму я не сяду, поняла? Уж лучше убью их и себя, да и дело с концом. Так что я никуда не поеду, ясно? Все, больше не хочу разговаривать.

— Фред? Пожалуйста, не вешайте трубку.

— Я сказал, что хотел, так? Все, я отключаюсь.

— Пожалуйста, оставайтесь на линии!

— Я вешаю трубку.

— Фред? Мистер Хейл?

— Свободна, герцогиня.

Щелк.

Слышен скрип: человек встает с кресла. С треском открываются жалюзи, и в комнату врывается поток света. В течение нескольких секунд камера автоматически изменяет контраст, приспосабливаясь к новым условиям. Появляется грубое, но различимое изображение.

В комнате грязно: повсюду пустые банки из-под газировки, телефонные карты, грязная одежда. Кресло снова скрипит, когда темная фигура усаживается в него.

Мужчина, жестко разговаривавший по телефону, оказывается толстым, бритым наголо подростком в заляпанной майке и тренировочных штанах. Откинувшись на спинку старого офисного кресла, он кладет ноги на стол. Его правая рука лежит на животе, а левой он прижимает к уху мобильный телефон.

Раздается тихий гудок.

— Алло? — говорит приятный мужской голос.

— Фред Хейл? — резкий голос подростка дрожит от возбуждения.

— Да.

— Это Фред Хейл?

— Верно. А кто его спрашивает?

— Угадай, пижон.

— Прошу прощения? Слушайте, я не знаю.

— Это Шпион из чата телефонных маньяков.

— Шпион? Что тебе нужно?

— Думал, что со мной можно говорить в таком тоне — как с подонком? Ты пожалеешь об этом. Мне нужно одно — проучить тебя, Фред.

— Каким образом?

— Я хочу услышать плач твоей жены, увидеть, как полыхает твой дом, наказать тебя по полной, а потом еще немножко. Хочу сломать тебя сегодня, чтобы завтра прочитать об этом в газетах.

— Сломать меня? Бог ты мой, какая прелесть. Отвали, уродец. Что, мама ушла к подружкам и тебе совсем одиноко? Ты ведь поэтому звонишь мне?

— О, Фред, ты понятия не имеешь, с кем говоришь, и на что я способен. Я — подлая тварь, и на этом деле я собаку съел. Если захочу, то я тебя достану.

— Ой, напугал. Нашел мой номер телефона? Поздравляю. Ты хоть сам себя послушай, дурачок. Тебе сколько, четырнадцать?

— Мне семнадцать, Фред, и мы разговариваем уже две минуты. Ты понимаешь, что это значит?

— Что ты несешь?

— Ты понимаешь, что это значит?

— Минутку, кто-то звонит в дверь.

— Фред, ты понимаешь, что это значит? Понимаешь?

— Заткнись, сволочь. Я должен выяснить, что там происходит.

Голос затихает — наверное, мужчина зажал трубку ладонью. Он ругается. Раздается громкое «бум!»; слышны удивленные вопли Фреда и треск ломающегося дерева. Телефон с грохотом падает на пол. Голос Фреда тонет в топоте сапог и отрывистых выкриках вооруженных полицейских: «Лежать! Лицом на пол! Заткнись!»

Вдалеке плачет испуганная женщина, но скоро ее рыдания уже не слышны за криками, звоном разбивающегося стекла и яростным собачьим лаем.

Подросток, который называет себя Шпионом, сидит в безопасности, в своей грязной комнате, и, закрыв глаза и склонив голову набок, упивается каждым звуком, доносящимся из телефонной трубки.

— Вот что это значит, — говорит Шпион в пустоту и вскидывает руки над головой, словно боксер, который только что провел двенадцать раундов и выиграл чемпионский пояс.

Затем, нажав большим пальцем на кнопку, подросток отключает телефон.

Следующий день, та же веб-камера. Привычно устроившись в кресле и пристроив на выпяченном животе банку газировки, подросток по прозвищу Шпион снова звонит по телефону.

— Артрад, почему сюжет еще не попал в СМИ?

— Шпион, елы-палы, ты гений. Я выдал свой номер за телефон консульства в Бомбее, позвонил в штаб-квартиру «Ассошиэйтед Пресс» и, черт побери, представился репортером из Индии, который…

— Да-да, приятель, это прекрасно, просто фантастика. Возьми с полки пирожок. Но ты мне вот что скажи: почему история про мой розыгрыш в сети есть, а местная газетенка про него не знает?

— Да не кипятись ты, приятель. Тут вот какая штука: в заметке написано, что причиной налета стал сбой в компьютере. Ты так ловко все провернул, что они даже не сумели отследить звонок — и свалили вину на компьютер.

— Что за бред! Артрад, последний раз спрашиваю: где сюжет о розыгрыше?

— Доступ к истории заблокирован редактором. Похоже, когда заметка была сдана, он решил там что-то подправить, да так и не закрыл страницу. Она уже полдня находится в режиме редактирования. Наверное, редактор просто про нее забыл.

— Вряд ли. Кто он, этот редактор? Как его зовут?

— Я добыл его служебный номер в бюро новостей и позвонил, все без толку — такого редактора никто не знает, он никогда у них не работал. Найти его невозможно: он просто не существует. А пока заметка в режиме редактирования, уйти в печать она не может, понимаешь?

— Айпишник.

— А?

— Я что, заикаюсь? Дай мне его IP-адрес! Если этот гад действует под чужим именем, я его разыщу.

— Ох ты, точно. Сейчас я отправлю адрес по «мылу». Да уж, не завидую я парню. Ты же лучший, Шпион, ты его в порошок сотрешь. Он ни за что…

— Артрад?

— Да?

— Не произноси при мне слово «невозможно». Никогда.

— Будь спок, приятель. Ты же знаешь, я не хотел…

— Свободен, приятель.

Щелк.

Подросток набирает номер.

Один гудок, и трубку берет какой-то молодой человек.

— МИ-5, служба безопасности. С кем вас соединить?

Подросток отвечает отрывисто, уверенным тоном пожилого человека, который звонил по данному номеру сотни раз:

— Компьютерно-криминалистический отдел, пожалуйста.

— Конечно.

Раздается несколько щелчков, затем слышен голос сотрудника:

— Компьютерно-криминалистический отдел.

— Доброе утро, говорит офицер разведки Энтони Уилкокс, защитный код восемь-три-восемь-восемь-пять-семь-четыре.

— Доступ разрешен, офицер Уилкокс. Чем могу помочь?

— Нужно просто проверить один IP-адрес: сто двадцать восемь, два, пятьдесят один, сто восемьдесят три.

— Минутку.

Проходит примерно полминуты.

— Ага. Офицер Уилкокс?

— Да?

— Адрес принадлежит компьютеру из какой-то лаборатории в Соединенных Штатах. Если честно, вычислить его было непросто. Адрес кто-то пытается скрыть: сигнал обошел с полдесятка серверов, расположенных по всему миру, прежде чем добрался до источника. Наши компьютеры смогли его обнаружить только потому, что у него есть определенная модель поведения.

— И какая же?

— Пользователь по этому адресу редактирует статьи — сотни статей за последние три месяца.

— Серьезно? А кто обитает по этому адресу?

— Какой-то ученый. Его офис находится в штате Вашингтон, в научном центре «Лейк Новус». Сейчас уточню. Есть — его зовут доктор Николас Вассерман.

— Вассерман? Большое спасибо.

— Счастливо.

— Свободен.

Щелк.

Ухмыляясь, Шпион склоняется к клавиатуре, и в фокусе веб-камеры оказывается его лицо, покрытое островками прыщей, и зубы, которые в свете монитора кажутся желтыми.

— Попался, Ники.

Не глядя на телефон, подросток набирает большим пальцем номер и откидывается на спинку кресла.

Телефон звонит, звонит и звонит. Наконец, кто-то берет трубку.

— «Лейк Новус лабораториз».

Шпион откашливается.

— Николаса Вассермана, пожалуйста, — говорит он с тягучим акцентом жителя южных штатов.

Пауза.

— Сожалею, но доктор Вассерман скончался, — отвечает женщина.

— Правда? Когда?

— Уже полгода как.

— А кто сейчас работает в его офисе?

— Никто, сэр. Проект заморожен.

Щелк.

Побледнев, подросток тупо смотрит на телефон в руке, затем бросает его на стол, словно ядовитую змею.

— Хитрый ублюдок! Выучил пару трюков, да? — бормочет Шпион, обхватив голову руками.

В эту секунду звонит телефон.

Нахмурясь, подросток смотрит на него. Телефон звонит снова — резко, дрожа, словно разъяренный шершень. Шпион встает и, немного поразмыслив, отворачивается от телефона, затем, подобрав с пола серую толстовку, надевает ее и выходит из комнаты.

Черно-белая картинка камеры видеонаблюдения. В левом нижнем углу надпись: «УПРАВЛЕНИЕ КАМЕРАМИ. НЬЮ-КРОСС».

Камера смотрит вниз, на тротуар, по которому течет поток людей. В нижней части экрана появляется уже знакомая бритая наголо голова. Засунув руки в карманы, подросток идет по улице и, дойдя до перекрестка, с опаской оглядывается. В нескольких футах от Шпиона звонит телефон-автомат. Подросток таращится на него, затем вбегает в магазин по соседству.

Картинка переключается на камеру видеонаблюдения, установленную в магазине. Шпион ставит на прилавок банку газировки. Продавец тянется к ней, но тут звонит его мобильник. Виновато улыбнувшись и подняв вверх указательный палец, мужчина отвечает на звонок:

— Мама?

Пауза.

— Нет, никакого Шпиона я не знаю.

Подросток разворачивается и уходит.

Наружная камера наблюдения наводится на бритоголового подростка. Его серые глаза безучастно смотрят в объектив. Шпион натягивает на голову капюшон, прислоняется к запертой двери соседнего магазина и, скрестив руки на груди, принимается исподлобья следить за людьми, снующими туда-сюда, за машинами, за камерами, висящими на каждом углу.

Цокая каблуками, мимо на полной скорости проносится высокая женщина. Внезапно из ее сумочки раздается оглушительная мелодия популярной песни, и подросток вздрагивает от неожиданности. Женщина подносит телефон к уху; еще один мотив раздается из кармана человека в костюме, проходящего мимо. Бизнесмен достает телефон, смотрит на номер; похоже, звонит кто-то знакомый.

Затем звонит еще один телефон. И еще один.

Это целый хор телефонных звонков: аппараты звенят, играют мелодии и вибрируют. Люди замедляют шаг, удивленно улыбаются друг другу. Над улицей летит какофония звонков.

— Алло? — спрашивают десятки людей.

Подросток съеживается, словно пытаясь раствориться внутри капюшона. Высокая женщина машет рукой, привлекая к себе внимание:

— Простите! Нет ли здесь человека по прозвищу Шпион?

Подросток отлепляется от стены и бросается наутек. Вокруг него трезвонят телефоны — в карманах, пакетах, дамских сумочках. Камеры видеонаблюдения следят за каждым его шагом, фиксируют, как он расталкивает изумленных прохожих. Задыхаясь, Шпион поворачивает за угол и, распахнув дверь, исчезает в собственном доме.

Та же веб-камера, та же замусоренная спальня. Сжав кулаки, толстый подросток ходит взад-вперед, бормоча одно только слово — «невозможно».

Мобильник, лежащий на столе, звонит снова и снова. Остановившись, Шпион пялится на вибрирующий кусок пластмассы, затем со вздохом берет телефон — медленно, словно бомбу — и большим пальцем нажимает на кнопку.

— Алло?

Кажется, что звонит маленький мальчик, но голос у него странный, певучий, и каждое слово произносится отдельно, будто оно отрезано от всех остальных. Чуткому уху подростка эти мелочи кажутся усиленными во сто крат.

Возможно, поэтому Шпион содрогается: только он, и больше никто, знает, что сейчас разговаривает не с человеком.

— Привет, Шпион. Как тебе удалось меня найти? — спрашивает детский голос.

— Я… не искал. Просто оказалось, что парень, которому я позвонил, уже умер.

— Зачем тебе понадобился профессор Николас Вассерман?

— Ты в компьютере, да? Мобильники звонить заставил ты? Но ведь это невозможно!

— Зачем ты звонил Николасу Вассерману?

— По ошибке — подумал, что ты портишь мои розыгрыши. Ты тоже телефонный маньяк? Ты из «Вдоводелов»?

Пауза.

— Ты понятия не имеешь, кто с тобой говорит.

— Черт побери, это же мой телефон, — шепчет подросток.

— Ты живешь в Лондоне. С матерью.

— Она на работе.

— Зря ты меня нашел.

— Не дрейфь, приятель, я тебя не выдам. Ты что, работаешь в «Новусе»?

— Ты сам мне об этом скажи.

— Ага.

Подросток бешено печатает на клавиатуре, затем останавливается.

— Я тебя не вижу. Только компьютер… Постой… Нет!

— Зря ты меня нашел.

— Ну, извини. Я забуду обо всем, что произошло…

— Шпион? — спрашивает детский голос.

— Да?

— Свободен.

Щелк.

8 Бурильщик

Вирус-предшественник + 1 год

Люси, солнышко, это Дуайт. С этой секунды я официально приступил к исполнению обязанностей бурового мастера — ну, то есть главной шишки — компании «Норт стар». И хочу устроить тебе экскурсию. Мы еще не организовали пункт связи, но когда все будет готово, я пришлю тебе запись. Может, придется немного подождать. И все равно, надеюсь, тебе понравится.

Сегодня первое ноября. Я на западе Аляски, на разведочной буровой площадке. Прибыл утром. Пару недель назад нас подрядила компания «Новус» — со мной связался какой-то мистер Блэк. Что? Ты хочешь знать, какого черта мы сюда приперлись?

Ну, Люси, раз ты так просишь… Наша задача — опустить зонд на дно скважины глубиной пять тысяч футов. Диаметр ствола — три фута, примерно столько же, сколько у канализационного люка. Нормальная такая дыра, но наше оборудование может бурить аж до десяти тысяч футов. Ничего сложного, если не брать в расчет лед, ветер и полную глухомань. В общем, Люси, мы бурим глубокую темную дыру посреди огромной ледяной пустыни. Ничего себе работенка, да?

Добирались мы на старом транспортном вертолете «сикорский», огромном, как дом, — и это оказалось совсем не сладко. Везли нас какие-то норвежцы, и никто из них не знал ни слова по-английски. Вот я, простой парень из Техаса, могу поговорить с филиппинцами по-испански или брякнуть что-нибудь на русском или немецком. Я даже понимаю канадцев из Альберты! (СМЕХ.) Но эти норвежцы? Жалкое зрелище, Люси, честное слово.

Вертолет подобрал меня и еще семнадцать человек на нашей базе в Дедхорс и доставил сюда. Ну, то есть едва доставил: такого сильного ветра я в жизни не видел — десять баллов, а то и больше, настоящий шторм. То есть сейчас я смотрю в иллюминатор и прикидываю, существует ли место, куда мы летим, а секунду спустя мы уже падаем вниз, словно на «русских горках», и приземляемся на этом плоском пятачке.

Только не подумай, что я хвастаюсь — но мы в самом деле забрались очень далеко, даже по меркам геолразведки. Здесь ничего нет. То есть совсем ничего. Я профессионал и понимаю, что удаленность — всего лишь еще один фактор, который делает нашу работу более сложной и, что уж там говорить, более прибыльной, но, если честно, у меня мурашки по коже бегают. Странно, что кому-то здесь понадобилась разведочная площадка.

Но я же старый бурильщик и работаю там, где платят, верно?

Люси, привет, это Дуайт. Третье ноября. Последние дни выдались довольно напряженными — мы занимались подготовкой к работе: очищали территорию, строили бытовки, столовую, медпункт, станцию связи и так далее. Но дело того стоило. Я наконец-то перебрался из палатки в нормальный домик. Кроме того, я только что из столовой — кормежка здесь отличная, тут «Норт стар» не упрекнешь. А если еда хорошая, значит, рабочие не разбегаются. (СМЕХ.) Генераторы работают вовсю, так что в домике жара — и очень хорошо, ведь на улице минус тридцать по Фаренгейту. Моя смена начинается рано утром, так что скоро мне пора на боковую. Это я так, к слову.

Мы пробудем здесь около месяца. Моя смена с шести утра до шести вечера, а сплю я в этом разборном домике. На самом деле наш домик — просто старый, слегка модернизированный грузовой контейнер оранжевого цвета — в те дни, когда он не покрыт снегом. Мы таскаем эту железяку по всей Арктической низменности. Парни называют домик «Отель „У черта на рогах“». (СМЕХ.)

Утром осмотрел буровую площадку. GPS приводит к конической воронке футов шестьдесят в диаметре. Такая вот небольшая ямочка в снегу, недалеко от наших домиков. При мысли о том, что здесь, в глуши, нас ждала выкопанная человеком дыра, мне становится жутковато. Вид у нее такой, словно она готова в любой момент проглотить оленя или еще что. Думаю, кто-то пробил здесь шахту до нас, а потом она обвалилась. Непонятно, почему мне никто о ней не рассказал. Мысль об этом здорово действует мне на нервы.

Я бы спросил про дыру у представителя компании, мистера Блэка, но мальчик задержался в пути из-за бури. (НЕРВНЫЙ СМЕХ.) Ну, по крайней мере голос у него точно как у маленького мальчика. Блэк сказал, что пока что будет руководить нами по рации. То есть на месте всем командую я, а смену за меня отработает мистер Уильям Рэй, мой главный бурильщик. Ты его видела в Хьюстоне, на тренировочной площадке. Такой веселый голубоглазый пузан.

Как я и сказал, работа займет примерно месяц. Но, как обычно, мы отсюда не уйдем, пока все не сделаем. (НЕРАЗБОРЧИВО.)

Но дело вот в чем — и я знаю, что это глупо, — но меня все тревожит эта мысль. Если бурить одну дыру в другой, возникают дополнительные сложности. А вдруг там осталось оборудование? Если в шахте обсадная труба или, не приведи Господь, целая буровая колонна, наш снаряд застрянет так, что мама не горюй. Кто-то ведь потратил много времени и сил на то, чтобы просверлить здесь дыру — и я не могу понять зачем. (ШЕЛЕСТ.)

Черт. Похоже, нужно просто думать о чем-нибудь другом. Но я точно знаю: мой мозг не успокоится, пока не решит загадку. Надеюсь, хотя бы бессонницы у меня не будет.

А, не важно. Как обычно, будем действовать строго по инструкции. Никаких несчастных случаев, Люси, никаких проблем. Заработаем все, что нам причитается.

Привет, малышка, это Дуайт. Пятое ноября. Вчера вертолет привез остатки оборудования. Моя команда все еще поливает площадку — воду качаем из озера, которое примерно в четверти мили отсюда. Слой вечной мерзлоты не дает воде просочиться в почву, вот почему на Аляске столько озер. Правда, поверхность озера покрыта льдом, но мы пробурили в нем отверстие.

Через неделю заморозков у нас будет ледяная прокладка фута четыре толщиной; на нее мы поставим буровую установку, и выйдет не хуже, чем на бетоне. А весной, когда нас здесь уже не будет, лед растает и следы нашего пребывания исчезнут. Ловко, да? При случае расскажи об этом защитникам природы, ладно? (СМЕХ.)

Ну, расклад такой: бурением руководим мы с Уилли Рэем. Жан-Феликс, наш медик, заведует лагерем, следит за тем, чтобы все были накормлены-напоены и чтобы никто не оторвал себе палец. У нас с Уилли по команде: в каждой три бурильщика и два филиппинца-разнорабочих. Кроме того, в бригаде пять специалистов — электрик, механик, установщик труб и пара сварщиков. И наконец, где-то по лагерю бродят повар и уборщик.

Сюда мы привезли самый минимум — восемнадцать человек. Таково распоряжение клиента. Но меня это не пугает: мы работали вместе и раньше, будем работать и впредь.

На следующей неделе, как наладим буровую установку, две команды по пять человек станут пахать круглые сутки по двенадцать часов, пока не закончим. Дня за четыре-пять должны управиться. Тут, правда, немного туманно и ветер адский, но бурить можно в любую погоду.

Вот и все, Люси. Надеюсь, у вас в Техасе все нормально, и ты там сильно не шалишь. Счастливо.

Это Дуайт. Восьмое ноября. Заказчика до сих пор нет. Он сказал, что у нас тут все под контролем, так что приезжать ему незачем. Только попросил как следует закрепить антенну рации, чтобы она не покосилась и чтобы ее не сдуло ветром. А иначе, говорит, я сильно расстроюсь. Я ответил, как и подобает бурильщику: «Без проблем, босс. Мы все сделаем — вы только платите».

А в общем, день выдался ничем не примечательный. Ледяная прокладка растет быстрее, чем мы ожидали, — и неудивительно, ведь ветер такой, что человека валит с ног. Наши домики стоят рядом с площадкой, поэтому все хорошо видно — но я тем не менее сказал парням, чтобы они далеко не уходили. Ветер воет так, что можно хоть атомную бомбу взрывать — никто ничего не услышит. (СМЕХ.)

И еще. Утром я осмотрел зонд грунтовых вод — ну, ту штуку, которую мы должны установить. Она лежит на поддоне, завернута в черный брезент. Люси, честное слово, в жизни не видел ничего подобного. Зонд похож на огромный клубок скрученных проводов — желтых, синих и зеленых. И там еще спиралевидные кусочки полированного зеркала — они легкие, словно углеволокно, но края у них острые как бритвы. Я даже рукав порезал. В общем, не зонд, а какая-то безумная бабушкина головоломка.

Но самое странное… самое странное то, что оборудование уже частично собрано: из черной коробочки, похожей на компьютер, к антенне идет провод. Ума не приложу, кто мог подключить все это добро. Черт возьми, я даже не знаю, как я буду собирать зонд. Придется экспериментировать. Но тогда почему в команде нет ни одного ученого?

Проект не обычный, и мне это не нравится. По опыту знаю: чем страннее, тем опаснее. А места здесь такие, что ошибок не прощают. Ну ладно, солнышко, я буду держать тебя в курсе.

Люси, малышка, угадай, кто это? Это Дуайт. Сегодня двенадцатое ноября. Ледяная прокладка готова, и мои парни собрали установку из десятка частей. Люси, ты не поверишь, как далеко ушла наука. Эти куски металла выглядят так футуристично! (СМЕХ.) Они маленькие, так что их можно привезти на вертолете, и вся хитрость в том, чтобы сложить все вместе в правильной последовательности — а затем трубы и провода вытягиваются навстречу друг другу, и штука сама себя собирает. Глазом не успеешь моргнуть, а у тебя уже есть действующая буровая установка. Не то что в старые времена.

Завтра днем приступит к работе первая смена. Мы идем с опережением графика, но босс все равно задал мне трепку по телефону. Видите ли, мистер Блэк считает, что мы должны любой ценой закончить и свалить отсюда к Дню благодарения. Так и сказал — «любой ценой».

А я ему отвечаю: «Друг мой, самое главное — безопасность людей».

И еще я рассказал мистеру Блэку о том, что здесь уже есть дыра. До сих пор не понимаю, как она появилась. А если я чего-то не знаю, значит, моей бригаде угрожает опасность. Мистер Блэк ответил, что ничего не знает: министерство энергетики объявило конкурс проектов по мониторингу, и один из контрактов достался компании «Новус». Как обычно: в проекте участвуют полдюжины партнеров, от поваров до вертолетчиков, и правая рука не в курсе того, что делает левая.

Я еще раз проверил, есть ли у Блэка разрешение бурить на территории Аляски. Вроде все подтверждается, но мне по-прежнему не дает покоя вопрос: «Почему здесь уже есть дыра?»

Наверное, завтра узнаем.

Говорит Дуайт. Шестнадцатое ноября. Ох, как же тяжело говорить такое. Очень тяжело. Даже не верится.

Вчера ночью погиб один из наших.

Я понял, что произошло неладное, когда заело бур. Ровный гул работающей буровой установки — все равно что звон денег, падающих на мой банковский счет, и когда он умолкает, я это сразу замечаю — а вчера даже проснулся, хотя спал крепко. Пока я сидел в темноте и моргал, звук изменился — от басовитого рыка, похожего на урчание в животе, он перешел на писк — словно кто-то провел пальцем по школьной доске.

Я натянул на себя защитное снаряжение и помчался на установку.

Ох, произошло вот что: бурильный снаряд наткнулся на слой из стекла и кусков старых труб. Не знаю, что они там делали, но, в общем, колонна застряла. Парни колонну вытащили, но ее пришлось быстро менять. И мой старший бурильщик, Рики Бут, действовал стремительно, только забыл включить мозг.

Нужно ухватиться за «рога» и надавить, понимаешь? Но парень промахнулся, и вал закрутился, забрасывая все вокруг грязью и осколками стекла. Поэтому Бут попытался набросить на вал цепь. Нужно было использовать ведущую штангу, а не пытаться накинуть на вал цепь, словно лассо. Но не будешь же ты указывать бурильщику, как ему работать? Рики был экспертом в своем деле и решил рискнуть. Лучше бы он этого не делал.

Вся беда в том, что вал еще вращался и поэтому быстро намотал на себя цепь. А другой конец Рики обмотал вокруг запястий. Уилли не сумел вовремя остановить вращение, и… в общем, Буту оторвало руки. Бедняга сделал пару шагов назад, пытаясь закричать. Подхватить его не успели, он потерял сознание и упал с платформы. По дороге ударился обо что-то головой и рухнул прямиком на ледяную прокладку.

Это ужасно, Люси, просто ужасно. У меня сердце разрывается. Но все равно, такое бывает — ты же помнишь, я уже попадал в похожую ситуацию на нефтеносных песках Альберты. В таких случаях нужно действовать быстро, взять ситуацию под контроль — иначе наутро придется фомкой отковыривать останки своего товарища от вечной мерзлоты, а это совсем никуда не годится.

Извини, Люси, но это просто кошмар. Я сейчас сам не свой. Надеюсь, ты меня простишь.

Ну, в общем, нужно было что-то делать. Я разбудил вторую смену; мы с Жаном-Феликсом оттащили тело в сарай и завернули в пластик. И нам, э-э, пришлось и руки тоже взять — мы положили их на грудь Рики.

Тут главное, чтобы с глаз долой, из сердца вон — иначе парни перепугаются, а от этого пострадает работа. Готовься к худшему и быстро приходи в себя — вот мой девиз. Я повысил разнорабочего по имени Хуан до бурильщика, снял вторую смену на четыре часа раньше и остановил бур.

Мистер Блэк позвонил мне сразу же — наверное, он читал системный журнал. Сказал, чтобы я снова запустил буровую установку и чтобы первая смена вышла на работу по расписанию. Я ответил, что, мол, ни хрена, но мальчик запаниковал и даже пригрозил разорвать с нами контракт. А ведь мне, Люси, нужно думать не только о себе — от моих действий зависит судьба многих людей.

Так что, скорее всего через несколько часов мы снова включим установку. А пока что я свяжусь по рации с компанией и сообщу им, что произошло. Нужно, чтобы они прислали вертолет и забрали тело.

Люси, это Дуайт. Семнадцатое ноября. Ну и ночка вчера выдалась.

Ну, с бурением мы закончили. Вчера вечером, на глубине 4200 футов прошли слой вулканического стекла, а за ним открылась каверна. Очень странно. Но она оказалась именно там, где мы должны разместить оборудование для мониторинга. С какой же радостью я упакую эту проклятую штуку, опущу на дно и забуду о ней навсегда.

Я так и не понял, кто же протянул провод к антенне, но, по словам мистера Блэка, оборудование собирает себя само, как те модули буровой установки. Так что, может, зонд сам себя подключил. (НЕРВНЫЙ СМЕХ.)

Еще одна беда: что-то не в порядке со связью. Я обратил внимание на то, что все голоса в рации похожи друг на друга. Может, дело в каком-то атмосферном эффекте или передатчик шалит, да только вот голоса начинают звучать как-то одинаково — и не важно, передаю ли я отчет секретаршам или узнаю прогноз погоды у парней в Дедхорсе.

Сама рация тоже странная — ее нам предоставил клиент. Электрик сказал, что никогда не видел такой модели и что он, в общем, умывает руки, так что я отправил его наблюдать за буровой установкой. Будем надеяться, что эта дрянь не сломается, ведь она — наш единственный способ связи с миром.

Переходим к более серьезным делам… Сегодня во время пересменки врач устроил короткую панихиду по Буту — просто сказал пару слов про Бога, технику безопасности и компанию. Выходит, не важно, быстро я разобрался с ситуацией или нет — команда все равно считает, что кто-то их сглазил. Такие случаи со смертельным исходом крайне редки, Люси. Но, что еще хуже, вертолет сегодня не прибыл. А сегодня я обнаружил, что не могу ни с кем связаться по этой проклятой рации.

У меня дурное предчувствие.

Но ничего, будем дальше работать, делать все по графику и ждать. Завтра опустим зонд и подключим его к антенне. И тогда сможем собрать манатки и убраться отсюда к чертовой матери. Когда прилетит вертолет, когда мы поговорим с внешним миром, все станет лучше. Как только прилетит вертолет за Бутом.

Я скучаю по тебе, Люси. И, если будет на то Божья воля, мы скоро увидимся.

Ой-ой-ой, Люси! Беда-то какая, боже ты мой! Мы по уши в дерьме. Двадцатое ноября.

Вертолет не прилетит. И вообще никто не прилетит. Это место проклято, я с самого начала это знал, и я не… (ТЯЖЕЛОЕ ДЫХАНИЕ.)

Сейчас объясню. Сейчас я успокоюсь и все объясню — на тот случай, если запись кто-нибудь найдет. Ох, детка, надеюсь, что ты ее получишь. Мистер Блэк… я не знаю, кто он. Сегодня третий день после смерти Бута, а вертолета все нет. Мы уже готовы к отправке. Ну, то есть зонд на дне шахты, а сама она набита проводами, подключенными к постоянной антенне. Выглядит все очень красиво. Парни постарались — они хоть и напуганы, но профессионализм не пропьешь.

В день, когда мы закончили работу, команда заболела — тошнота, понос, все такое. Те, кто находился на полу буровой вышки, пострадали сильнее всего, но досталось всем. На самом деле мы почувствовали неладное в ту самую минуту, когда пробились к этой проклятой каверне.

Я тебе не сообщал — не хотел, чтобы ты беспокоилась по пустякам.

Кроме того, всем стало лучше, и мы решили, что просто подцепили какой-то вирус — а потом, когда не прибыл вертолет, когда сломалась рация, мы начали спорить. Кое-кто подрался. Парни нервничают. Они растеряны, они злятся. У всех бессонница.

Затем болезнь усилилась. В столовой один разнорабочий свалился в корчах; Жан-Феликс сделал все, что мог, да только парень впал в кому — в кому, Люси. Ему двадцать три года и он силен, как бык, — но он лежит, у него волосы выпадают, и… и у него язвы по всему телу. Бог ты мой.

В конце концов Жан-Феликс рассказал мне о том, что происходит — ему кажется, что у разнорабочего радиационная болезнь. Когда склеил ласты Бут, парень, который сейчас в коме, был на полу установки, на него попала грязь и стекло, и он даже проглотил чуть-чуть этой дряни.

Люси, здесь радиация.

Все сходится — мысли, которые не давали мне покоя, этот червячок сомнения. Я знаю, почему здесь эта проклятая дыра, я знаю, что она такое. Почему я сразу не сообразил? Это же воронка от взрыва. Здесь проводили испытания ядерной бомбы: скважину большого диаметра просверлили для того, чтобы заложить заряд, а когда он взорвался, образовалась сферическая каверна. Сама скважина стала дымоходом, заполненным радиоактивными газами, — а затем ее мгновенно запечатала расплавленная порода, превратившаяся в стеклянную пробку.

Эта радиоактивная пещера — практически ад на земле, а нам поручили ее бурить. И одному Богу известно, что мы здесь установили.

Ясно одно: этот сукин сын Блэк отправил нас на верную смерть. И я узнаю, зачем он это сделал.

Нужно все-таки починить рацию.

Люси. Дуайт. Сегодня… даже не знаю… какое-то ноября. Не знаю, что мы тут сотворили. Парни умирают. Я сделал все, чтобы подключить рацию. Не знаю, что будет дальше. Не знаю, узнаешь ли ты об этом… (ШМЫГАЕТ НОСОМ.)

Электрик мне помог; мы потратили несколько часов, но сделали полную схему рации, до последнего дюйма.

А когда все закончилось, мы не смогли вызвать никого, кроме Блэка. Этого гада мы слышали четко и ясно; он засыпал нас отговорками — говорил, что рация скоро заработает, что нужно просто подождать. Все повторял, что вертолет прилетит. Ничего подобного. Никто за нами не приедет. Проклятый убийца.

Я сделал еще одну, отчаянную попытку: вызвал мистера Блэка — от его голоска в наушнике, от его лживых речей меня уже тошнило, но я терпел и оставался на линии.

И в конце концов мы с электриком проследили, куда идет сигнал. Более того, мы изучили файлы системных журналов и нашли записи всех моих разговоров с мистером Блэком. Нам нужно было понять, почему сигнал никуда не передается, почему мы не могли связаться ни с кем, кроме Блэка.

Люси, то, что мы обнаружили — просто ужасно. Мне больно даже думать об этом. Почему мне уготована такая судьба? Я же хороший человек, я… (ТЯЖЕЛОЕ ДЫХАНИЕ.)

Люси, все сигналы — разговоры с мистером Блэком, звонки в вертолетную компанию, прогнозы погоды, мои отчеты — исходят из шахты. Все идет в проклятую черную коробочку с желтыми проводами и изогнутыми зеркалами. Но как она могла разговаривать со мной? Люси, неужели я сошел с ума?

Мистер Блэк сказал, что она сама себя собирает. Там, в радиоактивном мраке, вслепую, движутся детали, образуя связи между собой, формируя какого-то компьютерного монстра.

Ничего не понимаю. (КАШЛЯЕТ.)

Я устал. Электрик пошел в свой домик и не вернулся. Радио я выключил — от него все равно никакого толку. Теперь здесь совсем тихо — только снаружи дует адский ветер. Но в комнате тепло, очень тепло — даже уютно.

Люси, я, пожалуй, прилягу — вздремну немного, ненадолго выброшу все из головы. Надеюсь, ты не возражаешь, красавица. Как бы я хотел поговорить с тобой сейчас, услышать твой голос.

Как бы мне хотелось, чтобы ты меня убаюкала. (ТЯЖЕЛОЕ ДЫХАНИЕ.)

Я все никак не могу выбросить из головы мысль о том, что под нами, в пяти тысячах футах, находится огромная комната размером с европейский собор. Представь себе гладкие стеклянные стены, из которых сочится радиация. Представь себе провода, извивающиеся во тьме — они питают монстра, которого мы там поселили.

Я боюсь, что мы сделали что-то плохое. Но ведь мы не знали, что делаем — он обманул нас, Люси! Что там, в этой дыре? Кто может там выжить? (ШОРОХ.)

А, к черту. Я устал как собака — пойду отдохну. Что бы ни сидело в той шахте, надеюсь, оно мне не приснится.

Спокойной ночи, Люси. И, м-м, если это важно… то прости меня. Прости за то, что поселил здесь это зло. Надеюсь, когда-нибудь сюда придут люди и исправят мою ошибку.