Ритианский террор

Глава 2

Дверь в номер 1-11 была приоткрыта. Внутри номера баритон что-то напевал под аккомпанемент какого-то струнного инструмента. Спенглер остановился и прислушался.

Odum Pawkee mont a mut-ting Vagis cash odum Paw-kee Odum Pawkee mont a mut-ting Touda por tash o caw-fee!

Раздался финальный аккорд, затем послышался глухой стук и бренчанье полого деревянного предмета, когда инструмент клали, затем раздался звон кубиков льда о стенки бокала.

Спенглер положил руку на дверную пластинку. Вслед за дребезжанием звонка сразу послышался голос Пембана:

— Входите!

Пембан уютно устроился в шезлонге, воротничок его рубашки был расстегнут, а ноги высоко задраны вверх. В бокале, который он держал в руке, судя по цвету, было неразбавленное виски. На низком столике, стоящем сбоку от него, располагались остатки трапезы, вполне подходящей для человека нормальных размеров. Там же стояли графин, ведерко со льдом и несколько чистых бокалов, а также лежал инструмент — маленькая круглая штука с выпуклой декой и тремя струнами.

Маленький человечек гибко качнулся в шезлонге и поднялся.

— Я так надеялся, что кто-нибудь позвонит, — сказал он радостно. — Почему-то чувствуешь себя ужасно одиноко в этом месте — более одиноким, чем человек в горах за тысячи миль от людей. Присаживайтесь, господин уполномоченный, вот удобный шезлонг. Бокал виски? Спенглер присел на кресло с прямой спинкой. — Это кресло меня вполне устроит, — сказал он. — Спасибо за виски, но у меня нет такого желудка, как у вас.

Пембан посмотрел на него встревоженно, затем улыбнулся.

— Я попрошу принести содовой, — сказал он.

Он снова разместился в шезлонге, нажал кнопку многосторонней связи и сделал заказ.

— Я выглядел удивленным несколько секунд назад, когда вы произнесли свою фразу, — начал он объяснять, повернувшись набок, — потому что у нас есть такое выражение на Менхевене. Когда мы говорим: «У меня нет такого желудка, как у вас», это означает: «вы мне не нравитесь», «мы друг другу несимпатичны». По-нашему это звучит так: «E no ay to stoma».

Неожиданно Спенглер почувствовал угрызения совести, — конечно, Пембан знал, что он здесь не понравился, — а затем в нем поднялась волна раздражения. Черт побери этого человечка! Как ему всегда удается поставить всех в неловкое положение.

Спенглер старался сохранить небрежный, дружественный тон.

— Что это была за песня, которую вы пели как раз перед моим приходом? — А, эта — «Odum Pawkee Mont a Mutting».

Он взял инструмент и пропел припев, который Спенглер слышал. Спенглер слушал, очарованный, несмотря на свои противоречивые чувства, которые он испытывал к этому человечку. Мелодия была простой и веселой, такая, подумал он, хорошо поется, когда едешь, сидя на спине мула…

Или на спине какого-то, скверного вида животного, которого жители Менхевена используют вместо мула.

Пембан положил инструмент.

— На английском это означает: «Старина Поки карабкается на гору, облака закрыли старину Поки. Старина Поки карабкается на гору, всего лишь из-за чашечки кофе».

— Есть еще куплеты?

Пембан комически расширил глаза.

— О, конечно! Существует около триллиона куплетов. Я знаю только каждый десятый, но если я буду петь их все, то нам придется сидеть здесь целую ночь. Эта песня, как сага. Старина Поки был поселенцем, который жил в Безумных Горах в давние времена. Там умеренный климат, но несмотря на подходящие климатические условия, это ужасная дикая страна, где все дороги ведут либо круто вверх, либо круто вниз. Он любил кофе, но, конечно, там его не было. Он услышал, что есть немного кофе в городке Гранпи, расположенном недалеко от космодрома, внизу, в равнинной части страны, и он пошел туда пешком. Двадцать две сотни километров. По крайней мере, так говорят.

Дверца конвейера хлопнула, открываясь. Пембан подошел, взял содовую и налил Спенглеру в бокал виски с содовой.

— Да, в те времена совершались большие дела… Но также рассказывали и большую ложь, — добавил он.

Спенглер испытал непонятный шок, который заставил его вздрогнуть. Делая осознанные усилия, чтобы расположить себя по отношению к Пембану, понять человека в его собственных жизненных условиях, он постарался создать картину, которой не трудно было восхититься: дикая, колоритная, свободная жизнь поселенцев, трудности, которые они достойно принимали и старались победить, героические дела, которые совершали мимоходом и так далее, и так далее. А затем Пембан сам, одной фразой, равнодушно разрушил эту картину. «Также рассказывали и большую ложь».

Хорошо, Пембан не верил в Империю. Но если у него не было уважения к традициям его собственной планеты, тогда, во имя всего святого, во что же он верил?

Спенглер был человеком, который очень старался быть либеральным. Но сейчас, вглядываясь в круглое коричневое лицо Пембана, в желтоватые белки его глаз, он подумал еще раз: это пустая трата времени, пробовать понять этого человека. Он не цивилизован; он мыслит, как животное. Просто не существует точек соприкосновения.

Спенглер резко сказал:

— На собрании вы упомянули кое-что о чувстве юмора ритиан. Что конкретно вы имели в виду?

Он подумал:

— Через несколько минут я вернусь в свой кабинет. Я выпью половину этого бокала, ровно половину, и затем уйду.

Пембан откинулся назад, расслабляясь, немного повернув голову, и глядя живыми настороженными глазами на Спенглера.

— Ну, видите ли, — произнес он, — у них есть особенности в этом отношении. Они действительно высокоразвитые существа, в технологическом плане, и вы знаете это. Но то, что у них вызывает смех и веселье, скорее напомнит вам какую-нибудь провинциальную планету, подобную Менхевену. Может, именно поэтому мы так хорошо поладили с ними — юмор жителей Менхевена примитивен. Выдернуть стул из-под человека, который собирается на него сесть. Такого рода вещи. Но они развлекают нас.

Они могут пройти сорок миль в сторону от своего пути, чтобы сыграть какую-нибудь шутку, даже если это не бог весть какое великое дело. Я слушал роман, написанный одним из их признанных писателей — двенадцать кассет, должно быть, более пятисот тысяч слов — таким образом он подводил читателя к грязной шутке, поведанной им в самом конце повествования. Это был бестселлер в их планетной системе. И они с ума сходят от каламбуров. Обожают играть словами. Некоторые их фразы имеют пятнадцать или двадцать значений.

Спенглер на какое-то мгновение с трудом напряг память, а затем нашел соответствующий факт со времени обучения.

— Как у Джойса, — сказал он. — Декадент двадцатого столетия.

— Угу, — согласился Пембан. — Я когда-то мог цитировать целые страницы из «Пробуждения Финнегана»: "…

Бег реки, мимо Адама и Евы, от отклонений берега до изгиба залива, несет нас просторными витками многократных повторений…" Это детский лепет по сравнению с литературой ритиан.

Спенглер осторожно глотнул коктейль и поставил бокал на широкий подлокотник кресла. Он чувствовал большое, хладнокровное, хорошее упорство человека, который знает, как освободиться от своих собственных жалких эмоций.

— Мне не хотелось бы показаться тупым, — сказал он, — но какое отношение все это имеет к моей проблеме?

Брови Пембана слегка изогнулись. Он выглядел встревоженным и подыскивал слова.

— Ну, в общем-то, никакого особенного, — честно признался он. — Я только хотел сказать, что вообще вам следует понаблюдать за проявлениями чувства юмора. Я имел в виду, что вы уже знаете, что этот рити собирается причинить вам вред, если сумеет. Но вы должны помнить также, что если он сумеет, то он постарается сделать это таким образом, который покажется ему уморительным до колик. Трудно представить себе, каким образом рити собирается напасть, но иногда это можно сделать, если знать, что может рассмешить их.

Спенглер отпил опять, оставив ровно половину напитка в бокале, и встал. Он был немного раздражен тем, что вообще пришел сюда, но по крайней мере он был удовлетворен, зная, что этот путь тоже был исследован и ни к чему не привел, что величина X сведена к нулю.

— Спасибо, мистер Пембан, — сказал он у двери, — за выпивку и информацию. Доброго вам вечера.

— Вы также должны отслеживать случаи гипнотизма, — сказал Пембан напоследок.

Спенглер молча замер в дверях. Пембан смотрел на него с вежливо-вопросительным выражением на лице.

— Гипнотизм! — повторил Спенглер и вернулся в комнату. — Так что насчет гипнотизма?

— О Господи! — вскричал Пембан, — разве вы не знаете об этом?!

Они лежали рядом в приветливой тишине темной комнаты лицом к огромному окну — не окну-экрану, а окну в его архаическом виде, представляющему собой, по сути, просто дыру в стене. Через это окно беспрепятственно проходило легкое, как перышко, дуновение холодного, соленого воздуха. С обеих сторон, там, где берег вдавался в воду мысом, Спенглер видел скопления многоцветных огней — Анжелес, как положено, справа, Санта-Моника слева. Впереди не было ничего, кроме серебристого моря и легких серых облаков над ним, похожих на привидения. Иногда маленькая искорка воздушного корабля беззвучно пересекала небо и исчезала. Ощущалось присутствие огромной Вселенной, которая вливалась через открытое окно, чтобы вместить их в себя, размышлял Спенглер, как будто они были двумя песчинками в океане, которые тянулись к бесконечности.

Каким-то образом это умиротворяло, но одновременно было в этом и что-то неприятное. Спенглер все время перемещал свое тело, чувствуя прикосновение бриза на обнаженной коже. Слишком большой контраст, подумал он. Возможно, он слишком привык к кроличьим норам Административного Холма, и теперь неспособен чувствовать себя легко вне его стен. Возможно, ему нужны перемены…

— Ветер становится несколько прохладным, — заметил он. — Давай закроем окно и зажжем свет.

— Мне казалось, что это так прекрасно, — ответила она. — Но можешь делать так, как тебе хочется.

Теперь я нанес оскорбление ее окну, подумал Спенглер. Однако он подошел к окну и нашел кнопку, которая приводила в действие механизм, опускающий стеклянный щит перед окном.

Окно было обломком ушедшей эпохи, XXI-го столетие. Даже античный сервомеханизм, который управлял им, принадлежал прошлому. Таким было и все остальное в башне Джоанны: нелепые стулья на четырех ножках, массивные столы, ковры, даже огромная пневматическая кушетка. Тут на полках стояли бумажные книги, и это был не обычный подбор декоратора, но книги, которые хорошо начитанные жители двадцать первого столетия действительно имели — Шекспир и Стерн, Джонс и Джойс, Гомер и Хемингуэй — все стояли вперемешку. Если бы мода позволила ей, подумал Спенглер, Джоанна бы носила платья.

По комнате разлилось сияние света с розоватым оттенком, и он повернулся, чтобы посмотреть на Джоанну. Одна ее тонкая рука обвивала колени, ее голова с серьезным выражением склонилась над зажженной сигаретой, которую она только что взяла из раздаточного устройства. Она вручила ему другую сигарету.

Спенглер разместился рядом с ней и откинулся на спинку кушетки. Дым от их сигарет расплывался, розовый в полусвете, и медленно превращался в плавающую дымку.

Изогнутые стены и потолок комнаты, ограждали их, создавая атмосферу уюта и защищенности.

XXI столетие, столетие мира и покоя, было колыбелью, подумал Спенглер. Это толкование принадлежало Джоанне, не ему; она вычитала его в какой-то из книг. «Колыбель с видом на окружающий мир». Именно так. По-детски фантастическое описание, как и следовало ожидать от той эпохи, но достаточно точное. К несчастью, самообман не входил в перечень пороков Джоанны. Чтобы завоевать ее окончательно и полностью, нужно было разбить ясное представление, которое она имела о себе, бросить ее плывущей в хаосе, сделать так, чтобы она повернулась слепо к нему, ища именно в нем свою утерянную безопасность. Это нелегко сделать.

Не двигаясь, Джоанна сказала:

— Торн, мне хотелось бы поговорить с тобой серьезно, всего несколько минут.

— Конечно.

— Возможно, ты знаешь, что я собираюсь сказать; но чтобы расставить все на свои места… Ты хочешь, чтобы мы были вместе?

Стараясь попасть ей в тон, Спенглер ответил:

— Да.

— Я тоже хочу этого. Ты знаешь, что я люблю тебя больше, чем любила когда-нибудь кого-то другого. Но я никогда не выйду за тебя замуж. Ты должен поверить в это и принять такое положение вещей, если же это тебе не подходит… Я стараюсь быть честной с тобой.

— Тебе это удается, — с легкостью произнес Спенглер. Он повернулся и положил руку на ее колено. — Чтобы быть таким же честным, хочу сказать, что я вел себя несносно по отношению к тебе. В последний уик-энд я вообще вел себя, как маньяк, я прошу прощения за это. Можем мы оба забыть об этом?

Она улыбнулась.

— Да. Конечно.

Ее губы двигались и менялись по мере того, как он все ниже наклонялся к ней: уголки опустились вниз, розовая влажная плоть набухала слепым желанием. Его свободная рука утонула в мягкости ее спины, внезапно отяжелевшей, когда ее тело напряглось. Глаза закрылись, он услышал шелест покрывал, когда ее ноги стали медленно выпрямляться на кровати.

Затем он лежал, окутанный теплой леностью, которая напоминала скольжение в спокойной воде. Требовалось усилие, чтобы заставить себя выйти из этого бездумного состояния удовлетворенности, но это нужно было сделать. Так же, как был раним он в этот момент, была ранима и Джоанна. Когда она заговорила с ним лениво, он стал отвечать ей с нарастающей скованностью, пока не почувствовал, что его напряжение передалось и ей. Затем он резко перевернулся, поднялся и встал возле окна, уставившись на громадную отвратительную пустоту неба и моря. Теперь было легче. Часто в детстве он преднамеренно доводил себя до состояния белого каления, так как если он не заставлял себя злиться, то его переполнял страх. Так и теперь, он обдуманно пошел по дороге отчаяния.

Предположим, что я проиграл и потерял Джоанну, думал он. Но этой мысли было недостаточно. Что могло быть самым ужасным и неприятным? Ответ пришел сам собой: Пембан и его ритиане с их телом без костей и гипнотизмом. Бесформенные лица, смотрящие из моря темноты. Допустим, что они победят. Предположим, что Империя рухнет под напором бесчувственной, лишенной разума волны, и все стены повсюду падут, и настанет удушливый Хаос.

Раздался ее голос:

— Торн? Что-то случилось?

Он обернулся, дрожа от холодной пустоты, которую нарисовал его ум. Какое-то мгновение все это было реальностью, это произошло, оно было здесь. Он был потерян и одинок, несчастный человек в бесконечной ночи. Когда он повернулся к ней, он знал, что агония, которую он вообразил, ясно отразилась на его лице. Он делал все возможное, чтобы сдержать и подавить ее, и это тоже должно было быть заметно.

— Ничего, — ответил он. Он обошел кушетку, прошел мимо нее, чтобы взять сигарету, затем двинулся к туалетной комнате.

— Ты уходишь? — неуверенно спросила она.

— Я должен быть рано утром на работе, — сказал он. — А мне еще нужно хотя бы немного поспать.

— …Хорошо.

Скрывая свою личину, он подошел к ней и взял ее за руку.

— Не обращай на меня внимания. Я сейчас немного нервный — эта неделя у меня очень неприятная. Я позвоню тебе завтра.

Ее губы улыбались, но глаза ее были широко раскрыты и взгляд рассеян. В них была предусмотрительность и намек на что-то еще — возможно, удовлетворение, смешенное с чувством вины.

Спенглер ехал домой с чувством удовлетворения, которое перерастало в неудержимую радость. Если она поймет, что может ранить его, поймет настолько, что будет ожидать этого, что ей это будет нравиться, тогда со временем она сможет безропотно вынести мысль, что и ее могут ранить. Необходимо только действовать очень медленно, продвигаясь вперед и отступая, меняя поведение, постепенно разбивая ее защиту, пока в конце концов, или из чувства вины, или желания получать удовольствие, или из-за любви она согласится выйти за него замуж.

Потому что любовь и удовольствие, страх и ненависть, гордость и амбиции, — это все двери, которые можно открывать и закрывать.

И ключом к этим дверям была боль.

Рано утром на следующий день, сидя один в своем внутреннем кабинете, Спенглер с несчастным видом смотрел на экран, с которого на него уставилось широкое, серое лицо Клода Кейт-Ингрема.

— Ты спросил Пембана, почему он не поделился этой информацией раньше? — резко спросил Кейт-Ингрем.

— Да, спросил, — сказал Спенглер. — Он ответил, что считал, что мы знаем об этом, так как известно, что Империя владеет наибольшими познаниями в сфере психологии безопасности в заселенной Галактике.

— Гм, ты думаешь, что это сарказм? — спросил начальник Спенглера, мрачнея.

Спенглер заколебался.

— Мне бы хотелось ответить с определенностью «нет», но я все же до конца не уверен. Пембан не из тех людей, которых можно легко понять.

— Хорошо, я понял, — произнес Кейт-Ингрем. — Однако, у него абсолютно безупречное досье в службе Внешнего мира. Я не думаю, что может стоять вопрос о том, что он действительно проявляет нелояльность.

Спенглер молчал.

— Хорошо, так что там по поводу этой предполагаемой псевдогипнотической способности ритиан? Какова ее сила?

— По словам Пембана, полный контроль при очень благоприятных обстоятельствах. Он утверждает однако, что это процесс очень медленный и ограниченный во времени. Иными словами, ритианин может установить контроль над одной или двумя личностями, если он будет с ними один на один, и они будут захвачены им врасплох, не предполагая таких действий с его стороны; но он не сможет ни при каких обстоятельствах контролировать большую группу или даже маленькую группу людей в чрезвычайных обстоятельствах. Кейт-Ингрем кивнул.

— Теперь по поводу возможности изменять свое строение, — он глянул вниз на что-то, что лежало у него на столе, за пределами действия сканера, — никто из доступных нам агентов, которые служили в ритианской системе, никогда даже не намекал в своих докладах о чем-то подобном.

Спенглер кивнул.

— Этот факт может говорить о многом или ни о чем.

— Да, — произнес убеленный сединами человек. — В целом, я склоняюсь к мысли — так же как, очевидно, и ты, что этот факт ни о чем не говорит. Пембан может быть компетентен и тому подобное, но он не наш, не земной, и он не из службы безопасности. Но надеюсь, я не должен напоминать тебе, что если он окажется прав во всех отношениях, то у нас сложится очень серьезная ситуация.

Спенглер мрачно улыбнулся и опять кивнул. Кейт-Ингрем был известен язвительными, но сдержанными замечаниями. Если Пембан прав, то отсюда следует, что агенты Империи, работающие в системе ритиан, доставляют ровно столько информации, сколько позволяют им ритиане.

Кейт-Ингрем почесал щеку квадратной, хорошо ухоженной рукой.

— Итак, подытожим. Обычные процедуры не дали никаких результатов.

— Правильно, — согласился Спенглер.

Если будет использован весь доступный персонал, для завершения домашних проверок потребуется еще четыре дня. До этого момента отрицательные результаты не будут доказывать ровным счетом ничего.

— И по словам Пембана, эти процедуры не дадут ничего. Предлагает ли он альтернативное решение, что-нибудь иное, чем его предложение о бериллиевых солях?

— Нет, сэр. И по этому предложению на поиски потребуется затратить от одного до двух с половиной месяцев.

— Хорошо, может он сможет предложить что-либо более полезное. Спроси его. И если такое предложение последует, опробуй его.

— Ладно, будем поддерживать связь, Торн, — сказал седовласый человек, подарив Спенглеру свою второсортную улыбку, — и если всплывет еще что-нибудь необычное, не стесняйся выходить ко мне на прямую связь.

Экран очистился.

Еще несколько мгновений Спенглер смотрел на пустой экран, задумчиво пожевывая губы, затем откинулся на спинку кресла, с отсутствующим видом перебирая ряд кнопок управления, расположенных на краю стола.

Вдруг Спенглер обнаружил, что совершенно бессознательно он в уме заново прокручивает фильм, снятый в системе ритиан и показанный на брифинге работников службы безопасности для проведения исследований в сфере разведывательных данных.

Сначала был виден буйный, дикий фон, в котором преобладали зеленый и золотой цвета; формы были такими необычными, что требовалось несколько секунд, чтобы приспособиться к их восприятию. Затем приходило осознание того, что зеленый фон — это колеблющаяся завеса широколистных лиан, а всплески золотого цвета — это замысловатые, с множеством лепестков цветы. На заднем плане, едва заметная, виднелась тонкая конструкция из металла, а за ней — неожиданный проблеск туманно-голубого, предположительно открытого пространства.

Затем на экране появился ритианин.

Первое, что приходило в голову при виде ритиан — пауки, и Спенглер помнил, что он невольно вскочил; пауки всегда приводили его в особый ужас. Затем, когда существо остановилось перед камерой, стало понятно, что оно имеет не больше сходства с пауком, чем осьминог или обезьяна.

Странно, но его очертание более всего походило на эти огромные золотые цветы. Был виден круг щупалец, лежащих мягко S-подобными кривыми, а под ним другой. Тело существа представляло собой мягкий мешочек, который свободно свисал за нижним рядом щупалец; голова существа состояла почти полностью из двух огромных матово-красных глаз. Тело существа было покрыто коротким, кажущимся на вид мягким, коричнево-желтым мехом. Но, возможно, это были колючки.

Некоторым людям, как предполагал Спенглер, ритианин мог показаться прекрасным. Людям, которые делали вид, что находят красоту в полосатых, овальных телах больших жуков.

Существо быстро повернулось, в следующий момент повисло и стало карабкаться по лианам, теряясь в массе ветвей.

Далее была показана другая сцена: темно-зеленый фон, на этот раз скорее мрак леса, чем парковый город. В поле зрения показался ритианин, цепляющийся за гладкий багрянистый ствол дерева. Три его передних щупальца держали длинный тонкий предмет, который скорее всего представлял собой оружие. Несколько минут он висел, не шевелясь. Затем оружие слегка переместилось и блестящая вспышка фиолетового пламени вырвалась из него. Далеко на заднем плане что-то красноватое пронзительно вскрикнуло и грузно бросилось продираться сквозь ветви.

Это было все, но и эта малость производила достаточное впечатление. Оружие, показанное в фильме, очевидно, было эквивалентом легкого спортивного ружья. Оно было сравнимо по действию с ружьем Mark LV Becket. Были и другие фильмы; Спенглер не видел их, но он мог представить, что в них показывалось. Картины ритианских фабрик, панорама ритианских космических кораблей, ритианские лаборатории. Неважно, какие там были детали, но в массе они произвели достаточное впечатление, чтобы убедить стратегов Земли, что начать войну против ритиан гибельно для Империи. Поэтому началась медленная кампания, направленная против ритиан: экономические диверсии, подрывная деятельность, пропаганда. Никаких открытых действий; ничего, что можно было бы наверняка связать с людьми Земли, маскировавшимися в ритианской системе под торговцев, не связанных с Империей. Маленькие разрывные бомбы, при помощи которых были разрушены многие более слабые планеты, не применялись. Ведь ритиане имели выход в космос, у них были колонии и космический флот, и такие существа могли ответить тем же, обнаружив, что их мир разрушают. Кампания должна была быть направлена на медленное, терпеливое изнурение, разработанное для того, чтобы ослабить ритиан как расу и галактическую нацию, разделить их политически, препятствовать их экономическому и интеллектуальному развитию, опутать их такой искусной сетью разнообразных мелких трудностей, что в итоге, не зная откуда все это на них свалилось, ритиане обнаружат, что гребень волны накрыл их, что они отброшены на дно истории. Все это, конечно, займет столетия. Земля может позволить себе ждать.

Но ритианам удалось обнаружить своих врагов. И теперь ситуация абсурдно изменилась. Никакие знания землян о ритианах нельзя было считать достоверными. Ритиане могли быть и сильнее, и слабее, чем думали на Земле. Единственное, что казалось определенным, — так это то, что они не такие, какими кажутся после просмотра фильмов и чтения ответов агентов, переданных на Землю.

Даже наилучшее планирование бывает не всегда успешным, подумал Спенглер. Стало понятно, что Земля в конце концов встретила противника, против которого не срабатывала ни сила, ни хитрость. Озадаченный, Спенглер позволил себе мысленно сосредоточиться на видении Вселенной, в которой человеческая раса уничтожена, как были истреблены многие расы, встретившиеся с расой, превосходящей их силой и коварством. Это напоминало попытку представить себе дальнейшую жизнь Вселенной после собственной смерти; в интеллектуальном плане это было легко сделать, в эмоциональном — невозможно.

Во всяком случае, игра еще не была проиграна. И потом, с ухмылкой напомнил себе Спенглер, он не обременен ответственностью пересматривать военную политику Земли. Перед ним поставлена одна простая задача, которую он должен выполнить. Найти ритианина. Эта мысль привела его неминуемо обратно к Пембану. Раздражение вернулось к Спенглеру и стало нарастать. Бормоча: «Черт побери этого человечка!», он поднялся и стал нетерпеливо мерить шагами кабинет. Спенглер был профессиональным администратором, а не оперативником службы безопасности, но его отличительными чертами были добросовестность, скрупулезность и заинтересованность в работе, к тому же он работал в этом департаменте уже пятнадцать лет. Он никогда ни к кому не питал таких чувств, какие он сейчас испытывал к Пембану. Он был сбит с толку, чувствовал себя не в своей тарелке, его разум был заполнен какими-то смутными подозрениями, не имевшими ни источника, ни ярко выраженного направления.

В третий раз за этот вечер он присел к столу и стал перелистывать досье Пембана. Кейт-Ингрем был прав, репутация этого человека была абсолютно чистой. Империя доверяла ему настолько сильно на протяжении тридцати лет, насколько она вообще могла доверять жителю колонии. Но департамент безопасности в действительности никогда не прекращает сбора информации о ком бы то ни было. С момента прибытия Пембана на Землю крошечное автоматическое следящее устройство следовало за ним, куда бы он ни направлялся. Даже на незначительном расстоянии устройство можно было принять за маленькое летающее насекомое. Его сверхминиатюрная внутренняя начинка записывала как каждое сказанное Пембаном слово, так и то, что говорилось в его присутствии.

В первый день своего пребывания на Земле, после конференции в кабинете Спенглера, Пембан оставался в своих апартаментах, никуда не звонил и ни с кем не встречался, кроме самого Спенглера. На следующий день он рано вышел из дома и провел все утро, осматривая окрестности. В полдень, после ленча на Холме он прошелся по магазинам и купил несколько небольших предметов, как значилось в отчете, в специализированных магазинах на Гранд Молл и на Проспект Авеню. Владелец одного из магазинов был бывшим жителем Внешнего мира, его звали Перо Минес. Краткое изложение его досье прилагалось к отчету. Личность Минеса не вызывала подозрений, за исключением факта его происхождения. Оба мужчины разговаривали на стандартном английском языке и разговор их был кратким.

На третий день Пембан сделал два звонка, один — члену торговой миссии планеты Глорифилд, а другой — бывшему кабинет-министру Менхевена, который теперь проживал в городе; позже он встретился с ними за ленчем. Их беседа была записана полностью. Она содержала случайные реплики на стандартном языке, в основном же велась на диалектах Внешнего мира.

Спенглер беспокойно заерзал в кресле, когда перечитывал перевод их беседы. Машинный перевод был явно неудовлетворительным.

Пембан: "Oo taw pree don stoma pi vantam combe?[1]»

Купо: "De manj, re penz — no t'ay stoma ti![2]»

Пембан: "Dakko! So pelloke gri![3].

Выражение «серый попугай», без сомнения, имело какое-то идиоматическое значение, которое появилось в ужасно изменчивом языке Внешнего мира, Судя по всему, не так давно — уже после пересмотра словарного банка данных для машинного перевода. Невозможно было справиться с своевременной регистрацией этих данных; каждый день в языке происходили какие-то изменения, новые выражения появлялись, старые выражения исчезали. Компьютерами постоянно просматривались современные публикации Менхевена, фильмы, телевизионные передачи, отслеживаемые межзвездные сообщения. В тех случаях, когда для сомнительных фрагментов можно было подыскать удовлетворительную интерпретацию, новое значение заносилось в машину для дальнейшего использования; но через неделю, или месяц, или год эти хранимые выражения и их интерпретация опять становились бесполезными. Какой разительный пример превосходства Империи над путаными, свободно организованными Внешними мирами! В стандартном языке четко известно, что есть что. Существовал общий словарь объемом в девяносто тысяч слов, а также технический словарь и словарь специальных терминов, каждый объемом в пятнадцать тысяч слов, и каждое слово в словаре имело определенное значение. Новые слова и вариации значений старых слов должны были утверждаться тремя уровнями Консультационной Комиссии по стандартному английскому языку; и они вводились с очень большой осмотрительностью. В результате был получен удивительно точный и все же очень гибкий язык, который мог быть понят без ошибок любым говорящим на нем человеком.

В противоположность такому подходу жители Внешних миров воспринимали язык, как некую игру. Им доставляло наслаждение менять его, искажая уже загрязненную речь, они как бы соревновались друг с другом в использовании неологизмов, новых оборотов фразы. Как они могли быть уверены, что они действительно понимают друг друга? И заботило ли их это?

…Как бы то ни было, интуиция Спенглера подсказывала ему, что беседа за ленчем, скорее всего, носила невинный характер. Это было совсем не то, что беспокоило его. Существовало нечто другое.

Он поднялся и стал опять мерить шагами кабинет. Дано: Пембан чист. Он был действительно тем, чем казался — неуклюжий, но преданный слуга Империи. Но… Спенглер остановился. Но было кое-что, чего досье не объясняло, а это было первое, что желал бы знать агент службы безопасности.

— Чего он хочет? — Спенглер задал себе этот вопрос вслух.

Наконец-то ему удалось сформулировать вопрос! Он локализовал болезненное место, которое беспокоило Спенглера на протяжении четырех дней. За кого был Пембан? Что он надеялся совершить? Его разговоры были хитро приправлены ставящим в тупик неуважением к Империи и восхищением ритианами. Тогда почему он работает на одних, чтобы нанести поражение другим?

Это было то, что следовало выяснить.

Декабрьское небо было фосфоресцирующе-серым над прозрачными крышами города. Рано утром начал падать снег, но белые хлопья таяли сразу же, как только попадали на нагретые двойные оконные стекла; вода стекала по желобам и водосточным трубам, а затем попадала в водную систему города. Внутри города температура круглосуточно равнялась семидесяти двум градусам по Фаренгейту. Менее чем через две недели завершится год, наступит первое января 2522 года, но толпы жителей узнают об этом только по календарю. Маленький человечек в плохо сидящей на нем одежде, с серьезным видом стоящий в очереди на выход с северо-восточной линии скоростного метро, был подвергнут флюороскопии, на прощание приподнял свою абсурдную шляпу перед одетым в форму техником и зашагал вниз к Империал Плаза. Насекомое, такое крошечное и серое, что было практически невидимым, летело в метре за ним над его головой. Свет вспыхивал на крошечных линзах глаз.

Это была одна из старейших частей города, построенная около двух сотен лет тому назад в честь празднования по поводу присоединения к Империи планет Коломбо, Ретрит, Мира Годвина и Элизиума. Несмотря на санкции, направленные против перемещения имущества в приходящих в упадок районах, многие солидные фирмы покинули район, а на их месте образовались ряды безвкусных магазинчиков.

Пембан шагал вдоль рядов открытых магазинов, рассматривая нагромождение сувениров и безделушек с детским интересом. Крошечное насекомое следовало за ним. Пембан взял калейдоскоп, посмотрел в него и положил его на место. Около следующего прилавка он остановился и купил десять кукол на шарнирах, грубых изделий с планеты Лоа-Лоа, и попросил служащего упаковать их в праздничную упаковку. Он оставил адрес, куда их следовало доставить, подслушивающее устройство зафиксировало его.

Пембан зашагал дальше. Во фруктовой лавке, где он только что купил пакет культивированного винограда в торговом автомате, он столкнулся лицом к лицу с высоким худым мужчиной в желтой тунике. Мужчины приветствовали друг друга радостными воплями.

— Herna! Cabro!

— Pemban kukara! Noes in carse!

— Si, in terra. Como sa ba?

Двое мужчин продолжали свой разговор, не обращая внимания на высокомерные взгляды проходящих мимо людей. Парящее насекомое передавало каждое слово, которое они произносили.

Наконец тощий мужчина собрался уходить.

— A bento, Pembun. Ser a festo?

— Tendi — so pelloke gri!

Мужчины улыбнулись друг другу, помахали руками, вышли из фруктовой лавки и разошлись в разных направлениях. Другое насекомое, парившее высоко в небе, опустилось вниз и пристроилось за худым мужчиной в то время, как он пересекал Плаза. Пембан, за которым следовало первое насекомое, вернулся опять к входу в метро и направился в сторону Административного Холма.

Прошло два дня со времени встречи Пембана с худым мужчиной во фруктовой лавке. Личность мужчины была установлена — это был Гонзал Эстебор, бывший житель Элизиума, ушедший в отставку техник третьего ранга морского флота Империи. Он жил на пенсию, подрабатывая тем, что ввозил и продавал новинки с планет Элизиум и Ретрит. Был составлен список всех его знакомых. Среди этого списка встретились трое мужчин и две женщины, с которыми Пембан связывался на протяжении этих последних двух дней.

К чему этот человек готовится? Куклы и некоторые другие безделушки, которые он купил, были доставлены по адресу на Саус Палисад. Оттуда они были перенаправлены автоматической машиной, а затем их след затерялся. Владельцем дома был еще один зарегистрированный знакомый Эстебора. Спенглер сидел, наблюдая за одним из круговых экранов на консоли стола. Изображение на экране подрагивало и подергивалось; оно было нецветным, черно-белым, но разрешение было хорошим. Из пункта наблюдения, находящегося на трехметровой высоте, Спенглер смотрел вниз на странно искаженную фигуру Пембана — гигантского Пембана, его голова и плечи казались необъятными, его туловище, руки, ноги уменьшались в перспективе. Вторглась не относящаяся к делу мысль: а может так оно и есть на самом деле? Может быть Пембан и есть великан, а мы все — насекомые?

Спенглер со злостью переменил позу. Он переутомился, был раздраженным; обычно ему в голову не приходила всякая чепуха. Он сконцентрировал свое внимание на экране и на звуках, которые доносились из громкоговорителя, установленного рядом с ним.

На экране Пембан шел по узкой неосвещенной улице. Движущаяся точка на городской карте, висящей рядом с экраном, указывала, что он находился на улице Патерсон, двигаясь на восток от улицы Уотерфилд Вэй. Район, который он миновал, был захудалым центром торговли, теперь он проходил мимо сплошных стен пустых товарных складов и фабрик, приговоренных к сносу комиссией по обновлению города. Срок их уничтожения уже был назначен. Не раздавалось ни звука, за исключением отдаленного гула шумных улиц, оставшихся позади и скрипа туфель Пембана, когда он ступал по старому тротуару.

Угол зрения изменился; впереди неясно вырисовывался темный вход в помещение. Пембан подошел к нему, поднял руку и нажал кнопку звонка. Старая дверь, вся в рубцах, скользнула внутрь. Голова Пембана раздулась, выросла до гигантских размеров и закрыла полностью экран, когда парящее насекомое-шпион опустилось ниже.

Экран прояснился. Пембан находился в маленькой пустой комнате; пластиковые ящики для упаковки сушенных фруктов и другие вещи были свалены в кучу возле одной из стен. В воздухе жужжали мухи — прекрасное прикрытие для насекомого-шпиона. Маленький человечек с лицом ласки, одетый в темную тунику, вышел из другой двери и подошел к Пембану, приложив палец к губам. Он озорно улыбнулся.

— Arro, pellike!

— Toud'es pre?

На пустом трансляционном экране стали появляться слова.

— Segi, combe. Ben.

Оба мужчины двинулись к внутренней двери. Летающее насекомое-шпион последовало за ними. На экране было видно, как Пембан и мужчина зашли в дверь, прошли мимо человека, стоявшего на страже, затем вниз по шероховатому коридору и вошли в большую комнату, где Спенглер заметил беспорядочную активность. Затем что-то в виде облака и мерцающего света окутало экран. На экране больше ничего не появилось, кроме смутного перемещения света и тени. Звуки от большого количества отдаленных голосов продолжали поступать через громкоговоритель, но экран не очищался. Спенглер выругался и нажал кнопку многосторонней связи.

— Да, господин уполномоченный.

— Что случилось с этим чертовым глазом-шпионом?

Пауза.

— Сэр, глаз не отвечает на управляющие сигналы.

— Пошлите другой! Пошлите сразу шесть штук!

— Будет сделано, господин уполномоченный.

Спенглер мучился, глядя на затянутый облаком экран и прислушиваясь к трудно различимым голосам. Новые устройства-шпионы, возможно, не смогут проникнуть в здание тем путем, которым прошел Пембан, разве что им повезет и кто-то откроет дверь; они должны будут обыскать наружную часть здания в поисках трещины или чего-то подобного, через что можно будет попытаться проникнуть в вентиляционную систему. В любом случае время будет потеряно. Он снова нажал кнопку многосторонней связи.

— Оперативный отдел.

Инспектор Макарис, с бледного лица которого жестко смотрели неприятные глаза, появился на экране многосторонней связи.

— Инспектор, наш глаз-шпион на улице Патерсон, которая находится между улицами Уотерсон и Кливленд, вышел из строя. Я хочу, чтобы вы послали туда человека в течении ближайших пяти минут; пошлите его одного с удаленной записывающей аппаратурой, но поддержите его вооруженной группой. Он должен пробраться внутрь и записать все, что сможет, желательно не обнаруживая себя. Определите местоположение дома по монитору. Есть вопросы?

— Нет, сэр, — сказал Макарис, и его челюсть сомкнулась, как капкан. Перед тем как погас экран, Спенглер успел заметить, что он повернул голову, и услышал его окрик: "Лангтри!»

Вертолет без опознавательных знаков высадил Чада Лангтри на крышу дома, расположенного возле перекрестка улиц Урхарт и Идрис Лейн. Он тут же взлетел. Лангтри обернулся, осматривая крышу и примыкающие здания быстрым профессиональным взглядом; затем он посмотрел на серое небо над головой. Там, вверху, с такого расстояния кажущийся крошечной точкой, парил другой вертолет. В нем находилась штурмовая группа, вооруженная и готовая к действию. В оперативном отделе ему сказали, что его место работы где-то здесь, но хороший агент научен не полагаться на чью-либо информацию, которую он может проверить сам.

Лангтри был стройным бледным человеком с золотисто-соломенными усами. Он носил голубую тунику и короткие брюки, оба предмета его одежды были скроены достаточно просторно, чтобы скрыть набор приспособлений, спрятанных под ними. Его глаз-шпион, установленный в филигранной булавке, был прикреплен к плечу туники.

В свои тридцать восемь лет Лангтри имел неопределенные, почти женственные черты. У него были узкие бледно-голубые глаза без выражения, что воспринималось часто за признак глупости; только опытный наблюдатель мог увидеть в них твердость. Лангтри был человеком жестким, собранным и самостоятельным. Он не верил в излишний багаж. Он делал свое дело тщательно и эффективно. Если бы убийство человека было частью его работы, он бы совершил его без колебания и спал после этого спокойно. Вызванный на задание из караульного помещения, он взял свои принадлежности и одежду, забрался в вертолет, в полете поменял одежду и выслушал указания по заданию, и все это заняло у него менее четырех минут. При этом частота его дыхания и сердцебиение не изменились.

Он подошел к верхней площадке лестницы. Когда дверь не открылась при его прикосновении, он запустил руку под тунику и вынул инструмент с тупыми, мощными тисками. Он просунул его в щель двери и нажал. Дверь открылась со звоном. Лангтри прошел в дверь и начал спускаться по лестнице, одновременно пряча инструмент на его прежнее место.

Он опускался по лестнице легкими длинными прыжками. Казалось, что он летит. На нижнем этаже он осторожно приоткрыл дверь и глянул на улицу. В том направлении, которое он мог осмотреть, улица до угла была пуста. Он мимоходом выскользнул на улицу, осматривая другую сторону. В поле зрения никого не было, кроме кривой старухи, выглядевшей как попугай макао в чудовищном платье с ярко-красными цветами, которая ковыляла в сторону угла улицы.

Лангтри последовал за ней, затем прошел мимо нее с безразличным видом как раз в тот момент, когда она достигла перекрестка. Одного случайного взгляда, брошенного краем глаза, ему было достаточно, чтобы запечатлеть ее морщинистое, шишковатое лицо в своей памяти. Возраст около восьмидесяти лет, темный цвет кожи, внешность иностранки — возможно, из Внешнего мира. Справа от него на полпути от перекрестка на противоположной стороне улицы небольшая группа людей в кричащих одеждах подходила к двери склада. Группа состояла из двух мужчин и женщины, всем им можно было дать примерно по пятьдесят лет, а также двух детей, девочки лет четырнадцати, долговязой, нескладной, и толстого мальчика примерно семи лет. Лангтри охватил эту картину одним взглядом, задержавшись на минуту при пересечении перекрестка.

На противоположном углу он начал слегка хромать, и гримаса боли исказила его скучные черты. Хромая более заметно, он подошел к углу дома и облокотился на него одной рукой. Изогнувшись, он поднял левую ногу и начал с трудом снимать туфлю. В такой позе тело повернулось вправо и он мог видеть улицу по всей ее длине. Он знал, что его глаз-шпион также ее фиксирует. Дверь склада была теперь открыта и ярко одетая группа входила в нее. Острое зрение Лангтри позволило ему схватить блеск света, когда что-то крошечное проскользнуло в дверь у них над головой. Старуха обогнула угол и теперь ковыляла через улицу, очевидно, направляясь к тому же месту назначения. Толстый мальчик последним заходил в дверь; дверь закрылась за ним.

Лангтри снял туфлю. Он потряс ее, поковырял внутри пальцем и водрузил ее на место. Он выпрямился, на лице вновь появилось скучающее выражение. Старуха почти пересекла улицу. Лангтри совершенно случайно оказался позади нее, планируя свои движения таким образом, что он стал проходить мимо нее как раз в тот момент, когда она нажала ручку двери, дверь открылась и она начала входить в нее. Когда она входила внутрь, Лангтри находился как раз за ней.

Мухи жужжали в маленькой пустой комнате; Лангтри почувствовал быстрое движение перемещаемого воздуха у себя над головой в тот момент, когда он проходил в дверь и знал, что по крайней мере одно из этих насекомых не муха. Старуха не обернулась и казалось не придала значения, что кто-то вошел вместе с ней. В противоположной стене около кучи мусора открылась дверь; маленький человечек с лицом ласки в голубой тунике вошел и улыбнулся старухе, когда она прошла вперед. Лангтри стоял близко возле нее, но немножко сбоку. Взгляд маленького человечка, скользнув по ним обоим, вернулся к старухе; он пробормотал ей что-то на жаргоне Внешнего мира. Она ответила пронзительным кудахтаньем. Маленький человечек засмеялся, показывая обесцвеченные зубы. Он взял старуху за плечо, направляя ее к внутренней двери.

Чистый тихий голос приемника, спрятанного за ухом Лангтри, резко произнес: «Перевод. Приветствую тебя, маленькая мама. Ты готова к большому (непереводимое слово). Да, да… (искаженное слово), всегда готова, готова на длительное время».

Когда Лангтри последовал за старухой, маленький человечек вновь посмотрел на него и сказал что-то слишком быстро для Лангтри, который не разбирал чуждых ему звуков. Он улыбнулся бессмысленно и кивнул.

Голос за его ухом сказал: "Вы вдвоем? Отвечай: «Si».

Но маленький человечек уже протянул руку, загораживая дверь и говоря что-то другое. Старуха остановилась и повернула голову.

— Я не узнаю тебя, — произнес голос за ухом Лангтри. — Откуда ты, к какой группе принадлежишь?

Лангтри продолжал бессмысленно улыбаться. Маленький человечек повернулся и обратился с вопросом к женщине. Она ответила, качая головой. «Он с тобой?» — перевел тихий голос.

Маленький человечек холодно смотрел на Лангтри.

— Я думаю, здесь есть какой-то ошибка, — произнес он на ломаном стандартном с ужасающим акцентом.

Голос за ухом Лангтри продолжал: «Нет, я никогда его не видела раньше».

Лангтри изобразил замешательство на лице.

— Разве это не Патерсон 17906? — спросил он.

— Нет, сэр. — Маленький человечек покрутил головой. — Вы находится на неправильный сторона города. Этот адрес за десять миль отсюда.

Лангтри поерзал ногой и изобразил на лице озадаченное выражение, а затем упрямое.

— Но они сказали мне доехать на метро до центра и выйти на Империал Плаза, — сказал он. — Вы уверены, что это…

— Да, сэр, — повторил маленький человечек. Он взял Лангтри за руку и стал подталкивать его к выходной двери. Лангтри спотыкался, пассивно продвигаясь вперед, заставляя себя хромать. — Мне действительно очень жаль, — сказал он, — а как же мне попасть туда, куда вы мне сказали?

— Садиться на линия метро, ехать поперек города. Или ходить на юг к улицам, по которым двигаться транспорт, — сказал маленький человечек вежливо. И вот Лангтри был уже за дверью. Она закрылась у него перед носом.

На консоли Спенглера один экран показывал изображение пустынной улицы, меняющееся по мере того, как Лангтри шел вдоль нее; другой — вид сверху закрытой двери склада. Сверху с экрана многосторонней связи холодно смотрело на него лицо Макариса.

— Лангтри попытался блефовать, — сказал Макарис, выделяя каждое слово. — Это было рискованно, но стоило рискнуть. Теперь ему придется пробираться в помещение куда более сложным путем. — Он остановился, затем добавил с неприязнью: — Для такой работы нам нужны оперативники, наученные говорить на языках Внешнего мира. Машинный перевод и передача слишком медлительны.

— Пока мы подготовим таких людей, этот чертов жаргон уже изменится, — ответил Спенглер.

Макарис кивнул невыразительно. Он повернул голову, затем снова посмотрел на Спенглера.

— Начинают поступать результаты из постоянного обзора Внешнего мира. Было сделано немногим более ста вызовов с использованием факса, а процент завершенных звонков близок к двадцати трем.

— Проведите компьютерный тест, — сказал Спенглер.

— Уже сделан, господин уполномоченный. Корреляция с собранием в складе пятьдесят один процент плюс-минус три. Это означает…

— Это означает, что в складе уже собралось несколько сотен жителей Внешнего мира. Как могли события зайти так далеко, и при этом мы не получили о них ни намека, ни слухов, ни подозрений?

Макарис не ответил.

— Что говорит компьютер о цели собрания?

— Пока еще недостаточно данных. Восстание — пятнадцать процентов плюс-минус восемь процентов. Саботаж — одиннадцать процентов плюс-минус семь процентов. Взаимосвязь с активностью ритиан — семь процентов…

— Хорошо. Макарис, я приказываю выдвинуть хорошо вооруженные штурмовые части и военные отряды в районы выходов метро вокруг этого места. Как насчет глаз-шпионов?

— Используя вентиляционные входы, пролетая под дверями и так далее, в здание проникло двадцать штук, господин уполномоченный. Однако ни одно из насекомых не смогло проникнуть в нужную секцию склада. Топочные дверцы закрыты, они не могут проникнуть внутрь.

— А как насчет вентиляционных шахт?

— Архивная память все еще производит поиск планов здания. Возможно, удастся отыскать маршрут путем проб и ошибок, но пока результатов нет. Спенглер выругался и повернулся к центральному экрану, так как его глаз уловил какое-то движение. Кряжистая пара в ярких узорчатых одеждах подходила к двери склада. Каждый вел за руку ребенка шести или семи лет.

— И дети тоже! — сказал Спенглер. — Вот этого я не могу понять, Макарис. Неужели они так деградировали…

Зажегся четвертый экран и Спенглер увидел, как дверь склада расширяется и становится гигантской по мере открытия. Он уловил мелькнувшую человеческую голову в тот момент, когда глаз-шпион прошмыгнул через дверной проем, затем наступил период замешательства и темноты, а потом изображение стало устойчивым. Маленький человечек с лицом ласки шел навстречу вновь прибывшим.

— Arro, Manel, Deli. Como greu su miyo!

— Mesi, Udo. Mi Frank ay ja set ano!

На трансляционном экране стали появляться слова, Спенглер наблюдал за ними вполглаза.

— ПРИВЕТ, МАНЕЛЬ, ДЕЛИ. КАК ВЫРОСЛИ ВАШИ ДЕТИ!

— СПАСИБО, УДО. НАШЕМУ ФРАНКУ УЖЕ СЕМЬ ЛЕТ.

Спенглер напрягся. Группа у двери стала расти в размерах по мере того, как глаз-шпион приближался к ней. Дверь открылась, стала огромной — глаз-шпион прошмыгнул в нее.

Коридор, дверной проем, затем вспышка молочного света и пустота. Экран потемнел.

— Опять! — воскликнул Спенглер и ударил по консоли кулаком.

В отдельной комнате в глубине склада на упаковочных ящиках сидели Пембан и седой мужчина с грустными глазами, лет шестидесяти, держа в руках тонкие маленькие рюмочки с ароматным спиртным напитком.

— Ну, Анри? — произнес Пембан, поднимая рюмку.

Анри Родриз ответил ему грустной, ласковой улыбкой и тоже поднял свою рюмку.

— За мир, — сказал Пембан.

— За мир.

Они выпили и причмокнули губами.

— Хорошо ударило, сказал Пембан.

— Это самый прекрасный напиток, старик. На Земле не делают такого коньяка, и их наполовину безмозглые законы запрещают импортировать его. Можно привозить только для себя. Скажи мне, почему правительство должно диктовать людям, что они могут пить, а что нет?

— Давай поговорим о чем-нибудь более приятном, — предложил Пембан. Это может быть наш последний шанс подняться всем вместе, Анри. Я, как всегда, энергичен, но если честно, то ты не становишься моложе.

Коричневые глаза Родриза вспыхнули притворным гневом.

— Как ты можешь говорить мне такое в лицо? Ты уже забыл то время, когда я поднял тебя за лодыжку одной рукой — о Господи! — и кинул в тележку с навозом?

Пембан серьезно покачал головой.

— Это правда, Анри. Когда я вылез оттуда, то благоухал точно так же, как и ты.

Родриз улыбнулся.

— Какой острый язык у такого маленького человечка.

— Острый, как хвост скорпиона, которого твоя маленькая сестрица спрятала в моем полотенце.

Родриз изобразил на лице смятение.

— Ай-яй-яй, каким ребенком она была, — сказал он меланхолически, потирая крестец своей огромной рукой. — Знаешь ли ты, что у нее уже три внука?

Пембан покачал головой.

— Для меня она все еще такая маленькая, что может пройти свободно под ослом. Я даже не могу себе представить, как она выглядит, Анри, потому что сколько я ее помню, она всегда показывала мне язык.

— Дети, — произнес Родриз. — Иногда я думаю, что теперь они плохие, но мы были еще хуже. — Он поднял с пола бутылку с тонким горлышком и наполнил обе рюмки.

— За детей, — произнес Пембан.

— Да, за детей.

Они выпили и опять почмокали губами.

— Если бы мы опять все могли оказаться в горах Комбе, — сентиментально вздохнул Родриз. — Но человек делает то, что он обязан делать.

— И некоторые дела менее приятны, чем другие, — подхватил Пембан. Они оба посмотрели на длинный бережно склеенный картонный ящик, который лежал на двух упакованных чемоданах под стеной.

— Совершенно верно, мой старый друг. Когда я думаю о часах труда, которые пошли хотя бы только на это, то не вспоминаю о другом. Планирование, сохранение тайны, все делалось только по ночам — в течении недель и месяцев!

— Однако тебе ведь не придется надевать это. Ты мог бы сделать это несколько лет назад, когда я был далеко отсюда, в безопасности.

— Тогда у нас не было достаточного количества людей здесь. Мы были слишком разбросаны. Но это будет не последний раз, Джой, поверь мне.

— Это может оказаться последний раз для меня.

— Мужайся, — сказал Родриз, опять наполняя рюмки до краев. — Выпей, друг, ты бледен, ты нуждаешься в этом.

Раздался негромкий стук в дверь. Вспотевший молодой человек зашел в комнату, закрыл дверь и прислонился к ней.

— Во имя Господа Бога, когда вы будете готовы? Я не могу больше поддерживать спокойствие.

Родриз грузно повернулся, чтобы посмотреть на него. — Спокойно, спокойно, — произнес он. — Где твое соображение? Человек не может делать подобные вещи так же легко, как снять шляпу. Это дело требует моральной подготовки. Когда он подготовится, он будет готов, понятно? Они ждали этого события так долго, что могут подождать еще минутку-другую.

— Вы бы не говорили так, если бы вы находились там, — остро ответил молодой человек. Он перевел взгляд с одного мужчины на другого, открыл рот опять, затем закрыл его с покорностью и вышел.

— Нетерпение, — с горечью произнес Родриз. — Это главная проблема каждого в наши дни.

— И все же он прав, — ответил Пембан. — Если я просижу здесь еще немного, Анри, я думаю, что я начну нервничать. Я не могу сказать, что я готов, но черт побери! Давай начинать.

— Сначала еще по одной рюмочке, — ответил Родриз, глядя на Пембана тревожным взглядом. Он наполнил рюмки. — Пожелаем доброжелательности всем людям.

Они выпили. Пембан аккуратно поставил рюмку и встал.

— Хорошо. Открывай и дай мне взглянуть на эту чертову штуку.

Родриз достал из кармана маленький электроклинок и начал открывать длинный картонный ящик. Он отбросил крышку. Внутри лежала сложенная одежда, сделанная из тяжелой ткани с матовым отливом. Пембан с отсутствующим видом перебирал ее пальцами; затем оба мужчины вынули одеяние и расправили его. Родриз держал его, пока Пембан производил осмотр. Одеяние напоминало пустую кожу большой птицы. Огромные крылья свисали до пола, фантастическая голова с клювом и гребнем наклонилась так, будто шея птицы была сломана.

Пембан придирчиво осмотрел одеяние, затем сел на один из ящиков и начал снимать туфли. Родриз ожидал в сочувственном молчании, пока Пембан снимал верхнюю одежду; затем он открыл переднюю часть серого одеяния и стал расправлять ноги птицы, помогая Пембану натянуть их на себя. Ступни птицы были когтистыми, просто чудовищными.

Пембан просунул руки в рукава и вытянул их; серые крылья с оперением расправились с шелестом. Родриз застегнул застежку вокруг выпуклого живота Пембана и разрез впереди исчез.

— Постой спокойно минутку, — пробормотал он. — Он обошел Пембана, поднял голову птицы и аккуратно опустил ее на голову Пембана. Затем он вновь зашел вперед и застегнул молнию до самого подбородка.

Там, где стоял Пембан, гигантская серая птица с большим гребнем свирепо уставилась на Родриза, направив на него угрожающе желтый клюв.

— Ну, как я выгляжу? — раздался приглушенный голос Пембана. Великолепно, — ответил Родриз, его лицо засветилось от восторга. — Tes pelloke gri!

Яркий луч от ручного фонарика качался перед Лангтри, когда он пробирался через подвальное помещение. Чем глубже он спускался, тем больше ощущал кожу спины и шеи, которая покалывала от дурного предчувствия или страха. Его ладони и лоб стали влажными.

Лангтри не любил темноту и замкнутое пространство. Это было его единственным ограничением и тянулось из какого-то неприятного детского опыта, который его психика не могла похоронить и перебороть. Он с холодностью осознавал это и никогда не позволял этому чувству влиять на решения, которые он принимал при выполнении заданий. Но, независимо от его сознания, нервозность Лангтри усиливалась по мере того, как он проникал все дальше в этот лабиринт подвальных переходов под старым складом. Он слишком сильно ощущал, как темнота давит на него со всех сторон; ему приходилось прикладывать все большее усилие, чтобы удержать себя от постоянного прокручивания луча вокруг себя.

В помещении стояла полнейшая тишина, не раздавалось ни звука, слышались только те, которые он издавал он сам. Он знал, что ничего не было в темноте, уставившейся на него безглазо… Не было ничего особенного, чего бы ему надо было бы бояться, только одна темнота… Темнота, и это ощущение подземелья. Если фонарик вдруг потухнет…

Рука Лангтри судорожно сжала фонарик. Свет на должен погаснуть. Фонарик питается от атомной батарейки, годность которой рассчитана на столетие непрерывной работы. В любом случае все, что он должен сделать, так это найти лестницу, которая приведет его к тыльной части склада. И вот, кажется, она уже здесь, блеснула в луче света от фонарика: пыльные серые ступени с круглым ограждением, упирающиеся в массивную пожарную дверь.

Лангтри легко взбежал по ступеням, затем остановился в тревоге. Дверь была забита двумя тяжелыми стальными прутьями, концы которых с двух сторон были приварены к дверному проему.

— Докладывайте, — пропищал слабый голосок у него за ухом, — в чем затруднение, Лангтри?

Лангтри постарался сделать все, чтобы его голос звучал ровно и спокойно.

— Без автогена через эту дверь не пройти, — сказал он.

Последовала пауза, затем:

— Плохо, Лангтри. Поищите другой вход.

— Будет сделано, — кратко ответил Лангтри. Он повернулся, спустился по ступенькам вниз и опять стал пробираться вглубь подвала.

Скачущий круг света от фонарика продвигался впереди него; темнота вокруг, казалось, сгущалась. Он представил себе мысленно карту подвалов. Сейчас он должен был находиться как раз под той частью склада, в которую он хотел проникнуть. Здесь была другая лестница, другой пожарный вход… И он был забит, так же, как и первый. Он покрутил фонариком вокруг себя. Огромное пространство было совершенно пустым, только у дальней стены вырисовывались какие-то куполообразные металлические сооружения.

Он прошел дальше и нашел третью лестницу. Она была заблокирована так же, как и первые две.

Темнота, казалось, мягко кружила вокруг него, касаясь его спины как будто холодными лягушачьими лапками. У него промелькнула мысль, что он может просто доложить о том, что здесь практически нет выходов, и это будет означать только, что выполнение задания немного задержится; никто ничего не узнает. Не будет никакой пометки, компрометирующей его, в личном досье… Но он должен осмотреть все, что положено осмотреть. Он вернулся назад, двигаясь под углом по направлению к мусоросборнику. Спуск в мусоросборнике все еще существовал, это была металлическая труба, квадратная в поперечном сечении, около ста двадцати сантиметров шириной, которая проходила от потолка до оболочки мусоросборника.

Он покрутил фонариком внутри оболочки и увидел черную квадратную дыру, заканчивающуюся брешью в куполе. Его челюсти крепко сжались; он сделал усилие над собой, чтобы расслабиться.

— Поднимаюсь, — произнес Лангтри.

На консоли Спенглера большой экран представлял теперь переданный компьютером план, состоящий из точек и пересекающихся линий. Красные точки представляли постоянно проживающих в городе людей из Внешнего мира, которых нельзя было вызвать по видеофону; черными точками были отмечены те, кто ответил на звонок. Линии между ними представляли известные службе безопасности связи между ними. Было очевидно, даже наглядно, что многие красные точки и несколько черных формируются в различные сети, которые связаны между собой несколькими связями.

— Отчет по результатам компьютерных вычислений, — доложил Макарис. Его лицо было суровым. — Было сделано 507 звонков; процент завершения упал до цифры 9, 5. Корреляция с собранием в складе восемьдесят семь процентов, плюс-минус три.

— Цель собрания?

— Восстание — тридцать один процент плюс-минус два процента. Саботаж — двадцать шесть процентов плюс-минус два процента. Попытка без разрешения покинуть Землю — восемнадцать процентов плюс-минус четыре. Взаимосвязь с активностью ритиан все еще низкая, но имеет тенденцию к росту — одиннадцать процентов плюс-минус три.

— Хорошо, этого достаточно, — сказал Спенглер. Он посмотрел на мнемокс, который лежал открытым у него на столе. — План H-103, тревога наивысшей степени.

— Будет сделано, — ответил Макарис.

Этому человеку никогда ничего не надо было говорить дважды и никакой приказ, казалось, не мог удивить его. Он был хорошим подчиненным — пожалуй, даже слишком хорошим. Причина была все в том же, что занимало мысли Спенглера и раньше. В будущем, по крайней мере, Макарис не представлял для него опасности. При определенных обстоятельствах Спенглер мог допустить, что Макарис займет пост уполномоченного…

Если например, он, Спенглер, переместится на позицию, занимаемую теперь Кейт-Ингремом. План H-103 был еще одним детальным, тщательно разработанным планом, который пролежал неиспользованным в архивах департамента безопасности больше столетия. Он разрабатывался для задержания с целью защиты при максимальной секретности до десяти тысяч иностранцев, проживающих в городе. Сейчас приказы начнут передаваться и активизируются центры задержания, приписанный к ним персонал, а также оборудование для управления операцией и выполнения ее.

На волне возбуждения Спенглер почувствовал кратковременное презрение к противникам. Это напоминало игру в шахматы: намерения каждой из сторон были неизвестны другой стороне, они могли быть только вычислены по перемещениям на доске. Но Спенглер мог ввести в игру любое количество фигур, мощных фигур, и не ограничиваться какими-либо правилами, — бронированных королев, слонов, ощетинившихся автоматами…

Один из маленьких экранов консоли все еще показывал внешнюю часть склада; дверь была закрыта. Еще четыре экрана демонстрировали Спенглеру вооруженные группы в штурмовых костюмах, сосредоточенных на крышах, прилегающих к складу домов; шестой, седьмой, восьмой экраны показывали группы военных частей, располагающихся в подземных транспортных туннелях вокруг этого места, уже освобожденных от гражданского транспорта. На девятом, десятом и одиннадцатом экранах были представлены разнообразные варианты одного и того же вида — интерьера прихожей, которая располагалась за закрытыми дверями склада.

Спенглер мысленно опять проанализировал все, что он сделал в данной ситуации и не обнаружил упущений или ошибок со своей стороны. Он проводит зондирование места мятежного собрания методами, которые пока еще не спугнули жителей Внешнего мира. Каждая стадия подкреплена другой, и все мероприятия вместе позволят сломить вооруженное восстание.

Спенглер сопротивлялся искушению провести задержание людей из Внешнего мира на подходах к их месту встречи. Такова была доктрина — держать сеть открытой, чтобы захватить всю рыбку сразу. Но оставалось какое-то чувство неудовлетворенности. Что он мог пропустить в своих наблюдениях?

Какое-то движение привлекло внимание Спенглера. На экране, показывающем внешний вид склада появилось еще две фигуры — толстой женщины и неуклюжего юноши. Дверь открылась, они вошли.

На трех экранах с видом прихожей разыгралась уже знакомая сцена. Вышел маленький человечек, он улыбался.

— Ben, ben, a von ora-pesh!

— No so tarde?

— No, no, a von ora.

На трансляционном экране появился перевод:

ПРОХОДИТЕ.

ПРОХОДИТЕ В ХОРОШЕЕ ВРЕМЯ ПОСПЕШИТЕ МЫ НЕ ОПОЗДАЛИ НЕТ НЕТ…

Спенглер напрягся. По мере того, как женщина и мальчик проходили внутреннюю дверь, дверной проем, казалось, заполнил все три экрана. Три глаза-шпиона все вместе старались проникнуть внутрь помещения.

Головы женщины и мальчика разрослись и закрыли весь вид. И вновь на всех трех экранах возникло какое-то движение, затем внезапная вспышка света. Но на одном из трех экранов Спенглер заметил поднятый кулак, в котором был зажат яркий пластмассовый цилиндр, а за ним виднелось сосредоточенное темное лицо.

— Уворачивайся, — резко вскричал Спенглер.

После минутной задержки, большой экран вспыхнул. Глаз-шпион двигался в замедленном темпе. Он развернулся, в поле зрения вновь попало лицо и рука с поднятым цилиндром. Облако распыляемых частиц вырвалось из верхушки цилиндра и стало медленно расширяться.

Спенглер почувствовал, как его кулак ударился о поверхность стола. Он ощутил как поднимающаяся волна раздражения захлестнула его и чуть не задушила.

— О Господи, да это же жидкость для опрыскивания насекомых!

Лангтри карабкался в темноте по узкому крутому подъему мусоросборника, поднимаясь вверх фут за футом, как скалолаз в скалистой расщелине. Фонарик освещал крутой подъем над ним жарким жестко-белым сиянием, но темнота смыкалась сразу за ним, давя на него безжалостно и упорно. Мускулы его спины и ног уже дрожали от напряжения, хотя он прополз всего несколько метров. Где-то над ним был свет и воздух. Когда-нибудь он доберется туда, и тогда сможет завершить свое задание. Но теперь вокруг была только темнота, и до одури давящая крутизна подъема, и медленные, отдающие болью движения, которые проталкивали его тело вперед.

Далеко впереди свет фонаря выхватил из тьмы нечто необычное, темную тонкую линию, пересекающую стену. Лангтри уставился на нее, неуклюже наклонив тело. Слабые звуки доносились до него — неразличимое бормотание голосов, какие-то возгласы. Все эти звуки были отдаленными и приглушенными. Это была его цель. Все, что он должен был сделать, — это преодолеть себя и продолжить продвижение вперед, пока он не достигнет ее. Он выпрямил ноги, чувствуя как неровности стены царапают ему спину. Он поднялся на фут, затем еще на один. Лангтри чувствовал, как пот стекал тонкими струйками по ребрам. Его туника была мокрой от пота и прилипла к телу. Лангтри опять подтянул ноги: еще одно бесконечно малое завоевание и еще одна пауза для отдыха. Он опять подтянулся, его мускулы подергивались и дрожали. Темная линия над ним стала немного ближе. Звуки становились громче.

Жители Внешнего мира — как он ненавидел их! Уродливые, неотесанные с наглыми коричневыми лицами… Эта мысль дала ему силы для последующего продвижения вперед. Давящая темнота крепко зажала его в этом узком ящике, как кулак, сдавив его грудь так, что он с трудом дышал… Лангтри сомкнул челюсти и стал подниматься опять.

Становясь громче, звуки омывали Лангтри по мере того, как он дюйм за дюймом приближался к темной линии. Теперь, когда он убрал фонарик, он мог увидеть тонкую полосу желтого света, которая контуром очерчивала три стороны квадрата. Это был люк, выход из мусоросборника. Он был почти у цели.

Шум перерос в неясный рев. Стараясь восстановить дыхание, сотрясаясь всем телом, Лангтри прополз последний метр, потом прочно упер ногу в квадратный люк. Теперь рев превратился в сильный шум, от которого мусоросборник вибрировал и гудел вокруг него, сжимая его еще крепче, не давая ему возможности сосредоточиться и подумать. Собрав последние силы, Лангтри поднял ногу и ударил ею по люку. Люк поддался. Отброшенная крышка все еще продолжала колебаться, но проход был открыт, пропуская оглушающий поток звуков и ослепляющий свет. Лангтри почувствовал, что скользит вниз. Он отчаянно схватился за верхний край люка, крепко сжал руки и выбросил свое тело прямо в смятение цветов и шума.

Нечто огромное и невероятное плыло по воздуху в его направлении…

Крылья, свирепые глаза… Затем, когда он попытался восстановить равновесие на своих ставших резиновыми ногах, кто-то схватил его сзади. Что-то темное и удушающее опустилось ему на лицо. Нечто коснулось его ладони — пальцы инстинктивно сомкнулись вокруг чего-то длинного и тяжелого… Дубинка, оружие! Все случилось слишком быстро, он даже не успел ни о чем подумать, восстановить равновесие… Сильный толчок сзади — он закружился в темноте возле чего-то невероятного.

Его обе руки сжались вокруг дубинки, он повернул ее со всей силой, которую придала ему паника. Последовал толчок, который отдался в его плечах, затем раздался грохот чего-то упавшего, потом послышались крики, визг вокруг него. Лангтри закричал тонко, слюна брызнула у него изо рта, но он не расслышал своего собственного голоса. Дубинка исчезла, он пытался стащить ткань, которой была закрыта его голова. Наконец яростно сорвал ее и дико заморгал, ослепленный внезапно прорвавшимся светом.

Над его головой на подвешенной к потолку тележке раскачивалась в воздухе огромная серая птица с расправленными крыльями и желтыми глазами свирепо смотрела по сторонам. Под ее огромными когтистыми лапами висело еще что-то, кружась и вертясь на конце тонкой веревки, а под этим, как раз вокруг Лангтри, двигались, казалось, сотни орущих детей; они ползали, боролись, карабкались, чтобы добраться до кучи ярких предметов, которые лежали под серой птицей.

Жизнерадостная маленькая девочка выпрямилась, держа что-то обеими руками. Ее темные косички, торчащие по обеим сторонам головы, были украшены огромными розовыми бантами. А то, что она держала в руках, оказалось куклой — яркой куклой с широко открытыми глазами. Мальчик в растрепанной белой тунике прокладывал себе дорогу сквозь толпу, стараясь добраться к красному вагончику…

То, что лежало на полу, оказалось игрушками и блестящими пластиковыми коробочками с леденцами. Лангтри никак не мог уяснить, в чем дело. Его разум оцепенел от неожиданности, шума и криков. То, что кружилось и вертелось под когтями серой птицы, было коричневым, наполовину разбитым огромным глиняным кувшином. Он был ярко разрисован, на нем были звезды и молнии красного, голубого и желтого цветов, он был украшен блестками, сделанными из серебряной бумаги.

Изумленный Лангтри увидел, что полые куски кувшина лежали среди уменьшающихся гор игрушек. Это была вещь, которую он разбил, здесь же на полу лежала деревянная дубинка, которой он это сделал.

Лангтри осознал, что мужчины и женщины в ярких костюмах стягиваются вокруг него. Кто-то положил ладонь на его руку, говоря при этом что-то неразборчиво. Резким движением он отступил назад и зацепился за холодный металл мусоросборника. Его рука нащупала на поясе пистолет, он выхватил его.

— Всем оставаться на местах! — закричал он охрипшим голосом. — Вы все арестованы!

Лангтри пригнулся, каждый мускул его напрягся. Он был готов открыть огонь при первом же малейшем движении в его сторону. Однако в то же самое время с чувством обреченности он начал осознавать, что происходит какая-то ужасающая ошибка.

Огромная комната была вся увешана праздничными флажками и побрякушками, сделанными из цветной бумаги. Шум вокруг него стал понемногу затихать, все лица повернулись к нему. В комнате было несколько сотен жителей Внешнего мира, все они были одеты в яркие плотные туники и разноцветные платья, и кругом были дети, сотни детей, все до боли чистенькие, с блестящими, красиво причесанными волосами.

Как в ночном кошмаре, Лангтри увидел, что большая серая птица сгибает одно крыло и поднимает его к голове, увидел, как страшный клюв откидывается и под ним появляется человеческое лицо. Лицо было широким, коричневым и смотрело на него с выражением удивления и тревоги.

— Пау! — закричал кое-кто. — Пау! Пау! — шум голосов стал стихать быстрее.

— Я знаю вас, — сказал, задыхаясь, Лангтри. — Вы Пембан с Менхевена. Не делайте ни одного движения, ни один из вас. Я — сержант Лангтри из службы безопасности. Я хочу знать, что здесь происходит.

Серая птица что-то резко сказала на языке Внешних миров. Мужчины вокруг Лангтри кинулись вперед и стали выводить детей. Через минуту птица стала раскачиваться, опускаясь все ниже. Отбитая верхушка кувшина упала на пол, подскочила и покатилась. И вот уже птица с лицом Пембана стояла перед Лангтри, расстегнув застежку на груди и сдвинув голову птицы со вспотевшего лба.

— Здесь какая-то ошибка, сержант, — произнес Пембан. Я боюсь, что вы проделали весь этот путь зря.

Лангтри почувствовал сухость во рту, язык плохо его слушался.

— Но все это…

Это…

Тяжелое лицо Пембана стало печальным.

— Сержант, — произнес он мягко, — на Земле не существует закона, запрещающего праздновать Рождество, не так ли?