Рикошет сна

Глава 14. Вес и объем пустоты

На следующий день Арчи наконец перебирается из того домика, где находился на положении стационарного больного, в соседний. Личных вещей у него практически нет, поэтому перевозить-переносить нечего. Но ему предстоит детально ознакомиться с распорядком дня (и ночи) на территории комплекса, узнать расположение и предназначение всех построек и начать давно откладываемое знакомство со всеми его обитателями.

Обитатели почти ничего не знают о новеньком и объяснимо горят любопытством. Они не раз видели бледного тоненького подростка в саду и не могли не заметить, сколько времени, сил и внимания уделяют ему вечно занятые менторы. В историю с неизвестной болезнью и доставкой безденежного пациента на спецкорабле с Большой Земли они поверят без проблем — особенно потому что раньше Ритрит действительно принимал таких больных, и тому есть свидетели.

Благодаря переселению Арчи сегодня все будут при делах и в небольшом ажиотаже. Так что пока мы с Эммой торопимся в склад, запрятанный в дальнем углу склада, нас никто не останавливает и не отвлекает.

— Когда он в таком настроении, — сообщает не слишком довольная ментор, почти срываясь на бег, — он мало к кому прислушивается и часто совершает необдуманные поступки.

Нда уж. Раньше я бы никогда не подумала, что Вильгельм и прилагательное «необдуманный» совместимы хотя бы на малейшую долю секунды. Но, вспоминая его удалую походку в лесу прошлой ночью, я готова согласиться с Эммой.

Дверь склада и открывается, и закрывается за нами совершенно бесшумно. Кикко сегодня не будет — он занят своими скаутскими изысканиями. Байт сопровождает Арчи и заодно следит за тем, чтоб он случайно не побрел по саду в сторону склада. А Вильгельм…

— Ты что! — вскрикивает Эмма, и в ее обычно прохладном голосе хрипят разозленные мужские нотки.

Вильгельм держит револьвер в руках и, прищурившись, целится в мишень, которая стоит прислоненной к стене на двух водруженных на стол коробках. В роли этой мишени выступает не что иное как мобильный телефон Арчи.

— Ну так мы ж договорились испробовать его сегодня, не так ли? — Вильгельм весь олицетворяет азарт, алчность и нетерпение.

Был ли он таким всегда до попадания в Ритрит? Или только когда работал на Фаревда? Или он становится таким только по исключительно важным случаям, касающимся применения оружия? Как же я мало знаю о своем ближайшем наставнике…

— Включи голову и пойми! — шипит на него Эмма. — Он стре-ля-ет! Пусть не самыми обычными пулями — но он несет разрушение! Ты сейчас собираешься одним нажатием пальца уничтожить наш главный рычаг воздействия на этого смутного, скрытного карнавалетика!

— Мы можем попробовать выстрелить по какому-нибудь другому носителю электронной информации, — безразлично пожимает плечами Вильгельм. — По флэшке, жесткому диску или даже компьютеру, на твой вкус… Но тогда мы потратим один из шести патронов.

— Вот именно! Патронов шесть! А телефон один! — Эмма хватает гаджет и засовывает его себе в нагрудный карман футболки. — Им совсем никак нельзя рисковать!

Вильгельм хохочет и пытается отобрать мобильник у Эммы, та уворачивается. Вильгельм откладывает револьвер на край стола и хватает коллегу обеими руками, что до боли напоминает схватку в школьном коридоре на переменке. Эмма складывается в три погибели, прижимая телефон как можно плотнее к коленям — и ее бывший напарник-охранник вынужденно сдается: если начинать внутри склада полноценную драку, можно повредить расставленные и разложенные вокруг вещи.

Я подхожу к окну и опускаю жалюзи. Кошмар, как же мой наставник потерял голову! Его десять раз могли увидеть через окно — для этого даже не требовалось подходить слишком близко к постройке! Может, Вильгельму настолько наскучило в Ритрите и он так горько ностальгирует по своей былой работе, что решил спустить на тормоза абсолютно все меры предосторожности?

— Ладно, хватит бузить, — обращается ментор сам к себе и отходит к стеллажу у дальней стены. — Но вообще хочу заметить, что шум поднял вовсе не я. Я подготовился тщательно и скрупулезно, и не начинал сразу по приходу обвинять других в опрометчивости, — ледяные выразительные глаза Вильгельма уперлись в Эмму, которая поправляла косу на затылке. А потом он извлек из пакета второй телефон, полностью идентичную копию «мишени».

— Ахаха! Шантаж — дело тонкое, — смягчается Эмма. — Я и забыла, что ты профи с многолетним стажем и просто иногда любишь потрепать окружающим нервы.

— Не то слово люблю — обожаю! — причмокивает губами Вильгельм, — но мишенью был все-таки подлинник. Тот аппарат, который сейчас находится в моих руках — это муляж одной лишь внешней оболочки телефона. По размерам и весу этот корпус точно совпадает с настоящим смартфоном, но внутри него нет никакой начинки, и включить его невозможно чисто технически.

— Сколы, пятнышки и царапинки все перенес, ничего не забыл? — уточняет Эмма. — Если мальчик долгое время выживал один на один с этим гаджетом, он его каждый миллиметр с закрытыми глазами опознать сможет…

Вильгельм ничего не отвечает, но поднимает с полки коробку для компакт-диска. Надо же, этот формат еще используется? Я про него и думать забыла. В коробке обнаруживаются сразу три идентичных диска, которые продавались чистыми и чья поверхность одинаково безлика — лишь крошечные маркерные пометки дают понять о содержимом носителя.

— На этом, — Вильгельм поднимает первый диск, — записан документальный фильм о полном цикле выращивания тройноплодной клубники, от выбора семян на рынке до сбора урожая с грядок. Контент исключительно мирный, безобидный и местами настолько умилительный, что аж слеза наворачивается. На втором диске — тоже документальная съемка, только совсем иного характера. Это кадры сначала подавления восстания ремесленников Югократии, потом исход мятежников из городов и зарождение партизанского движения в сельской местности, потом час непрерывной мясорубки во время какого-то там сражения, о котором сейчас уже никто не помнит. На этом втором диске сплошная кровь, мясо и ужасы. На третьем… — ментор подковыривает третий плоский кругляшок и невинно моргает, — сборная солянка, равномерная нарезка кадров с первого и второго диска. То беленькие цветочки в огороде — то оторванные головы на улицах бунтующего города. То таблетки удобрений в земле — то пулеметные очереди по палаточному городку. Стелла, по чему ты хочешь выпалить: по повстанцам или по клубнике?

Я открываю рот, чтобы напомнить о своем минимальном опыте обращения с огнестрельным оружием — но тут же закрываю. Мне предоставляется редкий шанс! Во-первых, я не на Той Стороне — а значит, правила моего личного Устав на меня сейчас не распространяются. Во-вторых, стрелять предстоит не по удаленной, мелкой, движущейся или неким иным образом капризничающей мишени — а по удобному и понятному диску, который я могу поставить чуть ли не впритык к револьверному зеву.

Совсем впритык, конечно, я не ставлю — но и отхожу не не максимально возможное в пределах склада расстояние. Сейчас главное — не красота моего жеста, а точное попадание.

Податливый курок словно бы сам шевелится под моим пальцем, и в диск летит белый луч — который в теплом дневном свете, просачивающемся через краешки жалюзи, видится по-хирургически ледяным.

Диск всхлипывает и вздувается, как пузырь из жвачки. Потом лопается — и возвращается в свою прежнюю форму. Ничто на его поверхности не сообщает о том, что в диск только что попала лазерная пуля. Менторы синхронно кивают — видимо, именно такого результата они и ждали.

— Но где же компьютер для считывания? — немного поздно спохватилась я.

— Зачем компьютер? — Вильгельм лезет в карман брюк и достает оттуда плоскую пластиковую вещичку, напоминающую обычную флэшку. — Бегло просмотреть содержимое носителя можно с помощью универсального ридера — нам ведь не обязательно им любоваться на большом экране…

Ментор прикладывает ридер к плоскости диска — и на устройстве загорается приветливый зеленый сигнал. В воздухе над диском разворачивается квадратное изображение размером примерно с коробку от диска и вполне сносного качества. Вильгельм дергает пальцем, перематывая запись на произвольный момент вперед — и первые нейтральные кадры сменяются масштабным кровопролитием.

Клубника на грядке созрела наполовину. Те ягоды, что уже успели налиться соком и разрумяниться, лопаются, как гнойники, и зияют под зелеными листьями вовсе не как аппетитная десертная плоть, а как кровавые раскуроченные раны. Зеленые ягоды бледнеют до трупного оттенка и скукоживаются — а потом, будто в ускоренной перемотке, обращаются в труху и опадают с черенка.

Менторы вновь кивают — и я понимаю, что необходимости в повторных выстрелах нет. Лазер действительно меняет сущность объекта на ее противоположность. Только вот как это нам поможет считать информацию из смартфона Арчи?

Все имена в телефонной книге окажутся написанными задом наперед, а смысл всех фото исказится до неузнаваемости? — спрашиваю я наполовину иронично, наполовину всерьез.

— У тех, кто слишком много времени уделяет практике и слишком мало — работе с теорией информации, довольно часто возникают такие нелепые предположения, — Эмма смотрит на меня с нескрываемым высокомерием. — Когда нож становится главным инструментом общения с реальностью, суть объектов расплывается. От них остается только форма, наделенная либо обделенная потенциалом жизни. Неудивительно, что ты, глядя на смартфон, видишь лишь его корпус — и тебе все равно, муляж это или нет.

Ментор умолкает и почесывает револьвер ногтем указательного пальца, как котенка под подбородком. А потом громко втягивает в себя воздух и продолжает:

— Нам необходимо убедить его, что основное свойство смартфона Арчи — это быть закрытым. Вторичен тот факт, что это устройство для мобильной связи, что он содержит в себе информацию, что он умеет подключаться к информационным сетям, что с помощью установленных приложений он может выполнять множество полезных функций… Наш револьвер должен знать, понимать и распознавать лишь одно: смартфон секретничает. Он прячет в себе информацию, которой не желает делиться с миром. Это его основное предназначение — и пуле предстоит вывернуть смартфон наизнанку, навязав ему предназначение прямо противоположное.

Эмма ставит смартфон на подставку, похожую на ту, что используются для подзарядки, и запускает ее. В воздухе над смартфоном разворачиваются строки кода — но не компьютерного, а трехмерного символьно-иероглифического. Мне непонятен этот язык: в этом переплетении я могу разглядеть петли, узлы, силуэты птиц, стрелы, мишени, математические знаки, очертания бутонов и великое множество символов, которые я даже приблизительно не могу охарактеризовать или описать. В отличие от компьютерного кода, каждый символ здесь представляет собой миниатюрное художественное произведение, отличаясь от других уникальным сочетанием своих характеристик: объемом, выпуклостью, точностью прорисовки, степенью растушевки, градиентностью, остротой углов, наличием засечек, хвостиков и кисточек… Есть символы, выполненные в манере реализма, импрессионизма, примитивизма, кубизма — а также в десятках иных творческих манер, известных и применяемых в самых разных слоях реальности.

— Так выглядит энергокод абсолютно любого объекта Вселенной, — поясняет Эмма, натягивая на пальцы тончайшие перчатки наподобие тех, в которых парикмахеры красят клиентам волосы. Только эти перчатки прилегают к коже сверхплотно, без единой складочки, и предназначены исключительно для копания в кишках бытия. — Философы веками ошибались, пытаясь искусственно разделить в одушевленных объектах тело, душу и разум, а в неодушевленных — лишь дух и материю, то есть форму и содержание. Триадная структура характерна абсолютно для всех типов объектов, и энергокод в ней является самым трудноопределимым из всех компонентов. Он являет собой промежуточный слой между духом и материей и ни в коем случае не тождественен содержанию формы. То, что мы сейчас наблюдаем в закодированном виде — это не зашифрованный контент из смартфона. Это суть смартфона, его природа и предназначение.

— Ну-ка, погоди, — перебивает ее Вильгельм. Он держит в руках кольцо наподобие тех, на которых в старину носили ключи — только вместо ключей на нем висят ридеры, как дюжина неотличимых друг от друга близнецов. — Хоть гаджет пока и мертв, я предлагаю перестраховаться и сделать копии его контента.

— Ридеры еще умеют и копии делать? — удивляюсь я. Совсем отстала от офисной и технологической жизни!

— Конечно. Они умеют выполнять функцию универсальных сканеров, — Вильгельм прикладывает первый пустой ридер к смартфону — тот в ответ загорается источающим здоровье зеленым огоньком и тихонько жужжит. — Жужжание, как ты сама прекрасно понимаешь, выполняет здесь роль психологической уловки — показывает владельцу, что устройство исправно и процесс записи идет благополучно.

— Но что же он записывает, если телефон мертв? — не могу сообразить я.

— Пустота тоже имеет некий объем и вес, — объясняет Эмма. Как ни странно, я очень хорошо понимаю, что именно она имеет в виду.

Вильгельм наполняет объемно-весовой пустотой четыре ридера: один оставляет у себя, второй убирает в ящик на складе, третий вручает Эмме, а четвертый мне. Я нажимаю на кнопку воспроизведения — но включенное устройство вхолостую подсвечивает воздух над собой, не выдавая никакого изображения.

— Ничего, так и должно было быть. Эмма, валяй! — дает добро Вильгельм, и мы оба в благоговении замираем возле того участка воздуха, в котором, как планктон в океане, повис затейливый микроскопический энергокод.

Эммины пальцы превращаются в сверхчувствительные инструменты. Они теряют заданные им от природы объем и строение и истончаются до волоскообразных щупалец. Щупальца извиваются между символов кода, передвигая их, переворачивая, уменьшая и увеличивая.

— Но почему ты работаешь с энергокодом смартфона, если убеждать тебе нужно не его, а револьвер? — мне неловко нарушать торжественную тишину, но этот вопрос слишком уж жжет меня изнутри.

— Ты предлагаешь работать с объектами в зависимости от их функций, а не свойств? — удивляется Эмма, не сбиваясь со взятого темпа работы — удивительно высокого, надо сказать. — Сосредоточься и подумай сама: кого удастся изменить с большей эффективностью — того, чье единственное предназначение сводится к проявлению агрессии, или того, кто самой своей природе должен принимать все, в него вкладывают? Кто из двоих более адаптивен?

Не могу не согласиться с ходом ее мыслей. Менторы всегда поражали меня тем, насколько виртуозно они умеют растолковывать парадоксы как лежащую на прозрачной поверхности очевидности.

Я же, со своей стороны, ощущаю, насколько растет и прибывает моя собственная адаптивность. Мне она никогда не была нужна, равно как и эмпатия или коммуникабельность — ведь моя профессиональная деятельность вплоть до момента столкновения с Арчи предполагала прямую противоположность симпатии и сочувствию. Но по мере общения с карнавалетом я начинаю ощущать, насколько меняется мое мировосприятие — и в первую очередь восприятие людей. Безо всякого на то намерения я улавливаю, угадываю и в какой-то степени даже подслушиваю скрытые мысли и поползновения окружающих. Не могу сказать, что мне это интересно или полезно — просто так получается. Я словно бы сама отчасти перевоплощаюсь в тех, с кем соприкасаюсь в реальности.

И что-то мне сдается, что во вчерашнем нашем общем визите к Фаревду крылось чересчур много дополнительных смыслов. Несомненно то, что Эмма и Вильгельм провели в его компании огромное количество времени — но почему не рассказывают об этом? Почему Кикко заявил, что начинать надо с оружейника — при том что расклад карт и игральных фигур на столе предполагал начало вовсе не с него, а с валета, который превратился в мертвого короля?

Эмма заканчивает свою ювелирную возню и отодвигается от стола, чтоб полюбоваться на результат со стороны. Для непосвященного глаза бульон из символов остался таким же загадочным и неупорядоченным, как был. Но ментор рассматривает его так же вдумчиво и влюбленно, как деревья неделями вглядываются в узор сброшенной ими по осени листвы.

— Ну давай же скорее перейдем к интересному! — Вильгельму не терпится сделать пусть всего лишь один, но выстрел.

Эмма нехотя отключает подставку для смартфона и придвигает ее на то место возле стены, где гаджет совсем недавно красовался в качестве мишени.

Вильгельм дышит загнанно и страстно — можно подумать, он с револьвером в руке всю ночь гонялся за смартфоном по лесу вокруг Расстрельной Поляны. Он целится в гаджет неоправданно долго, покачивая стволом и слегка пружиня коленями. Наконец, ослепительно-белая лазерная струя бьет прямо в монитор.

Я непроизвольно зажмуриваюсь — потому что ожидаю, что телефон разлетится по комнате мелкими брызгами. Но нет: он, с точностью наоборот, подает слабый признак жизни — сигнализирует о том, что батарейка полностью разряжена и требует подпитки.

Эмма вытаскивает из бескрайней картонной коробки клубок проводов с разными разъемами, подбирает нужный и подключает смартфон к розетке. Тот в знак благодарности выдает на экран приветственное сообщение.

Вильгельм вновь подходит к прибору со связкой ридеров и делает всем нам по копии. Затем — настраивает смартфон так, чтоб содержимое его памяти проецировалось в воздухе в вертикальной плоскости.

Ого, память у гаджета внушительная и заполнена примерно на две трети. На первый взгляд, ничего сверхъестественного: архив контактов, история звонков и переписки, фотоальбомы, коллекция видео, скачанные файлы, игры и стандартные подростковые приложения… Чтобы разрыть в этом массиве текстовой и визуальной информации нечто по-настоящему ценное, придется копаться часами — даже пользуясь всеми преимуществами сотрудничества с Той Стороной.

— Прошлой ночью мы все перенапряглись, правда? — обращается ко мне Вильгельм с несуразно фальшивой интонацией. — Сегодня устраиваем отдых — в обязательном порядке, это приказ. Совсем скоро, как только мы получим новые данные от скаутов, нам потребуется напрячься не меньше, но уже в совершенно среде. В нашей команде не будет людей с опытом работы в той обстановке, поэтому стресс будет, не побоюсь этого слова, зашкаливать. Сегодня ночью мы просто спим, расслабляемся и занимаемся своими приятно-мелочными делами. За невыполнение приказа и дефицит свежих сил на очередной миссии последуют санкции.

Я соглашаюсь. Мне действительно хочет устроить себе развлечение и побаловать себя кое-чем новеньким. Чем-то таким, чего я еще никогда не делала и не пробовала. Процессом, технология которого мне неизвестна и непонятна — но которую я могу попытаться сымитировать так же, как имитирует любое настроение Арчи. И, возможно, мне, как и ему, без ключа откроются многие любопытные двери.

Проще говоря, мне хотелось бы вернуться в подземный дворец Фаревда — но в роли не посетителя, а незаметного наблюдателя. И не в настоящем времени, а в прошлом — в том, когда Эмма и Вильгельм совершали там нечто значимое и такое, что нам до сих пор аукается.

Как я это сделаю? Не знаю. Я просто поймаю тот ветер преобразований и перемены обличий, который исходит от карнавалетов, и попробую вообразить себя на месте человека, который умеет играть в дай-го-хосси. Моя уверенность в том, что все получится прекрасно, тверже алмаза.

А чем, интересно, собирается заняться Арчи? И менторы? В то, что хоть кто-то из них планирует с полной серьезностью отдыхать и валять дурака, я не верю совершенно. Почему бы мне одновременно с экскурсией в прошлое не поиграть в шпиона?

Вечером я беру ридер и настраиваю его на режим записи информации. Потом мысленно настраиваю саму себя на Арчи — не только на его внешний облик, но и на его эмоции, впечатления и суждения. Всматриваюсь напряженным мысленным взглядом в его тревожные глаза цвета речной воды. Позволяю такой же, как у него, неглубокой разлапистой морщинке-молнии проползти у меня по лбу.

Потом — втыкаю ридер в плетеную ловушку снов над изголовьем своей кровати, а сама натягиваю одеяло до самых ушей и готовлюсь смотреть, как эпизод остросюжетного сериала, прошлое двух моих наставников.