Глава 6

Мы тащились день за днем, избегая стычек, но, когда избежать не удавалось, забрасывали ветками трупы и ехали дальше. Иногда священнику удавалось настоять, чтобы хоронили «по-христиански». То есть в земле рыли могилу, священник читал что-то из своей книги, мы все бросали по горсти земли в яму на трупы, как будто прощались с родственниками.

Меня однажды сильно поцарапало, но, оказывается, принцесса умеет врачевать… весьма и весьма, как сказали бы у нас, нетрадиционными способами. Приложила к ране ладони, пошептала что-то совсем не церковное, кровь отхлынула от ее лица, а голос потерял звонкость, но, когда убрала пальцы, на месте косого пореза остался багровый шрам.

Бернард на всякий случай сказал мне строго, чтобы я ничего такого не думал, священник тоже умеет точно так же, а это значит, что у принцессы это умение с учением церкви ничуть не расходится.

В начале второй недели на горизонте выступила горная цепь. Разрасталась очень медленно, но все же пошла вширь, на вершинах днем наблюдался блеск, будто нас рассматривали в бинокли. «Снежные шапки, – сказал я себе. – Всего лишь снежные шапки».

А мы пока что двигались по редкой красоты долине. Деревья гнутся под тяжестью плодов, в ручьях и озерах тесно от рыбы, а дорогу то и дело пересекают стада оленей, свиней, коз. В кустарниках гнездятся оравы птиц, толстые гуси безбоязненно переходят дорогу прямо перед конскими копытами.

Я в восторге смотрел по сторонам, в зоопарке такое не усмотришь, но Бернард хмурился, брови постоянно сдвинуты. Я видел, как он нюхает воздух, вскоре и сам уловил запах гари. Ланзерот, конечно же, впереди, на вершине пологого холма придержал коня, выбирая дорогу, махнул рукой.

За лесом столбы дыма. У меня стиснулось сердце, будто я временами переставал быть человеком третьего тысячелетия, который в городских новостях видит репортажи с места событий, где разбиваются машины, из груд металла выволакивают окровавленные тела, из горящих домов выпрыгивают люди и на глазах зевак разбиваются об асфальт…

Миновали лес, взгляду открылось зеленое поле. Пшеница еще не созрела, пожар коснулся только с краю, но на месте домов либо чернеют головешки, либо развалины очагов. Я робко предложил проехать прямо через деревню, вдруг да поможем чем-то погорельцам, хоть мы и не МЧС, на что Бернард посмотрел хмуро, спросил:

– Ты что, совсем дурак?

– Н-не знаю, – ответил я растерянно.

Но даже с дороги, что вела мимо деревни, я увидел такое, что сердце сжало, а горло перехватило. Между домами, а то и прямо в черной золе развалин – трупы, трупы, трупы. Почти со всех сорвана одежда, видать разбойники такие же бедные, или же уцелевшие крестьяне собирали все, что могли.

Я не мог видеть даже на расстоянии обнаженные тела, отворачивался. В кино, играх и даже в городской хронике все выглядит красивее или незначительнее. Из повозки высунулся священник, прокричал:

– Мы поступаем не по-христиански!

– Господь нас простит, – ответил Ланзерот благочестиво и осенил себя крестным знамением.

– Мы должны остановиться! – крикнул священник. – И похоронить!

Повозку немилосердно трясло, он ухватился обеими руками за края и даже уперся лбом, чтобы не вывалиться. Лицо было обозленное и жалкое.

– У нас есть другой долг, – отрезал Ланзерот.

Остальные промолчали, только Бернард буркнул:

– Они уже мертвы. Там лишь бренная плоть. Души либо в аду, либо в чистилище. Вон даже Дик согласен… Дик, ты что молчишь? Или ты язычник?

Я сказал торопливо, понимая, какое для них это имеет значение.

– Нет! Какой из меня язычник…

– Да сейчас уже трудно понять, – ответил Бернард непонятно, – кто есть кто на этом свете.

На привалах я первым бросался собирать хворост, а потом мы все ели жаренное на углях мясо. Только священник, как я заметил, никогда не подходил к костру, не сидел, завороженно глядя в огонь, не подбрасывал хворост, не тыкал прутиком в багровые угли, заставляя искры с веселым треском устремляться к небу. Перед сном он обычно сидел у повозки и, упершись спиной в тележное колесо, читал толстую потрепанную книгу, пока не наступала ночная тьма.

Я, помня, что человек с улыбкой нравится всем, часто улыбался, делал лицо открытым и бесхитростным, даже угрюмый Бернард в конце концов подобрел и удостаивал меня коротких бесед, но священник при очередном контакте на привале уперся в меня твердым и острым, как наконечник рыцарского копья, взглядом.

– Изыди!.. Их ты обманул, но меня не обманешь! Твоя душа подобна колодцу, наполненному гадами!

Я передернулся, спросил жалко:

– Так уж и гадами…Что там, тьма?

Он отодвинулся брезгливо, забормотал молитву, осенил меня крестом, а когда заговорил, я уже видел, что он ни за что не переступит черту, разделяющую нас.

– Бездна тьмущей тьмы… Провалы ада, леденящее поле отчаяния… и клубки змей, отвратительных гадов, всевозможной скверны и мерзости!..

Я пробормотал:

– Святой отец, это чересчур образно…

Но он так махал руками и непрестанно молился, что я повесил голову и вернулся к костру. Совсем недавно считали, а здесь и сейчас явно считают, что к спящим в поле в рот может заползти ящерица или мышь, в желудке вывести потомство. Или даже заберется змея и выведет змеенышей. Думаю, кто-то придумал специально для храпунов, спящих с открытыми ртами, а потом привилось и выросло в стойкое поверье. Но в этом случае священник говорит о душе. О Фрейде старик не знает, тем более – про атомарную структуру всего сущего, в том числе и души, если это понятие в самом деле имеет под собой некую почву.

«Символисты», – мелькнуло в голове. В Средние века мыслили и даже видели символами. Я сам встречал в школьном музее серьезные карты для моряков, где ветры изображены в виде толстых морд с надутыми щеками, север и юг, – свирепого вида дядями, только северный – с сосульками на бороде и усах, а южный – смуглый и кудрявый с золотой серьгой в ухе… Мою душу отшельник углядел в виде колодца, но вообще-то как в воду смотрит: я в самом деле чувствую там бездны мрака, отчаяния, там ледяные просторы космоса, что вне меня и внутри меня, там грызущие меня изнутри ядовитые гады, а также пауки, скорпионы и прочие жуки-дровосеки, которых отшельник не углядел из-за слабости зрения, ибо этот мир не знает даже очков, не говоря уж про контактные линзы или коррекцию по Федорову.


Я спал как убитый, но среди ночи раздался скрежещущий звук. Я проснулся, весь дрожа, сердце колотилось часто-часто. Несмотря на холодную ночь, пот выступил на лбу.

Перед костром, освещенная красным пламенем, стояла долговязая фигура. Обе руки вскинуты к темному небу, в одной зажато нечто сверкающее. Я суетливо протер глаза.

Скрежещущий звук раздался громче, я вслушался, это всего лишь был вопль нашего священника:

– Вставайте!.. Вставайте все!.. Я чувствую… приближается беда!

«Мать, мать, мать», – выговорил я злобно в духе поручика Ржевского, только с большим чувством. Новость, видите ли, – беда! Да мы завязли в этой беде, как в средствах СМИ. Тоже мне пророк…

Но из темноты появлялись и тут же пропадали люди с таким же холодным блеском в глазах, на руках и на теле. Но только они обвешаны совсем не крестами.

И вот я уже снова в седле, всматриваюсь, вслушиваюсь. Бернард обронил, что эти земли отвоевали у нечисти всего лет сто назад. Я почти видел, как это происходило. Семья отважных переселенцев двигалась при свете солнца, на ночь отгораживаясь заклятиями и святыми молитвами, отыскивала хорошую землю, спешно строила укрепления, засеки, рвы…

Одной семье с такой работой не управиться, потому двигались обычно группами, вместе строили защиту от нечисти, а уж потом рубили дома, распахивали земли под пашни, переносили свои укрепления дальше, чтобы обезопасить пастбища, луга. В эти времена приходилось отбиваться от мелких бесов, от слабой погани и нежити, а когда забредал какой странствующий гоблин, он не мог устоять против дюжины решительных мужиков, которые, кроме вил и кос, умели прекрасно управляться с боевыми топорами и мечами. А тем временем пашни давали прекрасное зерно, коровы приносили по два теленка, а поселенцы то один, то другой находили клады. Кое-кто сразу же установил торговые отношения с местным народцем гномов или горных рудокопов, быстро обрастал золотишком, щеголял с драгоценными камнями на лопате, а эти камни могли б украсить королевскую сокровищницу.

Слухи о найденных богатствах доходили до старых мест, и вот уже новые поселенцы двигаются на богатые земли. Деревня разрастается в село, а то и в город. И вот такая добыча привлекает нечисть покрупнее и помощнее. Появляются огры, баньши, а то и драконы. Город вынужден искать новые средства защиты, да и самому нужен простор, простор…

Я смотрел на остатки земляных валов, на полузасыпанные ветром исполинские рвы. Там на глубине в два-три роста явно захоронены остриями кверху обломки кос. Раньше они в самом деле блестели при лунном свете, и горе тому великану, что пробовал подойти к городской стене… А вот там что-то блестит, словно на камне пробовала расцвести белая ромашка… Явно арбалетная стрела с серебряным наконечником ударила с такой силой, что мягкий металл расплескало, словно птичье яйцо. Чуть дальше каменный остов часовни, кто же поставит на отшибе, еще дальше – следы от сгнившей сторожевой будки…

То и дело под копытами хрустят кости. Я присмотрелся, по большей части – человеческие. Целых мало, на многих следы топоров, мечей, молотов. Я горько усмехнулся, покосился на Бернарда, но смолчал. Нечисть, как я слышал, орудует зубами да когтями. Иногда еще колдовать умеет, морок напускать, ядом да всякими чарами пользуется, но когда я вижу следы от рыцарского меча, то не надо мне про нечисть с окровавленными клыками. Знаем мы эту нечисть.

Несмотря на то, что все на конях, двигались мы со скоростью пешеходов. Очень неторопливых пешеходов. Раньше мне казалось, что если уж конь, то обязательно в галоп, ветер навстречу, раздирает рот и выдирает волосы, грохот копыт и летящий горизонт навстречу…

Ехали шагом из-за повозки. Волы вскачь не обучены, да и сами кони, как вскоре я вспомнил, намного слабее человека даже в беге. Человек и быстрее коня, и намного выносливее, как показали первые Олимпийские игры, когда бегунов послали сопровождать всадников на отборных конях, но те вскоре захрапели и отстали от бегунов.

Я сперва опасливо вертел головой, на таких черепах, как мы, только зайцы не станут охотиться, нас перехватить – раз плюнуть, потом вспомнил, что противники тоже не на «шестисотых» «мерсах», в этом мире у всех у нас одинаковые мечи и одинаково скоростные кони, так что шансы равны, если не считать, что противника просто побольше…

Я еще не знал, насколько жестоко я ошибаюсь.


Повозка тащилась медленно, оставляя глубокие следы. Я уже овладел иноходью, рысью, даже при полном галопе умел управлять конем одними коленями, учился бросать в воздух топор и ловить за рукоять. Ланзерот смотрел равнодушно, Бернард бросал одобрительные замечания типа: «Бросай выше!», «Скачи быстрее!», – еще чуть-чуть и услышу что-то вроде: бери больше – бросай дальше, а пока летит – отдыхай вволю, – но больше всего мне хотелось, понятно, чтобы мою удаль заметила принцесса.

Дорога вышла из леса и долго тянулась вдоль опушки. С другой стороны вместо зеленого поля на этот раз тянулись виноградники. Домиков я не углядел, везде только ровные зеленые холмики виноградных лоз, где из-за листьев то и дело выглядывают крупные гроздья сочных виноградин.

Ехали почти до вечера, и все время тянулись эти ряды виноградных лоз, но нигде сборщиков винограда, телег с наполненными корзинами, нет винодавилен, винокурен, сараев с огромными сорокаведерными бочками…

Потом увидели, как из-за ближнего леса поднимается черный дым. Совсем недавно никакого дыма, значит – загорелось недавно. Ланзерот повернул коня, Бернард выхватил топор, прокричал:

– Асмер, Рудольф! От повозки – ни шагу!

Я толкнул коня пятками в бока, ибо шпоры в этих мирах, я слышал, полагаются только рыцарям, в ушах засвистел ветер, но сам я держался за спинами блещущих железом Ланзерота и Бернарда. Зверь подо мной чересчур боевой, я же в драку не рвусь, в моем мире уже привыкли искать компромиссы, консенсусы, а то и научились расслабляться для получения удовольствия поневоле.

Деревья ушли в сторону. На той стороне рощи горели повозки переселенцев, трупы по всей дороге, к ближайшим деревьям ползет человек. За ним кровь и… я позеленел, увидев длинные кишки из вспоротого живота.

Ланзерот и Бернард помчались было в сторону пыльного облачка. Туда явно уходят насильники, затем начали притормаживать коней, а я сразу увидел чудовищную тварь, какую и в ночном кошмаре не увидишь, – сидит по ту сторону одной из телег, наполовину скрытая стеной дыма, и жадно пожирает человеческое тело.

Я человек консенсусов, а завидя впереди драку или даже пьяную компанию, благоразумно обойду стороной. Но сейчас я заорал, повернул коня и ринулся через стену дыма. Конь взвился в воздух, долгое мгновение мы летели через удушливую гарь, затем яркий свет, жуткая крылатая тварь… Она мгновенно вскинула голову и оскалила зубы. От мерзкого писка по коже пробежали пупырышки.

Я хотел прыгнуть, но просто свалился с коня, одной рукой ухватил за горло, не давая страшным зубам впиться в лицо, другой обхватил за основание кожистого крыла и рванул на себя. Тварь бешено извивалась, я чувствовал, что не удержу, выпустил шею, обеими руками перехватил за спину и сдавил изо всех сил. Треснуло, затрещало. Сильная боль в плече, но крылатый зверь трепыхаться перестал. Сверху прогремел разъяренный голос Бернарда:

– Ты что делаешь, дурак?

Крылатый зверь остался, я поднялся, отступил. Тварь вся в коричневой шерсти, голова с собачью, с вытянутым, как у павиана, рылом. Из раскрытой пасти хлещет кровь, зубы блестят, как алмазы. На прижатых к брюху лапах когти в красном. Я наконец пощупал живот, рубашка в лохмотьях, на пальцах осталась кровь.

Подъехал Ланзерот.

– Он сделал, – сказал он Бернарду отстраненно, – что мог. Разве ты учил драться?

Взгляд Бернарда был полон осуждения.

– Но… голыми руками! Он что, пьяный мужик?

Ланзерот заметил:

– Ну, пьяный мужик и курицу не задавит.

Дорога повела его по опушке леса, в одном месте Ланзерот взглянул на помятый куст, натянул поводья. Его взгляд метнулся поверх веток, я услышал властный голос рыцаря:

– Выходите! Мы не враги.

Ветки раздвинулись, вышла женщина с двумя детьми. Мальчик смотрел на всадника исподлобья и с ненавистью, а девочка заревела и пыталась спрятаться матери под подол. От леса простучали копыта. Рыжий конь принцессы несся, как яркая сказочная птица. Женщина инстинктивно попыталась закрыть детей, но принцесса в одно мгновение спрыгнула, порывисто обняла женщину, присела на корточки перед детьми.

Бернард проехал вдоль догорающих повозок. Массивные плечи опустились под незримой тяжестью. Голос старого воина был хриплым от горечи:

– Сволочи… Они не только всех убили, но еще и глумились. Над женщинами так вовсе…

Он развернул коня, глаза полыхали яростью. Принцесса подняла голову, в глазах был немой вопрос.

Бернард покачал головой.

– Детей туда не стоит. Даже если… если они и так все видели. Да и вам, ваша светлость, не стоит.

Я едва не разорвался от сочувствия, ибо прекрасные глаза принцессы наполнились слезами.

– Бедные дети, – прошептала она.

Девочка прижалась к ней доверчиво, принцесса обняла ее, другой рукой привлекла к себе мальчишку. Женщина всхлипнула.

– Откуда берется эта нечисть, ваша светлость? Отродясь такого не было!

Я оглянулся на тварь, волосы зашевелились и поднялись. Нахлынул запоздалый страх. Руки тряслись, я все вытирал ладони об одежду. Это не мои войны… Я не человек драк и скандалов. Просто… я уживчивый человек. Я пью с людьми, с которыми не люблю пить, пью то, что мне отвратительно, веду себя так, как принято, говорю то, что надо говорить… Но, похоже, это относится не только к московским тусовкам. Здесь я того, гм, «как все»…

Из-за поворота показалась наша повозка. Рудольф хлестнул коня и поскакал вперед, а Асмер настегивал волов. Ланзерот проехал вдоль горящих повозок. Бернард оглядел меня с головы до ног, буркнул:

– Асмер, посмотри, что у него с пузом. И в плечо гарпия его успела, успела…

Асмер, не слезая с коня, хозяйски повернул меня, оглядел, хлопнул по здоровому плечу.

– Царапины… А как она издохла?

– А вот этот… этот ее просто задушил в объятиях.

– От нежности? – переспросил Асмер. – У тебя крепкие руки, парень…

Они переглянулись с Бернардом. Подкатила повозка, Асмер сочувствующе развел руками:

– Новые рубахи не везем. Придется заштопать эту.

Бернард окинул меня хмурым взглядом.

– Так рубах не напасемся. Надо его прикрыть кожаным доспехом. Или хотя бы латами.


На привале Асмер вытащил и разложил по траве нечто, похожее на украшенную металлическими бляшками конскую упряжь. Я не сразу узнал рубашку с короткими рукавами из толстой кожи.

– Против меча или топора не выстоит, – объяснил Бернард как придурку, – но скользящий удар или вон как сейчас тебе пузо когтями… это минует!

– Надевай, – подбодрил Рудольф.

Остальные молча наблюдали, как я неуклюже влез в эту сбрую, где добавочные ремни на поясе, двойные полоски кожи на плечах и спине, мелкие железные пластинки на груди. Наконец я одернул на себе эти кожаные латы или доспехи, повернулся перед Бернардом.

– Все правильно?

Он покачал головой. В глазах было удивление.

– Ну парень… Взглянуть бы на твоих родителей! Это же доспехи самого Гарлака!..

Я не знал никакого Гарлака, но Рудольф пояснил:

– Гарлак был здоровенным дядей. А его доспехи на тебе, как собственная кожа. Даже того… я бы еще добавил пару пальцев на плечи.

После обеда в пути я догнал Бернарда. Каменное лицо гиганта было совсем мрачным.

– Отродясь такого не было, – проворчал он. Я сперва не понял, к чему это, потом вспомнил причитания уцелевшей женщины. – Короток человечий век, короток… А память еще короче. Было… Еще как было!

Я спросил осторожно:

– Даже на этих землях?

Бернард хмыкнул:

– А то как же!.. Но те, кто пришел первым, были сильны и отважны, а помыслами чисты. С легкостью побивали мразь, теснили нечисть и не успокоились, пока последняя не была посечена мечами и сожжена на чистом огне. С той поры здесь жили мирно и счастливо. Но, как видишь, люди обленились, начали забывать высокие истины, а слово Божье превратилось в пустой звук. Ты заметил, в каком виде у них церковь?

Я вспомнил серое обветшалое здание, мимо которого проехали, как будто это был заброшенный сарай. Крест на крыше обломан и почернел, будто в него ударила молния.

– А что церковь?

Бернард кивнул угрюмо.

– Вот и ты тоже… Ладно, Дик, оставляем тебя в следующей деревне. А то дальше за перевалом уже опасные земли. Совсем недавно там было так же мирно… но теперь всякие твари, которых раньше не было.

– А я при чем? – не понял я.

– А гибнут в первую очередь те, – пояснил Бернард почти зловеще, – кому наплевать на святую церковь! Кто не посещает обедни, кто забывает креститься, кто не знает молитв, кто смеется над святыми таинствами. А если и не гибнет…

Он внезапно умолк, перекрестился. Я некоторое время ехал молча, холодок страха шевелил волосы. Спросил осторожно:

– А что с теми?

– Лучше бы они погибли, – ответил Бернард коротко.

– А что с ними происходит? – допытывался я.

Бернард покачал головой.

– Не хочу об этом говорить. Понял?

– Понял, – ответил я покорно и начал придерживать коня. – Прости, что потревожил.

За спиной послышался конский топот. Асмер догнал, поинтересовался:

– А правда, что ты гарпию задавил голыми руками?

– А что было делать? – спросил я. – Меча не было, топора – тоже.

– Гм… не знаю, помог бы топор.

Я насторожился.

– А почему нет?

– Да знаешь ли… – Голос Асмера стал нерешительным. Он оглядел меня с головы до ног, заколебался, махнул рукой. – Словом, легче троих закованных в железо рыцарей сразить, чем одну такую крылатую гадость.

– Почему?

– Не знаю, но когда нападают, то руки и ноги делаются ватными. И в голове такой грохот, как будто камнедробилка заработала… Еле-еле поднимаешь щит, топор…

Я пожал плечами, камнедробилкой не удивить того, кто слушает хэви-метал.

– Не знаю. Я ничего такого не слышал. А эта тварь… она ж не больше бродячей собаки! Я знал людей, что даже кошек боятся, крыс, мышек, пауков… хотя легко могут растоптать, расплющить…

Асмер помолчал, сказал задумчиво:

– Может быть, ты гораздо больше прав, чем догадываешься.

Загрузка...