Ричард Длинные Руки

Глава 2

Целую вечность мир был кроваво-красным. Затем в середине проступило почти оранжевое пятно, наметились туманные багровые волокна, протянулись от края мира и до края. Я попробовал шевельнуть головой, и мир снова стал красным, почти багровым. Я наконец сообразил, что сейчас яркий день, солнце просвечивает мои веки, как масляную бумагу китайского фонарика.

Чтобы открыть глаза, я сделал усилие, будто поднимал ворота «ракушки». Солнце с готовностью обожгло щеку и ухо.

Бескрайнее поле со скошенной травой… или пшеницей, кто ее знает, какая она с виду. Высокие копны или скирды, похожие на сверкающие кучи золотого песка, на самом дальнем краю поля, почти у темнеющего леса, два человека с косами в руках, несмотря на жару, мерно размахивают своими кривыми железками. Остальные, как и я, лежат в тени, дремлют, пережидают зной. В двух шагах от меня крепкий, хотя и мелковатый молодой парняга. Открытое доброе лицо, волосы русые, крупные черты лица. Рубашка распахнута на груди, парень в тени, однако ноги уже на солнцепеке, тень уходит, скоро припечет так, что парень задымится, если не проснется и не убежит раньше.

Я скосил глаза в другую сторону. Такое же поле, мы почти в середине мироздания. Домики за изгородью, важные гуси идут на водопой или с водопоя, доносится приглушенный гогот. Далекий рев скота. Щелкнуло, забавляется пастух.

Когда-то нас посылали с первого курса в колхоз на уборку урожая, но новинка не прижилась, слишком попахивала старыми временами, и потому мы две недели пили парное молоко, забавлялись с молодыми доярками, дрались с деревенскими парнями, а потом уехали, познавшие жизнь в деревне.

Я лежал неподвижно, а в голове вертелись мысли, как я сюда попал и что со мной. Похоже, своими мыслями… только не вспоминать, не вспоминать!.. уже и так холодок пошел… довел себя до временного помешательства. Наверное, лечили трудотерапией на природе, но сейчас наконец-то пришел в себя. Что со мной было – лучше не вспоминать и фото не спрашивать. Возможно, сидел в смирительной рубашке, вопил, истошно перекосив рожу, губы в пене, гадил под себя и бросался головой на стены.

Мысли неторопливые, но без усилий и задержек. Все-таки я продукт своего времени, когда уже ничему не удивляются, всему готовы дать объяснение, все принять, все признать, со всем согласиться. Найти консенсус, как говорят. И вот сейчас я готов со всем согласиться, подписать необходимые бумаги, получить обратно свою одежду и деньги на электричку до Москвы.

Солнечная половина мира наползла на парня выше, разделив на две равные половины: нижняя, вопреки Фрейду, на жарком солнце, а верхняя – напротив, в тени. Он замычал, не открывая глаз, зачмокал, загреб что-то невидимое и потащил его или ее в район развилки весьма характерным жестом, что понятно, мне тоже на солнцепеке обычно снятся бабы.

Он открыл глаза, удивительно чистые, светло-голубые, сощурился. Толстые губы раздвинулись в улыбке.

– Эй, а ты откуда взялся?

Я промолчал, отвечать что-то рискованно, обязательно попадешь не в струю, вместо ответа я потянулся, зевнул, изображая такого же сонного увальня, что еще не пришел в себя.

В глазах парня росло удивление. Он окинул меня с головы до ног взглядом, сказал протяжно:

– Из дальних краев бредешь… У нас сроду не видели такой одежки!

Я невольно скосил глаза на свою одежду. Привычные мои джинсы люберецкой фабрики с лейблом, «сделано там-то за океаном», простенькая безрукавка… Ступни торчат босые, я ж сбросил тапочки, когда пошел чистить перед сном зубы. Впрочем, что мне сейчас шлепанцы…

Молчать дальше стало как-то даже опасно. Я сказал так же протяжно:

– Да… Из дальних.

– Меня зовут Хоган, – сказал парень. – Надо успеть заскирдовать, а то ведунья обещает через два дня ливни на всю неделю. Хоть церковь их всех… на костре, но, сам знаешь, насчет погоды обычно угадывают…

Он засмеялся заговорщицки, я улыбнулся, мол, все мы тайком что-то да нарушаем. Надо было как-то назваться, раз уж тут в ходу ники, я сказал:

– Меня зовут Дик. И в чате, и на форумах.

Парень крепко сбит, мускулистый, похожий на боксера-мухача. Рубашка из грубого полотна, такое раньше шло на мешковину, брюки и того проще, а подпоясан веревкой. Короткой веревкой. На такой повеситься не удастся, а удавить себя, держа за концы, никто не сумеет.

– Привет, Дик, – сказал он просто. – Если тебе надо где-то переночевать, то у нас просторный дом. Только помоги мне с этим стогом, а то Велган, братишка, потихоньку смылся, пока я спал… По бабам научился, молокосос!

Он поднялся, я еще лежал, но уже видел, что этот Хоган почти на целую голову ниже меня, крепкий, хотя и мелковатый в кости парень, кровь с молоком, бойкий и белозубый. Психов я представлял совсем другими. Это я куда больше похож со своей интеллигентной внешностью…

Он подхватил вилы, сноровисто полез на вершину стога. Другие такие же вилы лежат в двух шагах от стога, явно остались от молокососа Велгана, знатока по бабам. Еще оглобля, рассохшееся тележное колесо, дорожный мешок… Странное колесо. Без спиц, сплошной круг с дыркой посредине… Дальше – свезенные поближе к стогу мелкие копенки, это из них складывают огромные скирды.

– Подавай, Дик! – крикнул парень, который Хоган, весело с вершины. – Надо управиться до вечера…

Я замедленно взял вилы. Солнце жжет плечи, на голову сыплются клочья травы из-под сапог краснощекого парня. Я неумело поддел остриями вил копенку, она тут же рассыпалась. Хоган захохотал, но беззлобно, ведь я еще не отошел от сладкой дремы, все из рук валится.

Мимо меня пролетела, хищно распластав рукава, пропотевшая на спине рубашка. Ага, Хоган подставил солнцу белые как молоко плечи. Наверное, он все еще лечится. Я наконец зачерпнул порцию травы на вилы, с усилием зашвырнул наверх. Тупые концы вил достали Хогана в сапог, но сверху вопль почему-то не прозвучал. Я отступил на шаг и задрал голову. Хоган с вершины стога завороженно смотрел вдаль.

– Дик, – проговорил он с великим изумлением, – Дик… там погоня?

От дороги в нашу сторону несется, как огромная птица над землей, сверкающий всадник на белом коне. На той стороне поля темным клином лес, если беглец успеет, там не найти, но беглец не успеет: его догоняют пятеро мужчин на крупных темных конях. В их руках я рассмотрел с похолодевшим сердцем узкие полоски железа.

Беглец на миг приподнял голову. Ветер злорадно сорвал с него головной платок. Ослепленный, я увидел блеснувший солнечный свет. Длинные золотые волосы заструились по ветру. И у меня похолодело сердце: по синему чистому небу несется, догоняя всадницу, еще и огромная страшная птица! Нет, у этого крылатого зверя кожистые крылья, как у огромной летучей мыши, и мохнатая голова с жутко распахнутой пастью. Крылатый зверь выдвинул прижатые к брюху лапы, разжал когти.

Легкий конь всадницы промчался от стога в трех шагах. На меня пахнуло конским потом, по ноге ударил комок сухой земли, выброшенный копытом. Я судорожно оглянулся. В красочных снах летаю или дерусь с чудовищами, иногда догадываюсь, что все снится, но, когда я наяву, никогда не придет в голову, что это сон. Во сне не бывает такой резкости в деталях, такой четкости, а здесь даже вот на рукаве кипит, опадая, клочок пены с морды промчавшегося коня…

Крылатый зверь быстро снижался. Я отчетливо видел торчащие волоски вокруг оскаленной пасти, неровные острые зубы, родимое пятно на левой ноздре, а под ним, чуть отстав, несутся со скоростью курьерского поезда тяжелые кони погони. Громадный жеребец переднего всадника свирепо раздувает ноздри, словно и не конь вовсе, а дракон, глаза, как горящие уголья, а всадник люто скалит зубы, похожие на зубы летящего над их головами зверя.

Сердце мое билось так, что едва не выламывало ребра. Вот я здесь, полусумасшедший, попавший в этот мир, перепуганный и почему-то оскорбленный, и мне надо… Над головой промелькнула черная тень, обдало зловонием, уши резанул жуткий визг. Руки тряхнуло, вилы вырвало из пальцев и унесло.

Я быстро подхватил с земли оглоблю. На солнце блеснуло железо чужого меча. Руки тряхнуло снова, в правом плече едва не вылетел сустав. Конь с опустевшим седлом пронесся, задев меня потным боком.

Всадник ударился о землю, перекувыркнулся трижды и остался в стерне на спине, раскинув руки. Пока я решал, что мне надо, землю затрясло от грохота конских копыт. В руках всадников страшные боевые топоры на длинных прямых рукоятях, холод смерти охватил все тело, будто голым бросили в прорубь.

Я пригнулся, над головой просвистело железо. Второго всадника выбросило из седла, третий получил страшный удар в голову, а четвертый успел подать коня в сторону, а конец оглобли пришелся по конскому боку. Я услышал жалобный крик, конь рухнул вместе со всадником.

Пятый, не удержав коня, влетел в месиво бьющихся в воздухе конских копыт, выползающих людей, рухнул, придавив тяжелой тушей. Я отпрыгнул, теперь оглобля вращалась, как крылья мельницы при хорошем ветре. Один поднялся с топором в руках, страшный удар оглоблей по шлему бросил его на землю замертво.

Сзади послышался конский топот. Один всадник, что избегал оглобли, с поднятым топором надвигался на меня, готовясь к удару. Я перехватил оглоблю посредине, попятился. Всадник надвигался, смотрел угрюмо, исподлобья, топор перебрасывал из руки в руку.

Всадник, которого я сбил первым, очнулся, сумел приподняться на дрожащих руках, прохрипел:

– Харлан!.. Харлан, дурак… Догоняй принцессу…

Всадник на коне коротко оглянулся. Девушка на белом коне домчалась почти до самого леса, остановилась на опушке, развернула коня и смотрела на схватку.

– Не-е, – донесся из-под шлема такой густой бас, что у меня душа ушла в пятки. – Не… уже не догнать…

– Дур-рак, – сказал первый. Он поднялся, пошатнулся, с трудом подобрал с земли свой меч. – Убейте этого деревенщину и… Все равно ее надо догнать и убить.

Я завертел над головой оглоблю, бросился вперед, но, когда там подались, оглобля все же достала одного в плечо. Тот охнул и осел на землю.

Но остальные уже поднялись, четверо сильных мужчин, все в железных доспехах. В руках боевые топоры, а их предводитель вообще с длинным острым мечом, при виде которого охватило ознобом страха.

Я начал вертеть оглоблю над головой. Оглобля втрое длиннее руки с топором, к тому же эти все в тяжелых доспехах. Будь кто проворнее, успел бы пригнуться и быстро проскочить снизу, пока оглобля делает широкий круг, но в доспехах не до проворства…

С земли поднялся пятый. С топором в руках он пошел прямо. В круглых от бешенства глазах я видел свою смерть.

Рыцарь тоже видел, сказал резко:

– Как только ударит, бросайтесь все!

Я завращал оглоблей быстрее, готовился сразу же после удара быстро подтянуть и перехватить двумя руками посредине, чтобы отбиваться обеими концами.

Издали донесся красивый серебристый звук. Ничего более прекрасного я не слышал за всю жизнь, хотя у меня долби, а драйверы скачиваю самые новейшие по Интернету. Я невольно скосил глаза и едва не проворонил бросившегося всадника. Отпрыгнул, ударил, по рукам пробежала дрожь. Никогда не бил с такой силой, и никогда оглобля еще не попадала по таком железному столбу.

Всадник рухнул вместе с конем. Теперь я видел залитую солнцем всадницу на белом коне. Она красиво держала, запрокинув голову, изогнутый серебристый рог, и прекрасная щемящая мелодия терзала сердце и наполняла грудь сладкой болью.

– Все на него!

Дрогнув, я все же поймал концом оглобли самого ближнего, быстро перехватил обеими руками посреди, двумя концами отбиваться легче. Еще двое попятились, железо загремело под ударами, я чувствовал себя древним молотобойцем. Но в руках внезапно стало легко. Увидел торжествующие глаза совсем близко. Отшвырнув обрубок оглобли, я упал, как падают в кино крутые парни, перекатился в сторону, поймал руку с топором и выдрал из сцепившихся на рукояти пальцев топор.

И лишь когда вскочил на ноги, понял, что вот теперь, с топором в руке, совершенно беспомощен. И топор в руке какой-то не такой, не плотницкий, никогда не держал в руках подобное чудовище. Да и плотницкий, вернее – туристический держал только однажды в турпоходе.

Стук копыт прогремел, как будто несся табун. Словно из другого мира налетели всадники в железных доспехах. Их будто несло ураганом, но это был ураган из горячего металла. Я слышал тяжелые удары, крики. Всех четверых сбили с коней, отняли топоры и, как скот, согнали в кучу.

Я едва дышал, пот заливал глаза, а дыхание вырывалось из груди с жестяным скрипом. Почти ничего не видя, опустил топор и вытер рукавом лицо.

Притащили пятого, швырнули в кучу к пленному рыцарю. Тот сидел на земле, по лицу текла кровь. Одна рука бессильно висела, другой пытался вытереть кровь с глаз, но пальцы тряслись. Остальные сидели молча. Их лица были угрюмыми и обреченными.

С неожиданно явившимся спасением была девушка, которую рыцарь назвал принцессой. Это с нею четверо воинов, но я видел только ее, прекрасную, как фея из волшебной сказки, какие любят рассказывать по вечерам детям словоохотливые матери.

Трепет пробежал по всему телу. Девушка выглядит необыкновенной с ее бледным решительным лицом, огромнейшими голубыми глазами, в которых сейчас сверкает лед. В то же время у нее нежная белая кожа, пухлые губы, длинные пушистые ресницы… все как у просто красивой девушки, которая с визгом прячется за мужские спины.

Пышные золотые волосы падают бурными потоками на плечи, струятся по спине и груди.

В сторонке раздался жуткий скрежещущий визг. Двое прибывших воинов добивали за стогом крылатую тварь. Она все пыталась взлететь, но древко всаженных по рукоять вил стучало по ногам, чудовище падало и тыкалось страшной мордой в землю.

Один сказал густым бухающим голосом, будто рядом ударили в самый огромный барабан:

– Это же гарпия!.. Асмер, ты такие здесь видел?

Второй, которого воин назвал Асмером, вытер лезвие топора о мохнатую спину зверя, ответил чистым музыкальным голосом:

– Добрались уже и сюда…

– Думаешь, нечистый уже здесь?

– Нет, – ответил Асмер звонко. – Но его посланцы, как видишь, проникают в эти благополучные земли. Осторожно, Рудольф!

Гарпия, иссеченная на куски, все же ухитрилась вцепиться в сапог этого Рудольфа длинными желтыми зубами и так издохла. Рудольф, низкорослый, но невероятно широкий мужик весь в огненно-красной бороде настолько, что я видел только глаза, да и те поблескивают, как у ризеншнауцера, через рыжие лохмы бровей, с проклятиями бил рукоятью топора в оскаленную морду, пытался расцепить застывшие в смертном окоченении челюсти.

Асмер мелодично похохатывал. Невысокий, тонкий, он показался мне жидкой молнией, даже неким компьютерным спецэффектом, что может моментально менять форму, двигаться с любой скоростью, у которого по определению не может быть застывшего узаконенного облика.

Смуглый, зеленоглазый, он посмотрел на меня хитро, подмигнул.

– Да отцепись же, тварь! – заорал рассвирепевший Рудольф.

Я присел, ухватился обеими руками за челюсти. Ощущение знакомое, я сотни раз так расцеплял пасть отцовскому ротвейлеру, когда он подбирал какую-нибудь кость и пытался втихую сожрать.

Челюсти разжались без скрипа, какое там окоченение за пару минут. В сапоге круглые дырочки, словно пробитые пулями.

– Не больно? – спросил я.

Рудольф наступил, буркнул:

– Малость побаливает. Что за зубы, что за зубы…

Я выпрямился, оказалось, что я почти на голову выше этого силача. Вряд ли ему это понравилось, но он взглянул на меня благосклонно, крепкая ладонь в железной перчатке больно ударила по плечу.

– Молодец, парень!

Плечо заныло, я пробормотал:

– Благодарю вас, сэр.

Асмер покачал головой, взгляд его, брошенный на Рудольфа, был полон укоризны. Но на меня оба посмотрели с некоторым уважением. Наверное, я должен не то сломиться в позвоночнике после такого хлопка по плечу, не то по ноздри уйти в землю.

К пленным подъехал на рослом коне высокий рыцарь в настоящих стальных доспехах странного серебряного цвета. Высокий, красивый, с благородным и надменным лицом. Крупные холодные глаза смотрят с брезгливой надменностью. Массивная нижняя челюсть вызывающе и надменно выдвинулась вперед. И хотя это явно мой спаситель, у меня сразу появилось желание двинуть в эту челюсть. Губы как будто выкованы из темной меди, по углам твердые складки, а на подбородке даже не ямочка, а противотанковый ров, разделяющий подбородок надвое.

Холодный чистый голос с металлическим оттенком прозвучал ровно и беспощадно:

– Во имя Господа, что заставило вас напасть на нас, бездомные бродяги?

Пленный рыцарь поднял голос, голос его звучал зло и раздраженно:

– Осторожнее со словами!.. Я – герцог Морвент, властелин этих земель!

Рыцарь на коне медленно наклонил голову:

– Сэр Ланзерот, благородный рыцарь, к вашим услугам. Что заставило герцога напасть на путешественников, что мирно проезжали своей дорогой, никому не нанося ущерба, не задевая ничьей чести, не оскорбляя ничьих святынь?

Герцог бросил взгляд на принцессу. У меня сразу зашлось сердце, но в груди поселился страх. Герцог Морвент! Властелин, как он сказал, всех этих земель, хозяин ближайшей деревни, где наверняка он царь и бог… И где мое племя, не знаю, что тут за век, но явно я в его власти! Черт, зачем сшиб с коня самого герцога?.. И еще пару раз сбивал с ног уже на земле. И вот сейчас кровь на его морде… да не от рыцарского меча, такими ранами гордятся, а от оглобли. Черт, а как же мое кредо насчет хаты с краю?

Со стога слез Хоган, лицо бледное, глаза вытаращены, челюсть отвисла. Приблизиться к господам не посмел, смотрит на меня, как на висящего уже на дереве.

Герцог ответил надменно:

– Это мои земли. Здесь я хозяин!

Серебряный рыцарь поинтересовался холодно:

– Причина нападения только в этом?

К нему подъехал второй воин, на полголовы ниже, но вдвое шире и такой огромный, что тяжесть грозила вдавить коня в землю. Если у Ланзерота лицо вытянуто по вертикали, как будто на экране сбилась фокусировка, то этот растянут как в плечах, так и в морде. Голова – настоящая скала из гранита. Эволюция с ним не церемонилась: одним ударом прорубила щель для глаз, надбровные дуги так и остались нависать скальным уступом, грубо тесанула короткий нос, рот, все остальное вовсе без обделки, просто неотделанный камень.

Голова на плечах сидит почти без шеи, так мне показалось, потом сообразил, что чудовищная шея просто переходит в могучую спину и широченные плечи. Грудь его напоминала лобовую броню танка высокой проходимости, на которой навешаны добавочные стальные пластины для кумулятивных снарядов.

Он что-то сказал негромко рыцарю, назвавшемуся Ланзеротом. Тот кивнул, сказал с холодной брезгливостью:

– Убирайтесь, собаки!.. Ваше счастье, что никто из наших не пострадал. Иначе сам король Азалатарк не защитил бы тебя, погань.

Герцог поднялся, глаза его с ненавистью впились в лицо блистающего рыцаря.

– Мы еще встретимся.

– Сомневаюсь, – ответил Ланзерот брезгливо. – Я не бываю в свинарниках. Убирайся, пока мои люди не передумали.

Люди герцога быстро подвели ему коня, тот с их помощью влез в седло. Вся группа удалилась, стараясь безуспешно сохранить остатки достоинства. Рыцарь обернулся к принцессе:

– Надо ехать, ваша светлость! Господь милостив, но мы непростительно задерживаемся.

Старый воин тронул его за плечо. Я рассматривал его во все глаза, как ожившего динозавра. Талию, конечно, на таком гиганте искать бесполезно, но на широком поясе, усеянном металлическими бляхами, висит кинжал, короткий нож, фляга с вином, а с другой стороны – устрашающего вида топор с широким лезвием.

Если на Ланзероте кожаные брюки, то на этом – кожаные штаны. Сапоги великанские, на толстой подошве, такая выдержит и противопехотную мину, а за голенищем еще один нож с простой деревянной ручкой. Чисто выбрит, но все равно щетина торчит, как на спине дикого кабана. Голос рыкающий, низкий, бухающий, словно вдали кто-то бьет в огромный барабан.

– Что тебе, Бернард? – спросил рыцарь недовольно.

Воин кивнул в мою сторону. Рыцарь оглянулся, несколько мгновений изучал меня, молодого простоватого парня. Я ощутил, как над миром настала звенящая тишина. Наконец рыцарь сказал с некоторым удивлением:

– Не думал, что в этих землях найдется хоть один… Ты славно дрался.

Я поклонился:

– Спасибо на добром слове, благородный господин… Ланзерот.

Рыцарь сунул руку в кошель на поясе. В его пальцах блеснула монета, он готовился ее по-королевски бросить, но старый воин, которого Ланзерот назвал Бернардом, сказал негромко:

– Ланзерот, опомнись… Это ли нужно парню?

Рыцарь поморщился.

– Ты о чем?

– Парню здесь больше не жить, – прогудел Бернард так, будто отзывался из глубокого склепа. – Земли герцога!.. А это его люди. Он волен… он все волен! Ты думаешь, доживет до завтра тот, кто поднял на него руку?

Рыцарь поморщился снова, но его глаза оглядели меня чуть внимательнее.

– Если и доживет, – ответил он, – то лишь для забав в его застенках. Этот герцог – палач, по морде видно. Ты прав, парню здесь не жить.

Я стоял как в воду опущенный. Они говорят обо мне спокойно, как о козе на базаре, которую можно оставить на молоко, а можно и пустить на мясо.

– Возьми под защиту, – рыкнул Бернард. Ланзерот покачал головой.

– Нет.

– Ланзерот, почему?

– Ты же знаешь, куда едем и что везем.

Бернард усмехнулся.

– А кто сказал, что возьмем с собой? Просто дадим защиту на время, пока минуем эти земли. А потом оставим в какой-нибудь деревушке. Парень молодой, а какой здоровенный, погляди! Ему все будут рады. Пару золотых хватит, чтобы обосноваться на новом месте и даже прикупить пару коров или стадо овец.

Ланзерот в сомнении качал головой. Я дернулся, сзади и слева словно вспыхнул свет, озарил лица. Даже у Бернарда гранитное лицо осветилось, а в дзотах заблестели искры глаз. Воины раздвинулись, в проходе появилась принцесса.

Теперь, стоя на земле, она показалась удивительно маленькой, хрупкой, миниатюрной. И хотя на каблучках, но ее макушка вряд ли достала бы мне до подбородка. Огромные чистые глаза смотрели с дружеской симпатией.

– Мы не оставим его на расправу, – сказала она твердо. – Господь отвернется от нас!

Рыцарь быстро взглянул в ее решительное лицо. В глазах все еще было сомнение, но спорить не решился, сказал жестко:

– На колени!

Меня ударило, как хлыстом. Я опустился раньше, чем понял, что делаю. Я читал в старых романах фразы, что вот, мол, зашел в зал человек, у которого лицо человека, рожденного повелевать, но пропускал их мимо сознания, как литературный эпитет. Но у этого Ланзерота даже голос именно рожденного повелевать, я опустился беспрекословно, опустился сразу. Правда, на одно колено, на второе оперся обеими руками, готовясь вскочить, но увидел глаза Бернарда и… остановился в движении.

– Делай, что тебе говорят, – рыкнул Бернард. – Иначе за твою шкуру не дам и дохлого жука!

Принцесса сказала громко и властно:

– Как тебя зовут? Дик? Ричард-простолюдин! Ты выказал отвагу и благородство, что свойственны только очень мужественным людям. Посему я принимаю тебя под свое покровительство, а также твою присягу на верность!

В голове пронеслись суматошные мысли, сердце заколотилось, но не от страха – от злости и возмущения. Я уже давал однажды присягу, когда не удалось закосить от армии. Почти все из моего класса сумели, кто в самом деле по болезни, кто откупился, кто через суды добился альтернативной, а я честно отпахал два бесконечных года, теперь с содроганием вспоминаю этот бесконечный кошмар, сделавший меня демократом до мозга костей. Тогда тоже все начиналось с присяги, когда вот так же на колено с целованием знамени…

Бернард сделал шажок ближе. Я увидел его лицо и вспомнил, что это Средневековье, в Средневековье все повязаны присягой, абсолютно все. Свободен только король, да и тот присягал стране, богам, народу. Все остальные – вассалы друг друга, так это называется, вассалы и сюзерены, а каждый сюзерен – вассал более высокого вассала, который для него сюзерен, а для высшего – вассал, и так вплоть до короля. Даже король – вассал императора, если здесь есть император…

Я услышал тихий шепот, Бернард говорил как можно незаметнее, двигая только половинкой рта:

– Повторяй все… Повторяй все. Ни с чем не спорь.

– Клянешься ли, – спросила принцесса, – хранить верность?

– Клянусь, – сказал я не своим голосом. Глядя на нее, я готов был поклясться в чем угодно. – Клянусь!

– Обязуешься являться на зов немедля? Даже если надо оставить дом и семью?

«Какую семью», – мелькнуло в голове, но сказал тем же чужим голосом:

– Да-да, клянусь…

– Клянешься ли и дальше так же отважно защищать честь и достоинство принцессы Азаминды?

Я поднял на нее глаза:

– Да, клянусь!

Принцесса произнесла сильным, звонким голосом:

– Я же клянусь защищать тебя с этой минуты и до конца моих дней. Отныне мой замок и мои земли всегда дадут тебе убежище, а все мои люди придут на твою защиту. Отныне я твой сюзерен. Аминь!