Резидент КГБ. Том 1

Глава 20

В маленькой комнате шифровальщиков запищал сигнал: из Центра отправляли шифротелеграмму.

— Сиди, сиди, я приму. — Ирина Гордиевская отодвинула в сторону чашку с чаем и поднялась из-за стола.

Напарница пожала плечами: принимай, мол, если забыла, чья сейчас очередь. Ирина про очередь помнила. Но у неё имелись некоторые резоны забрать ленту из устройства самой, чтобы никто другой её не увидел.

Там было что-то длинное, о стиральных порошках, сообщение для хозяйственного отдела. Степень приоритетности низкая. Ирина зашуршала шифровальными таблицами, шариковая ручка забегала по бумаге. Скоро всё было готово. Лист сложился вчетверо и нырнул в конверт. «Исполняющему обязанности резидента, секретно, лично в руки», — вывела Ирина аккуратным почерком. Конверт заклеила и пристукнула печатью, так было положено.

— Это для него.

Она повернулась к напарнице, досадливо скривила губы.

— Приоритет высокий. Отнесёшь?

Коллега привычно вздохнула. Проворчала что-то недовольное, больше для вида. Отношения Ирины с супругом не были для неё тайной, такое шило в мешке не утаишь. Приняла конверт, пошла из комнаты. Каблуки застучали по коридору, по лестнице, снова по коридору на другом этаже.

Кулачок стукнул по нужной двери.

— Разрешите, Олег Антонович?

Олег Антонович разрешил, и конверт лёг на его широкий начальственный стол.

Как только напарница вышла, Ирина принялась расшифровывать настоящее сообщение. Больше, конечно, для того, чтобы отвлечься от волнения. Но и стиральный порошок — дело в посольском хозяйстве нужное, пусть степень приоритетности в переписке имеет не самую высокую.

А исполняющий обязанности резидента советской разведки в Дании Олег Гордиевский распечатал предназначенный для него конверт. С сообщением, как он был уверен, от кого-то из Центра.

Когда Гордиевский развернул лист, пульс загрохотал у него в висках, как барабаны оркестра Советской Армии, а глаза полезли из орбит.

На листе оказалось только одно короткое слово.

Слово то было: «Беги».

Ладони мои вспотели, но руль я держал крепко. Был конец рабочего дня, самый час пик в Копенгагене. На улицы вывалились табуны транспорта, вечерний сумрак рассеяли огни машин и свет витрин и фонарей. Все торопились разъехаться по домам. Здесь можно было пролететь два перекрёстка за секунды, а на третьем застрять надолго. Вести в таких условиях слежку дело мучительное.

Но моя сегодняшняя слежка больше походила на преследование, на лихую погоню. Я нёсся за белым ситроеном на своём фольксвагене и не особенно заботился о конспирации. Потому что упустить того, за кем я сейчас гнался, было немыслимо.

Когда Гордиевский пробирался по коридору к выходу, в приоткрытую дверь своего кабинета мне удалось мельком увидеть его лицо. Сомнений не было: он купился, поверил. И теперь летел через город, не заботясь о том, следят за ним или нет. Он, может, и вовсе не смотрел в зеркала заднего вида. А если и смотрел, то ничего там с перепугу не видел. Он пребывал в панике, в том самом состоянии аффекта.

Я надеялся, что он сорвётся с места, и его паническое бегство не застало меня врасплох. Но я до сих пор не вполне верил в происходящее. Отчего он так легко поверил в мою (нашу с Ириной) провокацию — и рванул? Видимо, уверения Калугина о том, что сверху его прикроют, сработали не вполне. План, где все грехи сваливались на Кисляка, не показался Гордиевскому надёжным.

Ну а ещё: Гордиевский был трусом. И когда опасность, пусть и мнимая, явила себя в полный рост, он понёсся прочь, как перепуганный заяц.

В первый раз я потерял его на перекрёстке у площади Святой Анны, что недалеко от королевского дворца. Здесь всегда полно людей и машин, а уж в это время… Застрял на светофоре, а он проскочил и рванул вперёд. Продираясь в потоке, я нырял из ряда в ряд и молил бога, чтобы ситроен мелькнул хоть где-то, пусть далеко. По обочине виляли велосипедисты, бестолковые пешеходы лезли под колеса. Я с ужасом понял, что теперь могу его и не догнать.

На Т-образном перекрёстке его не было, успел свернуть. Но куда? Налево, куда ехало большинство? Или направо? Секунды отчаянных раздумий, я выбрал направо… И облегчённо выдохнул. Он был там! Ситроен показался, белея среди других машин. Далековато, но это не имело значения. Дав по газам и лавируя в потоке, я сократил расстояние до приемлемого.

Второй раз я чуть не упустил его у Ратушной площади. Он резко перестроился в левый ряд, собираясь свернуть в узкий переулок. Я не успел за ним, и путь мне перегородил автобус.

— С дороги! Давай же скорее!

Я орал во всё горло, и кроме меня этого крика никто не слышал.

Когда длинная, невозможно медленная железная туша проползла, наконец, дальше, ситроен снова растворился среди огней машин и блеска фонарей. К счастью, здесь было не так много развилок, и мне удалось засечь его в узком переулке. Машина уже стояла, ткнувшись передом в газон. А фигура в длинном пальто бежала к тёмной дыре прохода.

Свой фольксваген я бросил прямо на дороге. Хлопнул дверцей и рванул за Гордиевским в проход, во двор многоэтажки.

Если предатель решит остановиться и всё-таки проверить слежку, я воткнусь прямо в него. А окажись у него оружие, он может положить меня из темноты, как в тире. А потом его английские хозяева отмажут своё ценное приобретение: избавятся от тела и заметут следы. Мысли проносились в голове, но сам я и не думал останавливаться.

Мне везло в этой погоне: я снова смог заметить, куда, в какой подъезд он прошмыгнул. Шаги гремели по лестнице, где-то уже на верхних этажах. Прыгая через две ступени, я поскакал туда. Он наверняка слышал погоню. Он думает, что спасётся за спинами своих хозяев, что они меня остановят. А вот хрен там! Я и простреленный порву, поломаю и загрызу их всех! А потом выбью из предателя признание, скручу в бараний рог и притащу в посольство. За шкирку, как нашкодившего кота.

Заскрипела и хлопнула дверь, вот, совсем рядом. Я забежал на площадку. Перед нужной дверью замедлил шаги, на ходу переводя дух. Толкнул — не заперто. Дверные петли тревожно заскрипели. Я шагнул внутрь.

В коридоре горела на стене лампа, но никого не было. Пахло сигаретами и мужским одеколоном. Слышался только лёгкий шорох моих шагов — но было понятно, что это затишье перед бурей.

Слева, на кухне, тоже горел свет. Заглянув по пути в комнаты и увидев там только тёмную пустоту, я медленно пошагал к кухонной двери. Там, на кухне, за столом сидел человек, его отражение смутно виднелось на стекле серванта.

Тут за спиной у меня возник кто-то быстрый и бесшумный.

— Стой на месте, — просипел неизвестный человек мне в ухо, а в позвоночник ткнулся пистолетный ствол.

В ответ я дёрнул его за руку, перехватывая оружие. И одновременно резко двинул головой, ударив пистолетчика затылком в лицо. Пистолет покинул владельца, но мне не достался и со стуком упрыгал по полу в темноту.

Противник тут же нанёс удар, метя мне в челюсть. Я закрылся, и он угодил в плечо. Сбросив пальто, я ринулся вперёд, но противник умело избежал моего захвата. Он ушёл в сторону и даже слегка попал мне в ухо. Напрыгивая на меня снова, он занёс кулак, а сам ударил с ноги, целя в живот — или, скорее, в место пониже. Напоролся на жёсткий блок и отступил, хромая, болезненно кривя губы и слизывая бегущую из носа кровь. Лицо у него было и так не ахти, а теперь стало совсем жутким.

Тут в дальней комнате у него за спиной обозначилось неясное движение. Из темноты возник коренастый тип в пиджаке. В руке у него тускло блеснул ствол.

Не медля, я ринулся к первому. Зарядил ему коленом туда, куда он только что намеревался ударить меня. Подкрепил это дело ребром ладони по шее. И толкнул его на того, с пистолетом. Тот уже успел выбраться в коридор. Первый врубился в него, и оба они с треском вмялись в двери ванной. Пистолет стукнул о пол. Первый завалился, раскинув руки и бессмысленно глядя в потолок. Второй стонал и держался за затылок, пальцы его выпачкались в красном.

Я поспешил с ними покончить, но не успел — кто-то навалился на меня сзади. Человек был крупен и силён. Он сомкнул руки у меня на шее в замок и принялся меня душить.

Он пыхтел от напряжения, я чувствовал его кислое дыхание. Я попытался извернуться, ударил локтем его по рёбрам: раз, два, три. Без результата. Впечатал подошву в его ботинки — бесполезно, он не реагировал и хватки не ослаблял. Я понял, что начинаю задыхаться. Из последних сил я протянул руки себе за голову. Волос на голове противника не было, мои ладони скользнули по потной лысине. Потом мои пальцы нащупали уши, и я уцепился в них со всей дури.

Громила резко вскрикнул, хватка на секунду ослабла. Он заревел, как раненный зверь. Я рванулся, отцепил от себя убийственные лапы и тут же отступил в темноту зала.

Много времени на то, чтобы прийти в себя, этот здоровый парень мне не дал. Рёв его поменял тональность, и в проёме двери возник широкий силуэт. Противник ринулся на меня, расставив руки. Попытался меня ухватить, два раза получил в челюсть и тогда изменил тактику. Он перешёл с вольной борьбы на рукопашный бой. Стал работать с дистанции. Его большие руки задвигались в полосе коридорного света. Кулаки замелькали и скоро начали свистеть над самой моей головой. Он теснил меня в угол — и это у него получалось.

Нужно было контратаковать. Я попытался это сделать, пропустил удар и влетел спиной в шкаф. Задребезжало стекло, с полок посыпалась всякая мелочь. Ухнула об пол и разлетелась осколками хрустальная ваза.

Громила прыгнул ко мне, развивая успех. Снова нарвался на удары и отступил. Он переминался на ногах и держал кулаки у груди.

Тут позади него из коридора показался коренастый. Одной рукой он держался за затылок, другой сжимал пистолет. Он всмотрелся. Косая полоса света делила зал на две неравные части — что здесь происходит, он смог разглядеть не сразу. Но всё-таки смог.

— Отойди в сторону, Вилли! — крикнул он, поводя пистолетом.

Здоровый его не слышал или в пылу нашей схватки не осознавал, что обращаются к нему.

— Вилли, твою мать!.. — психовал и надсаживался коренастый. — Отойди, глухая ты скотина!

Вилли не реагировал. Он продолжал прыгать, подбираясь ко мне поближе и закрывая сектор обстрела. Он не слышал, но рано или поздно он услышит — и тогда мне придут кранты.

Я сделал полшага назад, к шкафу. Зашарил по полкам, надеясь, что свалилось оттуда не всё.

Мои надежды частично оправдались. Выбрав из того, что попалось под руку, нечто компактное — кажется, то был чей-то бюст. Предмет увесисто лёг в ладонь. Я коротко замахнулся и швырнул своё орудие над плечом моего недавнего душителя. У него за спиной раздался короткий вскрик. По полу густо загрохотало, то на нём одновременно запрыгали и бюст, и выпавший из рук врага пистолет.

А я снова зашарил по полке, и снова удачно. Теперь это была тяжёлая пепельница. Полёт её был короткий: рикошетом от головы Вилли она угодила в стену и там разлетелась мелкой крошкой. Вилли этим попаданием не вырубило, но то было и не обязательно. Я успел просочиться — и уже стоял в коридоре у него за спиной, проверяя, заряжен ли подобранный с пола пистолет. Бывший хозяин оружия, что согнулся, схватившись за лицо, попытался ухватить меня за ногу. Я отфутболил его в сторону. Третий всё ещё лежал без сознания.

Гордиевский на кухне тоже сидел тихо. Не высовывался, опасаясь получить шальную пулю. Или шальной палец в глаз. И правильно — когда дерутся мужики, всякие крысы не суются.

Мой неудачливый душитель тем временем смотрел на меня из зала. Коридорный свет падал на его лицо. Кровь с повреждённых ушей стекала по шее за воротник. Было заметно, как внутри этого парня ярость борется с чувством самосохранения. Не став дожидаться окончания этой борьбы, я шагнул вперёд и приложил его пистолетом по голове.

Пришлось потрудиться, разложив тела на полу в коридоре.

— Лежите здесь! — приказал я коренастому, он мне показался способным воспринимать человеческую речь.

Тот промычал в ответ что-то дерзкое и болезненное.

Фигура на кухне продолжала сидеть неподвижно. Сжимая в ладони пистолет, я шагнул в пахнувшую специями и ещё чем-то незнакомым комнату. Шагнул — и остановился.

Человек за столом на кухне… Это был не Гордиевский. Гордиевский от меня ушёл. Сразу выбрался из квартиры через балкон, перелез на другой — там, наверное, была подготовлена лестница или перекинут специальный настил. А может, он сюда и не заходил: подождал на площадке этажом выше, а потом тихо спустился и спокойно исчез. Или выбрался на крышу, а оттуда уже… Да мало ли. Главное, что здесь, на кухне, был не Гордиевский.

Здесь, на кухне, был доктор Лапидус. Он сидел, откинувшись на спинку стула. Смотрел мимо меня.

Я положил пистолет на столешницу и сел напротив.

Я слышал, как в коридоре завозились и закряхтели. Щёлкнул замок, входная дверь тихо скрипнула. Зашуршали шаги. Мои поверженные противники пришли в себя и убирались из квартиры. Мне было на это всё равно. Я впал в состояние жестокой апатии — такой, когда человек оказывается оглушённым морально. И не считает нужным или просто не может сдвинуться с места.

Это был доктор Лапидус, в своей привычной светлой рубахе. На глянцевой его лысине отражалось сияние кухонной лампочки. Глаза доктора смотрели мимо меня, но они были неподвижны и ничего не видели. Доктор Лапидус был мёртв. Жизнь ушла из него, и пытаться это изменить было уже поздно. Его убили ножом, из груди и сейчас торчала изогнутая деревянная рукоять. По рубашке расплылось кровавое пятно.

Не могу сказать, как долго просидел я за тем столом. Потом с неимоверным трудом я отыскал в себе силы подняться и на нетвёрдых ногах побрёл из квартиры прочь.

Тормоза скрипнули, машина остановилась у стены посольства. Я вошёл в ворота. Нужно было срочно позвонить Бережному, он должен знать о случившемся. В том числе обо всех деталях, особенно об убийстве Лапидуса. Пусть у Конторы будет время хоть как-то подготовиться и отреагировать. Если дежурный снова скажет про неработающую связь, я вырублю его табуреткой, но к телефону всё равно доберусь.

Эх, Бережной, Бережной, зря ты мне не поверил…

Но всё-таки историю я уже изменил, подумалось мне дальше. Здесь, в этой реальности, предатель прекратил свою деятельность против страны сейчас, в 1977 году. А там, в моём времени, он крысятничал аж до 1985-го. Причём под конец вообще по-крупному. Он изрядно подрос в должности и не стал советским резидентом в Лондоне только по счастливому стечению обстоятельств.

А вот доктор Лапидус здесь умер. И причиной тому тоже стало моё вмешательство в ход вещей. Требовалось время, чтобы это осознать.

У посла было темно, а в здании резидентуры светилось окно нашего кабинета. Может, это Вася ещё на работе? Я решил сначала зайти туда. Будет лучше, если мой друг узнает о Лапидусе от меня, чем от дурака Пеняева на общем собрании. И о бегстве Гордиевского пусть услышит из первых уст. Вспомнилось, что и Ирине надо рассказать — и о том, и об этом…

Я поднялся на второй этаж. В кабинете никого не было, холодный свет люминесцентных ламп отражался от полированных столешниц. Странно. На всякий случай я заглянул в тёмный соседский кабинет, там тоже было пусто. Тут до меня донеслись голоса из-за двери зала для собраний. Я направился туда, дёрнул на себя дверь, заглянул внутрь…

И увидел, что там, в зале, собрался, кажется, весь оперативный отдел резидентуры.

Когда я вошёл, все разговоры смолкли. Я с удивлением огляделся. Никто не сидел за столом, все толпились у дальней стены. Лица коллег были хмурые и озабоченные. Под потолком висели облака сигаретного дыма.

— Вы что, уже всё знаете?

Мой вопрос повис в молчании и пустоте. Я отыскал глазами Васю, тот зыркнул на меня исподлобья и отвёл взгляд.

И тут случилось удивительное. Из-за спин собравшихся выступил человек, и глаза мои полезли на лоб.

Это был Гордиевский. Во взгляде его читалось скрытое торжество.

— Арестовать его! — приказал он и ткнул в меня пальцем.