Глава 25

Во все дома первым входил Тулупчик…

Минуло четыре месяца, как чума пирует в мире. Никого не пощадила, ни бедняка, ни знатного. Только каким-то чудом ни я, ни Файлирс ни разу не заболели. А вот людей своих выхаживали, некоторых и не по разу…

Ко всему тварь человеческая привыкает, к выживанию тоже.

Сегодняшний дом я заприметила ещё вчера: дверь заколочена наглухо, а вот еда и вода у дырки в двери ещё не успели окочуриться. Значит, кто-то совсем недавно принёс снедь для людей, умирающих внутри.

Файрилс лютовал. Ругался почём свет, обманщицей и ведьмой меня называл. Припоминал, что согласился на мою помощь келчанам лишь однажды, а я вокруг носа ястребиного его обвела и токмо и пропадаю в городе. Я и сама понимаю, что вчера крепко выложилась в том, другом доме, и мне бы несколько дней продыху, но здесь, за наглухо заколоченной дверью ещё могут быть живые, и завтра уже поздно станется. Корзина со съестным так и стоит нетронутая. Тяжёлые времена настали для люда: за минувшие сутки никто даже не позарился на хлеб под холстиной.

“Нету тут никого из живых, зря спешили”, — отозвался крыс у меня в голове.

“Мёртвые?”

“Кажется, женщина. Одна, и… коли не упустил никого, девять детей”.

Девять детей… Мать-Земля.

— Ну что там? — заворчал король мой, потеряв терпение.

— Зря спешили… ломай.

Дальше — привычное. Раз некого спасать, остаётся изучать.

Правитель сам снял доски, потом волна ледяного ветра от меня. Файлирс уже подогнал подводу, и сила сама пошла искать то, что осталось здесь от людей. Пока скелеты человечьи по воздуху скользили на телегу, подгоняемые моей силой, король уже вестник написал. Сейчас должен подойти отряд. Нужно успеть закончить колдовство без свидетелей.

— Куда их? — обдав нас смрадом из выпитого спирта и чеснока на закусь, спросил один из дежурных.

Глядел он при том привычно на короля. Меня тут, будто и вовсе нет.

Файлирс молчит, взял в свою мою руку, сжимая в кулаке, дабы согреть.

— Хороним?

— Всех, окромя младшого. Его во дворец, — сколько ни вскрываем чумных, ничего найти не удаётся. Ночи напролёт режем и препарируем, сравниваем и сличаем. Но ни одной зацепки… — прошлого мальца уже всего разглядели. Новое тело надобно…

Стражнику, видать, плохо сделалось от вчера выпитого, что он подавил рвотный порыв, да лицом посерел.

— Что стоишь? — рявкнул Файлирс на пропоицу. — Не слыхал, что леди сказала? Всех вези через Дэннстингские ворота за городскую стену, там нынче новую полосу для тел распахали. А младшого у заднего входа во дворец оставь.

— Што ж это делается… где бог, где бес… прямо в королевском доме дела богопротивные… — вжав голову в меховой стоячий ворот забубнил дежурный…

Файлирс уже в доме был, потому, слава Земле-Матери не услыхал таких речей.

— Ну что здесь? — вошла следом, переплела пальцы с его.

— Снова ничего. Болезнь ушла?

Я собрала силу, прислушалась.

— Нынче нет чумы в этом доме…

— Пойдём.

И вновь привычное — белой краской по косяку, как всем живым известная метка, что этот дом пуст и безопасен.

Следующие четыре дома были так же мертвы, как и тот, первый сегодняшний, а вот в следующем нам повезло — мужчина и женщина, совсем молодые. И если мужчина ещё попытался приподняться, он лежал на полу, у входа, дабы если явятся лиходеи за наживой, то последний вздох испустить, чтобы им помешать, потому как на лавке лежала высохшая ледяная женщина. Она даже не шелохнулась, не приподняла век. Только маленький ребёнок, что не выпустил изо рта материнской груди, едва завозился от холода с улицы.

— Потерпи, маленький, сейчас станет очень холодно… — проговорила, скидывая шубу и призывая силу…

Девять часов ушло на их лечение, опосля ещё подвоз провианта и запись в регистр. Теперь доктор будет наведываться, чтобы следить, как правила блюдут выжившие.

Лекарь б ещё найти, да токмо где…

— Я вот всё думаю, — усадил меня и сам рядом уселся Файлирс. По городу мы нынче ездим только в открытых подводах, — скоро ль мы хоть одного знатного найдём, кто город не бросил, да людей…

И тоски столько провыло в тихих словах, что я, вопреки его наказам, сама взяла его руку в свою. Пусть говорят, хотя думаю, что людям нынче не до досужих разговоров, кто с кем ложе делит.

— Не гневись. То не страшно, что люди бегут. Жизнь, она ведь всегда дорога. А бедняки остались, от того, что бежать незачто.

— Хотел бы я, — словно выдавливать ему это пришлось: — тоже так сбежать. Просто оставить всё, бросить и сбежать с тобой, да с детьми. Туда, где не знает меня никто, да простым человеком свой век дожить…

Сердце сжалось от того, что одна у нас с ним мечта. Одна на двоих, но какая… невыполнимая.

— Через год такой жизни проклянёшь и меня и детей, что бросил всё, страну свою оставил на чужих людей, предков дом. Устал ты просто. Чума не будет вечно. Она кончится, а в твоей ненависти я жить ни дня не смогу. Лучше уж в такой редкой, да у другой украденной, но любви.

Он ничего не ответил. По всему ясно: услыхал да понял.

В молчании мёртвого города мы доехали до дворца. Гул ещё злого, но уже весеннего ветра по пустынным узким улочкам, этот гул проводил нас до самого дворца.

Подвоза остановилась в тот миг, когда забил колокол.

Пошла похоронная команда. Сейчас живые должны вынести своих умерших, если не выложили заранее за порог и хотят проститься.

Переглянулись привычно, да вышли. То не беда, то наша жизнь.

А вот во дворце уже что-то странное творится.

Страньше другого — музыка, томный звук арфы, торжественный и глубокий. И люди, много людей, слуг, придворных.

Я чуть за сердце не схватилась, когда увидала, как чужие, не мои люди снуют по дворцу. Откуда они? Кто? А ежели чумные? Коли перезаражают всех тех, кого я своими силами пыталась спасти да спасала?

Файлирс будто бы почувствовал моё смятение. Первого же пробегающего за шкирку схватил:

— Кто таков? Из чьих будешь?

— Паж её величества, королевы Ондолии, — проблеял молодец.

— Ну-ка пошли, — это уже мне, — да побыстрее.

Не знаю, что он себе думает, но руку мою отпустил. Я ещё поспешала за ним, как замерла: а я там пошто? Он король, она королева его, пусть сами и толкуют. Мне в тех разговорах делать нечего. Меня дети ждут.

Вот и поспешила в королевскую опочивальню, из которой мы так и не съехали. Не до церемоний нынче было.

Открыв дверь смежных покоев, кои для супруги назначены были, а сейчас переделаны в детскую, я замерла на пороге, дальше бегом — в спальню. Пусто и здесь.

Тулуп бросился на поиски, я скорей писать. Алирику да епископу.

Ответ от Алирика пришёл тут же: их в другое крыло переселили.

С бега переходя на шаг я неслась целую вечность. И только увидав своих крошек, что похожи, как две капли воды, я смогла отдышаться, успокоиться. Кинулась на постель, дабы зацеловать маленькие ручки, дёргающиеся ножки, да тёпленькие носики с лупастыми глазками.

Эселина, Таланд…

Отец их пришёл и часу не прошло. Глаза искры мечут, будто я в чём-то виновата пред ним.

— Почему ушла из покоев? Кто позволил? — двинулся к нам.

— А кого спросить надобно было? Тебя? Аль королеву твою?

— Она моя потому что ты сама себя обхитрила!

— Сама была бы счас королевой!

Немного подтянула Таланда, который умудряется передвигаться и лёжа на спине.

— Которую уже б сожгли бы на костре!

— Эля! — руки его сжались в кулаки.

— Файлирс! — я и сама завелась, подскочила на постели.

— Ты почему из опочивальни ушла, я тебя спрашиваю? Там тебе место. И детей назад верни! Собирайся!

Я встала, к нему подошла.

— И не подумаю! Меня из тех покоев выставили! А уж кто тут у тебя распоряжается, мне неведомо, только и бегать прогнал-позвал, я не стану! И вообще, раз жизнь у вас тут началась, домой мне пора. У меня там своя страна…

Он дёрнул меня за руку, впечатывая в себя:

— Твоя страна там где я, — вцепился пальцами мне в лицо, прошёлся по шее, груди, подхватил на руки и спиной впечатал в стену, припадая к шее, рукой уже шарит под платьем.

С громким стоном я откинула голову назад и только больно ударившись затылком осознала:

— Дети… — отодрала лицо его от своей груди. — Файлирс, дети ж здесь!

— Малы они ещё, не поймут ничего, — хотел было вернуться к прерванному занятию, завозился с завязками.

— Почём ты знаешь? Пусти! — извернулась и вырвалась из рук оторопевшего короля, который так и остался стоять со спущенными штанами.

— Эля… — такого растерянного я, кажется, его ещё и не видала. — Ты что это… отказываешь… мне?

Я уже подошла к малышами, на этот раз подтягивая Эселину в середину.

— Не отказываю, но… детской нет здесь. А при детях не могу. Ежели девушку кликнешь, так она приглядит, а мы выйдем куда-нибудь…

— Куда-нибудь…? — он всё же натянул штаны.

— Куда-нибудь, и по-скоренькому…

— По-скоренькому? — очи его, так и норовят выскочить из орбит.

Я кивнула:

— Надолго без пригляду я одних их здесь не оставлю. Защита слабая на этих покоях, обычная.

Таланд кулачком схватил мою прядку и больно потянул. Я вскрикнула, принялась распутывать, а после вновь коснулась губами деток…

Не поверила сама себе и ещё раз коснулась губами лба сына.

— Ффай… Файлирс… — позвала хриплым шёпотом, потому что голос меня подвёл. — Файлирс, у Таланда… у Таланда жар.

С того вечера дни смешались с ночами.

Никогда и никого я ещё так долго не лечила, стоило только вытянуть заразу из малыша, как ворочусь из уборной, потянусь силой к сыну, убедиться, что всё кончилось и вижу опять чёрные точки, что расползаются по его телу.

Эселину я не отпускала от себя. Пусть опасно, но не опасней чем там, с чужими людьми. Так мы и сидели в тех, других покоях.

Файлирс то приходил, то уходил. Что-то просил, уговаривал, но я его даже не слушала. Всё, о чём я могла думать, только о том, что мой ребёнок, который даже на ножки стать ещё не сумел, может меня покинуть.

Неужто может такое быть, чтобы я спасла столько жизней, но не смогу спасти жизнь своего сыночка…

Нынче король опять пришёл. Чуть не силой заставил меня оторваться от Таланда, да поесть.

— А в ведьмовстве твоём, ничего нет такого… — он дождался, пока тарелка моя окажется пуста, только тогда заговорил.

— Всё, что и помыслить можно я уже испробовала. Только уйдёт, и снова приходит.

Он взял меня на руки, усадил к себе на колени.

— Ты видала проклятья когда-либо?

— Ты думаешь… — я вынырнула из его шеи, в которую тыкалась носом.

— Я думаю, что это не похоже ни на что. Ни к кому из твоих пациентов чума мгновенно не возвращалась, окромя нашего сына…

Поначалу я схватилась за эту мысль, как утопленник хватается за обрыв. Не столько, что приглянулась она мне, сколько от того, что она дала шанс подумать о чём-то окромя того, что ещё испробовать в лечении. Несколько суток к ряду думать лишь об одном… недолго и свихнуться.

Глянула в колыбели — спят мои крошки. Как две капельки похожие, коли не знать, что у Эселины маленько волосёнки темнее, чем у Таланда.

— Я не видала никогда проклятья… — скинула с себя его руки, вскочила на ноги, чтобы легче думалось, — читать о таком мне негде было, но если вдуматься в природу… — подошла к окну, распахнула тяжёлые створки. Утро, оказывается, нынче. — проклинают и привораживают на что-то. Вещь какая-то нужна… или части тела, кого проклинают, их к вольту приобщают… но чтоб чумой… как чумой проклясть можно?

Уставилась в его глаза. Уставшие, тени под ними залегли… Бедный мой, такой груз один ты на себе несёшь, за все беды людские ты один ответ держишь.

— Ежели это проклятье, как разрушить его? — Файлирсу тоже не сидится на месте. Подошёл, стал у окна со мной рядом.

— Уничтожить предмет, на который прокляли. То куколка обычно, когда волосы, к примеру, берут, или какая-то личная вещь.

— А личная вещь младенца…

— Да хоть тряпица любая, коей хоть раз утирали его… что иголку в стоге сена искать такое. Но чумой…

— Будем искать. Другого всё равно ничего не сделать, а делать что-то надобно… — он уставился на собор, что аккурат супротив дворца стоит, — вернись в спальню, Эля… — начал вновь, не глядя на меня.

— Вернусь, когда сын выздоровеет, — обняла его руку, — там людей больно много, а у него чума. Вот поправится, тогда и вернёмся.

— Ты меня будто наказываешь, — всё так же на меня не глядит. — Хуже того, я и сам виноватым себя чувствую, а за что, не понимаю.

— Я только об одном прошу: хотя бы сейчас, пока Таланд занемог, сделай так, чтобы королеву твою я не видела. Бодаться и с ней и с болезнью я не сдюжу.

Он коротко кивнул, а после спросил, немного подумав:

— Ты думаешь, это она?

Пришло моё время обдумать, что хочу сказать:

— Не знаю. Правда, не знаю. Мелкие пакости, то понятно мне, она вдова при живом муже, тому я причина. Но грех такой… не просто убийство, а младенца. Детоубийства Земля не прощает. А это, — я сглотнула, набираясь сил, чтобы молвить такое вслух, — коли Таланда прокляли, то это и есть убийство. Потому как, если не придумаю ничего, если в следующий раз задержусь с тобой беседуя, то могу и не успеть помножившуюся заразу вытянуть.


Загрузка...