Редхард получает новое прозвище

1

Заказ не нравился Редхарду с самого начала. Он не мог бы объяснить — чем, но чем дальше, тем сильнее он ему не нравился. Не нравился уже тем, что работа предлагалась в Веселом Лесу, а в своем уме там было делать нечего сразу после четырех часов по полудню. Не нравился тем, что заказчики его искали по всему краю — как оказалось, во все крупные населенные пункты, куда он теоретически хотя бы мог бы заглянуть, были разосланы приглашения — одинаковые, вежливые, с тяжелой золоченой печатью в самом низу листа пергамента. Солидная была печать и намекала на сотрудничество с солидными людьми. Оплата тоже предлагалась более, чем достойная, но не заоблачная, что тоже вселяло, по идее, уверенность, что это вряд ли какая-то подстава. Словом, выглядело все по отдельности прекрасно — а вот вкупе просто не желало укладываться в пристойную картину. Он понял, что ему не нравится — слишком все было правильно, что ли, слишком хорошо. Веселый Лес, говорите… И задача не самая сложная — надо было добыть для публичной казни любую ведьму с окраин Веселого Леса, не требовалось лезть в чащу, но, но, но. Какое-то «но» мешало Редхарду по прозвищу «Враг нежити».

Но, подумав, он решил принять заказ. А потому на одном из листов он оттиснул свой большой палец на капле крови, выдавленной из булавочного укола на том же пальце за миг до того. Лист с подтверждением был упакован в легкую трубочку и почтовый сокол легко ушел в небо. Почтовых голубей давно никто не водил, так как была высокая возможность, что голубя просто съедят, и пропадет важное письмо.

Веселый Лес, Веселый Лес… Кажется, там водился, или ему приписывали, весь бестиарий Черной Пади, как называли люди свой мир. Да, это был целый огромный мир, без стран, без государств, с морями, реками, лесами, горными хребтами, бескрайними степями и горячими пустынями и централизованной властью, которая, как ни странно, не была чисто номинальной, порой ловко снимая головы возомнившим о себе графам и баронам. Но в целом, ее вмешательство в дела майоратов было почти незаметным, пока там, как было сказано, не начинали много мнить о себе.

Веселый Лес… Редхард задумался — не обратиться ли за помощью к своему приятелю, Ролло Огоньку, но передумал. Ролло уже старел и давно уже сулил осесть и заняться хозяйством. По завершению их последнего дела, Ролло повторил это в очередной раз и на этот раз Редхард поверил пожилому, украшенному шрамами, охотнику на нежить. Они простились и больше не виделись с тех пор, только порой Ролло слал письма, а Редхард (тоже порой) отвечал. Ушедший на покой охотник завел огромный фруктовый сад и торговал фруктами и саженцами. Скота он не держал, мяса тоже не ел, говоря, что и кровь, и мясо уже давно ему опротивели.

Жаль, что Огонек не с ним. У него было феноменальное, выше звериного, чутье на опасность. Вот бы кому недурно прочесть присланные Редхарду письма! Но и тут не получалось — если послать письмо Ролло, ответа придется ждать месяц, скорее всего. А сроки выполнения задания, оговоренные в письме, уже начинали торопить Врага ехать в сторону Веселого Леса, который, честно говоря, неплохо было бы переименовать в Покойницкую Чащу или Мертвец-бор.

Странно. Срок в письме. Словно его всеми силами торопили приехать. Но к чему такая спешка? Ведьм в Веселом Лесу хватит лет на пятьсот, а задание поймать и покарать одну из них — чистая показуха для селян. Может, просто обитатели Веселого Леса так измучили жителей городка, что бургомистру (а на сей раз это был настоящий бургомистр) просто необходимо было проявить прыть и смекалку во избежание бунта, в процессе которого первой полетела бы его личная голова? Вроде бы, сходится.

Редхард отхлебнул чаю, осмотрелся. На этот раз он остановился в приличной гостинице, где обычно останавливались богатые торговцы или путешествующие дворяне, не успевшие до ночи попасть в родовые гнезда. Чай был превосходен, Редхард сделал себе заметку купить тут чаю перед отъездом, прислуга вышколена, пол чист, огонь горел в полную силу в камине. Ни пьяных криков, ни безобразных в убогости своей драк не было. Идеальное место подумать и спокойно отдохнуть перед новым делом. Ролло Огонек умер бы тут со скуки, подумал Редхард, он бы завыл еще в передней и убежал бы в самый громко гудящий кабак для грузчиков и возчиков. Он любил споры, шум и драки, любил крепко выпить и хорошо поесть, а в той обстановке, в которой сейчас сидел Редхард, ему бы кусок в горло не пошел, хотя и готовили тут отменно.

Что-то много нынче думается про Ролло. Что это, страх оказаться в Веселом Лесу одному? Страх? Редхард сморщился. Он не был самоубийцей, но страха был лишен почти начисто, болезненное бесстрашие его волновало Ролло, когда они работали в паре. Со временем он научился не лезть зря на рожон, а еще чуть позже — четко понимать, где рожон, а где нет, а где верное самоубийство.

Редхард пальцем поманил к себе симпатичную служанку, спросил, сколько с него. Кинул на стол серебряную монету, отказался от сдачи, дав тем самым девчонке на чай около тридцати медяков, почти половину стоимости своего ужина. Взял со стола чайник с жаровенкой и поднялся наверх, где были комнаты для гостей.

Он посидел у камелька в своей уютной комнатке с широкой кроватью. Странно. Он никогда не хотел иметь свой дом. Перекати-поле, он всегда рассчитывал на гостиницы, постоялые дворы, кабаки, дома добрых людей, но своего угла у него не было и не хотелось. Он долго, не мигая глядел в угли камелька, попыхивая своей изящной черной трубкой с чашечкой в виде головы смеющегося сатира (даже с маленькими рожками!), потом встал, сунул трубку в карман, проверил, заперта ли дверь, заглянул в шкап для одежды, посмотрел под кровать, подергал ставни. Скинул сапоги и кафтан и, не раздеваясь дальше, лег на спину, как можно выше пристроив подушки. Он полусидел на кровати. До рукоятей меча и шпаги тоже было рукой подать. Так спал по ночам Редхард по прозвищу «Враг нежити». Он задремал.

Окно с грохотом распахнулось, пламя прикрученной лампы мигнуло и чуть не сорвалось с фитилька. Враг открыл глаза — в ногах его, казалось, прямо из ночного полумрака соткалась фигура женщины умопомрачительной красоты. Она лукаво, хищно улыбнулась, показав ослепительно сверкнувшие в свете лампы, острые зубки и протянула руки в сторону Редхарда. «Ведьма» — автоматически отметил событие мозг охотника.

— Стой на месте, если не хочешь получить фунт серебра себе в сиськи, — грубость была настолько нарочитой, стремящейся согнать поневоле возникшее очарование, что ведьма даже на миг не рассердилась, а гортанно рассмеялась, расстегнула корсаж платья, обнажив две большие, крепкие и одновременно пышные, острые груди с большим, темным ореолом вокруг крупных сосков.

— Стреляй! — подзадорила она.

— Не бойся, с этим всегда успеется, — успокоил ведьму Редхард, — женской красотой меня пронять трудно, поверь мне. Хотя тебе это почти удалось. Но, думаю, если сдернуть с тебя личину, появившееся вызовет азарт только у вурдалака.

— А мужской красотой? — нечисть явно издевалась. — Я могу стать роскошным юношей! Какая пикантная подробность — враг нежити предпочитает мужские ягодицы! А может, не их, а…

— Ты все же решила проверить, выстрелю я или нет? — усмехнулся Враг. Он вскинулся на постели, оказавшись прямо напротив ведьмы и оба огнебоя ледяными горлышками прильнули к ее соскам.

— Я пошутила, — негромко сказала ведьма, — я знаю о тебе больше, чем ты думаешь и среди твоих пороков нет тяги к мужской любви. Я в самом деле много о тебе знаю. От твоего друга… — она примолкла и Редхард сильнее нажал на ее груди стволами «огнебоев».

— От какого друга? У меня нет друзей в этом мире, — спокойно сообщил он ей.

— Жаль. Тогда мы зря сожгли его фруктовый сад и похитили его самого. Хотя сжечь сад — это всегда красиво, особенно когда владелец уже предвкушает уборку урожая! — она гортанно усмехнулась. Молодое лицо Редхарда перекосило от бешенства, а глаза налились мертвой, ледяной зеленью.

— Ролло! — негромко взревел он.

— Да, мой юный Редхард Враг, Ролло Огонек ждет тебя в Веселом Лесу.

В следующий миг «огнебои» Редхарда упали на постель, а на шее ведьмы как бы сама собой петлей затянулась серебряная струна, возникшая в руках Врага казалось, ниоткуда. Редхард, на время лишив ведьму ее силы, ожидал увидеть ее настоящий облик — старой горгульи с бородавками, но лицо ее совершенно не изменилось, фигура тоже.

— За такие новости положена награда, — голос Редхарда был холоден, но вторая рука обвилась вокруг талии женщины, и он швырнул ее на кровать.

— Нет! Нет! — бешено шипела женщина, когда он задрал ее юбку почти к обнаженным грудям и рывком раздвинул ей ноги. Он знал, что для ведьмы мука плотская любовь человека, а те ведьмы, которые еще жили среди людей и таились, очень быстро изводили своих мужей, когда их силком выдавали замуж. Сатир, Лесной Шутник, да хоть Нежить — только не человек! И он прекрасно знал, что то, что он сейчас делает — не банальное насилие, а страшное, невыносимое унижение, которое может толкнуть ведьму даже на самоубийство.

Но что-то мешало ему. Нет, вопросы морали Редхарда волновали мало. Но что-то внутри него просто взвыло, протестуя и он не стал спорить. Ногой он сбросил ведьму с постели, растрепанную, в разорванном платье, в задранной юбке, гологрудую, вскочил сам, высунул ведьму головой вперед по пояс в окно и дал здоровенного пинка, от которого она с воем вылетела из комнаты. Когда он успел снять струну с ее шеи, чтобы не отрезать голову за всей этой акробатикой, не сказала бы и сама ведьма. О сохранности же ее ребер он беспокоился мало. Враг высунулся в окно, под ним медленно вставала в куче соломы, ведьма.

— Если тебе понравился я, как мужчина, то можешь прийти когда-нибудь еще раз, — усмехнулся Редхард. Я не убью тебя в Веселом Лесу. А это тебе за услуги — и вниз полетел медяк, сумма, в тридцать раз меньшая той, что он дал служанке на чай. Ведьма поймала монетку, поцеловала ее, что-то прошипела, сунула добычу за корсаж, оправила одежды и пошла, прихрамывая, со двора. Остановилась. Обернулась к окну.

— Почему? Почему ты… Именно так? — как бы против воли вырвалось у нее.

— Я так хочу. Этого достаточно для меня и должно быть достаточно для тебя. А теперь пошла прочь, пока не лишилась ноги или руки, — он навел на ведьму дула «огнебоя», возникшего в его правой руке и ведьма спешно пошла дальше. Но прежде, чем скрыться за углом, она остановилась и прошипела: «Мы еще увидимся, Редхард Враг! Обязательно, я обещаю тебе, я должна вернуть тебе твою… монетку!»

Редхард пожал плечами, запер окно, поправил постель и снова лег. Через миг послышалось его беззаботное сопение. Он крепко спал.

2

…От пережитого унижения и страха ей больше всего хотелось умереть. Но сначала убить его, Редхарда. Тут она, несмотря на снедавшую ее ярость, здраво оценивала свои силы и понимала, что Редхард или доведет начатое до конца, или попросту ее убьет. Или совместит и черт его знает, в каком порядке. Мысли путались. Она тщетно старалась взять себя в руки. Так. Она отдохнет, примет ванну, подумает, успокоится, вернется к сестрам и там они уже точно дождутся Редхарда. Тогда и придется ему отвечать сразу за все. Год назад, в лютой схватке, Редхард Враг убил Теофиллу, сестру старшей ведьмы Веселого Леса. Младшую и любимую сестру. Произошло это не в Веселом Лесу, а далеко от него, Редхард, скорее всего, даже не знал, на кого он поднял руку, но что это меняло?

Она подняла лицо к небу и вскрикнула от саднящей боли в шее. Провела пальцем по коже и посмотрела на него. Кровь. Струна Редхарда все же прорезала ее кожу. Теперь ей нельзя колдовать, пока не затянется рана. Пока не затянулся порез или рана, ведьме не стоит заниматься волшебством, как не стоит заниматься волшебством даже если ей просто пустили из носа кровь. Проклятье! До Веселого Леса придется добираться своим ходом! В ярости она все же пустила в ход волшебство, отправив послание сестрам в Веселый Лес. От усилия кровь побежала по шее тоненьким ручейком и она приложила к порезу платочек.

Еще с вечера, пока не закрылись лавки и лабазы, она купила трех коней, стоявших сейчас на конюшне на другом конце городка. Когда старшая велела ей купить коней, прежде, чем идти к Редхарду, она чуть не улыбнулась, за что получила оглушительную пощечину и присела в испуганном реверансе. Теперь кони оказались как нельзя более кстати.

Как же отомстить Врагу нежити? Что можно сделать такого, что свалят на шалости нечисти, пока самый известный на нее охотник дрыхнет в гостинице?

Ответ был, к сожалению, прост — никак. Но тут ей повезло — по улице, где уже почти не было прохожих, шла маленькая девочка. Она осматривалась по сторонам, явно что-то разыскивая.

— Что ты потеряла, малышка? — Ребба, так звали ведьму, присела перед ребенком на корточки. Внешний вид ее и ее красота сыграли ей на руку, как обычно — ребенок ничуть не испугался, а поведал, что ищет «Коня и подкову», веселый дом, где остался ее папа, отправив ее еще днем поиграть на реку. Но она уже наигралась, а папа все не шел и вот она ищет его сама.

— Видимо, папа еще не наигрался, — рассмеялась ведьма, — пошли, чудо, я покажу тебе этот дом. Ты ведь не боишься темноты? — с подозрением спросила она. С нарочитым подозрением.

Нет, девочка не боится темноты, она уже большая, она одна целый день просидела на берегу большой реки!

«Твоего папашу недурно было бы удавить, но мне его ублюдочность только на руку» — подумала Ребба и быстро втолкнула девчушку в какой-то небольшой сарай. Закрыла изнутри дверь и клыками впилась ребенку в горло, чувствуя, как уходит из той жизн и как силы возвращаются к ней самой. Оставалось дождаться ночи.

Когда пробил час Ведьмы и городок спал мертвым сном Ребба со своим ужасным грузом подошла к ступеням гостиницы, где остановился Враг, бережно, проследив, чтобы укус на шее бросался в глаза, положила на доски труп девочки и пропала в ночи.

Чтобы не привлечь к себе подозрений, она не пошла за конями, понимая, что коней, если и дадут, то запомнят, кому и в котором часу, а на воротах из городка ее просто не выпустят. Она бесшумно влезла в окно своего снятого с вечера номера (который покинула перед походом к Редхарду тоже через окно же), смяла и скомкала простыни на кровати, разделась и легла. На рассвете она позвонила в колокольчик, велела прибежавшей служанке подать кофе и печенье, быстро перекусила, шлепнула удивленную служанку по крепким ягодицам, расплатилась за постой и еду и уехала из городка, как только открылись ворота.

А в городке, разумеется, поднимался уже переполох. Труп ребенка на крыльце гостиницы нашла чернавка, вышедшая вылить помои и подняла дикий крик. Как и следовало ожидать, одним из первых к крыльцу поспел папаша несчастного ребенка, под утро вспомнивший, куда он отправил дочь играть и безутешно бегавший до того по берегу.

— В городе Редхард Враг, а вампиры убивают детей на порогах?! Не много ли ему платят?! — завыл папаша, уже наслышанный о знаменитом постояльце.

— Заткнись, мразь, — резкий голос послышался с крыльца и сквозь толпу протолкался Редхард Враг, в своей высокой шляпе и кожаном плаще. Папаша подавился гневным возгласом и оттого молча кинулся на Врага. Кулак его уже почти долетел до лица охотника, как оказался пойман в ладонь Редхарда. Редхард стиснул пальцы и папаша, заскулив, присел на корточки.

— Еще раз дернешься — сломаю кости, — бросил Редхард, отпустив отца и присев у ребенка, пальцами, как лапками паука, пробежался по лбу несчастной, по шее, опустился лицом к самой ее израненной шейке, принюхался и встал, отряхивая коленки.

— Это был не вампир. Ребенок убит в час Шакала, для вампира слишком рано. И ни один вампир, если не хочет, чтобы люди разорили все кладбище в его поисках, не убьет в своем городке и уж тем более, не бросит труп так нагло. Ее убили ведьмы. Ведьма Веселого Леса. Видимо, они дошли уже и сюда, — негромко обратился он к онемевшей и превратившейся в слух, толпе. — Я еду в Веселый Лес. Довольно. Слишком много о нем говорят, пора бы и поубавить поводов для слухов. Завтрак, чай, три фунта чая с собой в стеклянной банке! — крикнул он в дверь гостиницы и взбежал по ступенькам.

Вскоре он спустился вниз по ступенькам, где слуга уже держал в поводу его лошадей, привязал чембур к седлу коня, на котором ездил верхом и уехал, напевая свою любимую песню:

Черный ворон вечерней зарею,

Вестник гибели, мора и глада,

Черный гость над молчащей землею,

Есть ли край, где тебе будут рады?

«Видимо, нигде» — ответил он про себя на свою же песню. Выехав из города, он не торопясь ехал по дороге, временами спрашивая встречных, не попадалась ли им в пути женщина невиданной красоты, путешествующая верхом. Один крестьянин, возившийся в придорожном огороде припомнил такую, которую он видел сразу после того, как, значит, солнышко-то взошло. Расписывая фигуру и внешность всадницы, огородник так разошелся, что зажмурился и пустил слюни себе на бороду. Редхарду внезапно очень захотелось дать ему в зубы, но взамен этого он вознаградил мужика третью серебряного лярта и поехал дальше.

Веселый Лес… Веселый Лес — веселые песни, подумалось ему и он усмехнулся своей незаметной улыбкой. Кому-то до зарезу надо было отправить его в Веселый Лес. Кому? Да желающих, судя по всему, было навалом — бургомистр, ковен Веселого Леса, а может, вся окрестная нежить, а может, и не только окрестная, крови им он попортил немало, хотя и убивал не всегда. Но порой унижение страшнее смерти, а на это он, скажем правду, редко, когда скупился. И вчера он был готов овладеть этой красивой ведьмой просто для того, чтобы сломать ее, но что-то остановило его. Может быть то, что он никогда раньше не брал женщин силой, даже ведьм, они обычно сами предлагали ему себя, кто бескорыстно, а кто и спасая шкурку.

Редхард дождался полудня и свернул с торной большой дороги в лес, на тропинку, которая вскоре привела его на совершенно роскошную лужайку, с родничком, обложенным камнями и высокой, сочной травой. Он освободил лошадей от уздечек, чтобы не мешать им пастись, а сам уселся под раскидистой плакучей ивой, задымил трубкой, задумался. Он понимал, что ему, с двумя лошадьми, одна из которых нагружена его скарбом, ведьму, которая мчалась, он не сомневался, мчалась сейчас в Веселый Лес даже не о двуконь, а о треконь, если можно так выразиться, ни за что не догнать. Да и к чему? Он понимал также, что они все равно обязательно встретятся в Веселом Лесу. Она сама встретит его, хотя бы для того, чтобы затолкать его медяк, монету, которую платили шлюхам портовых притонов самого низкого пошиба, в глотку. Он улыбнулся и закрыл глаза.

3

…Стыда совершенно обнаженный Редхард не испытывал. Половые органы рептилии скрывались в особенных складках шкуры внизу живота совершенно, чтобы ему было, чего стыдиться. Он уже знал, что сделает, если ведьма, та самая Ребба из поселка, по глупости подойдет ближе. И просто молил небо в глубине души, чтобы она сделала это. Ему было уже наплевать, что произойдет потом. Да и какое могло быть у него «потом»? Светлое и радостное? Случилось худшее из того, что может случиться вообще, а для охотника за нежитью — тем более. А уж для Редхарда Врага! Постарайся выдумать что-то похуже, вряд ли получится. И ведь чутье предупреждало его. Да и пес с ним. Что плакать по убежавшему молоку? Этим он почти никогда не занимался, предпочитая решать проблемы, чем жалеть себя и винить мир или окружающих его.

А она, гордая, довольная, победительная, добившаяся своего, стояла на пороге, распахнув дверь.

— Что, мечта женщин, неужели ты больше не хочешь меня? Я не вижу, чтобы ты хотел! — издевалась ведьма, стоя, однако, пока что вне пределов того, чтобы он мог сделать то, что задумал. Руки и ноги его были прикованы к стене стальными кольцами, а шею удерживал стальной ошейник, тоже, в свою очередь, вмонтированный в камень и имевший острые шипы на внутренней своей поверхности. Потолок был где-то очень далеко вверху, а повыше по стенам были расположены галеркой балкончики, видимо, для того, чтобы зрители могли полюбоваться или самим пленником, или же тем, что с ним сделают. В том, что сделают обязательно, он не сомневался ни секунды, но пока что хотел успеть сделать хоть что-то сам.

Она двинула плечами и плед, в который она была закутана, сполз на пол, обнажив ее совершенно.

— Да, — ответил он, голос был низкий, шипящий, свистящий, нечеловеческий, — не хочу. Не та ты девочка, чтобы хотеть тебя всякий раз, когда видишь. Сказать по чести, не то, что «не всякий раз», а вообще никак. Я потому тогда тебя и отпустил. Насиловать такое… Это насилие над самим собой. Но есть один способ…

— И какой? — глаза девушки наливались бешеной, лютой яростью.

— Если ты подойдешь ко мне и тщательно вылижешь мне низ живота, видишь, там, где складки, то, если ты рождена под самой счастливой звездой, ты получишь, чего добиваешься. Хотя, конечно, я уже жалею, что тебя научил, — сказал сокрушенно Редхард. — Теперь тебя точно не отвадишь.

Не помня себя от ярости, ведьма шагнула вперед, поднимая руку с палкой, с которой и вошла в его камеру. Моментально пропустив между ног свой хвост, Редхард, со страшной силой воткнул его кончик, покрытый костяными чешуйками и напоминавший острие копья в обнаженную ногу ведьмы, которую та как раз выставила вперед, шагая к нему. Он метил в пах, но не дотянулся. И со всей доступной силой провернул свое странное, но, как оказалось, вполне эффективное оружие, на четверть вошедшее в плоть ведьмы. Хвост слушался его как рука или нога. Ребба взвыла и упала на колено, побежала кровь. Второй удар пришелся ей по предплечьям, и она сообразила откатиться назад.

— Да, девочка, — прошипел Враг-с-улыбкой, — не так уж это и просто — любить змелюдя.

На вопли ведьмы сбежалась охрана, но подойти к Редхарду не решились, просто потому, что он принадлежал старшей ведьме — мистре Удольфе.

Вскоре появилась и она, в сопровождении своих дуэний. Редхард прикрыл глаза. Она была слишком красива. И ему казалось, что это несправедливо. Почему, он и сам не знал толком, но временами он думал, что такая красота должна даваться лишь той, кто несет добро и свет, но случай слеп, а боги порой любят пошутить. И сияющая невероятной, ослепительной красотой, красотой, сотканной, казалось, из грез всех мужчин мира, мистра Удольфа была ему невыносима.

— Глупая курочка! — чуть подняла голос Удольфа, — твой счастье, что он не обезобразил тебе лицо или не лишил глаза. А теперь знай, что слизь, которая выделяется при ударах когтей или хвоста, при укусе змелюдя, не даст моему волшебству убрать шрамы бесследно, против этой отравы нет средств, она много старше любой человеческой магии.

— Краткая лекция о змелюдях, прочитанная в ведьминой берлоге ведьмой-самоучкой змелюдю, — раздалось шипение Врага-с-улыбкой. Он засмеялся. Удольфа рассмеялась в ответ, словно рассыпав горсточку хрусталя по серебряному подносу.

— О тебе я тоже не забыла, мой злобный пленник, о, нет, не волнуйся, свое ты получишь! — пропела она, пока дуэньи перевязывали скулящую от боли Реббу.

— У тебя что — тоже необоримое желание моей любви? — осведомился Редхард, прекрасно понимая, что второй раз ему уже не повезет. Понимая, а потому говоря просто так, вслух, только для того, чтобы добавить хоть чуть горчички в сияющую улыбку Удольфы.

— О, нет, мой злобный друг. Не хочу я даже твоей любви. Но люди, те самые люди, которых ты защищал, думают, что ты добр и справедлив, а на самом деле ты злой, нехороший человек! Как долго теперь Реббе придется обходиться без колдовства, ты не подумал? — в голосе ее слышался нежнейший, как шелест слепого дождя по листве, укор. Редхард расхохотался и плюнул в нее. Не попал. Улыбка медленно сошла с ослепительного лица ведьмы.

— Принесите сюда длинный прут, жаровню и альфавиллу, — приказала она страже. Те молча исчезли за дверью, почти моментально вернувшись с длинным прутом, с поперечной широкой планкой на конце, отчего приспособление немного смахивало на швабру, двое с трудом внесли набитую (когда только успели, подумал Враг) углями жаровню, а третий внес длинный деревянный ящик дорогого дерева, который поставил на пол, откинув для того специальные ножки. В нем оказалась, на первый взгляд, куча железных обломков, как показалось врагу.

«Напоят расплавленным железом или что еще выдумают? Только бы не сожгли глаза» — думал Враг-с-улыбкой. Мысли часто становятся делами, порой даже чужими и он усилием воли подавил эту мысль.

— Что такое «альфавилла»? — спросил он. Лишь бы не молчать.

— А, да. Извини, я не подумала, что ты не знаешь этого. Это набор литер, железных литер, которые собираются в нужное нам для того или иного клейма, слово. Они вставляются в эту железную поперечину, раскаляются и прижимаются к коже. Прости. К шкуре, в твоем случае, — спокойно, как на чаепитии, поведала Редхарду Удольфа.

— Ясно. И что вы думаете на мне написать? Молитву от злых духов и ведьм? — спросил Враг. Голос, который шел из его рта, был ему все еще очень непривычен, но, как ни дико бы это звучало, начинал нравиться, свой всегда казался ему слишком чистым и высоковатым, несмотря на постоянную трубку.

— Нет, милый, нет. Кто же портит сюрприз? — искренне удивилась ведьма и что-то шепнула тому, кто принес «альфавиллу». Тот поклонился, выбрал неспешно несколько литер, прикрепил их, как и обещали Редхарду, к поперечине и пристроили конструкцию в угли.

— Пока мы ждем, может, ты хочешь что-то еще спросить? — вежливо спросила Удольфа.

— Да. Чайку бы. И трубку, — проговорил Редхард равнодушным голосом.

— Извини, это чуть позже, — совершенно серьезно отвечала Удольфа.

Наступило молчание. Тянуло запахом окалины, горящим углем, шипел сыроватый воздух каземата, а над головой Редхарда переговаривались возбужденно собравшиеся зрители.

— Готово, госпожа, — раздался писклявый голосок палача, следившего за нагреванием «альфавиллы».

— Ничего не хочешь мне сказать перед этим? — Удольфа указала длинным белым пальцем на орудие пытки. — Мне или, может быть, Реббе?

— Отчего же, хочу. Если бы ты понимала, что такое мужская любовь, что такое зов плоти, то ты бы бросила всю эту ораву недоумков, вышла замуж за достойного пастуха или золотаря, и счастливо жила бы с ним, рожая детей, а потом пестуя голозадых внуков. Били бы тебя редко, только по праздникам, да и то только под пьяную руку, ты бы червем копалась в огороде, а ночью… М-м-м… Не опишу, нет. Что ты теряешь? Подойди ко мне, подойди, и я своим хвостом дам тебе примерное представление о том, про что говорил. Я засуну тебе его меж ног так, что он выйдет через твои костлявые ключицы, низкая ты, смешная, уродливая душой и рассудком, мразь, — спокойно проговорил Редхард.

Лицо Удольфы, несмотря на ее мастерское владение собой, на миг исказила такая гримаса, что Редхард убедился — люди и вправду имели в своих предках змелюдей, таких, каким был он сейчас. Но ведьма моментально взяла себя в руки и усмехнулась.

— Редко я более верно и подходяще к случаю складывала литеры в слова, которые мы выжигали, чем в этот раз, — сказала она и махнула рукой.

Держа прут за самый конец и стоя от Врага-с-улыбкой как можно дальше, палач поднял свое орудие и раскаленные буквы впились Редхарду в правую щеку, прошли тонкий роговой слой, кожу и уткнулись в кость.

В жизни Редхарду часто приходилось испытывать боль, но ему или удавалось поквитаться, что отчасти, как вы знаете, ее умаляет, или же, если она происходила от причин природных, слепых, была возможность как-то ее усмирить, исцелить. Стерпеть, самое главное. Здесь же, в склепе под землей, среди ведьм и тупых их рабов, Редхард, обращенный в змелюдя, предка человека, о чем помнили только ведьмы, а люди забыли, обнаженный, прикованный к стене, в перекрестье десятков глаз, обращенных на него (в коридоре и на галерке сверху толпились ведьмы, оборотни, вампиры и прислуга), проигравший, не сумевший спасти единственного своего друга, старика Ролло, здесь, в каменном мешке, который могли в любой момент и завязать, говоря фигурально, над его головой, Редхард не вынес и, дернувшись, вгоняя шипы ошейника себе в шкуру, вцепился зубами в прут, на котором держалась планка с литерами и дико взревел. Рванулся так, как не рвался никогда, даже тогда, в тот раз, когда оборотень Синего Пруда кинулся ему на спину и сжал в железных объятиях.

…Змелюди обладали невероятной для человека силой, толстыми костями и грубой, жесткой шкурой под костяными чешуйками. От рывка Врага-с-улыбкой из стен, в местах, где крепились его кандалы и ошейник, посыпалась известь. Он рванулся еще раз, еще, еще, не выпуская прута из зубов. Палач, бросив свое приспособление, вырвался из камеры, остальные тоже, давясь в дверях, рвались в коридор. Одна лишь Удольфа осталась стоять, где стояла.

Сталь оков пересилила. Редхард, ободравший шкуру на руках, ногах и шее, с лицом, пылавшим адовой болью, рыкнул в последний раз, выплюнул палку с литерами и утих.

— Я испытала судьбу слегка, Враг-с-улыбкой, — пропела Удольфа, быстрым движением подняв палаческий инструмент. — Она по-прежнему мирволит ко мне.

Пошла к двери, одновременно легкая и статная, царственная, непередаваемо красивая.

— Стой, — прошипел Редхард, — стой, Удольфа. Так нельзя.

Та, с совершенно искренним, веселым изумлением, обернулась к нему.

— Нельзя? — попробовала слово на вкус, отвергла, — мне? Мне можно все.

— Нет, этого нельзя даже тебе! — каждое слово давалось мучительно больно, раны на щеке текли сукровицей и тем, что служило змелюдю кровью.

— Чего же это? — с удивлением спросила Удольфа.

— Ты обещала сюрприз, а где он? Ткнули в меня железкой и разбежались, как крысы? И это что, по-твоему, сюрприз, на который способны ведьмы Веселого Леса? Тьфу!

— Чего тебе еще надо? — на долю мига слегка растерялась Удольфа.

— Зер-ка-ло! — раздельно, по слогам, произнес Редхард, словно говоря с полной дурой, да еще и иностранкой со слабым владением языком.

Удольфа рассмеялась. Она смеялась взахлеб, от души, прислонясь к дверному косяку и, не в силах побороть хохот, махнула прислуге рукой. Когда те уже вернулись с большим зеркалом в тяжелой раме, она уже взяла себя в руки и повторила: «Нет, не было удачнее и вернее сложенных литер в этом замке! Сейчас ты в этом убедишься. Покажите ему зеркало, но не подходите близко, боюсь, что он может оказаться слегка не в духе!»

Из зеркала на Редхарда смотрело его новое лицо. Голова ящерицы, разве что не плоская, а более вытянутая вверх, с широким лбом, с глубоко проваленными, светящимися мертвенным голубым цветом, глазами, ртом от уха до уха, костяным гребнем на макушке и костяным же подобием бакенбард, воротником уходивших назад. Роговая шкура его имела темно-бурый цвет и сейчас, в свете факелов, поблескивала.

Носа, разумеется, не было совсем, только две узкие, длинные ноздри, прикрытые сверху складочками кожи.

Редхард высунул язык, словно дразнясь и поразился, как тот помещался во рту и не мешал, несмотря на наличие, как он уже успел обнаружить, пяти рядов острых, игольчатых зубов спереди и могучих коренников в глубине рта, явно способных перекусить кость. Язык был длиннющий, темно-лиловый и, приди Врагу-с-улыбкой такое желание, он без труда вылизал бы себе глазницы.

Шея была мощной, но не короткой, трапециевидные мышцы были чрезмерно развиты, но не по-человечески, а напоминая толстый, витой канат, такие же могучие мускулы, такого же «канатного» типа облегали его грудь, руки и ноги.

В плечах он, для своего роста, был не особенно широк, а ростом был повыше себя прежнего почти на четверть. Пальцев на руках и на ногах было по четыре, меж ними красовались нежно-красные, в черную крапинку, перепонки.

Рельефных, «кубиками», как у атлета, мышц на его животе не было, вместо них были два продолговатых вала, плавно расширявшихся к паху.

Пальцы на ногах и на руках оканчивались короткими, но острыми, крепкими когтями.

А на правой щеке, навсегда врезанные в его плоть красовались четыре невероятно четкие для клейма литеры, складывающиеся в слово «ЗЛОЙ» на Общем языке.

— Нравится? — усмехнулась Удольфа.

— Я не могу рассмотреть своего мужского достоинства в присутствии неприятной мне женщины. А так, конечно, хорошо. Кстати, ты обещала мне еще чаю и трубку, после сюрприза. Неужели ведьма может обмануть?!

— Принесут через минуту. Тебе еще что-то нужно? — участливо спросила Удольфа, прежде, чем дверь захлопнулась.

— Оставьте зеркало здесь. Нужно же мне хоть одно приятное лицо возле меня.

— А жаровню? — издевательски спросила Удольфа. Она знала. И он знал, что она знает — змелюдь прекрасно переносил любую жару, но не выносил холода, он уже чувствовал, что костенеет.

— На кой ляд? — искренне спросил Редхард. — Тут и так дышать нечем. Вынесите ее отсюда.

И жаровню вынесли.

А жаль.

…Удольфа не обманула Врага-с-улыбкой. Через несколько минут на подносе внесли чай и его трубку. Принесший это человек замер на пороге, явно боясь подходить к змелюдю, уже покалечившего одну из ведьм, будучи прикован к стене.

— Иди ко мне, дурень. Я не дотянусь до чашки, — прошипел Редхард. — Или дождемся Удольфу, и я скажу, что ты не выполнил ее приказа? Я не трону тебя, обещаю.

Слуга слегка приободрился, но большого подъема, признаться, не выказал. Он медленно приблизился к Редхарду, слегка наклонил голову и прошептал: «Удольфа велела напоить тебя твоим чаем, так как она не спросила, какой ты любишь, мы взяли из твоего запаса».

— Пои, — согласился Редхард, и слуга расторопно напоил его чаем из подобия соусника с длинным носиком, что для змелюдя, с его жесткими губами, было удобнее, чем из чашки. Трубку же он просто вставил Редхарду в зубы. Покурив, Редхард сказал: «Повесь мне трубку на шею так, чтобы я мог достать ее языком, если снова захочу курить. Не бойся, на эту мелочь Удольфе наплевать». Слуга повиновался и ушел. Редхард снова осмотрел себя в зеркало, полизал ожоги, что слегка умерило боль. Обо всем остальном, о том, что было, о плене, о Ролло, о дальнейшем он запретил себе думать. Всему свой черед.

В глазах потемнело, и он рухнул во тьму, успев понять: «Чай. Что-то было в чае».

Когда он очнулся, то понял, что ведьмы просто уяснили урок — его хвост был намертво закреплен в стальном обруче, вбитом в пол, пока он спал.

Редхард растянул рот в жуткой усмешке, обнажив бесчисленные зубы. Кажется, он тут надолго.

Он опустил тяжелые, морщинистые веки и задумался, вспоминая…

Он пробрался в подземелье Дома Ведьм слишком легко, стоило это лишь одного тихо удавленного стражника. Ни охотничьих нетопырей, ни заговоров на дверях… Сельский амбар сложнее обокрасть. Расслабились или засада?

Он удвоил, утроил, удесятерил осторожность, он замирал при каждом шорохе, с запястья его свисала удавка, в руке он держал нож, а на другом плече нес он труп удавленного стража и потайной фонарь.

Все ниже и ниже шла лестница. Слишком чистая, как он вспоминает теперь. Слишком легко поддался отмычке замок, а точнее, слишком смазан и ухожен был замок и петли.

Ролло он нашел в седьмом от входа каземате. Это была последняя камера в коридоре, который шел от двери, дальше следовал небольшой зал, от которого, как от центра паутины, разбегались нитями во тьму коридоры и туннели.

Друг его сидел на деревянной лавке, подперев кулаком голову и смотрел в стену. На плечи его было наброшено какое-то тонкое, драное одеяло. Редхард успел рассмотреть все это в окошечко, прорезанное в двери камеры Ролло и перекрещенное решетками.

Замок поддался отмычке и Редхард вошел в камеру. Ролло равнодушно повернул к нему голову и, узнав, застонал, как от смертной боли, застонал искренне, по-настоящему. Что с ним сделали, подумал Редхард. Он прекрасно знал этого человека и знал его стойкость к боли.

— Духи темного мира, Редхард! — просипел Ролло в отчаянье, — я думал, что ты достаточно жесток, чтобы не клюнуть на эту слюнявую муть — спасение бесполезного старого дурака! — Редхард видел, что Ролло говорит правду и понял, что в этом мире у него и в самом деле есть друг.

— В сердце даже самого жестокого человека есть маленькая, потайная и опасная для него комнатка, — пожал плечами Враг.

— А труп-то тебе на кой?!

— Вставай, старый хрен, причитать будем потом. Дуэтом. Труп положим вместо тебя, так что отдай ему это свое роскошное одеяло, — быстро скомандовал Редхард. Ролло повиновался. Редхард, подоткнув усопшему одеяло, протянул было Ролло свой меч, но тот молча показал ему ладони — пальцы были отрублены, что называется, под корешок.

— Иди за мной, быстро, — приказал Враг и, заперев дверь, шагнул в сторону выхода. Ролло замешкался на миг. Редхард обернулся и глаза его помертвели.

…Огромное, с хорошего рысака величиной, чудовище, мерцая лысой красно-зеленой кожей, покрытой лишаями размером с тарелку и гнойниками с яблоко величиной, распространяя запах мертвечины, словно вылилось из тьмы туннеля за спиной его единственного друга. Стрелять Редхард не мог, «огнебои» его были заряжены «цепными» пулями и он непременно угодил бы в Ролло.

— Ролло, сзади шайтар! — он узнал эту мразь, с такими он уже имел дело.

Ролло действительно постарел. Он не успел ни толком обернуться, ни прыгнуть вперед, когда омерзительные, колоссальные челюсти шайтара раздавили ему голову, как ягоду клюквы. В следующий миг страшный грохот из шести стволов двух «огнебоев», слившись с воем Врага, прокатился по туннелям и катакомбам Дома Ведьм Веселого Леса. Искромсанное тело шайтара рухнуло на тело Ролло, а на Редхарда сверху в тот же миг упала тяжелая шелковая сеть. Еще одна. Еще. Еще. Сети с грузиками падали и падали, а из боковых коридоров спешили к нему вооруженные служители ведьм Веселого Леса. Тяжкий удар обрушился ему на голову и все померкло.

Враг-с-улыбкой скрипнул своими бесчисленными зубами и открыл глаза.

4

…В городок Редхард въехал во второй половине дня, в час Неба. До заката было далеко и Редхард надеялся, что общение с бургомистром времени займет немного, успеется и побродить по городку, кстати, довольно большому, чистенькому и аккуратному, а может, и поговорить с людьми. Дома и улицы словно были отбиты по нитке, ровными рядами стояли лабазы, склады попадались только на окраинах, хотя во многих городах и побольше этого Редхарда встречал полную строительную неразбериху. Но тут все было не просто аккуратно, а даже, скорее, чопорно. И при этом, совмещая несовместимое, очень уютно.

По мощеной булыжником («Еще один признак хорошего достатка» — отметил Редхард) улице, Враг проехал к центру города, рассудив, что ратуша может быть в таком правильном городке только там. Так оно и оказалось, а пока он любовался ухоженными домиками, крытыми черепицей, с обязательным цветником перед заборчиком, выходящим на улицу. Внезапно он понял, что и стены домов, и заборчики (очень, кстати, невысокие заборчики), выкрашены в один цвет. Низкие заборы удивили его. Город жил в страшном соседстве с Веселым Лесом, как ни крути. Может, жители просто понимают, что ведьму или какую иную нежить забором не остановишь, а потому и не тратятся на лишние доски? Может быть, и так. А может быть… А что может быть? Отвечать на вопросы, возникающие в голове, было рановато, пока Редхард буквально впитывал новое место. Обдумывать свои наблюдения и впечатления и делать выводы он будет позже.

Встречавшиеся горожане кивали Редхарду, как старому знакомому и он отвечал приветливым кивком, поднося два пальца к полям своей высокой кожаной шляпы.

Городок был прекрасен, чист, ухожен, аккуратен, разумно выстроен. И низкие заборчики тоже могли иметь самое простое объяснение. Сам городок был обнесен высокой каменной стеной, с зубцами, башнями, бойницами и совершенно непробиваемыми воротами. Рассуждая здраво, строить вокруг дома частокол смысла не было — если уж какой-то враг сумеет миновать ворота с усиленным и, Редхард отметил это, хорошо подготовленным караулом, или же махнет через стену, утыканную железными заостренными колышками по всему периметру, миновав солдат, прогуливающихся по стене, то забор уж точно не спасет.

Но в какую копеечку влетела эта стена, солдаты и сам городок с его чудными улицами и обязательными, часто встречающимися фонтанами! Редхард пожалел, что мало что успел узнать про город, куда поехал. Может, тут разработки золота или серебра? Или, например, драгоценных камней? Нежить и нечисть всегда любила селиться возле богатства, а потому Редхарда часто приглашали на различные рудники — унять свирепых карликов-златокопов, договориться с двергами, убить распоясавшуюся ведьму или колдуна, обложившего рудник данью, или же решить вопрос еще с какой-нибудь невообразимой тварью, обнаружившуюся в глубине штолен. Всякое там водилось и всякое бывало. Может быть, что и тут люди благоденствовали, благодаря роскошному подарку судьбы. Но судьба редко дарит что-то без какой-нибудь небольшой прибавочки и тут, судя по всему, прибавочкой был Веселый Лес, всего-то навсего. Самый жуткий лес во всем мире Черной Пади, о котором старались не говорить, которого боялись, как чумы, которым клялись по пьяной лавочке и трезвели, который… Который должен был посетить Редхард и отловить какую-нибудь погань для показательной казни. Веселый Лес, Веселый Лес… Даже в официальных документах оба слова, составляющие его название, писались с большой и только с большой буквы.

Поездив по городу, вволю насмотревшись на городок и накланявшись жителям, Редхард Враг легко нашел ратушу. Приехал он точно к назначенному времени, слуга, который своей манерой держаться вполне бы дал фору средней руки придворному, в золоченой ливрее, провел Редхарда, после того, как тот представился, к дверям красного дуба, постучался согнутым пальцем, дождался раздавшегося из-за двери: «Да!», и распахнул обе створки.

— Редхард Враг Нежити к его превосходительству! — голос был под стать манерам, без малейшей тени эмоций, низкий, чистый и прекрасно поставленный. Слуга, как на колесиках, бесшумно и молниеносно скользнул вбок, позволяя Врагу войти. Редхард снял шляпу и ступил на хорватонасанские ковры, устилавшие, как он успел заметить, паркетный пол мореного «дерева сна».

Слуга исчез так стремительно и бесшумно, что Редхард непроизвольно отметил это в голове. Примерно так: «Слуга может быть опасен». Отметил и пока забыл.

Навстречу ему, встав из-за стола черного дерева, уже шагал бургомистр. Это был человек высокого роста, плотный, дородный, но без лишнего жира, седой, как лунь, с глазами необычайно яркого синего цвета. Над верхней губой его красовались седые, аккуратнейшим образом постриженные усы, а подбородок был чисто выбрит.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой господин Редхард Враг нежити! Как же я рад, что вы все же сочли возможным приехать в наш городок! Если бы вы только знали, как вы нам тут нужны! — бургомистр даже раскинул руки, словно для объятий, но вместо этого полукругом поднял руки вверх, до уровня лица и медленно опустил. Бургомистр владеет искусством разговора, отметил Враг, причем не простого разговора, а разговора, целью которого стоит добиться чего-то своего. Бургомистр тем часом протянул руку Врагу и тот пожал ее. Руки у бургомистра были ухоженными, ладони сухие и теплые и потому Редхард слегка удивился, ощутив при пожатии бугорки мозолей. «Фехтовальщик. Тяжелая шпага и кинжал» — взял Редхард на заметку.

— Я тоже очень рад тому, что получил ваше приглашение, господин бургомистр («Просто Торе!» — замахал руками бургомистр). Господин Торе, я бы хотел узнать поточнее, для чего вы изволили меня пригласить.

— Но ничего не узнаете до ужина, — улыбнулся широко и открыто, по-мальчишечьи, бургомистр, который велел звать его «просто Торе». — Следуйте за мной, господин Редхард Враг нежити! — и бургомистр шагнул было в сторону боковой двери, как Редхард, чуть подняв руку, удержал его: «Если уже мне была оказана столь высокая честь, как называть вас просто по имени, которое вам соблаговолили дать ваши почтенные родители, то и меня зовите просто. Или «Редхард», или «Враг», «Враг» короче и я почту это за особое удовольствие». «Договорились!» — снова улыбнулся бургомистр, и продолжил свой прерванный было путь к боковой двери.

Редхарда он предупредительно пропустил впереди себя. Но Враг, шагнув в комнату, вдруг встал, как вкопанный и бургомистр чуть не ткнулся ему в спину. Только специально подготовленный человек, вроде Врага, мог успеть заметить, как тенью исчез в какой-то боковой дверке слуга бургомистра, когда тот открыл дверь. Редхард обернулся к бургомистру, который, придав лицу выражение озабоченности и готовности немедля же исправить, осведомился: «Что-то не так, уважаемый Редхард?»

— Скажите, почтенный Торе, — твердо спросил Враг, — зачем вы держите гролла в слугах? — то, что лощеный слуга Торе — не человек, Редхард понял еще на входе в зал. Гроллы не были бездумно агрессивными, ничем внешне не отличались от человека, но все же и за ними водились кое-какие грешки и назвать гролла легким противником было бы более, чем просто опрометчиво.

— Понимаете, уважаемый Враг, я привык, чтобы мои приказы выполнялись быстро. Моментально. А кто двигается быстрее гролла? — виновато даже как-то улыбнулся бургомистр.

— А вы, Торе, не боитесь своего слуги? Все же он не человек, нечисть, — снова задал вопрос Редхард. Нет, он и раньше видел гроллов на службе у людей, но у людей, близких к тайным знаниям и владевших знаниями сами. Но у бургомистра… По соседству с Веселым Лесом? Гролл? Занятно…

— Нет, умные люди подучили меня управляться с гроллами, у меня лежит в кармане его зуб. Он потерял его когда-то, когда лишился свободы. Мне его продали вместе с зубом. Вернее, я его выкупил. Охотники хотели снять с него кожу, вы же знаете, сапоги из кожи гролла лечат даже подагру, а я случайно проезжал мимо, осведомился о происходящем и… Выкупил его, вместе с зубом. Сначала они предложили купить его кожу, я ехал с кортежем и, видимо, произвел на них впечатление, — бургомистр хохотнул, по-юношески искренне, словно втайне сам не верил, что не может произвести впечатление солидного человека, — а затем, когда я сказал, что мне жаль это существо, весь вред от которого — тяга к воровству ягнят и любовь к кулачным потасовкам с крестьянами, а некоторые гроллы, представьте, даже делают это своей работой и дерутся за деньги, представляясь людьми, — тут бургомистр густо покраснел, и, как бы недоумевая, развел руки в стороны ладонями вверх. «Все же я недалекий человек. Кому я, городская крыса, рассказываю о привычках гроллов!» И он снова засмеялся, искренне и чуть виновато. Редхард не менее простодушно улыбнулся и покивал головой, давая понять, что готов слушать и дальше.

— Ну, когда охотники поняли, что у меня есть средства, а кожа гролла мне не нужна, они быстренько просветили меня, что гролл верно служит тому, у кого хранится его зуб, не шалит, не ворует, подчиняется и не рвется на свободу. Я решил, что мне нужен такой слуга и предложил им цену, вдвое превышающую цену его кожи. Охотники моментально вырвали бедняге зуб, отдали его мне, и гролл послушно влился в мой кортеж и за все последние двадцать лет у меня не было случая его в чем-то упрекнуть. Хотя порой, признаться, находятся охотники подраться с гроллом, они обращаются ко мне, а я предоставляю им желанного противника. Деньги за бои, поверьте мне, я жертвую городу.

— Вы добросердечный человек, досточтимый Торе, — я рад, что мне выпала счастливая возможность, оказаться, быть может, вам полезным, — Редхард почтительно поклонился, Торе отвечал ему не менее любезным поклоном и они проследовали к прекрасно сервированному столу. Подавалась запеченная в сметане форель, зелень, молодой картофель, жареное на углях нежирное мясо, свежайший хлеб и еще много всего. Хозяин и его гость сели за стол и воздали, как принято писать, ужину должное. От вин и наливок, хотя выбор был очень богат, Враг отказался и выпил, как обычно, своей травы из фляги.

Мигнуло пламя свечи, или это просто сплясала вечерняя тень, или же Врагу показалось, но, когда он открывал флягу и отхлебывал из нее, ноздри крупного носа господина Торе на миг широко раздулись, словно он принюхивался. Показалось, верно. Да даже если и нет, что с того?

Гролл принял со стола с ошеломляющей скоростью, подал бургомистру кофе, а Редхарду — чай, как тот и просил, поставил на стол вазочки со сладостями и поднос с трубками и разными сортами табака и так же молниеносно и бесшумно исчез.

— Вы позволите задать вам несколько странный вопрос? — улыбаясь заранее, спросил бургомистр, мелкими глотками потягивая крепкий кофе.

— Разумеется, — пожал плечами Враг, куря свою трубку.

— Вы бы совладали в рукопашной с моим гроллом? — и бургомистр улыбнулся еще шире.

— Я убивал гроллов, — не ответив на улыбку, отвечал Враг, — мне доводилось делать это. Но гролл гроллу рознь и потому я не могу вам ответить ни «да», ни «нет», простите, досточтимый Торе.

Как ни странно, по лицу бургомистра разлилось настоящее удовольствие. Причину он пояснил мигом позже.

— Вы даже не представляете себе, до чего мне приятно иметь дело с подлинным профессионалом, который не боится говорить правду. Нет, я не шучу и не думаю вам польстить, дорогой Враг, просто я страшно устал или от бездарей и неумех, набивающих себе цену, или от ничтожеств, преуспевающих наперебой в самоуничижении.

— Вы очень добры, почтенный Торе. Но и у меня есть к вам вопрос. Вы позволите задать вопрос, господин бургомистр? — осведомился Враг.

— Да, все, что угодно, господин Враг! — бургомистр даже подался вперед за столом.

— Здесь идет разработка ценных металлов или камней?

— Достаток города виден сразу, — улыбнулся бургомистр, — нет, тут нет ни золота, ни серебра. Но в лесу… Вы слышали про «ведьмину косу-прыгунец»?

Редхард присвистнул. Полулегендарное полу-растение, полу-животное, мечта травников и алхимиков высшего посвящения и стоило оно дороже изумруда величиной в ноготь большого пальца.

— Вижу, что слышали. Позвольте небольшое отступление, — виновато улыбнулся бургомистр. — Видите ли, между… гм… жителями Веселого Леса и горожанами есть подобие шаткого равновесия. Ведьмы не лютуют в городе, мы не рубим лес и некоторым горожанам… Избранным, если можно так сказать, позволено искать «ведьмину косу-прыгунец», конечно, недалеко от города. Ведьмы показывают силу в основном на случайных путниках и окрестных фермах, которые строят упрямые вилланы, не смотря на риск.

— Избранных, вы сказали. И вы, я думаю, в их числе, — утверждающе сказал Редхард.

— Отчего вы так решили? — с интересом и безо всякой попытки опровергнуть слова Врага, спросил бургомистр.

— На большом пальце вашей левой руки, господин бургомистр, перстень синего золота с черным бриллиантом, величиной в фалангу указательного пальца. Никакая доля в доходе, если это только доля, не позволит разумному мужчине, а не одержимой тягой к драгоценностям женщине, выкинуть деньги, которых оно стоит, на такое кольцо. Несведущие люди примут ваш перстень за синий булат и черный хрусталь, но я, простите за нескромность, разбираюсь в металлах и камнях — работа обязывает. А на левом же запястье у вас браслет синего же золота, без украшений и камней, работа мастеров давно забытых времен, его стоимость, думаю, не менее шести-семи тысяч золотых ляртов, — Редхард сказал все это совсем не из желания произвести впечатление на бургомистра, блеснуть, а там, мало ли, да и набить себе чуть цену. Порой на него накатывало странное чувство, заставлявшее его говорить то, чего он, без прилива этой странной волны не сказал бы ни за что. И ни разу эта волна и последствия ее не разочаровали его.

Бургомистр улыбнулся виноватой своей улыбкой и вдруг далеко закинул левую руку за голову, словно хотел почесать себя между лопаток, но вместо этого он через затылок достал холеными пальцами мочку своего правого уха и нежно помассировал, а потом дернул с равными промежутками времени четыре раза.

Враг и глазом не моргнул. Соседство с Веселым Лесом вполне могло так расшатать нервную систему человека, что такой невинный тик был бы меньшим из зол. Хорошо хоть, что он не страдает непроизвольным рукоблудием!

— Вы правы, — без тени улыбки сказал бургомистр.

— Да, я прав. И я бы хотел понять суть вашего заказа. Вы сказали мне о «шатком равновесии». Останется ли оно, если я привезу вам ведьму или оборотня, а вы сожгете его на железном колу? — негромко спросил Враг. — Вы вряд ли стремитесь нарушить равновесие и потерять возможность собирать траву под веселым названием «ведьмина коса-прыгунец».

— Если бы я нанял армию охотников на нежить, допустим, такая бы набралась, хотя равных вам и нет, а потом велел бы вырезать всю нечисть в лесу, я бы сделал кардинальную глупость, ибо тогда толпы желающих слетелись бы за травой и обрушили бы ее цену за неделю. Да, я говорю — равновесие. На днях ведьмы украли несколько человек, убили, разрезали на куски и разбросали у ворот. Горожан, не фермеров. И этот случай — не первый. Ведьмы, будем звать так всех жителей Веселого Леса, сами шатнули маятник. Вызывать коронные войска сюда — глупо, они разорят посевы фермеров, оберут горожан, ничего не добьются, вот и все. Но показать, что я назначен бургомистром не просто так, я обязан. Так вот. Я не стал этого писать, я скажу вам это сейчас. Вы должны, если примете заказ, привезти мне любую тварь из Веселого Леса. Но! Если вы, на луке седла, привезете еще мешок голов ведьм или оборотней, или упырей из того же леса, то за каждую такую голову я плачу вам по восемьсот золотых. За живую тварь для показательной казни, как и сказано в письме, я плачу вам полторы тысячи золотых ляртов. Равновесие, пусть даже такое жалкое, надо порой подпирать основательными доводами, вроде пары-тройки слетевших голов, — бургомистр больше не улыбался, но снова помял себе ухо, достав его через голову.

Если бы бургомистр знал, что Редхард готов даром бежать в Веселый Лес, убивая всех, кого встретит, или сжечь лес дотла со всеми его «ведьмиными косами-прыгунцами», чтобы спасти старика Ролло! Но Редхард, даже несмотря на столь важную причину поторапливаться, был обучен тем же самым Ролло Огоньком узнавать о грядущем деле все. Даже теряя время. Все, что только можно узнать. И проехать мимо бургомистра, который разослал ему приглашение во все концы, было бы идиотизмом. Кроме того, Редхард твердо решил снять тут как можно больше денег и отдать львиную долю Огоньку. Чтобы тот смог снова посадить свой сад. Снова заниматься своим любимым делом, радуя людей плодами рук своих, по плечи когда-то залитых кровью тварей, вредивших этим людям.

А потому Редхард лишь слегка сощурился. Потом рассмеялся и твердо, жестко произнес: «Две тысячи ляртов за живую тварь и девятьсот за голову. Иначе я поблагодарю вас, Торе, за действительно прекрасный ужин и уеду с рассветом. Я не стану торговаться. Решайте». И откинулся в кресло, попыхивая трубкой.

— Я думаю, да нет, что там, я уверен, что смогу заплатить означенную вами цену, дорогой мой Враг, — хитро, купечески улыбнулся Торе и даже стукнул Редхарда слегка кулаком по колену. Редхард похлопал его по руке и тоже довольно фамильярно отвечал: «Я даже уверен, что вам не придется для этого продавать свой перстень и гролла на сапоги!»

И два новоиспеченных компаньона оглушительно расхохотались, а потом, встав, скрепили свой договор рукопожатием и снова Редхард невольно удивился валам мозолей на ладонях холеных, лилейных с внешней стороны, рук бургомистра Торе.

— Я выеду завтра же, милейший господин Торе! — тихо, неприметно улыбнулся Редхард Враг.

В апартаментах, отведенных ему бургомистром, Враг презрел роскошную кровать и взял с нее только большую, твердую подушку. Пододвинул к двери торцом мягкий длинный диванчик без боковых стенок и провел ночь, как обычно, полусидя-полулежа, напротив окна, с ладонями, лежащими на «огнебоях» и с рукоятями шпаги и меча под рукой.

Проснулся он сам, за миг до того, как слуга бургомистра деликатно постучался в дверь, сказав негромко, но явственно: «Не угодно ли вам будет проснуться, досточтимый господин Редхард Враг нежити? Вы предпочтете присоединиться за завтраком к господину бургомистру или же вы желаете откушать в постели?»

— Принесите мне умыться, разумеется, я почту за честь присоединиться к господину бургомистру, — отвечал Редхард. В голосе его не слышалось даже остатков сна.

— Все для умывания у меня с собой, позволите войти? — все так же ровно и с глубоким почтением спросил гролл.

— Минутку! — крикнул Редхард, бесшумно вернул диванчик на место, кинул подушку на постель, скомкал одеяло, сунул в кобуры «огнебои», а шпагу и меч — на перевязи и отворил дверь.

На пороге стоял гролл с большим серебряным кувшином в руках, с полотенцем, перекинутым через поднос, который он держал на растопыренных пальцах другой руки. Кроме полотенца, на подносе оказалась мыльница с круглым куском пахнущего вишней, мыла и маленькая тарелочка с новомодным порошком для чистки зубов. Под мышкой гролл держал таз, над которым Враг и умылся. Пока он надевал свой кафтан, гролл исчез вместе со всеми принадлежностями для умывания и вернулся, уже одетый в ливрею (сначала он был одет в серый сюртук) и провозгласил: «Господин бургомистр ждет вас!»

Редхард пошел за ним. За завтраком болтали они с бургомистром больше всего ни о чем, Враг пытался несколько раз свести разговор на знания Торе о Веселом Лесе, но тот отвечал расхожими фразами и только уточнил, что в самой чаще, куда, само собой, милейший Враг не пойдет, стоит замок, называемый «Дом Ведьм Веселого Леса».

В Веселый Лес Враг выехал, освободив на время вторую лошадку от своего скарба. Ему понадобится вторая лошадь, если подфартит спасти Огонька. Да и пленную тварь, буде удастся поймать и ее, лучше везти поперек седла, чем идти рядом по дороге.

Дом Ведьм Веселого Леса… Ролло Огонек, Враг был уверен в этом, находится там. Там его и ждут.

Что ж. Дождутся. — он пожал плечами и прибавил лошадям рыси, все быстрее приближаясь к окраинам Веселого Леса, где и планировал привязать лошадей. В самом лесу их привязывать явно не стоило, да и двигаться по незнакомому лесу на лошадях отдавало идиотизмом. Если все же лошадей уведут или сожрут на кромке Веселого Леса, то тут уже он не властен ничего поделать.

И тяжелые ветви деревьев и густой кустарник поглотили нырнувшего в Веселый Лес, Редхарда Врага Нежити.

5

Враг-с-улыбкой словно проснулся, вынырнув из воспоминаний о последних событиях. Дальше потекли одинаковые дни. Та же камера, те же оковы, та же скудная кормежка. Хотя чай носили почему-то исправно и трубку, которая висела у него на шее на грязной бечевке, не забрали. Даже приносили горшок, по часам, правда, так что порой приходилось долго терпеть.

Ежедневно, как по часам, заглядывала Ребба, непонятно, правда, зачем — просто визжал замок и петли, дверь отворялась и Ребба, опираясь на палку (досталось ей хорошо) просто входила в камеру, стояла несколько минут у двери, молча глядя на прикованного змелюдя, улыбалась чему-то своему и, так и не обронив за все свои визиты ни единого слова, уходила.

Редхарду оставались только воспоминания. Спать стоя он уже научился, надо было просто хорошенько измотать себя физически. Да, делать это, будучи распятым на стене, непросто, но можно. Он до максимального предела напрягал мышцы всего тела, прикладывал все усилия вырвать руку или ногу, спиной давил на стену так, словно старался проломить ее, наклонял в разные стороны голову, напрягая шею, живот, и так час за часом. Проваливался в сон, просыпался.

Ему остались только воспоминания. Но вспомнить счастливое детство или юность он не мог. Он ничего не помнил про это время. Он не помнил себя до семнадцати лет, да и то, в точность семнадцати лет приходилось верить, лишь основываясь на словах старого отшельника, подобравшего его, изломанного, искалеченного, без сознания и почти без дыхания на Серой Осыпи. Когда он пришел в себя, он понял, что не помнит ничего. Совсем. Что-то словно вымыло его память, до блеска, не оставив ни малейшего следа. Ему не снились странные сны, не преследовали обрывки смутных воспоминаний — ничего. Хижина старика, где он пришел в себя, была его первым воспоминанием. Там он учился двигаться, потом понемногу ходить, потом разговаривать — своего прежнего языка, если тот был, Редхард не помнил, так что его родным языком стал язык мира Черной Пади, которому и обучил его отшельник. Имя, само собой, тоже было дано добрым и мудрым стариком.

Он вспоминал старика, вспоминал первые шаги в новом мире, вспоминал науку отшельника об окружающем его новом мире, вспоминал свои следующие шаги и пути, на одном из которых он и встретил Ролло Огонька и навсегда выбрал для себя ту жизнь, который и жил, не сворачивая в сторону, жизнь бродячего охотника на нежить. Ролло был его наставником, наставником суровым, у которого всегда в руке находился что-то, вроде палки или хлыста, что здорово взбадривало, заставляло голову думать, а память работать. Огонек, Огонек… Первой заповедью Огонька, которую он вдолбил Редхарду была «своих сдавать нельзя». Он не вдавался в подробности, пообещав, что Враг сам поймет ее со временем. Но приказал запомнить навсегда. И все же Огонек искренне застонал от горя и душевной боли, когда в каземате Дома Ведьм Веселого Леса увидел своего друга и ученика, слишком хорошо усвоившего его заповедь. Своих сдавать нельзя. Все. На этом стоял мир Редхарда. В котором у него больше не осталось своих. Он негромко зарычал от тоски и злобы, скрипя своими пятью рядами зубов. Языком ловко достал с груди трубку, закурил, пуская дым прорезями ноздрей, напоминая в эти минуты кипящий чайник. Света в каземате было немного, слабый светильник-жировка, который нередко гас и Враг оставался в полной темноте. Тут выяснилась еще одна способность змелюдя — в темноте он видел ничуть не хуже. Для него словно не было разделения теперь на «свет и тьма».

Так же научился он управлять гребнем на макушке, то поднимая его, как шерсть на холке разъяренного пса, то укладывая в почти незаметную выпуклость на черепе. Еще мог он встопорщить костяные свои бакенбарды, особенно хорошо выходило это, когда он злился. Длиной от щеки до кончика их костяного гребня, его бакенбарды длиной были равны кисти руки взрослого человека с вытянутыми пальцами и в спокойном состоянии прилегали к щекам и уходили остриями в сторону затылка. Но стоило ему рассвирепеть, гребни на щеках и макушке вставали дыбом, словно жабры у задыхающейся рыбы и наливались густо-зеленым цветом до середины, а от середины до кончиков — предостерегающе-малиновым. Глаза, глубоко утопленные светло-голубые огоньки, не меняли цвета и сияния ни при свете, ни в кромешной тьме. Ровный, без малейших изменений, голубой огонек. Огонек…

Боль от потери единственного друга (выходивший его старик умер через два года после того, как Редхард пришел в себя в его хижине) была настолько сильной, что Врага-с-улыбкой не сильно волновало даже его собственное будущее. Одна мечта лишь оставалась у него — отомстить. Если его не казнят, он сделает все — предаст, продаст, сдаст, обманет, украдет, влюбит в себя, все, что угодно, но отомстит ведьмам за смерть Ролло. Но для этого следовало сначала сохранить жизнь. Как? Он не знал, что готовят ему ведьмы Веселого Леса. Может, ждут какой-нибудь даты, чтобы принести его в жертву? Может, змелюдь, достаточно промаринованный в темнице, гож на какие-нибудь ингредиенты снадобий и зелий? Но если нет, если убивать его хотя бы пока не думают, а хотят как-то использовать, хоть как пугало для других охотников на ведьм, хоть как шута — он пойдет на все. На хвосте будет плясать, потешая нечисть. Убедит самоотверженным трудом, годами рабской угодливости в том, что его можно не убивать. И тогда убьет сам. Он убьет Удольфу, даже если с него потом сдерут его бронированную костяной чешуей шкуру, сдирая ее часами и посыпая мясо солью. Плевать. На все плевать. Редхард стиснул могучие свои челюсти, огромные желваки челюстных мускулов напряглись, натянули кожу, растянули подживающее клеймо. «ЗЛОЙ». Они правы. Он злой. Он прикрыл глаза и снова погрузился в воспоминания.

…Он пришел в себя от гула возбужденных, веселых голосов, мужских и женских. Над ним смеялись, подвывали и лаяли от восторга, а он лежал, как он понял, на спине. Открывать глаза он не торопился. Судя по ощущениям, на нем оставалась лишь сорочка, штаны и сапоги, а сам он был растянут на полу наподобие морской звезды — руки и ноги разведены в разные стороны и крепко связаны растянутыми веревками. Чьи-то ледяные руки прошлись по телу, он чувствовал это даже сквозь ткань плотной своей рубахи, пахнуло гнилой кровью и нежный мужской голос произнес: «Как же он хорош! Но что за ерунда у него под рубахой? Не пойму».

— Развяжи мне руки, женовидный, я объясню, — выплюнул Редхард и открыл глаза. Над ним, закрывая обзор, склонилось мужское лицо с сияющими глазами, тонким носом, чувственными губами и соболиными, иначе не назовешь, бровями, выщипанным ровными дугами. Щеки были чуть подрумянены, а лицо — припудрено. Губы сложились для поцелуя и Редхард плюнул в это лицо. Ответом послужила оглушительная оплеуха, а потом — град ударов по ребрам, пока, наконец, кто-то не угомонил красавчика.

Затрещала рубаха, с него содрали ее лохмотья и зал, великолепно отделанный и прекрасно освещенный, огласился смехом и криками: «Корсет!» «Ба, да еще какой, смотрите!»

«Да, ошейник на шее, пояс на талии, обмотаны тончайшей кожей и дивным таирандским шелком!» «А от ошейника к поясу идут гибкие и широкие стальные полосы!» «Так вот откуда такая осаночка, а еще звал Никера «женовидным!»

— Вы не поняли, — проскрипел старушечий голос. Редхард повернул голову в сторону голоса и увидел в толпе разряженных, как на бал, молодых, как на подбор, мужчин и женщин, древнюю, уродливую старуху, с редкими длинными прядями на лысеющей голове, ужасной белесой сыпью по всему лицу и морщинистой шее, с двумя торчащими длинными клыками в синегубом рте, но наряженную при этом, следует сказать, в модное платье с глубочайшим декольте. Мало того! За талию ее нежно обнимал какой-то совсем юный хлыщ лет семнадцати на вид, ослепительной красоты. — Вы не поняли, — повторила старуха, — это не для красоты, хехе… У него сильно поврежден хребет, без этой штуки (она узловатой, не подходившей к ее туалету совершенно, клюкой, ткнула в корсет) он не сможет ни стоять, не привалясь к чему-нибудь, ни долго ходить. А может, и вообще не сможет ходить, сразу не скажешь!

— Снять с него корсет! — запели хором чувственные женские голоса. Свет, казалось вспыхнул еще ярче, Редхард стиснул зубы, понимая, что умрет он, извиваясь перерубленным лопатой червем. Чудные женские ручки легли на застежки корсета и он впился в запястье зубами. Достал! Кровь потекла по его губам и новые удары обрушились на него. Старая ведьма клюкой прижала его голову к полу и корсет, щелкнув застежками, раскрылся, чем-то напоминая скелет кита.

— Режьте привязь! — скомандовал мужской голос. Веревки ослабли. Редхард, превозмогая боль в позвоночнике, перевернулся на живот, оперся на руки, потом встал на четвереньки и неуверенно двинулся к ближайшей колонне. Он должен встать. Пусть смеются. Ноги отказали, и он пополз на руках.

— Далеко ли собрался, красавчик? — участливо спросил женский голос и острый носок туфельки голубой замши ударил его в локоть и Враг тяжело упал лицом в мрамор пола.

— Ба! Куда мы смотрим! Так не смешно! Снимем с него и штаны! — и Редхард, под визги и хохот, остался на полу совершенно обнаженным. Его снова перевернули на спину и какая-то очаровательная ведьмочка склонилась к его животу, а потом повернула к нему лицо и сказала: «Я откушу себе на память твою мужскую гордость, можно? Тебе он больше не понадобится!»

— Мужская гордость, дешевая подстилка, не в этом, — проговорил Редхард, рывком перевернулся на живот и снова пополз. Рев в зале стоял такой, какой он не слышал даже на овации тенору Бинелли в королевском дворце, куда был когда-то приглашен. Его снова и снова роняли на спину, оттоптали пальцы на руках, лицо горело от ударов сапог и ушибов об пол, плевки и удары чередовались меж собой, а он все полз. Кровь лила из прокушенной губы, он уже оставил попытки схватить кого-то за ногу, ему просто надо было доползти до стены. Колонны. Стула, стола, чего угодно, но встать!

Но его отбрасывали ударами ото всего, что могло бы послужить ему опорой и хохотали. Когда он в очередной раз оказался на спине, ведьма, которую он нарек «подстилкой» снова склонилась к нему: «Извини, но я все же его откушу!» — и оскалила два ряда великолепных, острых, как у кошки, жемчужных зубов. Он понял, что она не шутит, кто-то наступил ему на руки, не давая защититься, все. Наигрались, теперь будут убивать.

— Кто смеет уродовать то, что принадлежит мне? — раздался глубокий, бархатный, низкий голос женщины откуда-то, как ему показалось, сверху, — Ругга, ты?

— Я просто пошутила, я пошутила, госпожа Удольфа, простите, это глупая, ненужная шутка, я хотела его напугать, я шутила! — с истерическими нотками в голосе затараторила та, которую назвали Руггой.

— А я не шучу, — голос, волшебный, пухом ложившийся, казалось, прямо на душу, пропел совсем рядом и раздался звон трех подряд оглушительных пощечин. Он открыл глаза и на лицо его упало что-то теплое. Он присмотрелся — с лица Ругги, сидевшей в глубоком реверансе, опустив теперь лицо долу, капала кровь из ссадин от чьих острых ногтей, располосовавших ей обе щеки.

— Убирайся отсюда, подстилка, — так же ровно, без малейших признаков гнева (стыдно гневаться на попавшуюся на глаза грязную свинью, когда думаешь о прекрасном!) прозвучал низкий голос.

— Благодарю вас, госпожа Удольфа, — пролепетала Ругга и исчезла с быстротой молнии. Редхард повернул голову, чтобы увидеть Удольфу.

…Он не взялся бы описать ее. Это было уделом поэта, художника, скульптора, но не охотника на нежить. Удольфа была молодой, лет двадцати пяти на вид, женщиной, с длинным, ниже пояса черными, как смоль, волосами, с непереносимо белой, сияющей кожей, с огромными, фиалковыми глазами кошачьего разреза, высокими скулами, маленькими, изящными ушками, тонким, прямым, словно высеченным из мрамора, носом. Ростом она была чуть ниже самого Редхарда, если бы он смог встать, округлые, обнаженные плечи, высокая, полная грудь, талия семилетней девочки, резко, но нежно очерченные бедра и, само собой, обольстительные ноги.

Всей одежды на ней был амулет на лебединой шее и цепочка на поясе. Еще туфельки. И все.

— Я принарядилась для тебя, Редхард Враг, — сказала она, пристально глядя ему в глаза, — я не слишком перестаралась?

— Вон, у него спроси, если ответит такому чучелу, — Редхард поднял голову и указал подбородком на низ своего живота.

— Груб. Зол. Слаб. Отвратен. Но вместе с этим — герой, — задумчиво проговорила Удольфа, накинув на плечи алого шелка длинный плащ, кем-то угодливо добытый чуть ли не из воздуха.

— И при этом жив! — выплюнул Редхард.

— И, я бы сказала, хорошо сложен, — рассматривая его, проговорила Удольфа, — у тебя в роду нет наших, случайно? Прекрасно. Рельефно, жестко, ни капли жира. Тело бойца. Или фавна. Так что ты говоришь, не было?

— Я ничего не говорю, у меня нет рода, — усмехнулся Редхард прокушенными и разбитыми губами, — но баб было много, в том числе, из ваших. А так как ваш возраст не определить, не исключено, что твоя мамочка в свое время лихо скакала на мне или стонала подо мной. — И Враг снова улыбнулся.

— Кажется, наш гость ищет себе легкой смерти, — нежно, словно девушка, укоряющая своего возлюбленного в мельчайшей и придуманной провинности, обратилась Удольфа в никуда. Зал, затаивший дыхание до этих слов, негромко загудел и снова утих, так как Удольфа вновь заговорила, но властно, по-королевски: «Оденьте на него штаны, обувь, корсет и приведите в Зал Криков».

Жесткие руки вздернули Редхарда на ноги, и он снова потерял сознание от боли, прошедшей расплавленным свинцом от затылка до копчика.

В себя он пришел, ощущая невероятную легкость, боль от побоев ушла бесследно, даже позвоночник не ныл. Он стоял на коленях, а голова его и руки были зажаты в колодки, массивные, блестящие от частого употребления, стоявшие на полу в Зале Криков, как он запомнил. Кричать, видимо, придется ему. Если бы не был убит Огонек, Редхард попросту откусил бы себе язык под корень и захлебнулся в крови, чтобы лишить нежить и нечисть возможности покуражиться.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо проговорила Удольфа, одетая в платье белого тихиканского атласа, шитое мелкими и средними бриллиантами. Она стояла прямо перед ним, а за ним, он ощущал это, стоял еще кто-то, совершенно бесшумно, даже, казалось, не дыша.

— Как заново родился, — честно отвечал Редхард. А чего врать без нужды.

— Я позволила себе приказать натереть тебя особой мазью. Нельзя было допустить, чтобы ты путал прежнюю боль с грядущей, — деловито просветила его Удольфа.

Тут заметил он, что зал, где он стоял на полу точно посередине, имеет круглую форму, а по стенам, ступенями уходили вверх скамьи, на которых сидели и смотрели на них обитатели Дома Ведьм Веселого Леса.

— И чего тянем? — спросил Редхард недовольно.

— Ты что же, дурачок, думаешь, что мы просто замучаем тебя до смерти? Да что ты, что ты! Ни в коем случае. Мы лишь убьем Редхарда Врага нежити. Понимаешь?

— Нет, — честно отвечал Враг.

— Ты герой. Ты оплот. Ты последняя надежда. Твое имя и прозвище говорят за себя. Теперь они заговорят другое. Зеркало! — крикнула она зло, и два дверга бегом принесли прямоугольное зеркало и поставили его так, что Редхард видел себя в нем, а Удольфа оказалась за ним.

— Мы убьем лишь твое имя. Ты не герой больше. Ты шут, дурак, попавшийся впросак, угодивший к ведьмам, настолько ничтожный, что они убили старого осла Ролло, но пощадили тебя. И отпустили. Но сперва небольшая формальность, — она махнула кому-то рукой, тому, кто стоял за спиной Врага и перед ним появились два небольших крючка, стальных, с острозаточенной внутренней стороной.

— Приступай! — скомандовала Удольфа.

Редхард не мог даже шевельнуть головой, когда крючки вставили ему в уголки рта и медленно, упиваясь процессом, повели отточенную сталь сперва чуть вниз, раздвигая плоть, как горячий нож масло, а потом вверх, почти до ушей разрезав ему щеки дикой, абсурдной улыбкой, каким-то чудом, а вернее, искусством палача, даже не оцарапав ему десен, ни задев ни за один зуб и не повредив челюстных мышц.

— Прощай, Редхард, Враг нежити, — спокойно сказала Удольфа и проговорила громко, на весь зал: «И здравствуй Редхард, Враг-с-улыбкой! Редхард Шут! Редхард Паяц! Редхард — посмешище ведьм Веселого Леса! Помиловавших того, кто приехал поохотиться на них, как на чирков на болотах!»

И зал завыл от восторга.

Редхард лежал на куче на удивление свежей соломы, в тесной и темной камере, причем не в подвале — в верхнем углу высокого потолка было проделано малое духовое оконце. На руках и ногах его красовались, разумеется, тяжелые кандалы. Ничего, что могло бы сойти за железный штырек, в камере не нашлось. Строили и готовили ее под гостя далеко не дураки. Точнее, дураки под присмотром не дур. Смешно. Но в замке, как успел заметить и запомнить Редхард, несмотря на изобилие разномастной нечисти и нежити, верховодили именно ведьмы. И старшей была Удольфа. Странно, очень странно. Над ковеном всегда стоит мужчина — ведьмак, это азбука. Это втолковывал ему Огонек и сам он потом многократно убеждался в правоте этого правила. А тут? И почему такой слет вампиров? Посмотреть на него, пугало нежити, превращенного в клоуна? И что будет дальше? Ему не терпелось узнать свою судьбу. Но, как ни странно это прозвучит, лишь для того, чтобы знать, когда удастся (если удастся!) начать мстить за Ролло.

Раны затягивались неохотно. На сей раз, в отличие от начала знакомства, обезболивающего зелья ему не давали и каждый прием пищи был пыткой, слезы наворачивались на глаза, но никогда не стекали по щекам. Курить было чуть попроще, просто держи трубку зубами. Трубку ему, как ни странно, вернули. Если хотят убить, давно бы убили, а не баловали теплой камерой и табачком. Да и монолог Удольфы говорил, что убивать его не станут. Видимо, сейчас весь ковен, а точнее, судя по его разнороднейшим участникам, кагал, зло подумал Редхард, занят распространением слухов о посрамлении Редхарда Врага нежити, его новом имени, а потом, в качестве доказательства, в мир вернется радостно улыбающийся улыбкой монстра, Редхард. Все складывалось, в целом, в почти пристойную картину. Но почему — Удольфа, а не какой-нибудь Удольф? Это беспокоило Врага. Врага-с-улыбкой, он сам заставил себя называться так даже в мыслях. Чтобы привыкнуть. Чтобы первый плевок мира, который не заставит себя долго ждать, мир не скупится на плевки во вчерашних героев, был не таким болезненным. Хочешь, чтобы плевок не был болезненным? Плюнь в себя первым сам. И он плюнул. Редхард Враг-с-улыбкой. Если это кодло все же выпустит его, он заставит со временем и это имя загреметь не хуже прежнего. Он зло повернулся на соломе.

Часто в дверях возникала Ребба, ведьма из городка. Смеясь, смотрела на него и молча уходила. Он молчал. Терпел. Ждал. С ним уже сделали, что хотели, теперь остается ждать.

Ждать пришлось несколько недель. А потом явилась охрана, отстегнула цепь от его ошейника от стены и, не сняв кандалов ни с рук, ни с ног, повела его по коридорам и лестницам огромного замка. Дома Ведьм Веселого Леса.

Привели его, к его удивлению, в трапезную. Был накрыт недурной обед, причем на два куверта. С него сняли оковы и усадили за стол, сами же замерли по бокам. Шестеро крепких, быстрых ребят. Это он оценил еще по дороге сюда. Ловить нечего. Ждем. Ждем, не жду, а ждем, потому, что там, за облаком, или в Обители Света доброго старика, или же в твоем раю, где сурова зима, где бесконечны стычки и охота, где бесконечен пир героев, ты, Огонек, тоже ждешь. И я не один. Пока ты ждешь, я не один. А потом мне будет уже наплевать, что случится.

Вошла Удольфа и села с ним за стол. Вот для кого был второй куверт!

— Не могла же я отпустить тебя, не накормив хорошенько и не попрощавшись, — улыбнулась она. Редхард понимающе кивнул головой. Неторопливо, соглашаясь. Как же не накормить!

Обед прошел в полном молчании. Враг-с-улыбкой уже мог есть почти нормально, но ему дико не хватало его фляги. Там было лекарство для его хребта, оно заодно снимало и боль, хотя было, по сути, чуть ли не ядовитым, но выбирать не приходилось.

— Чего-то не хватает? Или что-то не так? — озабоченно спросила Удольфа. Ведьма. Проклятая ведьма, проклятая еще в утробе матери, если та у нее вообще была! Но забота был искренней.

— Моей фляги, — твердо отвечал Редхард.

— А, с «костяной лапницей»! — радостно сказала Удольфа. Хлопнула в ладоши, один из слуг исчез, чуть не растаяв в воздухе, и вернулся с флягой Врага-с-улыбкой. Тот не спеша отвинтил крышку и сделал несколько долгих глотков. Через миг боль в спине понурилась, поникла и убралась. Кровь и жизненная энергия «Тци», о которой говорил старик, пошли быстрее, он чувствовал это. Совсем перестало болеть лицо. И коротко, зло, как всегда, один раз, что-то остро ударило в печень. Это был обязательный атрибут приема «костяной лапницы» и к этому Редхард давно привык.

После обеда, в сопровождении охраны и Удольфы, его свели вниз, в крытый двор, где радостным ржанием приветствовали Врага-с-улыбкой его лошади, а на длинном столе лежало все его снаряжение, включая оружие. Охраны прибавилось. Прибавилось и зрителей. Ведьм. Вампиров. Оборотней. Прочих… Гостей Дома Ведьм Веселого Леса.

— Проверяй, — улыбнулась Удольфа. Был искус схватить меч и попытаться прорваться к ней, но он понимал, что это бесполезно. Потому неспешно проверил свои вещи, мешки, одел перевязи, вооружился, не сдержался, посмотрел мельком на казенники «огнебоев». Пусто. Естественно. Дураков, Редхард, ищи теперь в зеркале.

Так же неспешно он уложился, перекинул сумки через седла лошадей, как вдруг Удольфа приказала: «Сосчитай деньги, Враг-с-улыбкой». Он демонстративно высыпал золото из кошелька на стол сияющей в свете факелов, горкой и пересчитал монеты. Швырнул две к ногам Удольфы.

— Это не мои, — спокойно пояснил он, — у меня было пятьдесят четыре, а сейчас их вдруг стало пятьдесят шесть.

— Ты только что спас себе два пальца, Враг-с-улыбкой. Верно, это наши монеты, но признай ты их своими, быстро пожалел бы об этом, — засмеялась Удольфа, — каждая стоила бы тебе мизинца.

— Я не беру чужого, мразь, — брезгливо плюнул Враг-с-улыбкой на пол, что уже было страшным оскорблением, — я не живу жизнью глиста, вытягивая соки из мира и людей. Я не силюсь выглядеть бабой, будучи мужчиной, — он мотнул головой в сторону того самого вампира, которого увидел первым, придя в сознание, — и я никогда, тварь, никогда не перестану быть просто человеком, в отличие от вас, гордящихся тем, что вы нелюди. — И он плюнул уже в Удольфу и попал. Плевок скатился с лилового бархата.

— Человеком? — задумчиво спросила Удольфа, — ты сказал! Взять его!

Редхард надеялся на драку и суматоху, но, к его удивлению, никто и ухом не повел, а просто голос, казалось, идущий из самой глубины сердца самой любви запел песню на неведомом языке. «Ланон-Ши!» — успел подумать Враг-с-улыбкой, каменея. Он не мог шевельнуть даже веком. Слуги подошли к нему, разоружили, раздели до штанов и новой рубахи и, под мышки, как твердый мешок, поволокли его за быстро шагающей Удольфой. Чья-то рука легла ему на темя и он уснул.

Проснулся он совершенно голым, снова скованным в кандалы. Открывать глаза он снова не спешил. Дурак. Вел себя, как дурак. Получай дурацкий заработок. Может, не так уж и не права была эта Удольфа, называя его то дурачком, то шутом? Вот кто ему велел чесать языком? Он знал ответ. Не гонор. Боль. Боль от потери единственного близкого человека заговорила его языком.

— Мистре Удольфа, луна ты наша, подумай, хорошо подумай. То, что ты решила, умно, но, прости старуху, опасно. Ты же не забыла Закон Старого Мира? — он по голосу узнал декольтированную старую ведьму. В комнате были только они, трое, он чуял это. Еще бурлило несколько котлов, шуршал песок в песочных часах, тянуло незнакомыми запахами.

— Ты одна так думаешь? — строго спросила Удольфа.

— Не я одна, мистре, не я одна. Посмела бы разве я! Просто я самая старая и мы понадеялись, что ты услышишь нас, твоих ведьм. А говоря точнее, ведьм треть, оборотней всех, вампиров всех же. Они тоже волнуются.

— Передай всем, чтобы знали свое место! — зло, гордо сказала Удольфа, — пошла прочь! — топоток старухи и стук ее клюки исчез, стих и хлопнула тяжелая дверь. Враг-с-улыбкой открыл глаза.

— Ты сказал — «просто человеком»? Ты ошибаешься, мой милый, — пропела Удольфа. — Ты даже не представляешь, насколько человеком я тебя сделаю. Я сделаю тебя человеком из человеков. Солью человеческой! Прачеловеком, слыхал о таких? — хохот ее раскатился по Залу Криков, где они снова и находились. Удольфа оборвала смех, взяла большой черный ковш и поочередно зачерпнула из трех котлов, исходящих паром каждый своего цвета — красным, черным и мертвенно-зеленым.

— Ну, прощай, просто человек! — сказала она.

— Что-то часто прощаемся! — успел сказать Редхард, как Удольфа начала тонкой струей поливать его обнаженное тело кипящим зельем. Зубы можно было стереть до корней, терпевши эту боль, но не вышло бы все равно ничего и Враг-с-улыбкой закричал. А пытка все продолжалась, ведьма все черпала и черпала зелье, поливая его, что-то монотонно напевая на странном языке, языке, который был чьим угодно, но не человеческим. Удольфа старалась не пропустить ни единого кусочка его кожи, переворачивала Врага-с-улыбкой со спины на живот, а Редхард выл и мечтал потерять сознание. Проклятое зелье не остывало, оно, попав на кожу, впитывалось в нее и жгло уже мясо, потом — кости. Потом пытка прекратилась, Удольфа вновь перевернула его на спину и, продолжая петь, чуть не до желудка всунула ему в рот воронку для пытки водой с очень длинным горлышком и каплю за каплей, ни на миг не прекращая пения, стала капать что-то из длинного, грубейшего на вид, стекла, фиала. Теперь боль началась внутри, хотя и прежняя не думала успокаиваться. Наконец, внутренняя сравнялась с внешней и Редхард потерял сознание. Последней мыслью его было: «Почему я не умер от таких ожогов? Сварена вся кожа!» Тьма. Блаженная тьма окутала голову Врага-с-улыбкой.

Очнулся он в той камере, где и пребывал по сей день. Осмотрел тело и ужаснулся — кожа напоминала крокодилью. Окинул себя взглядом, разглядеть смог немного, шея была плотно прихвачена обручем, вбитым в стену. Что-то коснулось его ноги. Это «что-то», как он понял, повиновалось ему. Он шевельнул новой частью тела и взору его, скошенному вниз, предстал длинный хвост, как у ящерицы, только покрытый жесткой костяной чешуей. Он опустил хвост, стараясь успокоить мысли, что удалось лишь благодаря науке старика. Вот что сделала с ним Удольфа. Он — чудовище. Ладно. Посмотрим, что может чудовище. Он посмотрел снова на хвост, заставляя себя свыкнуться с обновкой. Хвост был длинным, на фут, должно быть, стелился по земле от ступней. Конец его сильно напоминал копье. Что же может сделать изуродованный, прикованный к стене монстр, бывший некогда Врагом нежити? И он дико взвыл от тоски, отчаянья, от стыда перед Ролло Огоньком. Скрипнула дверь. На пороге стояла сияющая Ребба.

Загрузка...