Реальная угроза

1

Я всегда считал, что космический полёт в обычном пространстве на черепашьей досветовой скорости — скучнейшее занятие. Так оно, собственно, и есть, но после шести сумасшедших вахт, проведённых в напряжённой борьбе со штормящим вакуумом, исключительно для разнообразия было приятно посидеть, расслабившись, в штурманском кресле и практически ничего не делать — лишь контролировать исполнение компьютером программы автопилота и время от времени проверять функционирование подчинённых мне бортовых систем.

Эту лётную вахту мы с Элис несли вдвоём — в данных обстоятельствах присутствие в рубке управления четырёх пилотов было излишним, поэтому Томассон разделил нас на пары и соответственно сократил время дежурства с восьми часов до четырёх. Даже при всём том, что корабль сейчас летел на досвете, мне очень польстило, что шкипер поставил меня во главе вахты; а Элис, со своей стороны, была очень довольна, что её определили под моё начало, а не отдали под опеку опытных Топаловой или Вебера. Тем самым Томассон определённо давал понять, что больше не считает её стажёром-новичком, за которым нужен постоянный присмотр.

…Бросив быстрый взгляд на Элис, я в который раз исподтишка улыбнулся. В моей улыбке присутствовала и радость, и гордость, и отчасти — ирония. Прошло уже три дня с тех пор, как её произвели в мичманы, но она, похоже, всё ещё не могла поверить в происшедшее и раз за разом, совершенно непроизвольно, поглядывала на свои погоны, словно желая убедиться, что там действительно присутствует широкая золотая нашивка.

— Чего скалишься? — заметив мою улыбку, произнесла Элис. Она попыталась сердито надуть губы, но выражение лица у неё получилось совсем не сердитым, а скорее капризным. — Смешно, да? Уже забыл, как сам себя вёл, когда стал офицером?

— Нет, не забыл, — ответил я, слегка смутившись. — И вовсе мне не смешно, а приятно. В смысле — приятно смотреть на тебя. Ты здорово выглядишь в своей новой форме. Просто сногсшибательно. — Я оглянулся на Лину, которая, как обычно, во время наших вахт была дежурной стюардессой на мостике. — Правда, Линочка?

Девушка одарила меня тёплой улыбкой, а Элис — очередным восхищённым взглядом.

— О да, конечно!

Словом, в рубке царила непринуждённая, почти семейная атмосфера. Но чересчур непринуждённой и слишком семейной (что, разумеется, было бы не к добру) ей не позволяло стать присутствие четвёртого человека — офицера связи мичмана Эндрюса.

Пока мы совершали межзвёздный перелёт, связисты на мостике не показывались — здесь им было нечего делать и они занимались исключительно внутрикорабельными коммуникациями. Зато теперь их дежурства у систем внешней связи возобновились, и в последние два дня они, пожалуй, были единственными в рубке, кто по-настоящему работал.

Всё это время внимание Эндрюса было сосредоточено на компьютерном терминале, куда поступали данные о принимаемых кораблём радиосигналах искусственного происхождения. Их источником являлась вторая от звезды планета, которая, как уже было установлено со стопроцентной вероятностью, принадлежала к земному типу и на которой, по всей видимости, располагалась база Земной Астроэкспедиции.

Я сделал оговорку «по всей видимости», так как мы находились ещё довольно далеко от планеты, в 25 астрономических единицах, и хотя наш фрегат располагал весьма мощными телескопами, толку от них пока было мало, так как планету от нас заслоняла солнечная корона. Из проводимых наблюдений можно было лишь сделать общий вывод о присутствии на планете и в её окрестностях явственных следов разумной деятельности, но никаких конкретных деталей рассмотреть не удавалось.

Примерно так же, может, немного лучше, обстояли дела с радиоперехватом. Из-за расстояния принимаемые нами сигналы были очень слабы, к тому же, проходя через солнечную корону, они претерпевали сильные искажения, и нашим специалистам удавалось вычленять из них лишь отдельные слова, в лучшем случае — обрывки фраз или короткие, длительностью в пару секунд, фрагменты музыки. С изображениями дела обстояли и того хуже — до сих пор любые попытки реконструировать видеосигналы давали в результате какие-то абстрактные размытые картинки, не содержащие никакой полезной информации.

А вот нас, несомненно, уже заметили — ведь мы летели с включённым на полную мощность термоядерным двигателем, и плазменный «хвост» за кормой корабля должен был сиять ярче иных звёзд. Вообще-то странно, что до сих пор с нами не попытались связаться по узконаправленному лучу. Хотя, конечно, несколькочасовое запаздывание с ответами на таких расстояниях у кого угодно отобьёт охоту к общению, но всё же я на месте землян уже давно послал бы запрос: «кто вы и зачем явились». Или они принимают нас за своих?…

Наконец Эндрюс отстранился от экрана и откинулся на спинку кресла.

— Линочка, пожалуйста, сообрази мне кофе.

— Одну минуту, — с готовностью ответила она.

Впрочем, ей понадобилось меньше минуты — Лина была очень расторопной стюардессой.

Получив чашку дымящегося кофе, Эндрюс сделал глоток, достал сигарету и закурил. Его примеру последовала и Элис. А я подумал, что если когда-нибудь стану шкипером, категорически запрещу курение на мостике своего корабля. Но после некоторых размышлений я отказался от этой идеи. Если пилот — курильщик, то нельзя лишать его на восемь часов никотина, так как это отрицательно скажется на эффективности его работы.

— Ну что там у вас? — спросила Элис у Эндрюса. — Есть что-то новенькое?

— Да нет, всё по-старому, — ответил он. — Материала много, но он никак не поддаётся систематизации. Хотя… — связист замялся. — Есть тут одна странность.

— Какая?

— Все эти слова, обрывки фраз. Если взять их в совокупности и подвергнуть статистическому и лингвистическому анализу… То есть, не «если», я это уже сделал. И получил любопытный результат: компьютер считает, что перехваченные нами сигналы более характерны не для исследовательской базы, пусть и многочисленной, а скорее для крупной, вполне устоявшейся колонии.

— А почему бы и нет, — пожал я плечами. — Если земляне действительно обнаружили здесь что-то серьёзное, то за семь лет их база могла разрастись в настоящую колонию. Тем более, при таком щедром финансировании.

Однако Эндрюс покачал головой:

— Термин «устоявшаяся колония» подразумевает, что она стабильно и автономно существует как минимум на протяжении десятилетий.

— И что это значит?

Он пожал плечами:

— Интересный вопрос. Думаю, ответ мы получим в ближайшие дни.

Через час в рубку явился командор Томассон — вскоре предстояла смена вахты. Вместе с ним пришёл и капитан Павлов. Я отчитался, что полёт проходит в полном соответствии с графиком, а затем мичман Эндрюс доложил о результатах своего анализа. Кэп очень этим заинтересовался, немедленно вызвал на связь главного математика научно-исследовательской группы и в свойственной ему язвительно-вежливой манере полюбопытствовал, почему подобный анализ не был произведён раньше. Пространные объяснения профессора вкратце сводились к тому, что незачем тратить даром драгоценное время, если через день-другой всё выяснится и так. Павлов такую аргументацию отмёл и настоятельно посоветовал прямо сейчас заняться этим делом, а в качестве консультанта по связи отправил к нему мичмана Эндрюса. Главный математик был явно недоволен полученным заданием, но возражать не стал.

Как обычно, за пять минут до окончания вахты на мостик прибыли наши сменщики — четвёртый пилот Михайлов и пилот Кох. Их сопровождал начальник десантной службы, майор Алавес, вместе с двумя подчинёнными. Вот это уже было крайне необычно, и Томассон удивлённо спросил:

— В чём дело, майор? Что-то случилось?

Алавес молча достал лучевой пистолет и направил его на шкипера. В руках Михайлова, Коха и двух десантников тоже появилось оружие — но не лучевики, а шокеры. Впрочем, от этого жуткая суть происходящего не менялась.

— Господа, — произнёс майор. — Прошу вас не делать никаких глупостей. Мы не собираемся причинять вам вреда, просто настало время сменить командование. В данный момент мои подчинённые берут все корабельные службы под свой контроль.

От потрясения меня буквально парализовало. Лицо Томассона побагровело; Павлов наоборот — стал бледен, как покойник. Элис часто моргала, словно не в силах поверить, что это происходит в действительности. Лина избрала, наверное, лучший выход из положения — прислонившись к стене, она тихонько осела на пол, лишившись от испуга чувств.

— Это бунт! — наконец выдавил из себя шкипер.

— Нет, сэр, — бесстрастно возразил майор. — Это всего лишь превентивный арест. Мы действуем по приказу вышестоящего начальства.

— Чёрт… — тихо, почти шёпотом, произнёс Павлов. — Чёрт! — повторил он уже громче. — Это Фаулер?

— Совершенно верно, кэп. Адмирал Фаулер. Мы выполняем его распоряжение. Корабль прибыл в систему Аруны и теперь переходит под моё командование — временно, пока мы не доберёмся до планеты. А там нас ждут друзья. — Тут майор позволил себе ухмыльнуться. — Но, конечно, не земляне. Всю эту историю с исследовательской базой Земной Астроэкспедиции и проектом «Атлантида» придумал сам адмирал — чтобы вы помалкивали и никому не проговорились, что на самом деле корабль летит не к Вецену, а сюда. Он знал, чем вас увлечь.

Капитан удручённо вздохнул:

— Да уж, знал. И ловко одурачил меня. А ведь я должен был почуять неладное, когда Фаулер навязал мне десантный отряд не из моей бригады.

— И Четвёртую лётную группу, — мрачно добавил Томассон, бросив уничтожающий взгляд на Михайлова.

— Но это же… пиратство! — неожиданно вмешалась Элис, голос её срывался от негодования. — Пиратство, в котором участвует сам начальник Астроэкспедиции!

Павлов печально посмотрел на неё:

— Это не пиратство, девочка, а нечто похуже. Это заговор с целью государственного переворота. События семнадцатилетней давности некоторых людей ничему не научили. До поры до времени они затаились и потихоньку готовились к новому путчу. Заговорщики организовали базу в этой глуши, в самом центре аномалии, куда никто по доброй воле не сунется, похищали корабли и перегоняли их сюда, а на самой Октавии скрытно вербовали новых сторонников. Ведь так, майор?

— И да, и нет, капитан. Вы неправильно употребляете слова. Мы не заговорщики, а революционеры, и готовим не путч, а народное восстание. Когда-то вы тоже так считали, но потом отреклись от своих убеждений, вам не хватило мужества продолжать борьбу. Однако не все оказались такими малодушными. И в Армии, и во Флоте, и в Астроэкспедиции осталось немало здоровых сил, сохранивших верность идеям великого адмирала Шнайдера.

Упоминание имени отца вывело меня из оцепенения. Я быстро прикинул в уме, что из всех присутствующих мятежников, только у майора Алавеса есть смертельное оружие — лучевой пистолет. Если я завладею им, то…

Едва я вскочил с кресла, чтобы наброситься на майора, как меня сшиб удар шокера. Я так и не понял, кто в меня стрелял.

2

Через три дня «Марианна» достигла планеты и совершила посадку. Всё это время я провёл запертый в своей каюте, не общаясь ни с кем, кроме Лины, которая под присмотром охранника приносила мне еду. Каждый раз мы имели возможность перекинуться лишь несколькими словами, и от неё я с облегчением узнал, что захват корабля обошёлся без человеческих жертв. Все старшие офицеры, большинство младших, а также некоторые прапорщики, сержанты и несколько учёных, оказавших сопротивление, теперь находились под арестом, а остальные члены экипажа вынужденно подчинились мятежникам. А вдобавок, помимо десантного отряда и пилотов из Четвёртой группы, среди команды нашлось ещё с десяток человек, в основном из инженерной службы, которые то ли с самого начала участвовали в заговоре, то ли добровольно примкнули к нему. В их числе оказался и Гарсия. Его сразу же выпустили из изолятора, и, по словам Лины, он вёл себя вполне нормально…

О том, что мы приземлились, я догадался по изменившейся силе тяжести, когда были отключены генераторы искусственной гравитации. Вскоре вслед за этим слегка увеличилось давление воздуха — из чего я сделал вполне логичный вывод, что плотность атмосферы на этой планете несколько выше, чем на Октавии.

Примерно через полчаса в мою в каюту вошли двое вооружённых десантников и первым делом сделали мне инъекцию иммуномодулятора — стандартная процедура при высадке на другую планету со своим комплексом болезнетворных бактерий и микробов, против которых у моего организма ещё не выработалась сопротивляемость. Затем на меня надели наручники и вывели в коридор, где уже находились другие арестованные пилоты, в том числе и Элис. Протиснувшись ко мне, он неловко схватила меня за руки — на её запястьях, как и у остальных, тоже красовались «браслеты».

— Ну как ты, Саша?

— Да вроде в порядке… Если это можно назвать порядком.

Она вздохнула:

— Со мной то же самое. Здорово мы влипли, нечего сказать…

Нас отконвоировали к выходу из корабля и посадили в уже ожидавшие у трапа флайеры с надписью «SG» на фюзеляже, что очевидно означало Space Guard — Космическая Гвардия; как правило, в ведении этого подразделения ВКС находились наземные космодромы, космические станции и орбитальная авиация. Спускаясь на эскалаторе, я успел оглядеться вокруг и убедился, что на стоянках в основном находятся планетарные челноки. Лишь вдали виднелось десятка два катеров и лёгких корветов; из них пять или шесть кораблей были оснащёны дополнительными парами вакуумных излучателей, которые, вне всяких сомнений, были призваны улучшить их ходовые качества в условиях местной аномалии.

При посадке во флайеры нас с Элис разделили, и я оказался в компании Павлова, Томассона, Крамера и Топаловой. В качестве охраны к нам подсел майор Алавес, а место водителя занимал мужчина лет сорока в незнакомой военной форме. Впрочем, знаки различия у него были вполне стандартные и указывали на ранг полковника.

Павлов смерил меня усталым взглядом и спросил:

— Как вы, Вильчинский?

— Ничего, сэр, — ответил я и чуть было не добавил: «По крайней мере, лучше, чем вы».

Кэп в самом деле выглядел худо. Его лицо было бледным и осунувшимся, с болезненным пергаментным оттенком, а под глазами залегли тёмные круги. Было видно, что он тяжело перенёс случившееся и возлагал всю вину на себя…

Когда посадка во флайеры закончилась, полковник включил свой коммуникатор и произнёс по-английски:

— Готово, ребята, отправляемся.

Он первым запустил двигатели и поднял флайер в воздух. За нами гуськом последовали остальные машины.

Покинув пределы космодрома, мы набрали высоту и взяли курс на видневшийся впереди город, посреди которого, словно зеркальце, блестело в солнечных лучах озеро. Город был довольно большой — как я прикинул, в нём должно проживать не менее пяти миллионов человек. Разнообразие его архитектуры явственно свидетельствовало о том, что он не был построен за несколько лет, а постепенно разрастался в течение многих десятилетий.

«Значит, Эндрюс был прав, — подумалось мне. — На этой планете находится не база, а устоявшаяся колония. Колония, о существовании которой остальное человечество даже не подозревает…»

Занятый этими мыслями, я не заметил, что следовавшие за нами флайеры постепенно отклонились в сторону и взяли другой курс. Зато Павлов был начеку.

— Эй! — встревожился он. — Куда они полетели?

— Не беспокойтесь, капитан, всё в порядке, — ответил полковник. Теперь он говорил на чистейшем «эридани». — Ваших подчинённых разместят во временном лагере для военнопленных. Даю вам слово, с ними будут обращаться подобающим образом. А мы летим в нашу столицу — Свит-Лейк-Сити. С вами хочет встретиться император.

— Император? У вас что, монархия?

— Нет, просто такой титул верховного правителя нашей планеты. Это вроде президента, только у императора более широкие полномочия. Он возглавляет Совет Министров, Верховный Суд и Генеральный Штаб, единолично назначает судей, членов правительства, депутатов планетарного парламента — Совета Старейшин, губернаторов провинций и мэров крупных городов, а также издаёт законодательные акты. Кроме того, император избирается пожизненно. Вам это может показаться недемократичным, однако нас такая система вполне устраивает.

— Вы говорите «нас», «нашей», — заметил Павлов. — Но ведь вы, судя по вашей речи, эриданец. Хоть и носите чужую форму, но вы, безусловно, эриданец.

— Я родился и вырос на Октавии, — подтвердил полковник. — Но уже много лет служу другой стране, которая стала для меня новой родиной.

Некоторое время в кабине флайера царило молчание. Наконец Томассон задумчиво произнёс:

— Так вы сказали Свит-Лейк-Сити?

— Да, командор, — ответил полковник. — Что, вызывает ассоциации?

— Вполне определённые. С городом Солт-Лейк-Сити, штат Юта, что в Северной Америке на Земле. Только там озеро солёное, а у вас — сладкое.[7]

— Схожесть в названиях совсем не случайная. — Полковник переключил управление флайером на автопилот, затем повернулся к нам. — К вашему сведению, эта планета называется Ютланд. Именно в честь американского штата Юта, уроженцы которого четыреста лет назад основали здесь колонию.

— Что?! — не удержалась от изумлённого возгласа Топалова. — Четыреста лет назад? В такой дали? В центре реликтовой аномалии? Этого быть не может!

— Однако есть. Должен сказать, это интересная история. Вы что-нибудь слышали о мормонах? Была такая религиозная секта на Земле. Они проповедовали суровый образ жизни, замкнутость от остального мира, практиковали многожёнство — что противоречило американским законам и преследовалось властями. В середине двадцать первого века мормоны почти исчезли, но в двадцать втором, с наступлением космической эры, их движение возродилось. А в начале двадцать третьего века они задумали переселиться на другую планету, причём подальше от Земли — настолько далеко, насколько это вообще возможно, чтобы оградить себя от тлетворного влияния «безбожного человечества». В конце концов мормонам удалось приобрести три корабля, и сорок тысяч человек — все, кроме членов экипажей, погружённые в анабиоз, — отправились в полёт, не сообщив никому о конечной цели. Больше о них не было вестей. А корабли, между тем, после четырнадцатилетнего путешествия успешно достигли системы Аруны.

— Но как же аномалия? — не уступала Топалова. — Мы её с трудом прошли, а четыреста лет назад это и вовсе было невозможно.

— Возможно, если лететь очень медленно, в самом верхнем слое инсайда. Из четырнадцати лет полёта почти три года корабли мормонов потратили на преодоление аномалии, а последние триста астрономических единиц и вовсе шли на досвете. Вообще-то первоначальной их целью была другая звезда, в двух тысячах световых лет от Земли. Но когда на пути возникла реликтовая аномалия, старейшины расценили это как знак свыше и решили, что более укромного места им не сыскать. И в принципе они были правы: если бы не случайность, то Ютланд мог быть не обнаружен ещё добрую тысячу лет.

— Так, значит, здесь теократическое государство? — спросил Крамер. — Вроде режима аятолл на Аль-Акбаре?

— Вовсе нет, государство у нас светское. Самое парадоксальное, что все труды и жертвы отцов-основателей Ютланда оказались напрасными. Их религия, специфический образ жизни были приспособлены для существования в чуждом окружении; они являлись своего рода защитным панцирем. Здесь же никакого чуждого окружения не было. Через несколько поколений потомки мормонов избавились от этого панциря за ненадобностью и перестали быть мормонами, даже излишне ударились в атеизм. Сейчас на Ютланде вполне нормальное общество — хотя, конечно, со своей спецификой, вроде той же полигамии. Ну и ещё в научно-техническом отношении планета заметно отстала от других населённых миров. Но в целом я, уроженец Октавии, чувствую себя на Ютланде вполне комфортно.

Павлов, который всё это время пристально всматривался в лицо полковника, вдруг резко подался вперёд.

— Чёрт побери! Я вас знаю. Второй лейтенант Григорьев, Корпус космической пехоты!

Он кивнул:

— У вас хорошая зрительная память, капитан. Ведь сколько лет прошло. И теперь я, как видите, уже полковник. А вскоре рассчитываю стать бригадным генералом.

Павлов вновь откинулся на спинку кресла.

— Чтоб я сдох… — проговорил он и, опустив голову, погрузился в мрачные раздумья.

3

Вскоре флайер совершил посадку на крыше высотного здания, расположенного невдалеке от озера. Миновав пост охраны, мы спустились этажом ниже, пересекли из конца в конец длинный коридор — опять же, охраняемый, — и оказались в довольно большой комнате с мягкими креслами вдоль стен. Напротив двери, в которую мы вошли, была ещё одна дверь — массивная, двустворчатая, по обе стороны от которой стояли навытяжку двое космических пехотинцев в чине сержантов, а немного правее располагался стол с несколькими работающими терминалами.

Нас встретил мужчина лет тридцати пяти, в штатском костюме строгого покроя, с несколько надменным, но в то же время профессионально-вежливым выражением лица. Он являл собой типичный образчик секретаря высокопоставленного чиновника.

— Здравствуйте, леди и джентльмены, — с отменной учтивостью поздоровался он, делая вид, что не замечает на наших руках «браслетов». — Его превосходительство уже ждёт вас. Первыми в списке значатся мистер Вильчинский и мисс Топалова. Прошу вас, полковник, проводите их.

Полковник Григорьев кивнул и повернулся к нам:

— Следуйте за мной, сэр, мэм.

Мы были нимало удивлены, но подчинились.

— Странно всё это, — пробормотала Топалова. — И чем дальше, тем страньше…

Космопехи отсалютовали полковнику и распахнули перед нами двустворчатую дверь. Григорьев провёл нас в просторный, роскошно обставленный кабинет. В первый момент мы решили, что он пуст, так как кресло перед массивным столом из полированного красного дерева было свободно. Свою ошибку мы осознали лишь спустя несколько секунд, когда полковник, закрыв за собой дверь, отдал честь, делая равнение направо:

— Адмирал, сэр!

Мы запоздало повернули головы в нужном направлении и увидели стоявшего у окна пожилого мужчину в белой адмиральской форме, с пятью звёздами на сверкающих золотом погонах. Ему было уже под семьдесят, его прежде тёмные волосы почти полностью покрыла седина, но я не мог не узнать его, даром что в последний раз мы виделись семнадцать с лишним лет назад…

— Благодарю вас, полковник, — прозвучал, словно эхо из моего беззаботного детства, такой знакомый и родной мне голос. — Снимите с них наручники и оставьте нас втроём.

— Сэр, вы уверены, что…

— Да, я уверен. Действуйте.

— Слушаюсь, сэр.

Григорьев освободил наши руки от «браслетов» и, козырнув напоследок, молча удалился.

Адмирал отошёл от окна и приблизился к нам. Взгляд его серо-голубых глаз перебегал с меня на Топалову и обратно. Я стоял, как вкопанный, не в силах собраться с разбегающимися мыслями. Мой разум всё ещё отказывался принимать тот факт, что мой отец, гросс-адмирал Бруно Шнайдер, которого я многие годы считал погибшим, чью могилу видел воочию, на самом деле пребывает в добром здравии. Я, впрочем, всегда знал, что под надгробной плитой лежит не урна с пеплом, а запаянная капсула с горстью космической пыли — так было принято поступать, когда корабль погибал в вакууме и вместе с экипажем превращался в сгусток чистой энергии. Но прежде никто не подвергал сомнению тот факт — вернее, как теперь выяснилось, видимость факта, — что отцовский крейсер был уничтожен в апертуре глубинной бомбой…

— Можете поверить, я действительно жив, — заговорил наконец он. — Это не мистификация. А вот моя смерть была инсценирована. Я был вынужден так поступить, когда стало ясно, что наше восстание обречено. Если бы меня арестовали, многие горячие головы до последнего боролись бы за моё освобождение. Я не хотел напрасных и бессмысленных жертв, а известие о моей гибели быстро положило конец кровопролитию. — Отец умолк и снова смерил нас жадным взглядом. — Нет, надо же как получилось! Просто поразительное стечение обстоятельств — вы оба оказались на одном корабле. Фаулер даже не подозревает, что вместо одного подарка прислал мне сразу два.

Вдруг Топалова шагнула вперёд и наотмашь ударила отца по щеке. Он принял этот удар стоически, даже не попытавшись уклониться.

— Значит, ты в курсе, — произнёс он. — Что ж, это к лучшему. Отпадает необходимость в длительных объяснениях. В своё оправдание я могу сказать, что до вчерашнего дня ничего не знал о тебе. Лишь просматривая списки экипажа фрегата, я увидел твою фамилию, потом затребовал твоё личное дело, сверил даты и всё понял… Всё, кроме одного: почему твоя мать ничего мне не рассказала?

— Потому что она была гордая женщина, вот почему! — ответила Топалова с ярость в голосе. — Она считала унизительным удерживать тебя таким образом. Ведь ты не собирался на ней жениться, для тебя ваша связь была лишь мимолётным приключением. В то же самое время ты обхаживал дочку тогдашнего начальника генштаба. Вот это было для тебя серьёзно: благодаря браку с ней ты сделал быструю карьеру и за восемь лет из командора стал вице-адмиралом. А когда твой тесть ушёл в отставку, ты поспешил отправить в отставку и его доченьку, потому что без памяти был влюблён в молоденькую актрису… бедняжку. Она пострадала из-за тебя больше, чем остальные женщины, которым ты испортил жизнь. И к твоему сведению, я рада, что не ношу твою фамилию, что никто не знал, чья я дочь!

Возможно, вы сочтёте меня тугодумом, но я только сейчас сообразил, о чём идёт речь, и от этого неожиданного открытия нервно закашлялся. Топалова — хотя нет, какая уж тут Топалова, просто Яна, моя сестра, — повернулась ко мне и сжала мои руки в своих руках.

— Да, Алекс, этот человек мой отец. Увы. Я… я очень хочу надеяться, что ты не станешь презирать меня. Это очень важно для меня. Ты мне как брат, и я… — Она осеклась, и её глазах отразилось изумлённое понимание. — Так ты…

— Да, — сказал я. — Не «как брат», а просто брат. Сводный. У нас с тобой общая беда — мы дети одного отца.

И тут Яна отколола номер, которого я от неё никак не ожидал — она грохнулась в обморок…

Спешно вызванный отцом доктор констатировал у Яны шок в результате сильного нервного напряжения и возможного недосыпания. Со своим диагнозом он, что называется, попал в точку: сначала изматывающий полёт сквозь аномалию, потом захват корабля, плен, а на десерт — встреча с родственниками. Врач не рекомендовал приводить её в чувство, а наоборот — сделал укол, который перевёл её обморочное состояние в крепкий, здоровый сон. Отец распорядился отвезти Яну к себе домой и не оставлять её без присмотра.

Когда суматоха, вызванная этим происшествием, улеглась, и мы остались в кабинете вдвоём, он сказал:

— Ну, теперь мы можем спокойно поговорить.

— А стоит ли? — усомнился я. — Имей в виду: я не собираюсь бросаться тебе на шею.

Отец вздохнул:

— Да, я понимаю. И всё-таки… всё-таки меня огорчает твоя враждебность. Видать, тебе здорово промыли мозги за эти годы.

— Никто мне ничего не промывал! — возмутился я. — Ты вряд ли поверишь в это, но со мной даже не проводили «воспитательных работ». Только в самом начале, когда меня обучали моей «легенде», мне объяснили, зачем нужно сменить мою фамилию и говорить всем, что мои родители погибли в катастрофе. Причём объясняли очень мягко и тактично, не пытались внушить мне, что ты фашист, никто и словом не обмолвился, что по твоей вине погибло много людей. Напротив, меня предупредили, что о тебе будут рассказывать много плохого, но это всё неправда, однако я должен молчать и не возражать, чтобы не выдать себя, иначе меня станут обижать. Какое-то время я в это искренне верил, тем более что порой мне встречались люди, которые восхищались тобой, считали тебя героем. Но постепенно я сам во всём разобрался и понял, кем ты был на самом деле.

— Вот именно! Об этом я и говорил. Тебе дали начальную установку, запрограммировали твоё мышление и тем самым предопределили те выводы, к которым ты якобы сам пришёл. Старый, как мир, приём: чтобы убедить в чём-то ребёнка, нужно не запугивать его, не навязывать ему своё мнение, а покорить его притворной добротой и сердечностью. Тебя просто купили, сынок. Купили мягким и деликатным обхождением, демонстративной заботой о тебе, щедрыми карманными расходами, теми деньгами, которые лежали на твоём счету в ожидании твоего совершеннолетия.

Я хотел было возразить, что не в деньгах дело, что у меня есть своя голова на плечах, что я привык жить своим умом… Однако я промолчал, так как понял, что всё это бесполезно. Я плохо помнил свои детские годы, но кое-что, связанное с отцом, крепко врезалось в мою память. В частности то, что он всегда был убеждён в собственной правоте. Моей маме (не говоря уже обо мне) ни разу не удавалось его переспорить, хотя он часто ей уступал — но при этом обязательно давал понять, что просто подчиняется женскому капризу. Для него существовали только две точки зрения — своя и неправильная.

— Я бы давно забрал тебя к себе, — между тем продолжал отец. — Но у меня не было возможности. Первый год после неудавшегося восстания наш корабль странствовал по космосу, избегая любых населённых планет. Я ждал, пока на Октавии спадёт напряжение, а агенты эриданских спецслужб перестанут рыскать по космопортах всех миров в поисках сбежавших повстанцев. Во время этих странствий мы наткнулись на Ютланд. Это произошло по чистой случайности. Ребята из моей команды начали маяться от безделья, и я решил, что им будет полезно поиграть в Астроэкспедицию — Дальний Космос привлекает романтикой своей неизведанности. Когда нам встретилась эта реликтовая аномалия, мы решили не огибать её, а пересечь из конца в конец — просто так, ради спортивного интереса. Ну и обнаружили Ютланд. Некоторое время мы потратили, чтобы утвердиться здесь, потом я связался с людьми на Октавии, в чьей верности не сомневался, и одним из первых моих распоряжений было разыскать тебя. Но оказалось уже поздно — тебя надёжно спрятали и замели все следы.

— Значит, мне крупно повезло, — сказал я с вызовом. — Вот ты бы точно промыл мне мозги и постарался вырастить из меня своё подобие. А так, слава богу, я уже взрослый, и тебе меня не сломать.

Отец присел в кресло и облокотился на стол.

— Я не собираюсь тебя ломать, Алекс, — устало ответил он. — Будь таким, какой ты есть. Будь самим собой. А мне достаточно, что ты мой сын и что теперь ты со мной.

— Должен сказать, не по своей воле, — произнёс я, распаляясь. — А если бы меня спросили, я бы ответил, что знать тебя не хочу и видеть не желаю. После того, что ты сделал… Я говорю не только о твоём путче, а прежде всего о маме, которую ты убил. Да, именно ты её убил! Она покончила с собой, потому что считала тебя погибшим. Она бросила меня и ушла к тебе… то есть, думала, что уходит к тебе. А ты… ты остался в живых! Я не понимаю, как ты мог жить дальше с такой тяжестью на душе. Я бы на твоём месте застрелился.

Отец со вздохом поднялся.

— Боюсь, сейчас у нас не получится толкового разговора. Ты слишком взвинчен, тебе нужно отдохнуть и успокоиться, смириться с мыслью, что я жив. Тебя отвезут ко мне домой, располагайся там — отныне это и твой дом…

Я гордо вскинул голову:

— Мне ничего не нужно от тебя. Прикажи отправить меня в тот лагерь, где держат остальных наших.

— Нет, сын, — ответил он властно. — Ты будешь жить в моём доме. Так я решил, и так оно будет. На Ютланде моё слово закон, привыкай к этому. А насчёт своих товарищей с корабля не беспокойся — их скоро освободят. Проведут с ними собеседование, подыщут каждому работу по специальности, обеспечат жильём… Вижу, ты не веришь мне. Как хочешь. Но через несколько дней сам в этом убедишься. Как раз о трудоустройстве экипажа я и собираюсь говорить с Павловым, Томассоном и Крамером. На нашей планете для всех найдётся достойное место. Кстати, ты ни о чём не хочешь попросить меня?

— Нет, ни о чём.

— А зря. Насколько мне известно, у тебя есть две девушки. Здесь это считается в порядке вещей. Если хочешь, я немедленно распоряжусь доставить их к тебе. Ну как?

Я промолчал, крепко сжав губы и отчаянно борясь с желанием сказать «да».

— Воля твоя, — так и не дождавшись ответа, пожал плечами отец. Он протянул было руку, чтобы нажать кнопку вызова, но в сантиметре от неё остановился и задумчиво посмотрел на меня. — И ещё одно, Алекс. Это касается твоей матери… Она не совершала самоубийства, её убили «эсбешники».

— Ты лжёшь! — воскликнул я.

— У меня есть все доказательства. Медицинское заключение, материалы служебного расследования с грифом высшей секретности. Твоя мать, моя жена Мэган, умерла ещё за день до того, как я инсценировал гибель своего корабля.

— Нет! Нет… — Я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги. — Это фальшивка!

Отец обошёл стол и крепко схватил меня плечи.

— А ты сам подумай, сын. Ты должен помнить свою мать. Должен помнить, как сильно она тебя любила. Разве могла она бросить тебя? И разве могла она убить вместе с собой ещё не родившегося ребёнка — твою сестру, которая так и не появилась на свет…

4

Когда я проснулся, за окном уже смеркалось. Я лежал на диване одетый, а рядом на столе светился голографический экран включённого компьютерного терминала.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы разогнать остатки сна и вспомнить предшествующие события. Когда меня привезли в отцовский дом, я, отказавшись от обеда, сразу поднялся на второй этаж, где мне уже приготовили спальню и кабинет, засел за компьютер и стал просматривать полученные от отца материалы. Я изучал их долго и внимательно, пока у меня не заслезились глаза — не столько от усталости, сколько от горя и гнева. В конце концов я сдался, прилёг на диван, чтобы тихонько всплакнуть и тем самым хоть немного заглушить свою боль, но вместо этого заснул. И проспал, судя по настенному хронометру, добрых пять часов.

Поднявшись, я кое-как разгладил свою помятую одежду, затем с минуту простоял в нерешительности, глядя то на дверь, то на экран терминала. В итоге я выбрал первое и вышел из комнаты.

В холле я застал Яну, сидевшую в кресле с какой-то книгой в руках. В отличие от меня, она была одета не форменные брюки и рубашку, а в домашнее платье тёмно-синего цвета.

Увидев меня, Яна отложила книгу в сторону, поднялась с кресла и как-то нервно улыбнулась.

— Привет. Полчаса назад я заглядывала к тебе, но ты спал, и я решила не беспокоить тебя.

Она подступила ко мне, робко протянула руку и погладила меня по щеке. Её глаза лучились нежностью.

— Алекс, братишка… Я ведь с самого начала, с первого же дня чувствовала это… чувствовала, что мы не чужие друг другу…

Я обнял её и зарылся лицом в её волосах.

— Где же ты была все эти годы? Мне тебя так не хватало.

— Знаешь, — заговорила Яна, положив голову мне на плечо. — Когда ты был ребёнком и жил со своей семьёй, я ненавидела тебя. Ненавидела из зависти — потому что у тебя был отец, а у меня — нет. Но в глубине души я… да, я любила тебя. Я не лукавлю, Алекс. После путча я пыталась разыскать тебя, честное слово. Но что я могла сделать одна, шестнадцатилетняя школьница? А обращаться к кому-то за помощью я не рисковала — в то время я мечтала о военной карьере и боялась выдать себя… Ну, ты сам понимаешь, что тогда бы меня ни за что не приняли в Норд-Пойнт.

— Не нужно оправданий, Яна, — сказал я. — Ты бы всё равно меня не нашла. Сама или с чьей-либо помощью. Если отцовские сторонники не смогли — а некоторые из них до сих пор занимают высокие должности в армии и флоте, имеют доступ к секретным материалам… — Тут голос мой сорвался на всхлип.

Яна быстро подняла голову и встревоженно посмотрела на меня.

— Что с тобой? Ты так побледнел.

Я выпустил её из объятий и сел в ближайшее кресло.

— Отец мне дал кое-какие документы. Я бы очень хотел, чтобы они оказались фальшивкой, но… боюсь они подлинные. В них говорится о моей матери. По официальной версии она умерла от передозировки наркотиков в состоянии аффекта…

— Я знаю об этом, — произнесла Яна, присаживаясь на подлокотник кресла. — Но ты сказал: «по официальной версии». А разве не так?

— Наркотики были… но специфические. Во время допроса сотрудники армейской безопасности вкололи ей «сыворотку правды» — рассчитывали вытянуть из неё имена тайных приверженцев отца в правительстве и генштабе. Они даже не потрудились провести тест на аллергические реакции. А мама была беременна… и умерла…

— Боже!.. — прошептала потрясённая Яна.

— Тогда я был ребёнком и многое забыл, — продолжал я. — Но теперь я вспомнил, как незадолго до путча мама спросила, хочу ли я маленькую сестричку. Я ответил, что да, и она, поцеловав меня, сказала, что в следующем году сестричка будет… А вскоре после этого всё началось. В последний раз я видел отца, когда он перевёз меня и маму в другое место. Видно, считал его надёжным убежищем, но просчитался. Через несколько дней явились люди в военной форме и забрали нас. Потом была неуютная комната с кучей некрасивых игрушек и были строгие женщины, которые всеми силами старались вести себя как заботливые тётушки. Я много плакал, хотел видеть маму, но мне говорили, что она заболела и сейчас к ней нельзя. А потом… потом мне сказали, что отец и мама умерли. Дальше всё как в тумане — больница, люди в белых халатах, уколы… Единственно я хорошо запомнил молодую докторшу с красивым добрым лицом. Она действительно была добрая, она подолгу со мной говорила, и после бесед с ней мне становилось легче. Наверное, она была психологом. Именно она постепенно приучила меня к мысли, что мама покончила с собой из-за гибели отца. Я думаю, она сама искренне верила в это. И я поверил… И все эти годы незаслуженно осуждал маму за то, что она бросила меня!

Яна погладила меня по голове.

— Я даже не знаю, что сказать, Алекс, — растерянно проговорила она. — Всё это так… ужасно. Если только это правда…

— Это правда. — Я встал и медленно прошёлся по комнате. — Самое страшное, что это правда. Я прекрасно понимаю, с какой целью отец дал мне эти документы. И отдаю себе отчёт в том, что он, похоже, добился своего. Но правда остаётся правдой, даже если ею манипулируют в своих интересах. Теперь я не знаю, на каком свете нахожусь. С одной стороны — отец, который семнадцать лет назад едва не ввергнул Октавию в гражданскую войну, потом бежал, захватил власть над этой захолустной планетой, но явно не намерен останавливаться на достигнутом, а копит силы для реванша. С другой же стороны — моя родина, хладнокровно убившая мою мать… Нет, Яна, не возражай. Ублюдки, совершившие это преступление, состояли на службе у государства. А наше либеральное и справедливое государство не привлекло их к ответственности, не было ни суда, ни наказания, было проведено лишь служебное расследование, которое попросту замяли. Следовательно, государство взяло на себя всю ответственность за это преступление.

— Государство — но не страна, — заметила Яна. — Не планета со всем её населением.

— Вот именно! Этого и хотел мой отец — чтобы я провёл разделительную черту между страной и государством и возненавидел последнее. Чтобы встал на его точку зрения — Октавии нужна другая власть. Но он кое-что не учёл. Для него демократия — пустой звук, а я принимаю её всерьёз. В демократической стране народ сам выбирает себе правительство и несёт ответственность за все его действия. И если избранное народом правительство безнаказанно убивает своих граждан, значит в этом повинен весь народ. Поэтому я и говорю: мою мать убила моя страна! Теперь я ненавижу Октавию, у меня больше нет родины…

Яна промолчала.

Примерно через час дворецкий, мистер Эпплгейт, пригласил нас к ужину и сообщил новость, которая нам с Яной доставила большое облегчение — из-за загруженности делами отец решил остаться ночевать в правительственной резиденции. По словам Эпплгейта это случалось довольно часто.

За ужином нам прислуживал сам дворецкий вместе со старшей женой, которая работала в доме поварихой. Блюда были немного непривычными (как, впрочем, и всё инопланетное), но вполне съедобными и даже вкусными. Мы с Яной порядком проголодались и ели с отменным аппетитом — правда, нас обоих заметно раздражало кудахтанье миссис Эпплгейт, которая то и дело обращалась к нам «мистер Шнайдер» и «мисс Шнайдер».

В конце концов я не выдержал и сделал замечание, что моя фамилия Вильчинский, а Яны — Топалова. На что миссис Эпплгейт упрямо ответила:

— Я не знаю, сэр, какие обычаи на вашей планете, но у нас с этим строго. Коли вы дети его превосходительства, то вас зовут мистер и мисс Шнайдер.

Я понял, что спорить с ней бесполезно. Поняла это и Яна.

— Интересно, — спросила она через некоторое время, — как ваш народ мирится с тем, что верховный правитель Ютланда — чужак, инопланетник?

— Ваш батюшка не чужак, мисс Шнайдер, — возразила миссис Эпплгейт. — Он давно уже наш соотечественник.

— Но ведь когда-то же он был чужаком.

— Что верно, то верно, — не стала возражать жена дворецкого. — И вначале, когда Совет Старейшин только избрал его императором, нашлось немало таких, кто был с этим не согласен.

— И что же стало с несогласными? — полюбопытствовал я. — Их упекли в концлагеря? В тюрьмы, в психушки? Или просто расстреляли?

И миссис Эпплгейт, и её муж уставились на меня, как на сумасшедшего.

— Бога ради, мистер Шнайдер! — всплеснула руками женщина. — Как вы могли такое подумать! Какие концлагеря? Какие тюрьмы, какие расстрелы?… Ничего подобного не было. Его превосходительство никого не преследовал, он своими делами доказал, что Совет Старейшин сделал мудрый выбор. Недовольные просто перестали быть недовольными.

— Неужели все до единого?

— Ну, осталась кучка глупцов. Но они из тех, кто против любой власти. На них просто не обращают внимания.

— Ваш отец, мистер и мисс Шнайдер, — авторитетно промолвил молчавший до сих пор дворецкий, — безусловно, лучший император за всю историю Ютланда. За пятнадцать лет его правления наша планета…

Остаток нашей трапезы прошёл под аккомпанемент хвалебных речей в адрес отца. Причём ни мистер, ни миссис Эпплгейт отнюдь не пели ему осанну, в их словах не чувствовалось слепого, раболепствующего преклонения, они просто говорили о нём, как о хорошем человеке, который совершил много добрых дел. Я едва дотерпел до конца ужина и, отказавшись от сладкого на десерт, поспешил откланяться. А вернее — пулей вылетел из столовой, взбежал на второй этаж и спрятался в своём кабинете.

Минут через пять ко мне зашла Яна. Устроившись на диване, она без моего согласия закурила и произнесла:

— Знаешь, братец, странное дело. Стоило тебе услышать об адмирале что-то хорошее, — (она избегала называть его отцом) — как ты ещё больше озлобился.

— А ты что, уже на его стороне?

— Ни в коем случае. Даже если не считать, что когда-то он устроил путч, а сейчас готовит новую заваруху, у меня есть и чисто личные причины не любить его. Он сделал несчастной мою мать, из-за него она так и не вышла замуж, и по его вине у меня никогда не было полноценной семьи. Мало того, теперь он влез в мою жизнь, не спросив, хочу ли я этого; он отнял у нас свободу — у меня, у тебя, у наших товарищей… Но нельзя не признать, что из него получился совсем неплохой государственный деятель.

— Ага, — буркнул я. — Если, конечно, верить тому, что рассказали его слуги.

— А ты бы хотел, чтобы это было не так, верно? Ты испытал бы тайное удовлетворение, если бы оказалось, что он держится у власти исключительно благодаря массовым репрессиям. Тебя злит, что он поступает совсем не так, как должен, по твоим представлениям, поступать кровожадный диктатор.

Я не знал, что ей сказать…

Поздно вечером на флайере привезли Лину со всеми её вещами. Она была одна, без Элис.

Яна сразу взяла девушку в оборот и стала расспрашивать её о наших товарищах с корабля. Лина рассказала, что их разместили на небольшом острове в море, километрах в двухстах от берега. Ни длинных и грязных бараков для заключённых, ни колючей проволоки под напряжением, ни надзирателей с собаками, ни даже вышек с прожекторами и автоматчиками там не было. Лагерь представлял собой посёлок из сотни коттеджей со всеми удобствами — разве что отсутствовали средства связи с внешним миром. Персонал лагеря обращался с ними вежливо и предупредительно — скорее не как с пленниками, а как с прибывшими на курорт отдыхающими.

Впрочем, на новом месте Лина особо осмотреться не успела, так как вскоре её с Элис забрали и отвезли обратно…

— Элис? — перебил я её. — Так где же она?

— Вернулась назад в лагерь.

— Как? Почему?

Лина замялась:

— Ну… она…

— Стоп! — сказала Яна. — Линочка, золотце, рассказывай по порядку. А ты, Алекс, не мешай.

— Ну, нас привезли в Свит-Лейк-Сити, — продолжала Лина. — И с нами встретился адмирал Шнайдер, ваш отец.

— Вот как! — вскинула брови сестра. — Вы с ним беседовали?

— Да. И довольно долго. От него-то мы и узнали, что вы — его дети. Он просил нас поселиться здесь, вместе с вами. Он сказал, что Саше сейчас очень тяжело, ему нужна помощь и поддержка близких людей. — Лина повернулась и посмотрела мне в глаза. — Я вижу, что это действительно так.

— Однако Элис не согласилась, — произнесла Яна, не спрашивая, а констатируя факт. — Из-за того, что Алекс сын адмирала Шнайдера.

— Нет… То есть, да… Вернее, не так, а… — Лина умолкла и перевела дыхание. — Ох, не придумаю, как это правильно объяснить… Ну, короче, Элис страшно обиделась.

— Что я не рассказал ей правду о себе?

— В общем, да. Она… она сказала, что не нужна тебе. Что ты не любишь её по-настоящему, что грош цена вашей дружбе, если за пять лет ты так и не доверился ей полностью.

Яна фыркнула:

— Вот глупая девчонка!

С этими словами она вышла из комнаты.

Едва мы остались наедине, Лина тотчас придвинулась ко мне и оказалась в моих объятиях.

— Не расстраивайся, Саша, всё образуется. Элис одумается и поймёт тебя.

— Надеюсь, — пробормотал я, с наслаждением вдыхая пьянящий аромат волос девушки. — Очень надеюсь… Гм, странно, что отец просто не приказал привезти её сюда.

— Я тоже удивилась, — кивнула Лина. — Адмирал долго уговаривал Элис, даже упрашивал, но потом сдался и сказал, что не станет её ни к чему принуждать. Знаешь, я представляла его совсем другим. А он…

Я быстро зажал её рот ладонью.

— Молчи! Не говори этого. Не говори, что он не такой. Вообще не говори о нём ничего. Хорошо? — Я убрал руку.

— Хорошо, не буду, — согласилась она. — Я просто хочу сказать, что меня никто не заставлял ехать к тебе. Я сама согласилась, хотя Элис просила меня вернуться с ней.

— А почему ты отказалась? Ты же любишь её.

Лина приникла к моим губам жарким поцелуем.

— Тебя я тоже люблю. Я люблю вас обоих. Вы оба мне дороги — каждый по-своему. Я совсем запуталась…

«Я тоже запутался, — подумал я. — Совсем и во всём…»

5

В течение следующих нескольких дней отец не донимал нас своим присутствием. Он дневал и ночевал в правительственной резиденции, а дома появлялся лишь на часок, чтобы пообедать в нашем обществе — но и тогда не слишком навязывался нам. Я бы, наверное, оценил его тактичность, если бы не был так враждебно настроен к нему…

На второй день пополудни хандра слегка отпустила меня, и я решил проверить, насколько ограничена моя свобода передвижения. Выйдя из дома во двор, я подошёл к охраннику у ворот и деланно-небрежным тоном попросил его выпустить меня. Тот без всяких возражений, со словами: «Пожалуйста, мистер Шнайдер», распахнул передо мной калитку.

Я вышел на широкую тихую аллею с тенистыми каштанами и не спеша зашагал по тротуару, стараясь не обращать внимания на слонявшихся там и тут мужчин в штатском. Со своей же стороны они делали вид, что их вовсе не существует. По обе стороны аллеи тянулись роскошные особняки, мало чем уступавшие отцовскому; очевидно, здесь проживали очень важные персоны — члены ютландского правительства и высокие военные чины.

Вскоре я заметил, что двое людей в штатском ненавязчиво следуют за мной, а сверху медленно плывёт флайер — с виду самый обычный, пассажирский. Убедившись, как обстоят дела, я развернулся и пошёл обратно. При моём приближении к воротам калитка распахнулась, и охранник впустил меня во двор.

— Могу я воспользоваться флайером? — спросил я.

— Разумеется, мистер Шнайдер, — ответил он. — Машина с водителем в вашем полном распоряжении.

— Я пилот и сам умею летать.

— У вас нет местных прав на вождение, сэр, — возразил охранник. — Но водитель доставит вас, куда пожелаете… гм, кроме некоторых режимных объектов.

Как я и опасался, к числу оных объектов принадлежал и остров, где находились члены экипажа нашего корабля, так что встреча с Элис откладывалась на неопределённый срок. Огорчённый этим известием, я вернулся в дом, но всё же предложил Лине и Яне вместе прогуляться по городу.

Лина охотно согласилась, а сестра ответила, что сегодня до обеда, пока мы нежились в постели, она уже побывала на экскурсии.

— Довольно славный городишко, — сказала Яна. — Особенно рекомендую набережную Свит-Лейк. Здесь совсем недалеко — вниз по аллее и направо… Да, кстати, Алекс, — добавила она. — Лучше надень очки и нарядись во что-то местное и неброское. Наши с тобой фотки показывали в новостях, тебя могут узнать. Бросаться к тебе с объятиями и поцелуями не станут, бить — тоже, но глазеть будут ещё как. Я на своей шкуре это испытала — не шибко приятное ощущение.

Я последовал совету Яны, сменил одежду, надел солнцезащитные очки, заодно прихватил кредитную карточку, которую ещё вчера вручил мне дворецкий, и вместе с Линой отправился на прогулку. День мы провели очень даже неплохо, пешком бродили по многолюдным улицам и площадям, осматривали местные достопримечательности, переезжая с места на место в общественном транспорте. Повсюду за нами следовала охрана, но это были хорошо вышколенные, знающие своё дело ребята, поэтому их присутствие не бросалось в глаза, и вскоре даже мы перестали их замечать.

Во время прогулки я внимательно присматривался к людям, следил за их поведением, пытался уловить атмосферу, царившую в обществе. Сам не знаю, что я рассчитывал обнаружить; может, какие-то признаки подавленности, угнетённости, страха… Но ничего подобного не было. Люди были самыми обычными людьми, со своими заботами, радостями и печалями. Они держались свободно и раскованно, смотрели на мир открыто и без опаски. Они не вздрагивали при звуках полицейской сирены, не шарахались в сторону, когда на их пути появлялся человек в военной форме. И вообще, всё то, что я видел, никак не соответствовало сложившимся у меня представлениям о диктатуре…

Ближе к вечеру Лина сказала мне:

— Саша, ты заметил одну странность у здешних жителей?

— Что женщин больше, чем мужчин? — спросил я и сразу ответил: — Но тут нет ничего странного. На Ютланде существует полигамия, и соответственно планируются семьи. На одного мальчика приходится в среднем две девочки.

— Да нет, это мне ясно. Я имею в виду другую странность.

— Какую?

— Мы гуляем по городу уже пятый час, но я не видела ещё ни одного толстого человека.

Я пожал плечами:

— Честно говоря, не обратил внимания.

— А вот я обратила. Порой встречаются пышненькие женщины или плотные мужчины — но в меру. Ни разу не заметила ни одной толстушки, ни одного толстяка.

— Возможно, на этой планете полнота считается уродством, — предположил я. — Поэтому все ютландцы следят за своим весом.

— Это не объяснение, — возразила Лина. — На Октавии я не знала ни одной полной женщины, которая не хотела бы похудеть. Они, бедненькие, и на диете сидят, и лечатся, и спортом занимаются, но не всем это помогает. Особенности обмена веществ и такое прочее. Для вас, мужчин, полнота не так страшна, но для нас, женщин, это настоящая трагедия.

— Насчёт себя можешь не переживать, — улыбнулся я, обняв её за тонкую талию. — Кому-кому, а тебе полнота не грозит.

— Это сейчас не грозит. А позже… — Мы как раз проходили мимо одной маленькой аптеки, и Лина остановилась. — Давай заглянем на минутку.

— Как хочешь, — со вздохом согласился я.

За время прогулки мы уже не единожды заглядывали «на минутку» в разные магазины, и при каждом посещении Лина просила меня что-нибудь купить. Её сумочка была уже битком набита всякими мелкими безделушками, а покупки покрупнее — два косметических набора, несколько прелестных платьев и с десяток комплектов соблазнительного белья (это было слабостью Лины) — я просил упаковать и называл адрес, по которому их следовало доставить. Затем мы поспешно исчезали, прежде чем до продавцов доходило, чей это адрес.

В аптеке посетителей не было, и пожилой аптекарь одиноко стоял у прилавка, весь к нашим услугам.

— Здравствуйте, сэр, — обратилась к нему Лина по-английски, старательно копируя местный выговор. — Что вы можете порекомендовать для похудания?

Аптекарь смерил её ладно скроенную фигурку оценивающим взглядом.

— В вашем случае, мисс, достаточно лишь не злоупотреблять сладостями, — ответил он с усмешкой. — Если зрение не подводит меня, то у вас пока нет ни грамма лишнего веса.

— Это для одной моей знакомой, — уточнила Лина. — У неё склонность к полноте.

— Физиологическая или от неумеренного употребления пищи?

— Скорее, второе.

— Ей бы идеально сгодился стимулятор силы воли, — пошутил аптекарь. — Но такого лекарства сейчас в наличии нет, так что ей придётся довольствоваться эндокринином… — Тут он внимательнее присмотрелся к нам обоим, особенно ко мне. Если он и узнал меня, то вида не подал. — Ага, так вы эриданцы! Из новых. Ясно, ясно… Вашей знакомой, мисс, нужен эндокринин, смесь номер пять, регулирующая усвоение жиров и углеводов. Но сперва ей лучше проконсультироваться у врача — он подберёт нужные дозы и, возможно, назначит комплексное лечение. Хотя «Эндокринин-5» вы можете купить прямо сейчас, он отпускается без рецепта. Вам в капсулах или в инъекционных ампулах?

— В капсулах, пожалуйста.

— По полмиллиграмма или по четверти?

— Э-э… Думаю, вам виднее.

— В таком случае, пятьдесят капсул по ноль — двадцать пять.

Пока аптекарь доставал из шкафа лекарство, я кое-что вспомнил. Как я уже говорил, моей сопутствующей специальностью в колледже была биология, так что я слышал про эндокринин. Этот препарат появился сравнительно недавно, но уже произвёл настоящий фурор в медицине. Не обладая никакими побочными эффектами, он напрямую воздействовал на железы внутренней секреции — при простом употреблении нормализировал их функции, а в сочетании с другими лекарствами позволял тонко регулировать работу тех или иных желез. Благодаря таким свойствам, эндокринин являлся панацеей от целого комплекса болезней, связанных с нарушением обмена веществ, в частности — от ожирения. Впрочем, это был не самый серьёзный недуг, который лечился с его помощью. Ещё были различные виды диабета, некоторые формы дистрофии, нефролитиаз, карликовая болезнь, гипотиреоз, нарушения функций половых желез и многое другое. Также эндокринин считался весьма перспективным в гериатрической практике. Проблема состояла в том, что этот препарат производился лишь одной лабораторией на планете Вавилон, в сравнительно небольших количествах, поэтому стоил астрономически дорого. Я сильно удивился, что он есть на Ютланде, да ещё в этой маленькой аптеке. А потом меня охватило волнение — выдержит ли моя кредитка запрошенную за него цену?

— Вот. — Аптекарь положил на прилавок упаковку. — С вас одиннадцать долларов и пятнадцать центов, мисс.

В первый момент я разинул рот от изумления. После хождения по магазинам я приблизительно знал стоимость ютландского доллара, он вряд ли был дороже эриданской марки, поэтому я ожидал, что речь пойдёт о тысячах или даже десятках тысяч. Названная сумма была до смешного мизерной, и я, немного опомнившись, заподозрил, что нас тут просто разыгрывают. Вот только непонятно, с какой целью?…

Между тем Лина взяла у меня кредитку и расплатилась за покупку. Аптекарь начал было повторять свои наставления насчёт того, что желательно проконсультироваться у врача, но тут я перебил его:

— Прошу прощения.

— Да, сэр.

— У меня вопрос по поводу цены. На других планетах эндокринин очень дорогой препарат, а здесь он стоит копейки. Почему так?

— Потому, сэр, что это наш, местный продукт. Его производят только на Ютланде и нигде больше. Мы используем эндокринин уже более трехсот лет. В отличие от других планет, у нас он доступен каждому.

Когда мы вышли из аптеки, я всё ещё переваривал услышанное. Лина на ходу читала инструкцию к эндокринину и изумлённо покачивала головой.

— Если всё, что здесь написано, правда, то на этом деле можно зашибать миллионы… Да где там — миллиарды!

Я коротко рассмеялся.

— Какие миллионы, детка, какие миллиарды. Триллионы. Десятки, сотни триллионов!

Теперь я знал, откуда отец берёт средства для подготовки нового переворота на Октавии.

6

На шестой день, когда я вернулся после утренней вылазки в город, Лина сообщила мне:

— Сегодня звонила Элис. Её и остальных наших уже выпустили из лагеря. Теперь они живут здесь, в Свит-Лейк-Сити. И… — Девушка потупилась. — Элис просит, чтобы я вернулась к ней.

— И что ты решила?

Лина прильнула ко мне и положила голову на плечо.

— Я не хочу уходить, Саша, но я соскучилась по Элис. А ей очень одиноко… Но она отказывается переезжать к тебе. Она такая упрямая!

— Значит, ты будешь жить с ней? — спросил я.

— Нет. Я попробую переубедить её. А если не получится, то через несколько дней вернусь к тебе.

— Чтобы потом опять вернуться к Элис?

Вместо ответа Лина поцеловала меня и убежала собирать свои вещи.

Присутствовавшая при нашем разговоре Яна покачала головой:

— Ну и влип ты, братишка. Капитально… Впрочем, теперь я беру обратно свои слова.

— Какие?

— По поводу того, что вы с Элис можете быть только друзьями. Похоже, она любит тебя не только как друга, но и как мужчину.

— С чего ты так решила?

— Всё дело в её упрямстве, — объяснила Яна. — Будь ты для неё просто другом, она бы давно простила тебе, что ты не рассказал ей об отце. Друзья, даже самые близкие, имеют право на личные тайны. А любимые — нет. Она же ведёт себя так, словно ты её возлюбленный.

— И что ты мне посоветуешь?

— Ты должен поговорить с ней по душам. Но только не спеши — сейчас у тебя ничего не получится. Элис изголодалась по Лине и слушать тебя не станет.

Тем не менее, мы втроём отправились на северо-восточную окраину Свит-Лейк-Сити, где в высотном многоквартирном доме городские власти предоставили жильё всем лётчикам с «Марианны», в том числе и Элис. Официально они находились на положении «почётных гостей», все их расходы оплачивало планетарное правительство. Остальные члены экипажа, как мы узнали позже, были расселены по разным районам города, в зависимости от места их работы.

По прибытии Яна первым делом решила наведаться к Гансу Веберу. Она звала меня с собой, но я отказался и вместе с Линой поднялся несколькими этажами выше, где находилась квартира Элис.

К сожалению, предсказание сестры сбылось — Элис не захотела со мной разговаривать. Впустив к себе Лину, она попросту захлопнула дверь перед моим носом, отключив звонок и интерком. А барабанить кулаками в дверь не имело смысла — всё равно материал был звуконепроницаемым.

Я ещё стоял в вестибюле, чувствуя себя последним дураком, когда на этаж подъехал один из лифтов, и из кабины вышел капитан Павлов. Выглядел он гораздо лучше, чем в тот день, когда я видел его в последний раз.

— Здравствуй, Александр, — поприветствовал он меня, разом отбросив нашу прежнюю манеру общения «начальник-подчинённый». — Вечерком я собирался навестить тебя и Яну. А ты к Элис Тёрнер?

— Ну, в некотором роде…

— Тогда я зайду с тобой. Ты не против? Не беспокойся, я долго не задержусь, только посмотрю, как она устроилась. Я тут решил навестить всех наших ребят.

— Боюсь, не получится, кэп, — ответил я. — Элис отключила звонок.

— Ага, ясно… — Было видно, что Павлов понял даже больше, чем я сказал. — Что ж, с этим повременим. Выпить не желаешь?

— Если кофе, то не откажусь.

— Тогда поехали на крышу. Там есть открытая площадка кафетерия.

Мы вошли в лифт, и капитан нажал кнопку верхнего этажа. Затем повернулся ко мне и спросил:

— Как у тебя дела, Александр?

— Да так себе… Не очень.

— Понимаю, — кивнул он. — А что Яна?

— Ей легче. Она… — Я замешкался, подбирая нужные слова. — Для неё отец был чужим с самого начала, она уже давно вычеркнула его из своей жизни, тогда как я… э-э…

— Тогда как ты всегда любил его, — подхватил Павлов. — И будучи ребёнком, и позже, когда считал его погибшим. А теперь он воскрес, и ты в смятении. То, что ты прощал ему мёртвому, ты не можешь простить живому.

Мне оставалось только изумиться, как чутко кэп уловил моё состояние и сумел выразить всё, что меня мучило, в нескольких коротких фразах.

Поднявшись на крышу, мы прошли к кафетерию, взяли по чашке кофе и устроились за свободным столиком у самого бордюра. Павлов закурил сигарету и обвёл взглядом живописные окрестности городской окраины.

— Приятная планета, — произнёс он. — Куда симпатичнее нашей Октавии.

— Но всё равно для нас она тюрьма, — заметил я. — Вы ведь общались со всем экипажем? Какое настроение у людей?

— По-разному. Одни почти смирились с перспективой длительного плена, другие мириться не желают.

— И тем не менее всех освободили.

— Ну да. В сущности, что может поделать горстка людей против трёхсотмиллионного населения планеты? Единственные, кто представляет потенциальную угрозу, это наши ребята-лётчики. Теоретически они могут угнать один из кораблей — но только теоретически. А на практике это неосуществимо. Бóльшая часть ютландского флота базируется в космосе, а те немногие корабли, что находятся на планете, тщательно охраняются. К ним не подберёшься. Кроме того, почти все они с демонтированными вакуумными излучателями и принадлежат к Группировке Планетарной Обороны. К другим звёздам на них не улетишь.

— Гм-м, — промычал я. — Это, как я понимаю, предупреждение?

— Совершенно верно. Я предупреждаю об этом всех наших пилотов. Вы, парни и девчата, горячие головы и можете влипнуть в крупные неприятности. Но главная неприятность для тебя, Александр, и для Яны заключается в том, что если вас поймают при попытке угона корабля, то вы просто вернётесь в дом отца, зато другие, кто будет вместе с вами, загремят в тюрьму.

— Это несправедливо!

— Конечно, несправедливо, — согласился Павлов. — Но такова жизнь.

Некоторое время мы молчали.

— Кэп, — наконец произнёс я. — Помогите мне кое в чём разобраться.

— А именно?

— Мой отец — диктатор этой планеты?

— Пожалуй, что да. По всем признакам, он диктатор.

— Тогда почему… это… — У меня на языке вертелось множество «почему», и я никак не мог выбрать, с которого мне начать.

— Почему по улицам не ходят патрули с лазерными автоматами, — помог мне Павлов. — Почему нет комендантского часа. Почему полицейские не избивают нарушителей общественного порядка до полусмерти, а просто штрафуют их или вовсе ограничиваются устным предупреждением. Почему люди, рассказывая друг другу политические анекдоты, не понижают голос и не озираются по сторонам с опаской. Почему по телевидению и в сетевых СМИ нередко можно встретить довольно резкую критику в адрес правительства. И, наконец, почему при всём вышеперечисленном на Ютланде не существует организованной оппозиции. Держу пари, ты искал, упорно искал хоть малейший намёк на существование чего-то вроде воспитательно-трудовых лагерей для противников существующего режима. В информационном обществе — а здесь всё-таки информационное общество, — подобные вещи скрыть невозможно. Но ты так ничего и не нашёл. Я верно говорю?

— Да, сэр.

— Так вот, Александр, в своём расследовании ты совершил две ошибки. Во-первых, ты не учёл специфику здешнего общества, не ознакомился с историей и традициями Ютланда. Во-вторых, ты спутал фашизм с нацизмом и коммунизмом. Две последние доктрины государственного устройства действительно нуждаются в постоянных репрессиях, поскольку они насквозь тоталитарны и подразумевают полное и абсолютное подчинение индивидуума обществу, навязывание всем гражданам единой идеологии. В этом отношении фашизм более умерен и практичен. К массовому насилию он склонен прибегать лишь на этапе утверждения власти и в процессе перехода лидерства от одной группировки к другой — да и то не всегда и не везде. Победивший фашизм, который прочно утвердился во всех сферах общественной жизни, порождает корпоративное государство, чья репрессивная машина работает на самой малой мощности или вовсе простаивает. Обществу корпоративного типа чужда оппозиция как социальный институт, оно подавляет её в самом зародыше, не отторгая инакомыслящих, а включая их в свою систему. Тебе это может показаться странным, но многие такие люди работают в органах правопорядка — от полицейских до судей; как правило, из них получаются справедливые и неподкупные служители закона. Признаться, в молодости я был рьяным сторонником корпоративного государства. Впрочем, и сейчас не вижу в нём ничего плохого… кроме одного — пути его построения. Генерал-президент Чанг уже угробил на Тянь-Го, по разным подсчётам, от сорока до шестидесяти миллионов своих соотечественников, но до превращения его режима в устойчивое корпоративное государство ещё очень далеко. Можно не сомневаться, что если бы семнадцать лет назад наш путч удался, на Октавии по сей день продолжались бы репрессии. А что касается Ютланда, то корпоративное государство возникло здесь задолго до появления твоего отца. Просмотри на досуге материалы по истории планеты, особенно о первом столетии существования колонии, когда первоначальная теократия Совета Старейшин под давлением возрастающего в народе атеизма и агностицизма постепенно эволюционировала в лишённый какой-либо религиозной окраски авторитарный режим во главе с императором, а общинный уклад жизни мормонов стал основой для формирования светского общества корпоративного типа. Адмирал Шнайдер со своими убеждениями и харизмой лидера идеально подходил для этой планеты; а политическая система Ютланда, в свою очередь, оказалась тем идеалом, к которому всегда стремился твой отец. Поэтому он так легко и бескровно утвердился у власти. Именно утвердился — захватить власть над утратившей космические технологии планетой очень легко, достаточно такого веского аргумента, как боевой крейсер на орбите. Другое дело — удержать полученную власть. Адмирал Шнайдер с этим справился блестяще. — Павлов сделал паузу и пристально посмотрел мне в глаза. — Надеюсь, эта небольшая лекция помогла тебе разобраться в ситуации. Да, твой отец диктатор. Но он не кровавый диктатор.

— Он готовит новый переворот на Октавии, — сказал я. — Причём с участием Ютланда — а это уже межпланетная война. К тому же он похищает корабли — а это уже пиратство.

— Ну, прежде всего, «корабли» нужно заменить на «корабль». Похищение «Марианны» было единственным в своём роде военно-политическим актом. Хитрый лис, ловко он всё провернул! — В голосе Павлова явственно послышалась злость. — Твоему отцу незачем похищать корабли, он их просто покупает. Денег у него куры не клюют.

— Знаю, — кивнул я. — Эндокринин.

— Ага! Значит, отец тебе рассказал?

— Нет, не он. Мы с ним мало общаемся. Однажды я увидел в аптеке эндокринин, узнал от продавца, что это местный препарат, а остальные выводы сделал уже сам. Только одно меня удивляет: Ютланд хоть и довольно милая, но отсталая планета, а между тем только здесь умеют синтезировать эндокринин. Насколько мне известно, все попытки фармацевтических компаний повторить его формулу заканчивались неудачей. Я слышал, что концерн «Байер» угрохал на исследования свыше тридцати миллиардов.

Кэп хмыкнул:

— Оказывается, главного ты не знаешь. На самом деле эндокринин не синтезируют, а добывают. Он содержится в листьях одного местного растения, называемого в просторечии ушатник. Здесь, на Ютланде, его перерабатывают, выделяют из него очищенный эндокринин, который затем доставляется на Вавилон и через цепочку подставных фирм попадает в лабораторию, где якобы его синтезируют. А на вырученные деньги — опять же, через подставные фирмы, — правительство твоего отца покупает корабли, высокотехнологическое оборудование и многое другое, в чём нуждается планета.

— Вернее, что нужно для нового путча, — поправил я.

— Э, нет, не всё так просто. Твоего отца можно назвать кем угодно, только не беспринципным властолюбцем. Я бы даже назвал его альтруистом и идеалистом… если бы не методы, к которым он готов был прибегнуть, чтобы «осчастливить» Октавию. Как император Ютланда, адмирал Шнайдер прежде всего заботится о благе своей новой страны. Так он мне сказал, и я ему верю. На первых порах его сотрудничество с бывшими соратниками по путчу было чисто деловым предприятием — они организовали на Вавилоне необходимую инфраструктуру для сбыта эндокринина, а он платил им за это внушительные комиссионные. В то время такая секретность была продиктована лишь экономическими соображениями: твой отец хотел поскорее вернуть Ютланд в космическую эру — а для этого необходимо было вложить в планету огромные средства, которые никто задаром не предоставил бы. Торговля эндокринином позволяла заполучить эти средства — но только при сохранении монополии на его производство.

— Ясно, — сказал я. — Ведь монополия позволяет до предела взвинчивать цены и получать сверхприбыли. А поскольку на Ютланде всем известно, из чего производится эндокринин, то отсюда следует логичный вывод — нужно держать в тайне само существование планеты.

— Совершенно верно. Ведь только наивный человек мог полагать, что удастся воспрепятствовать массовому вывозу с Ютланда семян и рассады ушатника. А твой отец совсем не наивен. Он рассчитывал за три-четыре года накопить в вавилонских банках достаточно денег для последующих инвестиций в экономику страны, после чего снять завесу секретности и уже вполне легально выручить ещё энное количество триллионов, пока все остальные планеты будут заняты культивированием собственных плантаций ушатника.

— Ладно, — произнёс я. — Принимается. Однако замечу, что прошло не три-четыре года, а целых пятнадцать лет… Хотя нет, меньше. Всё-таки сперва нужно было наладить сбыт, да и медики не сразу приняли эндокринин, а поначалу относились к нему весьма настороженно. Допустим, маховик сверхприбыли закрутился в полную силу лет десять назад.

— Одиннадцать, — уточнил Павлов. — И всё было бы хорошо, если бы не обнаружилось одно крайне неприятное обстоятельство. Пробные посевы ушатника на других планетах показали, что он принадлежит к группе так называемых инфантильных растений. Это означает, что… А впрочем, кому я объясняю. Ведь у тебя сопутствующая специальность биология.

Я кивнул. Инфантилизм некоторых видов флоры по сей день оставался загадкой для науки. По какой-то необъяснимой причине растения-инфанты не приживались в чужих мирах. И дело было не в климате, не в составе почвы и воздуха, не в спектре солнечного излучения — все эти факторы учитывались и воссоздавались в лабораторных условиях. Но инфанты гибли, несмотря на все старания биологов. Отсюда и возникло их название — словно малые дети, они упрямо не желали расставаться с материнской планетой. И что примечательно — в космических оранжереях, находящихся в пределах их родной системы, такие растения чувствовали себя превосходно. Но стоило отдалить их на сотню-другую астрономических единиц (не говоря уже о световых годах), как они без всяких объективных на то причин начинали проявлять признаки увядания. Тут уже впору было удариться в мистику — что некоторые учёные и делали, предлагая теории о какой-то особой эмпатической связи инфантов с родной биосферой…

— Значит, — произнёс я, — для сохранения монополии на эндокринин вовсе не нужно держать в тайне его происхождение. Эта монополия является естественной — во всяком случае до тех пор, пока биохимики не научатся синтезировать препарат.

— Вывод правильный, но не самый важный. Куда важнее — и страшнее — то, что естественная монополия Ютланда на эндокринин делает эту планету весьма лакомым кусочком. Таким лакомым, что найдётся немало желающих установить над ней контроль. Вспомни, Александр, сколько войн велось в прошлом за обладание планетами с богатыми залежами полезных ископаемых. А сколько вялотекущих конфликтов длится и поныне. Причём прежде речь не шла о каком-то уникальном сырье. Скажем, нефть есть во многих мирах, но на Оилворде она бьёт фонтанами, и только из-за этого Нуэва-Севилья десять лет воевала с Джакаром, пока обе враждующие стороны не договорились поделить планету пополам. Но эндокринин не нефть, его нет нигде, кроме Ютланда. Ты представляешь, какие силы придут в движение, когда тайна раскроется?

Я ошеломлённо тряхнул головой.

— Это трудно даже представить. Я вообще удивляюсь, как до сих пор никто не пронюхал о Ютланде. Компании, заинтересованные в эндокринине, располагают огромными средствами, они наверняка провели не одно расследование, привлекая к делу лучших специалистов.

— Схема поставок сложна и запутана, а на Вавилоне с его, мягко говоря, странноватыми законами проще простого спрятать концы в воду. К тому же о местонахождении Ютланда во всём внешнем мире знают только четверо человек — это Фаулер и ещё трое адмиралов из высшего командования Эриданских Вооружённых Сил. Даже мятежники на нашем корабле не имели понятия, куда летят (им было только сказано, что к живому и здравствующему адмиралу Шнайдеру), пока я сам, уже после погружения фрегата в инсайд, не сообщил о цели нашего путешествия.

— И всё же такую тайну нельзя хранить бесконечно, — заметил я. — Рано или поздно всё всплывёт наружу.

— Что верно, то верно. И тогда для этой планеты и её жителей наступит Судный День. Потому твой отец тратил и продолжает тратить значительную часть доходов от торговли эндокринином на корабли и вооружение, а параллельно с этим в авральном порядке создаёт на Ютланде мощный военно-промышленный комплекс.

— И готовит новый путч на Октавии, — добавил я. — Зачем?

— Как раз к этому мы и походим. Техника техникой, но нельзя сбрасывать со счетов человеческий фактор. Корабли и оружие можно купить. Хорошенько исхитрившись, их можно покупать в больших количествах, сохраняя при этом свою анонимность. Адмирал рассказал мне об одной такой схеме, хотя я подозреваю, что их несколько. Закупки производятся на Земле для двух подставных компаний, зарегистрированных на Вавилоне. Земляне считают, что одна из этих компаний альтаирская, а другая — эриданская. Наши эриданцы уверены, что обе компании принадлежат альтаирцам, а те, в свою очередь, то же самое думают на эриданцев. Словом, всё замётано и концов не сыщешь. Здесь проблем нет — зато возникает заминка с людьми, которые должны управлять закупленными кораблями. Ладно ещё технический и обслуживающий персонал — тут много обучать не нужно, существует немало вполне земных профессий, требующих сходных навыков. Главная проблема — лётный и командный состав. На Ютланде их катастрофически не хватает, нужно ещё как минимум лет десять, чтобы подготовить достаточное количество квалифицированных кадров для военного флота. В отличие от кораблей, людей купить нельзя. То есть, конечно, можно — но это будут наёмники, лишённые чувства патриотизма, готовые в любой момент перейти на сторону противника. С наёмниками твой отец решил не связываться — на мой взгляд, совершенно правильно. Здесь, правда, проживает несколько тысяч эриданцев, но наёмниками их не назовёшь. В основном это участвовавшие в мятеже офицеры, которые затем были отправлены в отставку, а также ближайшие сподвижники твоего отца — из тех, что ухитрились скрыться от эриданского правосудия. Многие перебрались сюда вместе с семьями — на Октавии считают, что они просто эмигрировали и сменили имена. Эти люди составляют костяк ютландского флота. Кстати сказать, у Ютланда весьма приличные Военно-Космические Силы. Мы не обнаружили их при нашем появлении здесь, так как «Марианну» уже ждали и, чтобы не спугнуть нас, часть кораблей сконцентрировали в окрестностях планеты, под прикрытием Аруны, а остальные отправили за пределы системы.

— Но путч, путч, — нетерпеливо произнёс я.

— Так вот тебе и мотив для путча. Нехватка личного состава флота, его недостаточная обороноспособность. Отсюда вывод — планета нуждается в сильном и надёжном союзнике. Правильный вывод, не спорю. А вот дальше твой отец пошёл по проторенной дорожке своих политических воззрений. Демократическим режимам он не доверяет, считая их насквозь коррумпированными и продажными. В какой-то мере я с ним согласен. Но ещё меньше он верит в добрые намерения своих собратьев-диктаторов — и тут я целиком на его стороне. В итоге адмирал видит единственный выход — поддержать своих бывших соратников, а ныне деловых партнёров, в их стремлении захватить на Октавии власть. Таким образом он рассчитывает заполучить надёжного союзника.

— Но вы с ним не согласны?

— Ни в коей мере. Во-первых, заговор обречён на провал, в этом я не сомневаюсь. А во-вторых, даже если случится невероятное и заговорщики придут к власти, они так глубоко погрязнут во внутренних проблемах, что им будет не до защиты Ютланда. Позавчера вечером мы с адмиралом спорили до хрипоты, но каждый остался при своём мнении.

— А у вас есть альтернатива? — с надеждой спросил я.

— Она напрашивается сама собой. Не самая лучшая, конечно… Впрочем, это ещё с какой стороны посмотреть.

— Земля? — предположил я.

— Если ты имеешь в виду земное правительство, то нет. Хотя моё предложение связано с Землёй. Это единственная сила, способная обеспечить Ютланду мирное существование. С любым другим союзником, даже самым верным и надёжным, планета обречена на постоянные военные конфликты. Но, к сожалению, Земля — союзное государство. Решения по вопросам внешней политики там принимается через согласование позиций всех субъектов Конфедерации. Процесс затянется надолго, а за это время наверняка случится утечка информации, и обо всём станет известно другим планетам. Когда же вокруг Ютланда начнётся заварушка, земляне вмешиваться не станут, они решат обождать, чем всё закончится. Другое дело — и в этом состоит моя идея — предложить крупнейшим фармацевтическим компаниям Земли концессию на производство эндокринина. Я уверен, что они мешкать не станут и сразу ухватятся за это предложение. А тогда и у земного правительства развяжутся руки — безопасность Ютланда из вопроса внешней политики перейдёт в плоскость защиты экономических интересов. А тут земляне действуют быстро и решительно. Хотя я думаю, что в таком случае даже не понадобится перебрасывать сюда земные войска. Сам факт заключения договора о концессии обезопасит Ютланд от возможной агрессии с чьей бы то ни было стороны. Ни одна планета не рискнёт связываться с военной мощью Земли.

— Неплохая идея, — заметил я. — Но уверен, что отец воспринял её в штыки. Я даже попробую угадать, что он сказал. «Не позволю продавать планету плутократам!»

Павлов слегка улыбнулся:

— Почти угадал. Правда, вместо «плутократов» он употребил выражение «акулы капитализма», но это уже детали. Оказывается, ты помнишь своего отца лучше, чем я думал. — Он отодвинул в сторону пустую чашку. — Ну что, Александр, пойдём наведаемся к нашим ребятам? Поверь мне, они не держат на тебя зла из-за того, что ты сын Бруно Шнайдера.

Я собирался было согласиться, но тут кое-что вспомнил.

— Погодите, кэп. Я хотел бы прояснить ещё один момент. Вы сказали, что «Марианна» — единственный угнанный корабль. Это, случайно, не из-за меня? Ну, в смысле, чтобы доставить меня к отцу.

— Насчёт этого твоя совесть может быть спокойна, ты тут ни при чём. Просто ты очень кстати подвернулся Фаулеру, и он решил не упускать удобного случая. При других обстоятельствах тебя пришлось бы похищать и переправлять на Ютланд через Вавилон. А фрегат, вообще-то, был угнан из-за меня.

— Как это?

— Хитрая задумка твоего отца. Чтобы отрезать мне путь к отступлению. Теперь, памятуя моё прошлое, никто на Октавии не поверит, что я не участвовал в угоне. Даже многие из экипажа «Марианны» не верят в мою невиновность. Чем бы не закончилась вся эта история, одно я знаю наверняка: обратно в Астроэкспедицию меня не возьмут.

«Меня тоже, — подумал я. — И Яну…»

— Понятно. Теперь вы в ловушке — либо работать на отца, либо остаться безработным. А он знал, что вы пересмотрели свои убеждения?

— Да, знал. Но сказал, что мои политические взгляды его не интересуют. Ему нужен — гм — мой профессионализм… Как он выразился, «высочайший профессионализм и глубокое стратегическое мышление». — Впервые я увидел Павлова смущённым. — Ты, наверное, знаешь, что твой отец лично возглавляет Генеральный Штаб Ютланда. Так вот, он хочет, чтобы я стал его правой рукой — начальником космических операций. То есть, главнокомандующим всеми Военно-Космическими Силами — и Звёздным Флотом, и Группировкой Планетарной Обороны, и Корпусом космической пехоты, и Космической Гвардией.

— Ого!.. — Впрочем, я не раз слышал мнение от многих людей, что кэп давно заслужил адмиральские погоны, причём далеко не с одной звездой. А ещё говорили, что в бытность свою офицером военного флота Павлов подавал большие надежды, и если бы не его участие в отцовском мятеже, то сейчас он мог бы занимать одну из высших командных должностей в Эриданских ВКС… — И что вы ответили на это предложение?

— Сначала категорическое «нет». Но адмирал продолжал настаивать, и… В общем, вчера я сказал, что соглашусь, но при одном непременном условии: он раз и навсегда откажется от планов государственного переворота на Октавии. Я не намерен участвовать — ни прямым, ни косвенным образом, — в этой бездарной, бесперспективной и кровавой авантюре.

— А что отец?

— Он к этому не готов. Ему милее устроить побоище, чем заключить мирную и взаимовыгодную договорённость с «акулами капитализма». Однако я уступать не собираюсь. Пока он носится со своей безумной путчистской затеей, я вне игры. Я не позволю ему использовать меня.

После некоторых колебаний я сказал:

— А между тем, он уже использовал вас. Причём конкретно.

— Как? Когда?

— Да вот прямо сейчас, — объяснил я, — в разговоре со мной. Я всё удивлялся, почему отец не навязывается мне с объяснениями, не пытается оправдаться, изложить мотивы своих действий. А он прекрасно понимал, что каждое его слово я буду принимать в штыки, подвергать сомнению любое его утверждение. Поэтому он просто ждал, пока мы с вами встретимся и побеседуем. Он знал, что я доверяю вам и полагаюсь на ваше мнение. Он знал, что вы будете со мной откровенным и честно ответите на все мои вопросы. А большего ему и не надо.

Павлов досадливо поморщился.

— Чёрт побери!.. Пожалуй, ты прав, Александр, меня в самом деле использовали. Впрочем, если бы адмирал попросил меня поговорить с тобой, я бы не отказался.

— Но вы бы честно предупредили меня, что действуете по его просьбе. А это заставило бы меня сомневаться в вашей откровенности и непредвзятости.

Кэп тихо вздохнул:

— И тут ты прав. Твой отец — ловкая бестия.

7

Нельзя сказать, что после разговора с Павловым моё отношение к отцу кардинально изменилось. Но моя враждебность начала постепенно угасать, я стал более терпелив и терпим к нему. Если прежде я считал его кругом и во всём виноватым, то теперь мои претензии обрели конкретную форму и сводились к трём пунктам. Во-первых, он был организатором фашистского мятежа на Октавии семнадцать с лишним лет назад. Во-вторых, он готовил новый путч. В-третьих, по его указке был угнан фрегат «Марианна».

И если первое можно было условно простить за давностью, то второй и третий пункты оставались в силе. Из них проистекали следствия, одно из которых было для меня особенно болезненным. Независимо от того, чем закончится история, в которую мы влипли, я, подобно Павлову, мог смело забыть о возвращении в Эриданскую Астроэкспедицию. Моя карьера, которая так блестяще началась, с треском рухнула.

Отец, конечно, понимал, что меня мучит. Однако он не спешил заговаривать со мной на эту тему. Может, он хотел, чтобы я сам обратился к нему; а может, просто ждал, когда я созрею для этого разговора. Лишь в конце четвёртой недели, когда наши беседы за обедом уже не напоминали словесные дуэли, когда я перестал ощетиниваться при одном только его обращении ко мне, он спросил у меня:

— Скажи, Алекс, только честно: чего тебе не хватает на Ютланде? Что у тебя было на Октавии, чего нет здесь?

Поначалу, ему на зло, я хотел было сказать, что свободы. Но я бы покривил душой — чего-чего, а свободы в пределах планеты у меня было навалом. Я мог бывать, где захочу, мог делать, что заблагорассудится. Я мог даже поселиться в любом другом месте, но не хотел расставаться с Яной, а она была против переезда — по её словам, это всё равно не оградит нас от визитов отца, лишь добавит хлопот.

Следующей у меня возникла мысль уязвить отца, заявив, что мне не хватает цивилизации. Но и это было бы неправдой. За пятнадцать лет, не в последнюю очередь благодаря эндокринину, Ютланд из отсталой планеты превратился просто в провинциальную. Он уступал другим мирам главным образом в сфере передовых, наукоёмких технологий, что мало сказывалось на бытовом уровне. Даже нельзя было утверждать, что планета культурно изолирована от остальной цивилизации. Фильмы, книги, музыка, игры, все наиболее значительные новинки из содержимого других планетарных сетей доставлялись на Ютланд всего с несколькомесячным опозданием и здесь беззастенчиво копировались в нарушение всех авторских прав…

— Ты сам знаешь, чего мне не хватает, — ответил я. — Космоса! Я пилот — и не из худших. Я хочу летать. Я с детства мечтал об этом, я наконец добился своего. Но тут объявился ты и всё испортил!

— Почему испортил? У нашей планеты тоже есть флот, ты можешь поступить на службу.

— Ну да. И тем самым стать соучастником твоих тёмных делишек.

Отец нахмурился.

— Если под «тёмными делишками» ты подразумеваешь готовящееся восстание на Октавии, то успокойся — наш флот участвовать в нём не будет. Он предназначен для обороны Ютланда. Да, я оказываю материальную, моральную и организационную помощь эриданским революционерам. Но не военную — иначе это будет не восстание, а интервенция.

Я громко фыркнул:

— Какое, к дьяволу, восстание! Это мятеж, путч!

На мгновение мне показалось, что отец сейчас взорвётся. Однако он взял себя в руки и спокойно произнёс:

— Ладно, не будем спорить о терминологии. Называй это, как хочешь, но сейчас мы говорим о другом. Я гарантирую тебе, что ни один ютландский корабль не будет участвовать в… короче, сам знаешь, в чём. На таких условиях ты согласен служить в нашем флоте?

Я собирался ещё немного поломаться, набивая себе цену, но сразу после слов отца у меня помимо воли вырвался невнятный, но однозначно утвердительный возглас.

— Ну-ка, повтори чётче, сын, — попросил отец, с трудом сохраняя бесстрастное выражение лица. Но глаза его светились торжеством.

— Да, — тихо сказал я.

— Громче. Я плохо тебя слышу.

— Да! — воскликнул я. — Согласен, чёрт возьми! Теперь ты доволен?

— Вполне, — кивнул он.

Затем отец посмотрел на Яну, которая молча сидела за столом, уставившись взглядом в свою тарелку.

— А ты, дочка? Последуешь примеру Алекса?

— Нет, сэр, — ответила она, не поднимая взгляда. — Я воздержусь.

— Что ж, воля твоя, — разочарованно произнёс отец и вновь повернулся ко мне: — Значит, решено. Уже сегодня я внесу тебя в списки личного состава с присвоением звания капитана. Ты получишь под командование корвет крейсерского типа.

От неожиданности Яна поперхнулась. Обедавшая с нами Лина, которая в присутствии моего отца всегда вела себя тише воды ниже травы, тоже не сдержалась и ахнула.

А я недоверчиво спросил:

— Это шутка?

— Нет, я говорю серьёзно.

— Тогда это глупость. Я не обладаю ни опытом, ни необходимой квалификацией для командования кораблём. Я просто пилот. Допускаю, что хороший пилот. Но этого ещё мало, чтобы стать капитаном.

— Тем не менее ты будешь капитаном. Или так, или никак. Это моё окончательное решение.

— Но почему?

— Потому что ты мой сын.

— Слабый аргумент, — возразил я. — Хромает на обе ноги. К твоему сведению, диктаторские сынки тоже начинают свою карьеру с младших офицерских чинов.

— Так то обычные диктаторские сынки, — парировал отец. — Люди знают их с детства. Знают, на что они годны. Когда такой сынок поступает на службу, его командир имеет чёткое представление, как с ним обращаться. В одном случае он говорит себе: «Этому юнцу нужны только капитанские погоны. Пусть спокойно отбудет свой срок, не стану ему мешать. Чем реже я буду иметь с ним дело, тем лучше для нас обоих». А в другом случае командир знает, что парень действительно хочет служить, что его цель — научиться быть капитаном. Тогда он и обращается с ним соответственно. Но тебя мои командиры не знают, ты для них — тёмная лошадка. А учитывая твоё отношение ко мне, которое ты, вольно или невольно, перенесёшь и на своё новое начальство… Короче говоря, я окажу медвежью услугу тому шкиперу, на чей корабль отправлю тебя служить.

— А ты не боишься оказать медвежью услугу экипажу корабля, командиром которого я стану?

Отец подался вперёд и буквально насквозь просверлил меня взглядом.

— Ты так неуверен в себе? Считаешь, что не справишься?

Я растерялся. Я не мог сказать ни «да», ни «нет». С одной стороны, я действительно испытывал неуверенность — но не в себе, не в своих способностях, а в своём опыте, квалификации, умении руководить людьми; в конце концов, мне было всего двадцать три года. Вместе с тем я не сомневался, что когда-нибудь в будущем, не таком уж и отдалённом, смогу стать хорошим капитаном. Но не сейчас…

— Я… я не знаю.

— Ну, так проверим тебя, — ответил отец. — Получится — отлично, а нет — тогда я определю на твой корабль опытного старшего помощника, который будет помогать тебе справляться с капитанскими обязанностями.

«Нетушки! — подумал я. — Не допущу такого позора, лучше выпрыгну из шлюза в открытый космос…»

— Через неделю, — между тем продолжал отец, — бригада из девяти кораблей отправляется к одной из наших перевалочных баз в тысяче световых лет отсюда. В тот конец ты полетишь на корвете «Орион» в качестве пассажира со статусом преемника шкипера. За время полёта познакомишься с судном, с экипажем. На перевалочной базе вас будет дожидаться партия новых кораблей, доставленных с Вавилона. Командир «Ориона», капитан Ольсен, получит крейсер, а ты станешь шкипером корвета и на обратном пути постараешься показать, на что способен. Всё ясно?

— Да.

— Нужно говорить: «да, сэр», — поправил отец. — Пока мы просто беседуем, мы — родственники. Но когда речь заходит о служебных делах, я — твой верховный главнокомандующий. Вы уяснили, капитан?

— Да, сэр. Но… разрешите один вопрос.

— Разрешаю.

— Так ли обязательно сразу производить меня в капитанский чин? Ведь шкипер корвета, как правило, носит звание лейтенанта-командора.

— Это на Октавии, на Земле, на других планетах. Но Ютланд находится в особых условиях, у нас иная структура Военно-Космических Сил. На двух третях наших кораблей демонтированы вакуумные излучатели, они принадлежат к Группировке Планетарной Обороны, и там действует общепринятая градация званий. В Звёздном же Флоте офицер чином младше капитана может командовать только катерами и шаттлами; а командиры кораблей четвёртого класса и выше — капитаны, исключительно капитаны. Так что от этого звания тебе не отвертеться… Гм-м. Разве что попросишься на катер.

На катер я проситься не стал. Я вовремя сообразил, что в глазах отца это станет свидетельством моей капитуляции, признанием собственной несостоятельности. Для него мой минимум — корвет.

По завершении обеда, как только отец ушёл, Лина тотчас бросилась ко мне.

— Сашенька, поздравляю! Я так рада за тебя!

— И тебя не смущает, что теперь я служу адмиралу Шнайдеру?

— Ты служишь планете, — серьёзно ответила Лина. — А что касается твоего отца… Ты просил ничего не говорить о нём, но раз уже сам начал, то я скажу тебе, что он очень милый человек, совсем не такой, каким его изображают на Октавии.

— Он именно такой, не заблуждайся. Просто в определённых обстоятельствах и свирепый волк может показаться кроткой овечкой.

Лина покачала головой:

— Как ты можешь, Саша? Он всё-таки твой отец.

— Хватит, — твёрдо сказал я. — Оставим это.

Яна поднялась из-за стола и небрежно взмахнула рукой, изображая салют.

— Мои поздравления, кэп.

Я поморщился:

— Пожалуйста, не иронизируй.

— Я не иронизирую. Это от души. Просто… — Она замолчала.

Я отстранился от Лины и подошёл к сестре.

— Ты тоже хочешь, да?

— Хочу, — ответила она сухо. — Но не могу. Мы с тобой в разном положении, Алекс. Тебе не пришлось переступать через свою гордость — а только через упрямство. Но мне нужно многое простить ему — к чему я пока не готова. Кроме того, у меня есть долг перед родной планетой, а у тебя его нет. Октавия потеряла право требовать от тебя верности ещё семнадцать лет назад, когда убила твою мать.

— Но ведь и тебе она не чужая. Я её сын, а ты моя сестра, значит…

— Нет, Алекс. Это может служить предлогом, но не причиной. А я не стану спекулировать такими серьёзными вещами. — Она хлопнула меня по плечу. — Ещё раз поздравляю, братишка.

Яна развернулась и быстрым шагом покинула столовую. Лина, добрая душа, хотела было последовать за ней, но я удержал её.

— Нет, детка. Сейчас Яне нужно побыть одной.

Мы не спеша поднялись на второй этаж. Лина сказала:

— Саша, я не стану уезжать к Элис. Сегодня вечером позвоню ей и скажу об этом. Через неделю ты надолго улетаешь, и я хочу провести оставшееся время с тобой.

Я тихо вздохнул. Элис по-прежнему упорствовала в своём нежелании иметь со мной дело, и Лина разрывалась между нами двоими, через каждые несколько дней переезжая от меня к ней и обратно. Все мои попытки поговорить с Элис заканчивались неудачей: когда я звонил ей, она сразу отключалась, дверь квартиры мне не открывала, а если я пробовал перехватить её вне дома, она от меня убегала…

— Как же мне это надоело! — сказал я в сердцах. — Пора положить этому конец… Вот что мы сделаем, Линочка. Ты позвонишь Элис прямо сейчас и скажешь, что приедешь к ней не завтра утром, а сегодня вечером.

Она вопросительно посмотрела на меня:

— Ты что-то задумал?

— Кое-что задумал, — ответил я с мрачной решимостью.

8

Я вышел из лифта на этаже, где жила Элис, но в другом конце вестибюля. Держась вплотную к стене, я подкрался к её квартире и остановился так, чтобы оставаться вне поля зрения дверного монитора. Затем набрал на телефоне номер, сигнализируя Лине, что уже на месте.

Через минуту Лина поднялась на лифте, подошла к двери, стараясь не коситься в мою сторону, и нажала кнопку звонка. Почти сразу дверь открылась, и голос Элис произнёс:

— Привет, солнышко, заходи. За тобой Сашка, случайно, не увязался?

— Случайно увязался, — ответил я, проскользнув впереди Лины в квартиру. После чего быстро закрыл дверь и уже через переговорное устройство сказал: — Спасибо, Линочка, можешь возвращаться домой. Я скоро приеду — сам или с Элис.

Я отключил интерком и повернулся к Элис, которая неподвижно стояла на месте, ещё не опомнившись от моего наглого вторжения. На ней был шёлковый халат кремового цвета, схваченный вокруг талии тонким пояском, её щёки всё больше разгорались румянцем негодования, карие глаза метали гневные молнии — словом, выглядела она сногсшибательно.

— На меня не рассчитывай, — наконец заявила она. — Никуда я с тобой не поеду. А теперь выметайся, или я вызову полицию.

Я изобразил на лице циничную ухмылку:

— Вызывай. Кому, по-твоему, служит здешняя полиция?

Элис досадливо закусила губу.

— Ага! Уже вжился в роль папашиного сынка, золотого мальчика… Но если бы твой отец захотел, он бы давно заставил меня переселиться к тебе. А он позволил мне выбирать. И я выбрала. Я не хочу тебя видеть. И эту предательницу Линку тоже.

— Она не предательница, — возразил я. — Просто она хочет, чтобы мы жили вместе, чтобы у нас всё было по-прежнему.

— Ничего по-прежнему у нас не будет. Всё изменилось.

— Хорошо. Давай обсудим эти перемены.

— Ничего я не хочу обсуждать! — упрямилась Элис.

— А мы всё-таки обсудим, — твёрдо произнёс я, взял её за плечи и заставил пройти в небольшую уютную гостиную. — Ты ненавидишь меня из-за отца?

— Да! — дерзко, с вызовом ответила она. — Ты чёртов ублюдок недобитого фашиста.

— Ответ не принимается. Будь это так, ты бы не избегала меня, а при первой же возможности высказала всё, что думаешь. Ты бросила бы мне в лицо, что по вине моего отца ты стала пленницей и лишилась любимой работы, что он негодяй и пират, что ты ненавидишь его, а заодно и меня…

— Так оно и есть!

— Да, не спорю. Но свои претензии ты адресуешь ему, ты отделяешь его от меня, ты прекрасно понимаешь, что моей вины в этом нет. Я не выбирал себе отца и не отвечаю за его поступки.

— Зато ты мог бы рассказать мне о нём. Давно, ещё в колледже. Ты всегда говорил, что я твоя лучшая подруга, что никого дороже и ближе у тебя нет, что ты мне полностью доверяешь. А на деле оказалось, что это всего лишь красивые слова. Ты так и не доверил мне самой главной своей тайны.

— Пойми же, наконец, что я боялся тебя потерять.

— Значит, ты не верил в нашу дружбу. Не верил, что я очень люблю тебя… то есть, очень дружу с тобой… ну, я хотела сказать, сильно люблю тебя как друга… — Она замолчала, совершенно запутавшись.

— Итак, мы подошли к главному, — сказал я удовлетворённо. — К любви. Вот здесь, я полагаю, и зарыта собака. Давай-ка разберёмся в природе нашей любви. Разберёмся раз и навсегда. Ты хорошо знаешь, как я люблю тебя. Я никогда не скрывал, что для меня ты самая желанная девушка на свете. А ты к слову «любовь» всегда прикрепляла слово «дружба» — как знак ограничения скорости на автостраде. Ты постоянно держала дистанцию между нами — небольшую, но всё же дистанцию. Если подумать, то именно ты виновата, что я не доверился тебе полностью. Мы с тобой находились в неравных условиях… Или нет? — Я крепче сжал её плечи и посмотрел ей в глаза. — Может, всё это было притворством? Может, ты хотела и хочешь меня так же сильно, как и я, но…

Тут Элис изловчилась вывернуться и освободилась от моего захвата, оставив у меня в руках свой халат, а сама бегом бросилась к двери спальни.

Окажись я менее расторопным, она бы наверняка заперлась, а потом, может, и вызвала полицию. К счастью, я мигом сориентировался, рванул за ней и успел сунуть в уже закрывающуюся дверь ногу, получив при этом чувствительный удар по колену.

Не обращая внимания на боль, я протиснулся в комнату, а Элис, убедившись, что не сможет вытолкать меня, отступила в дальний угол. Без халата она осталась в одном лишь нижнем белье, явно надетом специально к приходу Лины — коротенькая прозрачная рубашка, доходящая лишь до талии, такие же прозрачные трусики и белые чулки с кружевными подвязками.

— Отвернись! — крикнула Элис. — Не глазей на меня.

— А если я хочу глазеть? Если хочу любоваться тобой… и заниматься с тобой любовью.

— Нет! Нет! Уходи!

Я подступил к ней вплотную.

— Скажи это более убедительно. Скажи, что не любишь и никогда не любила меня. Только не приплетай сюда дружбу. Скажи, что не хочешь меня, и я уйду. Уйду навсегда, вычеркну тебя из своей жизни. Ты знаешь меня шестой год. Знаешь, что я так и поступлю. Ну же!

Сделав над собой усилие, Элис заговорила:

— Уходи. Я не люблю те… — Вдруг она всхлипнула. — Нет, я не могу! Это неправда… Я люблю тебя. Без всякой дружбы люблю. Я хочу быть с тобой. Не оставляй меня…

Я подхватил Элис на руки, перенёс на кровать, бережно уложил её и сам прилёг рядом. Она всем телом прижалась ко мне, наши губы встретились и слились в долгом поцелуе. Это был самый сладкий, самый восхитительный поцелуй в моей жизни.

— Саша… дорогой… — прошептала Элис, переводя дыхание. — Я так ждала этой минуты… и так боялась.

— Значит, поэтому ты избегала меня?

— Да. Когда я узнала, кто твой отец, то сразу же подумала: мне всё равно, чей ты сын, я люблю тебя таким, какой ты есть. В тот момент я всё поняла. Я поняла, что люблю тебя по-настоящему, что давно тебя любила и хотела быть с тобой… А когда я разобралась в своих чувствах, то сильно испугалась. Испугалась, что это разрушит всю мою жизнь.

— Не разрушит, а изменит, — сказал я, гладя её по щеке. — Не надо бояться, родная. У нас всё будет хорошо. Я обещаю тебе.

Следующие полчаса прошли для меня, как в волшебной сказке. Мы с Элис любили друг друга со всем пылом и страстью, которые накопились у нас за пять лет целомудренной дружбы. Мы сокрушили последний барьер, разделявший наши жизни, и наслаждались необыкновенным ощущением близости и единения…

Потом мы лежали, обессиленные после бурного всплеска чувств. Я целовал мягкую ладошку Элис и легонько поглаживал густую тёмную шёрстку внизу её живота.

— Я так счастлива, Саша, — сказала она. — Мне так хорошо с тобой.

— Я тоже счастлив, — ответил я. — Я мечтал об этом с восемнадцати лет.

— Ты не разочарован?

— Нисколько. Всё было просто замечательно.

— Лучше, чем с другими девушками?

— Гораздо лучше. Несравнимо лучше.

— Лучше, чем даже с Линой?

При таких обстоятельствах мне полагалось сказать «да». Но даже сейчас мне не хотелось лгать — пусть и с благими намерениями.

— Она случай особый. С ней всё иначе. Вас невозможно сравнивать. С тобой — изумительно, потрясающе, с тобой — как безумный, головокружительный полёт в глубоком инсайде. А с Линой — спокойно, тепло, уютно. С тобой больше страсти, а с ней — нежности.

Элис слегка отстранилась, подняла голову и улыбнулась.

— Точно так же хотела сказать и я. Почти теми же словами. Я люблю тебя — но люблю и Лину.

— Я тоже люблю её… по-своему. Что нам делать?

Тут, легка на помине, в спальню вошла Лина.

— Извините, — произнесла она смущённо. — Саша захлопнул дверь, но не запер её. А мне надоело ждать снаружи.

— Ты… ты давно вошла? — спросил я, чувствуя, что неудержимо краснею.

— Нет, только что. Но я слышала ваш разговор. Так что же нам делать?

— А в чём проблема? — отозвалась Элис. — В конце концов, мы на Ютланде. Быстренько раздевайся и давай к нам.

Лину такое решение вполне устроило, и она принялась торопливо снимать с себя одежду.

А я подумал, что полигамия, вообще-то, подразумевает нечто иное, но вслух произнёс:

— Элис, дорогая, ты же всегда отвергала групповой секс.

— Так то секс, — сказала она. — А у нас любовь. Иногда, если сильно хочется, то можно сообразить на троих. Правда, Линочка?

Лина была полностью согласна с ней.