Разум божий. Рассказы

Дыра в полу

— Так его перетак… — грубо выругался Робинсон.

— А ты разве не знал? Он ведь друг комиссара…

— Будь у меня мозгов побольше, — сказал Мак-Кейб, — я стал бы писателем, а не полицейским. Взять хотя бы этого парня из полиции Лос-Анджелеса. Написал книгу, которая стала бестселлером, заработал кучу денег, но остался в полиции. С ума сойти можно. Я сам книгу не читал, но фильм смотрел, А ты, Роб?

— Да, видал.

— Хорошая киношка.

— Паршивая, — ответил Робинсон, круглолицый негр с заразительной улыбкой.

— Ну, это только твое мнение. Лос-Анджелес тебе не Нью-Йорк.

— Трепотня это.

— Ты жил в Лос-Анджелесе? — спросил меня Мак-Кейб. Он был старше Робинсона, сорокалетний толстеющий человек с плоским лицом и маленькими подозрительными голубыми глазами. Мне нравилось, как он разговаривал с Робинсоном — легкий обмен колкостями, но никакой грубости.

Прозвучал зуммер вызова. Мак-Кейб принял информацию, а Робинсон нажал на газ и включил сирену.

— Нападение, — бросил Мак-Кейб.

Оказалось, два юнца на 116-й улице выхватили сумочку у какой-то женщины. Юнцы сбежали, а женщина была в шоке, плакала — словом, ничего серьезного. Пока Мак-Кейб успокаивал женщину и убеждал зевак разойтись, Робинсон взял описание нападавших, выяснил содержимое сумочки.

— В этом городе, наверно, десять тысяч сопляков, готовых выхватить сумку, и как их найти, а если и найдешь, то что с ними делать? Так ты говоришь, что был в Лос-Анджелесе?

— Несколько раз.

— Мерзкий город, — сказал Робинсон. — Едва держится.

— На что он похож? — Мак-Кейб хотел знать все.

— Трущобы такие же, если не хуже.

— А Голливуд, Беверли-Хиллз?

— Много солнца. Когда нет смога.

— Черт побери, — размечтался Мак-Кейб, — ни тебе плащей, ни снега, — оттруби еще шесть лет, а потом бери жену и мотай на запад.

Мы остановились, и Робинсон выписал квитанцию на грузовик, неправильно припаркованный перед пожарным гидрантом.

— Ты принимал когда-нибудь роды? — спросил я его.

Он ухмыльнулся и глянул на меня в зеркало.

— Спроси Мак-Кейба.

— Семь раз, — ответил Мак-Кейб. — Это я не говорю о тех случаях, когда приходилось отвозить их в госпиталь. Семь раз от начала до конца, включая шлепок по заднице младенца, чтобы заставить его кричать.

— Один раз даже была двойня, — вспомнил Робинсон.

— Как вы себя при этом чувствовали? Ну, когда делали это, и ребенок живой и плачет?

— Отлично чувствовали.

— Паришь в небесах, — сказал Робинсон. — Хорошее чувство. Так же, наверно, чувствует себя наркоман, когда после нескольких неудачных попыток попадает наконец иглой в вену. Замечательно.

— Это компенсирует все остальное?

Последовала долгая пауза, прежде чем Мак-Кейб спросил меня:

— Что именно?

— Один сукин сын, — сказал Робинсон медленно, — приставил свою пушку мне к животу и трижды нажал на курок. Нет, не компенсирует.

— Вшивый ночной рейд, — пояснил Мак-Кейб. — Такое случается один раз из тысячи.

— Он пролил негритянскую кровь, — сказал Робинсон.

Следующие десять минут мы ехали молча. Возможно, из-за последней фразы Робинсона, возможно, им просто не нравилось, что я сидел на заднем сиденье. Затем они получили вызов, и Мак-Кейб объяснил, что что-то случилось в доме на 118-й улице.

— Что-нибудь веселенькое, — сказал Робинсон. — Пол провалился, потолок обрушился, детей крысы съели. Я вырос в таком доме. Не могу этого простить отцу. До сих пор не могу.

— Разве те, кто там живет, могут куда-нибудь съехать?

— Прочь. Куда угодно, только прочь.

— Нельзя просто писать о полицейских, — вмешался Робинсон. — Полицейский — это общественная реакция. Проваливается пол — зовут полицейских. А что, черт возьми, мы можем сделать? Заново отстроить эти крысиные ловушки?

Мы въехали на 118-ю улицу и увидели полдюжины людей, собравшихся перед одним из домов. Кто-то из них сообщил, что звонила миссис Гонсалез и что ее квартира на четвертом этаже.

— Что там случилось? — попытался узнать Мак-Кейб.

— Кто знает? Она никого не впускает.

— Она ранена?

— Кажется, нет. Она просто никого не впускает.

Мы начали подниматься, Мак-Кейб и Робинсон с оружием впереди, а я следом за ними. Двое мужчин последовали было за нами, но Мак-Кейб махнул на них рукой и приказал убираться. Мы поднялись на четвертый этаж, прошли коридором, и Робинсон постучал в дверь.

— Кто там?

— Полиция, — ответил Робинсон.

Женщина открыла дверь, насколько позволяла цепочка. Робинсон и Мак-Кейб представились. Тогда она впустила нас через кухню, в которую ведет входная дверь в большинстве старых зданий. В квартире было убрано и чисто. Миссис Гонсалез оказалась худой невысокой женщиной лет сорока пяти. Ее муж, как она нам сказала, работал в Метрополитен Транзит. Сын работал в лавке мясника на Лексингтон-авеню. В доме она была одна и находилась на грани истерики.

— Все будет в порядке, — сказал Мак-Кейб с удивительной мягкостью. — Попробуйте рассказать, что случилось.

Она помотала головой.

— Но что-то ведь произошло, — увещевал Робинсон. — Вы даже вызвали полицию.

Она энергично закивала.

— Очень хорошо, — сказал Робинсон, — стало быть, что-то потрясло вас. Мы понимаем это. Что-то лишило вас душевного равновесия. Вы чувствуете озноб, и, может быть, вас тошнит. Чувствуете озноб?

Она кивнула.

Робинсон снял свитер с вешалки в кухне.

— Наденьте это. Вам станет лучше.

Она надела свитер.

— Там кто-нибудь есть? — спросил Мак-Кейб, кивая в сторону других комнат.

— Нет, — прошептала она.

— Найдется у вас бренди, виски?

Она кивнула в сторону буфета, я направился к нему и нашел там бутылку рома. Налил немного в бокал и передал ей. Выпив, она немного скривилась и вздохнула.

— Ну, а теперь рассказывайте.

Она кивнула и повела нас из кухни через комнату, служившую столовой и гостиной, к двери следующей комнаты, по всей видимости, являвшейся спальней. В центре, на полу, как раз между комодом и одной из кроватей, зияла огромная дыра размером три с половиной или четыре фута в поперечнике.

— Проклятый пол провалился, — выдохнул Мак-Кейб.

— Ну и строят же сейчас, — сказал Робинсон.

— Ну и строили же семьдесят пять лет назад, — поправил я.

Миссис Гонсалез ничего не говорила. Она просто стояла у двери и не двигалась.

— Кто живет под вами? — спросил Мак-Кейб.

— Монтез. Он учитель. Дома сейчас никого, один черт. Робинсон вошел в спальню и осторожно приблизился к дыре. Древний пол скрипел под его ногами, но пока держался. Полицейский остановился на расстоянии фута от края и заглянул вниз. Он ничего не говорил, а просто стоял и смотрел.

— Дом, конечно, следует признать негодным, — сказал Мак-Кейб, — но куда им деваться? Хотите писать о проблемах, так пишите об этих. Весь этот чертов город — большая проблема.

Робинсон продолжал молча смотреть в дыру. Мне подумалось, что там, наверное, труп или что-нибудь еще более ужасное.

— Спокойно, — предупредил меня Мак-Кейб, — пол прогнил. Мы не хотим, чтобы ты провалился. Что там такое? — спросил он Робинсона.

Никакого ответа.

Я осторожно двинулся, стараясь держаться стены, Мак-Кейб пошел с другой стороны. Мы достигли провала одновременно. Робинсон стоял перед дырой спиной к двери. Мак-Кейб и я располагались по бокам.

Я еще не увидел, но уже почувствовал странный запах. Он чем-то напоминал запах жасмина, но все же отличался от него. Этот запах был мне незнаком, описать его невозможно, и его тянуло к нам медленным потоком теплого воздуха, казавшимся мне серебряным. Я не возьмусь объяснить, почему воздушный поток виделся мне серебряным, но это было именно так.

В этот момент я и увидел то, что увидел. То, что увидел и Мак-Кейб, и Робинсон, так что это был не сон и не игра воображения. В десяти футах под дырой виднелся газон. Его внешний вид свидетельствовал о том, что его, как английскую лужайку, регулярно стригли машинкой, но почему-то все были уверены, что трава росла так аккуратно сама по себе, без вмешательства извне. Да и трава зеленела как-то необычно, словно ее переложили цветущей сиренью.

Никто из нас не проронил ни слова. То, что мы увидели, никак не могло быть полом комнаты мистера Монтеза, даже если предположить, что учитель увлекался садоводством. Мы знали, что это не пол комнаты мистера Монтеза, и это было все, что мы знали. Только приглушенные рыдания миссис Гонсалез нарушали тишину в квартире.

Робинсон осторожно опустился на корточки, лег на пол и свесился в дыру. Прогнивший пол предательски заскрипел.

— Осторожно! — воскликнул Мак-Кейб. — Упадешь головой вниз.

Он был великолепен. Так хладнокровно мог себя вести только старый нью-йоркский полицейский, для которого не бывает ничего неожиданного и невозможного: в Нью-Йорке может произойти все что угодно.

— Что там видно? — спросил я Робинсона.

— Куда ни глянь… Кругом, куда ни глянь, простирается газон. — Он отодвинулся от дыры, встал на ноги и посмотрел на Мак-Кейба.

— Мы на четвертом этаже, — напомнил Мак-Кейб мрачно, в чьих глазах Вселенная все-таки дала крен.

— Да уж, — согласился Робинсон.

— Позвонить в участок и сообщить, что здесь на четвертом этаже обнаружилось пастбище для коров?

— Это не пастбище, — сказал Мак-Кейб.

— А что же? Мираж?

— Пожалуй, я спущусь туда, — решился Робинсон.

— Черта с два!

Круглое лицо Робинсона потеряло свое веселое спокойствие, превратившись в строгое лицо негра-полицейского, отлично знающего, куда надо бить, чтобы было больнее. Он смотрел на Мак-Кейба, зло скаля зубы.

— Тогда объясни нам всем, что, по-твоему, там находится, в этой несчастной комнате учителя…

— Откуда мне знать?

— А я знаю.

— Черта лысого! Знает он, видали?

— Что там внизу? — тихо спросил я Робинсона слегка дрожащим голосом. — Что ты там увидел?

— Другую сторону медали.

— Какого черта? — возмутился Мак-Кейб.

— Слушай, — вздохнул Робинсон, — ты белый, и тебе не понять…

— Сейчас я позвоню в участок. — Мак-Кейб старался говорить спокойно. — Ты слышишь меня, Робинсон? Я звоню в участок, затем беру ключи у коменданта, если такие водятся в этом крысятнике, открываю дверь в квартиру Монтеза и вхожу туда один. Слышишь, один! А ты пока стоишь здесь и не лезешь в эту дыру. Запомни, я хочу войти в квартиру учителя и увидеть тебя снизу стоящим здесь, наверху. Хочу в эту дыру видеть твою задницу. Понял? Вот тогда мы посмотрим, кто это на четвертом этаже выращивает траву! Все ясно?

— Разумеется, я все понял, — мягко ответил Робинсон.

Мак-Кейб быстро прошел мимо рыдающей миссис Гонсалез и захлопнул за собой дверь. Словно в ответ на этот хлопок дверью поток воздуха поднял из дыры новую порцию странного запаха.

— Что ты там увидел? — вновь спросил я Робинсона.

— Может сам взглянешь? — съязвил он.

Я покачал головой. Ничто на земле не заставит меня лечь животом на этот скрипучий пол и свеситься вниз, как это только что проделал Робинсон.

— Боишься?

Я кивнул.

— Знаешь, что увидит Мак-Кейб, когда вернется с ключами и войдет в квартиру под нами? То, что он и предсказывал: он будет стоять внизу и смотреть на мою задницу — и затем представлять… Через две-три недели мы даже не вспомним, что видели тут.

— Точно, все это иллюзия, — быстро согласился я.

— Да ты понюхай!

— Дева Мария, ты видишь то, чего там нет!

— И я вижу, и ты, и эта леди, — Робинсон махнул рукой. — Это не иллюзия. Это реальность.

— Это реальность, — согласился я.

Он посмотрел на меня задумчиво, встряхнул головой, а затем сел на край дыры и соскользнул вниз. Повисев немного на руках, он осмотрелся, разжал руки и приземлился на корточки на газон. Он встал, повернулся на триста шестьдесят градусов, стараясь разом охватить всю картину. Его, как и траву, на которой он стоял, освещали лучи невидимого фиолетового солнца.

— Робинсон!

Он не слышал меня. Было очевидно, что он меня совсем не слышит. Он поднял лицо вверх, туда, где как раз был я, но его глаза видели что угодно, только не меня. Странный свет придавал его темной коже дымчато-золотистый оттенок. Он вновь огляделся вокруг, радостно улыбаясь.

— Эй, парень! — закричал он. — Эй, парень, ты все еще там?

— Я здесь. Ты меня слышишь?

— Парень, если ты еще там — я не слышу тебя, я тебя не вижу, — но ты не поверишь, мне на это наплевать.

Миссис Гонсалез застонала. Постонав немного, она зарыдала вновь.

— Скажи Мак-Кейбу, — кричал Робинсон, — скажи Мак-Кейбу, чтобы он засунул свою патрульную машину себе в задницу! Скажи Мак-Кейбу…

Я так и не узнал, что еще он хотел посоветовать Мак-Кейбу, потому что именно в этот момент Мак-Кейб вломился в дверь квартиры учителя Монтеза. И вдруг оба они, Мак-Кейб и Робинсон, оказались друг перед другом посреди мусора, сломанных балок, паркетин, кусков штукатурки — просто вдвоем в куче строительного мусора, уставившись друг на друга… И ничего… Никакого газона, никакого солнца, никакого запаха…

Мак-Кейб поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

— Отойди от края, парень, этот паршивый потолок того и гляди обвалится. Я вызвал ремонтную бригаду. Мы эвакуируем жильцов из здания, так что скажи Гонсалез, пусть одевается и спускается вниз. — Затем он повернулся к Робинсону. — Теперь насчет тебя. Будь добр, помоги жильцам организованно выйти. Прояви свою энергию.

Робинсон промолчал.

Позднее, в машине, я выбрал момент и спросил Робинсона, что же он видел.

— В квартире Монтеза? У него там море книг. Знаешь, иногда я говорю себе, что мне следовало стать не полицейским, а учителем. Нет, серьезно… У меня двоюродный брат — учитель. Директор школы. Он зарабатывает больше, чем я, и его уважают, а полицейских никто не уважает. Ты рискуешь своей жизнью, а тебе плюют в лицо.

— Вот болтун, — пробурчал Мак-Кейб.

— Однажды мы вытащили нескольких несчастных из горящего дома, а в ответ какой-то сукин сын кинул в меня кирпич. За что? За то, что я спас четверых?

— Да я не о том! — Я пытался направить его мысль в нужное русло. — Что ты видел, когда стоял там, внизу, на траве, и озирался вокруг?

— А что там увидишь? Паршивый домишко. Его надо было снести еще пятьдесят лет назад, — сказал Робинсон.

— Ты впервые сел в нашу машину, тебе все кажется интересным, — сказал Мак-Кейб, — для тебя все необычно. Поездишь, посмотришь, а потом напишешь что-нибудь о нас всех. Мы-то сами уже ко всему привыкли — это наша работа. Скучная, однообразная работа. — Он принял очередной радиовызов. — Едем на 117-ю улицу. На этот раз — магазин ликеров. Знаешь, — повернулся он ко мне, — это заведеньице грабят каждый месяц.

Завыла сирена, и по Амстердам-авеню мы рванули к 117-й улице.