Есть некие страны в самых темных поэтических мечтах, которые остаются в памяти поколений. Есть, например, у По «темное озеро Обер, призрачный край Вейра»; есть какие-то таинственные заводи на реке Альф, как полагает Кольридж; две строки Суинберна —
У мертвенно недвижимого моря.
В краю песка, и злата, и руин
– также навевают ужас. Да, есть в литературе некоторые мрачные края, настолько притягательные, что всякий раз, когда вы посещаете их, они оставляют в сознании своеобразную зону кошмара, в которую человек возвращается мысленно, заслышав эти строки.
Приятно иногда воображать себе такие страны, поудобнее устроившись у огня. Приятно, потому что вы можете изгнать образы, закрыв книгу; облачко дыма из трубки скроет их вовсе, а затем появятся приятные, полезные, знакомые вещи. Но во Франции это невозможно. Во Франции кошмарные страны видны всю ночь в звездном свете; рассвет настает, а они все еще на месте. Мертвые захоронены, другие заняли их места среди людей; но потерянные страны лежат непогребенными, открытыми всем ветрам; и потерянный лес стоит, как полчище скелетов, гротескный в своем в одиночестве; даже времена года оставили эти края. Да, и времена года покинули их; так что, если вы захотите посмотреть, как лето переходит в осень или как осень становится зимой, – никаких следов этого вы не увидите. Все здесь похоже на эксцентричный сон какого-то странного человека, очень смутный и таинственный, но лишенный некоторых вещей, которые должны быть там, чтобы вы могли признать в окружающем мире Землю. Это безумный, безумный пейзаж. И он простирается на мили, и мили, и мили. Это крупнейшее деяние человека. Оно создает впечатление, будто человек в припадке гордости, со всеми своими умными изобретениями, сотворил жалкую пародию на мироздание.
Действительно, если мы вернемся к началу этой истории, мы увидим там, у истоков этого злосчастного события, человека, который был всего лишь императором, а желал быть кем-то большим. Он хотел управлять миром, но только разрушил его; и его безумие принесло нищету миллионам, и там, на уничтоженной земле, лежит поверженная во прах мечта. Теперь он никогда не возьмет Париж. Он никогда не будет коронован в Версале как Император Европы; и что же будет с самой тайной его мечтой: разве Цезари не именовали себя божественными? Разве не шептались македонские придворные, что Александр был сыном Бога? А чем Гогенцоллерн хуже их всех?
Почему бы и не достичь этого? Но теперь все миновало, та мечта и линия Гогенцоллерна уничтожены. Маниакальные мечты и разрушенные фермы смешались: они создают «очаровательный» кошмар, и облака все еще мерцают ночами от разрывов снарядов, и спокойствие неба все еще нарушается днем наглыми воздушными шарами, черными взрывами немецких снарядов и белыми – наших зениток.
А внизу остается эта замечательная ненужная земля, где не поют девушки и не летают никакие птицы, кроме скворцов; где не осталось живых изгородей и зарослей диких роз, где ни единая тропа не пересекает пшеничные поля, и вообще там нет никаких полей, никаких ферм и никаких фермеров; только два стога сена высятся на холме, который мне известен; они сохранились в пустыне, и никто не касается их, поскольку здесь слишком хорошо знают немцев. А вершины холмов были снесены до самого мелового слоя. И люди говорят об этом крае, что он зовется Позьер, а о том месте, что оно именуется Гинши; ничто не указывает, что деревни вообще там стояли, и грязные коричневые сорняки заполонили всю эту землю навсегда; и могущественный дух пробудился в человеке, и никто не кланяется Богу Войны, хотя многие умирают. Это Свобода, которая пела свои песни древним, и она честна, как всегда, люди созерцают ее в своих видениях на нейтральной полосе – в те ночи, когда они способны на вылазку; она все еще бродит по ночам в Позьере и в Гинши.
Занятный человек однажды провозгласил себя Императором пустыни Сахара: немецкий Кайзер захватил честную землю и удерживает в слабеющих руках землю воронок, и сорняков, и проволоки, и дикой капусты, и старых немецких костей.