Рассказы о привидениях

Ф. Мэрион Кроуфорд. ВЕРХНЯЯ КОЙКА

Кто-то попросил принести сигары.

Мы сидели уже довольно долго, и разговор исчерпал себя; тяжелые гардины пропитались дымом, мозги пропитались вином, и стало совершенно очевидно, что, если никто не поднимет нам упавшее настроение, вечеринка неминуемо подойдет к своему естественному завершению, и мы, гости, быстро разойдемся по домам и уляжемся спать.

Все говорили о скучных и неинтересных вещах; вероятно, в их жизни не происходило ничего примечательного, поэтому им не о чем было рассказывать.

Джоунс во всех подробностях поведал нам о своих приключениях на охоте в Йоркшире.

Мистер Томкинс из Бостона пространно разглагольствовал о мероприятиях, благодаря которым железнодорожное управление Атчинсона, Топеки и Санта-Фе не только расширило свою территорию, подняло престиж департамента и умудрялось перевозить домашний скот, не доводя его до голодной смерти раньше даты доставки, но также успешно обманывало пассажиров, которые покупали билеты с иллюзорной верой в то, что названное управление способно доставить их к месту назначения в целости и сохранности.

Синьор Томбола горячо убеждал нас с помощью аргументов, которые мы даже не пытались опровергнуть, что единство его родины ни в коей мере не похоже на современную торпеду, которую сконструировали на лучших оружейных заводах Европы для того, чтобы чьи-то слабые руки послали ее в страну, где она непременно взорвется — неожиданно для всех — и превратит эту страну в бескрайнюю пустыню политического хаоса.

Нет смысла и дальше вдаваться в подробности. От нашего разговора даже Прометей умер бы со скуки на своей скале, Тантал сошел бы с ума, а Иксион предпочел бы простые, но содержательные диалоги Оллендорффа нашей пустой болтовне. Мы уже несколько часов сидели за столом; нам было скучно, мы устали, но никто и не собирался уходить.

Кто-то попросил принести сигары. Мы все инстинктивно повернули головы в сторону говорившего. Брисбейну было тридцать пять лет, и его внешности завидовали многие мужчины. Он был сильным человеком. В его фигуре не было ничего примечательного, хотя объемы он имел внушительные. При почти двухметровом росте и широких плечах он не казался крупным, но, с другой стороны, худым его тоже трудно было назвать; небольшая голова крепко сидела на сильной жилистой шее, своими широкими мускулистыми руками он легко колол орехи без помощи щипцов, увидев его в профиль, нельзя было не заметить бугристость его рукавов и мощного торса. Он принадлежал к тому типу мужчин, о которых другие мужчины говорят, что их внешность обманчива; то есть он выглядел сильным, а в действительности был еще сильнее. Нет нужды подробно описывать его внешность — небольшая голова, редкие волосы, голубые глаза, крупный нос, небольшие усики и квадратный подбородок. Все знают Брисбейна, и, когда он попросил сигару, все повернулись к нему.

— Очень странная штука, — произнес Брисбейн. Все разом замолчали. Брисбейн говорил тихо, но его голос обладал удивительной особенностью проникать в общий разговор, разрезая его точно ножом. Все его слушали. Брисбейн, заметив, что привлек всеобщее внимание, невозмутимо закурил сигару.

— Очень странная штука, — продолжал он, — все эти истории о привидениях. Люди вечно интересуются, видел ли кто-нибудь привидение. Я видел.

— Вздор! Кто, ты? Ты это серьезно, Брисбейн? Подумать только, человек с таким интеллектом!

Оригинальное заявление Брисбейна было встречено хором восклицаний. Все потребовали сигар, и неожиданно откуда-то материализовался Стаббс, дворецкий, с новой бутылкой сухого шампанского. Вечеринка была спасена: Брисбейн собирался рассказать историю.

— Я заядлый любитель морских путешествий, — начал Брисбейн, — и, поскольку мне довольно часто приходится пересекать Атлантику, у меня есть свои приоритеты. У большинства мужчин есть приоритеты. Однажды я видел человека, который три четверти часа сидел в баре на Бродвее и поджидал любимую марку машины. Бармен заработал целое состояние на его предпочтении. Я сам жду и сажусь только на определенные корабли, если мне нужно пересечь океан. Возможно, все это предрассудки, но мое чутье ни разу меня не подводило за исключением одного-единственного случая. Очень хорошо помню тот день — стояло теплое июньское утро, и таможенники, собравшиеся на пристани в ожидании вышедшего из карантина судна, имели загадочный и задумчивый вид. Багажа у меня было мало — я никогда не беру с собой много вещей. Я смешался с толпой пассажиров, носильщиков и назойливых типов в синих пальто с медными пуговицами, которые, как грибы, вырастали на палубе пришвартованного парохода и навязывали всем свои ненужные услуги. Я часто с интересом наблюдал за стихийной эволюцией этих ребят. В момент прибытия их уже нет; буквально через пять минут после команды «На берег!» они, или, по крайней мере, их синие пальто и медные пуговицы, бесследно пропадают с палубы и со сходней, словно исчезают в объятиях морского дьявола. Но во время отплытия они тут как тут — в синих пальто, гладко выбритые и изголодавшиеся по гонорарам. Я поспешил на борт. Судно «Камчатка» было одним из моих любимых. Я говорю «было», потому что теперь оно, безусловно, таковым не является. Даже все золото мира не заставит меня еще раз подняться на борт этого корабля. Да, знаю, что вы хотите сказать. У него удивительно ровная корма, высоко поднятый нос, благодаря чему вода не заливает палубу, и двуспальные нижние койки. У него масса преимуществ, но я больше никогда не отправлюсь на нем в плавание. Прошу прощения за отступление. Итак, я поднялся на борт и кликнул стюарда, чей красный нос и рыжие бакенбарды были мне хорошо знакомы.

— Сто пятая каюта, нижняя койка, — распорядился я деловым тоном человека, для которого пересечь Атлантику — все равно что выпить виски в «Дельмонико» в центре города.

Стюард взял у меня чемодан, пальто и плед. Я никогда не забуду выражение его лица. Не то чтобы он побледнел. Видные теологи утверждают, что даже чудо не способно изменить законы природы. Поэтому я без колебаний заявляю, что он не побледнел; но по его выражению я понял, что он сейчас либо расплачется, либо чихнет, либо уронит мой чемодан. Поскольку в чемодане лежали две бутылки превосходного старого хереса, которые мне подарил мой старинный друг Снигинсон ван Пикинс, я страшно заволновался. Но ничего подобного не произошло.

— Черт меня побери! — буркнул он и пошел вперед.

Глядя на своего Гермеса, ведущего меня на нижнюю палубу, я решил, что он приложился к грогу, но ничего не сказал и молча следовал за ним. Каюта 105 располагалась на корме по левому борту. Ничем особенным она не выделялась. Нижняя койка, как и в большинстве кают на «Камчатке», оказалась двуспальной. В просторном помещении стоял обычный умывальник, призванный донести идею роскоши до разума североамериканского индейца; над умывальником висели бесполезные деревянные подставки, в которые проще засунуть большой зонт, нежели обыкновенную зубную щетку. На непривлекательного вида матрацах лежали аккуратно свернутые простыни, которые один большой юморист очень метко сравнил с холодными гречишными блинами. Полотенца присутствовали только в воображении. Стеклянные графины были наполнены прозрачной жидкостью с легким коричневатым оттенком, однако запах от них исходил отнюдь не легкий, да и приятным его тоже не назовешь — он навевал далекое тошнотворное воспоминание о пропитанных маслом станках. Блеклые занавески наполовину закрывали верхнюю койку. Унылая обстановка смутно вырисовывалась в неясном свете июньского дня. О! как я ненавижу эту каюту!

Стюард поставил мои вещи и посмотрел на меня так, словно хотел побыстрее уйти — вероятно, на поиски других пассажиров и чаевых. Расположение мелких служащих часто бывает полезным, поэтому я дал ему несколько монет.

— Я постараюсь, чтобы вы чувствовали себя уютно, — заметил он, убирая деньги в карман. Однако меня удивило сомнение, прозвучавшее в его интонации. По-видимому, шкала его чаевых возросла, и он остался недоволен полученной суммой; но я больше склонялся к мысли, что он, как бы он сам выразился, «хватил лишнего».

Позже выяснилось, что я ошибался и был несправедлив к этому человеку.

В этот день не произошло ничего заслуживающего внимания. Мы отчалили точно по расписанию. Корабль шел полным ходом, с моря дул освежающий ветерок, что было особенно приятно, потому что стояла жаркая душная погода. Все знают, как проходит первый день на море. Люди гуляют по палубе, разглядывая друг друга и изредка встречая знакомых, о присутствии которых на борту ничего не знали. Все гадают, как будут кормить — хорошо, плохо или так себе — но после первых двух походов в ресторан все сомнения рассеиваются; пассажиры также обсуждают погоду, но и этот вопрос перестает их занимать, как только пароход минует Файер-Айлэнд. Поначалу ресторан бывает переполнен, потом столики начинают пустеть. Люди с побелевшими лицами вскакивают со своих мест и опрометью бросаются к выходу. Старые морские волки вздыхают с облегчением, когда морская болезнь выгоняет соседа из-за стола, предоставляя простор и безраздельное пользование горчицей.

Все поездки через Атлантику похожи друг на друга, и мы, старые морские волки, которым часто доводится пересекать океан, отправляемся в вояж не ради новых впечатлений. Киты и айсберги всегда вызывают интерес, но, в конечном счете, один кит ничем не отличается от другого, а айсберг можно увидеть только издалека. Для большинства из нас самое чудесное время на борту океанского корабля наступает после того, как мы, пройдя последний круг по палубе, выкурив последнюю сигару и чувствуя приятную усталость, можем со спокойной совестью отправиться спать. В первую ночь своего путешествия мне совсем ничего не хотелось, поэтому я раньше обычного ушел спать. Оказавшись в своей каюте, я с удивлением обнаружил, что у меня появился сосед. В противоположном углу стоял чемодан, очень похожий на мой, на верхней полке лежали аккуратно сложенный плед, трость и зонт. Я надеялся, что буду путешествовать в одиночестве, поэтому немного огорчился; но мне стало интересно, каков из себя мой сосед, и я решил взглянуть на него.

Он не заставил себя долго ждать. Насколько мне удалось разглядеть, он был очень высоким, очень худым, очень бледным, с песочного цвета волосами и бакенбардами и блеклыми серыми глазами. Он показался мне довольно странным; такой тип людей можно увидеть на Уолл-стрит, и при этом вам не удастся понять, что они там делают; они часто заходят в «Кафе Англез», всегда в одиночестве и всегда пьют шампанское; их можно встретить на ипподроме, но там они тоже ничего не делают. Слишком нарядно одет, слишком странно себя ведет. На борту каждого океанского парохода обязательно попадутся трое или четверо пассажиров из этой породы. Я решил, что не хочу с ним знакомиться, и уснул с мыслью о том, что нужно изучить его привычки, дабы избежать общения с ним. Если он встает рано, я буду вставать поздно; если он ложится поздно, я буду ложиться рано. Знать его не хочу. Стоит завязать знакомство с таким человеком, и он никогда от вас не отвяжется.

Бедняга! Я напрасно разрабатывал тактику своего поведения с ним — после той первой ночи в 105-й каюте я его больше не видел.

Я крепко спал, и вдруг меня разбудил громкий шум. Судя по звуку, мой сосед резко спрыгнул со своей койки. Я услышал, как он возится с замком, потом он быстро помчался по коридору, оставив дверь открытой. Корабль немного болтало, и я думал, что услышу, как он споткнется или упадет, но он бежал так, словно спасался от смертельной опасности. Дверь хлопала вместе с покачиванием судна, и меня раздражал этот звук. Я встал, закрыл ее и ощупью пробрался в темноте к своей койке.

Вскоре я снова заснул, но не знаю, сколько времени проспал.

Когда я проснулся, было еще темно, но в каюте неприятно веяло холодом, и воздух пропитался сыростью. Знаете, такой специфический запах морской воды. Я накрылся с головой одеялом и снова задремал, формулируя в уме жалобы капитану корабля и подбирая наиболее крепкие эпитеты. Я слышал, как сосед крутится на верхней койке. По-видимому, он вернулся, пока я спал. Один раз мне показалось, что он застонал, и я решил, что у него морская болезнь. Не особенно приятная мысль, когда лежишь внизу. Тем не менее, я все-таки заснул и проспал до рассвета.

С прошлого вечера качка усилилась, и проникавший сквозь бортовой иллюминатор серый свет менял оттенок с каждым наклоном судна в зависимости от того, поворачивалось оно к морю или к небу. Было слишком холодно для июня месяца. Повернув голову, я взглянул на иллюминатор и, к своему удивлению, увидел, что он открыт настежь. Кажется, я выругался в полный голос. Потом встал и закрыл его. Повернувшись, я бросил взгляд на верхнюю койку. Занавески были плотно задернуты; наверное, мой сосед замерз так же, как и я. Внезапно я понял, что уже выспался. В каюте было неуютно, хотя, как ни странно, сыростью больше не пахло. Сосед все еще спал — прекрасная возможность избежать общения — поэтому я быстро оделся и вышел на палубу. Стоял теплый, облачный день, от воды шел запах машинного масла. Оказалось, что уже семь часов, а мне думалось, что еще очень рано. На палубе я столкнулся с корабельным врачом, который вышел подышать свежим утренним воздухом. Это был молодой человек из Западной Ирландии — огромный парень с черными волосами и голубыми глазами, склонный к полноте; от него веяло бесшабашностью и здоровьем; мне он очень понравился.

— Чудесное утро, — заметил я, чтобы начать разговор.

— Ну, — ответил он, глядя на меня с живым интересом, — может, и чудесное, и в то же время не очень. По-моему, не ахти какое утро.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему — утро действительно не очень хорошее, — согласился я.

— На мой взгляд, довольно душно, — продолжал он.

— Зато ночью было очень холодно, — сказал я. — Можете себе представить, когда я проснулся, иллюминатор оказался открытым. Ложась спать, я этого не заметил. И в каюте пахло сыростью.

— Сыростью! — воскликнул он. — Какой номер вашей каюты?

— Сто пятая…

К моему удивлению, доктор вздрогнул и пристально посмотрел на меня.

— В чем дело? — спросил я.

— О… ни в чем, — ответил он. — Просто за последние три переезда каждый раз поступают жалобы от пассажиров этой каюты.

— Я тоже собираюсь жаловаться, — заявил я. — Каюту не проветрили как следует. Безобразие!

— Думаю, с этим ничего не поделаешь, — покачал головой доктор. — Думаю, там кое-что… Нет, я не имею права пугать пассажиров.

— Не бойтесь напугать меня, — успокоил я его. — Я могу выдержать любую сырость. А если заболею, то приду к вам.

Я предложил доктору сигару. Он ее взял и осмотрел критическим взглядом.

— Дело не столько в сырости, — пояснил он. — Хотя могу почти с уверенностью утверждать, что с вами все будет в порядке. У вас есть сосед?

— Да. Ужасный тип, который выскакивает из каюты посреди ночи и оставляет дверь открытой.

Доктор снова бросил на меня странный взгляд, потом зажег сигару и помрачнел.

— Он уже вернулся? — поинтересовался он.

— Да. Я спал, но, когда проснулся, слышал, как он ворочается. Потом я замерз и снова заснул. А утром обнаружил иллюминатор открытым.

— Послушайте, — тихим голосом произнес доктор. — Меня не волнует этот корабль. Мне глубоко плевать на его репутацию. Вот что я собираюсь сделать. У меня просторная каюта, и я готов разделить ее с вами, хотя ничего о вас не знаю.

Меня страшно удивило его предложение. Я не мог понять, отчего он проявляет столь неожиданную заботу о моем благополучии. Кроме того, мне показались странными его слова о корабле.

— Вы очень добры, доктор, — сказал я. — Но я думаю, что еще не все потеряно и каюту можно проветрить, вычистить или что там еще делают. Почему вас не волнует репутация судна?

— Люди нашей профессии редко бывают суеверными, сэр, — ответил он, — но море меняет взгляды. Я не хочу создавать у вас предвзятое мнение и не хочу пугать, но вам лучше послушаться моего совета и переселиться ко мне. Вы или кто-либо другой быстро окажетесь за бортом, если останетесь в сто пятой каюте, — откровенно добавил он.

— Боже правый! Почему? — воскликнул я.

— Потому что в последние три рейса все, кто там спал, в буквальном смысле оказывались за бортом, — мрачно пояснил он.

Признаюсь, его сообщение меня напугало и отнюдь не обрадовало. Я внимательно посмотрел на доктора, думая, что он шутит, но он выглядел совершенно серьезным. Я тепло поблагодарил его за предложение, но отказался, сказав, что собираюсь стать исключением из правила и, в отличие от других пассажиров, путешествовавших в этой каюте, не намерен прыгать за борт. Он ничего не ответил, только помрачнел еще больше и намекнул, что я, возможно, еще передумаю. Мы отправились завтракать. В ресторане собралась лишь незначительная часть пассажиров. После завтрака я зашел в каюту за книгой. Занавески над верхней полкой были все так же плотно задернуты, оттуда не доносилось ни звука. Вероятно, мой сосед еще спал.

За дверью я встретил стюарда, в обязанность которого входило заботиться обо мне. Он шепотом сообщил, что меня хочет видеть капитан, и тотчас убежал, словно опасаясь моих расспросов.

Я направился к каюте капитана. Он меня ждал.

— Сэр, — обратился он ко мне, — я хочу попросить вас об услуге.

Я ответил, что готов выполнить любую его просьбу.

— Ваш сосед по каюте исчез, — сообщил он. — Нам известно, что прошлой ночью он рано ушел спать. Вы заметили что-нибудь необычное в его поведении?

Я был ошеломлен, услышав вопрос, в точности подтверждавший опасения доктора, о которых он говорил всего полчаса назад.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что он упал за борт? — спросил я.

— Боюсь, что так, — ответил он.

— Самое невероятное… — начал я.

— Почему? — прервал меня капитан.

— Значит, он четвертый? — воскликнул я.

В ответ на его следующий вопрос я объяснил, не называя доктора, что слышал историю о сто пятой каюте. Моя осведомленность его очень огорчила.

Я рассказал ему о событиях прошлой ночи.

— Ваша история, — ответил он, — почти полностью совпадает с рассказами соседей тех троих. Они также соскочили с кровати и бросились бежать по коридору. Вахтенный видел, как двое из них прыгнули за борт; мы остановили корабль и спустили шлюпки, но так их и не нашли. Однако никто не видел и не слышал пассажира, который пропал прошлой ночью, — если он и в самом деле пропал. Стюард — человек суеверный, у него возникли дурные предчувствия, поэтому утром он решил его проведать и увидел, что койка пуста, а вещи лежат там, где тот их оставил. Стюард — единственный человек на борту, который знает, как он выглядит. Он искал его повсюду, но пассажир исчез! Так вот, сэр, я прошу вас сохранить это обстоятельство в тайне от всех остальных пассажиров; я не хочу, чтобы за моим судном закрепилась дурная слава, — ничто так не вредит репутации океанских лайнеров, как истории о самоубийствах. Вы можете выбрать любую из офицерских кают, включая мою собственную, и поселиться в ней до конца поездки. Справедливая сделка?

— Вполне, — кивнул я. — Я вам очень признателен. Но раз я остался один и получил всю каюту в свое распоряжение, я бы не хотел переезжать. Если бы стюард забрал вещи этого бедняги, я бы с радостью остался в своей каюте. Я никому ничего не скажу и обещаю вам, что не последую за своим соседом.

Капитан попытался меня разубедить, но я предпочитал жить один, чем соседствовать с кем-либо из офицеров. Не знаю, может быть, я поступил глупо, но, если бы я последовал его совету, мне нечего было бы сейчас рассказывать. Осталась бы лишь странная череда самоубийств среди пассажиров одной и той же каюты, и все.

Упрямо решив, что не стану переселяться, я решил обсудить вопрос о своей каюте с капитаном. С нею что-то не так, утверждал я. В ней очень сыро. Прошлой ночью иллюминатор оставили открытым. Вероятно, мой сосед был болен еще до того, как поднялся на борт, а ночью у него начался бред. Вполне возможно, что он прячется где-нибудь на судне и вскоре найдется. Каюту необходимо проветрить, кроме того, нужно проверить запор иллюминатора. Если капитан предоставит мне свободу действий, я позабочусь, чтобы все необходимые меры приняли немедленно.

— Разумеется, вы вправе жить там, где пожелаете, — немного раздраженно заметил капитан. — Но скажу еще раз: мне бы хотелось, чтоб вы переселились оттуда, — я бы эту каюту закрыл, и дело с концом.

У меня было другое мнение на этот счет, и я распрощался с капитаном, пообещав хранить молчание об исчезновении своего соседа. А поскольку он не завел никаких знакомств на борту, никто и не заметил его отсутствия.

Ближе к вечеру я снова встретил доктора, и он спросил, не передумал ли я. Я ответил отрицательно.

— Значит, скоро передумаете, — хмуро произнес он.

Вечером мы играли в вист, и я поздно отправился спать. Теперь я готов признаться, что, входя в свою каюту, не мог избавиться от неприятного чувства. Перед глазами стоял высокий мужчина, которого я видел прошлой ночью, — а теперь он мертв и либо лежит на дне морском, либо волны таскают за собой его тело. Я раздевался и явственно видел перед собой его лицо. Я дошел даже до того, что отдернул занавески над верхней койкой, дабы убедиться, что его действительно нет. Я запер дверь и вдруг заметил, что иллюминатор открыт. Этого я уже не мог вынести. Быстро надев халат, я бросился на поиски Роберта, стюарда нашего коридора. Помню, я был очень зол, и, когда нашел его, грубо приволок к сто пятой каюте и подтолкнул к открытому иллюминатору.

— Мерзавец, какого черта ты каждую ночь оставляешь иллюминатор открытым? Разве ты не знаешь, что это нарушение правил? Разве тебе неизвестно, что, если судно накренится и вода начнет заливаться в иллюминатор, его не смогут закрыть даже десять человек? Я пожалуюсь капитану, что ты, подлец, ставишь под угрозу безопасность судна!

Я был в ярости. Бедняга побледнел и дрожал всем телом, потом бросился задраивать иллюминатор.

— Почему ты не отвечаешь? — свирепо рявкнул я.

— С вашего позволения, сэр, — пролепетал он, — ни один человек на борту не способен удержать этот иллюминатор закрытым ночью. Можете попробовать сами. Я ни за что на свете не останусь больше на борту этого корабля, сэр, нет, ни за что. Но на вашем месте, сэр, я бы сейчас же ушел отсюда и переночевал у доктора или еще у кого-нибудь, точно вам говорю. Послушайте, сэр, как, на ваш взгляд, я задраил его надежно или нет, сэр? Проверьте, сможете вы сдвинуть запор хотя бы на миллиметр.

Я проверил и убедился, что иллюминатор действительно плотно задраен.

— Так вот, сэр, — с победоносным видом заявил Роберт, — я готов поставить на спор сто долларов и свою репутацию стюарда первого класса на то, что через полчаса запор будет снова отодвинут, а иллюминатор открыт. Вот что самое ужасное, сэр, — отодвинутый запор.

Я внимательно осмотрел огромный болт и завернутую на него гайку.

— Если ночью он окажется открытым, Роберт, я дам тебе сто фунтов. Но это просто невозможно. Можешь идти.

— Вы сказали «фунтов», сэр? Очень хорошо, сэр. Спасибо, сэр. Спокойной ночи, сэр. Приятного отдыха, сэр, и волшебных сновидений, сэр.

Роберт поспешно удалился, с радостью от меня освободившись. Разумеется, я решил, что он специально выдумал эту глупую сказку, пытаясь напугать меня и таким образом оправдать свою небрежность, поэтому не поверил ему. Впоследствии он получил свой выигрыш, а я провел одну из самых неприятных ночей в своей жизни.

Я лег спать, завернувшись в одеяло, и через пять минут стюард Роберт погасил свет, лившийся из коридора сквозь матовое стекло двери. Я тихо лежал в темноте, пытаясь заснуть, но скоро понял, что мои старания напрасны. Я с удовольствием злился на стюарда, поэтому на время забыл свои неприятные ощущения при мысли об утонувшем соседе; теперь же мне расхотелось спать, и некоторое время я просто лежал без сна, изредка поглядывая на иллюминатор, который был хорошо виден с моей койки и в темноте напоминал светящуюся тарелку, висящую во мраке ночи. Помню, я пролежал около часа и только начал засыпать, как вдруг меня разбудил порыв холодного ветра, и я отчетливо ощутил соленые брызги на лице. Я вскочил, но спросонья не подумал о морской качке — судно накренилось, и меня с силой швырнуло через всю каюту на кушетку, стоявшую под иллюминатором. Однако я быстро пришел в себя и поднял голову. Иллюминатор был распахнут настежь!

Теперь это был неоспоримый факт. Я находился в здравом уме, когда встал с постели, и даже если бы я еще не проснулся, то падение наверняка разбудило бы меня. Кроме того, я сильно ударился локтями и коленями, и на следующее утро синяки послужили доказательством случившегося, даже если б сам я пребывал в сомнении. Иллюминатор был открыт — этот факт не укладывался в сознании, и я скорее был удивлен, нежели испуган.

Я снова закрыл его и со всей силы закрутил гайку. В каюте была кромешная темнота. По моим подсчетам, иллюминатор открылся в течение часа после того, как Роберт запер его в моем присутствии, и я решил посмотреть, не откроется ли он еще раз. На нем стоят массивные запоры, и их нелегко сдвинуть с места. Я не мог поверить, что гайка повернулась от сотрясения болта. Сквозь толстое стекло я всматривался в сменяющие друг друга белые и серые гребни волн, которые пенились за бортом корабля. Так я простоял минут пятнадцать.

Вдруг я отчетливо услышал, как на одной из коек у меня за спиной что-то зашевелилось. Я инстинктивно повернулся, пытаясь рассмотреть, что там такое, — хотя, конечно, я ничего не мог увидеть в темноте — и через мгновение услышал слабый стон. Одним прыжком я пересек каюту и, раздернув занавески над верхней койкой, стал ощупывать ее руками. Там кто-то был.

Помню, что я почувствовал, когда вытянул вперед руки, — я словно погрузил их в сырой погреб, а из-за занавесок дунул холодный ветер с отвратительным запахом протухшей морской воды. Я нащупал нечто, по очертаниям похожее на руку человека, только она была скользкой, мокрой и ледяной. Я потянул ее, и вдруг на меня набросилось какое-то существо — липкая, влажная масса, нечто тяжелое и мокрое, однако наделенное сверхъестественной силой. Я отлетел в другой конец каюты, и через мгновение существо распахнуло дверь и выбежало в коридор. Не успев испугаться, я быстро вскочил на ноги и бросился в погоню, но опоздал. Метрах в десяти впереди меня — я точно это видел — по тускло освещенному коридору бежала темная фигура, она двигалась быстро, словно тень рысака, выхваченная светом фонаря из темноты ночи. В следующее мгновение она исчезла, а я очутился в том месте, где коридор сворачивает к сходному трапу, и стоял, вцепившись в отполированные поручни. Волосы у меня поднялись дыбом, по лицу катился холодный пот. Мне совсем не стыдно признаться, что я испугался до дрожи в коленках.

Но я все еще не мог поверить своим глазам и попытался собраться с мыслями. Это чушь, думал я. На меня плохо подействовали гренки с сыром. Мне приснился кошмарный сон. Я вернулся в свою каюту и вошел, с трудом преодолевая страх. В комнате стоял тот же запах протухшей морской воды, который я почувствовал, когда проснулся прошлой ночью. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы войти в каюту и найти среди вещей коробку свечей. Когда я зажег фитиль ночника, — я всегда вожу его с собой на случай, если мне захочется почитать после того, как выключат свет, — то увидел, что иллюминатор снова открыт, и меня охватил леденящий душу страх, которого я никогда раньше не испытывая и не хочу испытать снова. Тем не менее я справился с собой, взял в руки лампу и принялся исследовать верхнюю койку, ожидая увидеть лужи морской воды.

Меня ждало разочарование. В постели явно спали, от нее исходил сильный морской запах; но простыни оказались совершенно сухими. Я решил, что Роберту не хватило духа убрать постель после вчерашнего происшествия — а все остальное мне привиделось в страшном сне. Я плотно задернул занавески и внимательно осмотрел каюту. Везде было сухо. Но иллюминатор снова был открыт. В недоумении и ужасе я закрыл его, закрутил болт и, вставив свою прочную трость в медную петлю, повернул ее что есть силы до тех пор, пока металл не согнулся под моим нажимом. Тогда я повесил ночник в изголовье кушетки и сел, пытаясь привести в порядок свои чувства. Я просидел так всю ночь, не в силах даже подумать об отдыхе — я вообще ни о чем не мог думать. Но иллюминатор оставался закрытым, и я твердо знал, что потребуется немало усилий для того, чтобы снова открыть его.

Наконец наступил рассвет. Я медленно одевался, обдумывая события прошедшей ночи. Зарождался чудесный день, и я вышел на палубу, радуясь ранним солнечным лучам, свежему запаху голубой воды, столь непохожему на отвратительную, тошнотворную вонь в моей каюте. Ноги сами понесли меня на корму, в сторону каюты доктора. Там я его и обнаружил, с трубкой во рту он стоял так же, как накануне, — оригинальный утренний моцион.

— Доброе утро, — невозмутимо поздоровался он, но при этом окинул меня любопытным взглядом.

— Доктор, вы были совершенно правы, — сказал я. — С каютой творится что-то неладное.

— Я так и знал, что вы передумаете, — ответил он с торжествующим видом. — Ночь прошла неважно, да? Приготовить вам тонизирующий коктейль? У меня есть превосходный рецепт.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Но я бы хотел рассказать вам, что произошло.

Я постарался как можно точнее пересказать ему события прошлой ночи, не пропустив тот факт, что никогда еще я не испытывал такого ужаса. Я подробно остановился на истории с иллюминатором — по крайней мере, этот факт я мог доказать, даже если все остальное было плодом моего воображения. Я дважды за ночь закрывал его, а во второй раз даже погнул медное крепление, поворачивая его с помощью своей трости. Я несколько раз подчеркнул это обстоятельство.

— Кажется, вы полагаете, что я сомневаюсь в правдивости вашей истории, — улыбнулся доктор, выслушав мой подробный рассказ. — Я нисколько не сомневаюсь. Повторяю еще раз свое приглашение. Приносите свои вещи сюда и занимайте половину каюты.

— Лучше вы перебирайтесь в мою каюту на одну ночь, — предложил я. — Помогите мне добраться до самой сути.

— Вы скорее доберетесь в совсем другое место.

— Куда же? — удивился я.

— На дно морское. Уйду я с этого корабля. Здесь становится слишком опасно.

— Значит, вы не поможете мне выяснить…

— Только не я, — поспешно прервал меня доктор. — Я обязан находиться в здравом уме — а не играть с призраками и привидениями.

— Вы и вправду считаете, что это привидение? — с оттенком презрения поинтересовался я. Но тотчас вспомнил ужасное ощущение сверхъестественного, охватившее меня ночью.

Доктор резко развернулся ко мне.

— А вы можете предложить разумное объяснение этим вещам? — спросил он. — Нет, не можете. Вы говорите, что найдете объяснение. А я говорю, не найдете — его просто не существует.

— Но, доктор, — возразил я, — неужели вы, человек науки, станете утверждать, что такие вещи объяснить невозможно?

— Стану, — упрямо заявил он. — И даже если вам удастся найти объяснение, меня оно не интересует.

Я не хотел провести еще одну ночь в одиночестве в своей каюте и тем не менее был полон решимости докопаться до сути проблемы. Не уверен, что найдется много мужчин, которые согласились бы переночевать там в одиночестве после того ужаса, который пережил я за те две ночи. Но я все же решил попытаться, даже если не смогу найти желающего разделить со мной ночную вахту. Доктор явно не расположен участвовать в подобном эксперименте. Он — врач, заявил он, поэтому должен всегда быть наготове на случай, если на борту что-нибудь произойдет. Он не может позволить себе нервное расстройство. Наверное, он был прав, но я все же склоняюсь к мысли, что его предусмотрительность вызвана его нежеланием. Он также сообщил мне, что ни один человек на судне не согласится участвовать в моем расследовании, и, поговорив с ним еще немного, я откланялся.

Чуть позже я встретил капитана и поведал ему о своих злоключениях. Я сказал ему, что, если никто не изъявит желания провести ночь в моей каюте, я попрошу не выключать на ночь свет и попытаюсь все сделать сам.

— Послушайте, — ответил он, — вот как я собираюсь поступить. Я сам разделю с вами эту ночь, и мы вместе посмотрим, что произойдет. Уверен, мы все выясним. Возможно, на борту прячется мошенник, который специально пугает пассажиров и в результате пользуется бесплатным проездом. А может быть, проблема кроется в деревянных конструкциях этой злосчастной койки.

Я предложил пригласить плотника, чтобы тот осмотрел каюту, а решение капитана провести ночь вместе со мной привело меня в неописуемый восторг.

Он вызвал рабочего и приказал ему выполнять все мои распоряжения. Мы тотчас спустились вниз. Я снял с койки постельные принадлежности, и мы тщательно обследовали ее на предмет ослабленной доски или панели, которую можно сдвинуть в сторону. Мы прощупали всю обшивку, простучали полы, раскрутили винты на нижней койке и разобрали ее на части — короче говоря, мы обследовали и проверили каждый квадратный сантиметр в каюте. Все находилось в идеальном порядке, и наконец мы привели каюту в прежнее состояние. Когда наша работа подходила к завершению, к двери подошел Роберт и заглянул в каюту.

— Ну что, сэр… нашли что-нибудь, сэр? — поинтересовался он с невеселой улыбкой.

— Ты был прав насчет иллюминатора, Роберт, — ответил я и дал ему обещанную банкноту.

Плотник молча и умело выполнял свою работу, следуя моим инструкциям. Закончив, он заговорил.

— Я простой человек, сэр. Но мне кажется, лучше б вам собрать свои вещи и позволить мне заколотить дверь этой каюты десятком гвоздей. От нее одни неприятности, сэр, вот и все. Ведь из нее ушли четыре жизни за четыре рейса. Откажитесь от своей затеи, сэр, лучше откажитесь!

— Я попробую в последний раз, — заверил я его.

— Не нужно, сэр, не нужно! Ничего хорошего из этого не выйдет, — повторил плотник, складывая инструменты в ящик и выходя из каюты.

Но я воспрял духом от перспективы провести ночь в компании капитана. Ничто не должно мне помешать дойти до конца в этом странном деле, поэтому в тот вечер я воздержался от гренок с сыром и грога и даже не стал играть в вист. Я хотел чувствовать уверенность в своем душевном равновесии и стремился произвести хорошее впечатление на капитана.

Капитан принадлежал к тем стойким и неунывающим представителям морского братства, которые никогда не пасуют перед трудностями и благодаря своей отваге, выносливости и спокойствию завоевывают высшую степень доверия. Такого человека не собьешь с толку пустыми россказнями, и раз он выразил готовность присоединиться к моему расследованию, значит, считает ситуацию достаточно серьезной и понимает, что она не поддается обычному объяснению. Кроме того, на карту поставлена его репутация, как, впрочем, и репутация его корабля. Падающие за борт пассажиры не делают ему чести, и он это отлично знает.

Около десяти часов вечера, когда я докуривал последнюю сигару, он подошел ко мне и отвел в сторону от остальных пассажиров, которые в теплых сумерках прогуливались по палубе.

— Дело очень серьезное, мистер Брисбейн, — сказал он. — Мы должны определиться — либо нас ждет разочарование, либо суровое испытание. Я не могу позволить себе ничем рисковать и попрошу вас поставить свою подпись под описанием событий, которые произойдут этой ночью. Если сегодня ничего не произойдет, мы попытаемся завтра и послезавтра. Вы готовы?

Итак, мы спустились вниз и вошли в каюту. Перед этим я увидел в коридоре Роберта, который наблюдал за нами со своей обычной ухмылкой, словно был уверен, что нам предстоит пройти через адские испытания. Капитан закрыл за собой дверь и запер ее.

— Давайте поставим ваш чемодан перед дверью, — предложил он. — Один из нас сядет на него. Тогда никто не сможет выбраться отсюда. Иллюминатор задраен?

Запор находился в том же состоянии, в котором я оставил его утром. Без помощи рычага вроде трости, которую использовал я, никто не в силах был бы его открыть. Я отдернул занавески над верхней койкой. По совету капитана зажег свой ночник и подвесил его так, чтобы свет падал на белые простыни наверху. Он настоял на том, что сам будет сидеть на чемодане, дабы потом он мог присягнуть, что вся каюта была в поле его зрения.

Он попросил меня тщательно осмотреть каюту, и я быстро справился с его поручением, поскольку мне нужно было лишь заглянуть под нижнюю койку и под кушетку, стоявшую под иллюминатором. Я ничего и никого не обнаружил.

— Очень хорошо, — спокойно заметил капитан. — Теперь, если мы что-нибудь увидим, то будем знать, что либо у нас галлюцинации, либо происходит нечто сверхъестественное.

Я сел на краешек нижней койки.

— В первый раз это случилось, — сказал капитан, прислонившись спиной к двери и скрестив ноги, — в марте. Пассажир, спавший здесь на верхней койке, оказался сумасшедшим — во всяком случае, немного не в себе — и отправился в путешествие в тайне от своих друзей. Посреди ночи он выбежал на палубу и бросился за борт — дежурный офицер ничего не мог сделать. Мы остановились и спустили шлюпку, но так его и не нашли. Разумеется, потом это самоубийство отнесли на счет его помешательства.

— Полагаю, такие случаи — не редкость? — рассеянно заметил я.

— Я бы так не сказал, нет, — ответил капитан. — На моем судне такого никогда не было, хотя я слышал подобные истории от других моряков. Так вот, это произошло в марте. Во время следующего рейса… На что вы смотрите? — резко прервал он свое повествование.

Я ему не ответил. Мой взгляд был прикован к иллюминатору. Мне показалось, что медная гайка начала медленно поворачиваться вокруг болта — настолько медленно, что я не мог с уверенность сказать, происходит ли это на самом деле. Я пристально следил за ней, мысленно отмечая ее положение и пытаясь определить, изменилось ли оно. Проследив за моим взглядом, капитан тоже уставился на гайку.

— Она поворачивается! — с уверенностью воскликнул он. — Нет, не поворачивается, — добавил он через мгновение.

— Если бы дело было в вибрации болта, — рассуждал я, — то гайка соскочила бы еще днем; но вечером я проверял запор, и гайка была закручена так же плотно, как и утром.

Я встал и проверил гайку. Она явно слегка раскрутилась, потому что, хоть и с усилием, но я смог повернуть ее руками.

— И вот что странно, — продолжал капитан, — второй пропавший пассажир упал за борт через тот самый иллюминатор. Это произошло среди ночи, море сильно штормило; поступил сигнал, что один иллюминатор открыт и внутрь заливается вода. Я спустился вниз и обнаружил настоящий потоп, вода прибывала в каюту с каждым креном судна, и все крепежные болты иллюминатора — не только один этот запор — ходили ходуном. Нам удалось его закрыть, но море уже сделало свое дело. С тех пор в каюте время от времени пахнет морской водой. Мы решили, что пассажир бросился в море, хотя бог знает, как ему это удалось. Стюард постоянно твердил мне, что ничего не может здесь закрыть, — по прошествии какого-то времени все снова открывается. Черт побери… я чувствую этот запах, а вы? — спросил он, с подозрением втягивая в себя воздух.

— Да, и вполне отчетливо, — содрогнулся я, почувствовав, как все тот же запах протухшей морской воды заполняет каюту. — Такой запах обычно появляется в сыром помещении, — продолжал я, — однако утром мы с плотником внимательно обследовали каждый квадратный сантиметр и убедились, что здесь все сухо. Очень странно… Ой!

Мой ночник, висевший у верхней койки, внезапно погас. Однако сквозь матовое стекло двери в каюту проникал свет из коридора. От сильной качки занавеска над верхней полкой взлетала под потолок и резко возвращалась на место. Я быстро поднялся с койки, и в это же мгновение капитан вскочил на ноги с громким удивленным криком. Я хотел было снять лампу и осмотреть ее, когда услышал его возглас и последовавший за ним крик о помощи. Я бросился к нему. Он изо всех сил сражался с медной гайкой иллюминатора. Она поворачивалась в его руках, несмотря на все усилия. Я подхватил свою палку — крепкую дубовую трость, которую всегда носил с собой, — продел ее в кольцо и навалился на нее всем телом. Но прочное дерево неожиданно переломилось, и я упал на кушетку. Когда я снова поднялся, иллюминатор был широко открыт, а капитан с побелевшим лицом стоял спиной к двери.

— На койке что-то есть! — не своим голосом прокричал он, вытаращив глаза. — Держите дверь, а я посмотрю — что бы это ни было, ему от нас не скрыться!

Но я его не послушался. Вместо этого я запрыгнул на нижнюю койку и схватил нечто, лежавшее наверху.

Оно оказалось бестелесным, невыразимо отвратительным и шевелилось в моих руках. На ощупь оно напоминало тело давно утонувшего человека, но тем не менее оно двигалось и обладало силой десятерых здоровых мужчин. Я вцепился в него мертвой хваткой — скользкое, липкое, ужасное существо! — из темноты на меня смотрели мертвые белые глаза, от него исходил тошнотворный запах гниющего моря, его лоснящиеся волосы падали мокрыми лохмами на мертвое лицо. Я боролся с трупом; он бросился на меня, оттолкнул от себя и едва не сломал мне руки, он сдавил мою шею мертвыми пальцами, и в конце концов я громко закричал, упал и выпустил его из рук.

Он перепрыгнул через меня и набросился на капитана. Падая, я увидел его белое лицо и сжатые губы. Капитан нанес мертвецу мощный удар, а потом тоже с диким воплем ужаса упал лицом вниз.

Существо на мгновение склонилось над его распростертым телом, и я закричал от страха, но из моего горла не вырвалось ни звука. Внезапно существо исчезло, и моему истерзанному разуму показалось, что оно сбежало через открытый иллюминатор, хотя, как ему удалось это сделать при таком маленьком отверстии, выше моего понимания. Долгое время я лежал на полу, рядом со мной лежал капитан. Наконец я собрался с силами, пошевельнулся и сразу же понял, что у меня сломана рука — у левого запястья.

Не знаю как, но я встал на ноги и здоровой рукой попытался поднять капитана. Он застонал, зашевелился и наконец пришел в себя. Он не был ранен, но находился в состоянии глубокого шока.

Хотите услышать, что было дальше? А мне больше нечего рассказывать. На этом история кончается. Плотник осуществил свой план и забил дверь каюты № 105 десятком длинных гвоздей; и, если вам когда-нибудь доведется взять билет на «Камчатку», можете попросить место в этой каюте. Вам скажут, что она занята… да… ее занимает труп.

Остаток путешествия я провел в каюте доктора. Он лечил мою сломанную руку и советовал больше «не играть с призраками и привидениями». Капитан всю дорогу молчал и больше никогда не поднимался на борт этого судна, хотя оно до сих пор ходит через Атлантику. Я тоже никогда больше не поплыву на нем. Я побывал в весьма неприятной переделке и пережил настоящий ужас, а я не люблю, когда мне страшно.

Вот и все.

Так я видел привидение — если это и в самом деле было привидение.

В любом случае это был мертвец.