Работорговцы. Русь измочаленная

Глава пятая,

в которой Щавель ведёт парней на торжище

Спасла грамота. Вызволять из околотка победителя шайки прибежал Иоанн Прекрасногорский.

«Командир Щавель снова в деле! – подумал заместитель начальника канцелярии, выяснив у ночного дежурного обстановку. – Не успел объявиться в Новгороде, как на погост потянулись телеги. То-то светлейший князь спешит отправить героя подальше». Иоанн Прекрасногорский не злился. Жизнь в присутствии героя становилась красочней и разнообразней.

Он шагал рядом со своим кумиром по рассветным улицам. Шуршали мётлами гастарбайтеры. С окраины доносилось мычание – по навозной дороге на выпас гнали скот. От пекарен несло свежим хлебом и калачами. Над Новгородом висел малиновый перезвон колоколов. Щавель поднял голову. Высоко на колокольне, как бешеный паяц, метался звонарь, оповещая православных о появлении Отца Небесного. Верующие люди выходили к заутрене, смотрели на розовеющие облака, ждали, когда Отец выглянет из-за окоёма. Лица православных разом расцвели, пальцы стали обводить напротив сердца святой круг. Когда Отец Небесный целиком явил Свой лик, толпа на набережной взорвалась под размеренный звон: «Слава! Слава! Слава!»

– Ты не православный? – спросил Щавель.

– Я служу знанию, – смиренно молвил Иоанн. – У меня нет времени на ритуалы.

– Знание – сила, но ритуалы тоже дело полезное.

Молодой бюрократ покосился на спутника. Сотни вопросов вертелись у него на языке. Наконец Иоанн не вытерпел:

– Я всё понимаю, Щавель из Ингрии. Ритуалы, обряды… Но поясни: зачем ты вору, как бы сказать по-вашему, по-лесному, в дупло Счастливую руку забил?

– Он искал на свою жопу приключений, – спокойно ответил Щавель. – Он их нашёл. Теперь пусть не плачет.

– Вора в околотке задушить пришлось из милости, – поведал Иоанн. – Он бы не выжил. Ты ведь Счастливую руку в дупло по локоть забил, это всё равно что на кол посадить. В Новгороде так не делают, у нас воров…

– Мы в Тихвине тоже на кол только разбойников сажаем.

– …отправляют на тяжёлые работы.

– Воров мы вешаем, – закончил Щавель.

– Крутенько. Так всех не перевешаете ли?

– У нас свои не воруют.

– В Новгороде обхождение с ворами иное, – деликатно заметил Иоанн. – Здесь они пользу приносят.

– Был бы он просто крадун, а он колдун. Вдруг ещё чего наворожит. Колдуна перво-наперво обезвредить надо. Забиваешь ему в гузно орудие преступления и более не ждёшь от него неприятностей.

– Много ли доводилось тебе встречаться с колдунами, Щавель из Ингрии?

– У нас эльфы, – объяснил Щавель. – Эльфу пока полную задницу талисманами не набьёшь, не уймётся.

– А потом?

– Потом голову отрезать и на костёр.

– Почему на тебя не подействовала Счастливая рука? – задумался Иоанн Прекрасногорский и тут же спохватился: – Кровь птеродактиля! Вот ещё её тайное свойство. Я должен внести это в анналы!

«В чьи анналы?!!» – с подозрением покосился Щавель на пылкого молодого человека, но тот не повёлся, мечтая о своём.

Расстались у постоялого двора, весьма оживлённого после налёта шайки. Завидев Щавеля, люд примолкал удивлённо. В нумерах он застал ватагу в полном сборе. Парни радостно кинулись навстречу:

– Что в околотке было, дядя Щавель?

– Поговорили и отпустили. Сейчас на рынок пойдём.

– Не чаял видеть тебя, – признался Альберт Калужский, – после того, что ты учинил. За убой в Новгороде положена виселица либо общественно-полезный труд.

– За злонамеренный убой, – уточнил Щавель. – За самооборону не наказывают.

Он достал из-под топчана сидор. Порылся. Вытащил прихваченную из дома мошну.

– И того татя, которому вы сушёную руку забили, тоже… ты самооборонился?

– Конечно, самооборонился. От колдовства, – Щавель привесил мошну рядом с мытарской, одёрнул пояс, подвигался. Одёжа сидела ладно. – Объяснил в околотке. Там люди сидят неглупые, всё поняли и отпустили с миром.

– Отпустили… Даже без суда. Не могу поверить своим ушам, но верю своим глазам, – пробормотал Альберт Калужский. – Видать, непрост ты, лесной человек.

– Простота хуже воровства, но лучше толерастии, – Щавель прикрыл полой безрукавки костяную рукоять ножа. – Идёшь с нами на базар?

Гостиный двор помещался на другом берегу Волхова. Надо было миновать полгорода, чтобы добраться до него. Завернули в кабак, в укромном углу покормили Хранителей да сами подкрепились пшённой кашей и продолжили путь на сытый желудок, дабы не сверкать глазами на торгу, понуждая купцов взвинчивать цену.

– Ты хорошее дело сделал, Щавель из Ингрии, – после завтрака лепила подобрел. – Я слышал от постояльцев, что шайка немало бед причинила богатым новгородцам. От Счастливой руки спасу нет. С ней заходи в любой дом, когда все уснут, и хоть кол на голове у хозяев теши, никто не проснётся. Многие так пострадали.

– Почему её «счастливой» зовут? – спросил Михан.

– Потому что в ней счастье воровское, – просветил Альберт Калужский. – Для добрых людей – горе. А вообще сие есть зело человекопротивное колдунство. Вор вора поедом ест за него, в самом буквальном смысле. Ведь этот пакостный талисман как делают? У повешенного вора надо в полночь отрезать правую руку по локоть и так плотно замотать в кусок савана, чтобы вышла вся кровь без остатка. Потом её засыпают солью и чёрным молотым перцем, сгинают пальцы в кулак, заворачивают обратно в саван и сушат недели две, пока полностью не иссохнет. Потом вешают досохнуть на солнце или кладут в протопленную печь. На этом мерзости не кончаются. Для изготовления свечи надо с трупа повешенного вора срезать всё сало, включая нутряное, и вытопить из него жир. Три части этого жира надо смешать с пятью частями свечного сала и одной частью лапландского кунжута.

– Вот чем в коридоре воняло, – смекнул Щавель. – Уж больно ты сведущ, как я погляжу. Сам-то не промышлял со Счастливой рукой?

– Что за поклёп! – возмутился Альберт Калужский. – Всякий просвещённый человек должен знать не только свою отрасль, но и смежные. Если я исцеляю людей, я должен разбираться во всём, что можно сделать с человеком и из человека, включая способы свежевания, ушивания ран и постановку представлений в анатомическом театре. Убогие колдовские манипуляции вроде приготовления Счастливой руки или какой-нибудь головы-оракула ни в какое сравнение не идут с мастерством выскребания плода из беременной бабы.

– Это-то на кой творить? – Михана чуть не вывернуло.

– В самом деле, – заинтересовался Щавель. – Для колдовства или то кулинарные изыски народов востока?

– Чтобы баба не рожала.

– Так пускай себе рожает.

– Бывают нежеланные дети, – сказал доктор.

– Нежеланных всегда придушить можно, – заметил Щавель. – Или отваром из поганок напоить. Иных берут за ноги и головой об угол.

– Моряки называют сей способ «об борт», – поведал Альберт Калужский. – Он распространён на судах торгового флота Швеции, где бабы запросто работают в команде наравне с мужиками. А вот суеверные греки считают, что женщина на корабле к беде, и пользуются домашним скотом.

За разговорами о странных обычаях иноземцев миновали кремль и добрались до Горбатого моста. С него открывался на обе стороны вид величественный. Как на ладони лежали причалы, в три ряда уставленные пришвартованными борт к борту расписными ладьями новгородцев, смолёными волжскими барками, двухпалубными греческими галерами, чёрными баржами и серыми шведскими буксирами. За пристанью белела колоннада Гостиного двора, украшенная пёстрыми навесами. У каждой торговой компании – свой раскрас. Там копошился чёрный людской муравейник. По левую руку раскинулась набережная Александра Невского, вдалеке виднелась священная роща. Постояли, полюбовались. Ветер дул в спину, в сторону торга.

– Больше прежнего, – сказал Щавель. – Цветёт Великий Новгород.

Парни, отродясь такого не видевшие, замерли в восхищении. Вздыхали только: неужто не придётся здесь жить?! Щавель раздал им по копеечке. Бросили с моста в Волхов, на удачу, чтобы Водяной царь, имеющий с купцами самую тесную связь, не позволил околпачить покупателей. Недаром умные люди говорят: торг вести, не мудами трясти. Одной поддержки Хранителей для такого важного дела могло не хватить. Хранители для леса, а тут эвон какая силища!

– Могуч светлейший князь! – заключил Щавель и двинул ватагу вниз.

Новгородское торжище даже в будний день кипело. Лотки с разнообразной снедью начинались от Горбатого моста, чтобы мухи не слетали с пахучей рыбы на дорогие заморские ткани, разложенные в глубине торговых рядов, да и бабам ходить за провизией удобно – к дороге близко. Рыбы было… Одного только снетка, что таскают сетями из Ильменя, имелось во всех мыслимых видах: сушёного, вяленого, варённого в томатном соусе, перепревшего под гнётом в особую приправу (у лесных парней дух перехватило от насыщенного амбре). Лежали рыбы солиднее: щуки, судаки, голавли, громоздились подлещики и плотва. Свежие, вяленые, копчёные. Водяной царь щедро одаривал почтительных ловцов, которые не забывали каждый год отправлять к нему в гарем красавицу девку. За рыбным рядом начинался мясной, где краснолицые давальцы гоняли мух от свежатины, раскинутой на скоблёных прилавках. За мясным рядом шёл калашный, почище, уж туда со свиным рылом не лезь, зашибут! Парни шли и дивились на прорву жратвы, которую Новгород исправно поглощал каждый день.

Вдоль набережной вышли к Гостиному. Зажатые складами и лавками проходы больше не позволяли шагать по-человечьи. Надо было проталкиваться через плечи, где извиваясь ужом, а где самому давая пинка. Глаза разбегались от мельтешения непривычных чернявых лиц и красочных одеяний. Здесь говорили и спорили на всех языках. Здесь, на полпути из грек в варяги, встречались купцы и брали оптом. Солидные негоцианты свершали сделки на складе за чашкой кофе, мелкооптовые торгаши забирали прямо с прилавка, грузили на рабов, гнали дальше, добивая ассортимент. В адской сутолоке никто не обращал внимания друг на друга. Активно работали базарные воры, подрезая кривыми широкими ножиками мошны и сумки. Жизнь била ключом в центре России.

Щавель остановился под серым в оранжевую полоску тентом. Жёлудь и Михан протиснулись к нему, чуть погодя выкарабкался из толпы лекарь. Здесь было тесно, но терпимо. В лавке продавали луки и стрелы.

Щавель провёл рукой у пояса. Деньги были на месте.

– Первым делом надо купить драконового волоса, – объяснил он парням. – Тетива из него не растягивается, а драконовый волос сам по себе прочнее стальной тонкой проволоки. Такая тетива, конечно, сильнее бьёт по рогам и рассаживает плечи, но зато стрела летит дальше.

Они протолкались к прилавку и пригляделись к разнообразию выставленного оружия. Хозяин лавки, пожилой грек с большим носом, старался увлечь покупателя не столько качеством, сколько изощрённостью товара.

– Ух, батя, а это чего? – тут же указал Жёлудь на диковинный лук длиной в руку, к рогам которого были навинчены железные кругляши. – Глянь-ка, раз, два… три тетивы!

– Это старинный лук, его сделали ещё до Большого Пиндеца, – улыбнулся Щавель, разглядывая облезлый антиквариат как предмет забавный, но бесполезный. – Называется «блочный» из-за вот этих колёсьев.

– Три стрелы разом может метать?

– Не, тут одна тетива. Она обкручена об эти железки. Тянуть надо за петлю напротив гнезда специальным крючком. Когда тянешь, колёсья крутятся, видишь, они неровные. Поначалу идёт туго, потом происходит сброс и становится легко, хотя ты ажно до уха вытянул и держишь. Он очень медленный, блочный лук. Почти как арбалет. Без стрелы его спускать нельзя, тетива сразу рвётся.

– Зачем такой сделали? – изумился Жёлудь.

– В старые времена делали много странных вещей, – обронил Щавель.

– Ты стрелял из него?

– Стрелял. Неудобно, да медленно. Крючок надо всякий раз цеплять за петлю, да на усы нажимать. Я за это время семь стрел выпустить успею. А если крючок потеряешь, то из блочного лука стрелять уже никак.

– Дураки делали, – решил Михан.

– Чем интересуются опытные стрелки? – грек спровадил покупателя и переключился на новых.

– Есть ли у тебя катушка драконового волоса?

– Дакроновой нити… Нет, разобрали всю, – развёл руками грек. – Весь запас скупил оружейник светлейшего князя. Недели через три будет завоз из Швеции, вы уж заходите всенепременно. Чем ещё могу услужить разбирающимся людям?

– Покажи вон его, – кивнул Щавель на перегородку за спиной грека, на которой были выставлен товар.

Ушлый торговец безошибочно угадал и положил на прилавок тяжёлый прямой лук в пять локтей длиною. Лук был клееный, обмотанный жилами вперемежку с золотистой и красной нитью. Рога стояли из белой кости. Широкая полка была выточена под толстую тяжёлую стрелу, пробивающую кованую кирасу. Тетива не было натянута туго, чтобы не сажать плечи. Щавель сразу отметил качественное плетение и прихотливые усы с кисточками.

– Вот, Жёлудь, драконовый волос, – указал он.

– Царский это лук, – сказал грек. – С корабля стрелять. Воды не боится. Хороший это лук.

– Разреши? – спросил Щавель.

– Знающему человеку, конечно, можно.

В руке лук пришёлся Щавелю чуть ниже колена. Старый лучник осторожно потянул тетиву, отпустил. Потянул ещё несколько раз, разогревая дерево, попутно прислушиваясь, нет ли потрескивания, присматриваясь, как гнутся плечи. Лук казался надёжным.

– Пойдёшь с ним в лес? – спросил Щавель сына.

Жёлудь оторопел. Лук был великоват, но парень глаз отвести не мог.

– Царский это лук, – повторил грек.

– Пойду, – решил Жёлудь.

– Тогда тебе и нести, – улыбнулся Щавель.

Грек заломил такую цену, что парни обомлели, а Альберт Калужский засмеялся.

– Это всего лишь осадный лук, – холодно сказал Щавель. – Сто рублей ему красная цена.

– Это мореходный лук, – грек указал на обмотку, на заморский ясень, на драгоценную слоновую кость.

– Сто пятьдесят.

Грек закатил глаза и призвал всех богов спуститься с Олимпа и рассудить по правде.

– Двести.

В ответ полилась длинная, в подробностях, скорбная история капитана-земляка, вынужденного расстаться с этаким красавцем, за триста шагов посылающим стрелу в обручальное кольцо. При этих словах Жёлудь не вытерпел и фыркнул так скабрезно, что грека охватила праведная ярость уловленного лжеца.

Начался торг. В глазах своих спутников Щавель выглядел сдержанным, а со стороны грека и вовсе непочтительно равнодушным, но Жёлудь мог бы сказать, что отец невиданно разошёлся. Наконец, ударили по рукам. Лук ушёл к новому хозяину за триста пятьдесят рублей. Грек по традиции дал в придачу к дорогой покупке стрелу с четырёхлепестковым наконечником шведской выделки. Она имела длину два с половиной локтя, а древко ядовито-красное, пропитанное драгоценным карнаубским воском, истинно морское. Оперение было тройное, иноземное, из пластмассовой твёрдой плёнки. Направляющее перо имело синий цвет, два других пера носили цвет красный, хорошо приметный на волнах. Концевики перьев оказались любовно заделаны синтетическим клеем. Оперение было длинным, чтобы стрела летела далеко и точно. Это была хорошая стрела, и таких у грека продавалось много, но денег на них не осталось. Щавель вспомнил, что хотел купить сапоги, и решил оснаститься завтра от княжеских щедрот. Кто посылает, тот и одевает. От светлейшего не убудет. Убирая покупку в новенький налуч, Щавель подумал, что сказка про бедного капитана, должно быть, не в первый раз опустошала мошну лесного простака. И не в последний. Денег хватило лишь на новые нарядные рубахи, дабы не выглядеть на княжеском пиру совершенными дикарями.

Сделав дело, задерживаться в стрёмном месте не стали. Завернули только в лавку колониальных товаров, позырили на изготовленные зэками кастеты, ножи с наборными ручками и выкидухи. Михан сбыл за недорого снятый с мытаря нож. На выручку купил себе красный платок, чтобы повязывать на голову, как греческий матрос.

– Верной дорогой идёшь, – скептически заметил Щавель.

– Какой?

– Разбойником станешь или наёмником.

Михан хотел возразить, но не нашёлся.

Альберт Калужский убрёл в аптеку и затеял высокоучёный разговор с фармацевтом, а воины возвратились на постоялый двор. «Грек выторгует, швед отберёт, – утешался Щавель невесёлыми пословицами. – Завтра у оружейника наберу два короба стрел для осадного лука и попробую выцепить катушку волоса. На складе котомки кожаные надо не забыть и одёжу каждому по мерке. Сапоги… Пусть завсклада желчью изойдёт».

Жёлудь нёс покупку и всю дорогу лыбился как блаженный. Лук в самом деле был тяжёлый и слишком яркий для леса, но парня это нимало не смущало. В нумерах Жёлудь подтянул тетиву. Щавель проверил, примерился.

– Дело! – постановил он, вдев стрелу в гнездо. – Тетива драконовая, новая, прослужит долго. Пять тысяч выстрелов минимум. Смазана… – Щавель понюхал тетиву, – искусственным воском, но в меру, не перетяжелили.

Выпрямился, натянул лук до уха.

– Килограммов сорок с лишком, хорошо со стен бить, – прикинул старый лучник. – Серьёзно. Как раз для тебя, сынок. Держи свою обнову!

– Спасиб, батя! – просиял Жёлудь. – Не подведу!

– Пристрелять бы тетиву, – сказал Щавель. – Ничего, успеешь в походе. В первые дни всё равно быстро не покатим. Завтра у нас будут сборы в дорогу, а сейчас, парни, приводим себя в порядок. Мы идём на княжеский пир!