Путь прилива

7. ЧЕРНЫЙ ЗВЕРЬ

В гостиной было душно и темно. Тяжелые парчовые шторы, затканные золотыми китами и розами, убивали полуденное солнце. Цветочные ароматизаторы, зашитые в мебель, не могли заглушить затхлый запах; гниль и плесень настолько пропитали гостиницу, что казались уже не распадом, а нормальным эволюционным процессом; здание медленно, но верно превращалось из искусственного объекта в живое существо.

– Мне он не нужен. – Чиновник откинул одеяло и сел. – Скажите, чтобы он ушел. Где моя одежда?

Матушка Ле Мари несильно толкнула чиновника в грудь; ее мягкие, прохладные руки были покрыты морщинками, усеяны коричневыми старческими пятнами. Чиновник послушно лег.

– Он придет с минуты на минуту. Теперь уже поздно отказываться. Лежите спокойно,

– А я вот возьму и не стану ему платить, – жалко пригрозил чиновник.

К его слабости и раздражению примешивалось непонятное чувство вины – словно за какой-то нехороший поступок. Оштукатуренный потолок стал жидким и поплыл, трещины и потеки колыхались, словно водоросли. Чиновник торопливо зажмурился, но тошнота все равно не прошла. Она накатывалась тяжелыми, омерзительными волнами,

– Вам и не придется, – улыбнулась матушка Ле Мари. Вот так, наверное, улыбалась бы черепаха. – Доктора Орфелина вызвала я, а с меня он денег не берет.

В коридоре негромко жужжал коронер, формой и размерами больше смахивавший на гроб. Солнечный луч, чудом сумевший просочиться между штор, зажег верхний угол робота ослепительно-белым огнем. Туда чиновник старался не смотреть. В соседней комнате изнывали два офицера национальной полиции. Почему-то очень похожие друг на друга, они стояли, одинаково прислонившись к стене, одинаково сложив руки на груди, и с одинаковой тоской смотрели телевизор.

– А кто отец? – взревел старый Ахав. – Я хочу это знать, я имею право/

– Не настолько я выжил из ума, чтобы обращаться к врачу, – гордо вскинул голову чиновник. – Если мне потребуется медицинская помощь, я воспользуюсь услугами соответствующей аппаратуры или – in extremis – человека с современной биомедицинской подготовкой. И уж во всяком случае я не стану заглатывать перебродившую болотную жижу, прописанную каким-нибудь малограмотным, необразованным шарлатаном.

– Подумайте здраво. Ближайший диагност находится в Грин-Холле, а что касается доктора Орфелина…

– Я уже здесь.

На пороге врач немного помедлил, словно позируя для голографического снимка: худощавый мужчина, на синей, военного покроя куртке – два ряда золотых пуговиц. Он пересек просторы ковра, аккуратно ступая по белесой, почти вчистую лишившейся ворса тропинке, осторожно обогнул прогнивший космический скафандр, притащенный сюда, по-видимому, для красоты, и поставил свой черный саквояж у изголовья дивана. Руки его были густо покрыты татуировками.

– Вы находились под воздействием наркотика, – сразу, безо всяких предисловий начал врач.– Диагност тут не поможет. Фармакологические свойства местных растений не попали в базу данных. Да и чего бы ради? Современная синтетика способна заменить любой натуральный препарат, а изготовить ее можно где угодно. Но если вы хотите понять, что с вами случилось, придется задать этот вопрос не машине, а мне или кому-нибудь вроде меня – человеку, досконально изучившему растительный мир Миранды.

Лицо у врача было худое, аскетичное, с высокими, резко очерченными скулами, в светло-голубых глазах застыло арктическое спокойствие.

– Можете не верить ни единому моему слову, и все же я хотел бы приступить к осмотру – с вашего, конечно же, разрешения.

– Да, доктор, конечно, – смущенно промямлил чиновник. Он чувствовал себя совершенно по-дурацки.

– Благодарю вас. – Орфелин на секунду задумался, а затем повернулся к матушке Ле Мари: – Вы можете пока отдохнуть.

На лице старухи появилось удивление, тут же сменившееся обидой. Она гордо вскинула подбородок и вышла из гостиной.

– Почему ты не скажешь своему дяде, кто отец?— вразумляюще спросил чей-то голос.

– А потому, – истерически завизжала молодая женщина, – что никакого отца нет! Нет его, нет, понимаете?

Последние слова девицы звучали неразборчиво – дверь в коридор плотно закрылась.

Орфелин вывернул чиновнику веки, маленьким фонариком посветил ему в уши, взял соскоб с нёба.

– Вам не мешало бы похудеть, – заметил он, перенося сероватую, неприятную слизь в приемник своей диагностической трости. – Если хотите, я научу вас, как поддерживать правильный баланс настоящей пищи и воображаемой.

Чиновник стоически молчал, разглядывая букет искусственных роз. Края матерчатых лепестков завернулись, побурели, кое-где даже выкрошились.

Пытка продолжалась минут пятнадцать.

– Понятно. – Орфелин задумчиво пожевал губами. – Вряд ли я скажу что-нибудь неожиданное. Скорее всего, вы и сами догадывались, что получили дозу какого-то нейротоксина. Какого именно – здесь возможны самые различные варианты. Что у вас было – галлюцинации или иллюзии?

– А что, есть какая-нибудь разница?

– Иллюзия – это не более чем неверная интерпретация чувственного опыта, в то время как при галлюцинации человек видит объекты, не существующие вовсе. Расскажите мне, что вы видели прошлой ночью. И ради Бога, – он предостерегающе поднял руку, – не все подряд. Только ключевые моменты, этого будет вполне достаточно. На подробный рассказ у меня не хватит ни времени, ни терпения.

Чиновник рассказал про гигантских женщин, бродивших среди кораблей.

– Галлюцинация. Вы верили в их реальность? Чиновник задумался, вспоминая.

– Нет, пожалуй. Но все равно испугался.

– Ну, – усмехнулся Орфелин, – вы далеко не первый мужчина, испугавшийся женщин. Успокойтесь, успокойтесь, это же просто шутка. Хорошо, значит, женщины. А что еще вы видели?

– У меня была продолжительная беседа с лисомордым оборотнем. Но это не галлюцинация, это было на самом деле.

– Вы так думаете?

На сухом лице появилось какое-то странное, непонятное чиновнику выражение.

– Да, конечно. Я абсолютно в этом уверен. Это же он принес меня сюда, в гостиницу.

К горлу подкатил комок; все предметы в номере приобрели сюрреальную ясность и отчетливость. Чиновник различал каждую ворсинку ковра, каждую потертую нитку диванной обивки. В голове раскатывались мощные, как кувалдой, удары, татуировка, сделанная Ундиной (как же давно это было), ярко вспыхнула.

В дверь постучали.

– Да? – сказал чиновник.

В щель просунулась голова Чу.

– Извините за беспокойство, но аутопсия закончена. Мы хотим ознакомить вас с результатами.

– Заходите, пожалуйста, – пригласил Орфелин. – Вы и кто-нибудь еще.

Чу взглянула на чиновника, тот безразлично пожал плечами. Удовлетворенная этим немым диалогом, сотрудница внутренней безопасности выскочила в коридор и что-то сказала охранникам. Один из охранников – старший, наверное – помотал головой.

– Секундочку, – крикнула Чу и исчезла. Через минуту она вернулась, волоча за собой Минтучяна. Выглядел кукольник не лучшим образом – лицо его опухло, приобрело нездоровый румянец, грустные армянские глаза налились кровью, как от недельного недосыпа.

– Все гораздо сложнее, чем я думал, – сказал врач, широко раскинув руки. – Возьмите меня за запястья и держите сколько будет сил.

Чу взяла его за руку, Минтучян за другую.

– Тяните! Да сильнее, сильнее, мы тут не в игрушки играем!

Орфелин уронил голову на грудь и начал заваливаться вперед; Чу и Минтучяну стоило большого труда удержать его в мало-мальски вертикальном положении.

–Через несколько бесконечно долгих секунд бессильно свешенная голова взметнулась, как подкинутая; чиновник увидел новое, разительно изменившееся лицо. Белые, без каких-либо признаков радужки и зрачка, глаза спазматически подергивались. Затем губы врача раздвинулись, между них появился третий глаз.

– Кришна! – испуганно выдохнул Минтучян; все три глаза повернулись в его сторону – и тут же снова уставились на чиновника.

Чиновник ошеломленно молчал. Жуткий взгляд трех немигающих глаз – двух белых и яростно-синего – пронизывал его насквозь, проникая в самые отдаленные уголки мозга. Несколько мгновений никто не дышал.

Затем голова врача снова упала на грудь.

– Все в порядке, – спокойно сказал Орфелин. – Можете отдохнуть.

– А вы никогда не думали о духовном самосовершенствовании? – обратился он к чиновнику, растирая запястья, все еще хранившие красные оттиски пальцев Чу и Минтучяна.

Чиновник словно вышел из глубин странного, дикого сна. Того, что он только что видел, просто не могло быть.

– Извините?

– Вам очень хочется верить, что сущность, беседовавшая с вами прошлой ночью, – оборотень. Увы, но это не так. Последний оборотень умер в заключении на сто сорок третий малый тод первого Великого года после прибытия сюда людей. Вам встретился аватар одного из их духов. Мы называем его “Лис”. Дух доброжелательный, обладающий довольно серьезными возможностями, но, к сожалению, не всегда надежный. Встреча с ним – доброе предзнаменование, во всяком случае, так считается.

– Я говорил с самым настоящим живым существом, а не с каким-то там духом или галлюцинацией.

Теперь комната ожила. Ворсинки ковра плавно колыхались, увлекаемые невидимыми течениями, на потолке плясали разноцветные пятна.

– А что, если это был человек в маске? – несмело предположил Минтучян.

Тошнота делала чиновника раздражительным.

– Ерунда. Ну чего, спрашивается, ради человек напялит на себя лисью маску? Да еще в лесу, в полночь.

– А может, вас-то он и ждал. – Чу нежно погладила свои усики. – Пожалуй, стоит серьезно задуматься о возможности, что все это – часть сложной игры Грегорьяна. Игры, направленной против нас.

– Грегорьяна?! – поразился врач.

– У меня ведь тоже внепланетное образование, – сказал Орфелин. – Хорошо учился в школе, заработал право на стипендию. Господи, да как же давно это было.

Он стоял спиной к чиновнику и начал говорить только тогда, когда дверь за ушедшими Чу и Минтучяном плотно закрылась.

– Модуль Лапута. Я провел там шесть лет. Шесть самых несчастных лет моей жизни. Люди, распределяющие гранты, даже и не задумываются, как себя чувствует мальчишка с отсталой планеты, оказавшийся в одном из летающих миров. И ведь мы – не какие-нибудь там глупые дикари, нашу технику сдерживают искусственно.

– А как все это относится к Грегорьяну? Орфелин поискал глазами табуретку, устало сел.

– Именно там я его и встретил.

– Так вы что, дружили с ним?

Чиновник старался не смотреть на лицо врача подолгу, иначе плоть растворялась, слой за слоем, обнажая жуткий оскал черепа.

– Да нет, что вы. – Невидящие глаза Орфелина были устремлены на пыльное распятие, окруженное россыпью пожелтевших фотоснимков. – Я возненавидел его с первого взгляда.

Мы встретились с ним во Дворце Загадок, в зале для поединков. Самоубийство, конечно же, считалось незаконным, но начальство смотрело на наши забавы сквозь пальцы – полезная тренировка для будущих лидеров и все такое прочее. Грегорьяна всегда окружали восторженные поклонники, слушавшие разинув рот его разговорчики о теории господства и о возможных биологических эффектах хаотического оружия. Яркий был юноша, харизматичный и предельно самоуверенный. Но слухи о нем ходили нехорошие. Я вот вам сейчас рассказываю и буквально вижу тогдашнего Грегорьяна. Не очень высокий, бледная кожа, уйма самых модных по тому времени драгоценностей – ярко-красные гелиотропы, вставленные прямо в пальцы, на запястьях – серебряные браслеты с венами, пропущенными по хрустальным каналам.

– Да, – кивнул чиновник, – знакомый стиль. Дорогое было, помнится, удовольствие,

– Возможно, – равнодушно пожал плечами Орфелин. – Побрякушками этими я не интересовался, меня просто раздражала его популярность. Вы знаете, на чем я специализировался? На материальной феноменологии. Грегорьян мог трепаться о своем обучении с каждым встречным-поперечным, а я не имел на это права – секретные дисциплины запрещалось обсуждать где бы то ни было и с кем бы то ни было. Весь мой статус базировался на том, что дома, до приезда на Лапуту, я успел попрактиковаться у ведьмы. У знахарки. Ребята держали меня за дрессированную мартышку, да я им и сам подыгрывал. При каждом удобном и неудобном случае напяливал на себя черный балахон, увешанный амулетами, мышиными черепами и пучками перьев. Я играл в самоубийство. И не для того, чтобы хвастаться потом выигрышами, – просто хотелось ощутить холодное дуновение смерти. Ведь проигравший испытывает страшное потрясение, хотя почти никто в этом не признается, предпочитают хорохориться. Я многозначительно намекал, что выигрываю благодаря неким своим магическим силам, ребята слушали развесив уши и верили. А Грегорьян… Увидев мой балахон, он покатился со смеху. Вы играли в самоубийство?

Чиновник замялся.

– Н-ну… один раз. Молодой был.

– Тогда мне не нужно вам объяснять, что эта игра – чистое жульничество. Дурак, решивший строго придерживаться правил, обязательно проиграет. Я хорошо освоил весь джентльменский набор шулерских трюков – выход на дополнительные базы данных, переадресование сигнала противника через миллисекундную линию задержки, да мало ли что можно сделать – и заработал репутацию великого героя интеллектуальных битв. Купался в лучах славы. А Грегорьян сделал меня три раза подряд как маленького. У меня была любовница, такая себе стервочка из Внутреннего круга с аристократической, как на картинке, физиономией. Триумф наисовременнейшей технологии, генетическая коррекция в трех, а то и четырех поколениях. Мало того, что Грегорьян размазал меня по стенке, – он размазал меня по стенке при ней, при своем папаше и при всех моих – очень немногочисленных – друзьях.

– Вы видели его отца? Как он выглядит?

– Не знаю. Это стерли из моей памяти тогда же, прямо на выходе из зала. Большой, вероятно, начальник, иначе чего бы ему так стесняться своего знакомства с игроками. Он там был – вот и все, что я помню.

Через год я вернулся в Приливные Земли на каникулы и привез с собой Грегорьяна. Мы поселились в гостинице моих родителей, вместе, в одной комнате, словно лучшие друзья. К тому времени наша взаимная антипатия переросла в ненависть. Мы договорились о поединке магов – по три вопроса друг другу, победитель получает все.

В назначенную ночь мы отправились на поиски корня мандрагоры. Погода была – хуже некуда. Холод, сырость, на небе – ни звездочки. Мы копались около кладбища для нищих – туда почти никто не ходит, а уж ночью и тем более. Вскоре Грегорьян выпрямился, руки его были в грязи. “Нашел”, – сказал он. Он разломил корень пополам и дал мне понюхать. Запах мандрагоры не спутаешь ни с чем. Только потом, когда я уже съел свою половину – а Грегорьян нехорошо ухмыльнулся, – мне пришло в голову, что он мог натереть руки соком настоящей мандрагоры и подсунуть мне обезьяний корень. Обезьяний корень и выглядит совсем как мандрагора и действует почти так же, но от него есть совсем простое противоядие. Раньше бы мне подумать. Мы сидели и ждали. Через какое-то время деревья вспыхнули зеленым ослепительным пламенем, а ветер заговорил. “Начнем”, – сказал я.

Грегорьян стремительно вскочил, раскинул руки и прогулялся по кладбищу, задевая по пути свешивающиеся с деревьев скелеты, наполняя воздух мертвенным стуком костей. Скелеты безродных нищих были, конечно же, в жутком состоянии – краска выгорела, многие кости отвалились. Ступая по лежащим на земле костям, я ощущал струение смертных сил, проникавших в ноги, преисполнявших меня безудержной смелостью. Я почувствовал себя всесильным и необоримым, как самое смерть. “Повернись и взгляни мне в глаза, – потребовал я. – Или ты боишься?”

Грегорьян повернулся – и я вздрогнул от ужаса, увидев огромную птичью голову – черный клюв, черные перья, черные, с обсидиановым блеском глаза. Примерно посередине клюва зияли узкие щели ноздрей, у его основания щетинилась поросль крохотных перышек. Мой противник принял обличье Ворона. “Неужели это дух?” – мелькнуло в моей голове. Хотя, может быть, я сказал это вслух. Мощные маги умеют вызывать духов, но мне никогда еще не доводилось при таком присутствовать.

Решив, что это – не более чем иллюзия, вызванная мандрагорой, я смело двинулся вперед и схватил Грегорьяна за руки, чуть выше локтей. Смерть, струившаяся сквозь мои пальцы, забиралась к нему под кожу, судорогой сводила мышцы. В те времена я был очень сильным. Моя хватка должна была намертво перекрыть кроветок, руки Грегорьяна должны были повиснуть как плети. Смерть, ставшая моим оружием, должна была его убить. Но он стряхнул мои руки – стряхнул легко, словно безо всяких усилий – и рассмеялся.

– И ты, и все твои жалкие трюки бессильны перед Вороном.

– Да, ты кажешься мне Вороном, – воскликнул я, – но как ты это узнал?

Я чувствовал себя как студент, получивший на экзамене билет с абсолютно незнакомыми вопросами, – только мой ужас был в тысячу раз сильнее.

– Второй вопрос. – Грегорьян небрежно поточил свой клюв о череп ближайшего скелета; скелет закачался, мерно постукивая костями. – Я знаю о тебе все. У меня есть информант, сообщающий о каждом твоем шаге. Черный Зверь.

– Кто он такой, этот Черный Зверь? – закричал я в еще большем, чем прежде, отчаянии.

– Третий вопрос. – Ворон сунул клюв в глазницу черепа, выудил оттуда какую-то мерзость, проглотил. – Я ответил уже на два твои вопроса, теперь моя очередь. Первый: я утверждаю, что Миранда черная. Как это может быть?

Грегорьян заставил меня истратить попусту все три попытки, я злился, но скорее на себя, чем на него. Все было сделано честно. В поединке магов побеждает тот из противников, у кого больше выдержки, больше силы воли.

– На дюйм от поверхности и дальше, – сказал я, – в мировом шаре царит темнота, туда не доходит звездный свет. В черные эти глубины проникает лишь влияние Просперо, Ариэля и Калибана. Простейшая из мистерий макрокосма, отражающаяся и в микрокосме. – Все это были азбучные истины, понятные любому ребенку; отвечая, я приходил в себя, вновь обретал самообладание. – Мозг, укрытый черепной коробкой, также пребывает в темноте. И лишь магическое влияние посвященного способно проникнуть в эту бездну.

Ворон взъерошил перья, приоткрыл клюв, проглотил трупный хрящик. Черный язык, видели бы вы этот черный язык!

– Что такое, – спросил он,– черные созвездия?

– Это формы, образованные беззвездными промежутками, разделяющими яркие созвездия. Непосвященный их не видит, даже не верит, что они существуют. Тот, кому показаны черные созвездия, запомнит их навеки. Ровно так же существуют мистерии, доступные каждому, – хотя мало кто о них знает!

Слушая мой ответ, Ворон ковырял клювом в зубах мертвеца, не до конца еще обглоданного стервятниками.

– Я угостил бы тебя червячком, – сказал он, – но тут на двоих не хватит. Последний вопрос: кто такой Черный Зверь?

– Как это так? – возмутился я. – Я задавал тебе этот самый вопрос и не получил ответа. Твой Черный Зверь – чистая выдумка!

В тот же момент Ворон вскинул голову и громко, торжествующе каркнул. Его маленькие круглые глазки сверкали злобной, ослепительной чернотой. Он расставил большой и указательный пальцы левой руки и сказал: “У тебя вот такой длины, в стоячем состоянии. Твоя любовница была одно время связана с Комитетом свободной информации, только деньги ее мамаши и помогли замять эту скандальную историю. Ты думаешь, что она тебе изменяет, – потому что она никогда не попрекает тебя твоими собственными изменами. Ты долго мочился в постель – и стал учеником знахарки, которая сумела тебя вылечить. Черный Зверь знает всю твою подноготную. Черный Зверь очень к тебе близок. Ты доверяешь Черному Зверю – и зря. Ведь Черный Зверь – не твой друг, а мой”.

И он ушел. Я кричал ему вслед, что поединок не окончен, что мы не определили победителя. Но он не оборачивался и быстро исчез из виду. В гостиницу нашу он не пришел. Я сказал родителям, что его куда-то там вызвали.

Доктор Орфелин вздохнул, немного помолчал и продолжил:

– Грегорьян исчез из моей жизни. Возможно, его перевели в другой модуль. Но остался вопрос – вопрос, так и не получивший ответа. Кто такой Черный Зверь? Какой ложный друг выдает Грегорьяну все мои тайны? Однажды я проснулся, в собственной своей комнате, и увидел пришпиленный к стене рисунок. Изображение летящего ворона. Я растолкал свою любовницу и спросил, что это такое. “Рисунок,– зевнула она. – Нарисованная птица”. – “Да, но что он означает, этот самый рисунок?” – “Как это „что означает"? – удивилась она. – Это просто картинка, раньше ты не обращал на нее внимания, а сегодня вдруг начал кричать”.

Она тронула меня за плечо. Я грубо оттолкнул ее руку. “Вчера, – сказал я, – тут не было никакой картинки”. Из ее широких, недоумевающих глаз брызнули слезы. “Так это ты – Черный зверь? – закричал я. – Ты?”

Я не мог прочитать на ее лице ничего, ровно ничего. Сложная поверхность, геометрию которой я изучал столько часов, глазами и пальцами, губами и языком, превратилась в непроницаемую маску.

Какая ложь скрывается за этой маской? Я ставил ей всевозможные ловушки. Я задавал самые неожиданные вопросы. Я обвинял ее в диких, невозможных вещах.

Она меня покинула.

А Черный Зверь – не покинул. Меня исключили из Лапуты за участие в поединке. Возвратившись домой, я обнаружил посередине обеденного стола чучело ворона. Огромная, гнусно ухмыляющаяся тварь с широко раскинутыми крыльями. Поставить такую мерзость там, где люди едят, – для этого нужно совсем свихнуться. “Что это значит?” спросил я. Мать решила, что я шучу. “Кто его сюда поставил, чья это работа?” – не отставал я. Мать бормотала какие-то объяснения, но я уже не слушал. “Не понимаю, – орал я, – почему вы надо мной издеваетесь?” Я опрокинул стол.

Отец сказал, что я сошел с ума и что я должен извиниться перед матерью. Я назвал его маразматическим придурком. Мы подрались, я раскроил ему череп. Рана была такой тяжелой, что его увезли в Порт-Депозит, в хирургию. Родители отреклись от меня, лишили наследства, а вдобавок подали в суд, заставили сменить фамилию.

Так я лишился семьи. Но проклятый вопрос не покидал меня ни на секунду. Кто же он такой – этот самый Черный Зверь. Я разогнал друзей – лучше жить одному, чем иметь под боком предателя. А Черный Зверь меня поддразнивал. Просыпаясь, я обнаруживал, что моя грудь усыпана черными перьями. Я получал от Грегорьяна письма с описанием таких подробностей теперешней моей жизни, о которых никто не мог знать. Я видел странные сны – какие-то незнакомые люди пересказывали мне самые постыдные страницы моей биографии, самые сокровенные мои тайны.

Это сводило с ума.

И наступил день, когда моя изолированность от внешнего мира стала полной, когда я отбросил все свои честолюбивые замыслы, когда жизнь моя разлетелась вдребезги. Моя халупа стояла на самом краю соляных болот, в таком месте, где люди не бывают годами. Но от Черного Зверя не спрячешься. Я проводил день за сбором съедобных кореньев, возвращался домой – и обнаруживал слово “ворон”, выцарапанное на стене, прямо над моим топчаном. Ночью я слышал издевательское карканье. Я стал думать о самоубийстве – хотелось покончить с этой жизнью раз и навсегда. Я приставил нож к сердцу и стал аккуратно прикидывать, под каким углом следует его вонзить, чтобы уж наверняка.

И тут, в этот самый момент, открылась дверь. Я запирал ее на замок, но она открылась. На пороге появился Грегорьян. Он увидел, что я дрожу от ужаса, широко ухмыльнулся и сказал: “Сдавайся”.

Я склонился перед победителем. Он доставил меня во Дворец Загадок, в зал со сводчатым потолком, построенный в форме пятиконечной звезды. Синий потолок зала был расписан золотыми созвездиями, к его середине сходились пять толстых деревянных балок. Там Грегорьян скопировал все познания о травах, полученные мной от знахарки, – остальное содержимое моего мозга его не интересовало, – а также стер большую часть моих эмоций, оставив только бледненькую способность сожалеть о прошлом. Раньше я был для него слабым соперником, а теперь – совсем никаким. И тогда я задал ему вопрос. Вопрос, разбивший мою жизнь. Кто такой Черный Зверь?

Грегорьян наклонился к моему уху и прошептал: “Это ты сам”.

Орфелин словно проснулся. Он быстро, энергиично встал, захлопнул саквояж.

– Мой диагноз: вы получили в пище или напитках три капли экстракта ангельского корня. Это – сильный галлюциноген, он снимает психологическую защиту субъекта, раскрывает его для внешнего духовного воздействия, но не вызывает никаких серьезных последствий. Кроме того, у вас небольшой авитаминоз. Ешьте побольше ямса, и все будет в порядке.

– Подождите! Сколько я понимаю, Грегорьян сумел подключиться к вашему двойнику еще там, во Дворце Загадок. – Такое случалось, хотя и редко. – И это что, та самая ставка, которую вы проиграли ему в самоубийство?

– Именно так вы и должны были подумать, – печально усмехнулся Орфелин. – Знакомая психология. Люди вроде вас ничего не видят, не хотят видеть.

Он открыл дверь, и тут же комнату огласили жуткие вопли – телевизионные страсти разбушевались не на шутку.

Матушка Ле Мари стояла у входа в гостиную, не отрывая глаз от распростертой на полу фигуры. Судя по всему, именно эта женщина кричала секунду назад: ее либо только что убили, либо избили до потери сознания. Открылась еще одна дверь – теперь на экране.

– Вот уж кого я не ожидала увидеть в сериале, – поразилась матушка Ле Мари. – Говорить – это сколько угодно, но прямо на экран их не выводят.

– Это вы что, про русалку? Тоже мне невидаль.

– Какая там русалка, вот же он, внепланетчик. У Мириам выкидыш, а он немного опоздал. Ничего, вот же, смотрите, он поместил младенца в биостасис и теперь отвезет его в Верхний Мир. Вылечит, положит в инкубатор. Вечная жизнь… Спорю на что угодно, уж этот-то внепланетчик постарается, чтобы его собственный ребенок получил обработку лучами бессмертия.

– Ерунда, ну откуда там возьмется бессмертие. Такой технологии еще не существует.

– У нас – не существует.

Чиновник ощутил тихий, безнадежный ужас. Она в это верит. И все они в это верят. Они верят, что жадные внепланетчики достигли бессмертия – и не хотят поделиться своим секретом.

Орфелин вынул из кармана какую-то брошюру.

– Вот, почитайте, И поразмыслите хорошенько, что за всем этим может крыться.

Чиновник взял брошюру, посмотрел на заголовок. Античеловек. Он открыл первую попавшуюся страницу. Все привязанности, сковывающие волю, сводятся к двум основным – к отвращению и желанию, к ненависти и любви. Однако самое ненависть сводится к любви, откуда следует, что волю сковывает эрос, и он один. Странненько. И кто же такое пишет? На титульном листе значилось: А. Грегорьян.

Чиновник яростно скомкал книжонку, зажал ее в кулаке.

– Вас подослал Грегорьян! Зачем? Что ему от меня нужно?

– Хотите верьте, хотите нет, – пожал плечами Орфелин, – но с того самого дня я Грегорьяна больше не видел. И все же, раз за разом, я выполняю его работу. Волшебник не рассылает послания и приказы – он дирижирует реальностью. Мне не нравится участвовать в его играх, и я не могу сказать, чего он от вас хочет, – я и сам этого не знаю. Но я знаю другое. Я знаю, что у вас тоже есть Черный Зверь. Помните двух людей, которые здесь были, – тех, державших меня за руки? Наркотик, этот самый экстракт, вы получили от одного из них.

– И с какой же это радости я должен вам верить?

– Самоубийство – дурацкая игра, верно? – Орфелин снова повернулся к двери. – Мне казалось, что я освоил ее прилично, но Грегорьян играл сильнее.

Он исчез в коридоре.

Матушка Ле Мари проводила врача взглядом. За спиной хозяйки гостиницы белели очертания коронера. Робот больше не жужжал – ну да, конечно, ведь Чу говорила, что аутопсия закончена.

– Скажите, – осторожно начала матушка Ле Мари. – Вы довольны советами моего… советами доктора?

Чиновник обратил внимание на эту заминку и сразу, вспомнил, что родители Орфелина держали гостиницу, вспомнил, что его изгнали из родительского дома, заставили изменить фамилию. Он должен был сказать, что да, ваш сын оказал мне огромную помощь. Должен был – и не мог.

Старуха помялась .на пороге и ушла.

– Результаты аутопсии. – Женщина в полицейской форме, одна из приезжих, протянула чиновнику бланк. – Женщина среднего возраста, совершенно здоровая, татуированная. Утонула сутки назад, плюс-минус пара часов. Вам достаточно?

Чиновник кивнул гудящей, как колокол, головой.

– Вот и прекрасно.

Блюстительница порядка надела на указательный палец регистрационное кольцо. Чиновник пожал ей руку, вернул бланк. Один из охранников взялся за ручки гробообразного аппарата, покатил его вдоль коридора, исчез. И только теперь чиновник понял, что не увидит больше Ундину. Не увидит никогда:

Закрыв глаза, он чувствовал вкус ее губ, первое их прикосновение, похожее на удар электрическим током. Этот момент пребудет с ним вечно. Грегорьян вонзил свои крючки в живое и теперь стоит где-то там, вдали, и водит добычу на невидимой глазу леске. Потянет в одну сторону, затем в другую. Орфелин упомянул про Звездную палату. Тоже, вероятно, по поручению Грегорьяна.

Чиновник знал Звездную палату. Знал, что ключи от нее есть всего у троих людей. Знал потому, что был одним из этих троих. Он недоуменно взглянул на зажатую в кулаке брошюру, разорвал ее и швырнул клочки на пол.

С улицы донеслись звуки какой-то суеты, испуганные и удивленные крики. В коридоре показался Ле Мари.

– А это еще что? – недовольно пробурчал он. – Он что, ночевать здесь собрался?

Из нескольких дверей высунулись головы постояльцев. Чиновник подошел к Ле Мари, взглянул через его плечо. Гостиная опустела, но не совсем – на узком, приставленном к дальней стене диванчике мирно похрапывал Минтучян.

Чиновник завернулся в одеяло, осторожно спустился по лестнице, прошел на кухню. В тот же самый момент матушка Ле Мари открыла-входную дверь, поражение вскрикнула и прижала руку ко рту. С улицы хлынули свежий воздух и яркий солнечный свет. Чиновник подобрал концы одеяла и подошел к двери.

По улице горделиво вышагивало металлическое насекомое. Три длинные суставчатые лапы передвигались плавно и неспешно, с некоторым даже изяществом.

Это был чемодан.

Только сейчас он был похож не на чемодан, а на паука-переростка, которому злые дети пообрывали почти все конечности. Вдали от космических поселений, до предела насыщенных самой разнообразной техникой, этот невинный механизм выглядел совершенно чудовищно, казался враждебным пришельцем из какого-то чуждого, дьявольского мира.

Завидев его, прохожие бросались врассыпную. Не встречая никаких помех, чемодан подошел к гостинице, поднялся по ступенькам, вобрал в себя лапы и лег к ногам чиновника.

– Ну, доложу я тебе, – сказал он, – прогулочка получилась будьте-нате. Поразвлекался я по самое это место.

Чиновник нагнулся, чтобы поднять чемодан, но тут же заметил справа какую-то суету и снова выпрямился. К гостинице подбежали три мужика, нагруженные камерами, микрофонами, магнитофонами и прочей репортерской параферналией.

– Сэр! – еще издали крикнул один из торопыг. – Можно вас на секунду?