Путь между

Глава 16. ТАЙНА ПРОКЛЯТОГО ДОМА

Время в городе летело незаметно. Дважды упрямый Денхольм сбегал из-под надзора, учиненного безжалостным Эй-Эйем, узнавая пароль у сердобольной старушки-лекарки, взявшей их на свое попечение, — и дважды возвращался крайне разочарованным. Он не мог разобраться, что именно играло с ним в прятки — то ли память, то ли воображение, — но не получалось, хоть убей, найти тот дом, где спасали они лопоухого мальчонку Хельга.

Зато трижды набредал на дома менял, где с радостным воодушевлением обменивал очередные векселя на звонкие золотые и, неизмеримо более ценные в Рорэдоле, железные монеты.

Как объяснил потом всезнающий проводник, железо, признак достатка, составляет основу женских украшений из монет — монист — и копится впрок на оружие. Хороший меч в Межгорной области стоит не пять золотых, а двести железных полновесных монет с присущим только элронским деньгам высоким содержанием металла, который и идет на переплавку.

Почти все железо, что удалось собрать, король честно переправил в пострадавшую деревню, возмещая убытки. Железом расплатился со знахаркой, с винным погребом — невзирая на протесты Эй-Эя, — оставив себе лишь десяток пятериков на всякий случай.

Приходя на площадь послушать менестрелей, которых здесь именовали рапсодами, он неизменно покупал какие-нибудь нужные для похода мелочи, незаметно для самого себя собираясь в дорогу.

Рапсоды пели длинные тягучие баллады о славных воинах Рорэдола, не опозоривших родного края «ни трусостью, ни жалостью к врагам». Суровые жители сурового края гор, болотистых лесов и неприступных крепостей, они всерьез равняли оба чувства, считая их концами одной петли, стягивающей шею недостойного славной смерти. Здесь существовал особый кодекс чести и всегда правили законы военного времени.

Король слушал печальные напевы и думал почему-то о Ласторге, области, прикрывающей сам воинственный Рорэдол. Что же за люди должны населять этот дикий и опасный край! Какие исполины тела и духа!

Пару раз ему довелось услышать напевы о Великом Мечнике Хальдейме и его прекрасной жене, часто он попадал на обрывки своеобразного стихотворного «жития» легендарного воина, любимого героя местных сказителей.

Баллада о том, как Великий Мечник сразил Дракона Хаардра…

Баллада о том, как Великий Мечник бился со Змеем Сетав…

Баллада…

Баллада…

Однажды он спросил у проводника, после памятного похода в город не высовывавшего носа из кувшина, во сколько же лет умер достославный герой, совершивший столько беспримерных подвигов. Пьяный Эйви-Эйви расхохотался так, что стены затряслись, и доверительно поведал, давясь смешками, что главным и единственным подвигом национального героя была женитьба на этой самой Йолланд. А еще то, что он трижды брал главный приз на состязании мечников, за что и получил свое дурацкое прозвище. Остальное — домыслы скучающей толпы, способной раздуть до геройства даже поездку в охранении богатого купца…

На вопрос недоверчивого Санди, откуда бы знать обо всем этом бедному вечно пьяному менестрелю, Эй-Эй ответил туманно, но так, что холодом обдало спину:

— Довелось побывать в его шкуре… — и больше они не смогли выжать из него ни слова.

Король уже привык, что проводник говорит лишь о том, что знает наверняка, а если не уверен — предупреждает честно. Но верить подобным наговорам почему-то не хотелось. Особенно на площади Ста Двадцати Коров, где нестройный хор голосов с воодушевлением подхватывал припев очередной баллады о народном любимце:

Он поехал, он поехал на своем лихом коне

Не за подвигом и славой, за подарками жене…

Что, впрочем, не помешало Великому Мечнику по пути убить с десяток веллиаров, избавить свет от гигантского тролля и обдурить дракона. О чем в былине не говорилось, так это о том, привез ли он прекрасной Йолланд хоть что-то кроме рассказов о своих приключениях…

— Класс! — жизнерадостный голос вывел Денхольма из мерного ритма героической песни.

Он подпрыгнул на месте от неожиданности и, круто развернувшись, увидел сияющего до ушей Санди. Без маски. Но с луком и полным колчаном, прикупленными по случаю.

— Здорово тут, куманек! Славная крепость! Пляшут, песни поют, дерутся с поводом и без повода! Вот это жизнь!

— Где твоя маска? — холодея от недоброго предчувствия, спросил король.

— Снял, — невозмутимо пояснил шут. — Да ну ее! Раны давно зажили, а жарища стоит — как у дракона в пасти!

— И давно ты так по улицам бродишь? — упрекать шута за безрассудство было бесполезно, и Денхольм принялся с тщательным подозрением оглядывать площадь.

— Часа три. — Санди попытался протиснуться поближе к певцу, но король ухватил его за рукав. — Между прочим, тут не улицы, а лабиринт какой-то! Пока тебя разыщешь!

— За мной! — скомандовал Денхольм, зацепивший взором знакомца Сэддона, глаз не сводящего с шута.

— А в чем дело? — запротестовал было Санди, но увидел другого воина, сверявшегося с куском пергамента, и рванул, обгоняя короля.

До Третьих ворот они добежали в рекордные сроки.

— Где проводник? — успел выдохнуть на бегу король.

— Пьет! — последовал злобный ответ. — Или спит. Или клянчит стаканчик на опохмелку!

Эйви-Эйви обнаружился сразу за воротами, трезвый и собранный, при лютне, при посохе и объемном бурдюке, обвешанный, как Священная Груша, оружием и сумками. В руке он держал полумаску из легкого шелка.

Полумаску, легкомысленно забытую Санди.

— Сэддон нас узнал! — задыхаясь, прокричал ему король.

— Скорее, лошади оседланы! — спокойно кивнул старик и побежал, показывая дорогу.

Три великолепных скакуна нервно грызли удила, поднимали пыль копытами. Беглецы взлетели в седла, кровавя бока заждавшимся скачки животным, и кони понеслись, обрывая надежную привязь.

— Чьи это лошади? — крикнул король.

— Наши, — последовал краткий ответ.

Краем глаза Денхольм заметил, как дернулся, кривя губы, шут — хранитель общественных денег, не нашедший на привычном месте кошелька.

Где-то за спинами загрохотала сапогами погоня, свистнули стрелы, промазали…

А они уже мчались среди домов, по лабиринту лазаретов — ко Вторым воротам.

Успеть! Успеть до общего сигнала тревоги!

Успели. Пронеслись, благо в мирное время никто не требовал пароля на выход.

Новый лабиринт, но Эйви-Эйви скачет так, словно ему на стенах стрелы мелом вывели: сюда, теперь сюда…

Первые ворота. И опрокидывающий тишину сигнал тревоги. И гневно хрипящий скакун проводника, сметающий стражников, толкавших тяжелые, кованые створки…

Ветер свободы — в лицо пьяным Запахом трав…

Кони в три скачка одолевают защитный вал и — по узкому мосту через ров, почти не касаясь копытами дубовых досок.

Стрелы летят, не успевают… А по спине — холодок от непривычного отсутствия кольчуги, казавшейся лишней в мирном течении дней. Стрелы, стрелы…

Эй-Эй правит конем, петляет, сбивая скорость, но уходя, каждый раз уходя от смертельного жала… И король вторит ему, раздражая, мучая лошадь, и рядом волчком вертится шут на своем скакуне… Медленно, слишком медленно ложится под копыта коней дорога на Галитен, приближается деревня, удаляется крепость…

Из-за деревни — конный отряд. Со стены машут, сигналы подают. Копья наперевес, мечи сверкают на солнце, тягучий боевой клич Рорэдола летит под облака, обрывая остатки надежды… Это вам не Вилемонд! Рожи засветите — и уже не уйти!

Драться. Остается — драться насмерть со славными людьми, стоящими на страже его королевства. Людьми непонятными, но внушающими уважение. Симпатию, гордость в конце концов! Драться… Но при нем лишь меч… Санди даже акинак свой не взял, правда, при нем лук, а все остальное оружие у проводника, БОЯЩЕГОСЯ УБИВАТЬ…

Эйви-Эйви круто осадил коня, разворачивая столь стремительно, что король едва не проскакал мимо. На что надеется этот сумасшедший? Вон из города погоня грязь разгоняет…

К реке повернул…

Так ведь туда и гонят, как волков на охоте, загоняют в излучину: переправа сорвана, никуда им не деться!

Секунды бешеной скачки наперегонки со смертью. Хоть стрелять перестали, живыми, что ли, брать будут?!

Запоздалая мысль: ну их к Темным Богам! Перстень показать! Пусть подавятся! Перстень! Ведь это Рорэдол: ни шагу без устава! На колени перед королем!

А проводник уже у самой воды, снова осадил коня, спрыгнул, зашарил по скалистому бережку.

На что надеешься, безумец?

Выдох — вдох, выдох — вдох… Как трудно, оказывается, снова научиться дышать!

— Скорее, господин! Ну же, Денни!

Куда скорее, проводник? В воду? Пьяная горячка у тебя, вот что… Или у меня?!

Откуда взялся этот мост?! Из воды проступает гладкий камень, волны смахивает… А по нему, разбрызгивая холодную воду, летит, выгибаясь, серый конь…

— Скорее, господин!

Да, Эйви-Эйви, я иду за тобой! Ты ведь не знаешь, что я могу остановить этот кошмар! Ты ведь не знаешь, что ведешь самого короля! А может, и хорошо, что ты этого не знаешь?

Кони быстрее вихря пронеслись по каменной кладке, и снова спешился проводник, нажимая одному ему видные рычаги гномьего механизма. И снова замершая было река рванула вперед, опрокидывая первых всадников неосторожной погони.

Гладкие плиты успевшего просохнуть тракта, тракта на большой город Вур, крепость Девяти Стен. Искры под копытами коней? Или просто радужные слезы на глазах — от ветра?

Краткая остановка. Передышка. Каждому — его оружие. Каждому — запас еды в отдельном свертке. И когда же ты успел обо всем позаботиться, проводник?!

— Спасибо, Эйви-Эйви! — От души, от всего сердца.

— Пока не за что. В городе есть гномы, господин, разберутся быстро.

— Погоня! — это Санди, успевший залезть на ближайшее дерево. — А там еще отряд!

Всадники, несущиеся навстречу по тракту. Два раза по семь…

Эй-Эй дернулся, хватаясь за голову:

— Семипалые! И Пустоглазые! В лес сворачивайте, уходите, не оглядываясь! Я догоню…

— Без тебя — не пойдем!

— Пойдете. Если хотите жить. Если хотите до цели дойти — в лес! Ведь по ваши души мчатся! В самом сердце Рорэдола! Ну же, господин, быстрее!

— Но ты!

— Я должен предупредить рорэдримов! Бросайте лошадей, бегите, ну!

Король хотел жить. Король хотел дойти до цели. Но меньше всего на свете он хотел бросать проводника. И еще меньше — уклоняться от предстоящей битвы!

Оказалось, у Санди сохранилось больше здравого смысла, чем у него. Наверное, потому, что думал шут не о себе. Друг детства сдернул короля с седла и потащил прочь, петляя между деревьями, прыгая с кочки на кочку. Денхольм пробовал сопротивляться, пробовал драться и цепляться за тонкие стволы — бесполезно. Силы не хватило. Научил на свою голову…

Удалось лишь пару раз оглянуться. Оглянуться, чтобы увидеть, как колотит сапогами бока своего коня Эйви-Эйви, как несется, размахивая руками к рорэдримам, выкрикивая гортанные слова горного наречия… И почему-то запоздало врывается в сознание то, что воины попросту арестуют старика после разгрома Пустоглазых… Заставят отвечать — за чужие грехи. За поспешное бегство. Что тут думать! Разве бегут невиновные?!

А они бежали. И меч, бесполезное напоминание о воинской чести, безжизненно болтался за спиной, колотя в лопатки. Добрый меч, прикрывший спину труса!

Вернуться, принять бой! У него в запасе есть заклинание!

Но всполошившаяся память хлестнула по рассудку: опомнись! Рядом с проводником опасно сорить заклинаниями!

Рвется назад душа. Объяснить, рассказать! Скинуть маску до конца — до Короны! Но разум шепчет: нельзя, потом не отпустят! Обратно в столицу с почетом проводят! Ведь не скажешь, куда идешь, зачем — одних спугнешь, других взбудоражишь, а там и война свой беззубый рот оскалит! А еще останавливали — глаза Эйви-Эйви, бесцветные и тусклые, но так хорошо умеющие выражать презрение и издевку! Король, говоришь? Богатенький знатненький мальчик, захотевший поиграть в приключения! Ради прихоти рисковавший столькими жизнями! Дурь в заднице заиграла!

Нет, только не это, они слишком много прошли вместе, чтобы так…

Нет, лучше уж ТАК, но не дать ему погибнуть, спасти от петли, от арбалетных стрел без суда, без приказа — по закону военного времени!

Метнулся обратно, упал, чтоб вперед не бежать, — Санди потащил. По земле, по грязи хлюпающей болотной — не отпуская, рискуя кисть оторвать. Пока сам не упал, захлебываясь рыданиями…

— Санди, почему?!

— Мы слишком часто нарушали его приказы и не следовали советам! И каждый раз попадали в беду! — Вой на грани нервного срыва.

— Тогда почему остановился?! — не его крик, крик шальной истерики.

— Мы слишком часто уходили, его не дождавшись…

— И всякий раз попадали в беду, — тихо вздохнул король, оттирая грязь вперемешку с потом. — Он обещал догнать. Подождем…

— Подождем, — слабым эхом откликнулся шут и разрыдался.

— Надо развести костер…

— Надо…

— И перекусить…

— Надо…

Они прождали проводника три дня. Три долгих дня. С тремя божественными именами: Надежда, Беспокойство, Отчаяние. Три священных дня — обряд перед принятием Решения.

— Надо что-то делать, Санди…

— Надо…

— Вернемся?

— Мы не можем, братец. Я потерял дорогу…

— А следы?

— Болото следов не оставляет.

— Тогда пойдем вперед.

— Вперед — это куда?

— Какая разница! Главное — идти. Смотри, там вроде горы… Сторожевые, а он хотел провести нас под Горой…

— Идем туда…

Они пошли. Спотыкаясь и падая, грызя себе души за позорное бегство, за невозможность прийти на помощь к человеку, который никогда не оставлял в беде… Экономя продукты, бездумно тратя силы, изнывая от мошки и почти не замечая, что ноги проваливаются все глубже и глубже в топкую жижу…

Трясина… Когда осознаешь наконец смысл этого слова, слишком поздно искать местечко посуше. Слишком поздно трястись заполошным ужасом мучительной смерти.

— Надо опять связать ветки! — гулко зашептал шут, словно боялся расплескать, потревожить открывшуюся перед ними пропасть, полную торфяного смрада.

— Какие ветки? — обреченно спросил король.

— Поздно, слишком поздно спохватились, милые! — захохотало болото. — Мои вы, с ног до головы — мои! Думать поздно, дышать поздно… Зачем, зачем?! Там, под темными водами — покой, покой! Нет пути назад, пропустило, обмануло, завлекло! Там — тоже топь, топь, топь…

— Итани! — неожиданно звонко крикнул король, вспоминая старицу Эрины. — Именем Итани пропусти!

— 3-з-з-замолчи! — змеей зашипело болото, дернулось, будто ужалить хотело, закачало, затрясло клочок мха под ногами. — Не с-с-с-смей! 3-з-з-з-з-злое имя, с-с-с-серое! С-с-с-ссерый Витязь в плащ-щ-щ-щ-ще из тумана! Молния в руках, рубит, крош-ш-ш-шит! Из-з-зувечил, ус-с-смирил, с-с-сволочь! Поз-з-зор-р-р-р!

И тогда король обнажил меч:

— Молния в руках, говоришь?! Ну так я, Потомок Итани Серого, пришел завершить начатое! Добить недобитое! — и ударил по грязной воде.

Серебристый клинок поймал луч полуденного жаркого солнца, прорезал топкую гладь, словно кусок пудинга полоснул. Еще раз, удар за ударом, а губы уже сами шепчут заклинание, пуская его по мечу, пусть Воздуха, не Воды, но по болоту — памятью о божественном предке!

Никогда не забыть ему этот вой — боли, злобы, смерти. Пляску разъяренного раненого чудища, вскидывающего лапы в бессильном желании достать, стереть в щепоть грязи, скрутить, как обрывок корней… Взбесившаяся земля рвется из-под ног, а он одной рукой удерживает потерявшего сознание Санди, а другой рубит, рубит, рубит…

Тишина.

Как это сложно — одновременно любить и бояться простого слова, несущего покой: «тишина»… Слова, равнозначного приговору… топору палача… последнему глотку жизни.

Тишина.

И стук перегревшегося сердца, гул лопающихся артерий, хруст рвущихся жил…

Это ты, Йоттей? Посидим, поболтаем о Вечности? Прости, я сделал все, чтоб не попасть к тебе как можно дольше…

Временами король приходил в себя, но реальность не баловала его разнообразием. Прыгающая земля. Вспотевшая спина. Проклятый акинак, впивающийся в ребра. Сопение Санди, ругательства, раздирающие небо…

А потом — горький отвар и снова тишина…

Знакомый отвар, такие варил Эйви-Эйви. Недолгое просветление памяти, успокоившийся рассудок… Мир, переставший вертеться перед воспаленными глазами… Нет, проводника с ними нет… Только шут, упрямо, как умеет он один, несущий своего «куманька»… Полутвердая земля под грязными сапогами…

Тишина. Темнота.

Йоркхельд. Он идет рядом по колено в траве изумительного оттенка и улыбается, напевая нехитрый мотивчик. Тебе хочется петь, брат… А мне почему-то хочется плакать…

Я сделаю все, чтобы отомстить за тебя, брат. Я вырвусь из этой темноты. И тишины.

Я отомщу, ослабляя твои Путы в Небытие. А там Йоттей сдержит слово. Знаешь, он ведь мне обещал! Быть на короткой ноге с Самой Смертью — в этом есть свои выгоды, правда?

Снова привкус отвара… Ну конечно, Эй-Эй успел научить шута нехитрым походным премудростям! Варить кашу, лечить лихорадку… Немного бульона, а, дружище? Что это?! Какая горечь! Зачем мне жевать дубовую кору?!

Тишина. Темнота.

Свернувшееся пространство. Отблеск чужого костра. Отголосок чужого разговора. Две тени за чертой огненного круга.

Крыло Ночи и Обрывок Сумерек… Голоса. Или шелест листвы, складывающийся в полузнакомые слова?

— Как ты мог потерять след?!

— Я не терял, я шел по следу!

— И увяз по горло! Я потерял время…

— Я шел по следу. Я не знал, что они умеют ходить по воде!

— Пей, грейся! Теперь не догнать…

— Не догнать… Ты хоть знаешь…

— Знаю…

— К жилью пойдут, к теплу потянутся…

— Здесь нет жилья! Разве…

— Разве — что?

— Пей!

— Пей!

Пригрезилось? Горечь целебных трав. Гулкий шепот на грани реальности:

— Ты полежи здесь, куманек, отдохни. Вот, веревку к руке привязываю, не снимай, ладно? На сухое место выбрались, так я пойду, разведаю, где мы, что мы… А ты жди! И не вздумай умирать без меня, слышишь?!

— Не волнуйся, брат, мне уже лучше. — Голос слабый, но звучит вполне уверенно, король даже слегка приподнялся на локте, приоткрывая глаза.

— Ты сначала разберись, какого брата поминаешь! — всхлипнул шут, сменяя мокрую тряпку на королевском лбу.

— Тебя, дурачина, тебя, горе мое закадычное! Спасибо, Санди, милый…

— Молчи! Сам горе! Горе детства, наказание молодости! Молчи, отдыхай. Я скоро…

Он честно молчал. И честно отдыхал, прихлебывая отвар, за долгие дни передряг буквально въевшийся в израненное нутро. Время от времени проверял веревку: не оборвалась ли, не отвязалась? Целехонька… Хорошо…

— Приятель, эй, куманек!!!

Вопль далекий, не хватает сил ответить!

Король слабо захрипел, проклиная забытый где-то в беспамятстве голос:

— Здесь я, слышишь?!

Но шут, вопреки опасениям, услышал, прибежал, обрадованный до сумасшествия:

— Слава Светлым Богам! А у меня веревка оборвалась-таки! Пошли, сокровище мое! Я дом нашел, заброшенный, правда, но все же крыша над головой!

Король встал, с трудом продираясь через болото усталости и болезни. Зашатался, теряя равновесие, но устоял. Пошел, с трудом переставляя ноги, цепко ухватив за плечо верного Санди. Что-то царапало память, не давая обрадоваться до конца…

— Здесь нет жилья. Разве…

— Разве — что?

Впрочем, какая разница, где и как умереть?! Проводник говорил, это тоже исход, не лучше и не хуже прочих… Проводник…

Не могли тебя убить рорэдримы! Ведь правда? Или все же предупреждение равнозначно спасению? Ты ведь живешь, будто со Смертью в карты играешь: десять проиграли, сотню взяли, ну вот, опять не подфартило! Любой, услышав этакое предсказание, укрылся бы в лесах, жил, в мир носа не высовывал: не приведи Светлые Боги кого от гибели спасти! А ты, Эйви-Эйви! Наплодил по всему Белому (да и по Темному, должно быть!) свету должников — не продохнуть! Поди теперь разберись, кто в том отряде скакал, чья суматошная стрела могла пронзить тебе горло! Богатый выбор у Йоттея, ничего не скажешь! Но, может, потому и живешь, что он выбрать никак не может, а, проводник?

— Потерпи, куманек, вон он, дом! Смотри, какой удобный камушек, аж жжется от солнца! И мох мягкий… Ты спиной привались… Ага, вот так! Дверь заколочена, а целехонек стоит… И крыша на месте, и окна… А окна-то — из стекла витражного, гномья работа за лигу видна… Ты потерпи, не уходи…

Ряд жестоких пощечин, от щедрой души верного друга:

— Говорю, не уходи! Я дом проверю, а ты лук держи… Ага, вот стрела… Да пальцы-то сожми, горе мое! Почуешь неладное — стреляй. Ну все, я пошел…

Дом качался и кружился перед глазами короля, стрела дрожала в потерявших хватку пальцах, не желала ложиться на тетиву, хоть плачь…

Санди с трудом оторвал плотно вколоченные доски, толкнул дверь. Помолясь, шагнул за порог… Его не было минут пять, показавшихся длиннее Вечности…

Денхольм дернулся, пытаясь устроиться поудобнее, неизменная Булавка Эксара на плече царапнула мох, отодрала пласт от камня… И в голове короля забил гулкий колокол тревоги. Руны! На вид и ощупь незнакомые! Немного похожие на гномьи, но не прочесть, хоть волком вой! Что это?! Предупреждение? Проклятие? Охранное заклинание?! Что?

— Уходи оттуда, Санди! Немедленно!

Нет ответа.

Но когда король взвыл от бессильной ярости и пополз к проклятому дому-ловушке, из темноты донеслось возмущенное чихание и довольные вопли:

— Хей, куманек! Да это не дом, это лесной дворец — мечта усталых путников! Только пыльно, будто здесь лет сто не убирались.

Через пару секунд раздался новый торжествующий вопль:

— Хей, куманек! Живем! Здесь и дрова сухие у печи… Наколоты уже! Головка сахару, чуть плесенью подпорчена, но мы ведь не привереды какие, а? И мясо сухое. О, и подвяленное! Сухари… Табак!!! Слышишь, братец, табак!

Король перевел дух и встал, опираясь на лук. Постоял, привыкая к далекой земле, убил головокружение. Шаг, еще, еще… Получилось совсем неплохо, лучше, чем виделось в самых смелых мечтах. Полжизни спустя он шагнул за порог, напрягая глаза после яркого дневного света.

Действительно, дворец. Вроде все просто: дощатый пол, глиняная посуда, лавки, стол. Пыли по колено. Но печь в полкомнаты — в таких изразцах, что и королю, привыкшему к роскоши, завидно стало. А на стене — часы! Не песочные, не водяные — хитрый гномий механизм, ручная штучная работа, тайна тайн! У него самого в Итаноре всего одни такие, поменьше и поскромнее! А тут, в захолустном домишке лесного отшельника, — настоящий шедевр! Деревню купить можно. А то и две… Зеркало на стене, в полный человеческий рост. Стеклянное. Не то чтобы редкость или диковина, но оправа точно состояния стоит! И на полке возле зеркала — такие безделушки, что сердце ходуном заходило: фигурки лепные, резные, из самоцветов выточенные, из серебра кованные… Корабль с парусами, якорями — из золотой нити скрученный! Деревце медное — до листочка, до сучочка выверено!

Но это все — потом, а сначала в глаза — дивной работы ожерелье на полу.

Упал взгляд, зацепился — и уже не оторваться, разве что с глазами из сердца вырвать! Везде пыль — а его не коснулась, лежит себе, камнями сверкает. Какие горы породили эти сапфиры? Какие руки творили серебристую рунную вязь вокруг Небесных Глаз?! Богине носить такое! Самой Пресветлой Эариэль! Да и то — достойна ли?

Король и сам не заметил, как оказался, коленопреклоненный, на полу, в пыли, как заструилось, перетекая, дивное кружево, лаская пальцы…

Предостерегающий крик шута…

Но поздно!

Сердце уже сковал холод чужого отчаяния.

Жажда убийства… Желание немедленной смерти…

Оглушающая боль. Оглушающая Пустота…

Каменеющая душа…

Ожерелье само выскользнуло из обессилевших пальцев, слабо звякнуло по полу, поднимая ворох пыли, похожей на пепел. Кошмар закончился, наваждение повисло в воздухе и сгинуло.

— Давай подымайся, горе мое! — бубнил на ухо шут, дергая короля за рукав. — Вечно все руками потрогать надо! Правда, я сам такой, любознательный. Как в пылюке эту прелесть приметил — имя свое забыл! И через Тень пронесло, словно по кусочкам протащило! Не успел тебя предупредить…

— Санди, — хрипло сказал король, все еще сидя на полу, — пойдем отсюда, а? Продукты возьмем, ноги в руки и…

— И мне снова тебя на своем горбу нести? — возмутился шут. — Окрепни сначала, в тепле под крышей посиди, а то опять затрясет, как бесноватого!

— Пойдем отсюда! Руны там… — не он это говорил, кто-то чужой и бесстрастный сидел в нем, завывал, предупреждая об опасности.

А тело ныло и болело, давая понять, что полностью согласно с Санди, а душа жадно хваталась за возможность прикоснуться к чуду, и любопытство скакало впереди, на горячем холстейнском скакуне! И глаза закрылись сами собой, уводя в Царство Йоххи, очищая с подметок приставшую реальность…

Проснулся король на широкой кровати, укрытый теплой медвежьей шкурой. За окном правила балом ночь, в печи весело трещали сухие поленья, пахло похлебкой и табаком. Пыль провалилась в подземные глубины, запах свежевымытого пола приятно щекотал ноздри. Шут бродил по комнате с хозяйским видом, зажигая сальные свечи, посасывая трубку, разглядывая драгоценные безделицы. Иногда он брался за тряпку, подтирая одному ему видимую грязь, — на то он и лучник, чтобы углядеть пылинку за три уарда!

Король сладко потянулся… и понял, что проклятая лихорадка наконец отпустила.

— А пожрать в этом доме мне что-нибудь дадут? — весело спросил он.

Задумавшийся о чем-то своем шут подпрыгнул и оглядел Денхольма со всем недоверием, на какое была способна его душа, самая мнительная в целом свете.

— Не шутишь? — через некоторое время грозно вопросил он.

— Кто же шутит такими вещами? — возмутился король. — Еда — это святое!

— Что-то ты больно быстро поправился!

— Между прочим, сам сияешь, как начищенный чайник! Который, кстати, кипит так, что огонь заливает.

Санди бросился к печи, заплясал, обжигаясь кипятком.

— Странно здесь, — буркнул он, словно деньги в долг давал. — Убрался, вроде уютнее стало, тепло, свечи опять же… А нет-нет, да такое нахлынет, диву даешься, как сердце не разрывается!

— Говорил, надо уходить отсюда! — с затаенной гордостью прорицателя-недоучки, в кои веки накаркавшего беду, заявил король.

— Ага! И тут же спать завалился! — фыркнул шут. — А теперь поздно, братец, как говорило то разлюбезное болото. За окном такая темень, словно мироздание обрубили! Попробовал по нужде во двор выйти — проняло до судорог, испугался, что обратно дороги не найду! Вон в углу ведро поставил, гуда облегчайся, если приспичит.

— Какие ты, однако, страсти на ночь рассказываешь, — уважительно протянул Денхольм, натягивая штаны, не свои, сохнущие на печке, — неведомого хозяина, благо впору пришлись, хотя и длинноваты.

Они поужинали, выкурили по трубке отменного табачку, выкупались в бочке божественно теплой воды. Дорога научила их ценить простые радости бытия, к коим причислялись теперь и сытый желудок, и чистое тело, в прошлой жизни вещи настолько обыденные, что не представляли даже самого малого интереса.

Потом они долго лежали, укрывшись одной шкурой, и размышляли о смысле своего существования. Разговор перескакивал с одного на другое, пока не угас сам собой оплавленными свечами в изголовье.

Сон подкрался тихо и незаметно, опытным ловцом, бросающим сеть…

— Я ничего не в силах изменить, родич! — прилетел далекий и тихий голос Йоххи, упал, словно покрывало, на умиротворенное сознание…

Король ехал по чужой стране, мерно покачиваясь под чужими звездами на странном животном, которому не мог найти названия. Шелест песка под копытами горбатого зверя, слабое позвякивание в заветной сумке. Захотелось взглянуть еще разок, выгоняя из сознания прощальное пророчество всезнайки-дракона. Разве может не принести счастья ТАКАЯ красота?! Лучшее из всего, что было в драконьей сокровищнице! Лучшее из всего, что было сотворено в Мире Хейвьяра! Дивной красоты ожерелье лежало на его ладони, синие камни впитывали свет звезд…

Говорят, его творил Сам Кователь, заключив в камни слезы своей возлюбленной! Подарок, достойный прекраснейшей во Вселенной! Подарок, достойный жены…

Ибо был он тем, кого называли Великим Мечником Рорэдола, Хальдеймом, живой легендой Межгорного края.

Мотив легко трогал губы, лаская теплую улыбку — памятью о родине. Что только не придумают подыхающие от скуки рапсоды! Он еще в путь собирался, а у них уж готова была баллада, весьма героическая, надо сказать. Пришлось стараться, чтоб фантазеры не ударили в грязь лицом, хотя им и не снилось, как далеко можно забраться в поисках достойного подарка! Почти с края света возвращается, но уж вещь везет — заглядение!

Нагородили о нем чепухи порядочно! Ну, увидал он прекрасную Йолланд неподалеку от своего дома в лесу; ну, волка разорвал, что ею подкрепиться вознамерился. Разве думал он тогда о мече? о струне? Прихватил за талию покрепче, сдернул с груди ворот просторной рубахи, как поступал не единожды. А что, верный способ проверить, кто перед тобой: шлюха или честная баба! Солдатский способ… Она чистая оказалась, неклейменая, поддала коленом — добавки не потребовал. Испугалась, убежала… Вот тогда-то, пока корчился в лесу от боли в причинном месте, и родилась его любовь. Так прихватила, что свататься поехал. К ней, к дочери самого наместника Рорэдола!

Девушка при виде суженого — в крик: только не ему, отец, господин мой! Цыц, дура-девка, не причитай! Сватается жених, подарки привез — слюни только знай-утирай! Опять же гномы за ним — единой горою! Как откажешь? Тут политика тонкая, равновесие края нарушить можно!

Но отдать единственную дочь-красавицу нелюбимому? Зверю лесному на растерзание?! Уж такие женихи сватались, знатные рыцари! А этот? Слова сказать — и то не умеет!

Нашептали премудрому: устрой по обычаю состязание мечников! Многие воины на Йолланд глаз косят, подрежут гордыню выползню болотному!

Нашептали, накаркали. А ему что, пришел, обрубил соперникам все, до чего дотянуться успел, прежде чем оттащили… Все равно ведь с ним пошла, зря только тьму народу покалечили! Смех да и только!

Уж как девица мужа своего ненавидела! Дичилась, словно коза горная! Два месяца ее сторонился, не касался. Руки грыз, камни глодал, вытерпел, укротил желание! Зато потом — два года душа в душу, в лесной глуши — единым существом. В поход уезжал — воем выла: не надо мне никаких подарков, лишь бы ты со мной был, любимый! Но отпустила, умница, поняла: задыхается муж без вольной воли, без хорошей драки!

…Словно вихрь налетел, мешая, путая краски, сметая расстояния, скручивая время в малую петлю…

Скачет король, высекает искры из доброй гномьей кладки, торопит коня…

Интересно, каков он в деле, этот самый Великий Мечник! Правда ли хорош? Так ли хорош? Проверить, испытать, в ученики напроситься!

Ибо стал король воином по имени Горт, знатным мастером фехтовального искусства. Ищущим ученичества. Познающим чужое мастерство.

И убивающим превзойденного Учителя, как раскалывают косточку съеденной сливы, как выкидывают сношенные сапоги! Чтобы снова быть первым! Единственным! Великим!

Торопит Горт коня, азартно щурится. Глупцы рорэдримы, о ком баллады складываете! Сами с поклонами дорогу указали, заветный поворот на карте пометили! Злое веселье тешит его душу: уже скоро, совсем скоро! Вон и дом за деревьями мелькает…

А рядом с домом, у колодца…

Статная девушка ласкает ручного медвежонка, медом угощает. И волосы ее сияют, как спелая пшеница в полях Вилемонда. И глаза ее сини, как озера в лесах Навахонда… Улыбнулась верчиво, руку протянула…

И мир перевернулся, рождаясь заново! Забыл Ищущий Ученичества, зачем приехал. Все позабыл, кроме этих глаз волос, губ! Из потока ясного света вылепили Боги девущку Йолланд, словно созданную для него, Горта!

Так ты — жена Великого Мечника? Будь проклят на веки ничтожный соперник!

— А я, красавица, пришел учиться у мужа твоего науке воинской…

Нет дома? И вернется нескоро?

— Примешь ли гостя, хозяйка радушная? Гостя почтительного, ласкового? Дозволишь ли подождать господина Мечника?

Дозволила, не колеблясь! Слава Вам, грозные Боги Войны, покровители отважных любителей риска! На счастье привели вы его в этот дикий край, на удачу!

— Не тяжело ли, девица, ведро с водою? Дай помогу…

…Завертелся, закружился мир, раскалываясь на куски, ложась на сердце новой мозаикой…

…Вздымается высокая девичья грудь, словно волны в бушующем море… Волнение горячит кровь, колокола гремят, стучатся в виски…

Он приближается сзади, осторожно лаская открытую шею, ладонью касаясь упругой груди. Стон. Сладострастное рычание влюбленной львицы… Робкие попытки уклониться, но руки уже обвили шею, не отпускают, ерошат волосы. И губы цепляют губы…

Жаркий шепот… Я люблю тебя, Йолланд! Люблю! Будь моею…

Прочь летят цветные шнурки просторной женской рубахи. Подбитой птицей падает к ногам украшенная тесьмой нарядная юбка…

Свершилось!

Моя!

Задыхаясь от любви и желания, шепчет король в пустоту жаркие признания, вслушиваясь в стоны блаженства, лаская грубой рукой нежную кожу… Откуда взялась ты, Йолланд, дочь Солнца? Покорившая того, кем он стал…

И его самого…

Тишина. И в груди — дивное чувство, рождающее песнь. И сияние нового утра. Поцелуй у колодца, нежный, трепетный, чистый, как капля росы в ее волосах…

И грозный рык, потрясающий землю… Забыли, голубки, что вы — в самом сердце Рорэдола, края, карающего за предательство по законам военного времени!

…Разноцветные полосы, круги, волны… Осколки реальности, мишура минувших дней. Пепел чужой боли…

…Король стоит на тропе, глядит на преступную парочку, издавая неистовый клич, берет на изготовку топор, закидывает за плечо холеную бороду…

Ибо стал он гномом, одним из тех, что — горой за Великого Мечника…

И обрывается в пропасть суровая душа, раздираемая клещами гнева. И гудит в нем ярость подобно Священному горну, и двое у колодца — обломок вражьего клинка на наковальне! И молот уже летит…

Стоит король на тропе и смотрит налившимися кровью глазами гнома, снизу вверх смотрит на своего врага. Вот он, Горт, Ищущий Ученичества, повзрослевший, заматеревший, хотя, чует сердце, так и не дотянувший до Возраста Строительства Семейного Храма. Тронутый поволокой неги взгляд твердеет, словно властная рука сдергивает бархатные ножны со стального холодного клинка. Тонкие губы, умеющие столь страстно целовать и шептать безумные любовные речи, ломает кривая усмешка. И жестокие складки ложатся на красивое и строгое лицо.

Взлетает, появляясь из пустоты, синяя молния — изогнутый меч с паутиной по клинку. Акинак? Нет! Акирро!.. Горят глаза предчувствием славной сечи, летит молитва грозным Богам Войны в благодарность за славную забаву…

Хмурит густые брови гном, убивая в себе рвущийся горлом крик злобы… Кусает губы, рождая в душе отрешенность и спокойствие… Месть — потом. Мстить — недостойно гнома! Он убьет его, но это будет не месть — казнь. Судьба поставила его палачом над преступной любовью. А палач не должен ненавидеть свою жертву…

Король, смотря глазами гнома, думает иначе. И обнажает клинок.

А во взгляде врага — тень. Недоумения? Страха?

Ха! Не бился он с гномами, по всему видно! Не знал, с какой легкостью умеют подземные мастера разжигать и гасить пламя гнева… Как пламя горна.

Не умел он драться с Молотом Судьбы…

Неужели мы УБЬЕМ ЕГО, гном?!!!!!

Удар. Еще удар…

Король и сам не знал, как мягко, невесомо умеют ходить гномы.

Как ласково и цепко держат противника взглядом исподлобья, как упреждают удары, словно притягивают чужое оружие на прочное топорище.

Как трудно бывает удержать казавшийся единым с рукой меч, попавший в захват тяжелого боевого топора!

Нелегко пришлось знатному фехтовальщику Горту! Дважды ранен, а гнома лишь однажды царапнул по бедру!

НЕУЖЕЛИ МЫ УБЬЕМ ЕГО, ГНОМ?!!!!!!!!!!!

И прекрасная Йолланд, корчащаяся у колодца в мольбах о пощаде возлюбленному — в мольбах, подписывающих Горту смертный приговор!

— Остановитесь!

…Пепел мироздания, пыль веков… Пепел, всюду пепел и паутина. Пустота, осевшая хозяйкой в чужом доме, на чужом горе…

Чей это крик?

— Остановитесь!

Гном отпрыгнул в сторону, готовясь встретить ударом нового врага… И опустил топор.

Воины вяжут руки нечестивцу Горту. И красавица Йолланд рыдает на коленях перед отцом. Наместником Рорэдола.

Тяжела поступь Судьбы. И чувство юмора у Смерти — черного цвета. Кто созвал вас, гости, — к жене, тоскующей без мужа?!

Какими тропами шли? Какими снами направлены?

Стоит Наместник, некогда высокий и гордый, ныне — сломленный горем старик. Стоит, клянет себя. Почему с дружиной пошел?! Зачем вообще сюда поехал?! Дочь единственную на смерть обрек. Изменившей жене одна дорога — в Башню.

Больно ему. Душно. Но за сгорбленными плечами — истый сын Рорэдола!

За предательство — по законам военного времени!

Краткий жест. И воины отдирают зареванную дочь от непреклонного отца. Вяжут ей руки.

Гримаса боли пополам с презрением — в ответ на мольбу о спасении.

Что же так знакомо твое лицо, Наместник? Откуда у тебя этот уродливый шрам, ломающий нос, рвущий надвое подбородок?

Пощади свою неразумную дочь, Наместник Гроххельд! Что мне сказать, чтобы ты отпустил виновную в том, что поверила пришедшему убить ее мужа?

— Пощади свою дочь, Наместник Гроххельд! — это не король говорит, это его устами хрипит измученный, сломленный гном.

Нет, не гном. Это рвется наружу вместе с кровавой пеной старая клятва…

— Я сделаю все, Хальдейм, ради спасения твоей жены. Если понадобится, я умру ради ее жизни! Я клянусь Святым для Гномов Именем Кователя…

— Пощади не дождавшуюся! Гнев и обида одолели меня, не совладал. Извинюсь перед гостем Края, раны залечу, дары принесу…

«Что ты говоришь, гном? Опомнись! Я не стану этого повторять!»

— Что ты говоришь, гном?!

— Пришел я из далекой страны, принес грустную весть. Сердце мое было разбито жестокой болью, вот и вошла в него неуместная ярость.

— О чем ты?!

— В одном из далеких восточных княжеств погиб славный витязь, Великий Мечник Рорэдола Хальдейм, — сказал, мысленно обмирая, умирая вместе с роковыми словами, на коленях ползая перед обманутым мужем, похороненным заживо.

Ледяным клинком в самое сердце: не накаркать бы!

И поверх всего этого — оборвавшийся крик.

— Хальдейм! Нет, любимый, нет!

Вырвала меч у окаменевшего от горькой вести воина, ткнула себя в живот, не раздумывая… Попыталась ткнуть. Быстрее молнии была рука отца, удержавшего клинок ладонью в железной рукавице… Опомнившийся солдат принял в объятия потерявшую сознание девушку…

— Ты сказал правду, гном? — Да.

— Поклянись!

— Клянусь…

— Подробности!

Захлебываясь горем, сплевывая слюну предательства — первое, что на ум пришло, раздави их обломками штольни. Фразами, достойными словоблудов-рапсодов!

— Я верю тебе, гном…

Не потому, что рассказал убедительно. Сбивчиво рассказал — на одних противоречиях целый день ловить можно!

Потому, что очень хотел поверить…

— Эти двое свободны. Слышите, воины?! Вдова Великого Мечника вольна была выбрать нового мужа. А то, что траур носить не захотела, — пусть камнем висит на ее совести! Бери ее, незнакомый мне воин, гость Края! Но отныне ни она, ни ты и ногой не коснетесь нашей земли. Я изгоняю вас своим правом, правом Наместника Рорэдола!

— Доблестный гном обещал мне виру за оскорбление! — осмелел, подонок, голос подал!

— Не гневи Богов, пришелец! — ярость прорвалась сквозь ледяное спокойствие Наместника, просыпалась, как горох из драного мешка, с сухим перестуком. — Жаль, что мы пришли так рано, остановив смертельный топор лучшего бойца Сторожевых гор!

…Обрывки времени — клочьями по металлу реальности. Искрам дальнего боя не запалить костра у берегов под названием «Ныне». Горе. Усталость. Привкус бессилия. Тяжесть…

Тяжесть камня на сердце. Тяжесть камня на плечах. Огромный валун перед входом. И руны, горькие руны тайного языка гномов… Только посвященному дано прочесть правду о том, что случилось на тропе у колодца, в высокой траве небывалого изумрудного оттенка.

Прости, друг. Прости, Хальдейм. Ты умер для всех, кроме лучшего бойца Сторожевых гор, оплакивающего твою кончину слезами стыда и раскаяния. Зачем ты только взял с него эту проклятую клятву?

Ложатся руны. Спешат, сбиваются. И краткость изменяет гному, впервые за долгие годы…

Как горько… Как тяжело… Чужое горе. Давняя беда. Так вот какая ты на вкус, Измена! Так вот какое ты на ощупь, Предательство…

…Наваждение схлынуло, и король задышал ровнее. Придавила его чужая вина, а теперь отпустила. Приоткрыл заброшенный дом свою тайну, протащил через всех виноватых… Теперь все. Теперь покой…

Ровно дышал король, не знал, что за тайной всегда идет… проклятие!

Прихватило внезапно, словно сердце взорвалось…

…На душе было весело и легко. Он гнал, торопил коня. Скоро дом, уже скоро!

Он поехал, он поехал…

Великий Мечник напевал нехитрый мотивчик, спешил домой, не замечая, что весь Рорэдол надел зеленые одежды траура, провожая свою легенду с королевскими почестями. Что поют захмелевшие рапсоды не о счастливом возвращении — о плаче верной Йолланд над могилой мужа в дальней стороне… По ночам ехал, ото всех таился, отсыпаясь по сеновалам и голубятням, — боялся, молва опередит! Хотел поразить жену нежданной радостью…

Вот и дом. Темно, и свеча в окне не горит…

Ах, негодница! А пела, обещала каждую ночь окошко освещать!

Что еще за камень? Откуда?

Лунный свет играет на причудливых бороздах, скользит, словно пыль стирает…

Руны…

«Мой друг. Мой брат…»

Что это? Чья глупая шутка?

«Мой друг. Мой брат. Гномы всегда рубят сразу, они не режут по частям. Йолланд, твоя жена тебе изменила. Ради ее спасения я солгал…»

Ты с ума сошел, неведомый шутник! Йолланд? Изменила?!

«…Ради ее спасения я солгал о твоей смерти. Закон Элроны суров, и особенно чтят его в Рорэдоле. Я видел отца, готового заточить свою дочь в Черной Башне. Я клялся любой ценой спасти жизнь твоей жене. Прости… И знай: гномы Сторожевых гор примут тебя как сына народа Кователя, которого буду молить о твоем спасении денно и нощно».

Не поверил. Забыв обо всем, кинулся в дом.

Не поверил, зная: гномы никогда не сорят словами! Толкнул дверь…

Тишина. Пыль. Паутина…

Небытие…

С легким шелестом весенней капели выскользнуло из пальцев дивной работы ожерелье…

Заплутавшая мысль:

«Ты был прав, мой дракон. Рожденное из слез не приносит радости…»

Холод отчаяния. Жажда убийства… Желание немедленной смерти… Оглушающая боль. Оглушающая Пустота… Каменеющая душа…

Проклятие заброшенному дому.

Он поехал, он поехал…

Наутро он седлал коня — совершенно седой, измученный витязь с опустошенными глазами. Он не мог рисковать жизнью любимой. Он не мог рисковать честью друга. Его жена не была изменницей. И гном не был лжецом…

Он ехал умирать.

Он ехал в Вендейр, Зону Пустоты.

Король ехал в Вендейр, Зону Пустоты.

Король ехал умирать…

Мягкие фиолетовые хлопья упали на окровавленную душу пушистым покрывалом. Обвили за одну ночь состарившееся тело, выжимая, выдавливая гной чужой тоски, яд чужого отчаяния. И тело извивалось от жгучей боли, горел бок, во рту полыхал пожар нестерпимой горечи. Короля рвало. Рвало чужими воспоминаниями. Рвало проклятием старого дома, жаждущего новых жертв былого преступления. Он бредил и метался, его била лихорадка… Не чужая, своя собственная!

И с рассветом жар отпустил…

Король открыл глаза. И поначалу не поверил, что открыл глаза именно он, Денхольм II, король Священной Элроны. Но сознание держалось твердо, видений не возникало. Хотя по-прежнему горел бок… Нет, не бок. Чуть ниже, где-то в области бедра…

Денхольм повернул голову. Неужели опять наваждение? Откуда сено?! Очень старое, подгнившее сено щекотало щеку. Король чихнул.

Он был на сеновале. А рядом стонал и ворочался окровавленный Санди…

— Что с тобою, друг?!

— А, господин, очнулся? — нагловато-насмешливый голос вывернул наизнанку всю душу.

— Эйви-Эйви! Ты здесь… Кто его так, проводник?

— Вы, господин. А он — вас.

Неглубокая, но болезненная рана в бедре. В том самом месте, куда ранил гнома мерзавец Горт. И у Санди: рана в плече, распорот левый бок…

Светлые Боги! Еще немного, и он убил бы лучшего друга!

— Мало того, — кивнул Эй-Эй, словно подслушал мысли, — Дом не отпустил бы живым и вас, подведя к той черте отчаяния, за которой жизнь теряет всякую цену.

— Но ты! Ты ведь был — там! Ты — Наместник Рорэдола!

— Не награждай меня чужими титулами, хозяин, — протестующе вскинул руку Эйви-Эйви. — Я был в Доме, Дом принял меня в игру. На ваше счастье, я успел вовремя. И сохранил тот порошок из семян дерева Хойша, которым однажды меня обсыпал щедрый Санди. Ведь вас было двое, вы бились, а значит, Дом мог и отсрочить явление Наместника, чтобы узреть наконец победителя…

— У него было твое лицо, — покачал головой король.

— Дом меня помнит, — скривил губы Эй-Эй. — Слишком хорошо помнит. До вас я был единственным, ушедшим живым с рассветом…

— Дом тебя отпустил?!

— Я — Проводник, — печально, даже скорбно, пояснил старик. — Я привык к чужому горю, моя работа — забирать страдания и укладывать на полочки души. Я впитал боль Дома, но не отравился. Я унес ее с собой и показал Наместнику Гроххельду с просьбой уничтожить Дом-убийцу, опутать место сетью охранных заклинаний. Наместник не послушал, лишь заколотил, запретив паломничество к Дому легенды Рорэдола. А ведь Дом успел убить десяток отважных воинов, даря правду в обмен на жизнь… Жаль, что я сам не решился сжечь проклятый Дом!

— Жаль?

— Наместник, узнав, что гном солгал, сам себя запер в Башне Смерти вместо дочери… Теперь в Рорэдоле именем короля правит Элькасл.

Проводник раскурил трубку, сменил пропитанные целебным настоем повязки на ранах Санди, снова уселся, поджав ноги.

— А ведь это было недавно, а, Эйви-Эйви? — неожиданно понял король.

— Да, господин, не очень давно. Лет восемь, а может, и меньше…

— И ты знал Великого Мечника Хальдейма?

— Можно и так сказать, господин. Плохо, но знал. Ради любви он нарушил воинский обет и надеялся построить счастье на обломках чести. Он был глуп…

— Это ты провел его в Зону, да? — задохнулся догадкой король.

— И у проводников бывают свои тайны, господин, — усмехнулся Эй-Эй. — Я не могу ответить. Поговорим о вас и вашем друге. Вы ходите по земле, будто вам принадлежит весь мир. И не рожден пока тот, кто дерзнет поднять на вас свою руку. Вы идете по Дороге, но не учитесь, словно память ваша настолько мала, что не может впитать новые знания…

Король и не знал, что глаза старика могут сверкать столь неприкрытым гневом.

— Ты сердишься, Эй-Эй? Но за что?

— За что?! Дверь была заколочена, мой господин! Заколочена особым образом, четыре креста в ряд — на восемь досок, и девятая — поперек! Слепой бы понял, что доски заговорены и держат нечисть! Нет, вам любопытно! Вам надо отодрать все, что прибивалось не вами! Ломать — не строить! Ладно, вошли в Дом. Могу понять, зачем трогали ожерелье, сам грешен. Но на кой, раздери вас Тёмная Сила, надо было смывать охранные руны?! На полу? На стенах? Зачем?

— Мы просто убрались, — попытался оправдаться король.

— Убрались? Надо было совсем убираться, щенки, молокососы!

— Сам дурак! Рухлядь старая! Кричал: бегите, я догоню! А там в болоте — чудовище! Санди меня еле дотащил, припадочного! Меня лихорадка била так, что…

Договорить он не успел. Проводник вскочил, заметался, пиная травяное гнилье, размахивая руками.

— За каким лядом вас в Болото Стока занесло?! Последний разум потеряли? Я вам что говорил? Бегите в лес! Лес — это ведь не болото, правда? Куда вы так припустили вместо того, чтоб отсидеться в ближайшей роще? Боги мои, Боги! За что караете?! Тот отряд, что нам дорогу в Галитен перекрыл, новый свод приказов вез! Вас, щенков, с розыска сняли! Живите спокойно, гуляйте где хотите! О Боги, подумать только: сейчас могли бы корабль нанимать!

Многое кричал проводник, долго и со вкусом перебирая любимые ругательства, ворчал, руками махал, посохом грозил…

Но король уже не слушал.

Их с розыска сняли!

Значит, можно не прятаться, подобно ворам, не таиться! Открыто ехать в Галитен, команду собирать…

— В Галитен? — расхохотался Эйви-Эйви.

Неужели он говорил вслух?

— Нет, хозяин! Из этих краев только две дороги: на Вурский тракт и к гномам, в горы!

В горы так в горы. Не важно. Важно другое: в проклятый Дом его привела Судьба.

Потому что, рискуя жизнью, он узнал главное. Он узнал ИМЯ своего врага! И понял, ЗА ЧТО погиб брат. Погиб от руки Ищущего Ученичества. От руки Убивающего Учителей, как раскалывают косточку съеденной сливы, как выбрасывают сношенные сапоги. Чтобы снова стать первым. Единственным. Великим…

Санди очнулся ближе к полудню и первым делом, не вдаваясь в душераздирающие подробности ночных приключений, запросил есть. Осмотрел рану Денхольма и присел в тенечке чистить меч, полировать до блеска. Молча выслушал рассказ короля, чуть улыбнулся новостям Эй-Эя. Мрачен он был, даже для обычного своего дурного настроения мрачен, самый невеселый шут на свете.

— Прости, что я бился с тобой, куманек, — наконец выдавил он. — Слово даю: никогда с тобой из-за бабы драться не стану! Тем более из-за чужой. Да еще и призрачной. Срамота!

Король и сам склонил повинную голову, открыл покаянный рот, но Санди перебил уже сорвавшиеся с языка извинения:

— Дрянные у нас законы, братец. Жестокие. Нельзя так карать за любовь…

Иначе он воспринял всю эту передрягу, незаконнорожденный сын, бившийся в шкуре незадачливого любовника. Иначе…

— Тебе их жаль?

— Мне всех жаль. Глупая история, насмешка Судьбы. Ведь если рассудить здраво, Йолланд приняла на себя удар, предназначенный мужу, которого любила много глубже, чем красавчика Горта. Она Хальдейму жизнь спасала, а он все равно подыхать решил… Глупо.

Проводник внимательно слушал невнятные речи, слишком внимательно, словно впитывал. И Санди вскинул голову, посмотрел на него, улыбнулся:

— Не одолжишь лютню, старик?

Эйви-Эйви дернулся, будто шут ему пощечину влепил.

Лютни ему, что ли, жалко? Нет, вон протягивает без колебаний…

И тут короля осенило: проводника впервые за все время пути назвали стариком!

Санди глянул еще раз, улыбнулся шире:

— Прости, Эй-Эй. Не так сказал. Конечно, не старик. Старина!

И Эйви-Эйви улыбнулся в ответ.

Шут тронул струны, поколдовал с аккордами, снова погрустнел. И запел тихо, еле слышно, немного волнуясь, немного стесняясь…

Он впервые пел в присутствии проводника.

— Похоже, — тихо, в тон песне, проговорил Эйви-Эйви. — У тебя все лучше получается, честное слово.

И шут в ответ скорчил самую мерзкую рожу, на какую был способен. От счастья, наверное. От избытка чувств.