Путь «Каравеллы»

ЧУЖОЙ МИР

Дмитрий Анатольевич Логвиненко всем на «Каравелле» говорил, что в предчувствия не верит, и утверждал, что это просто сказки. Чаще всего в этом вопросе его оппонентом выступал Марат Нурдагалиев.

– Чушь! – горячился Логвиненко. – Кто-то поперхнулся глотком чая, а за тысячи километров другой почувствовал, что приятелю нехорошо.

– Есть факты, – отвечал Марат. – Они зарегистрированы в специальной литературе.

– Случайные совпадения.

– Все равно факты.

– Грош им цена, этим фактам, голуба душа, – махал рукой Дмитрий Анатольевич. – Для науки они не имеют никакого значения.

– Вы, медик, отрицаете факты?

– Серьезная наука обязана рассмотреть все факты, касающиеся данного вопроса. А тут? В девятистах девяноста девяти случаях из тысячи с человеком произойдет беда, а приятель, находящийся вдали, и ухом не поведет – такие случаи вы во внимание не принимаете. Достаточно, однако, произойти одному такому совпадению – и начинают бить во все колокола, трубить во все трубы…

– Во-первых, достаточно произойти и одному такому, как ты говоришь, совпадению, чтобы всерьез им заняться, – невозмутимо парировал Марат. – А, во-вторых, – выкладывал старший кибернетик свой главный козырь, – ты, Дима, на минуточку забыл о биосвязи. Когда-то ведь тоже считали, что это просто сказки. Теперь же биосвязь не только доказана: плодами ее ты пользуешься ежедневно… – Здесь Нурдагалиев с торжеством вытаскивал пестрый шарик всеобщей биосвязи и потрясал им перед носом врача.

Но того не так-то просто было сбить с позиций.

– Нужно еще доказать, что предчувствия и биосвязь – одно и то же, – не сдавался он.

Спорить они могли до бесконечности. Но в эти тревожные дни именно неясное предчувствие влекло Дмитрия Анатольевича к штурману. Ведь именно Орленко был первый, который вошел в соприкосновение с пластинками. Случайно ли это?

Достаточно тревожными были и симптомы, на которые жаловался Валентин: в иные моменты штурман чувствовал себя как бы одновременно в нескольких местах. Такое расщепление сознания давно известно медицине и имеет вполне определенное название…

Прежде чем отправиться к Орленко, старший врач отдал необходимые распоряжения по медотсеку. Затем наскоро пролистал старинный, но неплохо сохранившийся фолиант, на баллакроновой обложке которого красовалась тисненая надпись – «Шизофрения»…

В коридорном отсеке сновали озабоченные люди, проносились манипуляторы – работы хватало всем.

В одном из проходов врач носом к носу столкнулся со старпомом.

– Я искал вас, – сказал старпом. – Звонил по видео. Мне сказали, вы на вызове.

– Можно было по биосвязи… А что, вам хуже стало? Я говорил, рано выписали, – встревожился Логвиненко.

– Со мной все в порядке. Я хотел узнать, как проходит заживление ожогов у пострадавших.

Логвиненко махнул рукой.

– Неважно. Медленно очень. Никакие испытанные средства не действуют.

– Антибиотики?

– Не помогают.

– Попробуйте сок трабо.

– Думаете, это мне не приходило в голову? – вздохнул Логвиненко. – Да только проклятые пластинки продырявили контейнер, и весь сок вылился.

Старпом нахмурился.

– Почему не доложили мне или капитану?

– А что толку? Дела не поправишь.

– Попробуем поправить.

– Это как?

– Обратимся к экипажу. Пусть все, у кого сохранилось хоть несколько капель сока трабо, снесут его в медотсек.

– Дельно, – обрадовался Логвиненко, и они разъехались по разным лентам.

На стук врача никто не отозвался, хотя зеленый ромб на входном люке светился – значит, хозяин находился дома.

Слегка встревоженный Дмитрий Анатольевич толкнул люк и вошел в комнату. Штурман, откинувшись, сидел в кресле и, казалось, дремал. Опытный врач, однако, сразу определил, что дело неладно. Он подошел к Орленко. Тот был без сознания.

Вот и не верь после этого предчувствиям!

Штурман был бледен как мел. Правая рука, тянувшаяся к нагрудному карману, застыла на полпути. «Хотел вытащить шарик биосвязи, но не успел», – догадался врач.

По собственной биосвязи он связался с медотсеком и вызвал реанимационный манипулятор. Торпедовидная конструкция через несколько томительно долгих минут влетела в отсек, где обитал штурман, едва не вышибив люк.

– Полегче, полегче, голуба душа, – пробормотал Дмитрий Анатольевич и отошел в сторону, чтобы манипулятор случайно не задел его.

Агрегат тотчас сориентировался на месте и приблизился к Орленко, не дожидаясь команды врача: в своей области он накопил за годы полета уже достаточный опыт.

Панцирь аппарата раскрылся, словно бутон розы, и бесчисленные змеевидные датчики обвили тело штурмана, проникая сквозь одежду.

Дмитрий Анатольевич наблюдал за работой реаниматора, время от времени делая указания. В одной из гибких прозрачных трубок, прильнувших к вене штурмана, врач заметил золотистую жидкость, пронизанную пузырьками. Ни с какой другой жидкостью спутать ее было нельзя.

– Откуда у нас сок трабо? – удивился врач.

– Кок принес.

– Только что?

– Нет, час назад, когда ты был на вызове.

Валентин вздохнул и открыл глаза. Он что-то забормотал. Дмитрий Анатольевич прислушался.

– Оранжерейный… аннигиляционный… астроотсек… камбуз… – бормотал штурман.

– Валя, что с тобой? – сказал врач и взял его за руку.

Штурман вздрогнул, умолк на полуслове. Глаза его забегали по комнате, приобретая все более осмысленное выражение.

– Это вы, Дмитрий Анатольевич? – спросил он слабым голосом.

– Я, я, голуба душа, – обрадованно ответил врач.

Манипулятор подался немного назад. Теперь главную роль играл не он, а врач.

– Я… у себя?

– А где же еще, голуба? Дома ты.

– Я только что здесь появился?

– Как это – только что? – поднял брови Дмитрий Анатольевич. – Мы с ним, – кивнул он на манипулятор, – уже минут двадцать с тобой возимся.

– Неправда! – выкрикнул Валентин… – Зачем вы говорите неправду? Минуту назад меня здесь не было.

– Был, был ты здесь, голуба душа, – спокойно ответил Дмитрий Анатольевич: за свою долгую практику ему пришлось повидать всякое. – Где же тебе еще быть?

– Я… только что – был во всех отсеках «Каравеллы», – запинаясь, проговорил штурман.

– В каких, в каких отсеках?

– Во всех сразу!

– Рассуди сам, голуба. Чтобы объехать все отсеки корабля, тебе не хватит и недели.

– Говорю же – я был в них одновременно!

«Расщепление сознания. Типичная картина», – подумал Логвиненко и покачал головой.

– Что ты чувствовал при этом?

– Не могу я объяснить! – с отчаянием произнес штурман.

– А все-таки, все-таки, голуба, опиши свое состояние, – настаивал врач. – Это очень важно.

Глаза штурмана блеснули. В них снова заполыхал огонь недавно виденного.

– Я наблюдал все отсеки изнутри… одновременно… Они как бы накладывались друг на друга, но не мешались… И я смотрел на них, но как бы чужими глазами. Непонятно?

– Продолжай.

– Я был у астробиологов… Наблюдал Алю близко, как вас сейчас… Но странно – она показалась мне чужой, незнакомой. Как бы существом с другой планеты.

– А другие?

– И другие были чужими.

– Что скажешь, голуба? – обратился Дмитрий Анатольевич к манипулятору.

Однако машина безмолвствовала: в ее диагностической памяти, в ее картотеке подобных признаков болезни не значилось.

Врач прошелся по комнате.

– Ну а что же ты делал там, во всех отсеках… одновременно?

– Только одно. Меня интересовало, как работа каждого отсека влияет на курс «Каравеллы». Но, понимаете, Дмитрий Анатольевич, это интересовало не меня, а кого-то постороннего, который смотрел на окружающее моими глазами.

– Нет худа без добра. Выходит ты, голуба душа, побывал сразу во всех отсеках… – попытался обратить все в шутку врач.

– И не только в них.

– А где ж еще?

Рассказ штурмана врач выслушал с величайшим вниманием, а манипулятор по его знаку записал сбивчивую речь Орленко на магнитную пленку.

Штурман рассказывал, закрыв глаза.

…Стая быстрых капель приблизилась к роще. Закружила хороводом вокруг деревьев. Быстрее, быстрее, еще быстрее! В ритме вращения сонмища капель знаки на коре стали изменяться все быстрее. Теперь штурман мог бы поклясться, что эти знаки, за которыми он еле поспевал следить, напоминают ему цифры и математические символы, которыми пользуются земляне.

Внезапно с одной из веток сорвалась молния. Жало ее было нацелено в стремительно пролетающую мимо каплю. Валентин вскрикнул: ему показалось, что комочек живой плоти будет сейчас убит наповал, испепелен, повержен наземь. Но нет! Несмотря на то что острие молнии угодило прямо в каплю, та как ни в чем не бывало продолжала кружиться вокруг дерева.

С других ветвей стали срываться точно такие молнии, каждая ударяла в пролетающую каплю, и ни одна из них не погибла…

Штурман умолк.

– А потом? – спросил врач.

– А потом я потерял сознание, – сказал Валентин. – И очнулся только благодаря вам. И ему, – показал он на реаниматор.

– Ты пока успокойся, голуба душа, – сказал Дмитрий Анатольевич. – В твоем положении волноваться крайне вредно. А воображение у тебя живое. Тот случай, когда поэт сказал: «Как часто силой мысли в краткий час я жил века, и жизнию иной, и о земле позабывал…»

Штурман оживился:

– Кто это?

– Угадай! – сказал Дмитрий Анатольевич, обрадованный возможности как-то отвлечь Валентина.

– Сейчас попробую, – сосредоточился штурман. – Сначала нужно определить эпоху, в которую были написаны стихи. Хотя бы приблизительно. Ну, это несложно. «…И о земле позабывал…» – повторил он задумчиво.

– Ну, ну! – подзадорил врач.

– Речь идет о том, что автор мог позабыть землю, взятую в целом, как планету. Значит, стихи написаны уже в космическую эру, после полета Юрия Гагарина. Верно?

– Сначала тебя дослушаю.

– А, знаю. Это Либун написал!

– Либун? – Врач чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Вы что, кока нашего не знаете?

– А разве он пишет стихи?

– Откуда мне знать? – слукавил Валентин и пожал плечами. – Это только предположение.

– С тем же успехом ты бы мог предположить, что это сочинение Тобора, – проворчал Дмитрий Анатольевич.

– Значит, я не угадал, – подытожил Валентин. – Пойдем дальше. Судя по лексике, это вторая половина XX века, так мне кажется. Кто же это? – Орленко назвал несколько фамилий.

Врач развел руками.

– Промазал, голуба душа. Пальнул в белый свет, как в копеечку. Стихи написаны задолго до космической эры, до запуска первого искусственного спутника Земли.

– Они написаны…

– В первой половине XIX столетия. И стыдно тебе, голуба, не знать их. Автор – великий русский поэт Михаил Лермонтов.

– Не может быть!

– Почему?

– Потому что у автора чисто космическое мышление, – пояснил Валентин.

– И тем не менее это так… Ну, что, голуба, в медотсек поедем?

Штурман молитвенно сложил руки.

– Дмитрий Анатольевич, давайте, я здесь останусь. У вас ведь и так, наверно, нет ни одного свободного местечка.

– Гм… ладно. Только обещай: чуть почувствуешь себя хуже – вызывай врача по биосвязи.

– Обещаю.

Логвиненко отправился в медотсек, следом засеменил реаниматор.