XI

В те редкие минуты, когда удавалось отвлечься от постоянных занятий и тренировок, Эйден думал о сменявших друг друга днях, как о снарядах, очередями летящих в цель. Снаряды-дни проносились слишком быстро, чтобы их можно было заметить. И все они поражали свою цель — Эйдена. Позднее, если бы его попросили изложить события этого периода в хронологическом порядке, он бы, наверное, затруднился это сделать.

Эйден видел, как все больше и больше отдаляются друг от друга сибы. В них появилось что-то чужое, враждебное. Даже в Марте.

И сам Эйден как-то неуловимо изменился. Он ощущал это, начиная с последнего вызова к Джоанне, которая тогда сказала ему, что он не что иное, как машина. Что же, она была не так уж и не права. Эйден чувствовал, что он и впрямь стал машиной, по крайней мере уже на полпути к этому. Любые эмоции он себе запретил. Все его интересы свелись исключительно к учебе. Приказывали делать — он делал. Приказывали отвечать — он отвечал, отрывисто и кратко. Одним словом, Эйден сделался образцовым кадетом.

И чем больше он старался, тем больше орала на него Джоанна, тем сильнее пыталась унизить его перед остальными. Каких только эпитетов она не придумывала! Раньше он бы злился, теперь ему было все равно.

Эйден стал плохо спать. Вымотанный до предела, он лежал по ночам в бараке, а сон к нему все не шел и не шел. В последнее время Эйден даже полюбил ночные дежурства. Лучше уж стоять на часах, чем просто так валяться и маяться от бессонницы.

Однажды ночью, стоя на посту, Эйден вдруг заметил, как кто-то идет по плацу. По правилам внутреннего распорядка лагеря находиться ночью на плацу строго запрещалось, поэтому Эйден, действуя по уставу, окликнул:

— Кто идет?

Неизвестный приблизился, и Эйден понял, что это был не кто иной, как командир Сокольничих Тер Рошах. Поначалу у Эйдена мелькнуло опасение: а не является ли нарушением устава самовольное обращение к старшему офицеру? Но, с другой стороны, тот же устав, регламентируя действия часового, не делал исключений ни для кого, независимо от воинского чина.

Должно быть. Тер Рошах шел, глубоко задумавшись. Поэтому, когда Эйден его окликнул, он поднял голову, прищурился, вглядываясь, а потом спросил неуверенно:

— Рамон? Это ТЫ?

Эйден повторно потребовал командира Сокольничих назваться и объяснить причину, по которой тот оказался на плацу. Этого требовал устав. Тер Рошах, должно быть, опомнился.

— Командир Сокольничих Тер Рошах. Инспекционный осмотр… Очень хорошо, кадет. Я забыл про время, но я как раз собирался заглянуть в вашу казарму. Проводите меня? Отвечайте.

— Разрешите покинуть пост, командир.

— Разрешаю.

В бараке Эйден встал в дверях и смотрел, как Тер Рошах проводит классическую «внезапную» ночную инспекцию. Командир пинком поднял Брета и с размаха врезал ему по скуле, указав на нечищенные сапоги. Потом настал черед Рены. Она висела в воздухе, пока Тер Рошах, держа ее в вытянутой руке-протезе, сообщал, что последние результаты Рены по вождению заставили покраснеть от стыда лично его. Тер Рошаха. После чего гнев командира Сокольничих обратился на Тимма и Пери. Досталось обоим. Тимму — за неопрятный вид, а Пери — за то, что та «кривила морду». Одна только Марта избежала наказания. Наоборот, Тер Рошах поставил ее в пример остальным. От Эйдена не укрылся огонек злорадства, мелькнувший в глазах командира Сокольничих, ибо, хваля Марту и противопоставляя ее остальным. Тер Рошах тем самым сеял среди сибов ростки зависти и ревности.

Эйден смотрел на это, а в голове у. него крутилось: «Надо что-то делать. Надо принимать контрмеры, пока группа окончательно не распалась».

Уже в дверях Тер Рошах приказал Эйдену вернуться на пост. Тот повиновался. Прежде чем уйти, командир Сокольничих странно посмотрел на него, затем проговорил:

— Имей в виду, ты у меня кандидатура номер один на отчисление. Слишком много мнишь о себе. Я все вижу. Ты думаешь, что сможешь победить систему? Тебе ее не победить. Отвечай.

— Мне нечего сказать, командир.

— Жаль, что ты на посту и я не могу врезать тебе как следует. Утром, когда сдашь дежурство, явишься ко мне с рапортом. Отвечай.

— Вас понял, командир.

Однако, когда Эйден явился утром домой к Тер Рошаху, тот спал. По уставу Эйден не мог обратиться к нему, а следовательно, разбудить. Он ждал у дверей, пока окончательно не рассвело, но Тер Рошах так и не проснулся. В дальнейшем командир Сокольничих не вспоминал о своем приказе.

Днем, сразу после еды, Эйден, выждав момент, прижал Марту в углу спиной к стене.

— Сиб-группа агонизирует. Мы не можем этого допустить, — сказал он.

На мгновение в ее глазах появилось презрительное выражение — в точности такое же, как у Сокольничего Джоанны. Затем брови ее сошлись.

— Для чего ты мне это говоришь?

— Потому что мы когда-то… были друзьями. Были близки.

— Ты наслушался мифов. Наша близость, как ты ее называешь, была детской дружбой и осталась в прошлом. А мы больше не дети.

— А кто же мы теперь по-твоему? Воины-мастера, что ли?

— Оставь свои насмешки. Это твоя самая отвратительная черта. Сколько раз Сокольничий Джоанна говорила…

— Я плевать хотел на то, что она говорила. Она спит и видит, как бы развалить нашу сиб-группу.

— Если это так, то, значит, сиб-группа должна быть развалена. Ради нашего же блага.

— Тогда чего стоит все то, что мы пережили вместе? Я не имею в виду тебя и меня. Я говорю о нас всех. О тех, кто выжил, и о тех, кто умер, и о тех, кто отправлен в другие касты. Опекуны наперебой твердили нам, что мы выживем только в том случае, если будем держаться друг друга. Сиб силен, если он держится вместе со своей группой. Ты ведь это знаешь не хуже меня. Марта.

— Все делается ради того, чтобы из нас получились воины. Что тут непонятного? Сначала нас собрали в группу, чтобы выявить среди нас будущих воинов. Теперь лишние отсеялись. Впереди Аттестация. У тех, кто дойдет до нее и станет воином, по-разному сложатся судьбы и…

— Как бы они порадовались, узнав, что ты начала так думать…

— Они? Кого ты имеешь в виду?

— Джоанну. Остальных. Наших бывших опекунов. Офицеров-инструкторов. Всех тех, кто направлял нас, учил нас, заставлял думать так, а не иначе, внушал…

— Эйден, по-моему, ты спятил. Ты не хуже меня знаешь, что путь Клана…

— Относительно пути Клана я ничего не могу сказать. Я ничего не знаю о Клане. Равно как и ты. Наш мир всегда ограничивался сиб-группой с тех пор, как…

— Ты противоречишь сам себе.

— Я не понимаю тебя. Марта.

— Ты заявляешь, что нужно сохранить во что бы то ни стало сиб-группу. Потом сам же признаешь, что сиб-группа ограничивала наш мир. Следовательно, распад группы есть необходимый этап нашего становления как воинов. Следовательно, сиб-группа может рассматриваться как этап, который уже миновал.

Эйдену захотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть.

— Это же чушь! Это нам вдалбливают на уроках. Ты напоминаешь мне Сокольничего Дерворта, когда…

— Да? Тогда ты, должно быть, ослеп, раз не в состоянии отличить меня от Сокольничего Дерворта.

Эйден почувствовал себя обезоруженным. Мягкий тон, которым были сказаны эти слова, а также юмор напомнили ему, какой еще недавно была Марта. Если бы она и дальше оставалось такой! Но он знал, что это невозможно. От тоски у него перехватило горло.

— Эйден! — мягко сказала она. — Мне, как и тебе, иногда не хватает того, что было. И остальным, наверное, тоже. Но я знаю, это все в прошлом. И кроме того, я в самом деле очень хочу стать воином и пойду на все, чтобы им стать.

— Я тоже хочу им стать.

— Ты это серьезно?

— Да!

Эйден внутренне поморщился: до чего драматично и вымученно прозвучал его ответ.

— Что-то не верится, Эйден. Если бы ты и в самом деле этого хотел, то не пытался бы убедить меня в необходимости сохранении сиб-группы.

— Но…

— Пожалуйста, Эйден. Давай прекратим бесполезный разговор.

Она попыталась вырваться. Эйден снова прижал ее к стене. Она оттолкнула его так, что он чуть не упал. И прежде чем он обрел равновесие. Марта нанесла ему удар по горлу, как раз под адамово яблоко. Никогда раньше они с Мартой не дрались между собой, разве что во время командных состязаний и прочих игр. Будь это не Марта, а кто-нибудь другой из сибов…

Марта дождалась, пока он перестал кашлять, затем пошла прочь.

В течение последующей недели Эйден пытался по очереди убедить других сибов, что офицеры-инструкторы проводят политику разрушения группы. Но сколько Эйден ни взывал к чувствам сибов, сколько ни напоминал им о былом единстве, у него ничего не вышло. Брет даже не понял, что так волнует Эйдена. На его взгляд, сиб-группа как была, так и осталась сплоченной. Пери заявила, что никакой особой близости между сибами никогда и не было, по крайней мере лично она этого не припоминает. Рена даже не захотела разговаривать с Эйденом на эту тему, а Тимм все пытался сообразить, чего же от него хотят.

Кстати о Тимме. Он был отчислен через несколько дней. Из оставшихся шестерых кадетов у Тимма была самая низкая успеваемость. Эйден так никогда и не узнал, почему именно того отчислили, хотя сильно подозревал, что главным поводом была потрясающая способность Тимма не пропускать ни одной особенности ландшафта, замедляющей движение. Кроме того, Тимм был тугодумом. Все вместе это не могло не привести к провалу. Сейчас почти все учебные бои на боевых роботах сводились к состязанию в скорости.

Как и большинство остальных отчисленных, Тимм исчез ночью, даже не попрощавшись. Утром обнаружилось, что койка Тимма пуста и заправлена. Это был верный знак. И точно. Через некоторое время в барак вошли двое из вспомогательного персонала и вынесли койку. Когда группа только прибыла на Железную Твердыню, спальные места в бараке располагались в два ряда по шесть в каждом. Теперь остался только один. Койка Тимма была крайней. Когда ее вынесли, ряд укоротился и между крайней теперь койкой и стеной осталось свободное пространство.

Когда-то в бараке было тесно. Теперь здесь стало как-то пустынно. Щелястые стены плохо защищали от свирепых ветров Железной Твердыни, и по бараку гуляли сквозняки. Эйден и Рена простыли.

Эйден лежал под грубым и тонким одеялом. Его бил озноб. На соседней койке Рена опять завела свою песню: дескать, Эйден сморкается в ее платок. Это дико бесило Эйдена. Он пользовался только сводим носовым платком. Элементарная брезгливость не позволила бы ему взять чужой, да к тому же использованный платок. Неужели Рена этого не понимает?

Марта в последние дни замкнулась, стала еще более молчаливой. Через два дня после исчезновения Тимма она переставила свою койку в другой, пустой ряд. Тем самым она демонстративно отделилась от остальных кадетов. Брету, Рене и Пери было на это, похоже, наплевать. Эйдену тоже. Последний разговор отбил у него желание общаться с ней.

— Нам теперь даже командное состязание не провести — народа не хватит, — сказал Брет как-то ночью, перед сном.

— Когда ты повзрослеешь, ублюдок вольнорожденный? — злобно отозвалась Рена.

Не в силах снести подобное оскорбление. Брет набросился на Рену. Они сцепились и рухнули на пол. Лицо Брета было искажено яростью. Эйден кинулся их разнимать и попытался оторвать Брета от Рены. Туг же подскочила Пери и оттолкнула Эйдена.

— Не мешай. Хоть какое-то развлечение.

— Для тебя драки между своими — это развлечение?

— Подумаешь? Будто раньше драк не было. А теперь… — Она кивнула в сторону Марты. Та сидела на своей койке, подобрав ноги, и смотрела на потасовку, как на цирковое представление.

Драка тем временем принимала серьезный оборот. Оба противника были уже на ногах. Рена сделала выпад, метя пальцами Брету в глаза. Тот отклонился, раскрывшись. Воспользовавшись моментом, Рена ударила его коленом между ног. Другого это вывело бы из строя, но Брет, хоть и скрючился, тут же ударил Реву головой в живот. Та сложилась пополам. Ее лицо перекосилось от боли.

Да, зрелище было что надо! Оба стояли друг напротив друга, согнувшись, и изо всех сил сдерживали стоны (еще один урок, преподанный Джоанной). Пери бросилась к Брету и обняла его, нашептывая что-то утешительное. Эйден же поддерживал Рену. В глазах у Рены стояли слезы.

И тут. Эйден осознал, что впервые за столь долгое время они ведут себя сейчас так, как в старые добрые дни. Не выпуская руки Рены, он взял за руку Пери. Теперь их четверка стояла, держась за руки.

С койки, что напротив, донесся громкий хохот.

Это смеялась Марта.

— Дурачье, — вдруг сказала она. Ее мимика и интонация сейчас были в точности, как у Джоанны.

Марта встала с койки и подошла к ним. Встав на колени напротив Эйдена, она положила одну руку Брету на плечо, другой сжала ладонь Рены. И посмотрев на Эйдена, улыбнулась ему. Возможно, это была лишь игра воображения, но Эйдену вдруг показалось, что эта добрая улыбка могла появиться на губах только той, прежней Марты, какой она была до того, как оказалась в этом лагере.

— Дурачье, — повторила она и медленно, отрицательно покачала головой.

Вернувшееся на миг чувство общности исчезло. Этой ночью Эйден опять лежал и не мог уснуть. Не давала покоя одна мысль: а вдруг они сегодня миновали кризис и им удастся снова восстановить старую дружбу? Как здорово бы это было!

Но следующий день разбил надежды Эйдена. Брет по-прежнему оставался агрессивно-настороженным, Рена — молчаливо-угрюмой. Пери — загадочно-непроницаемой. А койка Марты по-прежнему стояла особняком. И сама Марта держалась особняком. Казалось, ей нет никакого дела до того, кто чем занят.

Больше никогда ни Эйдену, ни его товарищам не доведется испытать того чувства общности, которое в последний раз соединило их на миг прошлой ночью. Отныне они навек — каждый сам по себе. Впрочем, это было уже неважно. Вскоре их останется только трое. Втроем, и каждый сам по себе, выйдут они на край большого поля, чтобы пройти Аттестацию, которая должна сделать их воинами Клана Кречета.

Загрузка...