Пустая шкатулка и нулевая Мария 1

2601-й раз

— Я Ая Отонаси.

Единственное, что пробормотала новенькая.

— О боже! Это мощно!

Мой друг Харуаки Усуй, ч ь я п а р т а р я д о м с м о е й, произносит эти слова довольно громко, хотя урок еще не окончен, и с силой хлопает меня по спине.

Харуаки? Вообще-то это больно, знаешь ли, и взгляды одноклассников тоже смущают…

Харуаки уже смотрит назад, на новенькую, Аю Отонаси.

— Мы встретились взглядами! Это мощно!

— Ну, раз уж ты обернулся, чтобы посмотреть на нее, ничего удивительного, что ваши взгляды встретились.

— Хосии, это СУДЬБА!

Погоди-ка, чего? Судьба?

— И вообще, она такая хорошенькая! На мировом рынке она бы точно котировалась как произведение искусства… а затем ее бы объявили национальным достоянием. Ооо, для меня уже слишком поздно, мое сердце украдено… пойду признаюсь ей.

Быстро, однако!!

Звенит звонок. После того как мы встали и поблагодарили учителя, Харуаки, не садясь обратно, направляется прямо к Отонаси-сан.

— Ая Отонаси-сан! Я влюбился в тебя с первого же взгляда. Я люблю тебя!

Уааа, он правда это сделал…

Я не слышу, что отвечает Отонаси-сан, но лицо Харуаки говорит само за себя. А, нет… даже на лицо его смотреть необязательно.

Харуаки возвращается к моей парте.

— Бред… меня отшили?

Он думал, у него есть шансы?.. Он меня пугает, он, похоже, правда был настроен серьезно.

— Разве это не естественно? Такое внезапное признание только раздражает!

— Мм, да, в этом есть смысл. Что ж, ладно, я признаюсь еще раз. Но уже не внезапно! В один прекрасный день мои чувства обязательно достигнут ее!

С одной стороны, его оптимистичному стилю мышления можно позавидовать, но с другой стороны, я, пожалуй, воздержусь.

— Веселитесь, парни? Мне на вас смотреть прикольно, но вот девчонки глядят на вас двоих презрительно.

С этими словами к нам присоединяется Дайя.

— Ээ?! Разве не одного Харуаки они презирают?!

— Неа, тебя тоже. Для девчонок вы два сапога пара.

— Ого, ты такой же сапог, как и я? Какая честь! Ты согласен, Хосии?

Что угодно, только не…

— Кстати, Дайян, ты ведь тоже не отказался бы к ней подгрести, верно?

Харуаки подталкивает Дайю локтем. Он не боится это делать, скорее всего, потому что они с Дайей дружат с детства. А может, ему просто наплевать на последствия.

Дайя вздыхает и отвечает не задумываясь.

— Абсолютно нет.

— Не может быть! Кто ж тогда способен тронуть твое сердце, Дайян!

— Не имеет значения, бьется ли мое сердце быстрее из-за вида Отонаси-сан. Я, может, и признаю ее красоту, но тем не менее совершенно не хочу к ней приближаться.

— Ээээ?..

— Харуаки, ты так ничего и не понял, да? Ну конечно, это чувство не понять такой мартышке, как ты, который всю жизнь идет за своими инстинктами и хватает любую девчонку, лишь бы у нее лицо было красивое.

— Чего?! Для начала, какое отношение имеет инстинкт к заботе о своей внешности?!

— Поскольку внешность ребенка прямо связана с его благополучием, инстинкт влечет к тем, кто хорошо выглядит.

— Ооо. — Ооо, — мы с Харуаки восхищенно выдыхаем в унисон. Дайя делает удивленное лицо, как будто он в шоке, что мы не знали таких простых вещей.

— Аа, я понял, Дайян! Ты, значит, имеешь в виду, что ее красота настолько недостижима, что даже ты не можешь к ней подгрести! Неминуемое поражение! Это так, верно? Это как лиса, которая думает, что «виноград все равно кислый», если не может до него дотянуться. Это называется рационализацией. Как позорно! Это просто позорно, Дайян!

— Сколько из моих слов ты вообще услышал? Черт тебя подери. …Ну, вообще-то, первая часть твоего заявления не то чтобы совсем неверна. Но за вторую я тебя убью.

— Охо, значит, ты правда не можешь ней подгрести.

Наконец, Дайя принимается колотить сидящего с торжествующим видом Харуаки. Уааа, похоже, в его кулаках сейчас собралось все, что он только что вытерпел…

— Дело не в том, что «я не могу к ней подгрести». Скорее, «она ко мне не подгребает».

— Как нахально… Эй, Хосии, тебе не кажется, что этот парень слишком много о себе возомнил, чисто из-за своей внешности? — заявляет Харуаки без малейших признаков раскаяния.

— Я не говорю, что она не пытается приблизиться, потому что я такой недоступный! Ну, вообще-то, это тоже возможно, но только не в ее случае.

— Уаа, так смело говорит такие странные вещи.

— Она не рассматривает меня как «недоступного», нет, она вообще подобной классификации не проводит. Она даже не смотрит на нас свысока. Как для нас жуки — всего лишь жуки, так для нее люди — всего лишь люди. И все. Ей наплевать на наши мелкие различия вроде моего красивого лица и уродливой физиономии Харуаки. Как мы не различаем пол у тараканов. Как ты собираешься подгрести к такой девушке?

Даже Харуаки явно ошеломлен этим безжалостным заявлением касательно Отонаси-сан; он сидит молча.

— …Дайя.

Поэтому рот открываю я.

— Похоже, тебя, как это ни удивительно, очень интересует Отонаси-сан.

Дайя не знает, что сказать. Ах, какая невероятно редкая реакция. Но разве я ошибся? Оставляя в стороне вопрос, правильно его мнение или нет, — он наверняка присматривался к ней какое-то время, если способен провести такой анализ.

— …Пфе, совершенно не интересует!

— О, да ты покраснел!

— …Слушай, Кадзу. Ты когда-нибудь наступишь на мину, если будешь продолжать в том же духе. Что если я буду запихивать в тебя зеленый лук в таком количестве, что ты и представить не в силах, пока ты не словишь ПТСР[3] и у тебя не будет начинаться крапивница при одном лишь виде лука?

Похоже, Дайя серьезно разозлился; я пытаюсь разрядить ситуацию неловким смехом.

Как бы там ни было, Дайя явно знает, что с Отонаси-сан он не поладит.

— Даже вы, ребята, скоро заметите, что она ненормальная, несмотря на то, что у вас интуиция, как у насекомых.

Это смахивало на дешевую отмазку — совсем чуть-чуть.

Только это была не отмазка.

Вы знаете — все ровно так и было, как он сказал.

Сразу по окончании классного часа Отонаси-сан внезапно поднимает руку. Учитель Хокубо-сэнсэй видит это, но ей не только наплевать на его разрешение — она даже не ждет, что он скажет; сразу встает с места и произносит:

— Сейчас все ученики класса 1–6 должны кое-что сделать.

На то, что мы прибалдели, ей тоже наплевать, и она продолжает.

— Это займет пять минут. Вы ведь можете уделить пять минут?

Никто не отвечает, но она все равно выходит вперед. Выведя из класса Хокубо-сэнсэя, как будто это совершенно естественно, она занимает его место на возвышении. Сцена предположительно абсолютно ненормальная, но, с такой Отонаси-сан, мне она совершенно не кажется ненормальной. Судя по реакции остальных — им тоже.

Мертвое молчание в классе.

Стоя на возвышении и глядя прямо перед собой, Отонаси-сан сообщает:

— Сейчас вы напишете для меня «кое-что».

После этих слов Отонаси-сан сходит с возвышения и протягивает что-то ученикам, сидящим за первыми партами. Те, приняв это что-то, берут один листок и передают остальные себе за спину; точь-в-точь как они обычно делают с распечатками, которые надо раздать всему классу.

Дошла очередь и до моей парты. Это обычный чистый лист бумаги сантиметров десяти в длину.

— Когда закончите писать, передайте мне, пожалуйста.

— Так что это за «кое-что»?

В ответ на вопрос, который от имени всего класса задала Коконе, Отонаси-сан отвечает коротко:

— Мое имя.

После этих слов мертвая тишина в классе наконец уступает место гаму. Оно и понятно, я тоже не врубаюсь. Ее имя? Его все знают. Ведь она только сегодня утром представилась как «Ая Отонаси».

— Что за маразм! — восклицает кто-то. Есть лишь один человек, способный сказать такое Отонаси-сан.

Дайя Омине.

Мои одноклассники разом задержали дыхание. Все в классе знают, что Дайю не стоит делать своим врагом.

— Твое имя Ая Отонаси. Зачем тебе, чтобы мы это написали? Ты так сильно хочешь, чтобы мы его побыстрее запомнили?

Отонаси-сан сохраняет хладнокровие даже при таком течении разговора.

— Я бы написал «Ая Отонаси». Но я это произнес только что. Стало быть, и писать больше нет надобности, верно?

— Да, я не возражаю.

Похоже, такого простого согласия он не ожидал и потерял дар речи.

Цокнув языком, он рвет свой листок на части, стараясь делать это погромче, и выходит из класса.

— Ну, что не так? Почему бы не начать писать уже?

Никто не начинает писать. По их лицам, может, и не видно, но все от нее в полном изумлении и обалдении. Она только что переговорила Дайю. Будучи одноклассниками Дайи, мы прекрасно знаем, насколько это круто.

Какое-то время никто ничего просто не в состоянии делать. Но вот раздался скрип по бумаге чьего-то карандаша, и следом, словно подражая, такой же скрип начинает доноситься отовсюду.

Вряд ли кто-то знает, чего добивается Отонаси-сан. Но это не имеет значения. В конце концов, мы только одно можем написать.

Единственное имя — «Ая Отонаси».

Первым свой листок отнес Отонаси-сан Харуаки. Увидев, как он встает, еще несколько человек следуют его примеру. Выражение лица Отонаси-сан остается неизменным, когда она берет у Харуаки листок.

Похоже, он дал… н е п р а в и л ь н ы й о т в е т.

— Харуаки, — зову я его, когда он, обменявшись парой слов с Моги-сан, возвращается в мою сторону.

— Что такое, Хосии?

— Что ты написал?

— Мм? Ну, написать можно было только «Ая Отонаси», правда? Правда, я чуть не забыл написать последнюю букву, — отвечает Харуаки; почему-то у него вид немного унылый.

— …Ну да, наверно, только так…

— Ну так не тормози и напиши уже!

— Но ты правда думаешь, что она все это затеяла, чтобы заставить нас написать это имя?

Если так, я совершенно не понимаю, какой в этом смысл.

— Разумеется, нет, — мгновенно отвечает Харуаки, подтверждая мои сомнения.

— Э? Но… ты ведь написал «Ая Отонаси», да?

— Ага. …Слушай, Дайя ведь настолько умный, что это уже даже не смешно, верно? Ну, правда, при этом его характер настолько ужасен, что это тоже не смешно.

Из-за внезапной смены темы я наклонил голову.

— А он сказал, что написал бы просто «Ая Отонаси». Значит, ему не пришло в голову что-то еще, что можно было бы написать. Разумеется, у меня то же самое. Я что хочу сказать: в общем, если мы ничего не можем придумать, значит, и ничего другого написать тоже не можем.

— Если ты не можешь о чем-то подумать… ты не можешь это написать.

— Точно. Другими словами, это направлено не на нас.

У меня такое чувство, что слова Харуаки попали точно в яблочко. Похоже, тут он прав.

Иными словами, Отонаси-сан безразличны все одноклассники, она затеяла это все исключительно р а д и т о г о е д и н с т в е н н о г о ч е л о в е к а, к о т о р ы й м о ж е т ч т о — т о п р и д у м а т ь.

Понимаю теперь, почему Харуаки только что был таким унылым. В смысле, он же втюрился в нее с первого взгляда. Он, может, и держится шутом гороховым, но я не знаю никого, кому бы он еще признался в любви. Значит, он был настроен более-менее серьезно.

Но она ему не подыграла. Его существование было просто-напросто проигнорировано… как и предупреждал Дайя.

— …Харуаки, ты на удивление умен.

— Это вот «на удивление» было совершенно не обязательно!

Я скрываю застенчивость от собственных грубых слов за улыбкой, Харуаки горько улыбается в ответ.

— Ладно, побежал я. Если сейчас не пойду, старшие меня убьют. И это не преувеличение!

— А, ну да. Давай тогда.

Наша средненькая бейсбольная команда, похоже, очень требовательна.

Я смотрю на свой пустой лист. Собираюсь написать «Ая Отонаси», но в итоге так и не могу этого сделать.

Смотрю на Отонаси-сан. Ни малейшего изменения в выражении ее лица, когда она просматривает листки, которые ей передают. Похоже, на них на всех «Ая Отонаси».

…Т о т, к т о н е м о ж е т н и о ч е м п о д у м а т ь, н е м о ж е т н и ч е г о н а п и с а т ь.

— …

И что мне тогда делать?

В конце концов мне удалось о чем-то подумать. Непонятно почему в голову пришло дурацкое имя «Мария».

Нет, я знаю. Со мной что-то не в порядке. «Мария», тоже мне. Без понятия, откуда вообще это имя взялось. Если я дам ей листок с этим именем, она просто наорет на меня, что-нибудь типа «что еще за шуточки тут!»

Ну а что если окажется, что этого-то ответа она и ждет?..

После долгих колебаний я начинаю писать на своем десятисантиметровом листке.

«Мария»

Я встаю и направляюсь к Отонаси-сан. Очереди уже нет. Похоже, я последний. Нервно протягиваю ей листок. Отонаси-сан берет его без единого слова.

Смотрит на то, что там написано.

И выражение ее лица меняется. Разом.

— …Э?

Отонаси-сан, не выказывавшая ни малейших признаков беспокойства перед учителем и Дайей, смотрит на меня во все глаза?

— Хе-хе-хе…

И тут она начинает смеяться.

— Хосино.

— О, ты запомнила мое имя.

Я начал жалеть об этом в следующее же мгновение. Потому что, едва отсмеявшись, она уставилась на меня так яростно, словно я враг всех ее предков.

— …Ты!.. Что еще, блин, за шуточки?!

Похоже, она отчаянно пытается сдержать гнев, поэтому говорит тихим, грудным голосом. Часть про «шуточки» я предвидел, но ее тон несколько неожиданный.

Она, не сдерживаясь, хватает меня за воротник.

— Уа! Я, я извиняюсь! Я, я не то чтобы прикалывался…

— То есть ты хочешь сказать, что способен написать такой ответ на полном серьезе?

— …Эээ, ну… Ты… наверно, права. Я, наверно, просто прикалывался.

Это, похоже, была последняя капля.

Не выпуская мой воротник, она тащит меня аж до заднего двора школы.

— Хосино. Ты надо мной смеешься?

Прижав меня к стене школы, Отонаси-сан сверлит меня сердитым взглядом.

— Мне не очень-то удается придумывать планы. Я это знаю. Это совершенно маразматический план, почти как сказать: «Виновник, назовись сам!» Нет, это даже планом нельзя назвать. И тем не менее… Почему, черт побери, ты клюнул на удочку?! И ведь я уже второй раз так сделала! В первый раз ты ни малейшего внимания не обратил!

Она выпустила мой воротник, но ее взгляда более чем достаточно, чтобы удержать меня на месте.

Отонаси-сан смотрит на меня, жуя губу. Наконец она вздыхает.

— …Нет, я потеряла голову, потому что наконец нашла зацепку, применив такой идиотский метод. Но ситуация, несомненно, улучшается, так что мне скорее радоваться бы надо.

— …Ага, наверно. Тебе надо радоваться! Ха-ха-ха.

Отонаси-сан сердито смотрит на мою вымученную улыбку. Кажется, лучше всего придержать язык.

— …Не понимаю. Я-то уж думала, что ты сдался моей настойчивости… но что это у тебя за довольная, идиотская рожа!

Я не то чтобы туп — я просто совершенно не понимаю, о чем это ты.

— Ты меня игнорировал 2600 раз. Однако сколько бы ни было этих бесконечных возвратов, я не сдамся. Однако я все-таки устаю. У тебя должно быть то же самое, так как же тебе удается оставаться таким спокойным!

Что же мне… я абсолютно без понятия, о чем ты толкуешь.

Похоже, она заметила наконец-то мое замешательство; она смотрит на меня подозрительно.

— …А может, ты себя не осознаешь?

— Не осознаю себя? В каком смысле?

— …Отлично. Что ж, притворяешься ты или нет — объяснение никакого серьезного вреда не принесет. Хм, так. Не вникая в детали — я перешла сюда уже 2601 раз.

Все, на что я способен, — тупое изумление.

— Если ты просто притворяешься, то ты крут. Но, конечно, если ты и правда «не знаешь», то вполне мог бы изобразить такое идиотское лицо. Проехали. Я объясню тебе то, что сама понимаю. Мм, так — сегодня второе марта, верно?

Я кивнул.

— Удобнее всего было бы сказать, что я повторила второе марта 2601 раз, но это неправда. Поэтому я использую выражение «новая школа», хотя не могу сказать, что оно вполне годится.

— Хааа…

— Я была отправлена назад, во второе марта, 6:27 утра, уже 2601 раз.

— …

— «Отправлена назад» — это точное выражение с моей колокольни, но в целом — нет. Поэтому я использую выражение «новая школа», это ближе к тому, что на самом деле происходит…

Увидев, что у меня отвалилась челюсть, Отонаси-сан почесала в затылке.

— Ааах, ччерт! Насколько же ты туп! Если тебе было что-то неприятно после 6:27, ты просто «отменил» это, так, что ли?

Она орет на меня, внутри у нее все кипит. Нет, нет… Ни один человек не способен понять такие неожиданные вещи сразу же, ведь так?

— …Я не очень хорошо понимаю, но ты, значит, повторяешь одно и то же время снова и снова?

И как только я это произнес.

— Ах…

Что? Что это?

Я обхватываю собственную грудь, в которую впилось это странное, мощное ощущение. Беспокойство… нет, слова «беспокойство» недостаточно. Зловещее ощущение, знаете, типа как весь твой город заменили на другой, а никто этого не замечает, кроме тебя.

Не то чтобы ко мне вернулась память. Я ничего не вспомнил.

Но почему-то я чувствую, что это на самом деле «произошло».

Отонаси-сан говорит правду.

Голую правду и ничего больше.

— Дошло наконец-то?

— П-погоди минутку.

Она уже 2601 раз прожила 2 марта. Одного этого было бы достаточно, чтобы привести меня в замешательство, но, в целом, Отонаси-сан утверждает, что…

— …Э т о п р о и с х о д и т и з — з а м е н я?

— Да.

Отонаси-сан отвечает не задумываясь.

— З-зачем мне это делать?

— Абсолютно не знаю твоих мотивов.

— Я тут ни при чем!

— Как ты можешь так говорить, если ты даже себя не осознаешь?

Почему я? Я уже собрался спросить, но тут понял. Лишь один фактор заставил ее обратить внимание на меня.

Я написал «Мария» на листочке.

— Так же как и ты, не осознающий себя, так и все остальные, затянутые сюда, никак не способны помнить прошлое, которое было «отменено». Иными словами, кроме меня самой, лишь виновник может написать имя «Мария», которое я упомянула в прошлый раз.

Но я вспомнил имя. Должен признать, это совершенно немыслимо, чтобы такое имя, как «Мария», вдруг всплыло в памяти без всякой причины.

— Не знаю, насколько это эффективно, но я всегда пытаюсь действовать так, чтобы это оставалось в памяти других. Я все ждала, когда виновник, который также помнит прошлые разы, которые были «отменены», совершит ошибку. Но, в общем-то, я не очень на это полагалась.

— …Когда именно ты заподозрила меня? В смысле, ты же специально сказала мне это имя, «Мария», в одном из предыдущих миров, верно?

— Я не подозреваю как-то по-особому таких безвредных на вид типов, как ты.

— И?..

— Пфф, разумеется, я проверяла всех, одного за другим, всем назвала имя, ведь мое время, в общем, не ограничено.

Ее время не ограничено.

Время, которое затратила Отонаси-сан. Столько времени, что это даже уже метафорой нельзя назвать.

Понимаю. Ее время не ограничено, именно поэтому она придумала этот чокнутый план с принуждением всего класса написать ее имя. С еле теплящейся надеждой, что кто-нибудь напишет «Мария». Даже если бы у нее не было надежды. Все ее хорошие решения были давно исчерпаны в течение 2601 «новой школы», так что, возможно, она просто убивала время, пока в голову не придет новый нормальный план. Даже испробовать такой «план» — лучше, чем сидеть и ничего не делать, чтобы успокоить свой разум. В конце концов, ее время могло длиться бесконечно.

Вот почему Отонаси-сан рассердилась, когда я клюнул на эту удочку. Должно быть, это похоже на то, как ты не можешь победить противника в ролевой игре, из-за этого отчаянно тренируешься и набираешь уровни, а оказывается, что можно было победить, применив какой-нибудь конкретный артефакт. Ты, может, и достигаешь цели, но хотел бы вернуть затраченные усилия.

— Так, пора заканчивать этот пустой треп. В конце концов, ничего еще не закончилось.

— Правда?

— Разумеется. Или тебе кажется, что все разрешилось? Тебе кажется, что этот зацикленный кошмар, «Комната отмены», закончился?

«Комната отмены»? Должно быть, так она называет эту повторяющуюся ситуацию.

Как бы там ни было, есть во всем этом один момент, который меня озадачивает.

— Слушай, я понимаю, что ты считаешь меня виновником, потому что я написал «Мария». Но слушай, для начала, почему на тебя саму не действует эта «Комната отмены»?

— Нельзя сказать, что не действует; по правде, очень даже действует. Если бы я сдалась и прекратила вспоминать, «Комната отмены» захватила бы меня сразу же. Я бы продолжила бессмысленно существовать в этих бесконечных повторах. Это так же просто, как пролить воду из чашки, стоящей у тебя на голове. Мы бы без конца жили в этом дне, который ты раз за разом отменяешь.

— Это произойдет всего лишь если забыть?

— Подумай сам. Есть ли кто-нибудь еще, кто мог заметить эти повторы? Если даже ты, тот, кто все это затеял, их не замечаешь?

…Она, возможно, права. И да, она ведь уже повторила этот день 2601 раз.

— Конечно, мне было бы проще перестать вспоминать. Но этого не произойдет никогда, ни за что.

— …Никогда?

— Именно, никогда. Сдаться я просто не могу. Сколько бы повторов ни потребовалось, две тысячи, двадцать тысяч, сквиллион — я выберусь из цикла и достигну своей цели.

2000 раз. Если подумать, мы частенько встречаемся с числом «2000» в повседневной жизни. Но если нам правда приходится набирать его кусочек за кусочком… к примеру, в году 365 дней, 5 лет — это 1825 дней… и этого еще не хватит.

Столько времени Отонаси-сан пришлось превзойти.

— Хосино. А причину, по которой ты создал эту «Комнату отмены», ты тоже не помнишь?

— Э? …Угу.

— Хех, понятно. Если предположить, что ты изображаешь из себя дебила, только чтобы избежать этого вопроса, это явно имеет смысл. Если так, твоя игра впечатляет.

— Я, я не играю!

— Что ж, тогда я спрошу…

Отонаси-сан едва заметно улыбнулась.

— Хосино, ты ведь встречал — е г о, верно?

…Кого?

…Это не тот вопрос, который я сейчас задаю самому себе. Бог знает почему. Кого я встречал? Не знаю. Не могу вспомнить.

И все же я понимаю.

Я встречал «*».

Когда? Где? Конечно, ничего такого я не знаю. Этого нет в моих воспоминаниях. И все же — я ч у в с т в у ю, ч т о м ы в с т р е ч а л и с ь.

Я пытаюсь вспомнить. Но информация отсекается от моих глаз, словно какая-то задвижка опускается вниз со страшной скоростью. Осторожно! Вход запрещен. Только для лиц, имеющих разрешение.

— Хе-хе, стало быть, ты его встречал.

Она хихикает.

Теперь Отонаси-сан убеждена. И я сам тоже убежден.

Я, Кадзуки Хосино, и есть тот, кто породил эту ситуацию.

— Он должен был передать ее тебе. «Шкатулку», которая выполняет одно твое «желание».

Она внезапно использует слово «шкатулка». Судя по контексту, эта «шкатулка» и есть инструмент, который производит «Комнату отмены».

— А, я до сих пор не сказала, какая у меня цель, — произносит Отонаси-сан, не переставая хихикать. — Моя цель — заполучить «шкатулку».

И тут ее смех как отрезало. Отонаси-сан, уверенная, что «шкатулка» у меня, смотрит на меня хмурым, холодным взглядом и приказывает:

— Теперь отдай «шкатулку».

«Шкатулка» точно у меня. По-другому ведь никак не может быть, верно?

Но разве правильно — отдать ей эту «шкатулку», которая выполняет любое «желание»?

Я что хочу сказать: Отонаси-сан терпела 2601 повтор лишь ради того, чтобы заполучить «шкатулку». Стало быть, у нее есть «желание», которое стоит таких колоссальных усилий. Она хочет исполнить собственное «желание»; даже если для этого придется насмеяться над моим «желанием», украсть его. Это как…

Это — почти ненормальное упорство.

Да, это ненормально. Ая Отонаси ненормальная.

— …Я не знаю как.

Это не ложь. Но в то же время так я показываю, что сопротивляюсь.

— Понятно. Значит, отдашь ее мне, когда вспомнишь?

— Ну…

— Забыть, как ее вытащить, — это просто здравый смысл. Но ты именно забыл; где-то там, внутри, ты знаешь. Это как умение кататься на велике: ты не можешь это объяснить другим, но знаешь на уровне ощущений. Ты озадачен, потому что не можешь обратить это в слова.

— …А нет способа прекратить «Комнату отмены», не извлекая «шкатулку»?

Отонаси-сан одаряет меня ледяным взглядом.

— Стало быть, ты не собираешься отдать ее мне. Ты это хочешь сказать?

— Н-не совсем так…

Глядя на мое явное замешательство, Отонаси-сан тихонько вздыхает.

— Давай посмотрим. Сдается мне, «Комната отмены» также кончится, если мы раздавим «шкатулку» вместе с ее «владельцем».

— Раздавить ее вместе с «владельцем»?

«Владелец» — это, видимо, виновник, у которого «шкатулка», — иными словами, я. Раздавить ее вместе со мной? Проще говоря…

Отонаси-сан, стерев все эмоции с лица, произносит холодно:

— «Комната отмены» прекратится, если ты умрешь.

Этой причины достаточно, чтобы организовать «****»?

Ты хочешь сказать, что готова сделать со мной то же самое, если потребуется? Если так, сделай это побыстрее, так мне легче будет.

3 марта. Утро. Дождь. Перекресток с плохим обзором.

Отбросив зонтик, я смотрю на «****». Всего прочего мой взгляд не касается. Ни грузовик, врезавшийся в стену, ни Отонаси-сан, стоящая рядом, — это все не запечатлевается моими глазами. Красная жидкость течет безостановочно, ее так много, что дождь не успевает ее смывать.

Тр**, без половины головы, моз** разбрызгались во все стороны. **уп. Труп. Труп. ТРуп. ТрупТрупТРУП. трУП. ТруптрупТРУП. Труп. Труп. Труп!

«Труп» Харуаки.

…Аа.

От этого зрелища меня вырвало, едва я понял, что это.

Я гляжу на Аю Отонаси. Она бесстрастно смотрит на меня.

— …Харуаки.

Но не беспокойся, Харуаки!

Знаешь, все равно ведь это отменится.

Все это будет «отменено». Нет проблем.

…О? Неужели…

Неужели это и есть причина, почему я желаю «Комнату отмены»?.. Потому что я не принимаю ситуации такого рода?