Просто механический кот

1

…а хвойный бальзам начисто перебил запах кошатины.

Побуревшие бумажные полотенца Мурлов бросил в унитаз и спустил воду. Из зеркала на него глянул уверенный в себе полноватый мужчина лет сорока. Подбородок с ямочкой. Нос с легкой горбинкой. Над правым глазом — давний шрам, разделивший бровь на две неравных части. Глаза — серые, серо-зеленые.

На левой щеке, похоже, царапина.

Мурлов повернулся в профиль. Да, цап-царапина. Косая, прерывистая, длинная. Он осторожно прикоснулся пальцем. Слегка надавил. Нездоровой красноты вроде бы не было. М-да… Прокол. Недосмотр. Чуть выше бы и глаз долой. Красивый, родной, серо-зеленый глаз.

Мурлов распахнул шкафчик под зеркалом. Так. Что тут у нас? Бинт. Пластиковый стакан с ватными ушными палочками. Комплект лезвий «Жиллет». Пена для бритья с запахом лимона. Гель. Россыпь мятных леденцов. Пузырек с секоналом. Пузырек с аспирином. Таблеток пять осталось. Ага! Попался!

Мурлов выковырял упаковку бактерицидного пластыря. Пластырь разматывался словно патронташ. На бумажной основе было выдавлено «Использовать до». Даты не было. Бледные, телесного цвета дольки просвечивали сквозь словно зародыши.

Мурлов покривился от пришедшего на ум сравнения. Надорвал. Освободил от предохранительного слоя клейкий прямоугольничек и, аккуратно расправляя, прижал его к коже. Подержал. Подождал, пока схватится. Схватилось.

Отражение приоткрыло рот. Потом захлопнуло.

М-да… Неприятное открытие: царапина закрылась не вся. Остался едва заметный, загнутый вверх усик. Сучья царапина. Вдобавок, с телесным цветом вышла накладка. Сучий пластырь. Слишком светлый. Для альбиносов, что ли, делают…

В дальнем углу, щелкнув, стиральная машина перешла в режим отжима. Ком разноцветной одежды — синее, желтое, белое и чуть-чуть красного — мягко толкнулся в прозрачный колпак дверцы и развалился, исчез, расползся по стенкам барабана.

Как был в одних трусах, по не такому уж и теплому кафелю Мурлов босиком прошлепал туда. По пути он бросил взгляд в узкое, с медными прожилками окошко. В темноте ночи отблескивал фонарным светом водосток и покачивалась одинокая струна электрического провода. Никого. Тихо. Он сел на раскладной стульчик. Машина вибрировала. Ожидая конца стирки, Мурлов подумал, что стены надо бы украсить, налепить, пожалуй, какие-нибудь картинки. Хотя бы фотокопию «Моны Лизы». Или календарь из «Плейбоя», с разворотом. Или Уорхола. А то скучно. Необжито. Подозрительно. От шальной догадки, ЧТО здесь действительно неплохо смотрелось бы, у него произошла эрекция. Мурлов постарался выбросить это из головы, но глаза цеплялись то за симпатичное пространство в неокрашенном простенке, то за располагающую пустоту между раковиной и душевой кабинкой. Воображение рисовало нежные акварели, кошачий изломанный силуэт, много розового. Эрекция усилилась. Ткань на трусах натянулась. Мурлов почувствовал себя кораблем, вспарывающим тяжелые, штормовые волны. Вот бушприт, и сладкая боль копилась в нем.

Помещение качнулось. Дрогнули полоски света на потолке.

Непонятно как Мурлов оказался на коленях. Серо-зеленые глаза его затуманились. Правая рука потянулась к паху. Дрожь колыхнула жировые складки на боках.

Ах, горячо!

Трусы так и не удалось снять.

— Котики, котики, коти-и-и… ки…

Выдохнув, Мурлов завалился на спину. Ягодицы пружинисто приподнялись над полом и обрушились вниз. И еще раз, и еще. Запоздалый оргазм прошелся по телу иссушающей волной. Живот захолодел. Захотелось пить.

Барабан стиральной машины остановился, к колпаку прилипли штанины хлопкового комбинезона. Замечательно.

Мурлов с трудом сел, подтянув ноги. Трусы липли к паху. Пятно на них расплывалось с уклоном влево. Да, котики, расслабленно подумал он. Легкая улыбка заиграла на его губах. Ни один котик от него не уйдет.

Рыжего любимца соседей Трегубовых Мурлов подманивал с перерывами две недели. Зверюга была осторожная, что-то себе в ушастой голове кумекающая. Хвост как полено, морда — бандитская. Настоящий дворовый кот. Не породистое не пойми что, а кот, которого в садоводстве и на зиму оставить можно — выживет. Одичает, возможно, но выживет.

Забор у Мурлова был высокий, в два метра. Бетонное основание, каркас из стального швеллера, на каркас саморезами крепились гофрированные жестяные листы. Но, с одной стороны, где раньше шла труба от местной котельной, содержавшейся в садоводстве еще с советских времен, имелась дощатая заплатка.

К этой заплатке с узкой щелью понизу Мурлов и выносил вечером блюдце то с жареной курицей, то с хорошей вареной колбасой. Несколько дней его подношения оставались нетронутыми. Претендовала было на колбасу наглая ворона, но выстрела из пневматической винтовки ей хватило. Умная птица.

Засиженное мухами и исследованное муравьями мясо на следующий день отправлялось в мусорный мешок, а Мурлов, отмыв блюдце, выносил новую приманку. Иногда для разнообразия добавлял сырой свинины или филе селедки. Он знал, что мимо заинтересовавшего его блюда шастающий по ночам кот не пройдет.

Наблюдательный пост Мурлов устроил в спальне. Участок забора с заплаткой был как на ладони. Разросшийся куст смородины он предусмотрительно пересадил, и тот теперь рос правее, окаймляя край лужайки пышной лиственной пеной. Под крышей Мурлов повесил фонарь на фотоэлементе, который включал светодиод, когда становилось темно. Светил фонарь, китайская поделка, не ахти, но дневной яркости от него и не требовалось. Блюдце было видно, и довольно.

Поужинав и посмотрев телевизор, часам к десяти полный затаенных желаний Мурлов заходил в спальню. Перед этим он проверял обе входные двери, заперты ли, зашторивал окна и выключал в доме свет.

Начавшаяся охота не терпела легкомыслия. На неудобный — чтобы не заснуть — стул Мурлов садился нагишом, клал пальцы на узкий подоконник и замирал, превращался в пустое место. Самое первое правило для охотника — не выдать своего присутствия. Мурлов дышал мелко, едва-едва. Легкое напряжение копилось в паху. Взгляд его не отрывался от выложенной приманки.

Фонарь освещал траву. На блюдце розовели куски мяса. Покачивались ветви. Темнота неба сливалась с темнотой жестяных листов.

Мурлов ждал. Скоро он впадал в некое кататоническое (ему нравилось это слово), трансцендентное (это слово нравилось ему еще больше) состояние, длительное, неподвижное сидение, в котором затруднялся уловить собственное существование. Возможно, его не было в это время ни в комнате, ни в доме, ни где-либо еще.

Он был дух.

Полное растворение в предмете наблюдения обычно длилось около трех часов, далее Мурлов уставал, тело напоминало о себе ломотой и пощелкиваниями в суставах, затекшие без движения мышцы принимались дрожать и ныть, сушило горло. Тогда он вставал, шел к холодильнику и выпивал стакан холодного молока. Затем убирал с лужайки блюдце и ложился.

Так было четыре дня.

Как ни странно, Мурлов не испытывал разочарования. Наоборот, он ощущал необыкновенный подъем в эти дни, тугая пружина будущего сворачивалась в нем. Мурлов ловил себя на том, что, занимаясь домашними делами, часто бормочет под нос:

— Котик, котик, где ты есть?

И одергивал себя. И улыбался. И мотал головой, отгоняя соблазнительные картины. Не время, Валентин, не время.

На пятый день Мурлову пришлось уехать в город.

Хоть он и пытался напрочь порвать всяческие связи, когда-то крепко державшие его в коробке городской квартиры, растрепавшиеся и тонкие ниточки знакомств, приятельств, родственных обязательств нет-нет и связывались в узелки, выдергивая Мурлова из облюбованного домика в садоводстве на свадьбы, похороны, дни рождения и прочие мало к чему обязывающие события не его жизни.

В таких случаях он часто держался вызывающе, или молчал, или нес какую-то чушь, был мрачен и язвителен, ничего не дарил, никого не поддерживал, чем в результате и отвратил от себя большинство людей, с которыми так или иначе когда-то пересекался. Они были ему чужды. Они его не интересовали. Они возбуждали в нем холодную злость.

С бывшей женой, впрочем, ни эскапады, ни выкаблучивания не работали. Татьяна Алексеевна Пятова была женщиной властной и целеустремленной, все уловки Мурлова она попросту игнорировала, поскольку преследовала свой интерес.

На этот раз интерес заключался в сыне, тощем, субтильном существе пятнадцати лет, к которому Мурлов испытывал тщательно скрываемое отвращение. Сын, к счастью, отвечал ему взаимностью.

Они встретились в тесном кафе, где, раздражая Мурлова, скакали дети, звенела музыка и от блесток рябило в глазах. Разумеется, более спокойного места, найти было нельзя. Мурлов всю беседу просидел, отвернувшись к витринному окну. От детских криков по спине его бежали мурашки.

— Ты слышишь? — спросила его бывшая жена.

— Слышу, — сказал Мурлов.

Смутное отражение жены шевельнулось в стекле. Темно-синий кардиган. Розовая рука. Лица, слава богу, видно не было.

— Валентин!

— Я все слышу, — повторил Мурлов.

Сын, сидящий наискосок, фыркнул, не переставая играть в смартфон. Тыкал, идиот, пальцами в экран, вызывая ответные звуки.

— Так ты будешь участвовать в его судьбе? — спросила бывшая жена.

Мурлов хотел сказать, что однажды уже поучаствовал. Когда, собственно, зачал это недоразумение, вымахавшее уже вровень с отцом и, судя по всему, не отличающееся ни физическими, ни умственными способностями. А потом, кстати, поучаствовал второй раз, когда по разводу наделил его частью совместно нажитого имущества.

Мурлов коротко глянул на жену.

— Что тебе нужно?

— Миша хочет в колледж, — сказала Татьяна.

Мурлов ногтем тронул царапину на пластиковом столе, ребром ладони подвинув холодный стакан с коктейлем. Соломинка, пронзившая коктейль, казалась копьем в розовом теле. Экий натурализм.

— Я здесь при чем? Хочет — пусть идет.

— Это престижный экономический колледж, — сказала Татьяна.

— Не для обсосов, — подал реплику сын.

— То есть?

— Блин, чел, бабосы нужны!

В голосе сына сквозило возмущение тупостью отца. Это ж насколько надо быть оторванным от реальности! — слышалось в короткой фразе. Престижный — значит, дорогой. Дорогой — значит, нам с матерью не по карману.

Делай выводы, чел!

— Я вам не свинья-копилка, — сказал Мурлов.

— Валя, — сказала жена.

Мурлов поморщился, и Татьяна быстро исправилась:

— Валентин. Нам нужно всего лишь сто пятьдесят тысяч на этот год.

— На этот?

— И сто пятьдесят на следующий.

— Вас бы расчленить и закопать.

По остановившемуся, приоткрывшему рот лицу жены и всплывшим над телефоном блеклым глазам сына Мурлов понял, что произнес это вслух.

— Что? — спросила жена.

Мурлов улыбнулся.

— Вы же твари, — сказал он. — Вас в зоопарке держать, в клетках.

Сын наставил на него смартфон. Под смартфоном кривились губы.

— А на камеру слабо сказать, чел?

Татьяна стукнула его по руке.

— Убери телефон! — шикнула она на сына.

Мурлов повел шеей — тяжело вполоборота смотреть в пыльное стекло. Мыли бы они его хоть что ли!

— Валентин, — сказала бывшая жена, — я понимаю, что это, может быть, не совсем порядочно с нашей стороны, но ты мог бы поучаствовать!

— Пусть вон, молодой видеолюбитель, подрабатывает и копит, — сказал Мурлов. — Не дерьмо же на палочке.

— Чего-о? — протянул сын-идиот.

— Он будет, будет! — закивала Татьяна. — Но когда он накопит? А деньги нужны сейчас. Просто нам как раз надо внести предоплату.

Мурлов поднялся.

— Мы, кажется, развелись, — наклонился он к бывшей жене, глядя на нее сверху вниз. — Ты пришла на готовое, ушла с двумя с половиной миллионами в зубах. Я две квартиры продал. У тебя что, ста тысяч нету?

— Так времени прошло, Валя…

— Три года.

— Не могу же я просто так вывести деньги из оборота!

— Какого оборота? — спросил Мурлов.

Татьяна развела руками.

— Я — деловая женщина, Валентин. Я открыла салон, я сделала заказ…

— И тут вдруг — хлоп! — Мише захотелось в колледж?

Сын кивнул, не отрываясь от телефона.

— В точку, чел.

Мурлов вдруг совершенно ясно представил, как делает шаг, с дружелюбной улыбкой кладет ладонь сыну на затылок и резким движением впечатывает его лицо в стол. Бамм! Кровь, крик, сопли. Смартфон в трещинах, розовый коктейль капает на пол. К нему примешивается более яркая, багряная струйка. Валентин, что ты наделал!

Мурлов тряхнул головой. Почему он вообще должен слушать эту дуру? Из приличий? По старой памяти? У нее, видите ли, все деньги в обороте. Только нормальные люди всегда имеют некий запас. Тысячу рублей или полтора миллиона — не суть важно. Важно постоянно держать в уме, что у тебя должна быть страховка на случай непредвиденной ситуации. Миша хочет в колледж!

И все же он не ушел сразу. Помедлил. Было в этом что-то сродни игре в приманку. Мурлов видел возможность помучить Татьяну и не смог себе в этом отказать.

— Расписку напишешь? — спросил он.

— Хоть сейчас! — быстро сказала бывшая жена и полезла в сумочку.

Поверила в его добродушие.

— Сейчас не надо, — сказал Мурлов. — Через две недели.

— Как — через две недели?

Лицо Татьяны пошло плохо задрапированными морщинками.

— Ну а как? — сказал Мурлов. — Мне же тоже надо средства вывести. Из оборота. Или тебя не устраивает?

— Устраивает, — кивнула жена. — Мы попросим отсрочку.

— Ма-ам, — вякнул отпрыск.

— Ты хочешь сойти за умного? Помолчи.

Мурлов улыбнулся.

— Значит, через две недели в кафе напротив старой квартиры. — Он огляделся. — В этом мне не нравится.

Татьяна ничего не сказала ему в спину. Она была умная женщина. Гадюка. Не провоцировала, когда могла получить то, что требовала. За это Мурлов ее искренне ненавидел. Как, впрочем, и за все остальное. Тяжелое и темное чувство одолевало его все двенадцать лет совместной жизни. Иногда он представлял бывшую жену старой сиамской кошкой. Честно говоря, он разделал бы ее без всякого удовольствия.

На своем видавшем виды «фокусе» Мурлов вернулся в садоводство, проехал мимо дачи Трегубовых, чтобы посмотреть, на месте ли хозяева, мельком, кажется, даже заметил кота за стеклом веранды. Осадок от поездки в город тут же растворился в предвкушении будущей охоты. Здесь котик, здесь.

Заехав на участок, Мурлов загнал автомобиль под навес, закрыл ворота. По дорожке из оранжевой и белой керамической плитки он пошел вокруг дома и пристройки, проверяя, не было ли каких нежданных гостей. Взгляд его был цепок и внимателен. Попутно Мурлов отметил, что кусты крыжовника, пожалуй, надо бы подрезать, слишком уж он, говнюк, разросся, и в очередной раз пообещал себе спилить яблоню, с какой-то дури однажды посаженную Татьяной на заднем дворе. Дачу и копошение в земле бывшая жена не выносила, но яблоню ей посоветовала одна из многочисленных деловых подруг, мол, денежное дерево. Татьяна ее сама сажала, сама поливала, сама чуть ли не с заговорами ходила вокруг тощего саженца. В квартире, было время, она все заставила горшками с толстянкой, денежным деревом номер два. Денег ей вечно не хватало.

Бесило это неимоверно.

Мурлов погрозил яблоне пальцем и двинулся мимо низкого дровяника с наполовину разобранной поленницей к синему хозяйственному боксу и скамейке, обитающей в окружении цветочных клумб. Клумбы густо заросли сорняками. Это безобразие давно следовало выкосить к чертовой матери, но руки у Мурлова все никак не доходили. Он остановился. Взять что ли триммер и пройтись героем по всему участку? Взгляд его лениво переместился за земляной бугор, оставшийся от выкопанной трубы, и уткнулся в дощатую заплатку. Внезапно Мурлов понял, что наглая рыжая тварь во время его отсутствия нанесла визит на территорию участка. Это было шестое или седьмое чувство. Тонкий кошачий запах. Флер былого присутствия.

Очень интересно.

Триммер и клумбы были тут же забыты. Явился, паренек. На разведку явился, на аромат мяса. Ты на мою землю ступил, рыжий! Мурлов едва не закричал от охотничьего восторга. Торопливым шагом, вытирая вспотевшую шею, он завершил прогулку, звякнув связкой с ключами, отпер дверь.

Дом у него был небольшой, одноэтажный, три комнаты, кладовка, мастерская и подвал. Еще имелся чердак, но Мурлов его не использовал. С конца строительства он бывал там, пожалуй, раза три или четыре всего, закинул Татьянины какие-то вещи, обрезки досок, несколько плит минеральной ваты. Так все это богатство и лежало под крышей второй уже год.

От входа слева находилась гостиная — широкие окна, камин, диван, два кресла и секретер. На полу — темный паркет и дешевые плетеные овальные коврики. На стенах — кремовые панели, монструозный телевизор, пейзажи в рамочках и узкое зеркало, призванное намекать на умеренность в еде. Отопление в садоводстве, как и водоснабжение, и канализация, было централизованным, тепло в батареи давала новая газовая котельная, к которой сразу, с участка, шла подводка, и наличие камина являлось, скорее, прихотью, чем необходимостью. Но Мурлову решение строительной конторы понравилось, и он оставил камин в планах. Периодически он даже его протапливал и кое-что из ненужных газет, бумаг, тряпок жег в широкой, обложенной декоративным камнем пасти.

Гостиная плавно перетекала в кухонное пространство с холодильником, мойкой, посудомоечной машиной, разделочным и обеденным столами. Шесть стульев. Немецкий фарфор за стеклами кухонных шкафчиков. Зеленые виноградины светильников. Из кухни, минуя коридор, можно было пройти в небольшой тамбур и спуститься в подвал или перебраться в мастерскую.

От входа справа за гардеробом с верхней одеждой пряталась обширная кладовка, которую Мурлов не переставал пополнять припасами, каждый раз выезжая в город. Наверное, месяца три-четыре при апокалипсисе он мог бы жить на крупах, консервах и бутилированной воде. Возможно, протянул бы и полгода.

За кладовкой шли спальни — семейная и гостевая. Семейную, превращенную Татьяной в царство розовых обоев и желтых одеял, Мурлов запер и больше в нее не заглядывал. Ну, разве что изредка, чтобы постоять на пороге, удивляясь, как он позволил этой безвкусице обосноваться в его доме. У бывшей жены были отвратительные представления о семейном уюте.

Гостевую же спальню он обставил по своему вкусу, с аскетической простотой. Серые обои, ковролин. Узкая койка для сна, стол с компьютером, бельевой шкаф, стул. Из семейной спальни перетащил только железный оружейный ящик. В ящике хранились газовый пистолет и пневматическая винтовка «хатсан страйкер». Винтовка была дешевенькая, турецкая, но для птиц годилась. На двадцать метров стреляла на удивление точно.

Впрочем, годилась и для котиков-котов.

Мурлов не понял, почему сразу пошел в спальню. Видимо, выключился на несколько секунд от волнения. Он постоял на пороге наполненной дневным светом комнаты, а потом, напевая под нос, вернулся на кухню. Из холодильника были извлечены две сосиски, одну Мурлов порезал на толстые колечки, разложил на блюдце, вторую сунул в рот. Вкусная сосисочка, мы, приятель, фуфло не впариваем, мы товар сами пробуем. Покачивая головой, он зажевал («Ах, как вкусно!»), потом решил, что колечки числом не более десятка смотрятся сиротливо, и добавил шматок грудинки. Котику понравится.

Оставив блюдце на столе, Мурлов стянул брюки, пуловер, рубашку и накинул на голое тело трикотажный банный халат. Грязную одежду он смял в ком и с этим комом в руках, обув шлепанцы, направился через весь коридор к задней двери. Черный ход снова привел его к скамейке и клумбам, но Мурлов взял правее и по плиткам добрался до хозяйственного бокса.

Бокс этот со строителями обговаривался отдельно. Здесь стояли бойлер, душевая кабина, стиральная машинка, унитаз и раковина, стены — кафель, пол — кафель, звукоизоляция, два толстых окошка поверху и отдельный слив в полу с отводом в землю за боксом, в щебеночно-песочную «подушку». Уже без строителей Мурлов поставил у стены длинный металлический стол, привесил к нему тиски и стянул угловатое тулово стола кожаными ремнями. А еще закрепил поперек струбцину.

Просто так в бокс было не зайти. Дверь в него Мурлов никогда не держал открытой. Это было правило номер один. То, что не предназначено для чужих глаз, следует держать от них подальше. Во избежание. Его он исполнял неукоснительно. Переложив одежду под мышку, из кармана халата Мурлов достал связку ключей, выбрал серебристый, с длинной бородкой, и вставил его в замочную скважину. С каждым поворотом ключа ригель с клацаньем выходил из паза. Клац. Клац. Клац!

Следуя тому же первому правилу, Мурлов запер дверь, едва шагнул внутрь. От щелчка по выключателю вспыхнули яркие лампы дневного света, отражаясь в бледно-розовом и кое-где голубом кафеле. В боксе царили тишина и почти стерильная чистота. Белел унитаз. Желтела створка душа. Мурлов освободился от шлепанцев и босым прошел к стиральной машине. Он закинул белье в округлую пасть, как жертву железному барабану, потом медленно, всматриваясь, пошел вдоль стен. Правило номер два: никогда не забывай проверить то, что, казалось, проверял уже неоднократно. Осторожность делает неуязвимым. У него был специальный раствор для плитки и мойка «кэрхер» с хорошей помпой. С прошлого раза бокс был отмыт дважды, но, возможно, стоило пройтись и в третий раз. Лишним не будет.

Мурлов провел пальцем по стенке, проверил забирающийся под потолок стеллаж из алюминиевого профиля, передвинулся к столу.

Металл стола бороздили тонкие царапины. Если посчитать, их наносили четыре, восемь, двенадцать лап. Коты, понимаешь, котики. Все хотят жить. Мурлов притянул одну из ламп на пружинящем шнуре ниже. Жестяной абажур закачался на уровне бровей, свет слепящим пятном ударил в поверхность. Мурлов нагнулся, присел, сощурился и поскреб край стола ногтем. Нет, чисто отмылось.

От видения, вспыхнувшего в памяти, он испытал почти экстаз. Здесь, закрепленный в струбцине, с зажатой в тисках задней правой лапой, месяц назад выл, а, пожалуй, что и плакал, один из котов, живущих с глубокой старухой Патрикеевной через пять участков к северу. Ни имени у старухи не осталось, ни фамилии, одно отчество. Все по отчеству и звали. А уж котов у нее было штук десять.

Мурлов почему-то думал, что старуха совсем выжила из ума и не помнит не только, сколько у нее обитает животных, но и какой сегодня день, и немало удивился, когда обнаружил, как она бродит по кривым улочкам садоводства и заглядывает за низкие заборы участков в поисках пропажи. Еле шаркает, голова трясется, а туда же: «Кис-кис-кис». Только кот у нее то Гришка, то Петька, то Васька.

Мурлов тогда ответил, что никакого котика не встречал. Не забегал, нет, если забежит, шугану, у меня строго…

Ах, кот, котик! Мурлов улыбнулся, взял тряпицу, сбрызнул стол чистящим средством и протер металл еще раз. Потом присел и занялся ножками и продольными соединениями. Протирал долго, думал уже о рыжем Трегубовском коте.

О будущем.

— А ведь ты, дружок, тоже здесь останешься, — шептали губы.

Закончив с ножками, Мурлов вывел из ниши «кэрхер» и, включив, обдал стол крепкой струей из шланга. Остро запахло хвоей. Брызнуло по ногам. Вода, пенясь, закрутилась крохотным водоворотом у сливного отверстия в полу.

Что ж, довольно. Мурлов убрал мойку и включил вытяжку.

Тонко пропела трель звонка. Звонок в ворота был выведен и в дом, и сюда. Здесь же, в боксе, на стене Мурлов разместил видеофон. Если в доме ему было совершенно не важно, кто вызывает его к воротам, то в маленькой берлоге для запретных удовольствий наличие возможности посмотреть, кто стоит по ту сторону забора, представлялось жизненно необходимым. Соседи и случайные туристы, решившие спросить дорогу, — это одно, а полиция — совсем другое. Следствие из первого правила: не давай застигнуть себя врасплох.

И отговориться, почему видеофон поставлен здесь, было не сложно. Звукоизоляция. Случись что, хотя бы пожар, а он и не услышит. В доме, как ни крути, по-другому. Кто ни спросит, чем он в боксе занимается, получит ответ: «А всяким». Для этого лежит беговая дорожка и приставлен к стене мольберт.

Звонок снова издал звук. Мурлов неторопливо вытер руки, включил видеофон и на маленьком экранчике разглядел соседа, живущего в неухоженном домике наискосок. Сосед был крепкий, седоватый старик лет семидесяти, наезжал в садоводство периодами, на неделю, на две, не больше. Вроде бы даже где-то работал до сих пор. Чуть ли не в «закрытой» какой-то конторе.

— Сейчас.

Мурлов отжал кнопку динамика, еще раз оглядел сохнущий, блестящий кафель, надел шлепанцы и вышел из бокса. Дверь закрыл, ключ убрал в карман халата. Горячее июньское солнце словно ладошку приложило к макушке.

Красота!

Сосед, оказывается, был не один. К ногам его жалась пушистая собачонка с темными глазами-бусинками. В отличие от котов, к собакам Мурлов был равнодушен, поэтому даже наклонился и опустил руку, чтобы дать животному обнюхать свои пальцы. Собачонка, впрочем, энтузиазма не выказала. Бусинками хлоп-хлоп. Дура.

Мурлов выпрямился.

— Здравствуйте, — сказал сосед.

— Здравствуйте, э-э…

— Николай Петрович, — с готовностью представился гость.

— А я — Валентин Сергеевич.

Старик кивнул.

— Я знаю.

— Чем обязан? — спросил Мурлов, совершенно не собираясь пускать соседа на участок.

— Я живу рядом…

Николай Петрович показал на свой дом, прячущийся за двумя березами. Обветшавший балкон на втором этаже желто просвечивал сквозь листву. Виднелась рогатая ветка антенны, прибитой под коньком крыши.

— Я осведомлен, — сказал Мурлов.

— Мне нужно срочно отлучиться, а кроме вас я никого здесь особо не знаю, — виновато произнес Николай Петрович и добавил: — Простите.

Мурлов понял. Он был понятлив.

— Хотите собачку со мной оставить?

— Если можно.

— К сожалению…

— Она тихая, — торопливо сказал Николай Петрович, — выгуливать ее не надо, пусть она до вечера посидит у вас в одной из комнат. Вечером я приеду и заберу ее обратно. То есть, всего-то часа на три-четыре.

— А дома у вас…

— Нет-нет, — замотал головой сосед, — невозможно. Нельзя оставлять одну.

Мурлов посмотрел на песика, чуть подергивающего лохматым хвостом. В принципе, конечно, для поддержания реноме добропорядочного человека… Кто тогда заподозрит его в слабости к котикам?

— И зовут его? — спросил он.

— Ну-у… — замялся вдруг Николай Петрович. — Я, собственно… Дружок его зовут. Очень простая кличка.

— Дружок?

Песик никак не отреагировал.

— Он вас пока боится, — пояснил сосед.

— А он не грызет вещи? Не бесится? — спросил Мурлов. — Я знаю, некоторые собаки такой бедлам…

— Нет-нет! — поспешил заверить его Николай Петрович. — Исключительно смирный экземпляр.

— От жены достался?

— Н-нет, это с работы.

— Ясно, — сказал Мурлов. — Значит, его можно закрыть в комнате и не беспокоить?

— Да.

— Кормить, я так понимаю…

— Лучше ему ничего не давать. У него — свой рацион.

Мурлов подумал: четыре часа? Что ему какие-то четыре часа? И котик потерпит, посмотрим на котика вечером.

— Собственно, я не против, — сказал он.

Николай Петрович прижал ладонь к груди. Облегчение выразилось на его сухом лице.

— Я вам буду очень благодарен.

— Это само собой, — сказал Мурлов. Он пошире раскрыл дверцу в воротах и отшагнул в сторону, приглашая собаку внутрь. — Давай, Дружок, заходи.

Песик смотрел на него черными глазами.

— Вам, наверное, будет лучше взять его на руки, — сказал с короткой улыбкой сосед.

— Не кусается? — уточнил Мурлов.

— Что вы!

— Смотрите.

Мурлов присел и легко подтянул собачку к себе за желтый кожаный ошейник, поднял.

Тельце ее было теплым, лапа царапнула грудь, попав за отворот халата. Бусины глаз неотрывно изучали сменщика своего хозяина.

— Кажется, это йоркширский терьер, — сказал Николай Петрович. — Собака умная, если затявкает, скажите: «Тихо».

— Понял. А в комнате сказать: «Сидеть».

— Именно. Дружок понимает.

— Все? — спросил Мурлов. — Или я еще что-нибудь должен знать?

— Нет, наверное, все.

Николай Петрович улыбнулся, постоял еще, словно в нерешительности, потом качнул седой головой, махнул рукой то ли терьеру, который смирно висел у Мурлова в руках, то ли самому Мурлову и, скрипя подошвами туфель по гравию, направился в сторону монструозного щита, призывающего беречь природу. У щита, за шлагбаумом, находился выезд на шоссе. Выглянув за забор, Мурлов увидел метрах в пятидесяти, неуклюже скрытый кустом орешника темный багажник ожидающего соседа такси.

Понятно.

— Ну, что, псинка, будем вести себя тихо? — спросил он животное.

Дружок попробовал лизнуть его в нос.

— Нет уж, — сказал Мурлов, осторожно перекладывая терьера в руках и беря его под мышку. — Давай-ка как-нибудь без телячьих нежностей.

С неожиданным и, по сути, навязанным подарком он чуть не забыл про непременное первое правило. Пришлось, ругая себя, вернуться с полпути и закрыть на засов дверцу в воротах. Прокол.

Сначала Мурлов хотел определить песика в кладовую, но вспомнил, что даже на нижних полках для деятельной собаки найдется, что погрызть, раскидать, измочалить и превратить в негодность. Нет уж! Зайдя в дом, он прошел к неиспользуемой семейной спальне и опустил песика на застеленную розовым лоскутным покрывалом кровать.

— Сидеть!

Лохматый терьер чуть повернул голову, словно плохо услышал команду.

— Лежать! — сказал Мурлов.

Дружок послушно лег. Мурлов погрозил ему пальцем и прикрыл дверь, чуть не сказав дежурное: «Если что, зови». Самому стало смешно. На кухне он поместил обратно в холодильник блюдце с мясом и занялся поздним обедом. Достал несколько крупных картофелин из одного из мешков, сложенных в тамбуре перед подвалом, поставил на плиту две сковороды — большую и маленькую. Под большой сразу включил газ и налил масла.

— Так.

Картофельная стружка полезла из-под ножа. Мурлов подтянул мусорное ведро к ногам. Бряк. Кожура шлепнулась на выстеленное пакетом пластиковое дно. Бряк. Вторая загогулина, обнажая желтый картофельный бок, отправилась к подружке. Так вот, подумалось, можно играть и с ко… Мурлов повернул голову и замер. Послышалось ему собачье тявканье или нет? Что там еще может быть? Птица, ветка в окно. Шмель какой-нибудь. Несколько секунд Мурлов ждал повторения звука, потом, отложив картофелину и прикрутив до минимума газ, шагнул в коридор. Неизвестности он не любил.

Терьер коричнево-рыжим пятном растекся в центре кровати. Не сразу и опознаешь живое существо в пэтчворке. Лохматая мордочка поднялась на скрип двери. Бусинки глаз зафиксировались на Мурлове.

— Лежишь? — спросил Мурлов. — Ну, лежи, лежи. Лежи.

Он окинул спальню быстрым взглядом, повторил: «Лежать!» и вернулся на кухню. Что-то с соседом все же не то, подумал он. Мог бы также скомандовать своему Дружку, чтобы лежал, тот бы и лежал. Даже кормить не нужно. Нет, к нему поперся. А вообще интересные у них на работе подарки. Собаку, скажем, за сорокалетний трудовой вклад.

Мурлов хмыкнул и снова принялся за чистку картофелин. От сковороды с маслом тем временем принялся подниматься едва заметный дымок.

Ага. Мурлов достал нарезанную кусочками, уже замаринованную свинину в контейнере, вскрыл упаковку и аккуратно выложил чуть ли не половину килограммового контейнера на дно сковороды. Быстро нарезал колечками луковицу и побросал туда же. Масло принялось шипеть и поплевывать вверх. Мурлов, шипя в ответ, поперчил свинину и накрыл блюдо крышкой. Вот так. Замечательно.

Он дочистил картошку и настрогал ее тонкими ломтиками. Перевернул начинающие золотиться кусочки свинины, поджег огонь под второй сковородой. Могла бы так Татьяна? — подумалось ему. Конечно. Ничего сложного. Но чем она его кормила? Правильно, полуфабрикатами, суши и сэндвичами, прихваченными в кулинарном отделе супермаркета. Нет, претензий к сэндвичам не было. Но как она там сказала? «Я и кухня находимся в разных плоскостях бытия». Дура. Выкопала же где-то изречение. Все ей куда-то надо было сунуть свой любопытный нос, все у нее вермишель крутилась в голове, деньги, деньги, деньги, проекты… Сын вообще редкостным существом получился.

Впрочем, это не испортило Мурлову настроения. Он даже принялся насвистывать, выкладывая картошку. Потом еще раз перевернул свинину. Ах, какой запах! Интересно, Дружок учуял или нет? Какая воспитанная собака…

Мурлов достал из шкафа початую бутылку красного вина и налил в бокал грамм тридцать. На небольшой глоток. Выпил. Повар для вдохновения всегда должен быть чуточку пьян. Так любое блюдо, выходящее из-под его руки, приобретает особенную прелесть. Сразу — что? Газ под свининой убавить, картошку — поворошить.

Какое-то время Мурлов сидел на стуле у плиты, ожидая, когда свинина и картошка дойдут до кондиции. Подумав, он достал маленькое пластиковое блюдце и, подцепив вилкой крохотный кусок мяса, опустил его туда. Пахло восхитительно. Он выключил газ, потом приготовил посуду себе — большую фарфоровую тарелку с синим узором по ободу. На левую сторону тарелки просыпалась свинина. На правую сторону, подгоняемая деревянной лопаткой, легла картофельная стружка. Тонкая линия сладкого кетчупа послужила водоразделом.

Красота!

Мурлов добавил два ломтя хлеба и перенес тарелку на столик у дивана. Наполнил вином бокал и вместе с бутылкой поставил туда же. Празднуя появление кота, он решил позволить себе немного больше обычного. Татьяна вот ни черта не понимала в маленьких радостях. Как ни странно, но человек без маленьких радостей — это человек с большой проблемой.

Мясо на блюдце остыло.

— Привет!

Мурлов включил свет в спальне. Терьер поднял лохматую мордочку. Волосы висели смешными кисточками. Глаза-бусинки поймали в себя отражение лампочки. Кажется, все это время он лежал, не переменив позы.

— Думаешь, я о тебе забыл?

Мурлов присел на край постели и поставил перед песиком блюдце. Подвинул его ближе. Свинина темнела на блюдце аппетитным бугорком. Дружок шевельнул маленьким черным носом.

— Чуешь? — спросил Мурлов. — Это, так сказать, от нашего стола — вашему.

Ему вдруг захотелось дернуть за одну из кисточек у терьера на мордочке. Завить пальцем и дернуть. Ведь такой смирный, крохотный песик мало чем отличается от котика. Завизжит, наверное, от боли.

Жалко, хозяин знает, где он.

— Кушай, кушай, — сказал Мурлов, вставая.

Он спрятал руки за спину. Вышел, закрыл дверь. Ах, какой соблазн. Но нам такие Дружки ни к чему, лежат себе и лежат. Пусть лежат.

Мурлов выдохнул и вернулся в гостиную. Сел на диван, включил телевизор, запахнув халат, подвинул к себе столик. Ел он, запивая свинину вином. Картофельные ломтики макал в кетчуп. По второму каналу шло какое-то политическое ток-шоу, и выступающие там эксперты надрывно обсуждали Польшу, Украину и Белоруссию. Мурлов смотрел на них, как на животных в зоопарке.

Угу-гу, у-ха-ха. А вы! А мы! А они! Земли! Двадцать первый год! Мазепа! Бандера! Король Сигизмунд!

Он был далек от политики. Он вообще считал, что люди занимаются совершенно бесперспективным делом. Есть исторический процесс, движителем для которого являются законы общественного и экономического развития, вещи абсолютно объективные, и есть горлопаны, крики которых никакого влияния на этот процесс не оказывают. Ты кричишь о том, что Гизы грызутся с Монморанси, и, как всякий гугенот, видишь в этом смерть католической Франции, как вдруг — бац! — и Варфоломеевская ночь. Или ты, как высокородный инка, выступаешь за увеличение жертвоприношений богу Варакоче, а на завтра — хлоп! — у тебя на пороге Писарро и двести испанцев, вооруженных мушкетами.

Чего обсуждать? О чем думать, когда человеческий разум не может заглянуть ни на сто, ни на десять лет, ни даже на полгода вперед? Нет, они с серьезными лицами грозят друг другу пальцами: — ай-яй-яй, вы провоцируете нас на ответный ход! Не понимая, что все ходы давно просчитаны и будут сделаны независимо от их ужимок.

Смешно.

— О земном надо думать, чудики, — сказал Мурлов телевизору. — О земном и приятном. О красоте момента.

Он налил в бокал еще вина, опустошая бутылку, и переключил канал. Возникший на экране Гэндальф призвал Бильбо отдать кольцо.

— Слабак! — вынес вердикт Мурлов, когда кольцо всевластия брякнулось на пол.

Какое-то время, не очень продолжительное, он прикидывал, что сам бы сделал с кольцом. По фильму вроде бы никакой власти над людьми оно не имело, только над владельцем. Вопрос: нужно ли оно тогда?

Ах, да, еще невидимость!

Мурлов зевнул. Невидимость его не впечатляла. Он помнил канон. Канон, вышедший из-под пера Герберта Уэллса, гласил: ничего хорошего ждать не приходится. Всегда есть какая-нибудь неприятная особенность вроде ходьбы голышом зимой. А тут целый Саурон хочет залезть тебе в душу. Мало приятного. Он попереключал еще каналы — реклама, новости, реклама, телемагазин, ток-шоу, прогноз погоды, реклама, реклама, реклама. На рекламе кошачьего корма он остановился, разглядывая хрустящего сухими кусочками котика. Не котик — мечта. Он бы с большим удовольствием…

Мурлов встряхнулся. Все, хватит сидеть! Он пружинисто поднялся, определил грязную посуду в раковину, из сковородок сгрузил остатки мяса и картофеля в контейнер на завтра или на то время, как захочется перекусить, посмотрел на часы. Дело близилось к пяти. Через час пора бы и соседу вернуться. Йоркширский, понимаешь, терьер!

Воздух снаружи приобрел оттенок сигаретного дымка. Солнце потихоньку сползало с неба, как пятно краски сползает с трубы. По верхушкам деревьев продирался ветер.

Мурлов вышел из дому и совершил обход своих владений, не забыв дойти до бокса и подергать (правило номер два) дверь. Все прекрасно, все хорошо. Он приметил место, куда поставит блюдце для рыжей зверюги. А следующее блюдце — на два метра дальше от забора. Да, да, и ближе к нашему тайному месту. Любопытному месту с металлическим столом, тисочками и резким запахом дезинфекции. Ах, котик!

Мурлов бросил в рот несколько незрелых ягод крыжовника, сморщился от непередаваемой кислятины, сплюнул ягоды в траву. Потом, чтобы перебить привкус, дернул из грядки худосочную морковку, росшую совершенным дичком, тут же промыл в ведре, подставленном под водосточную трубу. Жуя, он вышел с участка в дверцу, прошел метров сорок к щиту, к шоссе и повернул обратно.

Где-то взревывал триммер, правее двое мужиков крыли крышу отсвечивающими на солнце оцинкованными листами, заборы росли один выше другого, белели спутниковые тарелки. Мурлов хотел было дойти до Трегубовых, но не придумал, чего спросить, чтобы его визит не показался подозрительным.

А котик ваш дома? Ха-ха!

Вернувшись в дом, Мурлов направился в спальню.

— Ну что, — сказал он, включив свет, — что-то не едет твой Николай Петрович. Не подкинули ли мне тебя?

Дружок поднял голову. Мясо на блюдце оказалось не тронуто. Позы песик за все время так и не переменил.

— Что, свинина не нравится?

Мурлов приподнял блюдце, понюхал. Потом сунул кусок в рот.

— Ты, братец, зажрался, — сказал он, жуя, песику. — Ешь там, наверное, свое… что-то вроде «вискаса», только собачьего. А это, между, прочим натуральная еда. Обжаренная человеком для себя. А человек тебе кто?

Дружок наклонил голову. Мурлов поднялся.

— Ничего-то ты не понимаешь.

Он вышел, выключил свет, закрыл за собой дверь. Задумался. Его вдруг серьезно обеспокоило, что Николай Петрович может не вернуться за своим любимцем. Что, если он на днях продал участок, не нашел, куда пристроить терьера, и подкинул его Мурлову? Присмотрите, через три часа вернусь… И — в Дубай. Или куда там еще? В Таиланд, в круиз.

Мурлов безотчетно сунул руку в карман халата и перебрал ключи на брелке.

В сущности, что ему было известно о старике? Ничего. За все время соседства они, пожалуй, всего два или три раза сказали друг другу больше одной фразы, обсуждая погоду и, кажется, автобусные маршруты. Периодически, конечно, здоровались. Никто Николая Петровича не навещал, во всяком случае, Мурлов ни одного визита не зафиксировал. Не случалось ни женщин, ни шумных компаний. В окнах, бывало, ночью горел свет, но это вполне объяснялось тривиальной бессонницей. Вообще же, что делает сосед за забором в своей ветшающей даче, Мурлову было не интересно от слова «совсем». Разве что тот бы кошек разводил.

И, кстати, собачьего лая со стороны дачи тоже никогда не слышалось. Значит ли это, что четвероногий подарок от коллег по работе появился у соседа недавно? Очень вероятно. Он же сказал — с работы. Не взял же он терьера, как одежду, поносить на время? Животных не сдают напрокат. Так что, скорее всего, это подарок. Может быть, на юбилей или какую другую знаменательную дату. Сорок лет упорного труда. Пятьдесят лет протирания штанов. Правда, тогда следовало признать, что в коллективе среди сотрудников сложились весьма своеобразные отношения. Это надо же додуматься — песика подарить!

Мурлов фыркнул, отнес блюдце в мойку, поглядел в окно — ему показалось, что по столбикам ограды мазнул свет фар. Минуты подтекали, как вода из прохудившегося крана. Кап-кап, пять часов десять минут. Еще кап-кап — пять часов двадцать. А как же котик? Как же, мать вашу, котик?

Мурлов замер посреди гостиной. Когда он сильно нервничал, на него нападал столбняк. И одновременно начинали жутко чесаться руки — предплечья, плечи, кожа на сгибе локтя. Пытка была та еще. Невыносимый зуд в сочетании с невозможностью шевельнуть даже пальцем вызывал в нем ужас, когда думалось, что именно так, возможно, он и встретит свою смерть, скованный, парализованный, агонизирующий.

Впрочем, еще в юности он научился выходить из этого состояния, выбирая себе точку в пространстве. Фокусируя на ней взгляд и отсекая все лишнее, Мурлов анализировал и находил в себе решение проблемы, послужившей спусковым крючком реакции. Так он пережил смерть матери. Так он развелся. Так он перебрался жить за город.

Раньше, правда, на то, чтобы «оттаять», ему требовалось не больше трех минут. С песиком понадобились все шесть.

Стареешь, Валентин!

Мурлов с наслаждением почесался, хотя зуд и так уже уходил, растворялся под кожей. Он не видел себя в живом и деятельном Мурлове, этот зуд. Ах, хорошо! Ах, замечательно! А Дружка он просто после семи выставит за забор. Вот так. Песик умненький. Дашь команду: «Сидеть!», он и высидит до хозяина. На крайний случай можно еще поводок соорудить и привязать к ручке.

Все честно. Четыре часа он, как и договаривались, продержит терьера у себя, дальше — извините. Будем, конечно, надеяться, что до этого не дойдет, но тут уж Николай Петрович должен пенять на себя. Или мы люди пунктуальные, или мы говорим одно, исполняем другое, а получаем, уж простите, третье.

Мурлов поставил будильник на семь тридцать, потом, поддавшись великодушию, передвинул пограничное время еще на десять минут и, сунув будильник в свободный карман, вышел на участок. Он почистил стоки и канавки, подергал сорняки там, где они совсем уж потеряли всякую совесть, подсыпал на грядки земли из кучи, наваленной за крыжовником, потом включил насос и долго поливал из шланга — клумбы, траву, смородину, тонкий побег облепихи и, конечно, дурацкую яблоню.

Плиты дорожки приобрели умытый вид. На листьях застыли капли. Мурлов попрыскал на грязный, в какой-то древесной шелухе, в семенах и «сережках» забор и, подтаскивая за собой шланг, прошелся по дальним уголкам участка, давно уже заросшим, не хоженым и не стриженным. Надо, надо поработать триммером, шевельнулось в голове. Завтра или послезавтра. Закончив полив, он выключил насос, потом свернул шланг в бухту, отнес его на скобу, вделанную чуть повыше фундамента. Все должно быть на своем месте. Тогда наступит красота и благорастворение.

Зайдя в дом, Мурлов включил электрический чайник, потом вынес и охлопал половички из прихожей и коридора. Корпус будильника постукивал о бедро. Ну, сколько там? Сколько? Оказалось, чуть-чуть за шесть. Прорва времени. Мурлов спустился в подвал, проверил запасы картофеля и водопровод. Записал показания в книжечку. В мастерской постоял на пороге, разглядывая висящие на стенах инструменты. Редко-редко он работал здесь. Мастерская была для отвода глаз. Хотя нет, и шуруповертом, и ножовкой он периодически пользовался.

Песик, надо признать, оказался на удивлении смирным. Когда Мурлов нанес визит в спальню в очередной раз, то застал терьера все также лежащим на кровати.

— А не больной ли ты, брат? — спросил он песика.

Присев на край постели, он какое-то время ожидал реакции. Дружок был способен только лупать своими глазенками.

— Или ты тоскуешь, парень? — высказал догадку Мурлов. — Привык что ли к хозяину? Так выл бы. Или ты послушный?

Песик зевнул.

— Ну-ка, сидеть! — приказал Мурлов.

Терьер сел.

— Лежать!

Песик тут же растекся кляксой. Мурлов поднялся.

— Ну и дурак, — сказал он терьеру. — Кошачьи в этом смысле вас, собачьих, обставили. Шиш ты ими покомандуешь.

Выходя, он еще раз повторил:

— Дурак.

И пошел искать веревку, из которой можно сделать поводок. Часы в кармане чуть слышно тикали, отсчитывая последний час гостевого собачьего визита. Первым был найден электрический шнур и забракован из-за прилепившейся на одном конце вилки. Когда-то шнур был отрезан от утюга. Затем Мурлов раскопал на антресолях в кладовке моток бечевки и катушку с толстой капроновой нитью. В результате остановился на бечевке. Прочная, заметная, не задушит, если переплетется. Он отрезал от мотка около двух метров и тут же связал петлю, чтобы закинуть ее на столбик ограды. Ну, вот! Теперь Дружок почувствует всю прелесть человеческой заботы. А нечего! Договаривались до половины восьмого.

Мурлов вспомнил про чайник, вскипятил его снова и минут двадцать цедил несладкий чай, закусывая слойкой. В душе потихоньку росло напряжение. Ну, Николай Петрович, ну, сосед! Не сосед, а кукушка. Подкинул, понимаешь, питомца. Так ли поступают соседи? Ему, в свою очередь, подкинуть нечего.

Впрочем, можно выкопать яблоню и перебросить ее через забор.

А котик ждет. Ждет котик. Ры-ыженький. Сла-авный. Приходил, поглядел, понюхал, мы его мясцом и приманим… Сегодня можно и пораньше обосноваться на посту, сегодня можно не к десяти, а к девяти тридцати сесть. До часу ночи наш разбойник уж должен нарисоваться. Как бы псина его не отпу…

Мурлов, кое-что сообразив, широко улыбнулся. Вот же голова дубовая! Яблоню ему перебросить! Поводок! А просто взять и отправить терьера к Николаю Петровичу на участок, думалка уже отказала? Поднять за шкирку, опустить за ограду. Или вовсе снизойти до рядового, ординарного пинка. Поу-у-у. И полетел Дружок.

Действительно, чего это он вдруг озаботился поводком? Соседи же. Пусть бегает песик на своем участке. Одиночества, видите ли, боится. Привыкнет. Одиночество, наоборот, необходимо ценить.

Мурлов, решив задачу, с комфортом устроился на диване. Выставил будильник на столик, глянул на циферблат. А вот и семь. Осталось всего ничего. Он со вкусом посмотрел новости. Курсы валют, ценные бумаги, биткойн, достижения в робототехнике, аддитивные технологии и нейросети.

Кошмар! — весело подумалось ему. Что еще придумают? Японцы вон уже секс-роботов вовсю пользуют. Правда, между Татьяной и секс-роботом Мурлов, пожалуй, выбрал бы второго. Да и сына бы заменил на покладистую железяку. Соскучился — включил, поговорил, поиграл — выключил.

Запиликал телефон. Мурлов повернул его к себе экраном. Ну, конечно! Ну, кто же еще!

— Да, — отвечая на вызов, сказал он.

— Валентин!

Голос бывшей жены был полон трагизма. Она произнесла его имя и замолчала, ожидая реакции.

— Я слушаю, — сказал Мурлов.

— Валентин, нам не дали двух недель отсрочки, — сказала Татьяна. — Нам дали всего одну неделю. Ты не мог бы переслать сто тысяч через неделю?

Мурлов скрипнул зубами. Сука.

— Через полгода я тебе верну, — торопливо добавила Татьяна.

— Я подумаю.

— Ты же все равно никуда не тратишь.

Мурлов скрючился и застыл, чувствуя, как пощипывают, покусывают плечи невидимые муравьи. Только мысль о коте вывела его из ступора.

— Валентин! Валя! Ты слышишь? — квакала трубка.

— Слышу, — отозвался он.

— У тебя опять приступ?

Ах, как натурально звучала эта обеспокоенность!

— У меня нет никаких приступов! — отчеканил Мурлов, медленно выдохнув. — Я тебе перезвоню. Завтра.

— Мы на тебя надеемся, Ва…

Он прервал связь и какое-то время сидел, тупо глядя, как круг за кругом проворачивается на будильнике секундная стрелка. Ох ты ж, уже семь пятнадцать! Мурлов передернул плечами и встал.

За окном потемнело. Набросив легкую куртку прямо на халат, Мурлов вышел за забор и прошелся к дому соседа. Две березы кренились с участка на общую территорию. Жестяные листы ограды встретили его крапинами ржавчины. Калитка была закрыта. Но нам ли унывать? Привставшему на цыпочки Мурлову стала видна дорожка, бегущая к крыльцу среди зарослей травы. Крапиве и репейнику Николай Петрович, похоже, предоставил полную свободу. Впрочем, свобода от хозяйской руки была предоставлена и всей прочей растительности. Безобразие. Мурлов покачал головой.

Дом ему тоже не понравился. Не чувствовалось в нем жизни. Стены остекленной веранды шелушились краской. Листья и семена облепили спутниковую тарелку.

Света не было ни в одном окне.

Мурлов чуть не подпрыгнул, когда у соседа дальше по улице вдруг на полную мощность включились колонки. Бумканье ударных, казалось, все садоводство подкинуло в воздух. Бум-бум-бум! Хай-я!

Сосед, к счастью, опомнился, и звук приглушил, а затем и вовсе свел в ноль, но в Мурлове какое-то время еще все бурлило, звенело, вибрировало и постукивало в ушах. Бумканье распугало мысли, и он с трудом вспомнил, что собирался сделать. Ах, да-да, песика запустить.

Впрочем, случиться операции по перемещению чужого имущества было не суждено. Николай Петрович ждал его у ворот.

— А я звоню, звоню! — обрадовался он. — А вы вот где!

— Я как раз к вам ходил, — сердито сказал Мурлов. — Думал, не подбросили ли вы мне своего любимца и уехали насовсем.

— Что вы, что вы! — махнул рукой сосед. — Я, как и обещал. А что э-э… Дружок?

— Все хорошо.

Мурлов открыл дверцу. Николай Петрович дернулся было за ним на участок, но наткнулся на взгляд и движение брови и предпочел убрать ногу за ограду.

— Извините.

— Вы постойте здесь. Я сейчас его вынесу, — сказал Мурлов.

— Да-да, понимаю, — улыбнулся сосед, — частная собственность.

— Именно.

Мурлов зашел в дом, включил свет, открыл дверь в спальню.

— Ну, что, — сказал он терьеру, приподнявшему лохматую мордочку, — пойдем, за тобой пришли.

Дружок моргнул.

— На выход, — показал глазами Мурлов.

Песик никак не отреагировал.

— За мной! — сказал Мурлов.

Дружок махнул хвостиком и, видимо, опознав команду, соскочил с кровати. Вот уж подарочек. Сделав два шага, Мурлов убедился, что терьер следует за ним, как привязанный, и больше уже не оглядывался.

— Принимайте.

Он подхватил песика, выскочившего на крыльцо, под живот и понес его к хозяину. Дружок мерно дышал.

— Дружок!

Николай Петрович принял терьера, прижал к груди. Песик, проявив самостоятельность, лизнул его в щетинистый подбородок.

— Эксцессы какие-нибудь? — повернул голову сосед.

— Не было, — сказал Мурлов. — Очень дисциплинированное животное.

— Да, есть такой грех, — непонятно заметил Николай Петрович. — А вы кого больше любите, кошек или собак?

Вот сука, подумал Мурлов. Возьми ему да выложи свой интерес. Он улыбнулся.

— Да я, в общем, и к тем, и к тем равнодушен. Не понимаю ни кошатников, ни собачников. У сына еще аллергия была…

— А он здесь, с вами? — спросил сосед.

— С женой, — объяснил Мурлом. — Мы развелись.

— Простите. Ну, ладно, — Николай Петрович протянул ладонь. — До свидания.

— Да.

Мурлов ответил рукопожатием.

— Спасибо за Дружка. Очень меня выручили, — сосед, кивнув, отступил от забора.

— Не за что.

— Валентин?

Мурлов остановил руку, готовую задвинуть засов.

— Да?

— Я к вам через недельку еще загляну, если не возражаете, — сказал Николай Петрович, поглаживая Дружка. — Хочу кое-что показать.

— Без проблем, — сказал Мурлов.

— Думаю, вы будете удивлены, — улыбнулся сосед.

— Похоже, от такого предложения не отказываются.

Они посмеялись.

— Ну, все. Еще раз спасибо.

Николай Петрович окончательно повернул к своему дому. Мурлов посмотрел, как он, белея рубашкой, проходит под березами, и захлопнул дверь.

О! Наконец-то! Что он покажет? Что он мне покажет, старикан-собачник? Выучит песика новому трюку? Нет уж, не надо. Мы как-нибудь без. Мурлов поднялся по ступенькам крыльца, потом спустился, памятуя свои правила, и проверил засов, дверь в бокс, обошел участок. Другое дело, конечно, если речь пойдет о благодарности в виде бутылки вина…

Солнце садилось в красные облачные усы, плыли дымки от протапливаемых бань, тарахтел неугомонный триммер, тускло светил фонарь на столбе за оградой. Вечер. О, да. Без песика. Без нервотрепки и беготни. Без просителей и нежданных гостей.

А вот котика, котика мы ждем. Всегда рады.

Мурлов подышал воздухом, на мгновение растворился в вечерних звуках, сонном жужжании мошки, страданиях сверчков, поиграл ключами в кармане и, почувствовав воодушевление, зашел в дом. Он достал из холодильника блюдце с сосиской и розовым полумесяцем грудинки, пальцем придал натюрморту живописный вид и вынес приманку во двор. Пять шагов от забитой дыры в заборе. Два метра от окна, правда, чуть наискось. Метра четыре до бокса. И если сегодня наш рыжий котик появится, завтра мы передвинем блюдце на метр поближе, решил Мурлов.

А куда котик денется?

Он улыбнулся, примял траву ладонью и поставил приманку на землю. Потом опустился на колени и оценил, хорошо ли будет видно блюдце из окна. Вполне, вполне. Мурлов поднялся и отряхнул ладони. Вэлком, как говорится.

Посчитав, что стемнело, брызнул светом китайский фонарь. Знак свыше!

Сходив в туалет, Мурлов прибрался на кухне, сделал себе бутерброд, навел кофе (две ложки без сахара) и, зайдя в гостевую спальню, умостился за столом. Еще не пора, но. Медленно, поглядывая на блюдце за окном, он съел бутерброд и выпил кофе. Тишина. Вечер. Замечательно. Мурлов снял халат. Полчаса у него в запасе еще было, и это время можно было посвятить чтению. С минуту он выбирал томик из стоящих на книжной полке. Мурлов любил книги основательные, серьезные, исторические, но без ненужной тяжеловесности. Манна, например, не переносил, а вот Сенкевича любил беззаветно. В этот раз он стянул с полки Кутзее. «В ожидании варваров».

Кто у нас котик, как не варвар? Денно и нощно мы ждем его нападения. Нападай уже скорей, гаденыш!

Минут двадцать Мурлов читал, придвинув лампу на тонкой ножке со светодиодом на кончике, как с любопытным глазом. Казалось, они читали вдвоем, он и лампа. Правда, получалось, что светодиод видел текст вверх тормашками. Главный герой романа кричал и разбирался с пленниками, которых полковник Джолл прислал из экспедиции. Бедные рыбаки на гарнизонных харчах скоро отъелись и перестали бояться. В сущности, с котиком Мурлов собирался проделать то же самое.

Осторожный рыжий кошак должен отъесться и посчитать его другом. День, два, три — и он даст себя погладить. Или же подпустит достаточно близко. Очень важно, чтобы от Мурлова не исходило никакой угрозы. Прожженные твари чуют опасность за версту. Поэтому, конечно же, никаких резких движений. И улыбка. И мягкий голос. У-тю-тю, кто тут у нас проголодался?

У Мурлова заныло внизу живота.

Его живое воображение нарисовало такие картины, что возбуждение чуть не сломало созерцательно-наблюдательный процесс. Ох, нельзя, нельзя. То есть, рано. Мурлов подышал, глядя в потолок, потом углубился в чтение, в пространство, полное солдат, песка, руин, злого ветра и человеческой глупости.

Напряжение ушло.

Все, девять тридцать. Мурлов отложил Кутзее, выключил свет, сдвинул кружку, чтобы не отвлекала взгляд, и застыл на стуле. Всем своим существом он как бы переместился за стекло, под свет фонаря, к блюдцу с кружками сосиски и ломтиком грудинки с полоской жира. Где Мурлов? Нет Мурлова. Есть лишь дух его, растворившийся в вечернем воздухе.

Было уже совсем темно, но глаза еще различали кромку забора и кроны деревьев за ним. Свет фонаря неясным кругом лежал на траве, упираясь в пересаженный смородиновый куст. Ветерок шевелил листья.

В это время Мурлов не смог бы идентифицировать себя в сидящем в комнате человеке. Он кружил, он витал над приманкой, он бликом золотил блюдце, он тянулся над землей мясным ароматом. И только изредка, как желание, как зов, откуда-то из глубин его гудело: ко-отик, ко-отик.

Мурлов, бывало, задумывался об этом странном своем свойстве — двухчасовой, трехчасовой полной неподвижности, растворении в объекте наблюдения, и приходил к выводу, что природа каждого награждает какой-то особенностью. Кто-то складывает в уме многозначные числа, кто-то стоит на голове, кто-то отжимается на одних пальцах. Кто-то прыгает на шесть метров в высоту. А у него вот так.

К тому же, полагал он, к каждой особенности прилагается побочный эффект. Его «приступы», как называла их Татьяна, очень даже возможно берут начало из этой неподвижности. Хотя есть вероятность, что и наоборот. Тут уже и не разберешь, где яйцо, а где курица.

Котик, где ты?

Стороной текло время. Мурлов его не ощущал. Мозг где-то на периферии отмечал скрипы половиц и перекрытий, потрескивания и шорохи, сокращения сердца, крохотные смещения позвонков, затекание мышц. Мурлов смотрел на блюдце. На распрямляющиеся травинки. На мошку, усевшуюся на кружок сосиски. Не всякие посвященные достигали такого уровня медитации.

Ко-отик.

Ах, рыжая тень возникла на границе света! Мурлов с трудом подавил желание тут же вскочить с места. Восторг, чистый восторг! Явился! Что ты, Валя! Куда ты? Мурашки забегали по рукам. Сидим, Валя!

Кот, пробравшийся на участок сквозь низкую щель в ограде, переступил передними лапами. Крупный, рыжий. Морда наглая. Зверь! Мурлов, вбирая животное глазами, наполнялся бурлящей радостью. Ну, теперь все. Теперь ты мой, братец. Тут бы и станцевать, но нельзя, нельзя.

Шевеля ушами, кот сделал шаг к блюдцу. Морда его, принюхиваясь, пошла вниз. Второй шаг. Третий. Кот замер. Конечно, это чужое, мысленно заговорил с ним Мурлов. Мясо, зачем-то выставленное во двор. Но это пока не ловушка. Нет-нет, пока нет, можешь быть спокоен. Угощайся.

Кот, словно услышав его, подобрался к блюдцу и ухватил грудинку. Честное слово, Мурлов чуть не заорал. Разборчивый! Сосиски побоку! Он смотрел, как, прижавшись к земле, рыжая тварь торопливо расправляется с приманкой, и уже представлял, что будет завтра, послезавтра, еще через день.

Встревоженный каким-то звуком, кот вдруг одним прыжком отскочил от блюдца со шматком мяса в пасти. Желто-зеленый взгляд сделался диким. Мгновение — и кот, выгнув спину, брызнул в кусты. Чуть наклонившись, Мурлов увидел, как животное выбралось за ограду, молнией юркнув обратно в щель. Красавчик!

Ну и хорошо. Мурлов потянулся, вскинул руки, повертел головой, вызывая хруст в шейных позвонках.

Часы показывали почти двенадцать. Не так уж и долго он сегодня просидел. Меньше трех часов. Но был вознагражден, да, вознагражден. Ко всем терпеливым людям так или иначе приходит успех. Это, если хотите, правило номер три.

Ежась, Мурлов голышом вышел на участок, собрал в блюдце разбросанные котом частички мяса и стряс все в мусорное ведро.

Заснул он, как младенец.

Следующие дни Мурлов прожил упоительной двойной жизнью. С утра он был простой дачник, садовод, обитатель пригорода, не обремененный городскими заботами и делами. Он возился на участке, обходил свои сотки дозором, готовил еду, смотрел телевизор, сидел в сети, ходил за хлебом и выпечкой в магазинчик, притулившийся у остановки, и относил мусор в поставленный у въезда контейнер.

Но вечером, о, вечером!

Вечером Мурлов превращался в наблюдателя, в особого, тайного агента, в глаза и уши, хотя, пожалуй, в основном, в глаза. Он выставлял блюдце и замирал в спальне перед окном.

Ох, какое это было сладкое время!

Кот не появился в первый вечер после судьбоносного визита, и Мурлов, просидев до часу ночи, это оценил. Даже зауважал рыжего гаденыша: не падок на халяву. Или падок, но умеет держаться.

Огорчило ли его это? Ну уж нет!

Наоборот, появился азарт, ощущение скорой удачи забродило внутри. В следующий раз он добавил грудинки на блюдце, соорудив, если не мясной тадж-махал, то вполне приличный холмик из розовых ломтиков.

И что? Кот появился где-то к полуночи, смело подобрался к приманке и сожрал большую половину приготовленного. Как морда не треснула?

— Все, — прошептал Мурлов, давя смех в горле, — ты мой, ты мой, рыжий ублюдок. Слышишь, котик? Ко-отик.

На третий день он переместил блюдце чуть ли не к самому боксу, к его торцу, но кот и здесь показал себя на высоте. Теперь он уже сожрал все, будто в насмешку оставив лишь последний лоскут грудинки. Мол, очень благодарен. Сыт. Перебравшись за угол стола, Мурлов видел, как настороженно подрагивает рыжий хвост, пока насыщается его обладатель. Кушай, кушай.

Утром Мурлов позвонил Татьяне.

— Давай номер карточки, — без обиняков сказал он бывшей жене.

— Сейчас?

— Нет, завтра!

— Подожди, это так неожиданно…

Мурлов чуть не бросил телефон. У него была теория, что перед ответственными моментами удачу нужно «подкармливать», жертвовать ей что-то. Солидная денежная сумма в долг Татьяне вполне жертве соответствовала. В сущности, подумалось ему мельком, я приманиваю удачу, как кота.

— Так тебе нужно? — поторопил он Татьяну, которая полнила линию связи непонятными звуками: чем-то звенела, что-то трясла.

— Да, прости, прости, я тут сумочку…

Мурлов вздохнул. Ну как, как с такими товарищами общаться? Как им идти навстречу? Как с ними жить вообще?

— Все, все, — снова прорезалась голосом бывшая жена, — я нашла карточку. Записывай.

Она продиктовала цифры. Мурлов вбил их в ячейку для перевода средств в «онлайн-банке». Помедлил пальцем над клавишей. Нажал. Пом. Его счет уменьшился на сто тысяч.

— Эй, — произнес он в телефон, — ты еще слушаешь?

— Да-да, Валентин, — отозвалась Татьяна.

— Ушло. Через полгода вернешь.

— Конечно, Валентин!

— Все.

— Спасибо бо…

Мурлов нажал на значок прекращения соединения. Какое-то время он сидел неподвижно, думая, какая же тварь его бывшая жена. Существо, каким-то случайным образом проникшее в его жизнь и даже родившее от него сына. Любил ли он ее? Разве что в редкие моменты. И именно в эти моменты понимал, что ничего общего между ними нет и быть не может. А уж ее претензии на то, чтобы он не закрывался от нее…

Смешно. Есть первое правило. Все, что может быть закрыто, должно быть закрыто. Внутренний мир — тем более. Как ему хотелось двинуть ей в зубы, когда она вдруг начинала приставать к нему с расспросами! Что ты делаешь, Валентин? А чем ты займешься завтра? А у тебя есть мечта?

Бум! Бум! Бум! — в зубы.

Но ладно, проехали, забыли. Жертва принесена. Следовательно, и план другой, без дружбы и долгих ухаживаний.

Мурлов достал из гардероба хлопковый комбинезон, встряхнул, разложил на кровати, погладил вытертую бирку. Через несколько секунд к комбинезону прибавились прорезиненные перчатки и пояс с отделениями для инструментов.

Котик, котик, человек выходит на охоту. Он тоже любит охотиться, как и ты. Не знал? Увидишь!

Следующим этапом Мурлов приготовил приманку. У него была мысль использовать снотворное, но он отмел ее как недостойную настоящего охотника. К грудинке он добавил немного жареной курицы и жирный ломтик форели. Получилось вполне себе праздничное блюдо. Учитываем невысказанное желание приговоренного. А как вы думаете? Чтим традиции!

Далее Мурлов из длинного ящика под верстаком выбрал сеть с некрупной ячейкой, разложил ее сначала в гостиной, проверил нити и узлы, а потом вышел на участок и раскинул сеть уже на плитках между домом и боксом.

Замечательно.

Под скатом крыши на чуть выступающей балке прятался шкив. До него можно было дотронуться, вытянув руку. Встав на подвинутую лавку, Мурлов пропустил через шкив отрез веревки. Один конец вывел к окну, на другом соорудил петлю и подцепил к ней за карабины на свободных концах уже пришитую по углам сети бечевку.

Все для тебя, котик!

Для испытаний Мурлов положил на сеть чурбачок, расправил ее, чтобы бечевка свисала свободно, отступил и потянул веревку через шкив. Сеть с легким звоном схлопнулась по углам и взлетела вместе с чурбачком вверх. Мурлов поморщился. Медленно, нет? А если шустрый рыжий гость успеет отскочить? Он разложил сеть снова и потянул уже резче. Сеть сложилась мешком, чурбачок затемнел сквозь ячею.

Все равно медленно. Здесь бы, конечно, с песиком потренироваться. Поставить в центр, сказать: «Сидеть», потом сказать: «Ко мне!» и потянуть. Вряд ли бы терьер стал жаловаться. Сходить что ли к соседу и одолжить собачонку на полчаса?

Мысль, конечно, была несерьезная. Как еще объясниться? Извините, мне ваш песик для котика нужен?

Хмыкнув, Мурлов в очередной раз разложил сеть, поправил свисающую бечевку. Может, укоротить? Только видно будет, углы загнутся. Слишком подозрительно. Был бы Мурлов котом, обошел бы за километр. И еще не известно, как все это сработает из окна. Не рядом же, в конце концов, ему стоять? Хорош он будет, демаскирующий ловушку в метре от блюдца. Что за придурок? — подумает котик.

Мурлов оставил конец веревки на подоконнике и прошел в дом. Он снял шлепанцы, пробравшись в спальню, сдвинул оконную створку вбок, втянул веревку. Замер, представляя, как котик-кот пробирается участком к блюдцу.

Ап! Сеть собралась, закачалась с пойманным чурбачком. Мурлов намотал веревку на батарею отопления и босой заторопился наружу. По пути ушиб палец ноги, чуть не поскользнулся, и, шипя, вывалился во двор.

Умял сеть, отстегнул карабины, подтащил к боксу. На все про все потратил полминуты. Не плохо, но хотелось бы меньше. Да, и фонарь надо будет чуть довернуть, чтобы зафиксировать свет на новом месте.

Неожиданно Мурлову пришло в голову, что можно поступить проще — у того же окна сесть с винтовкой. Уж со скоростью пули в двести метров в секунду котик может быть сколь угодно шустрым, но свое непременно получит. Другое дело, что удовольствие совсем не то.

А еще ранишь — и ускачет черт знает куда.

Что ж, придется надеяться, что реакции кота не хватит на то, чтобы мгновенно телепортироваться на полметра. Сообразит он, пойманный, или не сообразит вскарабкаться по сетке вверх, к горловине, дело уже второе. Идеально, конечно, было бы заманить его в бокс, но вряд ли это удастся. Ушлое животное, сообразительное, наверняка, с «биографией». Не зря повсюду шастает и столуется, где хочет. Все разнюхал, везде пометил. Возможно, в отсутствие Мурлова и на пороге уже посидел, и по участку прогулялся. В бокс, понятно, не полезет ни за какие коврижки.

Ну-ну, котик, ну-ну.

Мурлов еще дважды вздергивал сетку, выбирая веревку через узкую щель створки, потом для удобства связал петлю и закрепил в ней короткую, в двадцать сантиметров палку, чтобы можно было поставить в распор к батарее и не мучаться с узлом. Секунд пять где-то этим в общей сложности выиграл. Совсем неплохо.

В конце концов, он удовлетворился тем, с какой скоростью взлетает вверх добыча, выкинул чурбачок к смородине, наладил сеть в последний раз и торжественно вынес блюдце. Лосось аж золотился в свете подвернутого фонаря. Лосось, парень! Лосось! Неужели лососю пропадать? Не подведи, парень!

Наблюдая за блюдцем в окно, Мурлов неторопливо облачился в комбинезон, стянул резинки на запястьях, защелкнул кнопки, поднял ворот под горло. Достал носки потолще, натянул на ноги. К носкам прибавились старые, разношенные туфли.

Уже одетым, Мурлов вскипятил чайник и приготовил себе кружку крепкого кофе, совсем не сладкого, горечь которого щипала язык. Он принес кружку в спальню, подложил под нее мягкую салфетку, сел так, чтобы было видно блюдце, то есть, совсем с краю стола, на дальнем от кровати конце. Веревку намотал на руку, выбирая свободный ход.

Фонарь светил, лосось золотился.

Мурлов отпил половину кружки, натянул перчатки, сжал обжатые резиной пальцы на веревке и замер, умер, пропал. Мысли его потеряли всякую оформленность, но обрели цвет. Они плыли под черепом, подобные розовым облакам. Иногда облака издавали тихие звуки, похожие на глухое, утробное урчание.

Сидеть было не очень удобно, и рама створки частью перекрывала приманку, но Мурлова это не волновало. Он почти не дышал, не двигался и, пожалуй, не замечал, как небо примеряет к себе все оттенки темно-синего, как пропадают во тьме кусты, ограда и кроны деревьев. Он был световым пятном, позолотой на фарфоровом ободе блюдца, курицей и рыбой, и тонкими стебельками травы, прорастающими сквозь ячейки сетки.

Понятие времени для него исчезло.

Слух Мурлова обострился, но звуки теперь распространялись прямо в нем, вызывая мелкие, гаснущие вибрации в теле. Стук веток, шелест листвы, поскрипывание шкива звенели в горле. Музыка, включаемая и выключаемая на соседних участках, отдавала в поясницу. Шорох шин проезжающего автомобиля щекотал пятки.

Возможно, именно эти колебания сейчас составляли его, как единое целое, собирали по частям в не осознающее себя, но, тем не менее, существующее звуковое существо.

А вот новое! Едва заметная дрожь жестяного листа над щелью. Почти неслышный переступ мягких лап. Трепет осторожного уха, коснувшегося подорожника. Легкие подрагивания вибрисс. Неужели?

Объединенные, связанные друг с другом эти звуки отозвались в животе у Мурлова сосущим холодком.

Ко-отик.

Он не выдал себя ни одним движением. Пригибаясь, крадучись, рыжий кот медленно подбирался к приманке. Под шерстью волнами перекатывались мышцы. Подрагивал приподнятый кончик хвоста. Ах, как золотилась форель под китайскими светодиодами! Как пахла! Стоило ли обращать внимание на чуть загнутые углы сетки и уходящую вверх бечеву? Ну-ка, ну-ка, передними лапами — на вязаные ячейки.

Кот неожиданно поднял голову и посмотрел на окно, прямо на Мурлова.

Наверное, был бы Мурлов в тот момент человеком, он обязательно совершил какое-нибудь непроизвольное движение — вдохнул, напрягся, стиснул веревку, и кошачье ухо непременно уловило бы короткий трепет воздуха в его горле, чуть слышный скрип стула под задницей или шорох пальцев по пеньковым волокнам.

Прости-прощай, на этом бы охота и закончилась.

Но в том-то и дело, что Мурлова за окном не было! Он был нигде, у блюдца, под лапой, вертелся мошкой и смотрел на кота. Поэтому тот, не обнаружив опасности, медленно моргнул, опустил голову и перебежал к приманке. Зубы вонзились в кусок форели. Крошки розового мяса брызнули из пасти.

Р-раз!

Мурлов дернул веревку. Рыжая тварь успела припасть к земле, но не успела отпрыгнуть. Вместе с блюдцем, роняющим капли жира, кот оказался в схлопнувшейся сети и забарахтался там, попадая лапами в пустоту ячеек.

Есть!

Мурлов торопливо продел деревяшку под батарею и упер ее так, чтобы она не выскочила. Теперь во двор! Радость была еще преждевременна, и Мурлов подавил ее, так и норовящую заклокотать счастливым смехом в горле. Рано, рано! Ты еще не поймал его, Валентин. Ты в самом начале славного пути.

Он выбежал в темноту ночного участка, в брезентовом комбинезоне, в перчатках, перемахнул ступеньки крыльца, неуклюже повернул, цепляясь пальцами за перила и гася инерцию тела. Горбом мелькнул бокс.

Вот она, вот она! Сеть висела в полуметре над землей, и кот барахтался в ней, сверкая злыми желтыми глазами.

— Сейчас, сейчас, — прошептал Мурлов и прижал сеть к животу.

Другой рукой он освободил ее от карабина. Смех наконец прорвался, просыпался короткими звуками. Словно какой-то дикий зверь разродился воплем на участке. Тише, Валентин, тише. От предвкушения будущего Мурлов чуть не забыл, что надо делать. С полминуты он стоял в странной прострации, пока мысли не нахлынули разом, потом встряхнул сеть и скользнул из-под светового круга.

Четыре больших шага к боксу, поправить добычу, обжать, чувствуя чужую жизнь в своей власти, нащупать ключи.

Вставив ключ в замок, Мурлов вдруг насторожился. Никто не наблюдает? Не слишком ли долго он стоял на свету? Шелестели кусты. Неслышно качались за забором тени деревьев. Огрызок луны висел в небе. Тихо.

А у него ко-отик!

Трижды клацнул замок. Фыркая от смеха, Мурлов ввалился в бокс, наощупь запер дверь и только затем уже включил свет. Все также, с сетью под мышкой, он добрался до стола и, только прижав сеть ладонью к металлической поверхности, позволил себе захохотать в голос.

— Ты мой, мой! — выкрикнул он в глаза коту.

Все! Все, сделано!

Высвободить рыжее животное из ячеек было делом нескольких секунд. Сеть полетела на пол. Как ни старался кот уйти из-под пальцев Мурлова, ему это не удалось. Ухватив кота за шкирку, Валентин вздернул его перед собой.

Замечательный экземпляр!

Тварь жмурилась, прижав уши.

— Что, страшно?

Мурлов ткнул кота в светлую шерсть на животе. Тот дернул выставленными вперед лапами.

— Отсюда только один путь, — сказал ему Мурлов.

Он встряхнул животное, которое показалось ему очень уж вялым.

— Поел рыбки?

В горле кота грозно зарокотало. Мурлов радостно, по-детски рассмеялся.

— Ну, ты уж знай меру-то. Умей проигрывать!

Свободной рукой он прихватил кота спереди, заставив того яростно заработать задними лапами. Когти заскребли о резину перчатки и брезент рукава. Извернувшись, кот попытался даже вцепиться в пальцы зубами.

— Ну, ты нахал!

Мурлов понес кота к столу. Тот пытался прокусить и процарапать брезент. Внутри Мурлова бурлил восторг. Но о деле, нет, о деле он не забывал и, держа свою добычу на весу, включил лампы, одной рукой развинтил струбцину, затем скинул со стола верхний ремень и потянул пряжку нижнего. Кот вдруг чуть не вывернулся, и Мурлову пришлось на несколько секунд забыть о приготовлениях.

— Куда?

Он перехватил рыжую тварь у самого пола. Кожу под глазом неожиданно обожгло. Мурлов отклонился, отдернул голову, чувствуя, как коготь оставляет кривую бороздку. Все-таки дотянулся, ублюдок. Ко-отик! Мурлов сморщился, поморгал — терпимо, саднит, но глаз видит — и улыбнулся.

— Да мы, оказывается, боевые котики!

Дальше он с котом уже не церемонился. Рыжее тельце было распластано на металлической поверхности, а голова помещена в струбцину. Придерживая голову и лапы, Мурлов затянул винт так, что кот взвизгнул. Потом, подвинув ремень, он перетянул кошачий живот и зафиксировал шпенек пряжки в крайнем отверстии. Кажется, надежно.

Мурлов убрал руки и с улыбкой завис над котом. В горле пойманного животного сердито клекотало, словно он готовился зарычать, но сдерживал порывы. Глаза были широко раскрыты, и зрачки плавали в них, как черные семечки.

— Ну-ка.

Мурлов поднес к коту ладонь, и обманчиво спокойные передние лапы стремительно вскинулись, царапнув воздух когтями. Мурлов счастливо рассмеялся. Чувствовал он себя замечательно, хотелось свернуть горы.

— Ты думаешь, я — дурак? — спросил он кота.

Из кармашка на поясе он извлек моток капронового шнура. По очереди лапы кота были продеты в петли, разведены в стороны, отрезки шнура, натянув, Мурлов закрепил на продольных трубках под столом. Надобность в ремне отпала, и Валентин щелкнул пряжкой, открывая светлый живот и рыжую грудь животного.

Распятый и обездвиженный кот вдруг вздумал выть. Мурлов, похрюкивая, несколько секунд ему подвывал.

— Замечательный дуэт, да? — он подергал кота за лапу.

Дальше на вой он уже не обращал внимания. Лампы подверглись регулировке. Пятно света сконцентрировалось на животном. Валентин подтянул к столу стул. В пластиковый тазик набрал горячей воды и вооружился одноразовым бритвенным станком. Комок пены плюхнулся на кота.

— Приступим, — сказал Мурлов.

Он повел станком по шерсти, собирая урожай светлых волос. Под выверенными движениями открывалась бледная кожа. Руку вниз — в тазик, взболтать, очистить лезвия, руку вверх — к животу. Шапка пены осела, размазалась. Мурлов, как осторожный полководец, неторопливо отвоевывал пространство.

Кот неожиданно обоссался под его рукой.

— Ну-у!

Мурлов стряхнул мочу с пальцев, окунул руку в тазик, укоряюще качнул головой и продолжил брить как ни в чем не бывало. Морда кота, защемленная струбциной, пускала слюну. В глазах животного Мурлов ловил ужас. Его это, честно говоря, воодушевляло. Кот не шевелился под станком, лишь заметно дышал. Правда, разведенные лапы нет-нет и выпускали когти, словно части запрограммированного на определенное действие механизма.

— Ну, вот.

Мурлов щекотнул голый кошачий живот и отложил бритву. Придерживая рукой, он слил воду в отверстие в полу, а мокрую шерсть вывалил на газету и убрал в мешковину. Торопиться было некуда. Поглядывая на кота, Мурлов промыл станок, стер остатки пены и кошачьей мочи со стола, сложил в ту же мешковину тряпки и достал пенал со скальпелем.

Словно что-то предчувствуя, кот подвыл.

— Это мы так просим прощения? — улыбнулся Мурлов. — Напрасно. Я не верю в быстрые перемены что в человеке, что в животном. Если был ты наглой рыжей тварью, залезающей на чужие участки…

Крышка пенала раскрылась с едва слышным щелчком.

— …то, извини, такой тварью и помрешь.

Скальпель сверкнул, ловя свет ламп. С полминуты Мурлов завороженно смотрел на острую хирургическую сталь в своей руке. Кот, казалось, смотрел тоже.

— Мя-я… — прохрипел он, прося пощады.

Сладкая музыка!

Мурлов ощутил, будто перед ним открылся невиданный ранее простор, тело зазвенело от радости, от нахлынувших сил, от близкого могущества. Пришлось даже покусать губы и переждать, опираясь о стол рукой. Такое состояние очень вредно для серьезной работы. Вот потом, потом…

— Ну-с, приступим! — сказал Мурлов.

Прикосновение к трепещущему кошачьему животу вышло легким, почти невесомым, но из тонкой, едва заметной линии, прочерченной скальпелем, сначала осторожными язычками выступила кровь, затем рана разошлась, и, словно под действием настойчивой внутренней потребности, наружу вывернулся ком сизых кишок.

Мурлов сосредоточился, держа в голове, что хвойный бальзам начисто перебьет запах кошатины.

Он разделывал кота где-то час. Голова плыла в эйфории. Мысли путались. Шкура. Требуха. Мышцы. Кости.

Ко-отик!

Кровь, выделения, слизь Мурлов смыл на пол в слив. Все, что осталось, разобранное, разломанное, промытое, увенчанное кошачьей головой с остекленевшими глазами, отправилось в четыре бумажных мешка. Честное слово, не так уж и много места занял рыжий разбойник после тесного знакомства. Еще что-то пытался говорить, дурачок!

Первым делом Мурлов похоронил останки под грядками, с другой стороны дома. Здесь хватало света от вздернувшегося над забором фонаря, к тому же несколько квадратных метров по соседству с яблоней он регулярно и тщательно перекапывал. Всегда свежая земля должна была отвести подозрения от захоронения. Пять взмахов лопатой, чтобы поглубже, чтобы никакая зараза не раскопала — один мешок. Еще пять взмахов, через метр, — другой. Далее третий и четвертый.

Мурлов немножко взмок от физической работы, покрутил головой. Было темно и тихо. Часа два ночи, должно быть. Или три? Ни музыки, ни тарахтения триммера. Ни котика. Благодать.

Улыбаясь, Мурлов разровнял землю граблями и вернулся в бокс. Тщательно отмыл стол, стены, пол, загрузил одежду в стиральную машину и тут же, просто-таки плавая в хвойном аромате, под душем вымылся сам.

Царапину под глазом заметил уже позже. Впрочем, память, память о котике. Как он — р-мяу, р-мяу-у…