ПРОСНИСЬ! у(дис)топия

3. ПРОБУЖДЕНИЕ

… чтобы немедленно, прямо в следующую секунду опять подняться. Даже сквозь сомкнутые веки было видно, что светит яркое солнце.

Блин, неужели я недосыпала порошка и просто продрыхла до утра, подумала Елена. Жутко испугалась: письмо-то уже в полиции!

— Проснись! Проснись же! Давай-давай, Sleeping Beauty, открывай глазки, — послышался голос, самый лучший на свете.

Елена поняла, что спит, и велела себе ни в коем случае не просыпаться.

Но теплая рука легонько коснулась щеки, погладила.

— Просыпайся, просыпайся. Всё хорошо.

Над ней склонялся Алик. В его глазах стояли слезы, но губы улыбались. Лицо изменилось. Стало моложе и свежее — как десять или даже пятнадцать лет назад.

— Ты моя спасительница, — сказал Алик. — Ты всё гениально придумала. Мы живы и мы снова вместе… — Помахал у нее перед носом рукой. — Алё, гараж! Глазами бессмысленно не хлопать. Врачи обещали, что когнитивные функции при пробуждении включатся сразу. Даром я что ли заплатил полмиллиарда юнитов?

— Полмиллиарда чего? — спросила Елена.

Кажется, она находилась в больничной палате. Всё вокруг было белое, но она толком не рассмотрела. Не могла отвести взгляд от лица Алика.

— Молодец, начинаешь с правильного вопроса. Узнаю супругу инвестора, — засмеялся муж. — Юнит — единая всемирная денежная единица. Всё нормально. У меня, когда разморозили, тоже было ощущение, что я вот только что, секунду назад ощутил боль в груди, отключился — и вдруг сразу оказался на госпитальной койке. Прошло время, моя Ореа Элени. Очень много времени.

— Мы в будущем? — прошептала она.

— Быть в будущем невозможно. Мы здесь и сейчас. Но по сравнению с твоей отправной точкой, 2025 годом, конечно мы в будущем. Ты вот что. Лежи, моргай, а я коротко введу тебя в курс обстоятельств. Только поцелую сначала.

Он наклонился, нежно поцеловал ее в губы. Только теперь Елена поверила, что всё на самом деле, всё по-настоящему. Когда Алик ее целовал, это всегда было по-настоящему.

— Я тут без тебя уже давно груши околачиваю, — стал он рассказывать, по-прежнему склоненный к ней, глаза в глаза. — Мой случай был проще твоего. Медицина научилась гарантированно воскрешать инфарктников три года назад, а я был в очереди ветеран, в самой первой сотне. Но регенерация таких, как ты, инвалидов мозга находилась на стадии лабораторных исследований. Хрен знает, сколько они бы продлились, может лет десять или двадцать, но так долго я без тебя жить не хотел. Короче, проспонсировал процесс, стал всех гонять в хвост и в гриву — ну ты знаешь, как я умею. И вуаля: мою спящую царевну пробудили.

— Проспонсировал? — переспросила Елена. Мысли были какие-то примороженные, и язык немножко деревянный, как после анестезии у дантиста.

— Ага. Мы с тобой жутко богатые. Я тогда очень правильно сделал, что вложился в акции компании, разрабатывавшей аккумуляторы солнечной энергии. Пока я дрых, портфель подорожал в сто семьдесят раз. Так что отбашлять полъярда юнитов здешней клинике проблемы не составило. Можно было тебя пробудить еще два месяца назад, но я заказал, пока ты всё равно в отключке, заодно сделать тебе полный тюнинг. Поменяли суставы, пересадили печень — твоя оказалась так себе. Мыщцы подтонировали. Пошевели руками-ногами. Чуешь? Как в молодости, да?

Действительно, тело было будто налитое, никакого онемения. Елена пощупала живот — упругий, твердый, как в тридцать лет. Провела по шее, подбородку — кожа гладкая.

— А я, когда очнулся, еле двигался. Пришлось сделать пару операций, пройти курс физиореабилитации и прочее. Ты же, мне обещали, соскочишь с койки, как мячик. Ну-ка, Элени, оп-ля!

Он встал, сдернул одеяло, и Елена без труда села, спустила ноги на пол. Легко поднялась.

Господи, давно она себя не чувствовала такой молодой!

— Значит, я пролежала в отключке годы? — спросила она. Ужасно это было странно. — И всё в мире, конечно, переменилось?

— Всё. Я тут давно обжился, так что сделаю тебе полный доклад. Расскажу-повожу-покажу. С чего бы начать? Нет, давай так. Ты спрашивай, а я буду отвечать. Что тебя интересует в первую очередь?

Елена, приподняв верх пижамы, всё любовалась на свой помолодевший живот. Пощупала грудь. Фига себе! Уже ради этого стоило несколько лет поплавать в жидком азоте.

— Что с войной? — спросила Елена. — Она закончилась?

Алик удивился.

— С какой войной?

— Как это «с какой»? С российско-украинской. Когда я отчалила, всё было очень плохо. Я думала, если больше в этот мир не вернусь, то и черт с ним, не больно хочется.

Он наморщил лоб.

— А-а, ты вот про что. Сейчас вспомню, чего там было…

Теперь уже она уставилась на него в удивлении. В жизни, оборвавшейся в тот холодный весенний день, они говорили о войне всё время, это была ежедневная, главная тема.

— Как можно про такое забыть? Ты каждое утро, просматривая новости, хватался за сердце! Этим, наверно, и довел себя до инфаркта!

— Золотая-серебряная, да это древняя история. Знаешь, какой тебе надо было задать первый вопрос? «В каком мы сейчас году?»

— И в каком же?

— В две тысячи сто шестом. Ты отсутствовала больше восьмидесяти лет. Нет давно никакой Украины. И России нет.

— Как это нет?

4. ПРО УКРАИНУ И РОССИЮ

— Понимаешь, государств в прежнем смысле вообще больше нет. После «Черной Пятницы» и Сингапурского диалога старое политическое устройство мира рассыпалось. Сформировалась система «Цзинцзюй». Когда Сун Минжэнь выпустил Сямыньскую декларацию по поводу Фуцзяня…

— Погоди ты с цзинем и цзянем. Не морочь голову. Чем закончилась война? Я сюда прибыла из апреля две тысячи двадцать пятого года. У нас там лопнула надежда, что США найдут укорот на Путина. Все были в жутком унынии, а я думала: уйду — не оглянусь, яду мне, яду.

— Да нет, Путин ни хрена не победил. Мировая экономика обвалилась, цены на нефть рухнули. Москве стало не до завоеваний. Империя выдохлась.

— Но чем закончилась война? — спросила Елена. — Неужели мир согласился признать, что восток и юг Украины российские? И что же в результате отдали Путину?

— Господи, да не помню я. Сейчас это кажется каким-то абсурдом: отдали, не отдали. У России скоро начались такие проблемы, что ей стало не до территорий. И уж эту историю я знаю в деталях, потому что она про экономику, про деньги и про наш инвестиционный портфель. Помнишь, в прошлом веке была телевизионная реклама: «Мы сидим, а денежки идут»? Это вот как раз про нас.

Алик посмотрел на ее напряженно сдвинутые брови. Сжалился.

— Окей. По порядку. Возвращаемся в Россию двадцать пятого года. Нефть упала до пятидесяти долларов за баррель (тогда всё зависело от цен на нефть) и продолжает падать. Рынок газа за время войны перехватили другие поставщики. Экономика вся военная, ее продукция стала не нужна, а ничего другого она производить не может — промышленный импорт стопроцентно китайский. Несколько миллионов рабочих, получавших высокие зарплаты из военного бюджета, на бобах. Демобилизуются контрактники, привыкшие к большим деньгам, озверевшие от войны, не желающие возвращаться к бараньей безденежной жизни. У всех этих мужиков злющие жены и полуголодные дети. У государства еле-еле хватает денег на зарплату «силовикам». Это были такие специальные ведомства, которые…

— Я в курсе, я местная, — перебила Елена. — И что, произошла революция? Скинули Путина?

— Не сразу. Диктатор сдался Китаю, со всеми потрохами — деваться-то ему было некуда. Возьмите меня на содержание, дяденьки китайцы, я вас во всем буду слушаться. Получил кредиты, товары, кое-как позатыкал дыры. Китайцы на это пошли, потому что у них раскочегаривался большой конфликт с Соединенными Штатами. Началась новая холодная война, и генсеку Си были нужны российские бомбы-ракеты. В общем, в конце двадцатых казалось, что миру наступает каюк. Человечество вот-вот само себя переубивает. Нам-то с тобой было хорошо, спали себе и горя не знали, а люди реально психовали.

— А с Украиной что было?

— Да тоже ничего хорошего. Вернулись с фронта солдаты, начались всякие эксцессы. Преступность, политические убийства. Чуть не установилась диктатура. Но Украине все-таки помогал Запад. Она ведь стала приграничной зоной. На той стороне чудище обло, стозевно и лаяй — огромный Руссокитай. Эта хрень длилась несколько лет, а потом грянула Черная Пятница. Всемирный экономический кризис. И всем показалось: наступили кранты.

5. ПРО МИРОВОЙ КРИЗИС

— Черная Пятница — это как Черный Вторник, биржевой крах 1929 года? — спросила Елена, в позапозапрошлой жизни закончившая историко-филологическое отделение с красным дипломом. В 1990 году это было, в стране «Союз Советских Социалистических Республик». Вдруг подумалось: мамочки, сколько ж это мне лет-то, если сейчас 2106-й? Подсчитала: сто тридцать восемь!

— Еще хуже, — ответил Алик. — В начале двадцатого века мир не был до такой степени интегрирован, и все финансовые процессы шли несравнимо медленней. А тут утром в пятницу жахнуло в Токио, и к вечеру разорился весь мир. Китайский пузырь лопнул. Обанкротились почти все крупные банки, остановились платежи, в общем полный паралич. Западная финансовая система кое-как встряхнулась: ввела чрезвычайный контроль над трансакциями, режим бюджетной экономии, что-то национализировали, что-то наоборот приватизировали. В общем, выкарабкались. Свободное предпринимательство умеет выживать и выкручиваться. Но на китайской половине мира, куда теперь входила и Россия, с кризисом боролись своими методами. Закрутили все недозакрученные гайки, ввели карточки, пересажали недовольных, свалили всю вину на козни Запада. И стали готовиться к горячей войне. Повод долго выдумывать не пришлось: Тайвань, исконно китайская земля, оккупированная силами Зла.

В городе Сямынь, на берегу Фуцзяньского пролива — на той стороне остров Тайвань — состоялось выездное заседание политбюро китайской компартии. Генсек собирался объявить начало Великой Борьбы за Всемирную Справедливость. То есть начать вторжение в Тайвань. Ракетные установки, ядерные подлодки, стратегическая авиация Тройственного Союза — Китая, России, Северной Кореи — были готовы нанести удар, и не по Тайваню, а по целям в странах НАТО. Должна была начаться мировая ядерная война. Ну а мы с тобой плаваем себе в жидком азоте, и всё нам фиолетово. Сколько нервов сберегли!

Алик с улыбкой покачал головой. Елена пнула его в бок: рассказывай дальше!

— Никто в точности не знает, что там в Сямыне произошло. Официально объявили, что у генсека на заседании политбюро произошло кровоизлияние в мозг. Для вождя создали специальный криомавзолей, там он до сих пор и плавает в прозрачном дьюаре. Периодически возникают дискуссии — будить его или нет. Но китайцы есть китайцы, они не торопятся. А новый генсек Сун Минжэнь выступил с декларацией. Он объявил своему народу, что древняя и мудрая внешняя политика Китая — «Аромат цветущей сливы», то есть расширяться плавно, лаская обоняние. Вторгаться и завоевывать земли силой оружия — это западная бесовщина. Но это было бла-бла для местного употребления. А на встрече с американской президенткой, с глазу на глаз, Сун говорил по-другому, с англо-саксонской деловитостью. Эта встреча, так называемый «Сингапурский диалог», изменила весь ход истории.

Сун предложил навсегда запретить войны как способ решения конфликтов. Во-первых, распустить военные блоки. Во-вторых, провести полное ядерное разоружение. В-третьих, в течение пяти лет упразднить армии — для поддержания внутреннего порядка хватит и полиции. Пять лет переходного периода предназначались на то, чтобы разрешить все региональные конфликты, чреватые кровопролитием.

— Да как можно было за пять лет разрешить израильско-палестинский конфликт, если не получилось за целый век? — спросила Елена, заслушавшись чудесной сказки.

— Стихотворение Пушкина помнишь? Про золото и булат? «Всё куплю, сказало злато». Если булата больше нет, только злато и остается. Когда проблему нельзя решить деньгами, значит, надо потратить очень-очень много денег. Только и всего. Сун Минжэнь предложил собирать бывшие военные бюджеты в специальный Международный Фонд Развития. И на первом этапе тратить эти триллионы исключительно на тушение тлеющих пожаров.

— Неужели получилось?

— Сразу — нет. За пять лет — да. Блоки-то распустить было не штука, но с сокращением и отменой вооруженных сил пришлось повозиться. Большие страны к этому были готовы. На Москву и Пхеньян, когда там заартачились, генсек Сун просто прикрикнул. Россия и Северная Корея без китайской экономической поддержки существовать не могли. Но были две страны, которые наотрез отказались распускать свои армии. Израиль — потому что сразу накинется Иран. Иран — потому что отказался разоружаться Израиль.

— И как же?

— Решили обе проблемы. Но по-разному. Иран образумили при помощи санкций. Полностью изолировали, закрыли границы, блокировали все контакты. Через несколько месяцев там всё развалилось, аятолл к шайтану скинули. А на палестинской проблеме опробовали новый ноу-хау.

Раздался довольно громкий малоприличный звук — у Елены забурчало в животе. Она ощутила сильный спазм в желудке.

— Ой, ты же голодная! — спохватился Алик. — С начала прошлого века ничего не ела. Пойдем, продолжим за завтраком.

Она действительно ощутила жуткий голод. Прямо слона бы съела. После того как случилась беда, аппетит вообще исчез, ела редко, механически, всё равно что. Вчера, например, перед тем как принять «Дормитин» за целый день ни к чему не прикоснулась. То есть не вчера, а…

— А у меня желудок не атрофировался? — испугалась вдруг Елена.

— Тебе сделали полное техобслуживание. Всё работает, лучше чем прежде. Сейчас наешься от пуза, за все восемьдесят лет. В клинике отличное кафе.

6. В КАФЕ

— Хочу омлет с беконом. Круассаны со свежим маслом. Слабосоленой лососинки с укропом, — стала перечислять Елена, причмокивая от предвкушения.

Они шли по белому коридору, в окна светило солнце. Как легко и упруго двигалось тело! Не то что в последние месяцы, когда казалось, что к ногам прицеплены гири и ни на что не было сил.

Алик расхохотался.

— Ты как троглодит, которого в прошлом году нашли во льдах Гренландии и разморозили. Первое, что он сделал — попробовал сожрать медсестру. А чего такого? Нормальный рацион питания для жителя планеты сто тысяч лет назад. — Снова прыснул. — Какой омлет, деточка? Какой бекон, какое сливочное масло? У нас рыбу и мясо едят только в исторических фильмах ужасов, детям до 14 просмотр запрещен.

— Все теперь веганы? — ахнула Елена.

— Кто? А да, вспомнил, было такое слово. Нет, не веганы. Веганы убивали растения, а они тоже живые. Мы никого не убиваем, не калечим и не эксплуатируем, чтобы съесть. Любой оттенок вкуса достигается при помощи химических добавок.

— Стоп… Растения тоже эксплуатировать нельзя? То есть ни фруктов, ни овощей больше нет?! Да что же я буду есть?

— Что захочешь. Сделай заказ — и всё получишь.

Потрясенная, Елена умолкла, осмысляя жизнь, в которой нет… хлеба?! Шоколада?! Да и чая с кофе, они ведь тоже живые!

В кафе она вошла, как на заминированное поле. Там было светло и красиво, через прозрачную стену было видно горы, внизу голубело озеро. За столиками сидели люди, одетые во что-то распашистое и видимо удобное, но сплошь блеклых цветов.

Люди были какие-то странноватые. Во-первых, все бритые или очень коротко стриженные. Алик-то и раньше стригся триммером — скальп и борода два миллиметра. Словно угадал будущее. Мужчины тут все были такие. От женщин они отличались только щетиной на подбородке и щеках. Хотя вполне возможно, что некоторые голощекие тоже мужчины.

— Слушай, а что у вас с гендерами? — тихонько спросила Елена. — Когда я оттуда свалила, чуть не каждый день открывали какой-нибудь новый. По-моему, набралось больше семидесяти. Теперь их наверно тысяча?

— Да нет, та мода давно закончилась. Поигрались — надоело. Гендеров два, мужской и женский. Но почти все на протяжении жизни хоть раз да меняют пол. Обычно в ранней молодости. Тем, кто родился девочкой, хочется узнать, что такое быть мужчиной. И наоборот. В девяносто пяти процентах случаев потом возвращаются в исходное состояние.

— Но даже если мужчина поменяет пол, он же все равно не сможет рожать, то есть настоящей женщиной не станет.

— А теперь вообще не рожают. С этим варварством покончено. Зачем подвергать организм такому стрессу? Соединяют мужской и женский биокомпоненты, помещают в натальный генератор — и получите здорового младенца. Хочешь, мы тоже заведем?

— Нет, — быстро ответила Елена. — Мне кроме тебя никого не надо.

— Уф. Боялся, что захочешь.

Муж обнял ее и поцеловал.

— Садись. И не оглядывайся на тарелки с таким ужасом. Каждый заказывает еду такого вида, какого хочет.

Елена действительно ежилась. Румяная тетка (а может быть румяный дядька?) за соседним столиком с аппетитом метал (или метала?) в рот разноцветные шарики, запивая это драже лиловым напитком с золотистыми пузыриками.

— Вот планшет для заказа.

Алик ткнул пальцем в столешницу, засветился монитор.

— Калякай прямо пальцем, система понимает все языки и разбирает любой почерк. Чего ты хотела? Пиши: «Омлет с беконом, такой-то консистенции и температуры, такой-то солености и остроты». Форма и цвет любые. По закону запрещено воспроизводить вид мяса, рыбы, плодов и всего, что напоминает о временах всеядства, а вкус — пожалуйста, какой угодно… Дай-ка лучше я напишу, я твои пищевые пристрастия знаю. Ничего если омлет будет в виде персидского ковра, а круассан — как каравелла? Давай я сооружу, а ты оценишь мой креатив.

Он с увлечением занялся творчеством, а Елена опасливо оглядывалась на людей.

Какие все свежие. Большинство непонятно какого возраста. Переговариваются тихо. Почти все улыбаются, но никто не смеется. И по многим не разберешь, какой они расы. Дуэйны Джонсоны, Меган Марклы.

— Это всё швейцарцы? — шепотом спросила Елена.

Он оглянулся и, кажется, не сразу понял смысл вопроса.

— Наверно. Мы же в Швейцарии. Хотя понятие нации теперь практически исчезло. Тут ведь и раньше-то, сама знаешь, считались больше по кантонам. А теперь весь мир перешел на «кантонизм». Я тебе всё про это расскажу.

— Нет, я не про кантоны. — Она совсем понизила голос. За такое и в двадцать пятом году, если кто-то услышит, можно было нарваться, а тут, поди, тем более. — Я про то, что белых и блондинов почти не видно.

— А-а. Это результат «Симбиотической программы», принятой бывшим Европейским Союзом в начале тридцатых. Помнишь, в наши времена Европа всё боролась с нелегальной иммиграцией? Беженцев из бедных и неблагополучных стран тайно везли с юга на север в каких-то шаландах. Люди тонули, их ловили, помещали в лагеря, отправляли обратно. А с теми мигрантами, кто зацепился, не знали что делать. Они создавали кучу проблем: паразитировали на социалке, устраивали этнические гетто и преступные сообщества, кучковались по мечетям вокруг каких-то полоумных проповедников.

— Как я могу этого не помнить? Я только что оттуда. У нас на улице развесили плакаты Швейцарской народной партии «Не тяни лапу!»: швейцарский паспорт, и к нему тянутся черные, коричневые, желтые руки.

— Надо же. Вот ведь были идиотские времена. — Алик покачал головой. — А в тридцать первом что ли, нет в тридцать втором году по инициативе Германии, Франции и Нидерландов, запустили новую иммиграционную доктрину. Дотумкали наконец, что главный капитал — живые люди. Ты их не рожал, не растил, не перевозил. Они сами хотят к тебе приехать. Будут работать, платить налоги. Да и инъекция свежей инокультурной крови старушке Европе не помешает. Надо не запирать перед иммигрантами дверь, а радоваться. Только с этим капиталом, как и с любым другим, следует грамотно обращаться. Разработали специальную программу адаптации — ее потом взяли на вооружение в Америке, Австралии, Канаде и других богатых странах. Благо в Международном Фонде Развития из-за сокращения военных бюджетов деньжищ было немеряно. Каждого иммигранта принимали приветливо, бережно, проводили через тестирование, через кучу собеседований, выясняли для чего человек может пригодиться и к каким занятиям имеет склонность. Обучали, помогали встать на ноги — и через несколько лет в девяносто девяти процентах случаев получали полезного члена общества. А один процент уродов встречается и среди собственных уроженцев. Скоро пошла мода на межнациональные и межрасовые браки, и вот тебе результат. — Алик кивнул на посетителей кафе. — Новые европейцы. По-моему, лучше прежних.

— И это по всему земному шару теперь так?

— Нет. Китайцы какие были, такие и остались. В Африке по-разному, в зависимости от региона. Американцы сплошь забрюнетились, облатинились, там в половине штатов два языка, английский и испанский.

— А какой главный язык в мире?

— Никакой. Тут у всех вот такая штука при себе. — Алик поднял руку, показал браслет. — Это не часы. Это «ассист», универсальный помощник. Помнишь, мы все ходили с мобильными телефонами, которые постепенно превратились и в компьютер, и в кошелек, и не помню во что еще. «Ассист» объединяет вообще все нужные в жизни функции. От мониторинга здоровья и ведения финансов до синхронного перевода с любого языка на любой. Мой «ассист» из ностальгических соображений русифицирован. Дай ухо, слушай.

Он перешел на французский, сказал:

— Mon dieu, comme je suis heureux que nous soyons ensemble!

— Господи, как же я счастлив, что мы вместе, — пропищал в ухо тонкий голосишко.

— Если я наведу «ассист» на какое-то объявление, на любой текст, неважно на каком языке, на экранчике тут же появится перевод. Или можно включить режим «аудио». Сейчас полно семей, где муж с женой разного происхождения и отлично общаются между собой каждый на своем языке.

— Даже в постели, занимаясь любовью?

— О да. Эта штуковина в случае чего еще и поможет. У нее есть всякие режимы, в том числе интимные. Я тебя потом ознакомлю.

Он подмигнул, а Елена только теперь, в этот миг, окончательно поверила, что действительно проснулась. И от счастья закружилась голова.

— У меня тоже будет собственный «ассист»?

— А как же. Без него из дому выйти, все равно что без трусов. У тебя много чего будет. Всё, о чем ты мечтала. Например, собака. Хочешь собаку? Твоя каниноаллергия навсегда снимется одной пилюлей.

— Нет, ты же знаешь, я однолюбка. Если бы вернуть нашего Чубакку… Эх, как жалко, что тогда еще не было криоконсервации!

Много лет назад, в молодости, у них был отличный барбос: рыжий, одно ухо торчит, другое висит. Елена подобрала его щенком на улице, несмотря на свою врожденную аллергию. Сначала чесалась и сморкалась, потом делала специальные уколы, говорила Алику: «Ничего, любовь требует жертв. Терплю же я тебя». Чубакка, бедняжка, умер от паршивой постсоветской ветеринарии в девяносто седьмом, не вынес пустяковой операции. Елена рыдала несколько дней, потом на даче установила на могилке красивый валун, формой похожий на пса. И больше собак не заводила, хотя очень их любила — за прямоту и верность.

— Погоди… — Она задумалась. — А что стало с коровами, курами, овцами, со свиньями?

— В смысле?

— Раз их больше не едят, молоко не доят, шерсть не стригут, то ведь и разводить их незачем? Куда они делись? Вымерли?

Алик удивился вопросу.

— У нас никто не вымирает. Просто перестали специально плодить живые существа для убийства, закрыли концлагеря и комбинаты массового уничтожения. Нынешние дети не могут поверить, что люди нашего поколения вытворяли такие зверства. Что у нас были каннибальские магазины, каннибальские рестораны. Конечно, количество бывших домашних животных очень сократилось. Ну, как конское поголовье в двадцатом веке постепенно уменьшилось в тысячу раз по сравнению с 1899 годом, когда все ездили на колясках, скакали и пахали на лошадях. Осталась верховая езда, скачки — и всё. Теперь, правда, и этого нет. Принят «Билль о правах живых существ». Коровы, овцы, свиньи живут в естественных условиях — пасутся, размножаются как им хочется. Рыбу тоже не вылавливают. Нет такой необходимости. Пищевая промышленность отлично обходится синтезированными белками, углеводами и всем прочим. Вся еда готовится индивидуально, фуд-процессорами. Они запоминают, что ты любишь, сами предлагают какие-то новые рецепты — персонально для тебя… А, ну-ка попробуй, что я тебе заказал. Официант уже несет.

Оглянувшись, Елена увидела, что к столику, переваливаясь, движется осьминог: двумя щупальцами шагает, в четырех держит тарелку, чашку, приборы, салфетку. В седьмой щупальце букет алых роз, в восьмой какая-то книжечка.

— Розы заказал я, твоего любимого оттенка. Они, конечно, искусственные, но ты их ни за что не отличишь от природных. Добро пожаловать в новый мир, милая.

Алик поцеловал ей руку, а осьминог — вблизи стало видно, что это робот, сделанный из какого-то эластичного, упругого материала — ловко накрыл стол и положил сбоку книжечку. Муж раскрыл ее, приложил палец.

— Это счет. Карточек, как в прежние времена, и тем более бумажных денег сейчас нет. У каждого свой виртуальный аккаунт. Ну, как тебе омлет?

Елена осторожно потрогала вилкой очень красивый, но на вид несъедобный артефакт, лежавший на тарелке. Что-то он напоминал. Ах да, мозаичное надгробье Рудольфа Нуриева на кладбище Женевьев-де-Буа.

— Я лучше булку попробую…

Откусила мачту с парусами от колумбовой каравеллы — ммм, хрустящая, вкусная! По вкусу что-то среднее между прецлем и круассаном. Осмелев попробовала и могильный омлет. Уау! С трюфельным привкусом!

— А дома тебя ждет личный фуд-процессор. Я его зарядил всем, что ты любишь. Топай, топай, — махнул Алик «официанту». — Свободен.

— Погоди, а настоящих живых официантов у вас тут нет? — спросила Елена с набитым ртом.

— Зачем? Сейчас вообще нет большинства профессий, которые существовали в те времена. Остались только такие, для которых не годятся роботы и машины. Творческие, исследовательские, социально-эмпатические, ну или просто такие, какими приятно заниматься. Здесь, в клинике, например люди работают только по специальностям, где важен личный контакт, индивидуальный подход, интуиция. В приемном покое. Или «ангелами» — это то, что раньше называлось nurses. Из врачей остались лишь ментологи.

— Кто?

— Это отрасль медицины, занимающаяся психоментальной сферой. Там много специальностей. У нас были только психиатры, психоаналитики и гештальтисты. А сейчас целая развернутая система, десятки ответвлений. Это, собственно, даже не медицина. Что-то вроде персонального ментального тюнинга.

— Но если исчезло большинство профессий, чем все люди занимаются?

— Во-первых, некоторые профессии остались. Например, если говорить о ресторанах — баристы. Тут нужен талант общения, умение создавать правильную атмосферу, ориентироваться на клиента. Каждый бариста имеет два диплома: психологического факультета и школы актерского мастерства.

— Хорошо хоть актеры остались, — проворчала Елена, пока относившаяся ко всем этим новшествам с недоверием. Все-таки бекона и живого сливочного масла было ужасно жалко.

— Смотря какие. Киношных больше нет. То, что сейчас называют «кино», здорово отличается от нашего. Надеваешь специальные очки, и полный эффект присутствия. Киностудий, кинозвезд, съемок и всего такого больше нет. Фильм делают два человека: сценарист и оператор — это вроде старинного программиста. Персонажи генерируются, причем их внешность настраивается на вкус зрителя. У каждого ведь собственные представления о красоте. А живые актеры остались только в театре. Там, где важен эффект присутствия и соучастия. Но спектакли, к которым ты привыкла, это теперь редкость — называется «ретротеатр»: зрители просто сидят и смотрят на сцену. Сейчас популярен «кокриейшн». Это… как мы называли-то… — Муж пощелкал пальцами. — Иммерсив и интерактив, да? Причем спектакль обычно идет несколько дней, это полный отрыв от повседневности. Театр похож на отель, зрители заселяются и живут в соответствующем антураже.

— А учителя? Живые или роботы?

— Живые. Самая престижная и высокооплачиваемая профессия. Я тебе потом расскажу, это очень интересно. Но давай двигаться от общего к частному, а то у тебя всё в голове перепутается. Вернемся к началу, окей? К 2029 году. К тому, как всё создавалось и строилось.

— Можно мне еще одну каравеллу? — спросила Елена. — И я бы попробовала, что у вас тут подают в качестве фруктового салата. На чем мы прервались? На Израиле и Палестине?

— Да. На решении региональных конфликтов.

7. ПРО РЕГИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ

— Палестинскую проблему решили деньгами. Всем палестинцам была предложена компенсация за утраченную родину, за перенесенные страдания. Если я правильно помню, всего было зарегистрировано десять миллионов палестинцев. Каждый мог претендовать на четверть миллиона тогдашних долларов, с выплатой в рассрочку, ежемесячно — при условии некриминального поведения. То есть суммарно выделили два с половиной триллиона. Огромная сумма, но несравнимо меньшая, чем потери предыдущих девяноста лет, в особенности гуманитарные. И это было всего десять процентов от суммы, которую государства планеты сэкономили на военных расходах.

— Неужели сработало?

— Конечно. Когда у людей появляется возможность построить нормальную жизнь, вдруг оказывается, что воевать, взрывать и ненавидеть больше не хочется. Находятся заботы и занятия поинтересней. Палестинские семьи, кто захотел, разъехались из Газы, Ливана, с Западного Берега по всему свету, и напряженность вокруг Израиля спала. Вскоре израильтяне сами расхотели тратить столько деньжищ на ненужную армию. По той же схеме решили проблему армянских и азербайджанских беженцев. Их было во много раз меньше, так что расходы получились незначительными. И потом применяли аналогичный подход повсюду. К 2040 году все региональные конфликты отошли в прошлое. А пример с вечной как мир проблемой претензий на «восстановление исторической целостности» подал Китай. Пекин объявил, что отказывается от притязаний на Тайвань. Тайваньцы перестали бояться вторжения, начали ездить туда-сюда, материковые инвестиции устремились на остров, и скоро Китай стал единым безо всякой войны. Иное дело, что государственные границы в середине века стали почти условностью. Принцип «Цзинцзюй» стимулировал кантонизацию.

— Стоп. Эту абракадабру я не поняла.

— Сейчас расскажу.

8. ПРО ПЕКИНСКУЮ ОПЕРУ

— Название предложил Сун Минжэнь. «Цзинцзюй» — это пекинская опера. Знаешь, такое монументальное действо, обслуживаемое огромным творческим коллективом. Гигантский оркестр, состоящий из хреновой тучи инструментов, солисты-певцы и хор, балет и акробатика, спецэффекты, художники-сценографы и художники-костюмеры, инженерия и прочее, и прочее. Сун сказал: «Давайте превратим весь мир в Цзинцзюй. У больших стран будут большие партии, у маленьких — маленькие, но каждый сможет проявить свой талант, а все вместе мы будем делать общее дело». Так название и привилось. Китайский язык и китайская культура в тридцатые-сороковые годы вообще были в большой моде. Потом трендом стало всё персидское. Потом увлеклись Нигерией. Нынче же народ сходит с ума по всему тамильскому. Мы-то с трудом себе представляли, что это и где это, а сейчас Тамил-наду прямо wow. Молодежь молотит по барабанам мриданга, отплясывает бхаратнатьям, город Ченнай — столица моды и хайтека. Но не будем отвлекаться.

Всемирный «Цзинцзюй» долго сыгрывался. Выбирали Дирижера — это вроде планетарного президента, но он не столько руководит, сколько координирует, такой полуарбитр-полупосредник. Первым Дирижером, кстати, стал Сун, и у него неплохо получилось распространять «аромат сливы». Великий был дядька. Когда он сказал, что ему пора на покой, все его уговаривали пожить еще, потом убеждали криоконсервироваться. Нет, говорит, хватит. Хочу слиться с Абсолютом. И ушел.

— Как ушел? Куда ушел?

— Туда. — Алик махнул рукой на потолок. — А, надо тебе про уход рассказать. Это очень важно. Не хочу комкать. Пока коротко. У нас тут считается нормальным, дожив до старости и досыта наевшись жизнью, эвтаназироваться. Типа: спасибо этому дому, пойдем к другому. Если человек верующий. А нет — просто прощаются, и всё. Обычное дело.

— И семейные пары тоже? — спросила Елена. — Чтобы не так, как мы с тобой планировали, черным ходом через даркнет, а цивилизованно?

— Тут жизнь такая, что тебе захочется жить очень долго, — засмеялся муж. — Помнишь, Василь Иванович Чапаев в кино говорит про светлое будущее: «Знаешь, Петька, какая жизнь будет? Что и помирать не надо». Вот она и настала, такая жизнь. Эх, никто кроме нас с тобой на всем белом свете Чапаева не помнит… Ладно, давай я закончу про «Цзинцзюй». Чтоб ты понимала, как устроен современный мир.

Когда не стало горячих войн, а остались только экономические — борьба за рынки сбыта, конкуренция товаров и прочее, вскоре выяснилось, что частные корпорации отлично играют в эти виды спорта без государственного вмешательства. И что люди охотнее налоги платят в местные бюджеты, а не в центральные. Что границы не нужны, они только затрудняют естественную миграцию населения. Что таможенные барьеры мешают. Что все касающиеся жизни решения надо принимать не в далекой столице, а локально. И развернулся всемирный процесс, который назвали «кантонизацией» — по нашему швейцарскому образцу. Оказалось, что людям удобней не объединяться в огромные административные структуры, где триста, или сто, или даже двадцать миллионов человек живут по единым правилам, а существовать небольшими, во всяком случае компактными общинами, где у всех общие интересы и проблемы. Сначала стал вянуть ажиотаж всяких мегавыборов — в парламенты и сенаты, на президентские посты. Главные политические баталии стали происходить на муниципальном уровне: областном, городском, даже районном. Там же стали оставаться основные налоговые суммы. И где-то к середине шестидесятых некоторые чрезмерно раздутые страны — кстати, Россия первая — вообще отказались от дорогостоящего центрального аппарата. Потому что отношения, скажем, Дальневосточного Края с Северной Кореей или Хэйлунцзяном стали для тамошних жителей намного важней, чем какая-то далекая Москва. И сейчас государств — в старом смысле — вообще нет. За исключением маленьких, которым не было смысла делиться. Вот Люксембург с Лихтенштейном как были, так и остались.

— А как же неравенство? Ведь конкуренция все равно осталась. Какой-то регион богател, какой-то наоборот разорялся?

— Для этого в Фонде Международного Развития существует особая программа. Вообще организационный центр планеты — так постепенно сложилось само собой — теперь ФМР. Он как сердце в организме: кто качает кровь, тот и главный. А кроветоком планеты по-прежнему являются деньги, гениальное изобретение цивилизации. Как я тебе говорил, вначале Фонд замышлялся как временное средство для мирного урегулирования локальных конфликтов и наполнялся поступлениями от бывших военных бюджетов. Но когда люди увидели, как классно работает эта структура, всем захотелось ее применить и для решения других сложных проблем. А их, как ты знаешь, у человечества хватало. В 2035 году все страны — тогда еще это были страны — договорились делать постоянные взносы в ФМР, чтобы он существовал и дальше. Генеральная Ассамблея Фонда тоже стала постоянным органом, который определяет приоритетность задач. Это кстати было очень правильное решение: не разбрасываться на сто задач сразу, а выстроить очередь. Весь мир сосредотачивается на проблеме, которая признана самой насущной, и вкладывает в эту работу пятьдесят процентов общего бюджета. Вторая половина тратится на проблемы второй, третьей и так далее очереди — чтобы их не запускать. Но фиксируются на приоритете. Дирижер Сун, воспитанник социалистической плановой экономики, предложил восстановить систему пятилеток — или трехлеток, или десятилеток, в зависимости от сложности проблемы. Пару раз были даже короткие интенсивные «однолетки». Например, застарелую проблему очистки мирового океана от мусора решили за 12 месяцев. Подрядили полторы тысячи частных компаний, создали восемь тысяч новых, выделили на это десять триллионов — и через год моря стали чистыми. Двести миллионов тон мусора отправились в переработку. С онкологией провозились три года…

— То есть? Ты хочешь сказать, что рака больше нет?! От него можно было избавиться? Но как?

Алик вздохнул.

— Ты всё такая же. Любишь перескакивать с одного на другое, и детали интересуют тебя больше, чем общая картина. Ну окей. К черту «Цзинцзюй». Давай двинемся короткими перебежками. Краткая лекция по истории приоритетных проблем тебя устроит?

— Начни с онкологии, — велела Елена. — Которая меня чуть не угробила. И про инфаркты не забудь. Или они остались? — встревожилась она, вспомнив кошмар под парусом.

— Какие к черту инфаркты, о чем ты? Ладно, я понял. Тебя в первую очередь интересует здравоохранение. D’accord. Слушай.

9. ПРО ЗДРАВООХРАНЕНИЕ

— Была разработана комплексная «Медицинская программа». Третья по очередности. Рассчитанная на 15 лет. Она делилась на этапы. Если я правильно помню, первой на повестке была кардиология, потом шла онкология, потом деменция — мир ведь старел, Альцгеймер стал модной болезнью. Ну и так далее вплоть до стоматологии. Зубы у всех сейчас — хоть железо грызи. Мы твои импланты тоже поменяем на биопротезы. Эх, зря в двадцать втором тридцать тыщ франков угрохали.

— Черт с ними, с зубами. Как справились со смертельными болезнями?

— Почти со всеми одним и тем же средством.

— Каким?

— Вот этим. — Алик показал браслет. — Я тебе уже говорил. В «ассист» вмонтирован персональный монитор здоровья. Снимает данные в постоянном режиме, отправляет в центральный процессор и при первых же симптомах какой-то аномалии дает сигнал. Те же кардиоболезни, тем более онкология убивали людей только потому, что проблема вовремя не обнаруживалась. Теперь такого не бывает. Из-за этого, кстати, почти все прежние отрасли медицины приказали долго жить. Раннее диагностирование и профилактика их похоронили. Остались травматология да психоментальное направление. Вот с заболеваниями мозга пришлось повозиться. Не с деменцией, это-то фигня. При первых же симптомах задействуют нейростимуляторы, проводят курс специальной ноотерапии, и процесс не развивается. Как тут шутят, все забыли про Альцгеймера. Иное дело — тонкие сферы мозговой деятельности. Видишь, до наших с тобой мозгов медицина доросла только через восемьдесят лет. И многое в органике мозга еще недоисследовано. Я сейчас вложился в лабораторию, которая ищет код к глубинным слоям памяти. Рабочая гипотеза состоит в том, что всё, случившееся с человеком, записывается навсегда, и если найти ключ к этим записям, можно будет восстановить каждый миг жизни и каждый байт информации. Представляешь?

— Спасибо, мне такого не надо. Лучше я сама выберу, что я хочу помнить, а что предпочитаю забыть, — сказала Елена. — Так значит, все теперь здоровы, как коровы? И молоды, как боги?

— Здоровы-то здоровы, но стареть стареют. Изношенные компоненты тела заменить можно, и их заменяют, но ресурс эмоций у человека ограничен. Они притупляются, наступает апатия, попросту говоря жизнь начинает вызывать зевоту. У всех это случается в разном возрасте, но конец один и тот же. Тогда люди уходят. Добровольно.

— Ну, у меня эмоций хватит о-очень надолго, лет триста я на Земле еще точно не соскучусь, — пообещала Елена.

— Насчет трехсот лет есть одна проблема… — начал было Алик, но Елена задала вопрос, который у нее возник в самом начале лекции про здравоохранение:

— Ты сказал, что «Медицинская программа» была третья по очередности. Неужели нашлись задачи более важные?

— Конечно. И более неотложные. Во-первых, какой смысл лечить больные тела, когда у девяноста процентов больные души? Во-вторых, была сильно больна планета, и ее болезнь быстро прогрессировала. Вылечишь всё человечество, а планета загнется, и что тогда?

— Про планету я поняла: экология и прочая Грета Тунберг. Расскажешь. А «больные души» что такое? Чем это они были больны?

— Несчастьем. В 2036 году провели детализированный опрос населения Земли, и на первом месте среди проблем оказалось, что девяносто с чем-то процентов в той или иной степени недовольны своей жизнью. Попросту говоря несчастливы. И МФР постановил прежде всего заняться этой проблемой. В 2037-м научно-исследовательские центры разработали методику, а еще через год запустили ДПЭС, «Десятилетний план экзистенциальной санации».

10. ПРО ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНУЮ САНАЦИЮ

— Ученые — социологи и психологи — установили, что атмосфера несчастливости, в которой существует подавляющее большинство людей, складывается из трех основных компонентов. Во-первых, шесть седьмых населения Земли бедны, причем многим не хватает денег даже на мало-мальски достойный уровень жизни, особенно в так называемых «странах третьего мира». Во-вторых, почти все, за редким исключением, занимаются не тем, что им интересно, тянут рабочую лямку только ради пропитания и чувствуют себя из-за этого какими-то муравьями. Они не нашли дела, которое наполняло бы их существование смыслом. И в-третьих, очень многие либо не шибко удачно выбрали партнера, с которым делят жизнь, либо вообще одиноки.

— Ни фига себе. — Елена присвистнула. — Тысячи лет человечество билось-билось, как рыба об лед, а умники из Фонда собрались этакие горы своротить за десять лет?

— И своротили. Раньше ни одну из этих экзистенциальных проблем люди не могли разрешить, потому что не брались всерьез.

— Интересно. И как же справились с бедностью?

— Не просто с бедностью. Цель была: устранить неравенство. Между регионами планеты. Между богатыми и голодранцами. Между детьми из образованных семей и из социальных низов. Всякая проблема, деточка, любая проблема решается при помощи умных и щедрых инвестиций — денег, ума и таланта. Отставание неразвитых стран стало сокращаться, когда эти страны что? Правильно. Начали интенсивно и целенаправленно развивать. Не оказывать им материальную помощь, что только плодит паразитизм и коррупцию, а создавать хорошие школы для детей, строить предприятия, стимулировать деловую и творческую деятельность. Был целый фейерверк экономических и культурных бумов — в таких местах, от которых этого никак не ждали. Угандийское «экономическое чудо», эквадорское, бангладешское. Оказалось, что во многих случаях достаточно дать толчок, а потом включается цепная реакция. Капиталы стекаются со всего мира, местное население просыпается, начинает жадно ловить удачу. В результате затратный проект, построенный на внешнем финансировании, становится прибыльным. Мы с тобой, когда отпразднуем наше второе рождение и повторный брак, обязательно полетаем по миру — по тем самым экзотическим местам, где бывали когда-то. Ты не узнаешь Индию, Кению, Эфиопию, Гаити, Филиппины.

Внутри каждой страны социальное неравенство демпфировали за счет введения ежемесячной базовой выплаты всему населению. Средств Фонда на это не хватило, поэтому ввели «налог солидарности» на высокие доходы, но не так, как это делали раньше, когда налоговая гонялась за буржуями, а те ховали бабло по трастам и офшорам. Чем больше взнос, тем больше почета. Особенно крупным плательщикам даже выдавали почетные звания и ордена, телепередачи про них делали, обложки журналов им посвящали. У миллиардеров развернулось целое соревнование — кто больше даст. А кроме того прошла мода на пускание пыли в глаза. Теперь у богатых считается крутым и стильным не демонстрировать свои капиталы — это моветон…

— Ага, значит богатые все-таки остались!

— Конечно остались. Есть ведь люди, у которых талант к получению прибылей. Вот я, например. — Алик изобразил скромный поклон. — Просто теперь нет бедных. И способы получать кайф от богатства теперь не такие, как в прошлом веке. Частные аэролимузины остались, но они летают по небу, глаз не мозолят, а тачек ценой в десять среднегодовых зарплат больше нет. И брильянты размером с фундук носят только жены баботайских нуворишей. Но ты не переживай. — Он подмигнул. — Есть и у нас, толстосумов, свои маленькие радости. Про это после.

— Слушай, но вводить гарантированные соцвыплаты начали еще в наши времена — в Финляндии, например. И сразу столкнулись с проблемой тунеядства. Многие вообще перестали искать работу, начали деградировать.

— Это происходит, когда у человека нет дела, которое его увлекает. Второй пункт «Санации» был направлен именно на это. По всей Земле были созданы Эм-Це, Мотивационные центры. Очень красивые, гостеприимные офисы. Каждый получал вызов на рандеву. Если тебя в жизни всё устраивает — не приходишь. Но если ты недоволен — помогут. Человека расспрашивали, тестировали, консультировали: что любишь, чем интересуешься. Говорили: попробуйте заняться вот этим, у вас должно классно получиться, а если не получится — приходите снова, попробуем что-нибудь другое. Ну и, само собой, был развернут глобальный интернет-сервис. Там можно было протестироваться и получить рекомендации 24 часа в сутки. Не только рекомендации, но и направление на учебу, или субсидию на стартап, или помогали найти бизнес-партнеров. Сейчас Эм-Це тоже существуют, это самый популярный сектор услуг в мире. Как раньше каждый был прикреплен к районной поликлинике, так теперь каждый пользуется услугами Эм-Це. По самым разным, практически любым поводам. Это такие коучи на все случаи жизни. Там тебя знают, любят, всегда посоветуют и помогут.

— Здорово! — восхитилась Елена. — Но с третьей-то проблемой, с невзгодами личной жизни — несчастная любовь, муж-идиот, «я-никому-на-свете-не-нужна» — ведь в Мотивационный Центр не придешь.

— Еще как придешь. Хотя большинство пользуются «Мэтчером». Это программа, разработанная тогда же, в конце тридцатых, для поиска идеальной пары. Ее без конца корректировали, и со временем она научилась работать практически без сбоев. Вводишь свои данные, отвечаешь на кучу вопросов, проходишь тыщу тестов, и процессор находит тебе людей, которые могут сделать тебя счастливым. А дальше уж — как получится. Включится химия или не включится, проскочит электричество или нет. Коли нет — пробуешь с другим кандидатом. Некоторые, правда, делают из этого поиска образ жизни, порхают с цветка на цветок. Но это личное дело каждого.

— И всё это было выполнено за десять лет?

— Запущено, скажем так. Главное ведь — создать правильно функционирующую систему, а дальше процесс уже идет сам. Ты обживешься немного и увидишь, что сегодня, в 2106 году, мир в основном населен счастливыми, состоявшимися людьми. Несчастны только те, кому нравится быть несчастным. У нас говорят про прежнюю жизнь «Досанационная эпоха», и очень жалеют всех, кто тогда жил.

— Уф. Это мне надо осмыслить.

Елена давно уже доела свой разноцветный омлет, но по-прежнему держала в руке вилку — так захватила ее лекция.

— …Так. Что шло вторым номером после «Санации»? А, экология. Лечение больной планеты. И как же ее лечили?

11. ПРО ЛЕЧЕНИЕ ПЛАНЕТЫ (всё время отвлекаясь)

— Как полагается по медицинской науке. Сначала поставили диагноз и определили стадию, исследовали анамнез, установили главную причину заболевания. Потом разработали план лечения. Главная причина, собственно, была хорошо известна: нефтегазовая зависимость. Побочные-то экологические недуги, вроде накопившейся загрязненности атмосферы, почв и вод могли быть подлечены относительно легко. Про очистку океана я тебе уже рассказал — за год управились. Но мир не мог существовать без нефтегазовой горелки, а из-за «Санации» еще и развернулся глобальный индустриальный бум, спрос на энергию всё время рос. Человечество было похоже на заядлого курильщика, который смолит по две пачки в день, кашляет, задыхается, губит себе легкие, но завязать не может… Кстати вот метафора, которую сегодня без сноски ни один читатель не поймет, — задумчиво сказал Алик. — Да и читателей в нашем смысле больше не существует. Никто текстовую информацию — кроме объявлений и уличной рекламы — при помощи закорючек, тем более оттиснутых на бумаге, давно не передает и не воспринимает.

— Неужели остались только аудиокниги?

— Что-что? А, я про такое и забыл. Действительно, все всовывали в уши такие маленькие смешные штучки и слушали. Нет, чтение — это теперь называется «абсорбция» — делится на две основные категории. Если это что-то информативное — учебник, инструкция, статья — содержимое закачивают прямо себе в мозг. Соединяешь источник с «ассистом», он переводит на удобный тебе язык и по ноосвязи — это… ладно, потом объясню — осуществляет трансфер и декомпрессию… Помнишь как зиповали и раззиповывали файлы большого объема? Принцип тот же. Текст вводится в таком… ну, скажем формате, который легко усвояем мозгом. Бац — и за несколько минут ты загружаешь в себя, скажем, всю историю человечества, целиком. А потом извлекаешь и разворачиваешь оттуда нужную тебе главу.

— Погоди, но так ведь можно ввести себе в память целую «Википедию» и стать всезнайкой!

— Так все и делают. Только это называется «Глобопедия» — массив универсальных знаний, приспособленный для ноотрансфера.

— Ух ты! Я тоже хочу!.

Алик погрозил пальцем.

— Элени, я смотрю восемьдесят лет в жидком азоте тебя нисколечко не изменили. Тебе надо всё и сразу. «Глобопедию» закачать в подкорку не штука. Вот грамотно ею пользоваться — это целая наука. Которой учат в школах. Без умения и опыта у тебя мозга за мозгу заедет. Я найму тебе специального репетитора. — Он вдруг рассердился. — Слушай, тебе невозможно что-то рассказывать! Всё время перескакиваешь с одного на другое! У тебя концентрация внимания, как у семилетнего ребенка. О чем я говорил, а ты меня сбила?

— О том, что есть две категории этой, как у вас тут называется чтение…? Абсорбции.

— Нет, я начал рассказывать про лечение планеты. Ладно, закончу про абсорбцию. Но пообещай, что больше не будешь отвлекать меня дополнительными вопросами. А то у тебя и без «Глобопедии» мозга за мозгу заедет. Не прыг-скок, а «постепенно и методично» — вот наш с тобой лозунг. Договорились?

Она кивнула.

— Второй вид абсорбции называется «консумация». Это когда важен не результат, а сам процесс. Смакование, будто потягиваешь бокал хорошего вина.

— Так вино все-таки осталось? — перебила Елена, забыв только что данное обещание.

Алик показал кулак.

— Осталось, осталось. И лучше прежнего. Просто не из винограда. Про консумацию. Она — для художественной литературы, для поэзии. Но это больше, чем старинная книга. Не только литературная наррация, но и музыка, звуки, запахи. В кулинарных книгах включают вкусовые ощущения, в эротических произведениях — имитацию тактильности.

— Ой! Как интересно! — Елена хлопнула себя по губам. — Молчу. Давай дальше про лечение планеты. Я вопросы буду в список собирать. Есть у тебя ручка и листок бумаги?

Муж посмотрел на нее, как на идиотку.

— Разве что в музее «История цивилизации». Ну кто будет рубить живые деревья, чтобы делать бумагу? Да и на кой она нужна, когда… Стоп. Я на твои провокации больше не поддаюсь. Короче, в тридцатые годы было уже ясно, что экология и энергетика — две стороны одной и той же монеты. Если целиком перейти на нетоксичные и безлимитные источники энергоснабжения, главная болезнь планеты вылечится. Вторая же мегапроблема — глобальное потепление — терапии не поддастся. В подобных случаях болезнь следует считать не патологией, а нормальным состоянием. И научиться с этим жить. Адаптироваться.

— На что же поменяли нефть и газ?

— На то, во что твой мудрый муж инвестировался еще в 2022 году, поскольку всем разумным людям уже тогда было очевидно: энергия ветра — фигня, она портит природу, создает вместо одних проблем другие. Геотермальный ресурс слишком затратный. Ядерная энергия тем более. Нужен источник общедоступный, неиссякаемый и дешевый. А он вон он — с неба льется.

Алик показал в окно, где над горами сияло солнце.

— Тысяча триста ватт на квадратный метр земной поверхности дарит нам Солнце, постоянно и совершенно бесплатно. Техническая задача заключалась только в том, чтобы этот поток удержать, не расплескать и сохранить. В досанационную эпоху серьезные исследования в этой области постоянно саботировались могущественными нефтегазовыми корпорациями и государствами, которые сидели на нефтегазовой ренте. Выпускали, если ты помнишь, какие-то стеклянные фиговины, которые дорого стоили, занимали много места и при этом теряли львиную долю поступающей солярной энергии. Я вложился в стартап, который разрабатывал домашние аккумуляторы вороночного типа. Помнишь, я тебе показывал эскизы? Такие раструбы с зеркальными поглотителями?

— Нет, не помню.

— А зря. Компания, где я был основным инвестором, получила от Фонда субсидии и изобрела агрегат, который мог существовать как в гигантском размере, так и в миниатюрном, домашнем. Дешевый в производстве, почти бесплатный в эксплуатации, не теряющий поглощенной энергии и идеально ее сохраняющий. В считанные годы весь мир перешел на солнечные аккумуляторы. Всего-то и требовалось — принять решение на глобальном уровне, выделить средства и скоординировать работу разработчиков. Главными производителями «соларов» (так называются аккумуляторы) стали те же бывшие нефтегазовые корпорации. Моментально перестроились. Но перепало жира и малышам вроде моей компании. Так что мы, моя дорогая Элени, неприлично богаты. А я к тому же член Высшего Совета АСИ, Ассоциации Стратегических Инициатив.

— Круто, — восхитилась Елена, но не очень искренне. Ей хотелось узнать побольше про то, чем в двадцать втором веке радуют себя богатые люди, но Алик поднял ладонь: заткнись и слушай дальше.

— Осталось рассказать про климатическую проблему. Потом лекция закончится и начнется дискотека: будешь спрашивать о чем угодно. Обещаю.

Итак. Предыдущее глобальное потепление сопоставимого масштаба на Земле произошло в добиблейские времена и сохранилось в памяти как меганаводнение, Всемирный Потоп. На этот раз изменение климата, правда, всё же ожидалось менее радикальное. От таяния полярных снегов уровень мирового океана на протяжении двадцать первого века должен был подняться на один метр, а в реальности поднялся на метр тридцать. В течение двух следующих столетий море поднимется еще на три метра. Если ничего не предпринимать, то некоторые густо населенные приморские территории — например, половина Нидерландов — были бы затоплены. Но программа «Барьер», реализованная в 2042–2052 годах, устранила эту угрозу на века вперед. По всей Земле вдоль низких побережий построили защитные валы. Заодно цивилизовали кучу ранее не использовавшихся береговых линий, развернули там туристические объекты, понастроили классного жилья, провели новые трассы. В результате заработали больше, чем потратили. Но недавно ученые выяснили, что главная проблема планеты вовсе не потепление. И лечению эта проблема, увы, не поддается.

— Господи, что еще обнаружили эти чертовы ученые? — встревожилась Елена.

— Потом расскажу. — Алик оглянулся по сторонам, понизил голос. — Это засекреченная информация. Я давал страшенную подписку о неразглашении. Меня проинформировали как члена Высшего Совета АСИ.

— Прауд оф ю, — сказала Елена и чмокнула мужа в нос. — Видишь, потомки поняли, какой ты гениальный. И я не сомневаюсь, что ты расщелкаешь эту проблему. Наверняка уже придумал как. Придумал же? Признайся.

Алик улыбнулся, и она поняла, что угадала правильно.

— Как же я без тебя тосковал эти два с половиной года, Ленка, — сказал он, назвав ее как когда-то в первой молодости. — И как я счастлив сейчас… Да, решение в принципе найдено, работа уже началась. Но мы про это поговорим не здесь, а дома.

— Какой у тебя дом? — переключилась на более интересное Елена. — Наверняка там такой же срач, какой был в твоей холостяцкой берлоге, пока я не привела ее в порядок. Помнишь, на Маросейке?

Оба мечтательно улыбнулись. Больше ста лет с тех пор прошло…

— Как я живу, ты сейчас увидишь. Там не шибко уютно, это правда. Какой может быть уют без тебя? Обычная квартира. Поселился я там временно. А настоящий дом выберешь ты. И обустроишь так, как ты умеешь.

— Квартира? — удивилась Елена. — Ты же говоришь, ты суперкапиталист. Или у вас тут все живут в квартирах?

— Поехали. — Он поднялся. — По дороге расскажу, как у нас тут с жилищным вопросом.

12. ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Но Елену занимал вопрос понасущнее жилищного.

— Я что по-твоему, в больничной пижаме отсюда уеду? Мне надо нормально одеться. Тут что, все вот так, по-уродски, одеваются? — кивнула она на публику. — Что сейчас носят приличные женщины? И где в Женеве хорошие бутики? По-прежнему на rue du Rhône или в другом месте? Короче, шер ами, мы едем по магазинам.

— В смысле по одежным? — спросил муж. Самый умный человек на свете иногда бывал туповат.

— Нет, блин, по овощным! Конечно, по одежным. И по обувным. Не в шлепанцах же мне ходить! Что ты глазами хлопаешь?

— А теперь нет одежных магазинов. И обувных тоже нет. У каждого одна the одежда и одни the shoes.

— Все в одном и том же ходят, как раньше в Северной Корее, да? — засмеялась Елена. — Кончай шутить. Сам-то вон разоделся попугаем. Даже шейный галстук повязал. Жуткой кстати расцветки. И курточка прямо скажем стремная. Совсем ты без меня забомжевал. Ничего, это я исправлю.

Алик с удивлением воззрился на свой жуткий велюровый лапсердак ядовито-синего цвета, потрогал малиновый крават с искрой. У него всю жизнь были проблемы со вкусом. Без Елениного руководства он наряжался бы Элтоном Джоном — вот как сейчас.

— Это я для сегодняшнего торжества приоделся. Для тебя, — сказал он с обидой. — Обычно я хожу в чем-нибудь удобном. Как все. — Кивнул на людей за столиками. — Тут действительно у каждого унидресс и унишуз. Из адаптируемых биоматериалов. Как вторая кожа. В зависимости от погоды, от физиологических особенностей, от ситуации, от потребностей, от настроения владелец меняет фактуру, одежда становится теснее или свободней, теплее или воздушней. Утром, когда готовился к долгожданной встрече, я встал перед зеркалом, перепробовал наверно сто разных прикидов… Не нравится — поменяю. Не проблема.

Он отошел на несколько шагов, встал по стойке «смирно», только руку с браслетом поднес к лицу.

— Приказывай. Просто говори чего хочешь. Я повторю для «ассиста», он реагирует только на голос хозяина.

— Серьезно? — Елена смотрела недоверчиво. — Ну окей. Переоденься… в нормального человека. Стиль casual.

— Нет, так «ассист» не поймет. Надо велеть ему открыть каталог. Он показывает картинки, и выбираешь.

— А где взять каталог?

— Сейчас покажу. Открой каталог одежды, — сказал Алик своему хитрому аппарату.

Прямо в воздухе невесть откуда возник светящийся экран. Он просто парил в пустоте.

— Это виртуальный монитор. Встань с моей стороны, а то будешь видеть шиворот-навыворот.

Она подошла, с любопытством посмотрела на мерцающую надпись «КАТАЛОГ ОДЕЖДЫ».

— Не надо casual, я передумала. Пусть оденет тебя в белый смокинг.

— Dinner jacket, black tie, — приказал Алик.

На экране появилась картинка элегантного джентльмена в белом смокинге с черной бабочкой.

— Так норм?

— Годится.

— Ввод, — подтвердил Алик «ассисту».

Его попугайский прикид странно затуманился, будто голова торчала из густого облака, и пару секунд спустя Еленин муж превратился в Джеймса Бонда.

— А теперь оденься, как Северус Снейп из «Гарри Поттера», во всё черное! — вошла во вкус Елена.

— Фильм начала двадцать первого века «Гарри Поттер». Какой-то Северус Снейп, — пожав плечами, обратился Алик к «ассисту». Муж у Елены был кинематографический невежда, смотрел только документальное кино. «Ассиста» однако задание не смутило. Снова сгустилось и рассеялось облако. Муж превратился в волшебника. Хотя он ведь и был самый настоящий волшебник.

— Таким и оставайся, — решила Елена. — А теперь давай-ка займемся мной. Я тоже хочу поэкспериментировать.

— Ну уж нет. Знаю я тебя. Это растянется на часы. Потому я и не взял с собой твой «ассист». Он ждет тебя дома.

— У меня уже есть «ассист»?!

— Конечно. Без него здесь жить невозможно. Физиологически «ассист» на тебя уже настроен, но тебе надо научиться с ним общаться, а ему — приноровиться к твоим запросам. Это займет пару недель. Едем отсюда, а? На мой идиотский плащ все пялятся.

Они вышли на парковку, где в шеренгу стояли одинаковые машины, похожие на «смарткары». Елена даже разочаровалась. Она ждала от автопрома 2106 года чего-то более революционного.

— Они хоть самоходные? Даже в наши времена уже начинали делать бесшоферные тачки.

— Не только самоходные, но и самолетные, и самоплавные. Это уникар, универсальное транспортное средство. У нас тут всё универсальное — кроме того, что должно быть индивидуальным. Хотя если тебе не нравится цвет кузова, можешь поменять на любой, достаточно нажать кнопку.

— Который из них твой? Как их вообще различают?

Она разглядывала абсолютно одинаковые, серые кабинки, кажется, сделанные из какого-то пластика.

— Садись в любой. Они как… Как уличные туалеты. После каждого использования самоочищаются.

И галантно распахнул дверцу ближайшего.

Поморщившись на неаппетитное сравнение, Елена заглянула в салончик. Опустилась на кресло, которое оказалось очень удобным. Стенки и крыша изнутри были прозрачными.

— Полетели?

Алик ткнул пальцем в панель, и та ожила, замигала разноцветными огоньками. Он произнес адрес — какой-то мудреный буквенно-цифровой код.

Дверцы бесшумно закрылись, что-то тихонько зажужжало, и аппарат плавно приподнялся над землей.

— Нам далеко?

— Нет. На гору Монт-Моди. Около Монблана. Помнишь, мы там однажды в альпинистской экскурсии участвовали? Тебе не понравилось.

— Ты живешь прямо на горе? Но там снег. И холодно. Это же больше четырех тысяч метров высоты!

— Три восемьсот. Поселок построен не на самой вершине, а на небольшом плато. Да, погулять особо не выйдешь, зато красотища!

— Но ведь давление. Разреженный воздух.

Алик махнул рукой.

— Не проблема. Скоро увидишь. Возвращаюсь к жилищной теме, от которой мы отвлеклись.

Городов больше нет. Ну то есть они никуда не делись, но люди в них больше не живут. Там находятся учреждения, культурные и образовательные центры, музеи, галереи, стадионы, тематические парки. В города ездят для дела или для удовольствия. Всю уродливую типовую застройку давно убрали, остались только красивые или исторические здания. Всюду зелень, инсталляции, аттракционы. Семьи приезжают погулять, молодежь развлекается, школьников привозят на экскурсии. Что-то вроде диснейлендов короче.

— А где же все живут?

— В основном в поселках и в «изосекторе». Про поселки сейчас расскажу, а «изосектор» — это изолированные дома. Как раньше дачи, только как правило с большими участками. Нет, не дачи, а скорее усадьбы. Само собой, стоит это очень дорого. Один из немногих способов получить бонусы от богатства. Я-то обосновался в поселке, чтоб не сидеть сычом в лесу или посреди поля. Но ты наверно захочешь устроиться подальше от толп. Хотя не знаю. Может, тебе понравится в поселке. Там классно. Скоро посмотришь. Это совсем иной принцип обустройства жилищного пространства. Но главная перемена даже не в том, какие теперь дома, а в том, где человечество селится. В прошлом веке, в наши с тобой времена, только 10 процентов суши было заселено, а две трети поверхности — пустыни, горы, ледники — считались вообще непригодными для обитания. Принятая тридцать пять лет назад программа «Вся Земля — Дом» переселила девять десятых человечества на новые площади, так что никто больше не теснится, не сидит друг у друга на голове. Поселки повсюду. В Сахаре и Каракумах, в Гималаях и Андах, даже в Антарктиде и Гренландии. А кроме того вошли в моду…

— Стоп-стоп-стоп. Да кто согласится жить в Сахаре или в Антарктиде?

— Когда ты увидишь поселок «Монт-Моди», поймешь, что такой может находиться где угодно. Климат значения не имеет. А построить жилье во льдах или в пустыне, конечно, намного дешевле, чем на Абхазской Ривьере.

— Абхазская Ривьера это считается очень круто?

— Ты чего? Субтропики, горы, микроклимат. На втором месте по ценам после Гаити. Но ты опять меня перебила. Я хотел рассказать, что в последнее время самый писк — квартира на «плавучем острове». Это такая здоровенная плавбаза, которая перемещается по морям. Стандартный вариант — пять тысяч пассажиров. Юридически это кондоминиум. Как жильцы проголосуют, туда и плывет. Основной контингент — не владельцы, а съемщики. Говорят, через некоторое время кочевать «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там» надоедает, опять же большинство может взять и проголосовать за порт, который тебе не нравится. Но будь я помоложе, обязательно годик-другой поплавал бы. Иногда я гуляю по ноовебу, изучаю варианты. Подобрал несколько люксовых. На случай если ты вдруг захочешь попробовать. Поплаваем по шарику, посмотришь, как он изменился. Изодомом можно и попозже обзавестись.

— Всё такое вкусное, — облизнулась Елена. — Помнишь, был такой анекдот? В прошлом веке?

— Нет. Но я могу попросить «ассиста», он напомнит. Или порыться в эйдетической памяти. Я тебе говорил, что наша лаборатория подбирает коды к забытым воспоминаниям. Если я когда-то знал анекдот, его можно выудить на поверхность по ноосвязи.

— Ты уже говорил про нее. Что такое «ноосвязь»? И «ноовеб»?

— Ноовеб — это вроде старинного интернета. Информация, находящаяся в ноосфере общего использования. Через нее осуществляются почти все контакты. Техническое устройство всё то же, — Алик показал браслет. — У каждого свой уникальный код. Настраиваешь канал и контактируешь напрямую, через мозговые импульсы. Мы с тобой первым делом «спаримся» — так это называется. Ты часто услышишь, как люди, знакомясь говорят: давай спаримся. Не вздрагивай. Ничего сексуального тут нет. И кстати ни к кому не обращайся на «вы». Ни в одном языке этой формы не осталось. Тебя просто не поймут.

Они летели над озером, мимо города, где Елена прожила больше двадцати лет. Женева сверху выглядела такой же, как раньше. Хотя нет — стало намного больше зеленых квадратов. И улицы опустели, никаких автомобилей.

— Слушай, а памятник Карлу Фохту снесли? — спросила она, когда внизу показались корпуса университета.

— Зачем? — удивился Алик. — Как стоял, так и стоит.

— А когда я… уходила, собирались убрать расиста и сексиста. Демонстрации, то-сё. Передумали?

— Вся эта волна, как она называлась-то, woke? Что-то такое про «черные жизни», про гендеры, общественные бойкоты и тэ пэ схлынула еще в тридцатые годы. Сейчас то общественное движение называется «Ментальная революция» — как в 1960-е была Сексуальная революция. Ментальная революция раздвинула рамки, поломала старые стереотипы, кого-то, как водится, унесло в маразм, дураки начали молиться и расшибли себе лбы, но потом всё разумное осталось, всё дурное отшелушилось. Насчет рас ты сама видела. Три четверти тех, кто старше шестидесяти — «коктейль-дженерейшн». Всем наплевать, какой расы были твои бабушки и дедушки.

— А с сексменьшинствами что?

Алик призадумался.

— Знаешь, я не слыхал здесь такого термина. Нет, я помню, в наши времена он звучал постоянно, но сейчас вышел из употребления. У всех мозги устроены по-другому. Ну и потом когда столько людей сегодня тети, завтра дяди, потом снова тети, какие на фиг сексменьшинства?

13. В ПОСЕЛКЕ

— Ой, что это? — воскликнула Елена, показывая вниз.

Под высокой заснеженной горой, на белом плато, где раньше была лыжная станция, ослепительно сверкала громадная черная шайба. Размером она была со стадион Уэмбли, где они с Аликом были на финале Лиги чемпионов за полгода до того, как всё закончилось. Нет, прервалось — на восемьдесят лет.

— Это и есть поселок «Монт-Моди». Место выбрали из-за пугающего названия² — в восьмидесятые была мода на макабр. Потому и тонировка такая траурная. Декор внутри — скелеты, призраки, мертвецы. Тебе понравится. Четыре ресторана: немецкий «Франкенштейн», японский «Камикакуси» (это значит «Унесенные призраками», старинный культовый мультик), французский «La Barbe bleue», китайский «Культурная революция». Косметический салон «Краше в гроб». Отель «Пер-Лашез». На Хэллоуин к нам прилетает куча туристов. Устраиваем для них шоу. Мы — достопримечательность. Хотя у каждого поселка есть какая-то своя фишка.

Муж нажал кнопку. На краю крыши комплекса раздвинулась панель. Аппарат сбавил скорость, опустился на заполненную такими же карами парковку, уверенно покатил между рядами на свободное место.

— Все поселки разные, но устроены по единому принципу. Закрытый контур, в котором поддерживаются комфортная атмосфера, температура, давление, влажность и прочее. Внешняя стена, обычно многоэтажная, — жилой и бытовой комплекс. Квартиры, общественные заведения, школа, спортзалы и всё прочее, необходимое для нормального существования. Посередине — зона для прогулок. У нас озеро, наша гордость.

Они спустились на лифте в широкое лобби: черный мрамор, ручей с китайскими мостиками. Елена перегнулась через перила — ойкнула. В воде, среди кувшинок, покачивалась мертвая Офелия.

— Ну и нервы у вас тут.

— Не нравится? — встревожился Алик. — У меня, когда я очнулся и понял, что мне хрен знает сколько куковать тут без тебя, настроение было не шибко веселое. Я даже собирался потребовать, чтобы меня снова заморозили и не будили, пока не очнется моя Спящая Красавица. Не сразу сообразил, что могу ускорить этот процесс… Но все равно состояние души было кислое, вот я и выбрал квартиру на этом погосте. Кстати жилье в поселках бесплатное. Если кто хочет обитать на «плавучем острове» или в «изосекторе», тогда надо платить. И тут уж в зависимости от кошелька. В изоляции, вдали от взглядов, наш брат буржуй выдрющивается как хочет. На публике-то демонстрировать богатство — моветон.

— Так делают только баботайские нувориши? — спросила Елена, мотая на ус. Кто это такие, она понятия не имела, но быть похожей на них не хотела. Эх, кажется, не носить здесь кулоны, серьги и кольца, которые Алик дарил ей на каждый день рождения — в той, прежней жизни.

— А что теперь считается крутым? Кроме роскошных домов вдали от посторонних глаз?

— У нашего брата буржуя считается крутым обронить между делом, что продонатил на что-то столько-то миллионов. А мегакруто — помалкивать об этом, но по-тихому устроить так, чтобы инфа просочилась в ноовеб. И потом скромно пунцоветь, когда все восхищаются. Покрутишься в нашем бомонде — просветишься.

— А как одеваются гранд-дамы?

— Сейчас моден стиль «shitbum». Чем страшнее, тем моднее. Нечесаные ходят или стриженые под ноль. В моде маникюр «обкусанные ногти». Какой-то крем у баб есть, от которого на руках цыпки. Лицо делают обветренным. Ничего, ты быстро сориентируешься. Будешь бомжистей всех, я тебя знаю.

Муж подмигнул, а Елена подумала: или же я им тут поменяю тренд. Разберемся.

Они поднялись в другом лифте («Склеп № 7») на двенадцатый этаж.

— Только не ругайся, — предупредил Алик перед дверью. — Я старался. Сделал полную уборку. Не только обычную, автоматическую, а еще и руками поработал. Навел идеальный порядок.

— Могу себе представить…

По виду квартира напоминала ту, в которой жили Клочковы, их лондонские друзья — в небоскребе «Блэк-Фрайарз», над Темзой. Стены черного стекла, классный вид, но интерьер ничего особенного. Мебель, правда, не минималистская, как тогда, в двадцатые, а обтекаемых, плавных форм. Уюта — ноль. Ничего, это мы поправим, думала Елена, проходя по комнатам.

— А что стало с Мишей и Оксаной Клочковыми? И вообще со всеми, кого мы знали? Кто-нибудь жив?

— Мишка разбился на своем джете в тридцать шестом. Нечего было собирать. Оксана через несколько лет заморозилась, у нее диагностировали рассеянный склероз. Но давным-давно вернулась. Прошла полное омоложение, снова вышла замуж. Так себе мужик, занимается ноовидением. Я с ними почти не общаюсь. Из наших женевских…

— Расскажи-ка про полное омоложение, — обернулась от окна Елена. — Что это? Как это?

— Заменяют не только внутренние органы, но и кожу. Что еще? Гормональные добавки. Пересадка волосяного покрова. — Алик пожал плечами. — У людей нашего круга это считается дурным вкусом. Как раньше ботокс или пластика лица. Тут принято гордиться своим возрастом: сединой, морщинами. Правда, седину эффектно подбеляют, а морщины делают покрасивей… Но у тебя они и так очень красивые.

— Где тут зеркало? — заполошилась Елена. — Я хочу посмотреть на мои красивые морщины при нормальном освещении! Ладно, про омоложение я не с тобой поговорю, а с кем-нибудь понимающим.

— Вон там спальня. Одна стена сплошь зеркальная. Чтоб тебе утром прихорашиваться. — Алик показал на дверь, украшенную цветочной гирляндой, и загадочно улыбнулся. — Минутку. Тебя там ждет сюрприз. Иди, иди. Только не топай. Я перед уходом его покормил, и сейчас он дрыхнет.

— Кто дрыхнет?! Не пугай меня!

Елена осторожно приоткрыла дверь. Протерла глаза — не сон ли?

На коврике, положив рыжую косматую голову на лапы, сопел Чубакка!

— А-а-а-а! — закричала Елена. — Господи, Чубчик! Ты живой? Но как… как?!

И заплакала, и кинулась вперед. Упала на колени, обняла собакена. Он открыл сонный глаз, оскалил зубы, рыкнул.

— Чубаченька, ты меня не узнал?

— Не дави псу на психику. Он и не может тебя узнать. Это клон. Я в прошлом году, когда стало ясно, что тебя скоро разбудят, съездил на Рублевку, вынул из могилы биоматериал. И мне склонировали точно такую же рыжую дворнягу. Характер, правда, более склочный, чем у Чубакки-1, но в общем и целом отличный парень.

Барбос понюхал Еленины руки, задрал морду. Лизнул в подбородок.

— Он что-то почувствовал! — всхлипнула она. — Может быть, какая-то биопамять?

— Хрен знает. Наука в этой сфере еще не разобралась. Поэтому Пээл клонировать людей пока не разрешает.

— Кто это «Пээл»?

Елена все не могла оторваться от воскресшего Чубакки. То смахивала слезы, то целовала холодный мокрый нос. Пес не возражал. Хвост всё жизнерадостней мел по полу.

— Не кто, а что. Палата лордов. Такой всемирный орган. По образцу позднебританской палаты лордов — когда туда назначали уже не аристократов, а тех, кто имел большие заслуги перед обществом. Теперь лордов выбирают всепланетным голосованием. Пожизненно — верней, до добровольной отставки. Это самые уважаемые люди Земли, с безупречной репутацией. Они ничем не руководят, в повседневные дела не вмешиваются. Такой комитет по этике. Если возникает какая-то сложная проблема, вызывающая общественные споры, обращаются за арбитражем в Пээл. Иногда Палата сама проявляет инициативу — мол, стоп, этого делать не нужно. И накладывает вето. Очень редко, но бывает. И всё, это высшая инстанция. Потому что лорды выбираются всем населением Земли, а не выборщиками от кантонов, как Дирижер. В прошлом месяце эвтаназировался лорд Ким Чонг, композитор. Нового выбрали в два этапа. Сначала все, у кого были идеи по кандидатам, через свой «ассист» назвали имя. Система выбрала три наиболее часто упомянутых. И на втором этапе — тут уж участвовали все — проголосовали. Лордом стал писатель Владимир Сорокин. Он был еще в наши времена, помнишь? Сорокина тоже заморозили, а когда он вернулся — стал писать совсем по-другому. В основном детские сказки, такие добрые, светлые. Про принцесс и гномов. «Дедушку Вову» дети обожают, ну и родители, естественно.

— Ни фига себе, — только и сказала на это Елена. — Слушай, у меня сейчас башка от всего этого лопнет. Ничего если я после восьмидесяти лет сна еще пару часочков сосну?

— Нормально. В клинике предупредили, что тебя заклонит в сон. Ложись, ложись. Проснешься — будешь уже полностью типтоп.

— Только чтобы рядом был ты. А с другой стороны Чубакка, — потребовала Елена.

Так и поступила. Разделась, легла в кровать. Мужа обняла правой рукой, собаку левой и уснула совершенно счастливая.

14. НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ

Просыпаться было одной из главных приятностей жизни — той жизни, что началась, когда они уехали из дерганой страны России в безмятежную Швейцарию и стали вставать не по будильнику, а когда захочется. Алик всегда пробуждался первым, какое-то время лежал тихо, потом ему становилось скучно, и он приступал к «харассменту» — так это у них называлось в последние годы, когда масс-медиа ввели слово в моду. С возрастом утренние щекотания и поглаживания все реже заканчивались африканской страстью, но всё равно блаженством было начинать день с неторопливых, нежных прикосновений.

Так же началось и это утро. Елена проснулась оттого, что настойчивый палец медленно скользил сверху вниз по позвоночнику. Повернулась с живота на бок, прижалась потеснее.

— Как насчет…? — прошептал Алик. — Давненько я не брал в руки шашек.

— Ммм, — промычала она. — Только не аллегро. Адажио.

Раздался очень странный звук, похожий на скулеж.

— Это ты подвываешь? Черт с тобой, давай аллегро.

— Чубакка нервничает. Я его за дверь выставил.

Сплю, догадалась Елена, но не расстроилась. Сон был про рай. Такой он и должен быть: вечное пробуждение утром, рядом с Аликом, и те, кого любила, тоже неподалеку, никто не умер, все живы.

Тут события приняли оборот, какого в раю, во всяком случае христианском, быть никак не могло. Через минуту Елена уже точно знала, что не спит, очень даже не спит. На время она обо всем забыла и пришла в себя, только когда всё закончилось.

— Ого, — просипела она севшим голосом — кажется, орала и сама не заметила. — Ты нынче в ударе. Стыдно, пожилой человек уже, пора бы остепениться.

— С новой простатой да с гормоновитаминами я тебе устрою медовый месяц покруче того, сочинского.

Лишь теперь Елена разлепила глаза, увидела над собой помолодевшее лицо мужа, еще выше — потолок. На нем расплывались разноцветные сполохи.

— Что это?!

— «Умный потолок». В разное время суток он разный. Ты вот четырнадцать часов продрыхла, а потолок старался — и закатное небо изображал, и звездную ночь, и месяц за облаками.

— Меня же разморозили! — ахнула Елена, всё вспомнив. — Мы в двадцать втором веке!

— Сообразительная моя. — Он чмокнул ее в щеку. — За восемьдесят лет немножко отупела, но по-прежнему всё хватаешь на лету. Да, Ореа Элени, сегодня 15 апреля 2106 года, и у нас начинается настоящая жизнь. Вчера я рассказывал, ты слушала. Сейчас же от тебя потребуется активное соучастие. Я подготовил программу твоей адаптации. Чтоб тебе жилось на свете интересно и насыщенно. Ох, сколько раз я представлял себе это утро! Как ты вернешься, и мы будем планировать новую жизнь. Готова? Оргазм выветрился?

— Готова. Чубакку только впусти, он же мучается.

Алик нажал на пульт, дверь открылась, на постель впрыгнула собака.

Когда она успокоилась и пристроила башку Елене на ноги, муж взял с тумбочки свой «ассист». Над кроватью возник мерцающий экран.

— Я тебе подготовил целую презентацию. Во-первых, ты должна выбрать себе Дело. В двадцать первом веке мы с тобой жили неправильно, двадцать лет просто груши околачивали. Человек должен заниматься чем-то осмысленным и желательно важным. Я занят своей лабораторией, я тебе говорил. Это жутко интересно — копаться в механизме глубинной памяти. Но работа сидячая, кабинетная, ты такое не любишь. Ты существо общительное. У меня три заготовки, которые тебе могут понравиться, благотворительная, культурная и коммерческая. Нет — изобретешь что-нибудь сама. Поделим семейный бюджет по-честному: половина на мой проект, половина на твой.

— Неужели и сейчас есть благотворительность? Я думала, все социальные проблемы давно решены.

— Все проблемы никогда не будут решены. Прогресс — это всего лишь повышение уровня проблематики.

— И что же ты для меня придумал?

— Внимание на экран.

Там вспыхнул ослепительный заголовок Chewbakka Foundation, и появилось лого: Чубаккина морда с улыбающейся пастью и высунутым языком.

— Ты рада, что Чубакка воскрес?

— Невероятно рада!

Елена чмокнула пса. Он обрадовался, облизал так — умываться не придется.

— Проэксгумировать и склонировать домашнего любимца — довольно дорогое удовольствие, это мало кому по карману. Ты можешь основать фонд, который будет спонсировать воскрешение собак и кошек. Развернешь кампанию по фандрейзингу: передача на ноовидении, постеры с тобой и с нашим рыжиком, благотворительные аукционы. Все тебя будут обожать. Ты ведь такое любишь. Что скажешь?

— Классно, — признала Елена. — Хочу!

— Погоди. Есть предложение номер два. Основано на золотом принципе: используй свои преимущества. Наше преимущество перед людьми двадцать второго века знаешь в чем?

— В чем?

— В том, что мы рекордсмены долгожития. Мы из самой первой генерации «криоконсервов». Ты человек аж из двадцатого века. К тебе можно фольклорные экспедиции водить. «Бабушка, а как вы там жили, при царе Горохе»?

Елена показала мужу кулак.

— Сейчас огребешь за хамство.

— Это твой asset, область твоих уникальных знаний. На этом можно построить дело. Гляди.

На экране возник геральдический щит с надписью «РЕТРОКУЛЬТУРА. Арт-клуб».

— Представь себе движение, цель которого — вернуть в современный обиход то ценное, что было в культуре нашей эпохи. Или забавное, экзотичное. Например, все давно забыли, кто такой Чубакка, потому что не смотрели «Звездные войны». Кто такой Джеймс Бонд не знают. Старинную музыку — Тейлор Свифт, Эминема, Аллу Пугачеву — не слушают. А твой клуб будет устраивать лекции, просмотры, прослушивания. Можно сделать биоробота Григория Лепса, я с потомками по правам договорюсь. Пусть поорет, похрипит, даст людям прочувствовать, каково жилось людям в России начала прошлого века. Как тебе такой проект?

— Тоже интересно.

— И третья идея. Но это уже не благотворительность и не культуртрегерство, а чистый бизнес. Есть одна перспективная бизнес-ниша. Богатым людям, и в особенности богатым теткам, не на что особенно тратить деньги. Можно попробовать возродить интерес к ретромоде. Тут ты тоже будешь уникальным экспертом. А то все распустились, носят только удобное. Смотри, что я придумал.

Замелькал калейдоскоп диковинных нарядов — показов моды «от-кутюр». На некоторых демо Елена когда-то присутствовала. Неестественно тощие и длинные девицы на невозможно высоких каблуках, в фантазийных платьях, с полоумными прическами.

— По нынешним понятиям это абсолютное фрик-шоу, но если среди высоковзыскательной дамской аудитории ввести в тренд ретростиль, ты станешь открытием года. Главное, с унидрессом всё ведь очень просто. Не надо ничего шить, кроить. Составляешь каталог, и модница выбирает что-нибудь прикольное. Можно устраивать костюмированные гала-балы. «Чикаго 1930», «Красная дорожка Каннского кинофестиваля 1980», «Барвиха-лакшери 2020». Понтярщицы есть и в двадцать втором веке, они совершенно бессмертны.

— Хм, тоже есть о чем подумать. Надо мне осмотреться, пообщаться. Потом выберу, на чем остановиться.

— Договорились. А еще тебе надо найти классное хобби. Не всё же работать. И тут у меня тоже есть идея.

Елена села по-турецки, пристроив голову Чубакки на колено.

— Ну-ка, ну-ка.

— Знаешь, кто ты? По натуре?

— Кто?

— Художница. Просто тебя не научили рисовать. А сейчас это и не нужно. Никто не умеет, даже звезды-раззвезды изобразительного искусства. Какой смысл много лет учиться технике, если AI всё равно нарисует лучше? За искусственным интеллектом не угонишься. Современный художник — это человек, генерирующий арт-идеи и образы, а процессор их воплощает. У тебя всегда было море креативных идей. Попробуй. Я научу тебя работать с программой. Увидишь — для нее не существует невозможного. Короче, Элени, скучать тебе в двадцать втором веке не придется.

15. ПРО ЭТИКУ

— Получается, зря в наши времена все переполошились из-за искусственного интеллекта? Что он вытеснит и заменит живую работу мозга? Ничего страшного из-за развития AI не случилось?

— Если б не Палата Лордов, может, и случилось бы. Но любое новое направление в использовании революционных технологий проходит этический контроль. Так было с клонированием людей, с проектом генной инженерии, с чипированием новорожденных.

— Господи, это еще что такое?

— Возникла идея вживлять чип младенцам прямо в роддоме. И потом использовать как трансмиттер — для ускоренного развития, для внедрения всякой полезной информации, для гарантии безопасного поведения и прочего. Пээл заблокировала. Дискуссия на эту тему длится уже лет пятнадцать.

— А в каких еще случаях лорды накладывали вето? Ты говорил, такое редко, но случалось. Они же наверняка все старики и старухи, эти аятоллы? К новому и небывалому относятся подозрительно?

— Само собой. И многим это не нравится. Но девиз Палаты Лордов — изречение Конфуция: «Воспитание без ума бесплодно. Ум без воспитания опасен». Этика и есть правильное воспитание. Вот так и живем, притормаживаем резвость мысли этикой. Я тебе расскажу про еще два запрета Палаты Лордов, из-за которых переломано много копий. Чтобы ты лучше понимала, в каком мире очутилась.

Пресса жутко ополчилась на Пээл, когда она забодала Педагогическую реформу. Двадцать пять лет назад это было. Фонд Развития уже выделил колоссальный бюджет. На первом этапе нужно было подготовить двадцать миллионов воспитателей-педагогов, по специально разработанному курсу. Конкурс был огромный, двенадцать соискателей на место. Потому что увлекательная работа и зарплата хорошая. Новый революционный принцип: индивидуальное обучение каждого ребенка в зависимости от личных параметров. С проживанием на полном пансионе. Чтобы дети росли в одинаковых условиях и чтобы окружающая среда, например, недостаточно внимательные или наоборот чересчур протективные родители не портили чадо. Цель — вырастить новое человечество, качественно лучше прежнего. Ужасно все носились с этой программой. Стартовый этап, четырехлетний, прошел благополучно. Первый выпуск преподавателей новой системы получил дипломы. Типовые, специально оборудованные помещения для миллиона детских садов уже построены. Пора запускать пробную партию малышей — сто миллионов. Все они отобраны компьютером, по рэндомному принципу. Без блата, без обид. И тут группа родителей, чьи дети попали в набор, подают протест в Палату Лордов. Мы-де не хотим, чтобы наших сыновей и дочерей вырывали из семьи. Никакие воспитатели не будут любить их так, как мы, а любовь на свете — самое главное. И что же? Пээл постановила, что рэндомный принцип отбора не годится. Согласие обоих родителей необходимо. И это разломало весь принцип равенства возможностей. Дети, попавшие в систему, конечно, получают преимущество перед «домашними». Они не просто образованней и воспитанней, они лучше развиты и мотивированы, а это значит, что они достигают гораздо больших успехов в жизни. Уже сейчас восемьдесят процентов молодых ученых, менеджеров, бизнесменов — из первых выпускников интернатной системы. Они и будут управлять планетой.

— Значит, Палата Лордов своим консерватизмом навредила?

— Черт его знает. Отсутствие принуждения и свобода выбора — основа Планетной Конституции. Да, быстро создать новое человечество не получилось. Ну так может и незачем торопиться? Процент родителей, которые отдают детей в интернаты добровольно, год от года растет. Люди видят, что интернатское воспитание лучше, и меняют свое отношение. Сейчас только пятнадцать процентов по старинке оставляют детей дома. Лет через десять это наверное вообще будут единичные случаи.

— А второе вето было по какому поводу?

— По пенитенциарному законопроекту.

— Неужели осталась преступность?

— Какой-то процент врожденных социопатов и моральных уродов в популяции неизбежен. Конечно, большинство старых преступлений исчезли. Но зато если уж родилось исчадие зла, это стопроцентно тяжелый случай. Причем есть такие, кто не поддается реабилитации. Убийцы, садисты, деструкторы. Деструктор — это субъект, который ловит кайф от разрушительства. Ничего не поделаешь. Даже в Эдемском саду завелся ангел Сатана. Неисправимых уродов на Земле сейчас около трех тысяч. Для сравнения: в 2024 году по тюрьмам сидело 12 миллионов уголовников, а сейчас ведь население планеты вдвое больше, чем тогда. Но даже три тысячи — это много. Во-первых, с каждым преступником бьется целая команда психологов. Во-вторых, никто не хочет работать тюремщиком, ни за какую зарплату. А роботам это доверять нельзя, запрещено законом. Машины не могут контролировать людей, ни в каком деле. Это кстати был один из первых запретов Палаты Лордов.

Поэтому возник отличный проект: ссылать злодеев, признанных неисправимыми, на Марс. Обеспечить их всем необходимым для выживания, и пусть там существуют, как им угодно. Пусть хоть переубивают друг друга. В общем, хотели устроить Преисподнюю на Красной Планете, которая для колонизации все равно непригодна. Заодно преступникам будет чего бояться, а то земные тюрьмы похожи на трехзвездный отель наших времен, по системе «всё включено». Идея с высылкой всем очень понравилась. Как раз незадолго перед тем произошла жуткая история. В Монголии выследили и поймали серийного зоопедофоба, который зверски умерщвлял пасущихся в заповеднике телят. Перерезал малюткам горло. Жарил на углях печенку, лопал свежие стейки à point.

— Чикатило какой-то, — сыронизировала Елена.

— Ты вот шутишь, а здесь все пришли в ужас. Фотографии бедных замученных теляток заполонили весь ноовеб. Возникло общественное движение «Монстру на Земле не место!». Убийца-каннибал должен был отправиться на Марс первым же кораблем. Но Пээл постановила: никого, даже законченных злодеев, нельзя обрекать на мучения и вероятную гибель. Создавать неконтролируемые зоны для преступников тоже нельзя. Поднялась волна возмущения, но старцы остались непоколебимы. Может быть, со временем выяснится, что они и в этом вопросе были правы.

— Значит, полет на Марс теперь не штука?

— Слетать на Марс — это как восемьдесят лет назад сплавать в круиз на Галапагосы. Поохаешь на ландшафт, вскарабкаешься на какую-нибудь гору, прихватишь пару камней для сувениров, а больше делать там не фига. На Галапагосах хоть черепахи есть, а на Марсе ни черта. Правда, добираться туда быстрее, чем раньше до Тихого океана. Аппараты летают с предсветовой скоростью. На Луну школьников вообще возят в однодневные экскурсии. Мы с тобой обязательно слетаем в космический тур. Есть отличные корабли, пятизвездочные. За пределами нашей Солнечной системы они способны развивать гиперсветовую скорость. Сгоняем на Проксиму Центавра — это ближайшая планета с приличной атмосферой и неплохой температурой. Однако честно предупреждаю: дорога красивая, но однообразная. Надоест смотреть в окошко на звезды.

— Обязательно слетаем, — решительно сказала Елена. — И на «плавучем острове» всю Землю обплаваем. Всё, что ты для меня придумал, я хочу. И фонд, и клуб, и ретромоду. Художницей я тоже стану. Насколько я понимаю, жить теперь можно сколько пожелаешь. И сто лет, и двести, и тысячу. Вечно и счастливо.

— Вечно не получится. — Алик вздохнул. — И двести лет тоже не выйдет. Понимаешь, заменить изношенный орган на клонированный — не штука. С амортизацией клеток мозга мы в конце концов тоже разберемся. Но я тебе уже говорил: ученые установили, что у каждого человека истощаемый ресурс эмоций. И эмоции, увы, не подзаправишь. Постепенно чувства притупляются, ослабевают. Старые люди перестают так же живо, как в молодости, реагировать на новые впечатления. Человеку становится неинтересно жить, наступает эмоциональное выгорание. Людей нашего с тобой возраста на свете почти не осталось. Мы с нашим восьмидесятилетним сачкованием не в счет. Считай, что тебе по-прежнему пятьдесят шесть, мне — если прибавить здешние три года — шестьдесят пять. Это немного, но не мальчик с девочкой. Как минимум половину эмоционального ресурса уже потратили.

— Ничего я не потратила! У меня эмоций тонна!

— Да. Но с годами они выпариваются всё быстрее. Ничего не поделаешь, Элени. Даже наша любовь будет постепенно утрачивать амплитуду колебаний.

Она не поверила.

— Мне никогда не надоест быть с тобой!

— Тебе надоедало быть со мной каждый вечер — к исходу дня. Ты ложилась в кровать, говорила «спокойной ночи» и улетала от меня в мир твоих и только твоих снов. Потому что твоя психика уставала от событий минувших суток. Произойдет примерно то же самое, только ты устанешь от долгой жизни. Уже окончательно. В конце концов мы, зевая, скажем: всё, спокойной ночи. И не поставим будильник, потому что незачем. Ляжем «и будем вечно лежать, как две морские звезды» — помнишь, была такая песня? Ее кстати тоже возроди, пожалуйста, а то я не выношу скрежеты, которые тут называют музыкой.

Ну вот, подумала Елена, теперь я буду жить и все время прислушиваться к себе — не вянут ли мои эмоции. Как раньше гляделась в зеркало — не появились ли новые морщины. Елки, на свете каждый год будут происходить какие-нибудь новые чудесные открытия, а я такая: да фиг с ним, надоело.

— В любом случае двести лет на Земле мы и не прожили бы, — продолжил Алик. — В 2242 году произойдет конец света.

— Что?!

— То самое, о чем нельзя было рассказывать в общественном месте. На всей планете про это знают только триста человек, и каждый дал подписку о неразглашении. Но от тебя у меня секретов нет. И я знаю, что ты умеешь держать язык за зубами. Пойдем. Помнишь, как мы по утрам обсуждали важные дела в ванной? Принимали душ, чистили зубы, я брился, ты мазалась своими кремами. И мы планировали дела на день.

Так они и сделали. Только душ приняли вместе — очень уж друг по дружке истосковались, никак не могли разлепиться.

— В общем, Элени, ситуация такая. Планету вылечили еще в середине прошлого века, мадам Земля полностью здорова. Но 11 июня 2242 года, через сто тридцать шесть лет, совершенно здоровой и благополучной даме на голову свалится кирпич. С земным шаром столкнется заряд космической лямбда-энергии и всё здесь испепелит. Остановить этот вихрь нельзя, изменится баланс Галактики, начнется неконтролируемая цепная реакция… Неважно, не буду морочить тебе голову космофизикой. Короче Земля обречена.

— Это вычислили астрономы? — спросила Елена. Сама подумала: слава богу детей нет, внукам тоже взяться неоткуда. А после нас хоть кирпич.

Но тут же устыдилась своего эгоизма.

— Какой кошмар! Про это нельзя сообщать, потому что начнется всемирная паника? Ведь те, кто сейчас рождается, в середине следующего века еще будут живы. И погибнут… Господи!

— Нет, режим секретности введен не поэтому. Составлен план переселения. Уже определена мезапланета, по условиям очень похожая на нашу. Там надо провести некоторые подготовительные работы с атмосферой и водой. Тайно отправлены уже три экспедиции, с ними держится связь. Но Палата Лордов постановила — и правильно постановила — что известить человечество о грядущем переезде надо будет не раньше, чем за полвека до начала эмиграции. Иначе люди утратят стимул к развитию Земли и станут относиться к планете, как к тонущему кораблю. Психологически это вредно. А вот за пятьдесят лет до релокации стартует нечто вроде промокампании: мол, опасаться нечего, новый дом намного лучше этого, планета Парадиз (такое у нее название) скоро будет готова к приему землян, и всем там очень понравится. Это кстати правда. Там невероятно красиво, бодрящий воздух, вода в реках с пузырьками, как шампанское, три разноцветных солнца и облегченная гравитация — люди смогут летать. Не совсем летать, но если подпрыгнешь, можно махнуть метров на тридцать. В принципе нам, членам Совета, можно слетать на Парадиз в порядке ознакомления. Но почти все отказались. Я тоже.

— Почему?!

Алик неопределенно взмахнул зубной щеткой.

— Понимаешь… Ну окей, увижу я, как там классно. Кисельная река, молочные берега… Спою песню «And so I face the final curtain». Моего ресурса эмоций до 2242 года ведь не хватит. И вернусь я на старую жилплощадь, доживать. Всё здесь станет мне не в радость. На фига оно надо?

— Но никто же не заставляет нас помирать! Зная, что впереди такие потрясающие перемены, мы с тобой не захотим уходить из жизни!

— Если бы, — вздохнул Алик. — Это будет все равно как ветхому старцу жениться на юной красавице. Она свежая, полная жизни, а ты уже весь истрепался, никаких чувств не осталось, клюешь носом и зеваешь. Эмоциональный ресурс, детка, не восстанавливается. Нет уж, давай с тобой поживем здесь сколько живется. Пожелаем человечеству счастливого новоселья, помашем ручкой, да и баиньки, на покой.

Елена глядела в зеркало на свой нахмуренный лоб.

Три разноцветных солнца? Реки как шампанское? Можно летать? И всё это будет без нас?

— Ну вот что, — сказала она таким тоном, что Алик обернулся. Знал: когда жена говорит «ну вот что» с металлическим рокотом в голосе, надо слушать и помалкивать.

— Мы поступим так. На «острове»-теплоходе обязательно сплаваем. Как всё теперь стало на Земле — посмотрим. Покажешь мне, какие тут красоты и аттракционы. Но дом покупать и обустраиваться мы не будем. И проектов затевать я тоже не стану. Годик-другой поживем, а потом снова заморозимся. Вдвоем. Нет, втроем — с Чубаккой. И пусть нас размораживают уже там, в Парадизе. Побережем свой эмоциональный ресурс для третьей жизни. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — пролепетал муж. — Как скажешь, любимая.

Где мы с тобой, там и парадиз, подумала Елена. И дольше века длится день, и не кончается объятье. Продолжение следует.