Пропавший мальчик, пропавшая девочка

Глава 10

Возвратившись после тревожного звонка Филипа в Миллхэйвен, Тим Андерхилл опросил такое же множество людей, как добросовестный репортер, который берет интервью на улице за неделю до предвыборной кампании. Он бы и на Аляску слетал, приди оттуда известие, что на Аляске видели Марка, или если бы там появилась любая информация о его исчезновении.

Дни шли за днями, и отчаяние Тима росло. Только сейчас он понял, как сильно любил Марка за то, что ему предстояло в будущем, за его удивительную красоту, за доброту и покладистый характер – и за его вспышки гнева, и за моменты подавленности, и за мгновения бесшабашной бравады. Как-никак, он ребенок, и если уж любить его – то принимать таким, каков он есть. Тим хотел, чтобы племянник погостил у него в Нью-Йорке. Он думал, что подросток вроде Марка увидит большой город и почувствует миллион возможностей, начнет ценить особую позитивность этого места и поймет, что Нью-Йорк совсем не таков, каким его представляют себе люди, живущие в других уголках страны; поймет, что он более честный, более великодушный и более внимательный к людям, чем другие американские города Таким был Нью-Йорк Тима – его и большинства людей, которых он знал.

В первые дни после возвращения в Миллхэйвен, встречаясь с мужчинами и женщинами, которые могли знать больше, чем сами подозревали, Тим Андерхилл осознал, до какой степени он, вольно или невольно, думал о Марке как о своем сыне. Конечно же, он не мог говорить об этом с Филипом Потери, последовавшие одна за другой, надломили и опустошили брата, обратили в неискреннее и настороженное существо, зависимое от Тима в отношении любой надежды, которую он мог позволить себе ощутить. Не в состоянии чем-либо занять себя, Филип продолжал ездить на работу, но поскольку более или менее серьезной «работы» хватило лишь на пару недель, кабинет заместителя директора стал убежищем от эмоций и ассоциаций, неизбежных дома.

Как бы Тиму хотелось, чтобы на самом деле Марк спасся бегством из дома 3324 по Северной Сьюпериор-стрит в дом номер 55 по Гранд-стрит. Ему очень хотелось, чтобы ярость брата была заслужена им. Ярость, считал он, куда лучше безнадежности. Филип никогда не признавался в этом, но он довольствовался унылым комфортом безнадежности с того самого момента, когда диктор ФМ-станции WMTG из портативного радио на письменном столе отвлек его внимание от затейливых каракулей сообщением о том, что, по достоверным сведениям, к именам двух пропавших подростков, Шейна Ослендера и Трэя Уилка, добавилось имя третьего. Это сообщение шло как самая горячая новость информационного выпуска. В течение часа сержант Франц Полхаус из управления полиции Миллхэйвена рассказывал об обнаружении трупа шестнадцатилетнего Дьюи Делла в подлеске вдоль северного берега реки Киннинник. Предполагалось, что злодей был вынужден в спешке спрятать там тело и не успел уничтожить улики, как ему удалось это сделать с телами Ослендера и Уилка.

«И Марка», – мысленно добавил Филип, лишь отчасти сознавая, что он только что оттолкнул от себя последнюю надежду.

Тело Дьюи Делла нашли в пустынном и редко посещаемом месте на берегу реки на другой день после возвращения Тима в Миллхэйвен. А в день приезда Тим нашел Филипа напряженным и натянутым, как кожа на барабане. Если б Филип курил, он высаживал бы по пять пачек в сутки. Тим пригласил брата поужинать с ним в претенциозном ресторанчике «У Виолетты», расположенном в подвале «Форцгеймера». Ради приличия Филип взял себя в руки и спокойно поглощал пищу, не подпрыгивая ежеминутно, чтобы теребить полицию звонками на предмет новых подробностей расследования. В тот вечер он все еще надеялся, что сын, скорее всего, отправился на «Грейхаунде»[16] в Чикаго или другой крупный город, спасаясь бегством от воспоминаний. Филип настоял на встрече с Томом Пасмором; он хотел, чтобы колдовской талант детектива помог отыскать сына. Первые полчаса в ресторане Тим изо всех сил старался убедить Филипа, что, если они сейчас окажутся на пороге дома Тома и позвонят в дверь, Пасмор, хоть он ему и друг, откажет как во встрече, так и в розыске Марка Филипа убедить не удалось, тогда Тим достал мобильный телефон и решил доказать брату свою правоту. На удивление, Том Пасмор дал согласие встретиться с Тимом сегодня вечером.

После того как Филип с неохотой ушел, Тим отправился на взятой им напрокат машине к дому Тома Пасмора на Истен-Шор-драйв. Том искренне обрадовался встрече, немного поколдовал над своими компьютерами и доложил, что, по имеющейся у него информации за последний месяц, Марк не садился в автобус до Чикаго или куда еще. Он обещал помочь в розыске всеми доступными ему средствами, но, как Тим и предсказывал, отказался встречаться с Филипом, если не возникнет острая нужда в такой встрече.

На следующий день Тим присоединился к Филипу за завтраком, проводил его на работу и приступил к трудоемкому процессу – обходу соседей. Когда это утомило его, он отправился в парк Шермана и пообщался с двумя полисменами, Нельсоном Роутом и Тироном Силвиджем, направленными сюда с заданием опросить людей об исчезнувших мальчиках. У Роута и Силвиджа были три фотографии, а у Тима два снимка Марка. Когда они показали свои, он показал свои. Никто не смог припомнить, что видел ребят выходящими из парка Шермана в компании с кем-либо, хотя две женщины, гулявшие с колясками, сказали, что лицо Марка кажется им знакомым. Имени мальчика они не знали, но видели его в этом районе.

– Он такой красивый, – сказала одна из молодых мамаш. – Нет, правда. У меня есть подружка, она бы… Ох, простите.

Вскоре после трех пополудни мобильник Тима издал тоненькую трель, и он выхватил телефон из кармана, напугав Джимбо Монэгена, до чьего дома он добрался только после возвращения на Сьюпериор-стрит. Нет, звонил не Марк, как это казалось возможным в течение, может, пары секунд. Звонил Филип: только что радиостанция WMTG поведала о судьбе Дьюи Делла.

– Марк любил бывать там, – сообщил ему Филип. – И именно там нашли тело, на том берегу. А мыто думали, на речке абсолютно безопасно! Там есть дорожки и для пеших прогулок, и для велосипедистов. А ты как считаешь – там было безопасно?

Тим думал, что было.

– А теперь всюду опасно, – сказал Филип.

В голосе Филипа Тим отчетливо слышал: Филип уже не верит в то, что Марк жив. Видно, боль от мысли о смерти переносилась легче, чем боль от неизвестности.

– Ему уже и прозвище придумали, – сказал Филип. – «Убийца из парка Шермана».

Услышав, что найдено тело мальчика, Джимбо широко раскрытыми глазами посмотрел на Тима.

Тим махнул ладонью с растопыренными пальцами, жестом прося мальчика подождать еще несколько секунд.

– Пресса всегда выдумывает сексуальные прозвища психопатам, которых еще не поймали, – сказал он Филипу. – Выслушай меня. Я еще не сдался и продолжаю поиски Марка. Этот третий паренек ведь найден не около парка Шермана, правильно? И пока что никто на самом деле не знает, что случилось с Ослендером и, как там его, Уилком.

– Сходи к Пасмору еще раз.

– Он тоже делает все, что в его силах.

Тим прервал разговор и опустил маленький телефон в карман пиджака.

– Извини, Джимбо. Мы с тобой как раз подошли к главному. Итак, ты стоишь с биноклем, Марк включает фонарик и… что дальше – темнота?

– Следующее, что помню, – я лежу на траве, а сверху на меня смотрит Марк и говорит со мной.

– А что конкретно он говорит?

– Ты, говорит, отскочил почти на фут и вырубился. Что-то вроде этого.

– Так и было?

Джимбо поерзал на стуле, на мгновение напомнив мышь под внимательным взглядом кошки. Перед ним стояла банка с холодной колой, перед Тимом – стакан со льдом. Со стороны лестницы в подвал донесся звук – Марго Монэген открыла дверь сушилки.

– Вроде того.

– И это произошло потому, что ты что-то увидел?

Джимбо посмотрел в сторону и пожал плечами.

Тим подался вперед и положил локти на стол.

– Марк говорил тебе, что он как будто видел в той комнате девушку?

– Ну да. – Джимбо сглотнул и снова посмотрел в сторону. – Поэтому я хотел попробовать бинокль и все такое… Думал, мы застанем ее врасплох.

– По-твоему, что это за девушка?

Джимбо скосил на него глаза и тут же отвел взгляд.

– Может, из дома сбежала…

– И как бы вы поступили, окажись ты прав?

– Постарались бы ей помочь. Поесть принесли… И полиции бы не выдали.

Честное выражение лица Джимбо навело Тима на мысль о том, что он пытался представить себя и Марка в наиболее благородном свете. Он что-то скрывал и делал это, решил Тим, ради Марка.

– Так ты видел девушку?

Джимбо скрестил на груди руки.

– Похоже, нет, – предположил Тим.

– Никакой девушки я не видел. – Выразительное лицо Джимбо сморщилось, он поджал губы и уставился на яркую банку колы.

– Джимбо, как ты считаешь, дом на Мичиган-стрит имеет какое-то отношение к исчезновению Марка?

Мальчик повернул голову, на мгновение встретившись глазами с Тимом Кадык его резко дернулся.

– Мне бы очень не хотелось считать, что похищение каким-то маньяком – единственное объяснение исчезновения Марка. Хуже может быть только полное отсутствие объяснения. – Тим улыбнулся пареньку.

Тот заговорил, очень стараясь говорить медленно.

– Понимаете, мистер Андерхилл, я вообще-то не очень много знаю об этом Я даже не в курсе, может, Марк все просто сочинял…

– Если он сочинял, значит, у него была на то причина.

В открытом взгляде Джимбо Тим видел, что он мучительно решал, выдать часть своего секрета или нет.

– Только не говорите никому, хорошо?

Тим вновь подался к нему, сложив ладони вместе.

– Когда свет упал на окно, мне показалось, что я увидел там человека. Он прятался в глубине комнаты.

Руки Джимбо дрожали. Он облизал губы и посмотрел на дверь в подвал.

– Он смотрел прямо на меня. – Дрожь, как электрический разряд, пронизала все тело мальчика. – Я так испугался…

– Немудрено.

– Он был такой здоровый, как футболист. Огромная голова. Широченные плечи.

– Он просто стоял в комнате?

– Знаете, он как бы шагнул вперед, будто специально вышел на свет, – и я увидел его глаза. Они смотрели на меня. Они были… как стальные шары, серебристые такие. Больше не помню ничего до тех пор, пока не увидел Марка, склонившегося надо мной.

– Марку ты рассказывал об этом?

– Мне жутко захотелось домой. А Марк зашел ко мне на следующий день, и тогда я ему рассказал.

– И слушал он тебя, думаю, с большим интересом.

Джимбо изобразил целую серию жестов, означавших «вы не имеете ни малейшего представления»: поднимал глаза к потолку, всплескивал руками, мотал головой. Когда он наконец взглянул на Тима, глаза его были широко распахнуты. Он был прирожденный комик, и при других обстоятельствах эта маленькая пантомима заставила бы Тима от души рассмеяться. Однако то, что он ответил, Тима поразило.

– С интересом? Марк рассказал мне, как посреди ночи выглянул из окна своей комнаты и увидел того же типа Он стоял у них на заднем дворе и, задрав голову, таращился на него! А когда Марк наутро проснулся, опять его увидел – мужик стоял на вершине холма на Мичиган-стрит, спиной к Марку.

– А почему Марк решил, что это тот же человек?

Джимбо подался телом вперед и прошептал:

– Потому что это не обыкновенный человек. Честное слово. – Лицо мальчика исказил страх, и голос его стал еще тише. – Поминки миссис Андерхилл помните?

Тим кивнул.

– Марк видел его там.

– В их доме?

– На кухне, стоял спиной к Марку. Лицом к двери. Кроме Марка, никто его не видел.

С трудом подобрав вопрос, Тим наконец спросил:

– А что, по словам Марка, тот человек делал там?

Из подвала донеслись шаги Марго Монэген. Джимбо еще больше вытянулся к Тиму:

– Марк решил, что это предупреждение.

В кармане Тима зашелся трелью мобильник. Они с Джимбо одновременно резко выпрямились. На этот раз сердце Тима не сжалось от страшного предчувствия – кто это звонит, он понял прежде, чем услышал голос брата Не в состоянии выдержать остаток дня в своем кабинете, Филип умолял брата приехать к нему домой.

На кухне появилась мать Джимбо в обнимку с желтой плетеной корзиной, доверху загруженной только что выстиранным, пахнущим свежестью и еще теплым после сушилки бельем. Этот запах контрастировал с печальным выражением лица Марго. Она остановилась рядом с сыном и сказала.

– Надеюсь, ты ничего не скрываешь от мистера Андерхилла, Джимбо? Понимаю, есть вещи, которые, по-твоему, маме рассказывать нельзя, но сейчас у тебя хороший шанс поделиться всем наболевшим… Ты меня слушаешь?

Джимбо пробормотал, что да, слушает.

– Дело ведь нешуточное, сын. Твой лучший друг исчез. Еще одного мальчика нашли мертвым. Ты понимаешь, о чем я?

– Угу… – Он не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.

Марго пошлепала сыну ладонью по макушке и повернулась, чтобы уйти. Вскоре ее шаги донеслись с лестницы, ведущей на второй этаж. Тим посмотрел на съежившегося на своем стуле по ту сторону стола мальчишку.

– Джимбо, даже твоя мама знает, что ты по-прежнему что-то скрываешь от меня.

Парень, казалось, еще крепче вжался в спинку стула.

– Но о доме она не знает ничего, так?

Джимбо вздохнул Боясь не выдержать, он не поднимал на Тима глаз.

– Зря мы туда поперлись…

Тиму вспомнилось, как он видел двух ребят идущими через Соборную площадь и сворачивающими на Джефферсон-стрит.

– Лично ты не хотел ввязываться в это дело, правильно?

– Да он не слушал меня, – воскликнул Джимбо. – Марк прямо сбрендил. Хотя, если честно, причина сбрендить у него была.

– Расскажи, – попросил Том.

И Джимбо рассказал ему – и конечно же рассказал больше, чем сам того хотел.

По его словам, Марк стал каким-то странным после того случая с фонариком – рассерженным и смущенным одновременно. Он будто чувствовал, что дома на Мичиган-стрит надо остерегаться, и вынашивал какие-то планы относительно его. В то же время источником огромного беспокойства Марка стала мать.

Через два дня после испуга Джимбо и последовавшего за ним обморока Марк заявился домой через полчаса после наступления «комендантского часа» и вместо того, чтобы, как он ожидал, подвергнуться допросу, застал свою мать сидящей на краю ванны и оцепеневшей, как ему показалось, от страха. Именно после того вечера ее депрессия стала усугубляться с каждым днем.

– И мы думали, что там, в доме, прячутся двое, – рассказывал Тиму Джимбо. – Здоровенный парень в черном пальто и девушка Мы часами торчали на другой стороне улицы, надеялись засечь, как этот парень выходит из дома Ему же надо покупать еду, правильно? Особенно если он девушку держит как заложницу, так мы с Марком думали. А может, это была не девушка, как считал Марк, а Шейн Ослендер, кто знает? Он же такой тощий. Как-то днем мы позвонили в полицию и сказали, что «убийца из парка Шермана» прячется в том доме, однако ничего не произошло. Не знаю, они, по-моему, даже не приехали посмотреть на дом.

– Они не осматривали его?

– Мы, во всяком случае, этого не видели. – Джимбо приподнял и опустил плечи. – И нам в ответ не позвонили тоже. Чтоб я еще раз делал доброе дело для копов… Получается, вот дом, вот мама Марка. И его мама знает что-то об этом доме, знает наверняка. Состояние ее ухудшается с каждым днем Марк говорил мне: «Она будто думает, что там обитает Черная смерть.[17] Она делается похожей на одну из тех крестьянок Восточной Европы, откуда родом ее предки. Как старухи из „Дракулы“, одетые в черное». Вот как он говорил А что ее гложет? То, что она знает об этом доме! И от этого Марк окончательно на доме зациклился.

Джимбо глянул на Тима, прикусив щеку изнутри:

– Он думал, ему удастся найти там объяснение, отчего его мама такая в последнее время. Может, какие-то фотографии, или старые документы, или что еще – может, даже пятна крови… – Джимбо был явно встревожен, в глазах его сверкнул гнев. – Он хотел осмотреть дом. С этого все и началось. С того самого дня мы ни разу не видели там никого и ничего, никто не входил в дом и не выходил оттуда Если «убийца из парка Шермана» когда и прятался там, то, похоже, он оттуда сорвался. И вот еще что…

В глазах его вновь полыхнул гнев.

– Он не доверял мне. Придурок. Он собирался нарушить свое хваленое «слово» и не хотел меня вмешивать.

– Джимбо, ради бога, что Марк сделал? – спросил Тим, почувствовав, что они наконец приближаются к важному моменту.

– Влез в дом. Разбил стекло на заднем дворе и забрался внутрь. Он рассказал мне об этом уже потом, а тогда якобы не хотел меня вмешивать. Конечно же, все врал, гад.

В тот вечер Марк позвонил Джимбо по мобильному и удивил его, предложив сходить к фонтану – посмотреть что там происходит. Если они отправятся туда вместе, никакой маньяк им не страшен. Самой большой опасностью была возможность того, что прогулка по парку Шермана окажется более скучной, чем фланирование по Мичиган-стрит.

Предложение Марка обрадовало Джимбо, желавшего держаться как можно дальше от человека, чьи глаза нашли его через окуляры отцовского бинокля. И хотя походом в парк Шермана они, несомненно, нарушали свои клятвы – нужно было честно признаться в этом, – но сама суть клятв и заверений оставалась нетронутой, поскольку присутствие полудюжины копов, вроде офицеров Роута и Силвиджа, гарантировало безопасность для любого молодого человека в радиусе ста футов от фонтана. Если уж на то пошло, родители должны были бы умолять своих детей проводить вечера в парке Шермана.

Выйдя из дома, они пошли по переулку, и Джимбо чувствовал радостное облегчение от этого знакомого действия. Слишком часто в последние дни, как во сне, ощущался привкус ограничения свободы по воле чьих-то абсурдных желаний. Сейчас же в душе чувствовалась легкость, будто их освободили от пут и вернули в восстановленный привычный мир.

На Западной Ауэр-авеню мужчина в серой футболке команды Мичиганского университета, в серых хлопчатобумажных шортах и шлепанцах мыл темно-синюю «тойоту-камри» на широкой, в две полосы, подъездной дорожке. Он натирал капот машины, и тяжелые мускулы рельефно выделялись на руках и ногах. Когда ребята поравнялись с ним, здоровяк посмотрел на них и улыбнулся.

– Привет, молодежь, как дела?

– Нормально дела, – ответил Джимбо.

Мужчина лег грудью на капот, продолжая улыбаться:

– Ну и отлично. Только будьте осторожны, ладно?

Дневная жара еще не спала, и магазины были открыты. Продавцы скучали, облокотившись на прилавки, поглядывали украдкой на часы. Машин было не много. По их стороне улицы брели лишь старенькая женщина, согнувшаяся едва ли не параллельно тротуару, и мужчина, которого недавно прогнали из винной лавки, – он нацеливался кулаками на счетчик платной стоянки. У старушки в руке была плетеная сумочка, где лежала головка кочанного салата.

– Как бы я хотел слинять из этого долбаного города, – вздохнул Марк. – Надо написать дяде Тиму и напроситься пожить у него в Нью-Йорке.

– Думаешь, разрешит?

– Конечно разрешит. Почему нет-то?

Джимбо пожал плечами. Секундой позже он сказал:

– Может, и я с тобой поеду.

– А что, давай, – согласился Марк. – Или я поеду, а тебе пришлю открыточку.

– Скотина.

– Сам скотина, – отпарировал Марк, и несколько секунд оба хихикали, как маленькие.

– В Нью-Йорке столько шикарных женщин. Они там всюду, куда ни глянь. У каждого «Старбакса» они выстраиваются в очереди.

– Слышь, и что с ними, шикарными, делать?

– Уж я-то знаю что, – ответил Джимбо.

– Ага, знаешь – чем занять свою правую руку.

– Во всяком случае, Джинни Капецио не жаловалась, – сказал Джимбо.

– Джинни Капецио? Да ладно! Такая безнадега готова переспать даже вон с этим, – он махнул рукой в сторону пьянчужки, переставшего толкаться со счетчиком парковки и озиравшегося в поисках сухого местечка, чтобы прилечь.

Джинни – Вирджиния Капецио – ловко и охотно предоставляла услуги в области орального секса нескольким девятиклассникам Куинси, включая Джимбо, но исключая Марка. Сама она считала, что секс оральный можно не считать настоящим сексом.

– Да ты просто завидуешь, вот и все, – сказал Джимбо.

Да, завидую, подумал Марк, но только Джеки Монэгену, а не его сыну. И попутно всем, кто когда-либо имел секс с привлекательной или отчасти привлекательной женщиной. У Джинни Капецио были толстые ноги и вызывавшие у Марка замешательство еле заметные усики, избавляться от которых отец ей запрещал Марк и не думал, что Джимбо верит его россказням о покинувшей его в прошлом году эффектной и красивой девушке по имени Молли Уитт, по которой все в школе сходили с ума. Марк самому себе не вполне отдавал отчет, зачем он врал про Молли Уитт. Так уж получилось в момент слабости, а потом отступать было некуда. К счастью, они с Джимбо дошли до перекрестка, что лежал по диагонали напротив входа в парк, и пока они смотрели по сторонам, готовясь перебежать улицу, необходимость отвечать отпала.

Как только они оказались на другой стороне дороги, одна и та же мысль пришла в головы обоим: надо было захватить с собой доски. Тропки, дорожки, аллеи со скамейками, сами по себе не менее полезные для скейтбордов, чем приспособления на специальных площадках, сходились у широкой чаши фонтана, тоже представлявшей определенный интерес для катания.

Ничего не подозревая о тучах, сгущающихся над ними, ребята неторопливо зашагали по широкой длинной аллее к фонтану, воображая, как их доски летят через волнистые каменные плиты. Это порадует не только их двоих в этот вечер в парке Шермана: небольшая стайка мальчишек в мешковатых джинсах, как птицы на насесте, уселись на кромке чаши фонтана, игнорируемые двумя полицейскими. Могло показаться, что копы болтали со своими подружками по мобильным телефонам, но, скорее всего, в настоящий момент они были при исполнении обязанностей.

Наблюдать за этой сценой было тоскливо, пытаться принять участие было неблагоразумно. Не сговариваясь, Джимбо и Марк одновременно развернулись и направились к ближайшей скамье. Один из полицейских бегло и оценивающе взглянул на них.

Джимбо вскочил на ноги и спросил:

– Ну, что делать будем?

– Я, наверное, домой пойду, – сказал Марк. – Что-то меня мутит.

Они отправились назад тем же путем, каким пришли, мимо почти опустевших магазинчиков и верениц домов, мимо лужаек и подъездных дорожек, убегавших в никуда. Похожий на атлета мужчина, все еще намывавший свою «камри», помахал мальчикам рукой, когда они проходили мимо, и они махнули ему в ответ. Свернув в переулок, они прошли оставшиеся пятьдесят футов до заднего двора Монэгенов.

– Зайдешь? – спросил Джимбо.

– Не сейчас, – ответил Марк. – А завтра покатаемся на досках, да?

– Да. – Джимбо сделал вид, что пытается ткнуть Марка кулаком в живот, ухмыльнулся и потрусил через задний дворик к кухонной двери.

Марк подождал, пока Джимбо скроется в доме, прежде чем отправился дальше по переулку. В его южной оконечности он повернул направо на Таусенд, затем еще раз направо на Мичиган-стрит и, сбавив шаг, поднялся на один квартал по западной стороне улицы, поглядывая на веранды ближайших домов, не наблюдает ли кто-нибудь за тем, что он собирается сделать.

Если бы сейчас Марка спросили, что он собирается делать, он ответил бы: «Хочу разведать обстановку».

Удовлетворенный тем, что никто за ним не наблюдает, Марк вдвое быстрее зашагал к границе участка дома 3323, бросил взгляд на другую сторону улицы, резко развернулся и припустил бегом через лужайку. Обогнул дом сбоку и приготовился пересечь задний двор, как вдруг резко остановился, опешив от того, что предстало его глазам.

Только сейчас до Марка дошло, что другие жители Мичиган-стрит постригали только ту часть лужайки брошенного дома, что была видна с улицы. За домом же лужайка исчезала под буйством высокого бурьяна и полевых трав. Кружево королевы Анны и тигровые лилии доходили до пояса. Слои мертвых листьев и серой мульчи[18] укрывали изножья могучих дубов. Марк почувствовал, будто он внезапно перенесся в другой мир. Жужжали насекомые. Как только он ступил в заросли, какое-то мелкое животное выскочило из-под его правой ноги и стремительно бросилось в густую траву. Но Марк, пораженный тем, что он увидел за домом, едва ли обращал внимание на эти мелочи. Задняя часть дома была переделана неузнаваемо. Марк понял он смотрит на то, что должна была скрывать восьмифутовая бетонная стена.

Рядом с кухней и вверх до самой крыши кто-то пристроил поразительное, странное сооружение. Как показалось Марку, по виду пристройки очень трудно было представить, что там может быть комната. Однако комната, подумал он, все же там была – вроде чердака под крутым скатом крыши. Сам скат упирался в нелепо короткую внешнюю стену всего лишь в трех футах от земли, и все это напоминало купол шатра огромной черепичной палатки. Марк не мог представить себе, для чего кому-то понадобилось строить подобное: длинная, без окна комната, зажатая почти отвесной крышей.

Вскоре после того, как Марк зашел за угол дома, заметно потемнело. Торопись, торопись, ночь близится… Марк продирался через высокую траву, и тигровые лилии качали головками. Еще одно маленькое живое существо в панике метнулось от него. Сухой и густой запах гниения поднимался от зарослей вьюна.

Подойдя ближе, Марк убедился, что прилепленная к дому комната построена кое-как и давно нуждается в ремонте. Все было сляпано вкривь и вкось. Краска длинными струпьями отслаивалась от досок кухонной двери. Марк поднялся по трем расколотым ступеням и всмотрелся в стекло узкой дверной филенки. Слой серой пыли да смутные контуры разделочного столика, кухонного стола и арочного входа, в точности как у них дома, в гостиную… Он нажал кнопку звонка.

А между тем день перешагнул еще одну ступеньку навстречу ночи, хотя небо оставалось все еще светлым Марк стянул с себя верхнюю футболку и намотал ее на правый кулак. С момента расставания с Джимбо он все время мысленно представлял себе, как это проделает, теперь же чувствовал, что все происходит автоматически и помимо его юли. Торопись, торопись, мальчик, кличь беду на свою голову, черная-черная ночь уже на пороге. Укутанный футболкой кулак пробил узкое окошко кухонной двери. Куски пыльного стекла полетели внутрь и, со звоном ударившись о пол, разлетелись на мелкие осколки. Так тихо, что Марк едва ощутил это, что-то странное и не более материальное, чем запах, потекло из разбитого оконца и осело на нем. Несколькими легкими тычками он удалил торчавшие из рамы остатки стекла Сорвав с кулака футболку и стряхнув с нее стеклянные брызги, Марк обмотал ее вокруг шеи и просунул руку в оконце. Пальцы отыскали защелку дверной ручки, неприятно скользкую, едва ли не сальную. Марк повернул ее, отпирая дверь, и вытянул руку назад. Затем приотворил дверь настолько, чтобы она пропустила худенькое тело подростка, и, действуя по плану, придуманному несколько часов назад, скользнул в темную кухню.

Секунду-другую Марк был способен чувствовать лишь ощущение запустения, нежилой пустоты, которое предполагало полную заброшенность жилья. В стене слева от себя он разглядел закрытую дверь, которая, должно быть, вела в «комнату-палатку». Вдруг то, что осело на него, когда он разбил окошко, сжало тисками горло. Глаза ослепли, и ни вдохнуть, ни выдохнуть Марк был не в силах. Безысходность и страдание сгустились вокруг мальчика зловонным облаком Желудок и кишечник свело судорогой. Вне себя от омерзения, Марк закричал. И едва услышал свой голос Одной рукой он задел кухонную дверь и – вот оно, спасение – рванулся к ней, но дверь, словно ее пробудили к жизни, ударила его в грудь и по локтю. Слой за слоем зловонный туман, как паутина, оседал на него. И тут наконец правая рука нащупала дверную ручку. Марк вылетел наружу и с силой захлопнул за собой дверь. Невидимая паутина и волокна тумана, казалось, продолжали тянуться за ним. Только после того, как он протер глаза и увидел перед собой собственные ладони – дрожащие и такие бледные! – Марк понял, что вновь обрел зрение.

Глава 11

– А, так ты слышал, как я беседовал с Джеки Монэгеном о нашем пресловутом «герое»? – спросил Филип. – Поверь, тема эта не стоит обсуждения.

– Сделай милость, – попросил Тим. – Как-то на днях Том Пасмор обмолвился об этой истории, но подробностей он не знает.

Братья двигались на восток в машине Тима, ехать в которой Филип согласился, во-первых, из соображений удобства, а во-вторых, на основании того, что езда на пассажирском сиденье позволяла ему смотреть по сторонам более внимательно. Три часа назад, после радиосообщения о Дьюи Дэлле, агония его последней надежды сменилась на комфортное отчаяние. Однако уверенность, что его сын мертв, не освобождала Филипа от обязанности вести себя так, будто Марк все же может быть спасен. После того как Тим дважды объехал парк Шермана, сделав радиус второго круга больше, Филип решил отказаться от третьего круга и велел брату взять курс к озеру.

Филип сделал вид, что внимательно разглядывает группу подростков, болтавшихся перед винной лавкой. Наконец он повернул лицо к Тиму:

– Героизм! Не смешите меня. Нет, в самом деле. О родных Нэнси можно много чего припомнить, только героизма в них было ни на грош. – Он отвел глаза от лица Тима и, казалось, впился взглядом в само ветровое стекло, но не сквозь него. – Я тебе вот что скажу. Прежде чем жениться, необходимо тщательно проверить родословную невесты.

– Согласись, – сказал Тим, – это был странный поворот в судьбе Джозефа Калиндара.

– Да все в судьбе Джозефа Калиндара страннее некуда. И не может быть, чтоб ты не знал об этом История открылась, когда ты еще резвился на Дальнем Востоке. Этот малый был хорошим плотником, но в остальном – сущим дьяволом Калиндар изнасиловал и прикончил нескольких женщин, вдобавок убил собственного сына. И жену, скорей всего, тоже, дабы иметь в полном распоряжении дом для своих забав.

– В каком году это было?

– Калиндара арестовали в семьдесят девятом или восьмидесятом, точно не помню. Сверни на юг по Гумбольта и выезжай на Лукаст. Надо проехать мимо вон того маленького парка.

– Хочешь, чтоб я отвез тебя в Ист-Сайд?

– Даже не знаю… – сказал Филип, подразумевая, что невозможно предугадать, где может оказаться сбежавший из дому подросток.

– А вы с Нэнси никогда не общались с Калин-дарами? Он ведь все-таки был ее двоюродным братом.

Филип покачал головой:

– Я даже не знал о существовании этого типа, пока однажды Нэнси не сказала мне, что к ней приходила его жена Это было, когда мы жили в Кэрролтон-Гарденс. На запад отсюда Я так жалел, что мы туда переехали: вокруг только снобы, треплющиеся о гольфе и деньгах.

– Жена Калиндара приходила к Нэнси? Когда?

– Году в семьдесят втором Кажется. Зимой дело было, холоднющая была тогда зима. Мы не так давно поженились, года два Помню, пришел домой с работы, а Нэнси очень расстроена и отказывается говорить почему. Потом призналась – сказала, жена брата приходила Не помню, как ее звали, вроде как Дора, Флора… Бог с ней. Денег, наверное, просила Разумеется, Нэнси поостереглась давать ей взаймы. Мы собирались завести ребенка, и я пришел бы в ярость, узнай, что Нэнси отдала с таким трудом заработанные деньги своему братцу-придурку.

– Значит, Нэнси была расстроена.

– Не то слово.

– Тебе не показалось, что она чувствует себя виноватой?

– И это тоже. Расстроенной и виноватой. Держись подальше от этих людей, сказал я ей тогда Не пускай их больше на порог.

– А с Калиндаром тебе не приходилось встречаться?

Филип пожал плечами.

– Нэнси-то наверняка его знала, по крайней мере в детстве.

– Наверняка Джо был нормальным ребенком, странным стал позже. Беда в том, что никто не знал, насколько странным Нэнси упомянула об этом лишь однажды – когда его арестовали. Сказала, что боялась находиться рядом с ним.

– Как это?

– В том смысле, что он заставлял тебя чувствовать, будто из комнаты высосан весь воздух. Никто так и не узнал, что случилось с его женой. Я-то не сомневаюсь, что он убил ее, а от тела избавился. Труп ведь так и не нашли.

– Через какое время после ее прихода к Нэнси это произошло?

Филип задумчиво посмотрел на него:

– Через четыре, может, пять недель. Нэнси позвонила им днем, думала, что Джозеф у себя в мастерской, помещение для которой он снимал на бульваре Шермана. Но трубку снял Калиндар, сказал, что понятия не имеет, где жена. Мира, вспомнил! Ее звали Мира. Сучка безмозглая, невольно жалеешь ее: выйти замуж за такого урода.

– Так что же в его истории было героического?

Филип рассмеялся.

– Это когда Джозеф Калиндар прославился в первый раз. Так, подъезжаем к больнице Шейди-Маунт. Давай налево. Проедем немного на север.

Тим подумал, что Филип решил замкнуть круг на Истен-Шор-драйв, где впечатляющее зрелище особняков, населенных людьми, чьи дети обучались в Брауне или Уэслеан, еще больше отдалит его от реальности. Филип искал не Марка – он искал, чем отвлечь себя. Филип сдался и теперь просто дожидается, когда полиция обнаружит тело.

– Дело было еще до нашего с Нэнси знакомства. Лето шестьдесят восьмого, мне девятнадцать исполнилось. Ты об этом и понятия не имел, ты ж тогда смылся отстреливать комми, правильно?

– Большинство ребят моего взвода, – улыбнулся Тим, – звали их «гуками».[19]

– Ага, косые, – сказал Филип. – Косоглазые.

– Если что, ты всегда можешь говорить людям, что ты был там.

– Я иногда так и говорю, – сказал Филип.

– Не сомневаюсь, – сказал Тим – Так это правда, что Калиндар спас двух детишек?

– Об этом даже пропечатали в местной газете. В доме по соседству произошло короткое замыкание и пожар. Часов в шесть утра. Буквально через десять минут весь дом наполнился дымом Джо Калиндар по случаю возился у себя на заднем дворе и, наверное, запах того дыма учуял.

– Возился у себя на заднем дворе в шесть утра?

– Может, вышел помочиться спозаранку, черт его знает.

– А кто жил в соседнем доме?

– Семья черных, у них две маленькие девочки. Хозяин был вроде как водителем автобуса. Позже он рассказывал: когда они переехали в этот район, Калиндар в упор его не видел, но своим поступком доказал, что белые и черные могут прекрасно ладить друг с другом, по крайней мере в городе Миллхэйвен. То есть именно та чушь, которую от него и хотели услышать. В особенности тогда, через год после беспорядков в Детройте, Чикаго, Милуоки. А люди каждое его слово ловили и сделали из Калиндара героя. – Филип улыбнулся. – Разумеется, черных Калиндар и в самом деле в упор не видел.

– Так что же он такого сотворил – спас детей?

– Двоих. Родители не успели выползти из кровати, когда он вломился. Если б не Калиндар, все б задохнулись в дыму. Со слов водителя автобуса, Джозеф снес дверь и ворвался в дом. Орал при этом: «Где ты? Где ты?» Потом то ли девчонки выбежали к нему, то ли он отыскал их. В общем, обеих под мышки и – бегом из дома.

– А родители оставались в постели?

– Стояли перед дверью, гадали, что делать. В шоке и страхе, и все такое, но я не думаю, что водитель автобуса – кандидат в члены Менсы.[20] Калиндар снова влетел в дом, наткнулся на него и вытолкал вместе с женой наружу.

– Выходит, всех спас.

– Выходит, так. Калиндар просто рвался в бой.

– Может, он думал, в доме оставался кто-то еще.

– Водитель автобуса рассказал корреспонденту, что Калиндар пытался прорваться в дом, даже когда полиция и пожарные выставили заслоны. Все это вновь всплыло, когда его арестовали, вот почему я так хорошо запомнил.

– По пути к озеру Тим свернул налево на симпатичную улицу Эн Ди Блюмен. Больше не притворяясь, что ищет Марка, Филип скользнул взглядом по стайке ребят и девушек, направлявшихся на восток с теннисными ракетками и спортивными сумками «Адидас» и «Пума». Их беззаботная, самоуверенная красота наводила на мысль о состоятельных родителях, частных школах и осознании собственных пожизненных привилегий.

– Как жаль, что не могу себе позволить жить тут, – вздохнул Филип. – Вместо этого безмозглого Джимбо Монэгена Марк мог бы дружить с такими вот ребятами. Взгляни на них: они абсолютно спокойны и безмятежны. Они собираются пройти по жизни со счастливым смехом и теннисными ракетками в руках. А знаешь почему? Потому что отсюда до Пигтауна далеко.

Том Пасмор вырос здесь неподалеку, буквально за углом, и его детство, как было известно Тиму, не было ни безмятежным, ни спокойным Тим повернул на Истен-Шор-драйв, и Филип чуть не свернул себе шею, разглядывая шикарные особняки. В одном из них человек убил любовника своей жены, в другом некий миллионер, предрасположенный к черным костюмам и кубинским сигарам, изнасиловал свою двухлетнюю дочь, в третьем двое сменившихся с дежурства полицейских, в качестве наемных убийц, лишили жизни выдающегося и доброго человека.

– Джимбо плохо влиял на Марка, – продолжил Филип.

– Да брось.

– Поверь, я знаю детей, и эти двое были не пара друг другу. Честно скажу, они были похожи на неудачников. И, к моему сожалению, слишком многое их объединяло. Об этом можно судить по музыке, которую они любили. Нормальных людей они слушать не желали и витали где-то в облаках… Как же меня это бесило.

Глава 12

В ту ночь, когда Марк впервые забрался в пустой дом, пропавшая девочка – та, которую она отказалась спасти, – вновь пришла к Нэнси Андерхилл Сын вечером ушел гулять, а Филип скрылся в своей «берлоге» до десяти вечера. Потом выберется оттуда, объявит, что отправляется спать, и взглянет на нее так, будто любое отклонение от установленного им распорядка является указанием на то, что в ее голове происходят мыслительные процессы сомнительного характера. Ровно в десять тридцать он сядет на кровати, выпрямив спину, будто кол проглотил, и будет прислушиваться, откроет ли Марк входную дверь или войдет в дом с заднего двора через кухню. Если же Филип не дождется возвращения Марка до истечения «комендантского часа», он проинструктирует ее, чтобы «выработать» соответствующее наказание для «твоего сына», затем уляжется, перевернется на бок и с чувством выполненного долга Главного Администратора-Распорядителя Сьюпериор-стрит забудется безмятежным сном.

С чашкой остывшего кофе Нэнси сидела на диване, поджав под себя ноги, застывшим взглядом смотрела – но не видела – повтор телесериала «Все любят Рэймонда».

«Все любят Рэймонда» было маскировкой. Филип терпеть не может этот сериал и вряд ли заинтересуется душевным состоянием жены, если вдруг застанет ее перед телевизором.

Вместо эпизода, в котором актер по имени Рэй Романо изображал спор со своим отцом, Нэнси видела нечто совершенно иное: сцену, самопроизвольно повторявшуюся на экране ее обращенного в себя взора Действие происходило не в вымышленной гостиной на Лонг-Айленде, а на кухне типового дома, сделанного на скорую руку бригадой сомнительного подрядчика по имени Джеймс Кэрроллтон на второй год трехлетнего периода их уклонения от уплаты налогов. Вместо Рэя Бэрона, спортивного обозревателя и отца троих детей, на экране была Нэнси Андерхилл, провинциальная домохозяйка, все еще бездетная спустя два года после замужества Перед Нэнси сидела Мира Калиндар, жена ее чудовищного кузена Джозефа, который еще подростком похищал соседских кошек и собак, тащил их на стройки или пустыри, там обливал бензином и сжигал. Джозеф называл это «делать факелы».

В жалкой кухоньке их дома в пригороде, за столом напротив сидела Мира и молила о помощи. У Миры не было друзей, и поговорить она могла только с Нэнси. Если она обратится в полицию, Джозеф убьет ее. Она молила не за себя – за дочь, которая с самого рождения была индивидуальным проектом Джозефа Калиндара и его игрушкой. На тот день Лили Калиндар исполнилось шесть лет, и о ней ничего не знали ни государственный совет, ни школьный. До прихода Миры девочка оставалась тайной и для Нэнси. Джозеф выводил дочку из дома только по ночам, чтобы ее не видели соседи. Как-то раз Лили исхитрилась выйти днем – хотела бежать! Она спряталась в переулке, и ее отец чуть с ума не сошел от беспокойства и ярости. Когда Джозеф почуял запах гари и увидел, что дым валит из соседнего дома, где жила семья чернокожих (Лили часто видела в окно, как две соседские девочки играют у себя во дворе), он решил, что его дочь спряталась у них. Он вернулся, кашляющий и пропахший дымом, с красными глазами, и Лили выползла из своего укрытия, рыдая и умоляя о пощаде.

Однако, рассказывала Мира, отец избил ее, как никогда прежде. Отец любил ее безумно, души в ней не чаял, и непослушание дорого обошлось девочке. После этого Джозеф построил специальную комнату, чтобы держать в ней обожаемую дочку, и специальную стену, чтобы укрыть от посторонних глаз пристройку. Но это были только две из множества модификаций, которые Джозеф произвел в доме.

Худшим было… Она не хотела говорить этого.

Сцена повторялась и повторялась в памяти Нэнси, и она продолжала смотреть невидящим взглядом на экран телевизора. Мира рыдает, она сама дрожит и опускает голову, размышляя: «Филип прав, она просто неуравновешенная. Все неправда, она сочиняет». Нэнси понимала, что сделала тогда: она отступила, отреклась. Она сказала себе: «Ведь у Миры был выкидыш, мы все хорошо знали это. Нет никакой дочери, и слава богу. Просто они оба выжили из ума». Ужас перед чудовищным братом вынудил Нэнси предать племянницу. Восемь лет спустя газеты поведали миру, на что был способен ее брат, но самой себе она лгать не могла: она уже все знала.

Марк удивил ее, придя домой рано. Бросив на мать взгляд, к которому в последнее время она привыкла, Марк пробурчал, что он устал, и скрылся в своей комнате. Ровно в десять часов, будто по сигналу одного из звонков школы Куинси, на пороге комнаты появился Филип и объявил, что пора спать. Она же продолжала в одиночестве сидеть в гостиной до окончания следующей телепрограммы. Затем Нэнси выключила телевизор и в резко наступившей тишине поняла, что ее худшие опасения сбылись. Мир больше не катится по привычному безопасному пути. Здание дало трещину, и следствием этого будут ужасные события. Вот что она поняла – трещину дало здание ее повседневной жизни, и через эту трещину вот-вот полезут монстры. И виной всему ее давнее преступление.

И еще она поняла: сын не послушался ее. Так или иначе, но Марк пробудил к жизни Калиндаров. Теперь всем им придется столкнуться с последствиями, которые будут невыносимыми и, хуже того, непредсказуемыми. Гигантский гнусный червь выпущен на свободу и, жадно отхватывая куски, начал пожирать действительность. И вот сейчас органы чувств червя обнаружили Нэнси, и огромное влажно-блестящее тело подтянулось еще ближе – настолько близко, что она чувствует, как под червем раздается земля.

А органы чувств Нэнси трепетали от ужаса. За несколько мгновений до того, как она смогла поднять глаза на арку прохода в маленькую столовую, она уже знала, что ее гостья вернулась. Вот она, перед ней – шестилетняя девочка в запачканном комбинезончике, стоит босыми грязными ступнями на дальнем конце выцветшей тряпичной дорожки, повернувшись к Нэнси худенькой спиной. Волосы ребенка слиплись – возможно, от крови. Гнев и ярость исходили от девочки, повисая в мертвом воздухе между ней и Нэнси. И в ярости той была большая доля презрения. Лили прошла сквозь трещину в здании творить суд над безвольной и вероломной теткой, над этим напуганным, отчаявшимся, жалким человеком О, какой силы гнев и ярость клокочут в замученном ребенке. А еще она пришла за Марком – как видела его мать. Марк уже наполовину принадлежал ей. Он стал таким с того самого момента, когда треклятый дом Джозефа Калиндара вдруг выплыл из тумана и сшиб сына с его дурацкого скейтборда.

Глава 13

Джимбо Монэген диву давался, как порой бывают глупы умные люди. Если уж он понял причину почти всего сказанного и сделанного Марком за последние пять дней, что мешает понять это любому другому? Особенно если причина лежит на поверхности. Марк вернулся домой днем, прошел в маленькую ванную комнату на первом этаже пописать – и в ванне, полной тепловатой кроваво-красной воды, обнаружил обнаженный труп своей матери с полиэтиленовым пакетом на голове. Пакет изнутри запотел, скрывая лицо. Марк различал только ее нос и черный провал распахнутого рта. Через секунду на кафеле возле ванны он заметил окорочный нож, весь в крови. «Сперва я подумал, это какая-то жуткая ошибка, – рассказывал он Джимбо. – А потом вот сейчас выйду на кухню, затем вернусь в ванную – и ее там не будет».

Все это время сердце Марка будто не билось. Ему показалось, что он маячил на пороге немыслимо долго, не отводя взгляда от матери и пытаясь постичь хоть какой-то смысл того, что видит. Кровь стучала в ушах. Он сделал шаг вперед, и стали видны ее колени – бледные островки над красной водой.

В следующее мгновение Марк обнаружил себя стоящим в одиночестве посреди кухни – будто мощный порыв ветра вышиб его сюда. Через распахнутую дверь ванной он видел одну руку матери, свисавшую с бортика ванны. Он рассказывал Джимбо: «Я подошел к телефону на стене. Знаешь, я будто плыл под водой. Я даже не знал, кому буду звонить, но вроде бы набрал номер папиного рабочего телефона. Он велел мне позвонить девять-один-один и ждать его на дворе».

Так Марк и сделал. Позвонил 911, сообщил, что произошло, и вышел из дома ждать. Минут через пять почти одновременно прибыли «неотложка» и отец. Оцепенело застыв на крыльце, Марк вдруг прочувствовал тупую, ошеломляющую ясность, которую (как в тот момент подумалось ему), должно быть, испытывают призраки и умершие люди, наблюдая за действиями живых.

По мнению Джимбо, это был последний раз, когда Марк связно рассказывал о своих эмоциях. На следующий день он появился у черного хода дома Джимбо, и все его мысли занимал только один план. Было ощущение, что он вынашивал его неделями. Марк хотел забраться в дом на Мичиган-стрит, и его друг Джимбо обязан в этом участвовать. Возражения не принимались. Без Джимбо ему не управиться.

Марк сознался, что пытался сделать это самостоятельно, но столкнулся с чем-то непредвиденным Его тело будто бы взбунтовалось: дыхание перехватило, в глазах пелена… И про какие-то паутины наплел – брехня, одним словом! Но, будь с ним Джимбо, сказал Марк, ничего этого якобы не случилось бы и он бы спокойненько пробрался в дом А как только они вместе туда попадут, они осмотрят самую странную часть дома, о которой Марк раньше не говорил своему другу, – пристройку. Неужели Джимбо не интересно заглянуть в эту комнату?

– Ни капельки, если в ней сидит тот тип, – ответил Джимбо.

– Джимбо, да ты вспомни. Ты на все сто уверен, что видел его? Или это я вдолбил тебе в голову?

– Не знаю.

– Вообще-то плевать, – сказал Марк. – Потому что, если мы будем вдвоем, с нами ничего не случится.

– Что-то я тебя не пойму.

– Ты будешь прикрывать меня, я – тебя, – сказал Марк. – По-моему, в доме ничего особенного и нет, просто атмосфера в нем такая…

– Атмосфера, – повторил Джимбо. – Теперь я тебя совсем не понимаю.

– Ну, атмосфера заставляет тебя видеть всю эту муру. Из-за нее ты вырубился, из-за нее мне поплохело: всюду вдруг стала мерещиться паутина, она опутывала меня… Но это была не настоящая паутина, это была атмосфера, понимаешь?

– Ладно, – сказал Джимбо. – Может, видел, может, нет. Только с какой стати я должен переться туда опять?

– Потому что мне надо переться туда, – сказал Марк. – Этот дом убил маму.

– Да ла-а-адно, – негромко протянул Джимбо, пораженный мыслью: Марк чувствует свою вину, а сам не сознает этого.

Джимбо не мог заглянуть во все уголки души своего друга, но был абсолютно уверен, что Марк не говорил бы с таким напором, если б на следующий день после данного матери слова не нашел ее мертвой в ванне. Об этом Марк говорить бы не стал, потому что не смог бы. Взамен он без умолку трещал о своем идиотском плане. Джимбо решил не сдаваться и сопротивляться, сколько хватит сил, и в течение следующих дней Марк проверял его решимость так часто, что Джимбо стало казаться, будто его зовут в дом на Мичиган-стрит ежечасно.

Как-то раз на той жуткой неделе Джимбо услышал от своего отца, который, в свою очередь, слышал это от сменившегося с дежурства полицейского в баре «Дом Ко-Рек-Шана», что съемочная группа из Лос-Анджелеса будет сегодня рано утром на Джефферсон-стрит снимать боевик. Джимбо позвонил Марку, и друзья решили отправиться на автобусе в центр, в квартал, который был знаком им не так хорошо, как казалось. Они знали, что автобус номер четырнадцать провезет их мимо центральной библиотеки и музея округа, и решили, что без труда найдут Джефферсон-стрит где-то в центре к западу от реки Миллхэйвен. Там театры, книжные магазины, магазины готовой одежды и супермаркеты тянутся по всей Гранд-авеню до университета Лафайета, на запад от библиотеки и музея.

Друзья вышли из автобуса слишком рано и потеряли двадцать минут, шагая сначала на север, потом на восток, пока не справились о нужном направлении у паренька, похожего на выпускника средней школы, который, по мнению Джимбо, слишком заинтересовался Марком, – Марк, как правило, не замечал, что им любуются. Они прошли еще квартал вверх по Орсон-стрит и, выйдя на Соборную площадь и оглянувшись, заметили, что едва не миновали Джефферсон-стрит. Чтобы сократить путь, они пересекли площадь по диагонали. У Джимбо больно сжалось сердце – он вдруг подумал, что в начале этого лета они бы ни за что не отправились в такой длинный путь без скейтбордов; на этот раз им даже в голову не пришло взять с собой доски.

– Мы должны залезть в дом, – настаивал Марк. – Сам знаешь. И ты согласишься, я чувствую. Моя логика шаг за шагом пробивает твое сопротивление.

Они перешли Соборную площадь и свернули налево, на Джефферсон. В двух кварталах впереди, у отеля «Форцгеймер», толпилось много народу.

Марк прыгнул вперед и развернулся, пританцовывая.

– Не веришь моей железной логике? – Нацелившись кулаком в левую руку Джимбо, он два раза несильно ударил.

– Ладно, давай рассуждать. Есть пустой дом. А может, не совсем пустой.

– Пустой, – возразил Марк.

– Помолчи. Короче – дом, так? Долгое время ты его в упор не видел, а когда вдруг увидел, решил все свободное время убить на то, чтобы на него пялиться. Затем твоя мать берет с тебя слово оставить дом в покое. Ты сдрейфил, но все-таки решил в дом залезть и пошуровать там. А на следующий день ты узнаешь, что мать покончила с собой. И вот тогда у тебя едет крыша, ты лепишь, что во всем виноват дом и что тебе нужно попасть туда и обыскать сверху донизу.

– А что, по мне, так все вполне логично.

– А по мне – знаешь как?

– Как – великая идея?

– Нет, чувство вины.

Марк резко остановился и уставился на него.

– Да-да, вина, чистой воды. И ты не выдержал Ты во всем винишь себя.

Марк обвел взглядом уличные фонари, припаркованные машины, афиши на тротуаре перед домами на Джефферсон-стрит. Он был ошеломлен.

– Нет, похоже, никому меня не понять. Ни папаше, ни даже тебе. Только дядя, наверное, в состоянии – у него хоть воображение есть. Кстати, он сегодня приезжает. Может, уже приехал – Марк показал рукой на «Форцгеймер», не зная, что в этот момент я стоял у окна своего номера на четвертом этаже и смотрел на них. – Он обычно там останавливается, в «Форцгеймере». Номера-то там не дешевые. Для писателя он очень прилично зарабатывает.

(Довольно мило, но не совсем так.)

– А что, пошли зайдем к нему прямо сейчас, а? – предложил Марк. – Хочешь?

Джимбо отказался. Непредсказуемый взрослый чужак из Нью-Йорка мог все осложнить. Мальчишки зашагали дальше по улице, пока футах в пятидесяти от съемочной группы крепкий мужчина с длинной седой бородой, как у «ZZ Тор», и с биркой с именем на веревочке вокруг шеи не махнул им рукой, чтобы остановились.

– Во, это тот чувак из «Семейных уз», – сказал Джимбо.

– Майкл Джей Фокс? Ты псих. Майкл Джей Фокс не такой старый.

– Да не тот, а мужик, который играл его отца.

– О, так он тоже сейчас, наверное, старый. Слышь, хорошо сохранился, а?

– Может, он и хорошо сохранился, да только вон та машина сейчас его раскатает, – сказал Марк, и мальчишки рассмеялись.

Беда в том, что отец Марка все испортил Они увидели, как машина Тимоти Андерхилла подъехала к дому, и Джимбо мог с уверенностью сказать, что его друг пришел в восторг от одного только вида своего дядюшки, шагающего к крыльцу. Джимбо подумал, что выглядел дядюшка как свой парень – в джинсах и голубом блейзере, такой важный и немного расслабленный. У него было лицо тертого калача, бывалого парня, с которым можно ладить.

Но когда Джимбо и Марк выключили музыку и вышли из комнаты, отец Марка ляпнул какую-то дурость еще до того, как они добрались до лестницы, – что-то вроде «а вот мой сын и наследник и его закадычный и преданный друг», что заставило их обоих почувствовать себя идиотами. Когда их представляли, папа Марка назвал Джимбо старинным другом сына и вел себя с ребятами так, словно они были второклашками, что сделало их пребывание в доме просто невыносимым Затем папаша Марка опять начал читать мораль – например, во сколько им необходимо быть дома. Джимбо обратил внимание, что Марк нервничает все сильнее и сильнее. Он выглядел как человек, только что поставивший мину с часовым механизмом и горящий желанием поскорее унести ноги, чтобы не взлететь на воздух вместе с ней.

Как только им удалось вырваться, Джимбо неохотно последовал за Марком до дорожки напротив дома 3323, где никакие призрачные силуэты не маячили за окном гостиной. Джимбо вынужден был согласиться: может, тогда что-то и было, но сейчас дом казался пустым, как скорлупа выеденного яйца. Это было видно с первого взгляда. Единственное, что двигалось там, – это оседающая пыль.

– Мы сделаем это, – твердил Марк. – Веришь не веришь, но мы это сделаем.

– Хочешь, чтоб я пришел сегодня в зал прощания?

– Если ты не пойдешь, то и я не пойду, но я там должен быть обязательно, так что…

– Ну да, я же «закадычный и преданный», – сказал Джимбо.

Одинокий и такой большой на вершине такого маленького холма, дом «Тротт бразерс» поразил воображение Джимбо, разбудив ассоциации со старинным замком с подземными темницами и рыцарским доспехами. Внутри он казался одновременно и огромным, и обветшалым. Им указали на маленькую комнату, похожую на часовню, с четырьмя рядами стульев, обращенных к открытому гробу. Джимбо это казалось чудовищным, жестоким, бестактным Марка буквально вынуждали смотреть на лицо мертвой матери! Одно дело – оказывать уважение умершему, но как же насчет уважения к чувствам живых? Джимбо отважился взглянуть украдкой на бледную фигуру в гробу. Лежавшая там женщина не была похожа на маму Марка – она скорее напоминала младшую сестру миссис Андерхилл, напоминала кого-то, кто жил абсолютно другой, не как у мамы Марка, жизнью. Почти тут же в комнату вошли мужчины, и Джимбо с Марком уселись на последний ряд.

Отец Марка вручил ему карточку-открытку с видом гавайского заката с одной стороны. Перевернув ее, Джимбо увидел напечатанную молитву «Отче наш» под именем Нэнси и датами ее жизни.

– Ты как? – шепнул он Марку, который крутил карточку в руках, будто пытался отыскать ключ к разгадке убийства в детективном романе.

Марк кивнул.

Пару минут спустя он наклонился к другу и зашептал:

– Как думаешь, слинять или не стоит?

Джимбо покачал головой.

Филип велел сыну подняться на ноги и проявить уважение к своей матери. Марк встал и пошел по проходу, остановившись перед самым гробом Джимбо наблюдал, как Филип инсценировал драматичный момент и обнял сына за плечи, наверное, впервые с тех самых пор, как ему исполнилось десять. Он не мог не сделать так, подумал Джимбо. В сущности, он и не подозревал, что позирует для камеры несуществующего фотографа Филип, конечно, думал, что выглядит искренне. А Джимбо заметил, как Марк поежился, ощутив прикосновение отца.

Как только Филип отошел в сторону, Джимбо встал и направился к другу. Он не хотел смотреть на приукрашенную не-Нэнси в гробу, поэтому шел медленно, но ему больно было думать о том, что Марк стоит там один на один с самим собой. Когда Джимбо подошел и встал рядом с Марком, тот посмотрел на него, и по его смягчившемуся взгляду Джимбо понял, что друг благодарен ему.

Едва слышно Марк проговорил:

– Джимбо, сколько мне еще здесь стоять, как думаешь?

– Думаю, уже можно отойти, – ответил он.

Марк смотрел на женщину в гробу. Его лицо было как застывшая невыразительная маска. Одинокая слезинка вытекла из уголка левого глаза, затем – правого. Испугавшись, Джимбо вновь вгляделся в лицо друга и увидел, что маска начала дрожать. Слезы наполнили глаза Марка. И тут же Джимбо почувствовал, что вот-вот заплачет сам.

От дальней стены комнаты донесся театральный шепот отца Марка:

– Бедный ребенок, как же он теперь…

И слезы Джимбо высохли прежде, чем пролились. Раз это слышал он, значит, слышал и Марк.

Глаза мальчишек встретились. Лицо Марка густо покраснело. Тимоти Андерхилл произнес что-то слишком тихо, а отец Марка, почти не снижая голоса, ответил:

– В тот день ее нашел Марк – явился бог знает откуда…

Джимбо услышал, как Марк задохнулся.

– Когда я приехал домой, – продолжал Филип, – ее уже несли в «скорую».

– О нет… – воскликнул дядя Марка.

С застывшим, но все еще красным лицом Марк сделал шаг назад от гроба и повернулся. Через пару минут все уже выходили на раскаленную улицу. Громадное солнце висело слишком близко к земле, и свет его резал Джимбо глаза Отец Марка застегнул пиджак своего костюма, поправил галстук и зашагал вниз по дорожке, как комиссионер, готовящийся завершить сделку. Тимоти Андерхилл бросил на мальчиков полный сочувствия и симпатии взгляд и последовал за своим братом по убегающей вниз по склону улице. Над крышей «вольво» трепетало марево.

Марк резко сунул руки в карманы джинсов и посмотрел на аккуратную, подозрительно сочного вида траву лужайки, которую разрезала дорожка.

– Я ненавижу моего отца, – проговорил он, и в голосе его было жуткое спокойствие.

Ощутив мгновенную, как импульс, электрическую дрожь, Джимбо подумал, как же Марк перенесет похороны.

Глава 14

Для Марка день похорон матери взорвался с того момента, когда серо-коричневый комок глинистой земли с отметиной лопаты могильщика полетел из его правой руки и ударился о крышку гроба. До этого мгновения он все гадал, хватит ли духу пережить то, что этот день несет ему, или он дрогнет и позволит свалившимся внутренним и внешним катастрофам одолеть себя. Марк даже мысленно представил себя падающим без чувств, как это произошло с Джимбо на лужайке дома по Мичиган-стрит; хуже того, он видел себя охваченным жутким припадком – с пеной у рта и корчами. Эти унижения, фантазировал Марк, начнутся на глазах у всех, кто пришел проститься с мамой на кладбище Саннисайд. Священник раскроет толстенную Библию; Монэгены, Шиллингтоны и Тафты плюс парочка придурковатых дамочек из газовой компании и еще, может, один-другой учитель из школы соберутся у могилы с выражением возвышенной скорби на лицах. Даже Джеки Монэген, который, скорее всего, будет мучиться самой тяжелой формой похмелья и, следовательно, отчаянно нуждаться в срочной целебной дозе. И отец Марка будет устремлять взгляд вперед, сложив руки на холмике живота, как обычно делает, чтобы выразить крайнюю степень недовольства и нетерпения. И в этот момент Марк всех удивит и приведет в замешательство, а себя – опозорит, начав дергаться, нести бред и кататься по сочной, ухоженной кладбищенской травке. Или, например, небо вдруг потемнеет, на собравшихся обрушится дождь, и молния, сорвавшись с небесного свода, превратит его, Марка, в головешку.

Катастрофы внутреннего характера были куда страшнее, поскольку влекли за собой болезненную смерть, вызванную перегревом ненадежного механизма, каковым представлялось ему сейчас собственное тело. А поскольку они были страшнее, они казались более вероятными. Сердечный приступ, аневризма, кровоизлияние в мозг – здравый смысл подсказывал, что он скорее умрет от кровоизлияния в мозг, чем от удара молнии.

У Филипа было выражение лица человека, которому испортили настроение и он подсчитывает минуты, оставшиеся до момента, когда можно будет убраться отсюда. Вглядевшись в застывшую маску неприязни на его лице, Марк понял, что связан с этим человеком на годы и годы.

Чуть в сторонке от общей группы дядя Тим – в темном костюме необычно синего цвета, солнцезащитных очках в роговой оправе и темно-синей кепке с изображением играющего на саксофоне человека – выглядел так, будто пришел сюда проконтролировать, кто явился на похороны, а кто нет. Может, отец разрешит Марку погостить у дяди Тима недельку-другую.

Марк прислушивался к словам священника и думал, что он, наверное, славный дядька: речь его была приятна и нетороплива, а низкий доверительный голос напоминал политика или диктора Каждое сказанное им слово казалось тщательно подобранным и даже прочувствованным. Однако составленные из этих слов длинные отрезки фраз и предложений несли для Марка так мало смысла, что они с тем же успехом могли звучать на иностранном языке – например, на баскском или языке народа Атлантиды. С необъяснимой ясностью Марк ощущал движение воздуха вверх и вниз по гортани, ток крови в венах и артериях, жжение солнечных лучей на тыльных сторонах своих ладоней.

Священник сделал шаг назад. Механизм, напоминающий погрузчик, стал опускать гроб в обложенную по краям дерном яму. Когда гроб достиг дна, двое могильщиков смели искусственную траву. Отец Марка сделал несколько шагов к пирамидальной куче земли, выкопанной из ямы, зачерпнул комок грязи размером с бейсбольный мяч, наклонился к могиле и вытянул руку. Комок грязи вылетел из его ладони и ударился о крышку гроба со звучным «бум», заставившим Марка испугаться, что от этого звука он ослепнет и оглохнет. На долгую-долгую секунду окружающая действительность рассыпалась на тысячи быстро движущихся красных и белых крапинок, похожих на крошечные зарождающиеся кометы. Танцующие крапинки вдруг сложились в фигуру Филипа Андерхилла, пятящегося от могилы и отряхивающего при этом руки. Голова Марка кружилась, и грудь, казалось, была наполнена шипучим и искристым воздухом чуть прохладнее температуры тела К могиле двинулся дядя Тим И у него в руке оказался «бейсбольный мячик».

Горсть земли дяди Тима негромко и глухо ударила в гроб, будто рука – в массивную деревянную дверь.

Все еще чувствуя себя бесплотным, Марк приблизился к земляной пирамиде и вытянул из нее ком с длинными бороздками на более широкой стороне – видавший виды кусок глинозема. В него воткнули лезвие лопаты, ударили, разрубили пополам Прохладный газ, наполнявший грудь Марка, подступил к горлу. Ноги понесли его с поразительной уверенностью вдоль глубокой ямы. Он позволил этому вырубленному, с острыми гранями кому выпасть из пальцев, и тот ударился в крышку гроба со звуком высоким и резким, неприятно напомнившим Марку дверной звонок. Его передернуло.

Не расслышав, что сказал Джимбо, Марк вдруг понял, что все-таки видел силу, которая остановила его на пороге двери черного хода пустого дома; он видел силу, которая убила его маму. На вершине холма, куда взбиралась Мичиган-стрит, спиной к нему тогда стояла она, эта сила. Марк запомнил темные спутанные волосы, широкую спину, черное, длинное, будто жестяное пальто – и ощущение глубокой неправильности, которой веяло от той фигуры. Эта неправильность завладела рассудком мамы и швырнула ее навстречу смерти.

День крутился вокруг ключевой точки, и страх Марка сам собой трансформировался в ясность. Перед ним стояли две задачи. Он должен узнать как можно больше об истории дома номер 3323 по Северной Мичиган-стрит и тех, кто жил в нем Узнать для того, чтобы дать имя этому зловещему существу. Ему еще больше, чем прежде, необходимо проникнуть в тайны дома. Иначе не удастся отомстить за смерть матери. В мозгу Марка пронеслись видения его самого, роющегося в кладовках и шкафах, выламывающего доски пола… По словам Джимбо, за всеми этими желаниями и планами стоит чувство вины, однако Джимбо ошибается. Единственное, что он ощущал в себе, это ярость.

Словно набор команд, новая ясность сопровождала Марка по дороге обратно на Сьюпериор-стрит. Она направила его к дому. Похороны позади, пришло время готовиться к следующему шагу, торопись, торопись – минуты утекают…

Входная дверь пропускала мужчин и женщин, но Джимбо среди них не было. Отец Марка и дядя Тим принесли безалкогольные напитки, тунца и кофейный пирог, что приготовили Шиллингтоны и Тафты. Вскоре многочисленная толпа облепила стол в гостиной, как стая мух – окровавленный труп. Толпа то разделялась на кучки, то сливалась воедино, и кто-то входил или выходил из комнаты, держа в руках бумажные тарелочки и бумажные стаканчики. Вот появились Рощенко, держась за руки, потому что они смущались и им было не по себе. Чуть погодя старик Хилльярд осторожно прошел в дом, никого за руку не держа, а сжимая в одной своей тросточку, а другую глубоко засунув в карман брюк. Раздраженным взглядом Хилльярд зацепил глаза Марка и захромал к нему. В девяностоградусную жару[21] на старике была толстая клетчатая рубашка, допотопные вельветовые брюки с подтяжками и нелепые ковбойские сапоги.

– Я очень опечалился, когда услышал о твоей матушке, – заговорил он. – Мои соболезнования, сынок. Если тебе что надо – только скажи.

«Может, и скажу», – подумал Марк и поблагодарил старика.

– Чуть ли не каждый день вижу тебя и мальчика Монэгенов на ваших досках, – продолжил Хилльярд. – Колеса у них шумят просто кошмарно… – Старик скривился, лицо его вдруг покрылось сетью морщинок, и Марк понял, что это он улыбается. – Смажьте их, что ли… Эх, мне б так погонять, как вы, ребята – Он поднял трость и потряс ею. – Я был в порядке, пока лодыжка моя не сложилась подо мной пополам на крыльце собственного дома Повалился, как мешок с картошкой. А сейчас едва могу доковылять до продуктовой лавки. – Он подался вперед и зашептал – Сказать по правде, сынок, я с трудом добираюсь до унитаза, когда ночью приспичит.

– В этом я вам помочь не могу, – сказал Марк, отчаянно желая, чтоб старик оставил его в покое.

– Вы с рыжим дни напролет таращитесь на пустой дом, что напротив моего, – сказал Хилльярд, напугав его. – Никак, переехать туда собрались?

– Извините, меня папа зовет, – выпалил Марк и попятился так, чтобы была видна входная дверь. Босс его отца, мистер Бэттли, только что появился во главе группы людей из школы. Всех их Марк знал очень хорошо. В своей униформе – серые костюмы и белые рубашки – они напоминали агентов ФБР из разряда низкооплачиваемых.

Никогда прежде дом не видел такого количества гостей. Толпа перетекала из гостиной в столовую (именно туда люди из Куинси сразу же и направились), а оттуда – на кухню. Хотя большинство гостей разговаривали тихо, в комнатах стоял негромкий гул, в котором трудно было различить отдельные слова. По идее, весь этот беспорядок непременно должен был вызвать вспышку гнева отца Марка, однако Филип казался более спокойным и расслабленным, чем раньше. Он выглядел как хозяин, позволивший вечеринке идти своим чередом. Сейчас отец сопровождал мистера Бэттли туда, где было выставлено угощение, и Марк подозревал, что он останется подле своего босса, пока тот не слопает достаточно дармовой еды и не сделает всем ручкой.

Когда Марк снова посмотрел в сторону гостиной, мистер Хилльярд «доставал» Рощенко. На пороге дома появилась семья Монэгенов. Первой – Марго, как всегда создавшая впечатление, будто некая кинозвезда по случаю шла мимо и заглянула на минутку; за ней – Джеки, ухмыляющийся и краснолицый, как всегда создавший впечатление, будто он абсолютно не возражает, если вы предложите ему опрокинуть рюмочку-другую; и, наконец, Джимбо, бросивший на друга доброжелательный изучающий взгляд.

Прежде чем Марк успел подать Джимбо сигнал о встрече на кухне, рядом с ним вдруг вырос дядя Тим и огорошил предложением.

– Марк, а что, если ты приедешь ко мне в Нью-Йорк на неделю-другую, а? Скажем, в августе?

Удивленный и обрадованный Марк ответил, что с удовольствием приехал бы, и спросил Тима, говорил ли он об этом с отцом.

– Поговорю. Попозже, – ответил Тим.

Перед тем как вклиниться в толпу в поисках Филипа, он улыбнулся Марку.

В следующие десять минут Марк потерял из виду Джимбо: соседи и коллеги отца похлопывали его по щеке или теребили за предплечье и как заведенные бормотали, каждый раз делая вид, будто это чистая правда, все те же бесполезные и тягостные фразы: «Представляю, как тебе сейчас тяжело, сынок… Ей сейчас там покойно… На все Божья воля, понимаешь… Эх, малыш, а вот когда умерла моя матушка…»

Наконец Марк заметил, что из глубины столовой на него смотрит Джимбо, и направился к нему.

– Ну, как ты? – спросил Джимбо.

– Лучше, чем ты думаешь.

Тихо переговариваясь, их папаши стояли в нескольких футах спиной к мальчикам. Рядом с дядей Тимом стоял мистер Бэттли и что-то вещал.

– Лады, – сказал Джимбо. – А знаешь… – Уголки его большого рта загнулись книзу, глаза сузились. Сейчас на лице Джимбо было неподдельное сострадание. – Йоу, мне так жаль твою маму. Я хотел еще там тебе сказать, но не знал как…

Без всякого предупреждения в душе Марка пронеслось незнакомое ощущение, иссушив все, к чему прикоснулось. За пару секунд перед ним разверзлась бездна чувств, и мальчику показалось, что навалившийся вдруг на плечи столб воздуха едва не придавил его к земле. Марка ослепили слезы. Он поднес к глазам руку, выдохнул и будто со стороны услышал, что издал сдавленный горестный звук.

– Нет, ты правда в порядке?

Голос Джимбо вернул его к жизни.

– Вроде да…

Марк вытер глаза Его тело все еще трепетало от пережитого ощущения.

За его спиной Джеки Монэген говорил:

– А это правда, что Нэнси была родственницей того жуткого типа, который жил рядом? Кто-то что-то говорил, не помню кто…

Его отец отвечал:

– Лучше б этот «кто-то» помалкивал.

– Я типа упустил кое-что там… – сказал Марк, заинтересовавшись, о чем говорит отец Джимбо. Теперь Джеки рассказывал, что родственник его мамы рисковал жизнью, спасая каких-то детей. Марк повернул голову как раз в тот момент, когда Джеки говорил его отцу, что дети были черными. Ну, приехали, подумал Марк, сейчас польется грязь.

– Ну, не удивительно, – сказал Джимбо.

– Да нет, я не о похоронах, – сказал Марк. – До меня сейчас дошло то, что я должен был понять раньше. Даже странно, как я это упустил.

– Что упустил-то? – спросил Джимбо.

Марк придвинулся к Джимбо поближе и прошептал:

– Дом!

– Что – «дом»? – переспросил Джимбо и тут же понял. – О нет. Слушай, забей, а? Дом-то здесь при чем?

– При том. Слышал бы ты, как мама отчитала меня за одну только мысль о нем. Задай себе вопрос – почему она убила себя?

– Я не знаю, – жалобно проговорил Джимбо.

– Вот именно. Я не послушался ее и не обходил дом стороной, и что-то в нем убило ее. Вот что произошло, Джимбо. И пора завязывать крутиться вокруг да около. Мы должны залезть туда.

Джимбо не нашелся что ответить, и в повисшей тишине оба мальчика отчетливо услышали слова Филипа Андерхилла:

– Черт меня дернул породниться с семейкой психов.

Марк побледнел. Незамеченный Филипом и Джеки, он прошел мимо них и скрылся в сгустившейся вокруг стола толпе. Джимбо поспешил за другом и догнал его у арки в кухню, где, к его удивлению, Марк остановился как вкопанный.

Когда Джимбо встал рядом с Марком, его поразило выражение лица друга: рот приоткрыт, и половина лица, обращенная к Джимбо, совершенно белая. Если б не пульсирующая на виске тонкая голубая жилка, Марк казался бы мраморной статуей.

Джимбо не отваживался смотреть в сторону кухни. После появления в окулярах отцовского бинокля того существа последнее, чего он желал в жизни, – увидеть его на кухне Марка Андерхилла, Мысль об этом сковала его ледяным страхом.

Джимбо понятия не имел, сколько простоял рядом с Марком, не в силах от страха повернуть голову. Марк не двигался; Джимбо даже казалось, что тот не дышал. Еще ему казалось, что они оба – и Марк, и он, скованный неподвижностью Марка, – стояли так целую вечность. И весь мир вокруг них тоже был скован; а жилка на виске Марка пульсировала, пульсировала, пульсировала… Во рту Джимбо пересохло, язык казался распухшим и тоже недвижимым.

Осознание собственной трусости заставило его повернуть голову и обратиться лицом к тому, что вторглось в кухню Марка. В это мгновение из окружавшего его воздуха будто вытянули половину кислорода, и свет померк, словно тонко настроенный реостат реагировал на дыхание, а не на прикосновение руки. В воздухе повис слабый запах экскрементов и тлена, словно где-то в отдалении разлагался труп.

Звук, напоминающий жужжание насекомых, прилетел со стороны сетчатой входной двери.

Однако увидел Джимбо всего лишь мистера Шиллингтона, прислонившегося к мойке рядом с миссис Тафт, которую, казалось, огорчило то, что говорил ее сосед. Когда они умолкли и взглянули на мальчиков, Джимбо увидел в глазах мистера Шиллингтона раздражение, а в глазах миссис Тафт – слезы. Две мысли пришли в его голову практически одновременно: «Мистер Шиллингтон крутил роман с миссис Тафт и только что дал ей отставку» и «На секунду-другую время остановилось, но секунд этих на самом деле не было».

Кажется, подумалось Джимбо, некий жизненно важный механизм остановился, выдержал паузу, а затем неохотно и натужно возобновил работу.

Рядом послышался голос Марка:

– Он всегда стоит к нам спиной.

Джимбо слышал это и словно переводил с иностранного языка. Когда наконец он кое-как понял значение слов, смысл сказанного остался непонятен. Единственным мужчиной на кухне был мистер Шиллингтон, делавший вид, будто несказанно рад тому, что двое подростков во все глаза смотрят на него.

– Линде что-то в глаз попало, – подал он голос и улыбнулся. – Миссис Тафт что-то в глаз попало, я вот пытаюсь помочь ей.

– Кто? – шепотом спросил Джимбо у Марка.

– Ты что, не видел его? – Будто не веря своим ушам, Марк повернулся к Джимбо.

– Нет, но что-то произошло… – пожал плечами Джимбо.

– Ребята, – вновь заговорил мистер Шиллингтон, – вы только не подумайте про нас чего такого. – Его вытянутое худое лицо удивительно меняло цвет. Под скулами проступили красные пятна, а от глаз и вверх лицо побелело.

– Произошло, это точно, – сказал Марк.

– Нет, не произошло, – настаивал мистер Шиллингтон. Линда же будто ушла в себя, сморщив нос и озираясь по сторонам.

– Простите, – сказал Марк. – Это я не вам. – Он повернулся к Джимбо. – Ты правда не видел его между ними и дверью, спиной к нам?

Джимбо помотал головой.

– Марк, кроме нас двоих, здесь никого не было до того, как вы с другом сюда ввалились.

– Ладно, мы сейчас вывалимся, так что можете продолжать глазную хирургию, – сказал Марк. – Пошли, Джимбо.

Поразительно невинными взглядами Линда Тафт и Тэд Шиллингтон наблюдали, как Марк тянет за собой из кухни Джимбо. Когда ребята достигли двери, Марк толчком распахнул ее и вытащил Джимбо на задний дворик. Дверь с грохотом захлопнулась.

Джимбо расслышал слова Линды Тафт:

– Тебе не кажется, как-то странно пахнет, а?

Голосом чуть громче шепота Марк произнес:

– Он. Был. Там. Стоял у двери. Лицом к стене – так, чтобы я видел его спину.

– Ну, мне что-то такое показалось, – сказал Джимбо, все еще чувствуя себя так, словно он не вполне проснулся.

– Говори. Скажи мне, Джимбо. Я должен знать.

– Не знаю, что-то жуткое… И вроде как даже не вздохнуть было. А потом как бы потемнело, и… Миссис Тафт права, я тоже почувствовал какую-то вонь.

Марк кивал его словам в такт. Лицо его осунулось, глаза ввалились, и рот сжался в напряженную линию.

– Черт, я так надеялся, что ты тоже его видел.

Джимбо предложил другу идею, только что пришедшую в голову:

– Ну, тогда бы и они его увидели. Мистер Шиллингтон и миссис Тафт.

– Сомневаюсь, – покачал головой Марк. Легкая улыбка коснулась его губ и тут же угасла. – Но если б увидели, было бы интересно посмотреть на них. – Он мысленно взвесил эту вероятность. – Знаешь, я даже рад, что они не видели.

– А я рад, что я не видел, – сказал Джимбо.

– Он не хочет, чтоб ты его видел.

– Кто?! Кто не хочет? – Вопрос Джимбо был очень похож на скорбный всхлип.

– Тот тип, что живет в доме! – Марк порывисто вцепился в руки Джимбо выше локтей и встряхнул, будто тряпичную куклу. Глаза его вдруг стали невероятно огромными и заметно темнее, чем обычно. – Это же очевидно. Он и есть причина смерти мамы. Понимаешь, что это значит?

Джимбо понимал, но предпочел рта не раскрывать.

– Это значит, что мы с тобой пойдем и выясним, кто этот сукин сын. Хочу посмотреть на его рожу. Вот что это значит. И больше никаких споров на эту тему, Джимбо, понял?

Джимбо понял, что Марк подловил его и теперь ему не отвертеться. Он принял и не оспорил самый невероятный аспект теории Марка Он купился на сумасбродную теорию друга в тот момент, когда поверил, что Марк видел кого-то в кухне, и теперь придется подыгрывать ему.

– И ты не боишься?

– Вряд ли что-то может случиться с нами, если мы пойдем туда днем.

– Даже если он там, я, наверное, все равно не смогу увидеть его. – Джимбо нервно хихикнул. – А если скажу тебе «да пошел ты», ты ж все равно и без меня полезешь, так?

– Конечно полезу.

Джимбо глубоко вздохнул:

– Ну и когда же мы собираемся сотворить то, что я ни за что и никогда не собирался делать?

– Завтра с утра, – ответил Марк. – Хочу, чтоб у нас был большой запас времени.

Чем занимается народ в Миллхэйвене по воскресеньям в десять утра? Многие жители города, регулярно посещающие службы в церквях Святого Роберта или Горы Сион, успели вернуться домой, сменили рубашки и брюки – почти никто в Миллхэйвене больше не ходит в церковь в пиджаке – на футболки и шорты и теперь постригают лужайки либо что-то мастерят у верстаков. Кто-то едет в другой конец города навестить мать, отца, тетушек и дядюшек. Большинство женщин планируют угощение для родственников, которых через пару часов ждут в гости к обеду. Большинство мужчин подумывают о том, как лучше сложить угольные брикеты для приготовления барбекю, и гадают, не пора ли съездить в магазин за сочными свиными ребрышками. Кто-то смотрит Чарльза Озгуда в «Воскресном утре» по CBS, и добрая треть все еще в постели. Сотни мужчин и женщин делят свое время между чтением воскресного «Леджера» и поглощением завтрака Сотни других все еще почивают, и часть из них – в особенности те, что страдают избыточным весом, одышкой и неприятным запахом изо рта, – проснутся будто с похмелья. Любители утренних пробежек бегут по дорожкам парков и вдоль обочин; владельцы магазинов поднимают ставни на витринах; молодые пары пробуждаются на мятых простынях и обнимаются, щедро залитые лучами набирающего силу солнца.

В районе парка Шермана, бывшем Пигтауне, горничные меняют постельное белье в солидном отеле «Сент-Элвин». По дорожкам Миллхэйвенского загородного клуба рулят игроки в гольф и радуются при этом так, как могут радоваться только игроки в гольф. Бесшабашные дети носятся вокруг просторных общественных плавательных бассейнов в парках Хойт и Пуласки, где при температуре воздуха плюс шестьдесят восемь[22] вода пока еще слишком холодна для большинства купальщиков, независимо от того, насколько они молоды. Как-то раз июньским утром папочка привел нас в парк Хойт, и вода в бассейне была такой холодной, что губы у Филипа буквально посинели.

Единственным, кто еще спал на Сьюпериор-стрит, был Джеки Монэген: мучительное, со стонами, пробуждение предстояло ему лишь через пару часов. Марго Монэген ставит в духовку булочки с корицей. В доме номер 3324 Филип Андерхилл сидит на потертом и продавленном диване и будто бы делит свое внимание между развернутой на коленях газетой и орущим из телевизора напыщенно-важным евангелистом, одновременно размышляет о личности «убийцы из парка Шермана» и о том, сколько еще детей исчезнут, прежде чем его схватят. По соседству с домом погруженного в раздумья Филипа хрупкое спокойствие наполняет жилища Тафтов и Шиллингтонов. Тэд Шиллингтон вышел на задний двор и курит, лишь отчасти отдавая себе отчет, что в этот момент из окна кухни на него глядит жена. В точно такой же кухне через два дома к югу Линда Тафт убирает со стола после завтрака и сама себя шокирует, обнаружив в душе надежду, что мистера Хэнка Тафта внезапно хватит удар до того, как он зайдет на кухню и спросит, что сегодня на ланч.

В своем меланхолически-рассеянном состоянии Тэд Шиллингтон не замечает огненной шевелюры и размашистой походки Джимбо Монэгена, молча скользнувшего в поле его зрения. Когда Джимбо проходит между отвратительной восьмифутовой стеной и поваленным забором Андерхиллов, Тэд тоже не замечает. Так; же как не замечает фигуры Марка Андерхилла, бесшумно перешагивающего забор, чтобы присоединиться к другу. Мальчики быстро двигаются по переулку на юг к Таунсенд-стрит, не замеченные Тэдом Шиллингтоном, который почувствовал, что кто-то наблюдает за ним с усердием – если судить по ощущениям его загривка, – порожденным враждебностью. Не подозревая о пошлости и избитости своей мечты, он представляет, как было бы чудесно, если б его женушка Лаура Шиллингтон и муж Линды Хэнк Тафт открыли вдруг в себе тайное чувство настолько сильное, что оба упорхнули бы с Сьюпериор-стрит, держась за ручки. Может же такое случиться, почему бы нет? Почему удобное для всех решение не подлежит обсуждению? Почему оно автоматически отвергается?

Не говоря ни слова, ребята дошли до конца переулка и повернули на Мичиган-стрит. Полная решимости предельная сосредоточенность Марка вынуждает Джимбо видеть вокруг новые, более интенсивные и контрастные цвета: булыжники мостовой под ногами как-то по-особому ярко отливают зеленовато-серым, и это вызывает странное чувство грядущей потери – словно так было, но больше никогда уже не будет. В залитом солнцем конце переулка темным золотом искрится пыль. Джимбо никогда не видел такой красивой пыли: желто-белые солнечные лучи подсвечивают плавающие в воздухе частички – и незнакомое чувство сдавливает горло.

Они сворачивают за угол на ослепительную Мичиган-стрит. Приближающийся полдень будто поставил здесь плотную блистающую завесу, и сейчас они крадутся сквозь нее, как шпионы, как воры. Джимбо вдруг сознает, что в отличие от Марка он довольно сильно напуган, и вполовину сбавляет шаг. Марк бросает на него короткий взгляд: «Не трусь, дружище, ничего с тобой не случится».

– Да иду, иду, – бормочет Джимбо.

Вдоль по улице на всем ее протяжении не видно ни души, пустуют даже дворики и веранды, хотя Джимбо уверен, что как минимум половина соседей сейчас наблюдает за ними из окон. Напротив второго дома по пути на запад три огромных подсолнуха словно провожают их взглядами огромных черных глаз в обрамлении желтых ресниц. Обжигающие солнечные лучи нарисовали яркий ореол вокруг каждого подсолнуха; да и все остальное сегодня, замечает Джимбо, будто очерчено изумительными наэлектризованными контурами.

Спящий на крылечке старина Скип – сейчас самое тихое существо на Мичиган-стрит, думает Джимбо.

Марк идет по тротуару быстро, но без спешки, и Джимбо не отстает. Асфальт тротуара, кажется, поднимается вверх и вниз в такт их шагам, дом номер 3323 вдыхает и выдыхает, с каждым вдохом расползается ввысь и вширь.

Когда локоть Марка врезается ему под ребра, Джимбо спохватывается, что замечтался.

– Так, сейчас переходим лужайку, но не бегом Понял?

Не дожидаясь ответа, Марк поворачивается и неторопливо идет по траве. Его ноги отмеряют легкие ритмичные шаги, в такт шагам покачивается тело. С непринужденной грацией Марк заходит за дом и исчезает из виду прежде, чем случайный наблюдатель успел заметить, что он сошел с тротуара Рядом с ним Джимбо чувствует, что двигается как мул, как верблюд, как неуклюжее животное, неспособное прибавить скорость, не перераспределив вес собственного тела.

Когда Джимбо заходит за дом и перед ним открывается вся картина запустения, он раскрывает от удивления рот. Местами трава доходит до пояса! То, что Марк назвал «палаткой» – нелепая и грубая пристройка с почти отвесным скатом крыши, словно шрам на стене дома, – начиналось сразу за дверью в кухню и заканчивалось приземистой короткой стеной, выдвинутой футов на пятнадцать в заросший травой двор. Сляпанная кое-как, эта пристройка должна была, по идее, развалиться задолго до конца срока службы основного здания. Джимбо наплевать на то, как выглядит эта дурацкая «палатка», да он и не разглядывает ее.

– Так, порядок, – говорит Марк и шагает в заросли травы по чуть заметной тропке, которую, наверное, сам и протоптал накануне. Идя за ним следом, Джимбо видит, что дом дышит в такт каждому его шагу, и начинает паниковать. Марк говорит:

– Да не психуй ты, ради бога.

И Джимбо понимает, что вдохи и выдохи – его собственные.

Марк перепрыгивает через ступени к двери черного хода. Джимбо еле тащится следом Он замечает пустую филенку кухонной двери, заглядывает внутрь и видит то, что поначалу напоминает дымку или облако, а затем постепенно обретает очертания закопченного потолка кухни. Марк зловеще улыбается ему и прижимается плечом к двери. Затем просовывает руку в филенку. Улыбка Марка застывает, обратившись в гримасу. Ручка поворачивается, дверь распахивается. Губы Марка теперь – тонкая прямая линия, и он жестом зовет Джимбо идти за ним. Когда Джимбо ставит ногу на ступеньку, Марк сжимает его запястье и бесцеремонным рывком втаскивает друга в кухню.