Глава 2

Независимо от погоды снаружи, внутри Пенхейвена всегда царил полумрак.

Так больше нравилось отцу Риса. Тяжелые бархатные шторы закрывали большую часть окон, а те немногие, которые остались незакрытыми, были сделаны из толстого витражного стекла темных оттенков зеленого и красного. Искажая свет, проходивший через них, они создавали странные узоры на тяжелом каменном столе сразу за входной дверью.

Рис на мгновение задержался в прихожей, разглядывая массивную лестницу и висящий над ней портрет маслом, в натуральную величину изображающий Риса, двух его братьев и отца. Все они были в мантиях, торжественно смотрели на входную дверь, и всякий раз при виде портрета Рис вспоминал, как позировал для него в двенадцать лет, как ненавидел вынужденное состояние неподвижности, душное и неудобное облачение, каким нелепым казался отказ отца просто сфотографировать их вместе, чтобы художник мог создать портрет со снимка.

Отцу нравилось соблюдать традиции, так что потеть как собака во время позирования для портрета, равно как вырезать собственное святочное полено на каждое Рождество, а также учиться в Пенхейвенском колледже, считалось прямой обязанностью мужчин рода Пенхоллоу.

– Не заставляй меня ждать.

Голос прогремел отовсюду и ниоткуда, и Рис снова вздохнул, проведя рукой по волосам, прежде чем взлететь вверх по лестнице.

Отец находился в библиотеке, на долгие годы ставшей театром боевых действий почти для всех столкновений между отцом и сыновьями, и, отворив ее тяжелые двойные двери, Рис сразу почувствовал себя так, словно перенесся в прошлое.

Не только в собственных воспоминаниях – хотя воспоминаний, связанных с этой комнатой, у него хватало, – но и буквально. Отцовская библиотека каким-то невероятным образом сохранила больше готического стиля, чем остальная часть дома. Черное дерево повсюду, еще больше бархата, тяжелые серебряные канделябры, покрытые многолетними наплывами затвердевшего воска. Висящая над головой люстра из оленьих рогов отбрасывала мрачный свет на паркетный пол, и Рис никогда так не тосковал по яркому освещению своей лондонской квартиры. Открытые окна, белое постельное белье на кровати, удобные диваны, не поднимающие облачка пыли при каждом прикосновении.

И ни одной бархатной вещи во всем доме – даже чертовой подушки.

Неудивительно, что он никогда сюда не возвращался.

Саймон Пенхоллоу стоял перед большим зеркалом, которое использовал для гадания и общения с другими колдунами, сцепив руки за спиной, одетый, как и предсказывал Рис, в свою мантию. Конечно, черного цвета. Волосы у него тоже были черные, хотя в них прибавилось серебра, и когда он обернулся, Рис подумал, что теперь отец выглядит немного старше. Прибавилось морщинок вокруг глаз и седины в бороде.

– Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз был в этом доме? – спросил отец, и Рис сдержал саркастический ответ.

У него было по меньшей мере три на выбор, но отец никогда не был большим ценителем остроумия Риса, поэтому последний просто вошел в комнату и, подражая позе отца, заложил руки за спину.

– Я точно не уверен.

– Полгода, – ответил отец, потому что не в его привычке было говорить такие банальности, как «шесть месяцев». – Прошло полгода с тех пор, как ты в последний раз навещал своего отца и семейное поместье.

– В свою защиту замечу, что это все равно меньше, чем срок отсутствия Боуэна, верно?

Рис улыбнулся отцу, но, как всегда, Саймон оставался единственным человеком, неподвластным очарованию Риса.

– Деятельность Боуэна, по крайней мере, приносит пользу семье. В то время как ты прожигаешь холостяцкую жизнь в Англии.

У отца Риса «Англия» звучала как «клоака, полная разврата», и не в первый раз Рис задавался вопросом, не вел ли Рис в представлении отца жизнь значительно более интересную, чем на самом деле.

Ладно, справедливости ради, немного разврата присутствовало, но в целом Рис жил такой же обычной жизнью, как и большинство молодых людей в возрасте под тридцать. Он занимался своим туристическим бизнесом, смотрел регби в пабе с приятелями, ходил на свидания.

Ничего необычного, за исключением той роли, которую магия сыграла во всех этих вещах.

Путешествия у его клиентов всегда проходили гладко и легко. Его любимая команда всегда побеждала. И хотя он никогда не применял магию к женщинам, с которыми встречался, время от времени пускал в ход свои чары, чтобы убедиться, что сможет забронировать желаемый столик в ресторане или дорога пройдет без пробок.

Он не злоупотреблял своими способностями, но не было никаких сомнений в том, что магия делает путь более гладким – а это Рис всегда ценил.

– Ты растрачиваешь заложенный в тебе потенциал чародея, – продолжал Саймон, – на всякие глупости.

– Чародеев больше не существует, отец, я уже говорил тебе, что теперь мы все колдуны. Уже несколько десятилетий как.

Не обращая внимания на его слова, Саймон продолжал:

– Пришло время тебе исполнить свой долг перед семьей, Рис. Вот почему я отправляю тебя обратно в Глинн Бедд.

Глинн Бедд.

Грейвс-Глен.

Вивьен.

Не так уж и часто он думал о ней. Прошли годы; роман их, хоть и жаркий, оказался недолгим, и после нее у него были другие, более серьезные отношения.

Но время от времени она ему вспоминалась. Ее очаровательная улыбка. Ее карие глаза. То, как она теребила кончики своих медово-светлых волос, когда нервничала.

Какой она была на вкус.

Нет, определенно не самое полезное воспоминание в эту секунду.

Лучше вспомнить ее злые слезы, руки, скрещенные на груди, джинсы, которые она бросила ему в голову.

Господи, каким же он был мудаком.

Слегка встряхнувшись, он подошел ближе к отцу и поинтересовался:

– Грейвс-Глен? Почему?

Саймон нахмурился, впадины под его скулами углубились.

– Приближается годовщина основания города и колледжа, – произнес Саймон. – Там должен быть кто-то из Пенхоллоу. У твоих братьев, как и у меня, есть другие обязанности, так что это будешь ты. Тебе следует уехать как можно скорее, и я прослежу, чтобы дом подготовили к твоему прибытию.

Он взмахнул изящной рукой с длинными пальцами.

– Ты свободен.

– Нет, черт подери, – возразил Рис, и Саймон выпрямился. Рис был выше шести футов ростом, но его отец, как и Уэллс, были более рослыми, что Рис глубоко почувствовал в этот момент. И все же он стоял на своем.

– Па, – начал он, прибегая к обращению, которым не пользовался с детства. – Ты же знаешь, что вся их история с Днем основателя теперь не имеет к нам никакого отношения, верно? По сути, это вечеринка на Хеллоуин. Ради бога, папа, там продают тыквы, ну знаешь, такие маленькие, раскрашенные. Я думаю, будут задействованы и чучела летучих мышей. Ничего заслуживающего нашего присутствия.

– И все же наше присутствие будет ощущаться, потому что ты будешь там, – возразил его отец. – Каждые двадцать пять лет кто-то из Пенхоллоу должен возвращаться, чтобы укрепить лей-линии, и в этом году этим Пенхоллоу будешь ты.

Чушь собачья.

Он забыл о лей-линиях.

Сто лет назад его предок, Гриффад Пенхоллоу, основал город Глин Бедд в горах Северной Джорджии, в месте, где защитное поле было особенно слабым, а магия – сильной. Естественно, город на протяжении многих лет притягивал ведьм, и в тамошнем колледже, названном в честь дома семьи Пенхоллоу, проходили как обычные занятия для людей, так и тайные искусства для колдунов.

Не то чтобы люди, посещавшие колледж, могли с уверенностью об этом рассуждать. Они просто обратили внимание на трудности поступления на факультет исторического фольклора и практики, а также на большую долю приезжих студентов.

Девять лет назад Рис оказался одним из таких приезжих студентов, но только на летние занятия, и у него было несколько причин (ладно, одна, но очень серьезная) не хотеть возвращаться.

– Кстати, откуда ты это знаешь? – с хитрым прищуром спросил отец. – Насчет Дня основателя. В прошлый раз ты пробыл там недостаточно долго, чтобы застать его.

Потому что иногда выпиваю слишком много виски и смотрю, что задумала Та, которая Сбежала, и она все еще живет там, поэтому я определенно не хочу возвращаться, – это было правдой, но Рис подозревал, что такой ответ давать нельзя.

– Этот город – наше семейное наследие, папа, – нашелся он. – Я в курсе того, что там происходит.

Рис был уверен, что на лице отца отразилась не гордость, поскольку подозревал, что один вид Саймона, испытывающего гордость за слова или поступки Риса, вызовет разрыв в пространственно-временном полотне, но, по крайней мере, отец не выглядел излишне раздраженным им, а это уже было что-то.

И он ненавидел себя за то, что это все еще имело для него значение. В последний раз попытки заслужить одобрение отца стоили ему любви Вивьен.

Ладно, отчасти тот разрыв был продиктован его собственным дремучим идиотизмом, поскольку именно он не удосужился упомянуть, что согласился позволить отцу найти для себя идеальную невесту-ведьму, но все это казалось таким далеким – а Вивьен была рядом, реальная и непосредственная Вивьен, не какая-то абстрактная концепция женщины, и так легко оказалось отложить их личный разговор.

А потом разговор все-таки произошел, и она, совершенно справедливо, назвала его всеми именами в книге, включая некоторые, о которых он никогда не слышал, и выбежала вон.

И теперь его отец просил его вернуться.

– Сделай это для семьи. Сделай это для меня, – сказал Саймон, приблизившись и положив руки на плечи Риса. – Езжай в Глинн Бедд.

Ему было почти тридцать. Он управлял успешным бизнесом, который открыл своими силами, жил жизнью, которую любил, был чертовски взрослым и не нуждался в одобрении своего отца.

И все же Рис услышал свой голос:

– Хорошо. Я поеду.



– Я говорил тебе не ходить на Праздник Солнцестояния, говорил, что от них одни неприятности.

Не поднимая голову со стойки бара, Рис отсалютовал брату двумя пальцами.

Он услышал, как Ллевеллин фыркнул. «Да, определенно говорил».

– Ага, и я на свой страх и риск проигнорировал твой братский совет, спасибо, Уэллс, очень помог.

Он вернулся в паб после разговора с Саймоном, и на этот раз ему действительно удалось выпить пинту.

Что, вероятно, стало единственной причиной, по которой он все выложил Уэллсу как на духу. Не только о том, что отец отправил его в Грейвс-Глен, но и о событиях девятилетней давности.

О Вивьен и о тех способах, которыми он все испортил.

Рис поднял голову и увидел, что Ллевеллин подошел к кранам, наливая еще одну пинту, которая, как очень надеялся Рис, предназначалась ему. Явно намечался «Разговор на Две Пинты».

– Ты любил ее? – спросил Уэллс.

Рис изо всех сил старался не ерзать на барном стуле. Его семья обычно не занималась подобными вещами, не говорила о чувствах и тому подобном. Насколько Рис мог судить, у Уэллса даже не было чувств, и любые эмоции, которые мог испытывать Боуэн, были предназначены только для того, что таилось от них там, в горах.

– Мне было двадцать, – сказал он наконец, осушая бокал. – На дворе стояло лето, и она была прекрасна.

Прекрасна в высшей степени. И так чертовски мила. Ему показалось, что кто-то сильно ударил его в грудь, когда он впервые увидел ее на Празднике Солнцестояния, стоящую под сиреневым небом, с венком из цветов на голове как корона. Она улыбнулась ему, и это было…

Моментально. Необратимо.

Полная катастрофа.

– Я… чувствовал… – отозвался он теперь, вспоминая, – будто бы мог… испытывать любовь.

Яйца Святого Буги, это было тяжело.

Как люди могут все время об этом разговаривать?

Уэллс сложил руки на стойке бара, наклонившись вперед. У него были довольно строгие черты, доставшиеся в наследство от отца, и какое-то спокойное выражение лица, которое всегда немного беспокоило Риса, но глаза были такими же ясно-голубыми, как у младшего брата.

– Может быть, ты даже не увидишь ее, – предположил Уэллс. – На сколько ты туда приезжаешь? День, может, два? – Его ухмылка изогнулась серпом. – Это ведь максимальный срок, на который ты можешь задержаться на одном месте, верно?

Рис кивнул, не обращая внимания на выпад.

– Я собираюсь уехать завтра. День основателя – послезавтра. Приеду, заряжу линии, уберусь оттуда.

– Тогда все тип-топ, – сказал Уэллс, разводя руками, и Рис снова кивнул, хотя перед его глазами на мгновение снова встало заплаканное лицо Вивьен.

– Все тип-топ.


Загрузка...