Проклятье живой воды

Глава 8

Плохо Виктору стало уже под конец рабочего дня. Все тело ломило, как будто его избили, причем избили изнутри. Ощущения были странными. Внутренности завязались в тугой узел, а мышцы ныли так, словно он работал первый день. Болели, кажется, даже мышцы на лице. Юноша до хруста челюстей стискивал зубы, чтобы сдерживать стоны — каждый шаг, каждое движение причиняло боль. Трудно было даже дышать. Он боролся за каждый глоток воздуха и чувствовал, что постепенно проигрывает эту борьбу. Все мысли исчезли, кроме одной — скорее бы уйти домой и лечь спать. У него наверняка жар. Улучив минуту, Виктор притронулся рукой к своему лбу и ощутил горячую сухую кожу.

— Ты чего? — Сэм заметил, что он напряжен. — Случилось, что ли, чего-нибудь?

— Нет, — слова давались с трудом. Горло так саднило, словно по нему скребли теркой. — Все в порядке.

— Правда? А то ты что-то раскраснелся…

— Жара, — бросил Виктор.

— Жара? Вот уж не заметно. Может, у тебя жар? Ты не простудился?

— Отстань, — огрызнулся Виктор, отворачиваясь. — Пошел вон. Я в порядк-кхе-кхе-кхе…

Едва не выронив бочку — успел-таки подхватить и поставить на пол — юноша согнулся в три погибели, опираясь на нее и заходясь в приступе жестокого кашля. Его тошнило, казалось, не только языком, но и зубами и самим кишечником, который норовил вырваться через рот.

— Вик, ты чего? — Сэм склонился над ним.

— Пошел… вон.

Юношу снова сотряс кашель. Сорвавшиеся слова словно сковырнули внутри какую-то корку, и изо рта хлынула кровь. Не несколько крохотных капелек, а словно кровавая рвота.

— Ох, черт побери. — отшатнулся Сэм. — Вик, это… это не чахотка случайно?

Юноша не ответил — его тошнило кровью, выворачивая внутренности. Боль была такая, что вместе с кровью вырывался крик. Он захлебывался в собственной крови, и лишь краем сознания удивлялся — сколько же крови в нем внутри? Эдак недолго и истечь ею полностью, умерев прямо тут, в цеху.

Как ни странно, эта мысль каким-то чудесным образом сумела остановить рвоту. Спазм последний раз сотряс его желудок, после чего внутренности вернулись назад. Во рту был привкус меди и железа. Виктор последний раз сплюнул кровавую слюну, вытер рот тыльной стороной руки.

— Ну, ты и… — протянул Сэм. — Ты в порядке?

— Да иди ты в задницу, — прохрипел Виктор. Почему-то его душила злоба на приятеля. На здорового, не знающего, что такое блевать кровью, приятеля. И чего он привязался? Шел бы своей дорогой…

— Сам в задницу иди, — не остался в долгу тот. — С ним, как с человеком, а он… вот смотри, скажу мистеру Уильямсу, он тебе рабочий день не закроет. А то и вовсе велит рассчитать. Тут больные не нужны… Кстати, вон он сам идет.

Мастер на весь цех был один, ухитряясь поспевать повсюду. Лишь изредка он покидал цех, если его вызывал старший мастер или надо было по личным делам отлучиться в контору. Как раз за полчаса до того мистер Уильямс вышел за ворота, но уже возвращался назад.

Пол в цеху был земляной, и Виктор торопливо попытался затереть кровавые пятна, надеясь, что кровь впитается в землю, а в полутьме никто ничего не поймет. Лихорадочным усилием сорвал затычку. Щедро плеснул под ноги.

— Это что происходит? — голос мастера загремел издалека. — Чес. Петерс. Что тут у вас?

— Бочка, мистер Уильямс, — прохрипел Виктор. — Затычка отлетела. Случайно.

— Вот я вам покажу «случайно». Саботажники. Стоимость пролившейся воды вычту из твоей зарплаты, Чес.

В другое время Виктор бы смолчал или стал просить прощения, но тут что-то словно взорвалось у него в голове. Он легко поднял наполовину опустевшую бочку на вытянутых руках, немного подержал, словно сомневаясь. А потом с размаху опустил на голову мастера.

Мистер Уильямс рухнул, не издав ни звука. Бочка рухнула сверху. Ему на грудь.

— Ох, черт, — выдохнул замерший рядом Сэм. — Что ты наделал, Вик.

Тот обернулся. И было что-то в его лице — и не только в выражении его лица — такое, от чего старинный приятель отшатнулся едва ли не с криком ужаса.

— Слово скажешь — убью, — процедил Виктор и, переступив через лежащее на полу тело, зашагал к выходу.

Теперь, когда в доме появились деньги, Верна могла бы вздохнуть свободно. Еженедельной зарплаты Виктора, даже со всеми штрафами, которых на фабрике было не избежать — вышел ли из строя приводной ремень на механизме, не подвезли вовремя воду, на выходе получилась некачественная продукция, за все платили из своего кармана рабочие — все равно хватало на сносную жизнь. За два месяца госпожа Чес рассчиталась со всеми долгами и даже сумела отложить несколько шиллингов на черный день. Но радости это не приносило. Слишком уж странные слухи ходили про «Макбет Индастриз». Слишком часто появлялись в рабочих кварталах чистильщики, забиравшие заболевших рабочих. А порой вместе с ними пропадали и члены их семей. Заболевали сами рабочие, заболевали те, кто с ними соприкасался.

Слухи старательно замалчивались — на памяти Верны ни разу она не слышала, чтобы мальчишки-газетчики выкрикивали, размахивая распечатанными листками: «Таинственное заболевание косит людей. Лондонцы обеспокоены — волшебная вода лорда Макбета таит в себе угрозу обществу. Люди превращаются в чудовищ. Что это — мировой заговор или преступная халатность?»

Впрочем, отец Томас на проповедях порой прохаживался насчет мутантов — мол, человечество платит слишком дорогую цену за новое изобретение. Да, новая «живая» вода лорда Макбета решает вопрос топлива. Ее заливают в котлы паровых машин, производство которых за последние полтора-два года резко увеличилось. Волшебной водой заправляют пароходы и дирижабли. Ею поливают станки на ткацких фабриках и в токарных мастерских. Сырье доступно — достаточно пролиться хорошему дождю, и готово. Производство волшебной воды обходится дешево. Те же газеты, замалчивая количество заболевших и мутировавших, наперебой кричат о том, что недалек тот день, когда в каждом доме вместо керосина в лампах будет гореть разновидность волшебной воды, кем-то уже названная огненной, а духи для красавиц из высшего общества будут разбавлять именно живой водой. И что сейчас ведутся работы по созданию лекарств на основе живой воды, а в отдаленном будущем вся вода на планете станет живой. И вот тогда-то наступит эра всеобщего благоденствия. Не будет бедняков, не будет холода и безработицы. Уйдут в прошлое болезни и уродливые проявления старости. Как знать, не изобретут ли на основе живой воды эликсир бессмертия? И так далее, и тому подобное.

Верна Чес газет не читала. И не только потому, что в свое время родители не удосужились обучить ее грамоте. Ей было достаточно того, что она видела и слышала. А видела она чистильщиков, еженедельно совершавших обход их улицы и двух соседних кварталов. Замечала на лицах некоторых людей печать болезни. Слышала от соседей и в очередях разговоры. Та же миссис Тук, казалось, знала про все на свете и с радостью делилась новостями и сплетнями с окружающими.

Все-таки иногда о мутантах узнавали «наверху», среди сильных мира сего. Кто-то ведь создал отряды чистильщиков. Кто-то ведь отдавал приказы газетчикам не печатать скандальных новостей. Кто-то ведь посылал отряды полиции разгонять демонстрантов, которые пытались протестовать против распространения мутаций. И кто-то ведь в парламенте провел билль о создании резервации, куда отправляли всех заболевших, выплачивая их родне компенсацию. Вон Петерсы все-таки получили целых двести фунтов после того, как у них забрали то, во что превратился их старший сын. Правда, пришлось долго обивать пороги, да и не вся сумма была выплачена полностью — мистер Петерс был теперь вынужден два раза в месяц ходить в банк, каждый раз принося по десяти фунтов. Это почти примеряло стариков Петерс с исчезновением Майкла, и они не стремились далеко заглядывать в будущее.

Верна Чес тоже старательно отгоняла от себя призраки. В последнее время Виктор стал меняться. Два с небольшим месяца работы на фабрике изменили ее мальчика. Он заматерел, кажется, стал немного выше ростом и шире в плечах. В чертах лица, еще недавно хранивших следы детства, появилась жесткость. Это уже был не ее милый мальчик. Виктор превращался в молодого мужчину, с каждым днем все больше напоминая своего отца. В последние дни в его взгляде стала появляться жестокость, и Верна содрогалась при мысли о том, что однажды сын ее бросит.

При мысли об этом работа валилась у женщины из рук. Она с тревогой провожала сына на работу и почти тут же садилась у окна ждать его возвращения. А заметив вдалеке знакомую фигуру, вскакивала и принималась отчаянно суетиться, готовя ужин.

В последние дни с Виктором творилось что-то неладное. Приходил он уставший настолько, что засыпал буквально над тарелкой. С матерью почти не разговаривал, ограничиваясь короткими: «Да», «Нет», «Не знаю», «Все нормально, мам.» Больше не было на его лице улыбки, зато в углах губ появились жесткие складки, а однажды Верна заметила там маленькую язвочку. Вид ее напугал женщину. Она попыталась осмотреть сына, но тот лишь отмахнулся: «Не надо, мам. Все хорошо.» — и отвернулся.

Сегодня, как обычно, Верна сидела у окна, безуспешно пытаясь занять себя шитьем. Эту сорочку надо было отнести заказчику еще вчера, но работа валилась из рук, стежки выходили неровными, кривыми и уже дважды приходилось распарывать работу. Если дело так и пойдет, она окончательно загубит вещь, и тогда придется расплачиваться из своего кармана.

Верна попыталась успокоиться, внушая себе, что ее страхи — пустое. В конце концов, если жить настоящим моментом, все как-то само собой и образуется. Надо лишь положиться на бога и стараться хорошо делать свою работу. Тогда все будет хорошо. У них с сыном есть немного денег, есть работа, есть крыша над головой, есть сила и здоровье, они любят друг друга — чего еще желать?

Успокаивая себя такими мыслями, женщина добилась того, что стежки стали ровнее. Она мысленно похвалила себя — эдак, получится закончить работу за день и завтра с утра отнести ее заказчику. Конечно, получит она меньше, чем рассчитывала — за каждый день просрочки у нее вычиталось по пенсу — но не стоит цепляться за такие мелочи. В конце концов, они с Виктором…

Верна Чес подняла глаза, привычно бросив взгляд на улицу, и иголка замерла в воздухе, а сердце пропустило пару ударов.

Из-за угла вывернул ее сын.

Время было неурочное, до завершения рабочей смены оставалось почти два часа, и женщина сперва не поверила своим глазам. Да и шел Виктор как-то странно — ссутулившись, повесив голову, руки висят и болтаются на каждом шагу, словно переломанные. На ходу юноша покачивался и с явным трудом переставлял ноги, волоча их так, будто к каждой привязано по свинцовой гире. Так подволакивают ногу каторжники, таская за собой чугунные ядра.

Сорочка соскользнула с колен, упав на пол, но Верна даже не подумала ее поднять. Сделав несколько шагов, Виктор неожиданно споткнулся обо что-то и покачнулся. Не упал он только потому, что чувствительно приложился боком к стене ближайшего дома, да так и застыл, не в силах пошевелиться.

Верна сорвалась с места. Забыв шаль и шляпку, не подумав запереть дверь, выскочила за порог и со всех ног кинулась к сыну. Подбежала, обхватила за талию:

— Виктор? Что с тобой?

Даже сквозь блузу было заметно, какое горячее у сына тело. Горячее и твердое, словно под тканью камень или дерево. Попробовала заглянуть в лицо — тоже покрасневшее, какое-то опухшее так, что глаза превратились в щелочки, из которых сочились не то гной, не то сгустившиеся слезы. Юноша тяжело дышал открытым ртом. Вернее, пытался дышать, хватая воздух потрескавшимися губами, вокруг которых цвели те самые язвочки, одна из которых так напугала его мать несколько дней назад.

— Господи, что случилось?

— Н-не… не надо… Н-нормально, — с трудом прохрипел сын.

— Пойдем, — Верна обняла его, пытаясь поднять. — Вот так. Держись за меня. Виктор. Ох, что же это происходит?

Он что-то бормотал, шатаясь как пьяный, и с трудом передвигая ноги. Каждый шаг давался ценой неимоверных усилий. Верна почти волокла сына на себе, стиснув зубы и запрещая себе думать о чем-нибудь кроме этих шагов. Один… второй… третий… четвертый… не так уж много осталось до порога… Ох, еще шаг… другой… Уф, кажется, добрались.

Через крыльцо мать и сын буквально перевалились. Верна едва не упала, под тяжестью тела сына, но сумела втащить его в комнату и уложить — не уронить. — на кровать. Юноша повалился навзничь, раскинув руки и бессмысленно таращась в потолок. Дыхание с хрипом и посвистом вырывалось изо рта. Язвочки налились гноем, гной сочился и из прищуренных глаз, а на распухший лоб было жутко смотреть.

Женщина застыла, зажимая себе рот руками. Нет. Не время для страха и переживаний. Она подумает об этом потом, когда останется время для чувств, а сейчас надо помочь больному ребенку.

По одной переложив ноги сына на постель и устроив его поудобнее, Верна поставила на плиту греться кастрюлю с водой и принялась стаскивать с Виктора одежду. Блузу удалось стащить сравнительно легко. Как и башмаки. А вот штаны пришлось распарывать. Кожа Виктора была неестественно розовой и плотной, как хорошо выделанная шагрень, обтянувшая дерево или камень. Даже на животе мышцы были напряжены, и когда Верна попыталась слегка надавить, тело Виктора внезапно выгнулось дугой, опираясь только на затылок и пятки. Женщина вскрикнула, отпрянув. Подобное она видела лишь один раз, в далеком детстве, когда в окошко вместе с соседскими детьми подсматривала за священником-экзорцистом. Тогда одержимого, над которым патер читал молитвы, корежило точно также. Отличие одно — при этом одержимый еще и ругался самыми поносными словами, проклиная святого отца, бога и всех пристных его в таких выражениях, что становилось жутко. А Виктор лишь скрипел зубами и стонал.

— Сынок.

Он тут же обмяк, вскрикнул жалобно, и Верна бросилась ему на грудь:

— Что с тобой? Тебе больно?

— М-ма… — с трудом выдавил он.

— Ты весь горячий. И эти ранки… погоди, я сейчас.

Вода в кастрюле не успела вскипеть, но ждать женщине не хотелось. Она кинулась обтирать тело сына мокрой тряпкой, пытаясь заодно осторожно отчистить язвочки. Кроме губ, где их было большинство, несколько штук нашлось под мышками и в паху. Здесь женщина работала осторожнее, но когда случайно надавила на одну, из нее полезли… нет, не гной, а что-то вроде упругих волосков темно-коричневого цвета. Волоски слабо шевелились, и женщина больно укусила себя за ладонь, чтобы не кричать. Теперь она старалась вообще не трогать язвочки, разве что не выдержала и слегка умыла лицо сыну.

Тот принимал ее ухаживания беспокойно. Мычал что-то сквозь стиснутые челюсти, метался по постели, отталкивая руки матери. Один раз ему удалось поймать ее взгляд — и Верна поразилась злобному огню, горевшему в его глазах.

— Уд-ди, — процедил юноша сквозь стиснутые зубы.

— Виктор, ты что?

— Уд-ди… б-на-а-а-а… — голос перешел в протяжный низкий крик, в котором смешались боль и ярость.

Верна попятилась, зажимая себе рот руками. Случилось то, чего она больше всего боялась и чего ждала с ужасом, как ждут конца света. Виктор был заражен.

Давно уже стемнело, а Верна все сидела у окна, не зажигая огня и чувствуя странную пустоту внутри.

Судьба тех, кто заразился и стал мутантом, была одна. С тех пор, как такие случаи перестали быть единичными, прошло много времени. Стали взрослыми те дети, которые, затаив дыхание, бегали смотреть на самых первых «уродов». С тех пор было принято несколько законов, предписывающих изолировать мутантов от общества. Их увозили — на лечение — в неизвестном направлении, выплачивая родственникам компенсацию. Но деньги не заменят человека. Тем более что никто не говорил о пожизненной выплате семье, потерявшей единственного кормильца. Самое большее, на что можно было рассчитывать — на двести фунтов стерлингов. И никто никогда не гарантировал, что вы еще хотя бы раз увидите близкого человека. О тех, кого увозили чистильщики, семьи не знали ничего. Где они? Живы или нет? Есть ли надежда на выздоровление? Ходили слухи о каком-то лекарстве, но тут же добавляли, что помогает оно далеко не всем, так что применять его массово не торопятся. А пока заболевших мутантов предписывалось… сдавать. Как говорится, от греха подальше. Ибо мало того, что эти уроды ужасно выглядели — вместе с человеческим обликом они теряли и человеческую душу, а также память. Мутанты не узнавали никого, забывали даже свое имя и нападали на людей. При этом убить их самих было чрезвычайно трудно. Даже пуля, выпущенная в голову, не всегда могла остановить чудовище. Обезглавленное тело или туша с пробитой насквозь грудной клеткой еще вполне могли натворить бед. Поэтому, «хочешь жить — избавься от мутанта.»

Такой лозунг нет-нет, да и попадался Верне Чес на глаза, когда она разносила белье заказчикам. Женщина всякий раз вздрагивала, невольно втягивая голову в плечи, как будто сама была мутантом. Но кто же знал, что беда подкрадется с неожиданной стороны?

Казалось бы, чего проще? Пока Виктор, умытый, лежит на постели в беспамятстве, скоренько сбегать на угол, где часто дежурит полисмен. Сказать всего несколько слов: «У меня дома мутант.» — и отойти в сторонку. Полисмен знает, что делать. Он вызовет чистильщиков, те оцепят дом, войдут внутрь и…

И заберут Виктора. А она получит двести фунтов стерлингов как компенсацию. Да, может быть, еще десяток шиллингов за то, что донесла. Как просто. И ведь находились те, кто так поступает. Потому что не всякий может выдержать, когда родное существо превращается в неразумное чудовище. Но разве для того, чтобы превратиться в чудовище, обязательно терять человеческий облик?

Скрипнула кровать, вырывая женщину из раздумий. Она встрепенулась, вскакивая и прижимая руки к груди. Страх волной поднялся в душе, когда она заметила, что тело на постели шевельнулось. Вот сейчас существо встанет и…

— Ма-ма…

Верна вздрогнула. Рванулась было к двери, но заставила себя остановиться. Сделала осторожный шаг к постели. В комнате царил ночной сумрак — пока возилась с телом сына, стемнело, а зажечь огонь она забыла. Теперь во мраке на кровати шевелилось… нечто.

— М-ма… — тихий стон, полный боли и страха. Стон ребенка.

И Верна решилась. Сделала еще один шаг, протягивая дрожащие руки:

— Сынок?

Существо шевельнулось. Медленно, через силу, повернуло в ее сторону голову. Из-за уродливо вздувшегося лба она казалась неестественно огромной и напоминала львиную морду. Блеснули глаза. В них светился… разум?

— М-ма…

Голос чужой, низкий, утробный. Не голос — мычание быка. Но это был голос ее сына. Это он, скрытый под стремительно меняющейся оболочкой, взывал к ней.

— Я здесь.

Существо протянуло к ней… да, пока еще руки. Оно пока еще сохраняло человеческий облик и вызывало больше жалость, чем ужас и отвращение. А темнота скрадывала ужасные подробности, помогая смириться с произошедшими переменами.

— М-ма-ма.

Было заметно, что слова даются ему с трудом — вместо остальных с губ сорвалось какое-то бульканье. Но эта жалкая попытка заговорить сделала то, что не смогло остальное. Оно сломало хрупкий лед, уничтожило страх и отвращение, и Верна Чес бросилась к распростертому на постели существу, обнимая и чувствуя, как горячее, твердое, словно камень, тело прижимается к ней. Обняла, погладила по спутанным волосам:

— Я здесь, малыш. Мама здесь. Мама всегда будет с тобой, что бы ни случилось… Слышишь, сынок? Слышишь, Виктор?

Человекоподобное существо, еще сохранявшее фигуру и черты ее сына — губы, подбородок, цвет глаз и волос — отчаянно и доверчиво прижималось к ней, вздыхая и что-то неразборчиво бормоча.

Арчи сам не помнил, сколько времени провел в трюме. Больше трех дней, это точно. Дебаркадер все это время шел вперед, ни разу не ложась в дрейф. Утомленный долгим путешествием, мучимый голодом и жаждой — кормить пленника его враги то ли забыли, то ли не желали нарочно — Арчи порой забывался тревожным мутным сном. Просыпался от жажды, голода, позывов в туалет, а также того шума, который невольно производили его товарищи по несчастью.

«Товарищи по несчастью». Смешно подумать, но его товарищами в этом пути были мутанты. В темноте осмотреться было трудно, но, судя по шорохам, утробным стонам и злобному ворчанию, а порой выпускаемым этими тварями газам, их тут было не меньше десятка. Большая их часть спала или пребывала в странном оцепенении, как та туша, возле которой валялся человек. Туша, размером больше коровьей — даже странно, что человека может раздуть до таких размеров. — лежала у стены неподвижно, лишь время от времени вздрагивая и испуская волны кишечных газов. Если бы не эта вонь, возле него было бы по-своему уютно — мутант был теплым, мягким, спокойным.

Люди навестили своих «пассажиров» всего дважды. Один раз когда мутанты слишком уж расшумелись. Несмотря на то, что большая часть пребывала в оцепенении, оставшиеся ухитрились устроить такой концерт с дракой, что в потолке откинулся люк, и на приставной лестнице показались чьи-то сапоги.

— Чего разорались, уроды? Вот я вас. Получите.

Наполовину спустившийся в трюм человек несколько раз взмахнул кнутом. На первый взгляд обычным кнутом, но Арчи мог поклясться, что сам бич как-то странно посверкивает, а от рукояти тянулся провод, соединявшийся с какой-то сумкой, висевшей у человека на поясе. И при ударе бич не хлопал и не щелкал, а разражался сухим треском.

«Электричество.» — осенило Арчи, когда при ударе одного из мутантов во все стороны полетели искры. Мутант, которому попало, истошно завопил, сразу напомнив Арчи обезьян в Ландумском зоосаде. Но что до обезьян, когда тут такое… Арчи слышал о существовании электричества, видел как-то раз динамо-машину на технической ярмарке. Но вот чтобы электричество, которое на той же ярмарке демонстрировалось, как забава, можно использовать в практических целях… Это заставляло задуматься.

— Ага, не нравится? — злорадно воскликнул человек и принялся охаживать мутантов направо и налево.

Один удар пришелся по ногам Арчи.

— Б… — не сдержался тот. — Смотри, куда лупишь, сука.

Рука с бичом замерла в воздухе.

— Это кто тут? Разумный?

— Побольше тебя, козел, — Арчи поелозил. Ноги жгло, словно крапивой. Ступни он не чувствовал и старался не думать о том, что будет, если чувствительность к ним так и не вернется.

— Это кто тут? — незнакомец прищурился, подавшись вперед. — Ага. Очнулся.

— Давно уже. Но твоими стараниями это ненадолго.

— Хамишь?

— А что? И похамить напоследок нельзя? — оскалился Арчи. Он уже понял, что если его не прикончили сразу, значит, хотят либо сохранить ему жизнь, либо собираются убить с особой жестокостью. Но не вот так — в трюме, от электрического бича. — Все равно подыхать — не в этой вони от голода, так потом…

— Это верно, — его собеседник усмехнулся с презрением человека, привыкшего чувствовать свою силу.

— А раз верно, то притащи хотя бы воды. А то ведь сдохну тут. И твои хозяева с тебя же шкуру спустят за халатность…

— Не спустят. Подохнешь — и подохнешь, туда тебе и дорога.

Но голос его звучат неуверенно — видимо, впрямь его хотели сохранить живым. Или, что тоже бывает, но реже, просто пока не решили, что с ним делать и потому выжидали.

Махнув еще пару раз электробичом, человек ушел, пятясь.

Его не было долго. Арчи успел и пару раз мысленно отругать себя за то, что упустил шанс. И смириться с неудачей и даже утешить себя составлением плана действий. Как бы то ни было, надо отсюда выбираться, пока еще есть силы. А то трехдневная голодовка уже давала себя знать. Что до жажды, то она мучила невыносимо.

Внезапно люк откинулся снова. Вооруженный электробичом матрос спустился в трюм, но на сей раз он был не один. Его сопровождал детина столь могучего сложения, что Арчи приуныл — даже в лучшие времена он не рискнул бы схватиться на кулачках с эдаким громилой. Матрос шагнул вперед. В руках он держал флягу.

— Дернешься — Томас тебя прикончит, — проинформировал он.

Арчи кивнул. Фляга и ее содержимое привлекали все его внимание. В обмен на воду он был готов сейчас пообещать, что угодно. А если дадут чего-нибудь пожевать…

Дали. Дали и напиться — во фляге оказался сильно разбавленный водой коньяк — а потом тот же матрос неловко сунул ему в рот кусок размоченного в той же воде сухаря. Крошки царапали горло, но отказываться Арчи и не подумал. Еда, питье… как на самом деле мало надо человеку для счастья. Всего-навсего надежда на лучшее и возможность ходить не под себя.

С другой стороны, впадать в эйфорию рано. Эта кормежка вполне может оказаться единственной. Вода и хлеб немного поддержали ослабший организм, но добавленный в воду коньяк сыграл с ним злую шутку — на полуголодный желудок он подействовал, как сильное снотворное, и Арчи, едва успев подумать, что надо бы вернуться к составлению плана побега, заснул быстрее, чем ожидалось.

А когда проснулся, стояла тишина. Дизель дебаркадера не работал. Долгий путь был окончен. Но куда они прибыли?

Ответа на этот вопрос Арчи ждал недолго. Буквально через пару минут люк откинулся снова, и несколько матросов спустились внутрь. Двое — давешний знакомец и еще один — были вооружены электробичами, которые немедленно пустили в ход, избивая мутантов. Еще двое шагнули к Арчи, рывком поставили его на ноги и поволокли к лестнице. Ноги ему так и не распутали, и Арчи просто висел на чужих руках.

Его вытащили из трюма. В глаза ударил яркий свет. Сразу заболели глаза. Отвыкший, Арчи зажмурился, и лишь догадывался, что его снимают с судна. Под ногами запружинили сходни. Где-то рядом плескалась волна. Пахло йодом, водорослями, сырым деревом и водой. Слышался шорох. Берег моря? Остров? Похоже на то.

Его оттащили подальше и бросили на камни. Острый нож вспорол веревку на запястья.

— Все. Дальше сам. Как можешь.