Проклятие клана Мирольд

I

Семья – слово столь емкое и знакомое каждому, что значение его едва ли требуется раскрывать. Для меня, с того момента как я начал ходить, говорить и осознавать окружающий мир, семья стала занимать центральное и самое главное место в жизни, таково было воспитание.

- Семья дала тебе жизнь, Артур, - говорил мне отец. – Семья защитит тебя, не предаст и не отвернется. И ты, что бы там в жизни ни было, не предавай семью и не отворачивайся от своих. Ты часть семьи, часть этого дома, и пока он стоит, ты не одинок. Никогда не забывай об этом.

И я никогда не забывал.

Я был самым младшим в семье, когда началось все то, о чем теперь собираюсь поведать. Но, наверное, для начала, стоит назвать всех членов нашего клана по порядку на момент начала этой истории.

Главенствующим мужчиной в нашей семье тогда был Грегор Мирольд, и я очень мало что о нем могу сказать. Мне Грегор приходился дедом, однако, кажется, что за все время, что мы прожили с ним под одной крышей, он сказал мне лишь пару фраз. Все, что я о нем знаю, это образ сурового и властного мужчины, который был запечатлен на немногочисленных портретах в нашем особняке. Мой дед Грегор был из тех, кто скор на расправу и на любые решения, предпочитал не говорить а действовать, всегда и во всем выбирая схватку бегству или компромиссу, и чаще всего бил первым он. Грегор ненавидел пустой треп, и порой отец помногу дней не слышал от него ни единого слова.

Мой отец - младший из трех сыновей Грегора. Старший сын, Тайриз, погиб в ходе своей экспансии на юг, с чего все и началось, однако не стану забегать вперед. Тайриз оставил дома безутешную супругу, которая вскоре последовала на тот свет вслед за мужем, и дочь Миру, чуть позже вышедшую замуж за Йоргана Фитса и покинувшую наше поместье, что, к сожалению, не спасло ее от страшной участи, постигшей всех нас.

Вторым сыном Грегора и моим дядей был Виктор Мирольд. Мужчина умный, начитанный, спокойный и властный, весь в отца. Пройдя трехлетнюю военную компанию в качестве командира нашей немногочисленной гвардии, направленной в поддержку лорда Нигилиса в его посягательствах на земли Ерингов, Виктор приобрел славу бесстрашного военачальника и хитроумного тактика, став гордостью нашего клана и своего отца в частности.

У Виктора было двое сыновей. Старший, Александр, пошел по стопам отца. Восторгаясь родителем, он не мог думать ни о чем другом, кроме своей будущей военной карьеры, мечтал о том, как будет вместе с отцом бросаться в бой, принося славу и новые земли нашему клану. Странный был ребенок, и как мне теперь ясно, не совсем здоровый умом, однако сейчас это уже не столь важно.

Второй сын Виктора был старше меня всего на год. Его звали Норман и он стал прямой противоположностью брату. Нормана не интересовала война, слава, убийства. Его интересовала наука и философия, история и геральдика, астрология и картография. Норман, пожалуй, по своей замкнутости и скрытности превзошел даже Грегора. Вот уж кому действительно не требовалось никакое общение в принципе. Я только и видел его, что с книгой в руках, где-нибудь на дереве, или на темном чердаке нашего особняка, а в солнечные дни и вовсе на крыше - словом там, где его старший брат не смог бы достать Нормана своими насмешками, периодически переходящими в настоящее избиение.Александр ненавидел Нормана не только за его непохожесть, но и за то, что родившись Норман оборвал жизнь своей матери, став в глазах брата убийцей, которому нет прощения. Александр множество раз громко, обязательно так чтобы это слышал Норман, выражал свои сожаления о том, что отец принял решение спасти его брата, а не мать, за что часто получал от Виктора, однако стоял на своем. Но Норману, кажется, было все это не важно. Волновали его лишь строчки в книгах и ничего больше.

Что же касается моего отца, Говарда Мирольда, то он, в отличие от брата, был куда более миролюбив. Говард стал дипломатом, решал финансовые вопросы в семье, заведовал нашей казной и пусть и не принес той славы, что Виктор своими сражениям, однако он наладил торговлю, смог обеспечить семье выход в Северное Море и покупку двух рыбацких кораблей. И пусть Грегор больше уважал Виктора, он признавал и ценил заслуги моего отца. Лучшим подтверждением тому служило его разрешение на заключение брака между Говардом и моей матерью, Матильдой - безродной сельской девушкой, еще ребенком лишившейся всех родственников. О ней в округе ходили различные мрачные слухи, среди которых были и такие, согласно которым Матильда околдовала моего отца некими ведьмовскими чарами и зельями, заставив взять ее в жены. Но я убежден, что Грегор не дал бы своего благословения на этот союз, будь хоть малейшее подтверждение подобным россказням. И все же, буду честен, полноценным членом семьи Мирольд моя мать так и не стала. Все кроме отца относились к ней холодно и отстраненно. Однако открыто выражать свой протест никто не смел, так что мать жила в особняке, растила меня, и словно бы не замечала предвзятого к ней отношения.

Такой была наша семья. Такой я ее запомнил. Крепкая, сплоченная, пусть и не во всем дружная, и все же то был семья, в которой я чувствовал себя защищенным, которой я гордился и хотел посвятить свою жизнь.

Мне было одиннадцать лет, когда все изменилось, когда над нашим домом нависла та страшная черная туча. Как я уже упомянул, все началось с известия о смерти дяди Тайриза. Покинув наше поместье, он отправился на юг в поисках новых земель, иных знаний и, конечно же, сказочных богатств. Но нашел одну лишь смерть. Тайриз Мирольд погиб в чужой земле, на другом материке, и обстоятельства его смерти были весьма загадочными. В коротком письме от его спутника и друга Карла Фитса, говорилось, что в одну из ночей они подверглись нападению некого местного племени чернокожих аборигенов. Не смотря на имеющиеся в распоряжении экспедиции пистоли и мушкеты, они сильно уступали туземцам в численности и потеряли более дюжины человек, прежде чем смогли отразить нападение.

«Они возникли из темноты ночи, внезапно, как стихийное бедствие» - говорилось в письме Карла. – «До сих пор я сомневаюсь, что это было люди, а не какие-то демоны этих чуждых нам, проклятых земель. Крича и улюлюкая, воя так, что кровь в наших венах превращалась в лед, они набросились на наш лагерь. Несколько человек погибли сразу. Они бросалась в ближний бой как дикие звери, не имея при себе никакого оружия, даже ножей, они рвали нашу плоть голыми руками, вцеплялись в наши глотки зубами. У меня и самого остался след от укуса одного из этих демонов, и никогда мне не забыть уже этих глаз, сияющих неестественной, мистической белизной на фоне черного лица. Этот образ будет являться мне в кошмарах».

Карл рассказал, что нападение на их лагерь завершилось так же быстро, как и началось, все прекратилось, и ночь снова наполнилась тишиной. Выжившие собрались в круг у костра, сжимая в руках мушкеты и дрожа от ужаса, прислушивались к каждому шороху доносящемуся из тьмы. С рассветом страх понемногу отступил, и они стали исследовать место битвы. Оказалось, что нет ни одного трупа туземца, хотя Карл утверждал и мог бы голову дать на отсечение, что лично пристрелил троих. О том же говорили и прочие участники ночной бойни. Они пришли к выводу, что туземцы забрали свои трупы. Но оказалось, что не только трупы они унесли с собой. Кроме тел убитых, обнаружилось, что Тайриз Мирольд пропал. Карл и Тайриз дружили с раннего детства, вместе они мечтали о далеких странах, путешествиях и открытиях. Вместе же они организовали и эту экспедицию. И Карл не мог оставить исчезновение своего друга, даже когда все остальные члены похода как один твердили, что Тайриз мертв. Карл убедил нескольких спутников отправиться с ним по следам аборигенов.

Долго идти не пришлось. Спустя примерно час группа вышла к месту, где туземцы, по-видимому, устроили стоянку и совершали жуткие религиозные обряды.

В окружении шести костров, от которых к приходу Карла остались только остывшие угли, располагалась некая конструкция из веток и камней. Она возвышалась почти на десять хвостов (1 хвост = 60см.) над землей, и более всего походила на уродливое дерево с торчащими в разные стороны угловатыми ветвями. На самой вершине этой конструкции Карл увидел тело Тайриза. Оно было, словно вплетено ветвями в эту башню, став частью общего. И каждая ветвь, что вонзалась в тело моего дяди, имела свое положение отнюдь не просто так. Туземцы, с хирургической точностью, вплели ветви в тело Тайриза так, чтобы кровь из его вен стекала вниз, по стволу этого собранного ими древа, к самым его корням. Когда Карл обнаружил тело друга, оно уже было обескровлено, однако остается неясным, как долго он был жив и как многое вынес из причиненных ему зверств, прежде чем испустил дух.

Карл зарисовал все увиденное и приложил свои рисунки к письму, пометив, что их не стоит смотреть тем, кто не уверен в силе своей воли и крепости своего рассудка. Я увидел эти рисунки лишь много лет спустя и благодарю небеса за то, что не взглянул на них в том нежном возрасте, в котором они без сомнения причинили бы серьезный вред моему сознанию.

Что уж говорить про ребенка, когда супруга Тайриза, лишь взглянув на эти зарисовки, забилась в истерике, а двумя днями позже, покончила с собой не оставив никакого прощального письма для семьи или, хотя бы, дочери. Однако сейчас, я склонен полагать, что Лора Мариольд выбрала лучшую участь, уйдя из жизни до того, как в наш домой явился истинный кошмар.

Этот кошмар прибыл с юга вместе с телом и вещами Тайриза. В ту, первую ночь его появления, я не видел его, но слышал. Все в доме его слышали.

Гроб дяди Тайриза не открывали, по понятным причинам, ведь тело пробыло в пути более шестидесяти дней. Его спустили в семейный склеп, расположенный с восточной стороны нашего поместья.

Как только с небес спустилась ночь и скрылось солнце, мы, все присутствующие в доме, услышали этот истошный, душераздирающий крик. Он прокатился по дому, промчалась по коридорам, ворвался в каждую комнату, заставив наши сердца сжаться в ужасе.

Лежа в своей постели, и как раз собираясь погрузиться в теплый и уютный сон, я вдруг был подхвачен этим истошным, хриплым воем, и увлечен в пучину ужаса. Я не помню как прекратился этот вопль, потому что кричал сам. Кричал и рыдал. И прекратил только когда в мою комнату вбежала мать. Ее кожа была белее мела, в глазах читался тот же неописуемый ужас. Однако он не парализовал мою мать, а наоборот, предал ей сил. И она бросилась к своему ребенку, стремясь защитить его от всех ужасов этого мира.

Она кинулась ко мне, обхватила руками и вместе мы упали в постель. Я рыдал, уткнувшись лицом в ее грудь, когда этот крик раздался снова. Сквозь свой собственный плачь, сквозь давящее покрывало ужаса, сквозь крепкие объятия матери, я слышал, как в доме что-то происходит, как бегают по коридорам люди, как кто-то громко переговаривается, обмениваясь короткими фразами.

Затем вопль прозвучал в третий раз, но теперь он стал более оформленным, ясным, в нем разлучились слова, и это напугало всех нас еще больше.

- Грегор! – завопил, срываясь на визг и какое-то полузвериное рычание голос. – Грегор! Отец! Отец! Приди ко мне! Грегор! Отец! Приди ко мне! Спустись сюда, отец! Спустись ко мне!

Голос повторял эти слова снова и снова, словно некую жуткую, потустороннюю мантру. Мертвый сын, погибший вдали от дома, взывал к своему отцу, и этот зов наполнял наши сердца таким ледяным ужасом, что описать его я не смог бы подобрав и тысячу слов.

Не знаю, сколько это продолжалось, но знаю, что лишился чувств я уже в тишине. Зов прекратился, и только тогда я различил слова матери:

- Все хорошее, мой маленький. Я с тобой. Я с тобой, слышишь? Я с тобой. Я тебя не оставлю, никогда. Тише, мой хороший. Тише любимый.

Она говорила и говорила, шептала мне эти слова, сама преисполненная страхом, она все же не прекращала меня успокаивать все то время, пока этот голос взывал к Грегору. И даже сейчас, спустя столько лет, я так отчетливо слышу голос матери, и эти ее слова, словно она до сих пор, все эти годы, не прекращала произносить их. Я как будто все тот же перепуганный ребенок, рыдаю в ее объятиях, а она шепчет мне на ухо:

- Не бойся, мой любимый. Не бойся родной. Мама с тобой, слышишь? Мама с тобой.

И под этот шепот я провалился в темноту, и очнулся лишь когда на небе уже светило солнце, а ночной ужас, пробравшийся к нам в особняк, уполз в склеп. Однако он больше никуда не делся. С тех пор, с той самой ночи, этот ужас преследовал нас, всю нашу семью.

Родители ничего не говорили по поводу случившегося и велели не задавать вопросов. Но старший брат, Александр, рассказал мне, что видел, как Грегор и наши отцы, вместе с несколькими гвардейцами, покинули дом и спустились в склеп. Он сбежал их своей комнаты, и смог пробраться в библиотеку, окна которой как раз выходили на ту часть имения. И он видел, как темные фигуры пошли к склепу. Некоторое время они стояли там, в отделении, словно обсуждали что-то, а затем все, кроме двух гвардейцев, спустились вниз. Тогда и прекратился этот жуткий зов.

Александр рассказывал, что они появились через полчаса и прошли обратно к дому. Тогда он пробрался к кабинету Грегора, где собрались все трое, и подслушал следующий разговор.

- Я найду этого критина Карла Фитса! – кричал Виктор. – Я заставлю его отправиться обратно!

- Это не имеет смысла, – подавленно отвечал Говард. – Или ты хочешь стать таким же как Тайриз?!

- Не бывать этому! – рявкнул Виктор. – Меня им так просто не взять. Тайриз не знал на что идет.

- А ты знаешь?! Откуда ты знаешь, на что идешь?!

- Что же ты предлагаешь, брат мой?!

- А какие у нас варианты?

- Неужто ты предлагаешь подчиниться воле этого… - Виктор на мгновения запнулся, – этой твари? Это ты предлагаешь? Поить его кровью нашей семьи?! Ну нет, я этого не позволю.

- Замолчите! – раздался усталый, хриплый голос Грегора. – Замолчите оба. Говард, не смей даже думать о том, чтобы подчиниться воле этой мерзости. Но Виктор, и ты не смей действовать поспешно. Тайриз погиб, но ты за ним не последуешь, понял меня?! У нас год. Один год, и за это время мы должны найти выход. Времени достаточно, дети мои. Времени более чем достаточно. Завтра же будем решать, что делать. Завтра, а сейчас, выпейте и возвращайтесь в постель. Успокойте детей и женщин, и сами не смейте поддаваться страху.

Таким был этот разговор, тогда еще мало что мне объяснивший. Но жизнь с тех пор в нашем поместье сильно изменилась.