Происхождение боли

Глава CXXX Колодец памяти

У Богородицы не было нимба, но прямо над Её головой на низком потолке мерцал блик, от которого бежали кольца отсветов, как волны по воде — от канувшего камушка. Соскользнув по стенам и вполовину потускнев, они стекались к ногам Пречистой, прятались под край Её бедной, тёмной ризы. Когда Она встала, чтоб подойти ближе к гостье, центр лучей-обручей сместился, сохраняя свою связь с Источником. Проходя сквозь Анну, святой свет подсказал о своём предназначении. Понимая теперь, что говорить ничего не нужно, паломница протянула обеими руками брошь.

— Как он? — тихо спросила Благодатная, бережно беря и с нежностью рассматривая талисман.

— Хочет вырастить дерево… Ему ведь удастся?

— Да, пусть…

— Вы встречались с ним… в Раю?

— Нет. В мире спящих, единственном убежище во время великого бедствия, когда всё небо было красным от пожара двух столкнувшихся планет. Никого не скорбел больше него. Увидев меня, он взмолился, чтоб его вернули туда, в огонь.

— Он считал себя виноватым во всём, но был ли таковым?

— Да, в нём оказалось больше гнева и силы, чем в других людях. Но он не хотел того, что случилось. А между тем тогда, на влажных и мягких долинах, вместивших вдруг всё человечество, прорастало что-то лучшее, чем наше разбитое блаженство. Мы, беженцы Царства Радости, признавались себе, что всегда с печалью и жалостью думали о братьях и сёстрах, брошенных в Царство Боли. И вот мы видим их, изумлённых нежданным, досрочным прекращением их терзаний. Многие мученики потом говорили, что обнимая этих несчастных, потерянных и обретённых, они испытывали не меньший восторг и отраду, чем в миг первого вступления в мир вечного света. Те же, грешники, получили утешение, на которое не смели надеяться. Даже ангелы, безвольные, бесчувственные существа, держали за руки своих отпадших родичей, не так уж и обезображенных, нисколько не свирепых. На всё это я указала ему со словами: «Ты можешь осуждать себя или хулить своих властителей, отгонять смирение, гнушаться покоем, но посмотри, как много любви здесь, вокруг».

— А он?

— Его глаза были черны и глухи, отчаяние — обширно до того, что свет уразумения увиденного и услышанного в тот момент должен несколько веков лететь сквозь пустоту и лишь затем достигнуть сердца его духа… Не показалось ли тебе, что утешение его уже близко?

— Нет, но, может, моя провожатая, Дануше, окажется зорче. Ей как раз нужно встретиться с ним.

— Ты много заботишься о других, но у тебя есть и свои дела.

— Они мне кажутся каким-то тупиком…

— Отчего же? Всё довольно просто. Пойдём.

Они вышли во внутренний дворик, замощённый серо-голубым агатом. Посреди привозделся борт колодца, выложенный булыжниками молочного опала. Внутри Анна увидела прозрачную перегородку, делящую водоём на два отсека в форме изогнутых капель, стремящихся затечь друг в дружку. В одном искрилась лазурь, в другом — тошнотворно чернело. Богоматерь молвила:

— Ко мне приходят только за одним — чтоб избыть свои обиды, уничтожить тёмные воспоминания, — протянула алмазный ковш, — Набери своей рукой, а я выпью, и всё будет прощено.

— … Нет! Так нельзя!.. Это неправильно! Я не могу так поступить!

— Ты говорила, что достойна. Чего же?

— Что… я заслужила?… Если бы вдруг здесь оказался он, мой муж… Пусть он бы зачерпнул,… и мне поднёс… Не думаю, что он действительно, фактически настолько уж несчастен. Ему это внушило его необъятное самолюбие, да…

— А если нет?

— Тогда… он прав, и я не смею больше осуждать его.

— Но что будет с тобой?

— Ну,… если повезёт,… я аннулирую хотя бы часть его печалей.

— Давай так и поступим. Куратор! — справа от Благодатной возник белый Архангел, — Наша гостья хочет видеть Джорджа Байрона, поэта.

Тот, кивая, растаял в воздухе, а через минуту не его месте так же из пустоты проявился тот, кого Анна не видела уже почти восемь лет. Он мало походил на свою копию из её снов, был очень росл, лицом напоминал отца, а ужаснее всего был его красный, вроде турецкого, но укороченный кафтан.

— О Боже! Такая одежда!..

— Не бойся, Джордж, — сказала Богородица особенно ласково.

Вызванный, хромая, бросился к Ней:

— Пресвятая Владычица, позволь мне уйти!

— Джордж, перестань! — крикнула Анна, — Посмотри на меня! Я хочу только попробовать помочь тебе.

Несмело, искоса глянул:

— Ты это говорила сотни раз.

— Ну, значит, я верна себе… и тебе… Пречистая Матушка, дай ему ковшик. Иди сюда, смотри: эта чёрная вода — злопамятность всего человечества; то, что ты почерпнёшь, — будут только твои былые горести. Позволь мне выпить их, растворить в себе.

— Спятила! Ты сама в них растворишься, как в кипятке — крупица соли.

— Какое тебе дело до меня?

— Кем ты меня считаешь!? Кого другого поищи, чтоб согласился в свете Правды стать счастливым, отдав свои страдания другому!

— Ты уже растоптал все мои радости, наполнил болью каждый мой час, так пусть из этого выйдет какой-то толк.

— Я мог тебя обидеть, но не ради же корысти!

— Лучше с нею!

— Ничего подобного! — звякнул ковшом о край колодца и непреклонно скрестил руки.

— Что мне с ним делать!

— Я хочу уйти!

Богоматерь молча приблизилась к колодцу и выложила второй такой же ковш.

— Ах так,… — проговорил Джордж.

— Так, — Анна гордо тряхнула головой, — или мы стоим друг друга,… или ты не стоишь меня, — окунула черпак в черноту, двумя руками подняла и поставила ближе к мужу.

— Растоптанные радости? Боль каждый час?… Заманчиво звучит.

Он принял вызов — прежде, чем поглотить аннин яд и исчезнуть, набрал для неё своего.

Анна подняла к губам, шепчущим без конца: «Господи, помоги!» посудинку с весом взрослого человека, опрокинула в рот что-то безвкусное; оно даже не стекло в пищевод, а как-то исчезло во рту. Через минуту всё вокруг вдруг стало медленно увеличиваться.

Богородица превратилась в леди Ноэл. Анна, в радости не замечая окаменелости её лица, бросилась к матери, протянула к ней руки, но та вдруг со всего размаху ударила своё дитя по щеке, потом схватила за волосы и швырнула в борт колодца лбом…