Призраки на холме

Глава двадцать третья

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Ниса переспала со Стиви. Холли, конечно же, ничего об этом не знала, и Ниса собиралась так все и оставить. Однако сейчас, стоило ей коснуться его руки, она ощутила тот знакомый разряд – томление и острое желание не только быть с ним, но защитить его. Несмотря на высокий рост, он всегда напоминал ей ребенка-переростка в этих своих черепаховых очках и с длинными каштановыми волосами, падавшими ему на лицо. Со Стиви легко было чувствовать себя молодой, какой она была, когда только начала петь на «открытых микрофонах» и видела удивление и восторг в глазах зрителей. Кому же не захочется постоянно себя так чувствовать? Поэтому она любила его.

Холли никогда не давала ей забыть, что у них взрослые проблемы и обязанности: квартплата, страховка, попытки скопить денег, чтобы не жить вечно от одной скудной получки до другой. Ниса надеялась, что грант это изменит; теперь казалось, что изменил. Она уже много лет не видела Холли такой счастливой и спокойной, возможно, даже со дня их первой встречи. Теперь Ниса чувствовала себя в безопасности, как будто могла наконец расслабиться и заняться тем, что удавалось ей лучше всего, – пением.

Однако Холли так болезненно воспринимала вклад Нисы в пьесу. Знала ведь, что с ним «Ночь ведьмовства» намного лучше, но никому не давала послушать, как Ниса поет или хотя бы зачитывает тексты, которые адаптировала из старых баллад об убийствах. Ниса выросла на этих песнях, прониклась их зловещей красотой и ужасом, наследием насилия, преследовавшим женщин и детей. Ей нравилось, что трагедии можно придать пугающую, мрачную красоту, которая будет жить сотни лет. Многие думают, что старинные баллады – это о любви, на самом же деле они о кровопролитии.

Она смотрела на осенние деревья за окном, на старую вывеску столовой «Таканик», поворот на озеро Куичи. Бросила взгляд на часы. Еще два часа, и они вернутся в Хилл-хаус. Она вспомнила, как звучал в том огромном пустом помещении ее голос – словно голос певчей птицы, освобожденной наконец из клетки и получившей возможность взлететь и раствориться в пространстве, пока не осталось лишь эхо. Она тихо запела, слишком тихо, чтобы услышала Холли.

Песня называлась «Лэмкин» – одна из самых кровавых в «Балладах Чайлда», она идеально подходила для пьесы. Будь Ниса и Стиви одни в салоне, они бы открыли окна, чтобы она могла петь в полный голос.

Холли обожала смотреть, как Ниса выступает на сцене, но ее раздражало, что она проходит прослушивание на роли в мюзиклах или – даже чаще – драматических пьесах. Ревность, решила Ниса: Холли не хотелось думать, что ее девушка может преуспеть в том, что не получилось у нее самой.

И Холли стеснялась, когда Ниса начинала петь на улице или на вечеринке. Она не понимала, что Нисе необходимо выпустить пар. Это как секс или возможность смеяться, пока не заплачешь. Стиви эти две вещи удавались прекрасно.

Ниса посмотрела на него. Закрыв глаза, он скрутил свое худощавое тело в узел, который Нисе отчаянно хотелось распутать. «Ох, Стиви», – подумала она и, повернувшись, сжала пальцами руку Холли на руле.

– Люблю тебя, – пробормотала она, и Холли улыбнулась.

– А я тебя. – Холли сжала ее руку в ответ.

Зевая, Ниса смотрела в окно. Она бывала на этой дороге лишь раз, когда они с Холли приехали повидаться с Джорджио и Терезой, а потом обнаружили Хилл-хаус, но мир за окном, мерцавший каким-то скрытым смыслом, уже казался одновременно знакомым и неизведанным. Она напомнила себе, каковы на вкус поцелуи Холли, как Холли смотрит на нее, когда она выступает на сцене. При мысли о том, что ждет ее впереди, Ниса ощутила восторженную дрожь: она обернет свой податливый голос вокруг каждой из баллад, выжмет из них все, превратит слова в нечто неузнаваемое, в нечто, что можно услышать в темноте.