Приют охотника

15 Рассказ, которого мы не услышали от нотариуса

Я догнал армию в долине Дубглас, за Кладбищенским перевалом. Приближался вечер, погода заметно портилась, и даже скалы скрылись в снежной мгле. Ветер дул мне в лицо, так что я чуть не наткнулся на копья первого поста. К счастью, я знал пароль, и меня безотлагательно проводили в освещенный шатер к сержанту. Мои бумаги были подписаны самим Дуссом и скреплены замысловатыми печатями, они произвели бы впечатление на любого. Не знаю, умел ли сержант Кровоклятв читать, но это не имело особого значения, ибо он помнил меня по Брусничному озеру и холму Одинокого Дуба. Скоро я оказался у костра, в окружении старых друзей, за миской варева, скорее согревающего, нежели питательного, но от этого не менее желанного.

— Эй, грядет заваруха! — объявил рядовой Конененавистник. — Каждый раз, как нагрянет Гомер, жди неприятностей!

Это правда: в дни, полные тяжелого ожидания, из которых по большей части и состоит любая война, я ухожу в места, где творится что-то поинтереснее. История творится не только армиями. Обыкновенно я полагаюсь на богов, не дающих мне опоздать к началу событий, вот и теперь пришел вовремя. Так что по-своему Конь был прав.

При всем при том, сказал я ему, неприятности грозили ему и без моего участия. За последние полгода его трижды продвигали в звании до сержанта, не так ли? И каждый раз понижали обратно?

— Четырежды, — признал он, ухмыляясь беззубым ртом. Дважды в один день, у Брусничного ручья.

Да, день тогда выдался хоть куда, согласились остальные. Вот бы еще таких. Взять хотя бы тех пленных, привязанных собственными кишками к деревьям, — что еще нужно человеку? Да нет, много чего еще можно придумать. Они начали вспоминать, что они сделали со следующей группой пленных, и со следующей, и что будут делать с ними в дальнейшем… Я сидел и собирал истории.

Меньше года назад Верн поднял знамя восстания, пообещав восстановить демократию и свергнуть кровавого тирана. Он начал войну с отборными отрядами из беженцев, альгазанийцев по рождению и подготовке, — одним словом, с профессиональной армией. Местные жители были тогда почти что дикими зверями, доведенными до этого состояния жестоким правлением. Зато они умели ненавидеть. Мужчины, юноши, даже женщины с детьми тысячами стекались, чтобы присоединиться к восстанию. Война подарила им смысл жизни и возможность отомстить. Они поглотили элитные отряды, слившись в едином могучем восстании, исполненные решимости утопить тирана в собственной крови или погибнуть.

Людей крепче этих мне еще не доводилось видеть, а за свою жизнь я повидал немало разного. Они ненавидели своих врагов, не жалея ради мести собственных жизней. Они преследовали всадников по руслам полузамерзших рек — я сам видел это не раз. Если дюжина повстанцев должна была погибнуть для того, чтобы убить одного врага, на это вызывалось две дюжины добровольцев. Все время, пока перевалы оставались закрытыми, Вандок не мог рассчитывать на подкрепления; его войско стремительно таяло, страдая от нехватки людей, и провианта, и стрел. Все шло к тому, что скоро он останется один. К тому же преимущество в войне на истощение было на стороне пехоты.

Бросать пешее войско против кавалерии считается делом безнадежным, ибо ни та, ни другая сторона не могут нанести решающий удар. Пехота может удержать укрепленный пункт, но не территорию. Всадники могут перерезать пути снабжения неприятеля, но не могут причинить ему ущерб достаточный, чтобы вытеснить его из укрытия. Ни одна сторона не может победить. Разумеется, в конце концов одна из сторон сдается, но только тогда, когда воевать уже не за что.

В этом случае у варваров имелось одно, но значительное преимущество: их женщины и дети находились в полной безопасности за горами. С другой стороны, они встретились с единственной известной мне армией, которая боролась с кавалерией, ложась перед ней на землю. Ни один конь не пойдет по живому ковру. Кроме того, варвары попадали в силки, проваливались в ямы на колья или напарывались на острые колючки, которые повстанцы кораблями привозили из Альгазана. В начале войны у Верна имелось несколько небольших кавалерийских отрядов, но каждую трофейную лошадь ставили в строй. Что делалось с пленными, я уже сказал.

Я видел множество свирепых войн, но ни одной страшнее Зимней Войны.

Посидев у костра час или около того, я начал терзаться нетерпением. Я встал и пошел в лагерь. Огни едва просвечивали сквозь пелену падающего снега. Судя по запахам, я проходил мимо быков, лошадей и мулов, походной кухни и выгребных ям. В конце концов я нашел шатер военачальников. Незамеченным проскользнул я мимо часового и чуть не наткнулся на человека, стоявшего на коленях в снегу и бормочущего что-то. Я обогнул его и другого, делавшего то же самое, и уперся в третьего, встающего с колен. Когда он сделал шаг, я узнал Дусса и окликнул его. Он резко обернулся, положив руку на меч.

— Гомер! — поспешно напомнил я ему.

Он перевел дух.

— Ха! Вот теперь я понимаю, что у нас сложности. Ты ведь всегда оказываешься в решающие моменты, разве не так? — Он громко засмеялся.

— А что за решающий момент сейчас?

В Дуссе почти невозможно было теперь узнать того юнца, которого я повстречал прошлым летом. Его борода здорово отросла, он возмужал, и его глаза были глазами убийцы. Он кутался в шерстяные одеяла и походил больше всего на двуногого бычка, занесенного снегом. Армия за глаза звала его «Генерал Голова», а его брата — «Генерал Отвага». Это были справедливые прозвища, но за этот год Голова стал храбрее, да и Отвага много чему научился.

— Военный Совет. Пошли со мной, Меняла Историй. — Он взял меня за руку и почти потащил по протоптанной в снегу узкой тропинке.

— В чем проблема?

— Какая проблема? Война закончилась. Вандок отступил через Кладбищенский перевал.

— Значит, вы заперли его там? И можете выкурить оттуда голодом?

Дусс усмехнулся и пропустил перед собой в большой шатер. Внутри не было ни стола, ни печки. Только тусклая лампа висела на столбе, а вместо пола была мешанина из снега, грязи и травы. Несколько разноцветных тюков заменяли стулья. На одном сидел Берн, рядом с ним — двое альгазанийских советников. Никто даже не поднял головы, когда мы вошли.

Верн единственный во всей армии ежедневно брился и почти никогда не снимал шапки. Если бы не эти предосторожности, он был бы настолько похож на врага, что какой-нибудь фанатик наверняка убил бы его. Поначалу я и сам недооценивал верзилу с обветренным лицом и неспешной речью. Как и вся армия, я считал, что думает в семье один Дусс. Теперь я знал, что и Верн мастер неплохо рассуждать, только по-своему, неспешно и обстоятельно. Обыкновенно он приходил к верному решению. В бою же, где нужна стремительность, он мог и не думать — с мечом в руке он перемещался как солнечный блик по воде.

Все новые люди заходили в шатер, стряхивая снег с одежды, вытирая мокрые глаза и бороды. По стенам метались тени.

Армии тоже необходимы свои боги. Солдаты возят с собой священные реликвии, поют гимны, совершают жертвоприношения, советуются с авгурами. Один раз я видел, как бог сам, лично вел войско в бой, но это была моя первая встреча с богом в те времена, когда богов было почти столько же, сколько смертных. Какое они оказывают влияние на саму битву, я не могу знать. Боюсь, что очень небольшое. Домашние божества должны чувствовать себя в бою не в своей тарелке, к тому же они не могут не понимать, что навлекут на себя гнев Хола, если их старания приведут к серьезным последствиям. Тем не менее они дают советы и обмениваются разведданными. Вандок не мог бы почистить зубы так, чтобы Верн не узнал об этом. Военный Совет был прерван как раз для того, чтобы каждый участник мог выйти и посовещаться со своим богом. Теперь пришло время принимать решение.

— Мы победили! — прошептал Дусс мне на ухо. В голосе его слышались истерические нотки. — Мы можем оставить здесь небольшой гарнизон и уйти! Уйти на юг, к теплым ваннам и чистым одеждам! Мягким постелям! К еде! О, боги моих предков! К женщинам! У Вандока нет сил для новой атаки. Он проиграл.

— Вы можете уморить его голодом? — спросил я снова. Я не стал добавлять: «Не уморив при этом голодом и себя?», но подумал это, и Дусс это понимал. Только сильный гарнизон сможет предотвратить попытку прорыва.

— Наверняка. Мы запрем его, перекрыв этот конец ущелья.

— Действительно так? У него полным-полно конины. Погода тоже долго не продержится. Что, если случится оттепель?

Дусс молча смотрел на меня в упор. Потом посерьезнел и вздохнул, сдаваясь.

— Будет оттепель или нет, сам Вандок может бежать. Ему придется бросить лошадей и раненых, но сам он может одолеть перевал и вернуться в степи.

— А на следующее лето?

— Он вернется, или мы сами нагрянем к нему… Гомер, мы не можем продолжать погоню! Люди валятся с ног! Передышка необходима нам так же, как Вандоку.

Правда? Конечно, обеим сторонам нужны были отдых и перегруппировка. Однако учитывая то, что обе армии практически не могли сражаться на такой не приспособленной для этого местности, Вандок выигрывал от передышки гораздо больше. Он выигрывал еще и потому, что мог в будущем рассчитывать на свежие силы, тогда как страна Верна лежала в развалинах. Уйти сейчас означало бы провалить и эту кампанию, и следующую.

Обдумав это, я понял, что имел в виду Дусс. Альтернатива была еще хуже. Сейчас важен только Вандок, и он почти наверняка сможет уйти. Для Верна попытка преследования — вести измотанную армию без запасов продовольствия через зимние горы в земли неприятеля — почти верное самоубийство. Он рисковал всем, а что получал взамен? Лиги пустой травы? Там не было ни городов, чтобы их разрушить, ни замков, чтобы брать их штурмом. Вандок может раствориться в степях, а может сделать петлю и отрезать вторгшуюся армию от перевалов.

Теперь были заняты все места, кроме одного.

— А что говорит Крав? — спросил я.

Дусс фыркнул.

— Крав — дракон, — только, и сказал он и пошел занять место рядом с братом. Я остался стоять в углу, где никто не обращал на меня особого внимания. Верл сказала Дуссу и Верну, что мне можно доверять, и мне доверяли. Это ее способ отблагодарить меня, решил я. Интересно, какой совет дала она Верну?

Братья поделили богов. Дусс остался Гордуспехом Кравским, а Верн теперь Верноместь Верлийский. Он взял себе бога матери. На отцовского он не претендовал в силу известных причин.

— Давайте решать, — произнес Верн, и разговоры разом стихли. — Яснонадежд?

— Гардильф говорит, что нам лучше отойти, — ответил первый. Что-то в его голосе сказало мне, что сам он не обязательно согласен с советом своего бога.

— Многодостой?

— Локир советует нападать, — сказал следующий еще мрачнее.

— Прямоклинок?

Верн спросил всех по очереди. Альгазанийские советники взирали на происходящее с такими непроницаемыми лицами, что это уже говорило о многом. Вскоре стало ясно, что голоса богов разделились поровну, равно как и голоса смертных. И наконец:

— Гордуспех?

Дусс пожал плечами:

— Ясное дело. Крав советует нападать! А что говорит Верл?

С минуту брат молчал. Мысли Верна походили на льдины — такие же неспешные и неотвратимые. Потом он встал, и его рост и зимние одежды превратили его в настоящего великана. Я гадал, что сейчас будет. Люди не встают, чтоб объявить об отходе. Верн был боец по натуре.

Он обвел всех тяжелым взглядом кулачного бойца.

— Верл сказала, что все дело в Холе. До сих пор Хол не вмешивался. Малым богам не дано знать, вмешается ли он в это и если вмешается, то как. Она сказала, что вопросы жизни или смерти должны решаться смертными. Вы поделились поровну, и боги тоже. Кто-то должен разрубить этот узел. Оспаривает ли кто-нибудь мое право?

Кто-то начал говорить и осекся под тяжелым взглядом вождя.

— Отлично, — подытожил Верн. — Я говорю, что отступлением войны не выиграть. С рассветом мы войдем в ущелье. Мы будем преследовать врага до тех пор, пока у нас есть враг. Мы будем биться до последнего человека, на чьей стороне бы он ни оказался.

Он не сделал паузы, чтобы дать им выразить свою радость. Это было не в его духе. Точно так же, приняв решение, он больше не слушал никаких доводов против. Он начал говорить о насущных делах: о построении обоза, о шатрах, о снабжении войска. Я вглядывался в окружающие его лица. Я увидел на них мало восторга, гораздо больше страха, сомнений и злости. Дусс и несколько других просто сморщились в отчаянии. И это высшие офицеры! Если Верну удастся повести завтра армию в бой, ему придется делать это исключительно силой воли.

В чем-то он не уступал своему отцу.

На следующее утро освободительная армия, несмотря на пургу, втянулась в Кладбищенское ущелье, заполнив его от края до края. Потери с обеих сторон были значительны, но погода и рельеф не давали возможности использовать кавалерию. Пеший строй, как приливная волна, гнал варваров перед собой. К наступлению темноты варвары остались без своих скакунов и пытались уйти, карабкаясь по склонам на четвереньках. Верн со своими воинами преследовал их.

Потом тучи рассеялись, и битва продолжалась при лунном свете, постепенно перемещаясь все выше, на ледник. Стало заметно холоднее. Пальцы примерзали ко льду и металлу. Люди срывались в трещины. Многие падали в снег и замерзали. Настоящего боя уже не было. Варвары бежали, повстанцы преследовали, и этому, казалось, не будет конца.

Если во всей этой сумятице и было какое-то подобие фронта, от него не осталось и следа с восходом солнца. Свет принес с собою куриную слепоту и лавины. Люди просто боролись за выживание в этом белом аду. Отступать было уже поздно.

С наступлением вечера остатки войска спустились в лес ниже границы вечных снегов. Люди падали вповалку и засыпали. Никто не ждал нападения, потому что врагов не осталось. После восьмидесяти лет страданий народ Междуморья отогнал варваров прочь, за границу.

Насколько было известно, Вандок был еще жив, хотя от войска его не осталось ничего. Впрочем, варвары вполне могли собрать новое, и довольно быстро. Он мог контратаковать вторгшуюся армию, он мог прорваться обратно через более легкое для прохождения ущелье и окружить ее.

Даже Верн не знал, что будет делать дальше. Теперь все было в руках богов.

Жаль, что сам я не видел того, что сейчас описал. Я догнал войско только к середине следующего дня.

Верн оставил Дусса наладить снабжение, и он организовал пеший караван из более чем четырех тысяч носильщиков. Караван змеей тянулся по ущелью, через ледники и вниз, по противоположному склону. Если вам еще ни разу не доводилось пересекать горный перевал с мешком провианта на плечах, настоятельно рекомендую попробовать. Незабываемое ощущение. Во время подъема мне казалось, что мое сердце разорвется от напряжения. На самом верху я беспокоился уже за свои легкие. Под конец я был уверен, что до конца жизни не смогу больше разогнуться.

Но хуже всего было опоздать к самому интересному: группа старейшин варваров уже явилась под белым флагом в лагерь Верна и передала Вандока в руки его сына.

Я пропустил и последовавший за этим спор. Никогда еще не выказывал Верн столь достойной вождя мудрости, чем тогда, когда спас своего пленника от толпы, — та неминуемо растерзала бы его на клочки. Рассказы свидетелей, что я собрал позже, были столь противоречивы, что в целом от них не было никакого толка. Ко времени, когда я смог сбросить мешок с провизией, с которым сроднился, все военное руководство уже отправилось к пещере Хола.

Я бегом бросился вслед за ними. Ущелье находилось всего в нескольких лигах от лагеря, и я могу с гордостью сказать, что нагнал идущих последними всего через пару часов.

У меня были очень удобные сапоги.

Священная долина была запретным местом — небольшое ущелье с довольно пологими скалистыми склонами, почти начисто лишенное растительности. Чуть выше начинаются отвесные утесы, которым ветер придал причудливую форму. Я сомневаюсь, что солнце даже весной попадает в эту долину, даже в разгар лета. На заре этого зимнего дня она казалась рекой ледяной черноты. Ветер завывал в скалах над головой, и каждый новый порыв объявлял о своем приближении хором раздраженных воющих голосов, от которых начинало ломить зубы.

На склонах чернело множество отверстий, но пещера Хола была самая большая и отличалась от остальных белым передником костей, спускающимся до самого дна ущелья. До Вандока варвары приносили в жертву своему богу только животных, но вот уже тридцать лет приношениями служили юноши и девы, пригнанные сюда из Междуморья. Стаи стервятников кружили в небе или сидели на скалах, ожидая, пока мы уйдем, оставив им привычное пиршество.

Карабкаться вверх на эту гору черепов и ребер было, наверное, нелегко и весьма неприятно даже самым фанатичным приверженцам Хола. Поэтому чуть поодаль от дороги ответвлялась тропинка, ведущая наверх, к пещере. Пока войско стояло и смотрело снизу, группа вождей начала подъем. Первым шел Верн, за ним следовали его старшие офицеры, а с ними один меняла историй. Вандок шагал в окружении охраны, и замыкали шествие старейшины варваров. Все мы были по уши закутаны в меха и со стороны напоминали, наверное, шествие троллей. Свирепый ветер сдувал и уносил прочь облачка пара от нашего дыхания.

К удивлению своему, я обнаружил, что бреду по тропе рядом с Дуссом, который, по моему убеждению, должен был находиться еще в Кладбищенском ущелье. Судя по его виду, он не спал со времени нашей последней встречи и казался сильно встревоженным.

— Что, — задыхаясь, спросил я, — задумал Верн?

Он хмуро покосился на меня своими покрасневшими глазами.

— Лучше ты мне скажи. Ты у нас рассказчик. По-моему, он рехнулся.

— А что говорит Крав?

— Крав считает, что он сошел с ума.

Да? Это мало утешало. Я перевел дух.

— Но он советовался с Верл?

Я не разобрал ответа Дусса, но мне послышалось что-то вроде «Чертов Голубь!» Возможно, это мне только послышалось — не могу поверить, чтобы он так отзывался о боге своей матери.

Наконец мы поднялись к самому входу в пещеру. Внутри было темно. Над нами громоздились причудливые скалы. Ветер врывался и вырывался из пещеры, бормоча и вздыхая, словно исполинское чудовище. Я пожалел, что в голову мне пришло подобное сравнение.

Верн приказал старейшинам стать у противоположного края отверстия, а сам с Вандоком стал прямо перед ним.

Я в первый раз видел тирана с того дня в Кайламе, когда тридцать лет назад он прилюдно надругался над дочерью убитого врага — омерзительно изнасиловал беззащитную женщину, открыв долгую эру насилия над целым народом. Тогда он являл собой этакий образчик мужественности — жестокий и мстительный, конечно, но внешне привлекательный, высокий и мускулистый. Даже в жестокости своей он казался злым, но божеством. Теперь он был просто крупным. Бесформенный в зимних одеждах, состарившийся за годы успеха и месяцы поражения, он шел тяжелой, плоскостопой поступью старого кавалериста. Его борода была бела как снег. Только безумный взгляд из-под надвинутой теплой шапки выдавал в нем садиста, убившего тысячи невинных людей и втоптавшего в грязь целый народ.

Верн был одного с ним роста, но стройнее. В нем не было огня, да и не будет никогда. Он был тружеником. В руке он держал обнаженный меч, и еще один висел у него в ножнах на поясе. Увидев это, я начал догадываться, что произойдет.

Ветер продолжал выть и стонать.

— Святой Хол! — крикнул Верн. — Услышь мою молитву!

С минуту слышалось только рыдание ветра. Потом пещера будто вздохнула.

— Кто — ты? — пророкотала она.

Волосы у меня встали дыбом, чуть не сбросив шапку. Мне и раньше доводилось слышать оракулов, но я не ожидал ничего, кроме неразборчивого бормотания, разобрать и перевести которое могут только жрецы. В сказанном же этим ужасным голосом невозможно было сомневаться. Я упал на колени, и все вокруг меня тоже.

Верн продолжал стоять, высоко подняв свой меч.

— Я — сын Вандока и Белорозы, рожденный от насилия, выросший для мести, одушевленный ненавистью. Признай меня!

На этот раз пауза тянулась дольше. Потом пещера снова всосала в себя ветер, и чудовищный голос выдохнул:

— Ты — тот — за — кого — себя — выдаешь.

Вандок вскрикнул. Он пал на колени и протянул к пещере свои длинные руки.

— Святой Отец! Я же Вандок, сын твой, которого ты признал как семя Ханнаила, твоего избранника!

— Да — это — ты.

— Я приносил тебе жертвы! — взревел Вандок. — Каждый день приносил! Я проливал кровь во славу твою! Не бросай же меня сейчас!

Ветер завывал, пронизывая меня до костей. Пещера молчала. Мы ждали, и наконец голос послышался снова, но тише и не так разборчиво.

— Я устал от крови. Мне дурно от крови. Уйди! Уйдите все!

— Я тоже твой сын! — возгласил Верн. — Признай меня! Я заявляю права на Междуморье, согласно твоему же предсказанию. Я заявляю права на трон царства варваров — по праву победителя.

Теперь пауза продлилась еще дольше.

И при чем здесь свобода и демократия?

— Да, он совершенно спятил, — пробормотал Дусс. — Защити его. Крав! Защити его, Верл!

И тут раздался оглушительный рык.

— Докажи это! — произнес бог.

Верн явно надеялся именно на это. Он швырнул меч наземь перед тираном и выхватил второй.

Зрители внизу могли и не слышать голосов смертных, хотя я не сомневаюсь, что не услышать голоса Хола они не могли. Но жест они увидели наверняка, и по рядам их прокатился сердитый ропот.

Вандок не встал. Он повернул голову и презрительно посмотрел на бросившего ему вызов.

— Ты готов убить родного отца, щенок? — Сыновей, убитых им самим без сострадания, он не вспоминал.

— Я отомщу за свою мать! Я отомщу за тысячи погубленных тобой жизней! Встань или умри на коленях, скотина!

Вандок швырнул в Верна подвернувшимся под руку черепом, схватил меч и вскочил на ноги. Верн уклонился от снаряда и парировал удар. Лязг металла отразился эхом от пещеры и чуть позже от противоположного склона ущелья, но вслед ему уже летел новый лязг.

С минуту бойцы обменивались чудовищными ударами, каждый из которых мог бы свалить дуб. В ущелье стоял звон, как в кузнице. Потом Верн решил сменить позицию. Нога его скользнула по кости, он оступился и упал. Вандок взмахнул мечом. Верн перекатился, уворачиваясь, и продолжал катиться вниз по склону. Вандок не давал ему встать, огромными прыжками спускаясь вслед за ним. Ветер стонал и рычал в пещере, заглушая крики зрителей.

Верн наконец смог задержаться и из полулежачего положения замахнулся мечом, целя им как косой по ногам Вандока. Вандок с лязгом отбил удар. Он ногами швырял кости со склона в лицо Верну. Верн схватил чей-то таз и с хорошо слышным глухим стуком угодил им по голове старшего соперника. А потом он стоял уже на коленях, парируя еще один дикий удар. «Бамм!» — пело эхо… Вот он уже поднялся на ноги, но Вандок все еще выше…

Бамм! Дзынь! Бах! Вандок продолжал атаковать сверху, Верн отбивался и все метил ему по ногам. Как только руки их от подобных ударов не выдергивались из суставов, я не знаю. Верн пытался зайти сбоку, Вандок продолжал удерживать его внизу. Медленно, шаг за шагом теснил молодой мститель старого тирана вверх по склону. Ветер уносил облака пара из их ртов. Я почти слышал хрип их легких. Бамм! Бац! Верн потерял где-то свою шапку, его волосы развевались на ветру, а блестящее от пота лицо исказилось от ненависти.

Все вокруг меня бормотали молитвы, но я сомневался, чтобы малые боги осмелились вмешаться здесь, так близко от обители Хола.

Бойцы почти вернулись на место, где начался поединок. Только молодые мускулы могли выдержать такую чудовищную нагрузку столько времени, и старый боец не мог не ошибиться. То ли он неправильно оценил удар противника, то ли у него дрогнула рука… острие меча Верна отбило его собственный меч и ударило его по кисти. Послышался хруст костей, и эхо ужасного металлического звона стихло.

Даже ветер, казалось, затаил дыхание. Сжав окровавленный обрубок, Вандок поднял взгляд на своего палача. Плечи Верна содрогались от попытки сделать вдох, и, похоже, у него не было сил нанести последний удар. Потом он поднял свой меч.

Вандок повернулся и, спотыкаясь о кости, скользя и падая, бросился к пещере. Верн смотрел ему вслед, не двигаясь с места. Тиран исчез в черном отверстии входа.

Ветер вздохнул. Из пещеры донесся один последний вопль и унесся вдоль по ущелью. Я решил, что это был предсмертный крик Вандока, усиленный эхом, но, возможно, это все был только Хол.

Верн опустился на колени, отчасти в молитве, отчасти просто от усталости. Мы — зрители — склонили головы. Его противник не показывался, и никто из тех, кто слышал этот ужасный вопль, не рассчитывал, что он появится еще.

Мы оставались на местах, склонив головы и дрожа от ветра, до тех пор пока Верн не встал, пошатываясь, и не убрал трясущимися руками меч в ножны.

— Отец Хол, мы оставляем тебя в мире! — вскричал он. — Никогда больше не осквернятся твои склоны кровью. Но когда-нибудь мой сын явится к тебе и потребует подтверждения твоих обещаний, и его сын в свою очередь. Мое семя будет вечно править двумя странами.

Тишина… Ветер чуть шелохнулся. И из пещеры донесся последний, глухой рык:

— Да — будет — так!

Торжествующий рев вырвался из глоток солдат и заполнил долину, снова разбудив эхо. Эти люди видели трагедию и слышали голос бога. Они не слышали, что Верн провозгласил себя их царем.

Я повернулся к Дуссу и мы упали друг другу в объятия. Он смеялся и плакал одновременно. Я — тоже. Да и все остальные.

Я думал о Белорозе, пожертвовавшей собой ради этого. Спустя тридцать лет ее месть свершилась.