Пришелец

Глава 3 БАРД КОНЬЕН

Стрий величественно маячил перед ними до самого полудня, пока они ехали на восток. Какое-то время они двигались по старой Дороге Королей, но потом, через час-другой, свернули с нее и направились прямиком через Долины. Выдался мрачный и хмурый день, ветер гудел в высокой траве, и путники склонялись под его леденящими порывами.

Все по-прежнему молчали. Старый Коньен страдал от древней болезни, называемой на Старой Земле похмельем. Молодой чародей погрузился в размышления и отвечал односложно на все попытки Моргана разговорить его. Так что для беседы в пути оставался один Осгрим. Этот дюжий крестьянин скакуна не имел, поэтому ему оставалось только идти или бежать, держась за поводья, это уж как придется. Так что временами ему приходилось нелегко и ответы его получались односложными. Морган попытался было обучить его верховой езде по ходу дела, но скоро понял, что йомен просто неприспособлен для езды верхом, то ли благодаря своему кряжистому телосложению, то ли еще по какой причине.

Синие скакуны в процессе эволюции на Бергеликсе приблизились к настоящим земным лошадям, но имели и существенные различия. Единственное, что было общее, — это непарнокопытность и четыре конечности. Синие скакуны оттого так и назывались, что были с ног до головы покрыты шерстью цвета индиго, каким на Земле традиционно красили древние штаны — джинсы. У скакунов были шеи, которым мог бы позавидовать и жираф, да и в крестце они значительно превосходили земных лошадей. К тому же на ногах у них имелось по дополнительному суставу, позволявшему скакать в особенном, ни с чем не сравнимом ритме. К этому тоже еще следовало привыкнуть. Это был не галоп, а именно прыжки, за что синие парнокопытные и назывались «скакунами». Хотя ничего общего с лошадьми в их наружности не было. Так же как с жеребцами, лошаками, меринами, клячами и прочими земными разновидностями этих прекрасных животных.

Серый день понемногу сменили мрачные сумерки. Длинные стебли трав хлестали по бокам скакунов, пока те прокладывали себе путь по Долинам — так назывались эти поросшие густой травой земли к востоку от Стрия. Хлынул дождь. В одно мгновение Морган промок с головы до ног. Его плащ из овечьей шерсти, несмотря на завидную плотность, не выдержал испытания водой и висел на плечах, тяжелый и неудобный, как доспехи. Впервые Пришелец подумал о преимуществах цивилизации и синтетических, легких, непродуваемых и непромокаемых одеждах на молниях, но потом отогнал это наваждение. Здесь бы его все равно никто не понял. Примитивные миры милы, в них много романтики, но в холодный дождливый день самые романтически настроенные мечтатели, видя над собой хмурые небеса, думают совсем о другом.

Они начинают грезить о куртках из синтепона и о складных зонтах. Однако ничего не поделаешь, приходится сцепить зубы и стерпеть все, что тебе преподносит природа: и непривычно-тошнотворный, головокружительный бег скакунов, и мокрый холодный плащ на плечах, и серое, угрюмое небо.

Уже не раз Морган пытался ответить на вопрос, зачем он вообще пошел на эту авантюру и пустился в путь, чтобы удержать у ворот и не допустить в этот мир каких-то чудовищ. И со сколькими чудовищами им придется встретиться по пути? Этого он тоже не знал. К чему это все приведет в конце концов? Наверное, он пошел на это из внутреннего чувства долга перед кофирцами. Они оказались очень гостеприимными, и ему, незнакомцу, чужаку и пришельцу, без труда удалось найти здесь приют. Он родился на Центаврусе, но никогда не считал его родным домом. Корни Моргана, он это явственно чувствовал, были на Старой Земле, в мистическом Уэльсе и Скандинавии. Всюду, куда ни заносила его судьба, Морган ощущал себя чужаком, и только на Бергеликсе он сразу же, можно сказать, с первого шага, почувствовал себя дома. Он принадлежал этому миру.

Поэтому он и пошел навстречу приключениям — не раздумывая отправился вслед за молодым магом. Хотя сам не верил ни в какие пророчества. Просто это было первое, о чем его здесь попросили.

Как только они остановились на привал, спешились, накормили и напоили скакунов, Морган попытался хоть что-нибудь разузнать у певца. Старый Коньен еще не оправился от последствий вчерашнего злоупотребления спиртным, но язык его уже был боек, как обычно.

Старый бард, хмыкнув, отвечал, что он уже слышал об этом странном предсказании. Однако волею судеб именно Содаспесу было суждено собрать Посвященных. Зов пришел к нему первому ночью, во время бдений в Бабдаруле — Забытом городе.

Что до Коньена, то он в это время ехал на север, ко двору короля Чандаззара в Холмистой стране. Монарх имел особую склонность к песням бардов и любил по достоинству их вознаграждать. Он услышал Зов во время привала, когда лежал под звездами и настраивал лиру, сочиняя балладу о добром короле, который любит таланты, и на чью благосклонность он очень надеялся, будучи наслышан о том, кто такие Посвященные, или Призванные, ибо бардам в этой стране было даровано потустороннее знание. Коньен беспрекословно повиновался Зову и ждал чародея на Речной дороге. Оттуда они вместе отправились на юг.

Морган слушал этот рассказ старика, не зная, верить или верить. Ему довелось кое-что слышать о Посвященных, но когда он стал подробнее спрашивать о том, кто они такие, старый бард мигом утратил не только красноречие, но и вообще охоту говорить. Видимо, Зов был делом настолько личным и интимным, что рассказывать о нем не полагалось никому, даже самим Посвященным.

Кофирцы испытывали глубокое уважение к таким людям, как этот менестрель. Множество бардов обитало на этой планете, от странствующих бродяг до настоящих рапсодов. Последние считались людьми не только святыми, но и учеными, поскольку им полагалось учиться три люструма, то есть пятилетия, в одной из семи школ. Рапсод становился магистром Тайного искусства и считался человеком, способным налагать проклятие на тех, кто не понял или не принял его, а также ранил, оскорбил и прочее… Морган как-то раз слышал одно из таких проклятий, и он тогда явственно почувствовал, как у него пробегают мурашки по спине…

Путники выбрали неплохое место для привала. Повсюду из травы вставали редкие деревья. Эти деревья назывались здесь оральдинарами, то есть «оазисовыми деревьями». Из их мясистых корней можно было добывать воду, громадные плоды, растущие на них круглый год, вполне годились в пищу, а широкие листья, под каждым из которых мог спрятаться человек, напоминали размашистые ветви, раскинувшиеся на невообразимое расстояние. Под одним таким исполином мог скрыться отряд всадников, надежно защитившись от ветра, дождя или снега. Так что путники устроились с комфортом и были вполне довольны, что наконец избавились, пусть на некоторое время, от противного теперь моросящего дождя.

Содаспес занялся костром, и тут Морган впервые увидел, как действует магия, о которой ходило столько слухов на Бергеликсе. Сначала молодой чародей набрал сухой коры и щепок, валявшихся здесь в изобилии, затем достал из висевшего на поясе магического кошелька камешек. Камешек этот светился золотым огнем, как крошечный уголек, и, стоило Содаспесу положить его на кучу сухих веток, как все они моментально превратились в раскаленные головешки. Костер трещал и дымился, как будто его развели уже несколько минут назад.

Мерцающее оранжевое пламя осветило лица людей, собравшихся вокруг костра. Лицо молодого чародея, хмурый похмельный лик старого барда, лицо Осгрима с веселыми глазами, правда, настолько маленькими, что, казалось, будто они от смущения прятались на широком, скуластом лице.

Взор Моргана остановился на барде. Трудно было сказать, сколько лет этому человеку, его просмоленное морем и прокопченное солнцем лицо, казалось, вмещало в себе целые века и судьбы поколений. Лицо из тех, что в народе зовут лошадиными — вытянутое, с толстыми губами и невероятно широким ртом. Его мохнатые брови и жесткие спутанные кудри имели совершенно непонятный серые оттенок. Длинный тощий бард носил наряд, состоявший из тысячи сшитых между собой лоскутков. Его грязный и выцветший плащ давно потерял свой первозданный темно-зеленый цвет. Разрозненные чулки протерлись до дыр, а кавалерийские сапоги из красного сафьяна, когда-то кем-то подаренные, были измазаны серой грязью и желтой глиной дорог.

Этот человек бурлеска, словно, вышедший из эпохи Тюдоров, мог стать героем Рабле или Скаррона. Теперь же этот образчик «народного героя» находился в самом благодушном настроении, ибо сидел у костра, возле жратвы и питья. Он что-то насвистывал себе под нос и, сонно мигая, смотрел то на молодого мага, то на Пришельца — таких разных людей, отправившихся вместе в дальний путь.

Морган почувствовал желание сыграть и достал маленькую дорожную лиру из старой слоновой кости. Он берег ее, как зеницу ока и носил в специальном кожаном футляре под плащом. После того как они спешились, он первым делом протер ее чистым выглаженным носовым платком, который извлек из фантастической смеси одежд. Ни капли влаги не попало на нее, несмотря на то, что ее хозяин промок до нитки.

Накрапывающий дождик сменился ливнем, заливающем бесконечные просторы Долин. Травы стелились под ним широкими зелеными покрывалами, обозначая неровности рельефа.

Привал, в общем-то, закончился, поскольку закончилась трапеза, и скакуны отдохнули. Путешественники начали обсуждать, что делать дальше: пуститься в путь или обождать под деревьями, в сухости и тепле у еще не погасшего костра. Кто-то говорил о погоде, в которую «собаку не выгоняют», кто-то рассуждал о важности прибыть к месту вовремя. Содаспес готов был тут же оседлать скакуна и мчаться куда угодно, невзирая на дождь и град.

— И невзирая на зверей? — поинтересовался Морган.

— Каких зверей? — не понял его чародей.

Выяснилось, что, помимо диких хищников в этих краях обитали некие зловещие существа, называемые Дикими Всадниками.

— Эти — хуже зверей, — подтвердил маг.

— Но они никогда не выезжают в такой дождь, — хмыкнул старый Коньен. — Даже для них это безумный поступок.

— В таком случае, не лучше ли нам под сенью дождя поскорее покинуть эти края? — резонно предложил Содаспес. — Пока идет дождь, мы сможем убраться подальше из этих мест.

— Куда там успеем! До Гримвуда отсюда еще день, а то и два пути, если ты не собираешься штурмовать Отроги Таура. А я бы лично предпочел иметь дело со Всадниками, чем со сворой сенмурвов.

— Я как раз собирался взять приступом Отроги, — спокойно отвечал юноша. Предоставьте мне заботу о сенмурвах, как только мы доберемся до утесов.

— Как только мы достигнем утесов, сенмурвы доберутся до нас, — отвечал Коньен. — Впрочем, дело твое, а по мне — это чистое безумие.

— Зачем же ты остался ждать меня на Речной дороге?

Коньен уставился в догорающий костер, ничего не отвечая.

Предложение Содаспеса в конце концов было принято. Путники вновь оседлали скакунов и пустились в путь. Перед тем, как покинуть стоянку, чародей извлек из догоревшей золы костра целый и невредимый камешек и положил в свой магический кошелек. Морган успел дотронуться до волшебного камня — тот оказался вовсе не горячим. Лежа в огне, он нисколько не нагрелся. Содаспес пояснил, что таково свойство всех магических предметов: они как бы живут вне мира, подчиняясь своим физическим, химическим и прочим законам. И еще молодой маг сказал, что такой камешек называется дрюоп, что значит «огненный камень».

Не успели они добраться до ближайшей рощи, как Дикие Всадники настигли их.

Коньен увидел их первым. Дождь прекратился, и в небе повисли низкие облака, скорее похожие на тонкий туман, чем на облака, которые Моргану доводилось видеть прежде.

Бард так и замер в седле, натянув поводья. Он приложил ладонь ко лбу и вглядывался вдаль орлиными глазами, видевшими куда лучше вдали, чем вблизи. На Земле такое состояние глаз называется дальнозоркостью.

— Говорил я вам, — проворчал рапсод. — Их не меньше тридцати. И неизвестно, чего они хотят, и что с нами теперь сделают.

Содаспес побледнел.

— Полагаю, в твоем кошельке найдется какой-нибудь магический камешек, способный обратить в бегство три десятка Диких Всадников? — саркастически спросил бард.

Молодой чародей только прикусил губу, но ничего не ответил.

Осгрим вздохнул и пощупал небольшой голубой амулет, болтавшийся на кожаном шнурке на его толстой шее.

— Может стоит с ними сразиться? — пробормотал он. — Они не такие уж хорошие воины.

— Да, если учесть что на каждого из нас придется чуть меньше десятка «плохих воинов», — хмыкнул Коньен. — Это значительно повысит наши шансы.

Морган ничего не сказал, а лишь достал короткий меч, висевший у него на бедре, хотя, по правде говоря, особого опыта в обращении с этим оружием у него не было. Бард, само собой, оказался безоружен, как и полагалось святым людям, поскольку никто и не посмел бы поднять руку на человека его сословия. Осгрим вооружился чем-то вроде огромной трехметровой дубинки, увенчанной железными шишками. Моргану еще не доводилось видеть, как обращаются с таким оружием, но он полагал, что это нечто похожее на древнюю китайскую школу единоборств: там было немало подобных экзотических предметов. Правда, непонятно было, что такой палкой можно сделать против тридцати человек.

— А кто они — разбойники?

— Всадники — не разбойники. Они скачут по долинам и не признают никаких законов.

— Почему же их называют «Дикими»?

Великан-простолюдин пожал плечами:

— Я слышал о них от своего прежнего хозяина, покойного господина Юслима, — объяснил он. — Говорят, они пекут лепешки из диких трав, от которых совершенно теряют рассудок. Эти лепешки называются у них вригли. Иногда после этих вригли Всадники мучают встреченных путников, и даже закапывают их живьем в землю. Впрочем, рыть землю они не любят, и вообще не признают никакой другой работы на свете, кроме как скакать по степи. Поэтому они многих просто затаптывают заживо в землю. Впрочем, такое происходит не всегда, и зависит от того, как воздействует на них вригли. Иногда, напротив, они оказываются умиротворенно и дружелюбно настроены.

Слово «вригли» в переводе со старокофирского означало «лист безумия». Морган предположил, что это некий сорт галлюциногена, типа земного пейота. Впервые он пожалел, что не прихватил с собой энергетической винтовки.

Наконец он и сам увидел Всадников. Они скакали «лавиной» на рослых поджарых скакунах. Всадников почти не было видно — они почти слились со своими скакунами. Волосы их развевались на ветру, как гривы. Длинные сабли торчали у них из-за спины. Они сидели в седлах полунагие и мчались прямо к путешественникам. Самое страшное, что при этом не было ни звука, не считая свиста травы, рассекаемой скакунами.

Коньен направил своего коня им навстречу, поднял руку и воскликнул:

— Я — бард, посвященный в Аронне. Мое имя Коньен, я держу путь по миру по благословению Высшего обычая. Отпустите нас с миром, братья-всадники!

Всадники при этих словах осадили скакунов, но ничем не показали, что согласились с предложением барда. Двое стали перешептываться между собой, бросая сердитые взгляды на беззащитных путников, а один из них рассмеялся, очевидно, в ответ на шутку другого. Морган теребил в руках меч, размышляя, не суждено ли их путешествию закончиться, еще толком не начавшись.

Затем двое всадников подъехали поближе, поговорить с певцом, одно слово которого остановило их атаку. До Моргана не донеслось ни слова из их продолжительной беседы, и он с нетерпением ждал, чем все кончится. Сидя в седле, он обливался потом, думая, что никакой он не Пришелец, а просто Сумасошелец, раз пустился в это дикое путешествие.

Наконец Коньен приветственно отсалютовал двум Всадникам и вернулся, чтобы присоединиться к своим товарищам. При этом он ухмылялся так, будто только что задаром распил бутылочку вина.

— Я же говорил, — объявил он. — Нас пригласили следовать в лагерь этой шайки, где нас будет потчевать сам вождь. Нам предложено воспользоваться гостеприимством Всадников, — гордо заключил он.

— Так я и знал, — облегченно вздохнул Осгрим. — Я же говорил — обойдемся без драки. По всему было видно, что это гостеприимные ребята.

— Думаешь, им можно доверять? — шепнул Содаспес рапсоду.

Старый бард только пожал плечами:

— А боги их знают, парень. Но, думаю, благоразумнее было бы отказаться от предложения.

И они поскакали дальше сквозь туман, за летящей вперед вереницей Всадников, в их далекий, то ли враждебный, то ли гостеприимный лагерь, представлявший собой составленные кругом повозки с большими колесами. Такие лагеря Морган видел в старинных книгах отца, где говорилось про казаков и индейцев. За повозками щипали траву стреноженные животные, отгоняя косматыми хвостами вечернюю мошкару и опуская к сырой земле ветвистые рога. Это были антары — местный скот, напоминающий быков. Всадники были кочевыми племенами, и поэтому не могли обойтись без этих животных, составлявших их провиант в случае неудачной охоты.

Курносая веселая ребятня сразу окружила вновь прибывших. Темноволосые степные красавицы с длинными косами в пестрых нарядах со множеством юбок, шуршавших одна под другой, сидели на облучках повозок, лузгая семечки и болтая с проезжавшими мимо них Всадниками. Приветствуя незнакомцев, они скромно опускали свои раскосые глаза.

В центре круга повозок вытоптали высокую траву и развели огромный костер, бьющий прямо в вечернее небо. Вокруг него расставили многочисленные вертела, на которых вращались целые туши. Старики этого кочевого племени — самые уважаемые люди, мирно попивали из винных мехов и покуривали длинные камышовые трубки. Морган слышал о таких, но никогда прежде не видел.

Путники спешились и мялись, не зная, что делать дальше. Они боялись показаться нескромными или недовольными. Тогда Коньен, как предводитель их крошечного отряда, произнес речь в духе бардов, содержавшую приветствие и благодарность за гостеприимство.

Навстречу ему вышел высокий человек, редкого для кофирцев роста. Его желтые глаза светились, как у льва при свете костра, а громадные закрученные усы, старательно напомаженные и завитые, очевидно являлись не только его гордостью, но и свидетельством высокого положения в стае перелетных кочевников. Коньен отдал ему честь и получил в ответ благосклонный кивок, за которым, впрочем, никакого приглашения к костру не последовало.

Всадники, очевидно, ждали решения вожака. Однако вождь не торопился, разглядывая гостей. Наконец раздался голос, от которого, казалось, замерли даже языки пламени:

— Мир вам, согласно статуту, — заявил вождь, и Морган понял, что бояться больше нечего.

Всю эту ночь путники пировали со Всадниками. Это была дикая и сумбурная ночь. В небе пылали огромные звезды, такие яркие, что казались искрами, выброшенными из костра. Могучий ветер ревел под золотой луной, как поющие у костра мужчины, и высокие травы вздыхали вокруг, как вторящие им женщины.

Морган ел, пока не почувствовал, что наступил предел: голод был утолен окончательно, добит зверски и, как казалось, навсегда. На Каргонессе в основном питались рыбой, мясо тучного антара было редкостью и потреблялось лишь по большим праздникам. Здесь же, в Шепчущих Долинах, оно являлось основным продуктом питания, не считая дичи, и питались им, как хлебом, в неограниченном количестве. Рыба, напротив, считалась экзотикой у степных народов. Жир стекал по подбородку Моргана, и он уже не мог смотреть на тушу, шкворчащую над костром, с которой мерно отмахивали саблями ломти жареного мяса. От желтого вина, насыщенного медом, пряностями и травами, а также сдобренного красным перцем, кружилась голова. Морган откинулся назад, упершись спиной в высокое колесо повозки, готовый заснуть, и остальные его попутчики последовали этому примеру.

Подобно цыганам, Всадники обожали музыку, которую исполняли на дудках и маленьких литаврах. Под нее юные незамужние красавицы плясали вокруг костра дикую эротическую сарабанду. Взлетали многочисленные юбки, смуглые оголенные ножки то и дело выныривали из-под кружев, и время от времени к девушкам с криком присоединялся кто-нибудь из мужчин. Уперев руки в бока, выкатив грудь колесом, молодые люди расхаживали петухами перед дамами, которые отвечали на заигрывания улыбками, сверкая сахарными зубками в свете костра. Было в этом танце что-то зажигательное и до боли знакомое Моргану.

Затем суровый вождь, восседавший среди стариков племени, попросил Коньена спеть им песнь, и старый бард, настраивая лиру, вышел к костру. Сначала он спел меланхолическую песню о каком-то страннике, а потом в противовес ей другую с зажигательной плясовой мелодией.

Морган не слышал прежде пения старого рапсода, так что для него оно стало откровением. Коньен оказался настоящим мастером, голос его завораживал, как чары колдуна. Казалось, своим голосом он мог усыпить или опьянить. Затем бард спел часть старинной саги, которую так любил слушать Таспер. Сам граф, обремененный властью и титулом, не мог покинуть свою крепость, чтобы насладиться всеми прелестями путешествия. Да, граф завидовал ему…

Затем зазвучала веселая народная песня. Гудевшее в голове вино мешало Моргану понять ее смысл. Позже он услышал песню еще раз. Это было сказание о Девяти Героях, бившихся с Тенью и Ведьмой, слугой Тьмы, и вооруженных при этом только арфой Гливуда и Гондафалем — мечом света. У них тоже имелся свой певец, и вот именно эту песню он и сочинил, чтобы позабавить остальных героев в долгом пути.

Когда прекрасная старинная песня подходила к концу, один за другим Дикие Всадники, а также их женщины и дети, присоединились к барду, образуя хор, отчего эта простонародная песня приобрела поистине эпический размах. Морган заметил, что и сам не может не подпевать.

Эта старинная песня вызвала неимоверные рукоплескания, а следующую выслушали в благоговейном молчании. В ней звучали такая печаль и такая любовь, какие Морган впервые слышал в песнях бардов. Песня говорила о жертве, принесенной единственно ради любви, о некоем страннике, который наконец нашел дом, странным непостижимо-загадочным образом став одновременно победителем и жертвой. И тут Морган заметил, как и тогда, в прошлый раз, на Каргонессе, что глаза всех присутствующих обращены к нему; по крайней мере, глаза всех мужчин, воинов и Всадников, сидевших у костра. Тогда он понял, что бард, в глазах которого блестели слезы, поет одну из заключительных песен Лиссандур-лэ.

Великая песнь замерла в мертвом молчании.

Вождь встал и сдержанно поклонился певцу, затем повернулся и так же торжественно поклонился Содаспесу, Осгриму и самому Моргану.

— Нам это знакомо, — спокойно произнес он. — Посвящение нас не коснулось, но и среди нас тоже были герои. Наши мудрецы читают в звездах и знают, что Дракон преобразился, и Бейль налилась кровью, как пламя костра, рядом с зарезанными антарами.

Ветер пробежал по траве, никто не издал ни слова.

— Мы знаем, кто вы такие, зачем путь держите, и сохраним память о вас, — медленно продолжал вождь. — Чародей, певец, йомен и далекий звездный странник — вы сделали нам честь, посидев у нашего костра, и мы будем рассказывать своим детям, и детям детей о том, что видели вас.

И тут Морган почувствовал, что и его глаза тоже наполнились слезами.

Потом было море вина и песен, которые необходимо спеть до зари, и путники погрузились в глубокий сон в шатрах Всадников долин лишь тогда, когда в пылающем небе уже догорали последние звезды.

Они надолго запомнят теплоту и гостеприимство, встретившие их тут, и будут согреваться этими воспоминаниями в долгой, долгой дороге, которая проведет их через весь мир Бергеликса.

Им еще предстоит пройти долины и утесы, леса и горы, миновать зверей, чудовищ и магов, пока светлая цель не засияет перед ними.