Принцесса для Узурпатора

Глава двадцать пятая. Горькая правда

Кэйко-сама дала мне ключ, и я устремилась к Подземелию так быстро, как только могла.

«Эй, Виктор! К папке идем!»

«Да знаю я, ты так не светись, а то еще заподозрят чего!»

«А мне все равно!»

Через какое-то время я уже передавала охраниику ключ, и тот возился с замком, открывая дверь.

— Отец, это я, Виктор! — прильнув к прутьям решетки, уставилась я в камеру, пока эльф поврачивал ключ в замочной скважине.

Отец сидел с растрепанными волосами на кровати. Его отстраненный, блуждающий взгляд (я еще не видела его таким) скользнул по моему лицу. Но вид у него был такой, словно он не узнал меня. Дверь щелкнула и с грохотом поползла в сторону, едва я успела убрать руки от решетки и сделать шаг назад.

Неуклюже задев остроухого, вошла внутрь. Отец же встал с кровати, чтобы меня поприветствовать. Он выглядел разбитым, бледным и изможденным в сиянии свечи из моего светильника. Его же свеча, тусклая, стояла на тумбочке в ногах кровати, и от нее остался лишь небольшой огарок.

Сердце у меня сжалось при виде его. Что за гадкая болезнь, что даже Кэйко-сама с ее чудо-лекарствами не может с ней справиться? Я подошла к кровати и, встав на одно колено, взяла сухую и жилистую руку отца в свои руки, в знак уважения прикладывая ее ко лбу. Он вновь опустился на кровать.

— Пап, ты как? — обеспокоенно глядя на отца, спросила я, хоть и видела, в каком он был состоянии.

Но я хотела, чтобы он сам сказал.

— Лисонька… Виктория… — он провел рукой по моим коротким волосам, и тяжелая ладонь опустилась мне на макушку.

Такой болезненный голос! Я вздрогнула от того, как папка меня назвал. И это прозвище, и имя казались чем-то из далекого прошлого, которое уже начинало потихоньку забываться.

— Кэйко-сама же лечила тебя? — спросила я.

Он вздрогнул, услышав имя, и побледнел еще больше.

— Лекарство?! — папка вскочил.

Я услышала, как тихо мяукнула кошка и, обернувшись, увидела, как животное переступило через порог и двинулось в нашу сторону. Черная кошка остановилась от меня на каком-то расстоянии и, лизнув лапу, провела ей за ухом. Потом уставилась немигающим взглядом на нас.

Мы с отцом сидели, уставившись на нее. Я-то знала, что это — Кэйко-сама, а отец — нет. Зачем она пришла сюда? Что ей нужно? Меня немного напрягало ее присутствие. Кошка сверкнула глазами и ушла в тень стены.

Да, не ожидала я от нее такого. Почему Кэйко-сама так себя ведет и подслушивает в открытую наш с папкой разговор?

— Пап, так лекарства тебе не помогают? — спросила я, все еще стоя на одном колене и держа его руку в своих.

Я видела его лицо. Папка нахмурился и забрал от меня свою руку.

— Лисонька, я прилягу, если ты не против? А то что-то мне не очень хорошо.

Я сразу закивала и помогла ему устроиться.

Ты, Виктория, спишь в мягкой кроватке и ешь самую вкусную еду, а твой отец, король…

Я едва сдержала подступившие к глазам слезы стыда за себя и жалости к папке.

Подоткнув под него одеяло, я села на корточки у изголовья ложа и уставилась на отца.

— Папа, Кэйко-сама сказала…

Он сильно поморщился, когда я опять произнесла ее имя. Может мне показалось, или, может, это простое совпадение?

— … что сможет помочь тебе уехать.

— Ну конечно, — отвел папка глаза, — лисонька, поехали прямо сейчас? Вместе? — негромко проговорил он, глядя на меня каким-то безумным взглядом.

Я недоуменно смотрела на папку и думала о том, что, возможно, его свела с ума эта темница. Почему его не перевели в нормальную комнату? Хотя бы в самую плохенькую! Папка же сроду не сидел в клетках. Он же король!

Сразу после его слов я услышала шорох справа от себя, где у стены сидела кошка, и взгляд папки вдруг из безумного стал печальным и уставшим. Я не понимала, почему его лицо постоянно меняется, и что это значит. Не выдержала и спросила:

— Пап, скажи, что происходит?

— Я должен тебе о чем-то рассказать, — после некоторого молчания заявил он безжизненным голосом, отводя глаза.

Я сощурилась, глядя на него и пытаясь понять, что у папки на сердце. Что он хочет мне рассказать? Возможно, это его так и угнетает? А вовсе не болезнь?

— Я тебя слушаю, пап, — сказала я, внимательно глядя на отца.

Он молчал некоторое время, отвечая мне взглядом, потом проговорил лежа на спине и глядя в темный потолок:

— Знаешь, почему я никогда не говорил с тобой о матери? Не рассказывал о ней?..

Меня удивило такое начало разговора. Но я ответила:

— Ты всегда говорил, что она была храброй, и умерла, когда мне было пять.

Папка прикрыл глаза, соглашаясь, потом сказал:

— Шарлотта действительно была храброй… Я думаю, она защищала ребенка… Но как его защитишь, если… Умерла она до твоего рождения.

Сначала я вообще не поняла, что сказал папка. Немного подумав, я решила счесть это абсурдным. А еще немного подумав, спросила:

— Пап, о чем ты говоришь?

Голоса мне не хватило к концу фразы. Меня окатило ледяной волной. Я боялась услышать ответ на свой вопрос, но было уже поздно жалеть, папа ответил:

— Шарлотта не была твоей матерью. А Виктория… ребенок, которого она носила под сердцем, не была тобой.

Папка опустил глаза, а я ошеломленно спросил, когда смогла наконец говорить:

— У тебя была другая женщина, от которой я родилась?

Он удивленно взглянул на меня, открыл рот, закрыл, помолчал немного и ответил:

— Нет. Лотти была единственной женщиной, которую я любил.

— Но что тогда? — я просто не могла понять и начала нервничать. — Ты меня удочерил, что ли?

Другого объяснения я произошедшему не находила.

— Много лет назад мы с Шарлоттой были простыми рабочими в одной небольшой деревеньке. Раньше же мы жили в Европе, являясь частью графской семьи. В то время как в Европе были постоянные войны, брат посоветовал нам перебраться ближе к Японии, где все было более-менее мирно. Мы были счастливы и ждали ребенка. Но нам не повезло: меч войны добрался и туда. Шарлотта была на седьмом месяце, когда армия императора ворвалась в нашу деревню и посекла всех. Я работал на некотором расстоянии от деревни в поле. Издали увидел пожар и дым, охвативший все пространство над деревней. Я вскочил на коня и помчался назад. Но когда я приехал, увидел, что опоздал. Вся земля в деревне была усеяна трупами. Среди них было несколько самураев. Рядом с ними валялись их мечи. Я кинулся искать Шарлотту. Нашел ее убитой в нашем доме. Даже видя, в каком она положении, Лотти не пощадили. Она сидела в углу, ее руки лежали на животе. Рана посередине груди: ее пронзили насквозь, светлое платье пропиталось кровью… Моя жена и нерожденная дочь были мертвы. Я обнял ее и зарыдал. Вокруг полыхало пламя, и стояла мертвая тишина.

То, что у нас будет девочка, узнали от местной ведуньи. Хотели назвать ее Викторией (я вздрогнула). Но наше счастье было разрушено императорской армией.

Я просидел так до самого утра, потеряв счет времени, забыв обо всех желаниях и потребностях. Утром наконец у меня хватило духу их похоронить.

Я прожил единственным живым человеком в деревне целую неделю. Сначала я хоронил мертвых, но когда у меня не осталось никаких сил, я просто взял бутылку эля из погреба и, рыдая, напился, впал в забытье и заснул. Не помню сколько я проспал, но когда проснулся, солнце было уже высоко. Смрад от оставшихся трупов я больше выносить не мог. Захватив бутылку и один из мечей из сгоревшей кузницы, я покормил коня и отправился прочь от деревни, оставляя в ней то, что мне было дорого больше всего. По дороге у меня голова прояснилась. Душу захватили злость, обида, ярость. Я захотел отмстить тем, кто так поступил с моей семьей. Я помчался в сторону близкого к деревне японского городка Асакуры. Я решил, что найду семью с маленькой девочкой, выкраду ребенка и воспитаю как свою дочь, назвав ее в честь моей нерожденной дочки — Викторией.

Мне казалось, что этот рассказ моего отца мен не касается. Нет, он говорит вовсе не обо мне, не о моем прошлом, не о моей судьбе!

— И… ты… украл… меня? — едва смогла я произнести, отстраняясь от него.

Понимаясь на ноги, я ощущала, как все леденеет изнутри, пальцы холодели в первую очередь и дрожали.

Он кивнул.

— Я почти сразу нашел то, что искал. Наблюдал несколько дней за этим опрятным, чистым домом и красивым садом, дорожки которого уже начали усеиваться рыжими листьями. Приближалась осень. Там жила вдова с маленькой девочкой. Девочке было четыре. Мать звала ее Котонэ. Я знал, во сколько они едят, во сколько мать учит ребенка, во сколько ложатся спать, и в один из дней мне удалось пробраться в дом, усыпить ребенка на какое-то время и унести из дома. За собой я поджигал все. Мне было тяжело на душе, совесть меня мучила, но я ничего не мог с собой поделать. Я видел в девочке лишь свою нерожденную дочь, Викторию. Так я и назвал ее. Лошадь унесла нас подальше от горящего дома, и я с далекого холма наблюдал за мигающим маревом пожара и серым дымом, поднимающимся в небо густыми струями. Этой девочкой и была ты, — взглянул на меня он. — Ты всегда была очень эмоциональной, с самого детства. Я долго объяснял тебе, что твоя мама умерла, и у тебя есть только я — отец, который вернулся. Через некоторое время ты успокоилась и постепенно начала забывать о матери и своем доме. Дед выделил для нас маленькое королевство на западе Европы недалеко от Англии. Одно из его владений. То, королевство, где мы жили по сей день. Я стал королем, а ты принцессой. Никто не знал, что случилось на самом деле тогда, какие трудности и беды выпали на наши головы. Я всем говорил, что Лотти умерла при родах. Никто не знал, что ты не мой ребенок, кроме меня самого и той женщины… твоей матери. Я вырастил тебя как свою дочь, окружив любовью, достатком и заботой.

Я поняла, что он закончил, когда пауза затянулась. В тишине я лишь слышала его нездоровое хриплое дыхание.

Я стояла не шевелясь и смотрела широко раскрыв глаза на человека, которого всю жизнь считала отцом, которого любила, о котором заботилась и прошла через ужасы смены пола, чтобы спасти его и его королевство, которое даже не было моей родиной. Эх, что ж так хреново на душе! Я всегда стараюсь с улыбкой смотреть на вещи, но как здесь улыбаться, зная обо всем этом? Сквозь слезы? У меня могла быть мать, и не была бы принцессой. Жила бы себе в Японии! И… стоп!

— Пап… то есть…

Я не знала, как мне теперь его называть. По имени? Что ж, видимо так.

— Лофрэт (он вздрогнул, когда я назвала его по имени), но кто же тогда моя мать? Она жива?

У меня было плохое предчувствие. Очень плохое. Мой бывший отец отвернулся к стене и проговорил хриплым голосом:

— Кэйко Такаги.

Я ощутила внезапную пустоту в сердце. Голова будто закружилась… или мне показалось?

— Кэйко? Кэйко-сама?! — заставила я себя это сказать осипшим голосом.

Услышав шорох сбоку, я увидела Кэйко-сама, выходящую в человеческом облике в темно-синем кимоно. Да, кимоно… так называлась эта одежда. Я вспомнила, что видела ее в одной из книжек в папиной… то есть в библиотеке Лофрэта.

На ее величественном лице появилась мягкая улыбка, а потом я услышала ее спокойный голос, обращенный ко мне:

— Так и есть, Виктория. Точнее, Котонэ.

Она произнесла мое имя с такой теплотой и любовью, что мне даже стало как-то неуютно. Кэйко-сама протянула мне руку, сделав шаг вперед.

Самым ужасным было то, что я не помнила лица своей матери, не помнила ее голоса, не помнила ничего связанного с ней. Все воспоминания давным-давно улетучились, словно утренний туман. Я кинула взгляд на своего бывшего отца — он выглядел больным и жалким.

Столько всего пережить, и теперь умирать в одиночестве без друзей и семьи после тяжелого разговора со мной о правде и своей боли, которую он носил в сердце столько лет. Лофрэт стал для меня родным за все эти годы, а Кэйко была если не чужой, то просто знакомой. Мне было очень жаль, но я ничего не чувствовала к этой женщине… Говорят, что матери чувствуют своих детей, но дело в том, что дети не чувствуют матерей. Я вновь подошла к Лофрэту, опустилась рядом с ним у кровати и обняла его за шею, уронив голову на грудь, со знакомым мне с детства запахом, по которому я узнавала своего отца.

— Ты не должен умереть! Не должен.

Представляю, какое лицо было у Кэйко, но меня (странное дело!) больше волновало то, что происходило сейчас, чем мое далекое прошлое. Я не могла на него злиться или осуждать. Я понимала, что он привязан ко мне и любит меня из-за чар, наложенных в детстве, но я-то любила по-настоящему. Нельзя перестать любить человека просто потому, что он совершил ошибку. Если бы все было так, можно ли было бы это вообще называть любовью? Вряд ли.

Эх, не хотела я плакать! Но слезы сами заструились у меня по щекам. Я смотрела на изрезанное морщинами лицо моего старика. Он с улыбкой утер мне глаза своими сухими пальцами, мои губы сами собой растянулись в улыбке.

— Мне очень жаль, что так вышло, лис… Виктория, — исправил он сам себя.

Я поняла, что Лофрэт думает, что недостоин больше называть меня прозвищем, которое он дал мне как своей дочери. Печально. Он приложил руку к моей щеке и посмотрел на меня уставшим взглядом.

— Я долго не хотел осознавать и принимать то, что ты должна быть со своей настоящей семьей. Какой бы она ни была, — бросил он недовольный взгляд на Кэйко, и я даже не знаю, почему.

Слезы катились у меня по щекам, и он тоже не мог сдерживаться. Глаза исчезали в морщинах, нос и щеки покраснели, лицо стало мокрым. Кончики губ опустились, но он продолжал улыбаться сквозь слезы.

— Ты должна знать, что я любил тебя всегда как свою собственную дочь, и никакой другой дочери у меня не будет, я…

— Пап, не говори так, словно собираешься помирать! — хмуро возразила я. — Я тебе не дам! Все равно ты останешься моим единственным папкой, которого я люблю. Прости, что назвала тебя по имени.

Он провел пальцем по моей щеке и ответил:

— Я хотел увидеть тебя прежде, чем умру. Слышать от тебя эти слова и видеть твое лицо последним, что я вижу в этой жизни — самое лучшее, что могло случиться со мной перед смертью.

— Пап!

— Я вижу эти глаза и думаю о том, что… — голос оборвался, он судорожно вздохнул, мышцы шеи напряглись, я вытаращила глаза и сжала его руку.

— Кэйко-сама, сделайте что-нибудь! — умоляюще воскликнула я, обернувшись и глядя на женщину.

Ее лицо было непроницаемо и спокойно. Идеальная маска. Мне стало немного не по себе, когда она заговорила бесцветным голосом:

— Прости, но нельзя уже ничего сделать. Я говорила тебе это и раньше.

Я всхлипнула и услышала, как он хрипло выдохнул. Потом увидела, как папины глаза медленно закрылись, а его рука соскользнула с моей щеки, повиснув на краю кровати.

Папка помер.

Я не сразу осознала то, что произошло. В ушах у меня зазвенело, перед глазами словно появилась пелена тумана. Это было похоже на кошмар, в котором кричишь без голоса и не можешь решать свою судьбу. Передо мной словно пронеслась вся жизнь. Все наши совместные с папкой дела, болтовня, смех, игры, обучение, завтраки, обеды и ужины. Все осталось у меня лишь в голове, такого больше никогда не будет. И мы никогда не вернемся вместе в королевство. Все. Его нет. Нигде.

Наконец, я поняла, что случилось. Внутри защемило, стало больно и тяжело.

— Он… умер, — проговорила я ломающимся голосом и, убрав от него дрожащие пальцы, поднялась.

Он был мертв, окончательно и бесповоротно. Слезы крупными градинами текли по щекам, скатывались на губы, и я ощущала их солоноватый вкус.

«Почему так скоро? Он не успел даже договорить! Мы не успели вернуться! И во всем виновата я… Если бы мы только сдались! Ничего бы этого не было. Я бы до конца жизни не узнала правды и жила спокойно, а папка был бы жив. Глупая, глупая Виктория!»

«Но тогда бы и меня не было», — грустный голос Виктора в голове.

«Ты-то еще зачем нужен?! Всего лишь часть моего сознания! Никто!»

Я не должна была быть с ним так груба. Виктор не был ни в чем виноват. Боль и сожаление заставляли произносить меня такие слова.

«Молчишь?! Ну и молчи!»

Я размазывала слезы по щекам, когда вдруг ощутила касание рукой моего плеча и, обернувшись, увидела перед собой лицо Кэйко, идеальное и спокойное.

— Его нужно отпустить и отправить дальше.

Я некоторое время молчала, глядя на безжизненное тело отца, ком в горле не давал мне ничего сказать, потом я, наконец, проговорила:

— Ладно.

Мне не хотелось сейчас говорить о том, кто был моим настоящим родителем, кто нет. Пока что я решила отложить мысли о Кэйко, как о моей матери. Сейчас я просто хотела проститься с отцом.

Я услышала, как Кэйко-сама позвала охранников и сказала, чтобы все приготовили к кремации. Что ж, так будет даже лучше. Она взяла меня за руку, я кинула последний взгляд на отца, и его укрыли белым покрывалом пришедшие слуги. Я вышла вслед за Кэйко из тюрьмы.