Приключения, фантастика 1994 № 04

Александр Волгин. Исповедь

«Способность чувствовать», казалось ему, порождается уже самим расположением этих камней, их сочетанием, а так же сочетанием мхов и лишайников, которыми они поросли, и обступивших дом полумертвых дерев — и, главное тем, что все эти ничем не потревоженное, так долго оставалось неизменным и повторяюсь а неподвижных водах озеро.

«Падение дома Ашеров»

Эдгар ПО

Небо на востоке темнеет, наливается грязно–болотной тяжестью. Кучевые облака, еще недавно невесомые, громоздятся в многоэтажные причудливые формы и, надвигаясь покрывают землю мраком. Уже скрылись в этом мраке горные хребты, тянущиеся вдоль горизонта, и бурый скалистый ландшафт слился с розовым небом, замирая в ожидании ужасающих чудес. Лишь озеро, закованное со всех сторон угрюмыми отвесными берегами, оживляется все больше. Зеленовато–свинцовые воды его тревожно забурлили, ускорили свое извечное вращение, порождая иенсливскую воронку, окаймленную у берегов бахромой пены. Многотонные громады волн неистово хлещут утесы по щекам, наполняя грозное поднебесье грохотом и гулом. Но звуки эти едва слышны на фоне тяжелого громоподобного органного гуда, плывущего над безжизненным каменным миром. Незримым потоком заполняет он каньоны и расщелины, отражаясь и дробясь, сотрясает скальные монолиты, вызывает обвалы. Достигнув края плоскогорья, ослабев, он скатывается в пустыню, уносится вдаль и умирает среди густых лесов высоких столбовидных скал, торчащих из ржавых песков, как глобальная планетарная щетина.

Тяжелые плиты туч смыкаются все ближе, лишь далеко на западе в нагромождении облаков еще просвечивает, кажущаяся нереальной, салатная зелень неба… Ветер крепчает…

* * *

Мне никто не поверит. Никто. В это невозможно поверить, это надо выстрадать. Выстрадать на грани безумия. Тогда поверишь, если не сойдешь с ума. Сумасшедшему легче. А что делать мне? Куда идти со своей правдой, кому она нужна?

Все мы рождаемся на Земле. Первое время, маленькие и беспомощные, мы впитываем с материнским молоком мудрость окружающего мира, знания, собранные сотнями поколений. Мы учимся понимать добро и зло и радуемся каждому новому дню, приходящему к нам, подаренному всему миру. С самого рождения мы любим Землю, любим ее свет и доброту, принимаем ее солнечную ласку журчащей воды, пурпурных закатов и восходов. Весь этот любимый нами мир принадлежит нам. И силой этой любви, мы говорим — «По другому и быть не может» — и, убежденные в этом, неся знание, любовь к Земле, уходим к звездам. Мы уверены, что Братья по Разуму поймут нас, ибо они подобны нам, ибо законы едины для всей Вселенной. Нам кажется, что мы знаем все или почти все. Наши знания укладываются в изящную и до гениальности простую систему, недостающие элементы легко угадываются. И вдруг появляется человек и сходу крушит эту красивую удобную систему потому, что его элемент не умещается в ней, да и не может уместиться, ибо это даже не элемент, а самостоятельная система. И в этой новой системе все оказывается навыворот. Перед человечеством вдруг распахивается такая чудовищная бездна еще не познанного, неизведанного, что и заглянуть‑то в нее страшно. Вся история человеческой цивилизации, по сравнению с этой бездной, — песчинка на фоне галактики. И в ужасе отшатнувшись назад, мы говорим: «Чушь, этот человек — сумасшедший». Я бы тоже упрятал этого человека в психиатрическую больницу, если бы… если–бы этим человеком не был я.

Как была страшна и неприемлема для меня Ариана в самом начале, а теперь, после разгадки, она ужасней во сто крат. Она страшна уже тем, что подрывает веру человека в себя, делает его маленьким и ничтожным. Это испытали все кто побывал на Ариане. Но они не знали того, что знаю я, и в этом их счастье…

* * *

Багровая поверхность планеты, изрезанная разломами, истерзанная язвами вулканических и метеоритных кратеров, медленно выгибаясь, проплывала перед Паулдисом. Опаленная жаром близкой звезды, она казалась раскаленной до красна, источающей свой, не отраженный, свет. Компьютер приятным баритоном зачитывал сопроводительный текст:

— Созвездие Близнецов, Поллукс, планета Поллукс-1, съемка произведена 10 ноября 2185 года киберзондом «Поисковый-7», зарегистрирована под номером 180/85, тип «М», диаметр б тыс. 100, радиус орбиты…

Далее шли физические параметры планеты. Пауддис не прислушивался, он уже видел, что планета для геологических изысканий непригодна — какие же могут быть работы при температуре плавления бронзы. Координатор откинулся в кресле и тяжело вздохнул. Ни одной подходящей планеты за два дня архивных работ, лишь метановые гиганты и полурасплавленные карлики, о поясе астероидов можно только мечтать. И был бы хоть архив упорядочен. Этот участок Вселенной поисковые зонды начали посещать совсем недавно, данные не успели обработать. Вечная спешка — не успели освоиться, а уж подавай перевалочную Базу. А База — это тысячи тони титана и стали, пластика и керамлита. Возить все это с Земли за 10 с лишним парсеков более чем расточительно, да и строительство тогда затянется на десятилетия.

Изображение раскаленной планеты пропало, обнажив черноту голографической стены — экрана. Паулдис встал и подошел к окну. После холодной синевы планет–гигантов, багрового жара каменных миров, ослепительного сверкания звезд и аспидной бездны космоса темная сумрачная зелень осенней тайги приятно радовала глаз. Пасмурное небо тяжело нависало над сопками, все замерло в ожидании снега. Отдохнув, координатор вернулся к ставшему ненавистным креслу и раздраженно бросил компьютеру:

— Продолжай.

Экран замерцал и растворился, в голографической глубине возникло изображение исполинского каменного шара окутанного зеленоватой дымкой атмосферы. Облачные спирали частично скрывали поверхность, но Паулдис сразу отметил, что приполярные области планеты занимают океаны. Планета была земного типа.

— Созвездие Близнецов, Поллукс, планета Поллукс-2, съемка произведена II января 2186 года киберзондом «Поисковый-?», зарегистрирован под номером 181/86, тип «А», диаметр 10 тысяч 200, радиус орбиты три с половиной астрономические единицы… — комментировал компьютер.

Пауддис подался вперед, все еще не веря в удачу. Слишком уж это неожиданно — планета подходила по всем параметрам. Хотя, конечно, это не пояс астероидов, но все же…

— Изображение скомбинировать, подать рапидом, зациклить. Комментировать не надо, — приказал он.

Комбинированное изображение составлялось из нескольких картин, снятых в различных диапазонах, — от инфракрасного до ультрафиолетового плюс локация радаром бокового обзора. С планеты словно сорвали облачную вуаль, поверхность ее сразу же обрела четкость и присущую голограмме рельефность. Обозначились мельчайшие детали, вплоть до одиночных скал. Паулдис внимательно и напряженно вглядывался в медленно проплывающее изображение. В геологической структуре планеты, в расположении горных хребтов и разломов проглядывала какая‑то сложная закономерность, симметрия, понять ее координатор не мог, это его настораживало. Паулдис нажал клавишу вызова:

— Координатор вызывает Евгения Климова.

Планетофизик не заставил себя долго ждать. Он возник вдруг на фоне планеты.

— Я слушаю тебя, Ремигиюс.

Паулдис продублировал изображение планеты в кабинет Климова.

— Мне, Женя, надо проконсультироваться, рельеф планеты какой‑то странный.

Климов внимательно посмотрел куда‑то поверх Паулдиса и, улыбнувшись, удивленно хмыкнул:

— Любопытный экземпляр. Где ты его откопал? Четко выраженная ИДС.

— Что?

— Икосаэдро–додеказдричесхая структура.

— Говори по–человечески.

— Понимаешь, Рем, при остывании, формировании, планета как бы кристаллизуется: структура ее принимает форму правильных платоновых тел, поочередно, икосаэдра и додэкаэдра. Образуется силовой каркас сложной формы. Литосфершые плиты располагаются по граням фигуры, разломы — по ее ребрам. Со временем, конечно, движение континентов и литосферных плит смазывает эту картину, но внутренняя квазикристаллическая структура остается. Вообще‑то ИДС очень редкое явление, тем более так ярко выраженное.

— А с геологической точки зрения? Меня интересуют месторождения титана, железа, бокситов.

— Титан надо искать в разломах, а железо в вершинах структуры. Кстати, эти вершины — прелюбопытнейший феномен. Они выходят к поверхности в виде треугольников — Бермудский треугольник, треугольник моря Дьявола и так далее. В этих районах странные вещи творятся…

— Ты хочешь…

— Угу, именно это я и хочу… Только земная структура более древняя, смазанная.

— Ну и бог с ним. Ладно, Женя, спасибо за консультацию.

Климов растаял в воздухе, испарился как приведение. Паулдис откинулся в кресле и закрыл глаза. Что ж, в таком случае, система Поллукса идеальное место для перевалочной орбитальной Базы — лучевая мощь оранжевого гиганта позволит пустить солнечные печи на форсированном режиме, сырье под боком, даже пластмассы завозить не придется, можно делать тут же, на месте, — атмосфера планеты богата органикой. Остается обработать данные, подготовить отчет и послать на утверждение. Да, еще название, — планета, к освоению которой приступили, теряет кодовое обозначение, ей необходимо дать имя. Такова давняя традиция.

Координатор задумчиво погладил ладонью скрипящий успевший обрасти щетиной подбородок. Земной тип, так называемый тип «А». Значит и название планеты должно начинаться на «а». Это уже не традиция, это обязательное условие. Хорошее, надо сказать, условие — по названию планеты можно сразу определить что она из себя представляет. Паулдис вдруг вспомнил милое притягательно симпатичное лицо, плотные, почти слившиеся россыпи веснушек, ласково–смеющиеся ясные голубые глаза и мягкие струящиеся волосы цвета красной меди, Неистовая и непонятая, таинственная, стихийно–непредсказуемая Ариана, — женщина, которую он когда‑то любил. Координатор нежно улыбнулся и вызвал компьютер:

— Обработать данные и подготовить на утверждение. Планету Поллукс-2 номер 181/86, отныне именовать Арианой…

* * *

«Ариана» — обычная, ничем не примечательная планета земного типа с приемлемым диапазоном температур и азотной атмосферой. Дикая безжизненность гор и бездонная зелень неба, ослепительное сверкание Поллукса, очарование предзакатных облаков и бескрайняя ширь пустынь. Все казалось просто и понятно.

Мог ли кто тогда предположить, что три великолепно оснащенные экспедиции разобьются вдребезги о несокрушимую нелогичность Арианы, и имя ее станет синонимом полного провала и абсолютной беспомощности. За долгую эпоху космических исследований было подробно изучено несколько десятков планет подобного типа и на всех действовали одни и те же законы. На всех, кроме Арианы, она не подчиняться элементарнейшим законам планетной физики, невероятные, немыслимые дела творились на ней… Впрочем тогда, восемь лет назад, мы этого еще не знали…

…Наш «Десантник», до верху нагруженный геологоразведочной аппаратурой, приземлился в уютной горной долине, одно крыло которой плавно переходило в пустыню, другое, дробясь каньонами, исчезало в мощном монолите плоскогорья. Планета встретила нас ясным солнечным днем, что само по себе не свойственно для Арианы. Представьте себе каньоны Калифорнии, укрытые нежно–салатным небом, а в этом небе клубятся, выстраиваясь в причудливые сооружения, желто–пурпурные облака, те самые облака, что во время урагана затягивают все вокруг зелено–свинцовым мраком. Но не смотря на внешнюю красоту, планета была мертвой, холодной. Знаете как это бывает, — выходишь из корабля, перед тобой безжизненный ландшафт еще не освоенной человеком каменистой пустыни, без единого человеческого следа в своих бескрайних просторах; холодный порывистый ветер несет пылевую поземку стоишь один и кажется тебе, что ты голый, беззащитный, а там, в неведомой дали. а может и за ближайшим камнем, притаились все силы зла и ненависти. Включишь внешний микрофон, услышишь протяжный вой ветра и волосы дыбом встают от ужаса, — ведь перед тобой сама Вечность: десятки, сотни, тысячи, миллионы, миллиарды лет до — тебя была здесь пустыня и выл ветер, перенося пыль веков улетишь ты, а он будет продолжать свою работу я опять потянутся сотни, тысячи, миллионы… Что ты по сравнению с этой равнодушной бесконечностью?.. Поневоле ощущаешь всю бренность человеческой жизни…

Мы сразу же выпустили из трюмов свору геологических кибер–разведчиков и, запустив аэрозонды, занялись картографией. Район, прилегающий к месту посадки имел умопомрачительный горно–пустынный ландшафт. Скалы, каньоны, распадки, осыпи, ощетинившаяся пустыня и снова нагромождения скал. Сплошная каменная фантасмагория. Единственное, что радовало глаз, это озеро, расположенное далеко на востоке, там где к поверхности выходила вершина «дофигаэдра», — так Виктор окрестил ИДС. Аккуратное такое озеро, идеально круглое, зажатое со всех сторон отвесными базальтовыми берегами. Как‑то я прошелся над его водами на бреющем. Вода была кристально чистой, но в густой тени берегов озеро казалось бездонным колодцем.

Наш рабочий день начинался с восходом светила. Дешифрировали данные, поступающие от киберразведчиков, составляли карты, обследовали «подозрительные» с геологической точки зрения районы, — в общем работы для нас двоих хватало. Раз в неделю устраивали себе «выход в горы». В один из таких дней я забрел в небольшое, ущелье. Невысокие уступчатые стены его совсем не давали тени…

…Странная штука — человеческая память. Часто она запоминает не то, что важно, переломно в твоей жизни, а совсем вроде не значительные эпизоды. И запоминает крепко. Ты помнишь каждое свое ощущение, каждое движение, цвет, звук и даже вкус и запах. И потом, через многие годы малейшее повторении одного из этих ощущений переносит тебя в тот самый запомнившийся миг…

…Я шагал по бурым угловатым глыбам, карабкался вверх по каменным завалам и, поднимая клубы белесой пыли, скатывался вниз по другую их сторону. Ущелье казалось бесконечным и, несмотря на свою однообразность, манило все дальше и дальше вглубь. Я не заметал как прервалась связь с Виктором, я все шел и шел, слыша только свое дыхание. И вдруг ущелье помрачнело, вал темноты откуда‑то из‑за спины и каменные стены стали беззвучно сжиматься, стараясь раздавить меня. Волна леденящего ужаса прокатилась по телу и я, вскрикнув, обернутся. С трудом приходя в себя, я кое‑как сообразил что это всего тень небольшого облака, стремительно полетевшего надо мной. Через мгновение ущелье опять озарилось прежним светом, но было оно уже не то, было оно чужим, пугающим. Я позвал Виктора, он молчал. Необъяснимый, неподконтральный, как в детских снах, ужас снова охватил меня и я бросился бежать, безоглядно и не разбирая дороги. У выхода из ущелья я столкнулся с Виктором. Увидев мое испуганное лицо сквозь запыленное стекло гермошлема, он наверное испугался не меньше моего. Кинулся ко мне: «Вальтер! Что? Что случилось?», а я и объяснить толком ничего не могу… Потом мы долго смеялись.

…А на другой день Виктор погиб. Я до сих пор не могу понять как это случилось, ведь я потерял его из виду всего на каких‑то две секунды. Две роковые секунды. Что могло произойти за эти считанные мгновения? Что?..

…Мы вылетели на рассвете на поиски пропавшего киберразведчика. Наши одноместные скайеры шли над самыми скалами; каньоны и трещины, залитые густой черной тенью, четко выделялись на фоне бурой равнины плато. Мы с Виктором весело трепались ни о чем, что называется «засоряли эфир». Вскоре Части Следующая плато кончилось и на северо–востоке показался черный провал озера. До места, откуда поступило последнее сообщение разведчика, оставалось еще минут пять полета, но Виктор вдруг изумленно чертыхнулся и, завалив скайер на бок, ушел в левый разворот с набором высоты. Я повторил его маневр и увидел высоко в небе стремительно уносящуюся в зенит вереницу пурпурных огоньков, похожих на сигнальные ракеты. Мы рванулись вверх на предельных режимах и лишь догнав вереницу, убрали форсаж и по восходящей спирали закружили вокруг нее. Ослепительно сверкающие шары имели четко ограниченную сферическую форму. Достигнув потолка полета, где короткие крылья скайеров уже не могли удержать тяжелые машины, мы, проклиная себя за то, что не привязали цепочку шаров к ориентиру на местности, круто пошли вниз, — должны же были эти шары откуда‑то вылететь. Мы разом забыли о пропавшем киберразведчике, а ведь это должно было нас насторожить, — геологические киберы очень живучи, их не так‑то просто вывести из строя. Мы зигзагами прочесами скалистый район, вышли на плато. Виктор крикнул, что заглянет в ущелье. Его скайер накренился, оранжево блеснув бортом, отошел вправо и нырнул в черный провал каньона. Я сразу же последовал за ним, я задержался лишь на каких‑то две секунды, чтоб не свалиться прямо на машину Виктора. Каньон был на удивление прямым, далеко впереди светлел выход в ярко освещенную пустыню. Я ожидал увидеть в этом просвете скайер напарника, но его в каньоне не оказалось. Я вызывал Виктора на основных и дополнительных частотах, он молчал. Я прошел каньон до конца, развернулся над пустыней и, включив прожектора, вернулся в ущелье. Ничего. Ни скайера, ни его обломков. Я прочесал весь каньон из конца в конец, потом поднялся над плато и огляделся. Виктора нигде не было? Дикий, нечеловеческий ужас охватил меня, я представил крохотную сверкающую песчинку своего сканера, повисшую в необъятных просторах неба над бескрайним мертвым каменным миром. Эта страшная планета вдруг разулась в моем воображении до размеров Вселенной, стала бесконечной во всех направлениях, на миллиарды световых лет вокруг мне грезились лишь зеленая бездна неба и враждебные бурые камни! Один, совсем один. Я кричал, срывая голос, вызывая Виктора, хотя ларингофоны прекрасно улавливали даже шепот…

…Я вернулся на корабль лишь к вечеру, когда опустели кислородные баллоны и остался только аварийный запас. А ночью налетел ураган. Погодный компьютер вовремя заметил его приближение и, не получив особых указаний, забурил опоры «Десантника» глубоко в грунт. Сам я был в каком‑то странном шоке, в прострации, и ни на что не реагировал. Я не верил, что Виктор погиб, я не хотел в это верить, я ждал его. И лишь когда ураган набрал силу и планетолет начало трясти и раскачивать, словно испытывая его опоры на прочность, я внезапно понял, что Виктора больше нет! Я встал и подошел к обзорному экрану. За бронестеклом бушевал и натужно выл серо–зеленый мрак, сквозь который изредка просвечивали ветвистые молнии. Неожиданно на фоне этих вспышек я увидел чудовищно огромное черное пятно, медленно поднимающееся откуда‑то снизу. Оно заполнило собой все небо, казалось сейчас оно обрушится на корабль, подомнет его под себя, но пятно так же медленно поплыло в сторону пустыни, растворяясь во мраке… Утром, когда ураган утих и в небе ослепительно засверкал Поллукс, я увидел, что огромный миллионнотонный утес, вдававшийся своей каменной грудью в долину как раз напротив планетолета, бесследно исчез…

По возвращении на опорную базу я еще долго не мог придти в себя. Что‑то сломалось во мне, стиснув острыми обломками сердце, лишив воли. Я был ошарашен, оглушен, я плохо сознавал, что творится вокруг, это было не мое, постороннее, чужое. Я замкнулся в себе, на своей боли. Я смаковал эту боль, лелеял ее и копил в сердце злость, взращивал, скручивал в тугую пружину. Не злобу, а именно злость, — могучую силу, прямую, честную и несокрушимую. Чувство это ширилось, приобретая новые оттенки, новую направленность, захватывая все мое существо, разгоралось, перерастая в праведную жажду возмездия. Возмездия не планете, а неведомому темному и неопределенному Нечто, проявившему себя с невероятным кровожадным коварством. И настал день когда я поклялся себе во что бы то ни стало вернуться на Ариану и понять происходящее на ней.

Мог ли я предположить, что ввязываюсь в скверную историю, что придет время и одно упоминание об Ариане будет вызывать у меня, да и не только у меня, суеверный, благоговейный, уничижающий страх, и я буду стонать и скрежетать зубами от сознания своей беспомощности и ничтожности. Впрочем, я не поверил бы этому, я был слишком уверен в себе. Так уж устроен человек, — он не любит отступать, не верит, что финиш его будет печален, и ждет цветов за финишной ленточкой. И вот теперь я стою у этой финишной черты, за ней — бездна…

* * *

Озеро неистово грохочет и бурлит в наступившем непроглядном мраке. Лишь горные хребты и скалы проступают ломаными зубчатыми силуэтами на фоне свинцово–низкого неба. Грозный монотонный органный гул незримо и тяжело разливается в густой вязкой мгле и от звуков его этот страшный черный мир кажется еще страшней, еще ужасней. Хочется вжаться спиной в камни, слиться с ними, исчезнуть и от невыполнимости этого охватывает судорожное желание нечеловечески дико взвыть.

Откуда‑то из невидимого нагромождения скал медленно по одиночке выплывают яркие светлячки шаровых молний. Неторопливо подлетая к озеру, они изгибают свои траектории и начинают ходить по кругу, и с каждым витком их становится все больше и больше, словно незримое веретено стягивает их к себе со всей планеты. Мрак над озером расступается, смутно видны отвесные скальные берега и мутно–пенные бурные волны исполинского водоворота. Мириады шаровых молний скапливаются над его центром и сливаются в огромный сияющий голубоватый шар, который через мгновение разряжается веером лиловых молний. Сопровождаемые чудовищным грохотом, они разлетаются в горизонтальной плоскости и, натыкаясь на скалы, взрывают их, превращая в щебень.

После ослепительной вспышки становится еще темнее. Но воздух уже ожил, наполнился пурпурным призрачным светом…

* * *

…Я вернулся на Ариану с первой же экспедицией. Хотя она и называлась комплексной, научным исследованиям в ней уделялось предельно скромное место, — моим бредовым рассказам, разумеется, никто не поверил. Человечеству нужны были полезные ископаемые и основной задачей экспедиции являлось строительство горно–добывающих комплексов и грузового космодрома. На Ариане загремели взрывы, взметая сотни тонн пыли и щебня, взревела, завыла, загрохотала неведомая прежде техника. Расчищались стройплощадки, закладывались фундаменты, прокладывались подъездные пути, карьеры и рудники уродливыми язвами покрывали лик планеты. Впрочем, тогда мне это еще не казалось святотатством — в то время как человечество нуждалось в сырье, я нуждался в истине. Для всех это была обычная рутинная работа, для меня же — возвращение, возвращение к себе, ибо часть моей души осталась здесь, на Ариане. Гибель Виктора и еще что‑то неощутимое накрепко привязали меня к этой планете.

Я добился чтобы меня со строительных работ перевели на обслуживание тех немногих ученых, что принимали участие в экспедиции. Я старался быть в центре всех событий и экспериментов, я лез во все возможные и невозможные передряги в надежде, что таинственное Нечто наконец проявит себя. Но все оказалось гораздо сложнее чем я предполагал, — загадочное исчезновение Виктора и ночной кошмар были лишь самой верхушкой необъятного айсберга тайн и загадок. Лавина нереальных, невероятных, неподдающихся объяснению событий и фактов захлестнула, затопила, погребла под собой все попытки ученых разобраться в происходящем. Да и можно ли было разобраться в этой дьявольской фантасмагории, достойной воплощения в работах Сальватора Дали. С подобным планетарным сюрреализмом еще никто до нас не сталкивался. Здешние ураганы не подчинялись законам метеорологии, они зарождались из ничего и, сопровождаемые землетрясениями и магнитными бурями, бродили по планете вопреки всем прогнозам, перекраивая ее ландшафт по своему усмотрению. Исчезали целые горные хребты, на их месте возникали новые и все это без малейших признаков подвижки литосферных плит. А если учесть, что был зарегистрирован ураган, опоясавший Ариану по меридиану через оба полюса, то можно представить себе, что в эти дни творилось на планете. Вся она была какая‑то непостоянная, переменчивая, в ней непрерывно что‑то перетекало, переворачивалось, перемещалось: блуждали глубинные океанические течения, гравитационные аномалии и радиационные поля, блуждало пульсирующее магнитное поле планеты, горные породы периодически меняли свою структуру и радиоизотопный состав. Все эти изменения происходили ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Сделав утром какой‑либо замер, к вечеру уже нельзя было быть уверенным в его достоверности. На этой планете, где многотонные глыбы летают как пушинки, вообще ни в чем нельзя было быть уверенным. Было в ней что‑то сатанинское, мистическое. Впрочем, все это были еще цветочки.

Ягодки начались когда фронт работ вплотную приблизился к озерам. Озера–близнецы, абсолютно идентичные по форме и размерам, располагались на поверхности планеты в строгой геометрической последовательности — по вершинам квазикристаллического «дофигаэдра». Породы Структуры выходили здесь к самой поверхности и магнитное поле на приозерных территориях хаотически менялось, словно там, в глубине под озерами, неторопливо ворочались громадные магниты. Но отнюдь не это странное явление интересовало наших промысловиков, озера представлялись им самым удобным местом для добычи и обогащения железной руды. О подобном кощунстве теперь трудно даже помыслить, но тогда изыскательские, геодезические и вскрышные работы велись с легким сердцем, никто не хотел верить в коварство Арианы. Я со все возрастающей тревогой смотрел на то, как хозяйничает на Ариане человек и сердце мое наполнялось горечью и боль. Не этого, совсем не этого ждал я от экспедиции, гнев закипал во мне. Не знаю чем бы все это кончилось, скорее всего разладом с начальством и отчислением из экспедиции, но Ариана опередила меня: она не вытерпела потребительского отношения к себе и нанесла сокрушительный удар.

Промысловики по договоренности с учеными решили наконец добраться до аномальных пород Структуры и, когда термобуру оставались считанные десятки метров до границы загадочного слоя, в глубине под буровой что‑то зашевелилось и земля встала на дыбы, калеча и убивая людей, круша технику. Среди погибших был Главный планетофизик экспедиции Евгений Климов — единственный человек, который верил моим рассказам, Ариана влепила нам звонкую пощечину, она бдительно хранила свои тайны.

Нам не удалось втиснуть Ариану в рамки рядовой планеты, она взбунтовалась. Мы стояли растерянные, недоумевающие. Здесь, далеко от Земли, наша экспедиция столкнулась с непонятным явлением — физические законы оказались не властны над природой. Каждый, будь то техник, строитель, пилот или ученый, невольно думал обо всем этом с некоторым чувством испуга. Арианой словно руководили божественные силы. Так в древние времена, будучи не в силах понять суть явления, люди создали бога и это чувство трепета передалось нам от наших предков. Сознайтесь, когда вы во весь голос, обращая взор в небо проклинаете бога, то слабая струнка нервов вздрагивает, ожидая удара. Мы увязли на этой планете и не видели выхода из создавшегося положения. Мы не были готовы к встрече с Арианой, земная человеческая логика пасовала перед ней. Так бесславно завершилась Первая экспедиция.

Потом была Земля и очень много времени, на размышление. Дни и ночи бесцельно бродил я по городу в абсолютном одиночестве и страшные, чудовищные мысли лезли мне в голову. Мне казалось, что нет ни этого шумного города, ни этих улиц, ни людей, ссужающих меня, ни самого меня, вообще ничего нет. И не было никогда. Какой‑то огромный исполинский мозг создал все это в своем воображении и играет этими видениями, как ребенок кубиками. Именно по его прихоти появилось мое «Я», со своими несуществующими мыслями и переживаниями и мнится этому «Я», что он живет. Теперь‑то я понимаю, что был на грани помешательства. Но только безумец смог бы понять происходящее на Ариане. И я вернулся…

Я снова шел по бурым камням Арианы и сердце сжималось от какой‑то странной и сладостной смеси тоски и страха. Все вокруг дышало тишиной и покоем: бездонная зелень неба, ослепительно–прекрасные нагромождения облаков, рыжая щетина скал. Но я‑то знал как обманчива эта безобидность, она страшна и коварна именно потому, что не знаешь с какой стороны ждать удара. Я знал, что этот удар последует, Ариана всегда отвечала ударом на удар, а земное вторжение было массированным и широкомасштабным. Вторая экспедиция развесила на орбитах сотни зондов, опутала всю планету сетью автоматических исследовательских станций, в действие были приведены все резервы, лучшая техника шла на Ариану, лучшие ученые Земли. И все же я чувствовал, что вся эта механизированная атака бессмысленна, ибо Ариану нельзя выразить формулами, таблицами и схемами. Ни мощная техника, ни научный интеллект не смогут разгадать ее. Для этого надо просто выйти за рамки привычного, избавиться от инерции мышления, отбросить стереотипы. Мы видим только то, что хотим видеть и верим только в то, во что хотим верить… Ураганы, землетрясения, — мы давали всему привычные земные определения, даже не подозревая, что же на самом деле скрывается под этими личинами…

Шли месяцы. Многообещающий штурм превратился в долговременную осаду. Продолжать исследования больше не было смысла, мы запутались в ворохе неразгаданных феноменов, не решив их не возможно было двигаться дальше. Надо было остановиться, понаблюдать, сопоставить факты, подумать как следует. Но человеческая гордыня не хотела признавать своего поражения и хорошо отлаженная машина экспедиции продолжала работать. По инерции, в холостую. И самое страшное, что при этом мы теряли людей. Пилот Герберт Роумен взорвался в небе Арианы, его скайер столкнулся с шаровой молнией; бесследно исчезли семь человек из группы геолога Федосеева, ушли в маршрут и не вернулись; мучительно умер начальник Второй экспедиции Ремигиюс Паулдис, по нелепой случайности оказавшийся на пути следования блуждающего радиоактивного очага; группа Нормана… Впрочем, об этом стоит рассказать подробней.

Норман работал на озере. Я возил ему аппаратуру и оборудование, на обратном пути прихватывал контейнеры с образцами грунта и воды. В тот день Норман ходил злой как черт. Утром они предприняли очередную попытку проникнуть в глубины озера и зонды опять не вернулись. Озеро, как ненасытная прорва, поглотило глубоководные аппараты один за другим. А тут еще с орбиты поступило сообщение о приближающемся урагане, надо было свертывать оборудование и прятать под бронированный купол станции. Я забрал контейнеры с пробами, погрузил их на свой скайер и остановился, наблюдая за изменениями, происходящими вокруг. Тучи сгущались, отягощая небо, воды озера вдруг пришли во вращение, странный громоподобный гул заполнил окружающее пространство. Страшное величие было в этой картине. Норман поторопил меня, крикнул, что ураган через полчаса будет здесь, и я стартовал. Ученые помахали мне на прощание. До сих пор не могу простить себе, что не забрал их с собой… На другой день я снова вылетел на озеро, вез новые зонды. Я шел низко над скалами и вдруг краем глаза заметил среди камней какое‑то движение. Я развернул скайер и, увеличив площадь крыла, сбавил скорость, По каменным завалам, спотыкаясь и падая, шел человек в запыленном скафандре. Я вызвал его, но не подучил ответа. Посадив скайер на крохотном пятачке свободном от скал, я побежал навстречу незнакомцу. Это был Норман, он не узнал меня, он не узнавал никого и ничего… Потом комиссия пыталась восстановить картину происшедшего на озере, но от бронированного купола станции не осталось даже обломков, все чисто, никаких следов. Норман же рассказать о случившемся не сможет до конца своих дней. Теперь‑то я понимаю, что он был первым, кто понял что же на самом деле творится на Ариане.

…Позже в пробах воды, добытых Норманом, были обнаружены хирально чистые органические соединения — те самые «левые» изомеры аминокислот, из которых построены все белковые молекулы живых организмов. Неведомые поля Структуры стимулировали их образование. К сожалению, на Ариане слишком мало воды — почти всю ее поверхность занимали горы и пустыни, а в ограниченном объеме озера вероятность возникновения жизни ничтожно мала. Не то, что на Земле. Это было ошеломляющее открытие — Структура оказалась причастна к возникновению жизни на планетах и, возможно, даже оказывала влияние на ее эволюцию.

В конце концов Землю очень обеспокоили большие человеческие жертвы и на Ариану был послан специальный представитель, Паулдис к прибытию инспектора был уже мертв и полетели головы его заместителей. Новое руководство не захотело рисковать и экспедицию втихаря, без всякого шума свернули.

Энтузиазм угас, никто больше не верил в быструю победу и Третья экспедиция напоминала больше консилиум унылых врачей у постели безнадежно больного. Начальник ее учел ошибки предшественника и не стал искушать судьбу, Он сразу отказался от базирования на поверхности планеты и вот уже полгода экспедиционный рейдер болтается на орбите Арианы, превратившись, по сути, в пассивный наблюдательный пункт. Активных исследований почти не предпринимается, лишь изредка десантные группы, со всей предосторожностью, высаживаются в указанном районе и производят нужные измерения и эксперименты. Риск минимальный, но если работать подобным методом, то на разгадку уйдут годы, десятилетия, а человеческая жизнь коротка. Я не мог подать так долго, я должен был узнать правду сейчас, сегодня. Хотя бы ценой своей жизни. Сознание того что Норман все же что‑то видел и понял, не давала мне покоя…

* * *

…В прозрачном бестеневом пурпурном свете сумрачный каменный мир кажется нереальным, туманным, мистическим. Все дрожит и колышется. Монолитные скалы начинают вдруг проседать, оплывают как воск. Озаренный пурпуром ландшафт плавится, растекается по огромной горной чаше. Языки вязкого, размякшего камня достигают провала озера, и перевалив через край, медленно стекают вниз. Окутываясь легкими клубами пара, они исчезают в бушующем водовороте. Воды озера, словно почувствовав это вторжение, внезапно останавливают свое вращение. Параболоид воронки теряет устойчивость и волны, отхлынув от берегов, сшибаются в центре озера. Столб брызг и пены стремительно взмывает вверх и тут же тяжело обрушивается обратно. И сразу же наступает тишина, смолкает грохот и гул, слышно лишь слабое потрескивание оседающих скал. Огромное поле жидкого камня чуть заметно колышется, вялые пологие волны прокатываются по его поверхности, Это продолжается недолго, внезапно среди этого шевеления обозначается отмель, она ширится, растет и превращается в островок — небольшое округлое образование. Мучительно медленно тянется возвышенность вверх, судорожно подрагивая и стряхивая с себя вязкое каменное желе. Постепенно она приобретает неправильную, словно помятую, сферическую форму и, по мере освобождения от стекающего камня, на ней проступают знакомые черты…

…Я видел все это своими глазами!

Боже мой, как же это страшно…

…Я высадился с очередной десантной группой в районе разлома. Здесь проходило ребро Структуры и мы должны были произвести некоторые замеры. Пока ученые устанавливали датчики и готовили аппаратуру, я, как бы между прочим, запросил метеорологов о ближайшем урагане, Я делал это при каждой высадке и успел уже приобрести славу перестраховщика. Знали бы они, что я задумал! На этот раз повезло — ураган шел к озеру. Надо сказать, что несмотря на всю непредсказуемость ураганов, их эпицентр всегда проходил хотя бы через одно озеро. В общем это было как раз то, чего я ждал.

Стараясь не привлекать к себе внимания, я забрался в скайер, прилепившийся к борту «Десантника», и, прогрев двигатели, стартовал. Матч, командир группы, кричал мне что‑то, но я не обращал внимания, я весь сосредоточился на себе, на своей задаче. Со стороны это очень походило на истерику. Да так оно, по сути, и было, — отчаянье и истерика очень близки меж собой. Только есть истерика с воплями, слезами, визгом, а есть холодная решимость, порожденная отчаяньем. Восемь лет прошло со дня гибели Виктора, восемь лет я пытался пробиться к истине и все безрезультатно. Всякому терпению бывает предел и, если есть хоть одна возможность, хоть один шанс из миллиона, его надо использовать. Никому, кроме меня, хуже от этого не будет, — так мне казалось тогда…

К озеру я прилетел незадолго до урагана. С востока уже надвигалась клубящаяся зелено–свинцовая стена мрака. Я посадил скайер на узкий уступ террасы, тянущейся вдоль высокой монолитной стены и, переведя двигатели вертикального взлета на самую малую тягу, стал наблюдать. Тогда я еще имел возможность одуматься и улететь восвояси и мне вдруг безумно захотелось сделать это, но в воздухе уже протяжно зазвучал органный гул и я, пораженный его величием, оцепенел. Я почувствовал, что он предвещает что‑то ужасающее и великое. Тучи накрыли озеро чугунной тяжестью, дико взвыл ураган, сотрясая горы, и я думал только об одном — лишь бы неистовые порывы ветра не снесли мою машину в пропасть. Мне повезло, каменная стена надежно прикрывала меня. Окажись мой скайер на открытом месте, — лететь бы ему, кувыркаясь и шмякаясь об скалы. Потом наступило затишье и тогда началась вся эта круговерть: шаровые молнии, исполинский огненный шар, разряды, пурпурное свечение. Когда мой уступ начал вдруг проседать, я успел поднять скайер в воздух, — благо двигатели были прогреты, — и стал кружить над озером. Скалы подо мной текли, как свинец на раскаленной сковородке, хотя температура воздуха, судя по показаниям датчиков, не превышала трехсотпятидесяти Кельвинов. Вскоре в радиусе трех километров вокруг озера не осталось ни одной скалы, море растекшегося камня, окольцованное монолитной стеной, вяло колыхалось. А потом из этого каменного расплава полез шар, вернее мне сначала показалось, что это шар. Расплав стекал с него, обнажая все новые подробности, и, когда это образование достигло стометровой высоты, я вдруг понял, что это голова, каменная человеческая голова объемом в миллион кубометров. Я видел затылок, короткий бобрик прически, уши. Скайер описал вокруг нее дугу и я увидел лицо. Хриплый стон вырвался сквозь стиснутые губы. Я узнал бы это лицо из миллиона. Это был Виктор. Каменное лицо его было неподвижно, плотно сжатые губы и поднятые брови выражали удивление, глаза смотрели куда‑то в даль. Стиснув зубы до боли, до судорог, я кружил вокруг него. И вдруг брови Виктора поползли вниз, зрачки опустились и уставились на пролетающий перед его лицом скайер. Я далеко не сразу понял, что это изменение вызвано оплыванием камня. Мне казалось, что он смотрит на меня! Дикий нечеловеческий ужас охватил меня, я хотел закричать, но захлебнулся на вдохе. Глаза Виктора опускались все ниже, на них наплывали брови, нос вытянулся, нижняя губа поползла на подбородок. Отеки сильно исказили его лицо, теперь оно походило на страшную маску. Внезапно голова потеряла форму, слиплась в безликий комок и миллионнотонной громадой ухнула в расплав.

…Все было именно так, хотя теперь, когда ураган ушел и в небе висит апельсин Поллукса, мне кажется, что это бред, галлюцинация. Я не верю в это, не хочу верить. Я сижу в разбитом скайере, — последние порывы уходящего урагана швырнули его на скалы, — и смотрю на озеро. От былой глади расплава не осталось и следа, — отвердевая, она сморщилась скалами и террасами, разорвала себя каньонами. Теперь я знаю все, но мне никто не поверит. Никто…

Бездна. Передо мной бездна. Необъятная, страшная, непредсказуемо алогичная. Имя этой бездне — Чужой Разум. Ариана — огромный единый живой организм, более того, этот организм обладает Разумом. У Арианы нет ни глаз, ни рук и создать каменную копию человека она смогла бы лишь расшифровав структуру ДНК, поняв ее назначение.

Живая планета — это звучит странно и страшно. Представляется вдруг исполинский планетоидный шар, под тонкой оболочкой которого, клокоча, неторопливо шевелятся, перетекают и перекатываются непонятные нам мысли. Не конвективные потоки расплавленных минералов, а именно мысли… Жизнь. Что это?

Мы почему‑то были уверены, что это некое сложное соединение аминокислот, сахаров, липидов и прочей химии. И соединение это питается, растет, воспроизводит себе подобных. Не все в этом нам пока понятно, но происходящее в природе не зависит от нашего знания или незнания. Мы лишь часть этой не совсем понятной белковой жизни. Мы даже не знаем откуда, как и почему она появилась на Земле и для чего предназначена. Тайна эта сокрыта от нас необратимостью времени. Разглядеть что‑либо сквозь туман миллиардолетий невозможно и тем не менее мы, нагруженные предрассудками белковых форм жизни и гуманоидного типа разума, уверены, что являемся венцом творения Природы. Наши философы на каждом углу твердят, что жизнь — это форма существования материи. Но почему эта материя обязательно должна быть белковой? Откуда такой «белковый шовинизм»? Веками мы, земляне, жаждали найти Братьев по Разуму. Мы овладели радиосвязью, вышли в Космос, покорили межзвездные расстояния, но все напрасно — мы нигде не обнаружили жизни. Вывод напрашивается сам собой: «Жизнь уникальна, мы одиноки». Да, жизнь уникальна — вряд ли в нашей Галактике кроме нас есть существа, основанные на белковых системах. Вряд ли где‑нибудь природа шла по тому же пути, что и на Земле. Ведь жизнь, если отбросить эмоции, это прежде всего СИСТЕМА, сложная, самоорганизующаяся, непрестанно развивающаяся и совершенствующаяся. Но разве мало во Вселенной других систем — плазменных, кристаллических, электромагнитных, нейтронных и еще черт знает каких? В каждой из этих систем наличествует своя гармония, своя логика, устремленность к законченности, совершенству. Методом проб и ошибок Природа отбирала из них самые перспективные, жизнеспособные, экспериментировала, лелеяла, выращивала в них логические цепи и информационные связи. В нашем, земном, случае жизнь возникла в хаосе химических реакций, но ведь нельзя отвергать и возможность зарождения ее среди электрических потоков, магнитных полей и кристаллических структур. Почему мы считаем, что питание, рост и размножение — это обязательные условия жизни, а естественный отбор среди множества, особей — залог эволюции? Почему не может жить и развиваться одна единственная, — не белковая особь, не подверженная старению и практически бессмертна, как например в случае с Арианой? Более того, я считаю, что такая жизнь первична. Ведь нашли же в вершинах Структуры хирально чистые органические соединения, те самые без которых возникновение белковой жизни невозможно….

Икосаэдро–додекаэдрическая структура — вот основа жизни Арианы, Вы можете взять первый попавшийся камень и рассмеяться мне в лицо: «Разве он живой, разве он может жить»? Да, этот камень мертв, но ведь и атомы, входящие в состав белка — тоже мертвы. А камень — это всего лишь атом огромной кристаллической Структуры, которая в своей извечной борьбе с энтропией переходит в качественно иной уровень. Только жизнь способна победить первозданный хаос и поэтому Структура, стремясь к совершенству, обретает ее и мертвые камни становятся частью живого организма.

Но страшно не это — страшно другое. Сам факт существования Арианы показывает, что Природа в своих исканиях ничем не ограничена и формы проявления жизни бесконечны в своем многообразии, как бесконечна Вселенная, а следовательно бесконечны и формы проявления Разума. Того самого Чужого Разума, который мы мечтали найти и который никогда не сможем понять. Никогда. И тщетны все попытки объять необъятное. Мы всегда верили, что иной Разум будет подобен нашему, сопоставим с ним и мы обязательно найдем общие грани, грани соприкосновения, так необходимые для Контакта. И вот теперь мы столкнулись с Арианой и оказалось что этих граней нет. Нет и быть не может. Мы слишком разные. Ариана может анатомировать нас, как анатомировала Виктора, при этом даже не догадываясь, что мы живые и разумные. Она не видит, не слышит нас, не ощущает нашего присутствия, просто иногда на ее рецепторы попадает что‑то микроскопическое и непонятное. Мы, в свою очередь, установим какие процессы, протекающие в недрах Арианы, составляют основу ее жизни, расчленим их на элементы, изложим в виде схем, графиков, диаграмм, но проникнуть в сферу мыслей, страстей и желаний Арианы мы не в состоянии. Это так же невозможно, как невозможно прочитать мысли человека по энцефалограмме или по вытяжке из нейронов определить каким он видит окружающий его мир.

Как это ни чудовищно, но Контакт с Арианой не состоится, Природа, как бы издеваясь, определила разным формам Разума независимые непересекающиеся пути развития, Мы так и будем идти рядом, бок о бок, по двум параллельным прямым, не имея возможности преодолеть разделяющее их расстояние, увидеть, услышать, вонять друг друга, объединить свои знания. Сотни, тысячи миров и у каждого своя логика, свои цели и мировоззрения. Вселенский Разум необъятен и мудр; человечеству же принадлежит лишь ничтожная его часть, а чтобы понять Ариану, надо постигнуть, объять всю его величину, охватить Вселенную не только человеческим взглядом, но и взглядом Арианы. Нам это не под силу. Наша цивилизация лишь карлик среди гигантов, тайны которых навсегда останутся для нас за семью печатями… Впрочем, неэвклидова геометрия допускает возможность пересечения параллельных прямых. В необозримом будущем, в бесконечности.

…Вот и все. Спектакль окончен, маски сняты, занавес опускается. На «бис» актеров вызывать не будут. Долгих восемь лет шел я к этому дню, в нем были цель и смысл моей жизни. Я отдал себя всего, я выложился до предела. И нет больше ни сил, ни желаний, ни радости. Пусто, страшно, тоскливо. Я устал. Я взвалил на себя непосильную ношу и теперь не знаю что с ней делать. Мне не поверят, не захотят поверить, не смогут, при всем желании. Поверить в реальность Арианы, — это значит признать, что победоносное шествие человеческого Разума от звезды к звезде, на сегодняшний день не более чем бестолковая мышиная возня. Проще отнести это на счет галлюцинаций, бреда, объявить навязчивой идеей, наконец. Ведь доказательств — то у меня нет. Мне предстоит испить эту чашу до дна, ибо решать за все человечество что ему можно знать, что нет, мне никто не давал права. А значит, я должен, я обязан рассказать все…

…Я вышел на свой последний вираж. Господи, не дай мне сорваться в штопор…

* * *

Скалистое плоскогорье приобрело предзакатную контрастность. В низких косых лучах Поллукса проступили мельчайшие детали рельефа, каждый камешек, каждая впадинка. Скалы и обелиски кажутся окаменевшими языками пламени, фонтанами взрывов; по равнинам потянулись длинные изломанные тени. Вязкая темнота заполнила каньоны и расщелины, черным овалом зияет провал озера. Бездонное небо, затянутое легкой паутинкой перистых облаков окрасилось в сочные лимонные тона, а с запада уже накатывает густая ночная зелень. Петляя в нагромождении скал, то исчезая в тени, то оранжево вспыхивая металлом, размашистыми неровными зигзагами летят три крохотные искорки скайеров. Методично прочесывая местность, посверкивая лучами прожекторов, они приближаются к озеру. Группа спасатедей разыскивает Вальтера Шлосса, пилота экспедиции…