Приговорённые к совершенству

Глава 1. Охота на Andrewsarchus'а. Иннокентий Глебович открывает у себя способности к телепатическому общению. Лучше никаких плодов, чем ядовитые

Зверь приближался. Ступая тяжело и, вместе с тем, почти неслышно. Сергей лёгким толчком разбудил Юрия, и теперь они оба, сжимая своё жалкое перед такой махиной оружие, всматривались в скупо освещённую ущербной луной доисторическую мерзость. Гадая, пройдёт ли чудовище точно по своим прежним, лежащим метрах в шестидесяти от землянки, следам или, слегка свернув, «удостоит» их не вполне приятным визитом?

Странно, но почему-то ни Сергею, ни Юрию ни днём, когда они, обнаружив устрашающие следы, решали, что делать в случае нападения монстра, ни сейчас, когда он во всей своей первозданной «красе» вылепился из ночи лунным светом, не пришло в голову элементарно залезть на дерево. На, скажем, растущий шагах в пяти от землянки высокий могучий дуб. Из-за отваги? Но они оба, не являясь трусами ни в малейшей степени, с глупой юношеской бравадой распрощались давным-давно и отнюдь не стремились без крайней нужды ввязываться в бой. Даже — со Зверем. Или — бессознательное ощущение, что им, вооружённым оружием двадцать первого века, негоже подобно далёким хвостатым предкам спасаться от хищников на деревьях? Впрочем — не важно. Зверь приближался, и Сергей с Юрием напряжённо всматривались в тяжело ступающую громадину.

Не дойдя до скрывающих Голышева с Меньшиковым кустов метров семидесяти, чудовище остановилось и подняло вверх жуткую голову — то ли принюхиваясь, то ли прислушиваясь.

Ростом оно действительно было с хорошего быка, но, кажется, значительно длиннее. (Зверь стоял вполоборота, и судить об истинной длине его туловища было довольно сложно.) Силуэт напоминал сразу и тигра, и волка, — если, конечно, их увеличить в несколько раз. Кроме головы — которая более всего смахивала на крокодилью: низкий покатый лоб, практически продолжающийся очень вытянутой верхней челюстью. Которой вполне соответствовала столь же вытянутая и столь же мощная нижняя. В целом же вся голова в длину составляла примерно половину человеческого роста и производила самое отвратительное впечатление во всём облике этого гигантского монстра — будто он позаимствовал её у какой-то ещё более древней и ещё более безмозглой твари. Или — напротив — «продвинутой»? Если предположить, что он попал сюда не из прошлого, а из будущего? Хотя у неотрывно следящего за Зверем Сергея возникло смутное ощущение, что подобную гадость он будто бы видел в какой-то популярной «палеонтологической» книжке — очень давно, едва ли не в детстве. Увы, его воображение тогда в первую очередь было поражено изображёнными в этой книжке ужасными динозаврами, и теперь он не мог с уверенностью сказать, была там или не была тварь подобная той, что замерла сейчас в семидесяти метрах от них — и принюхивается, принюхивается…

Постояв так минут пять, Зверь наклонил «крокодилью» голову и, сойдя со своего следа, медленно зашагал к кустам. Вряд ли он мог видеть затаившихся в них Голышева и Меньшикова — кусты были затенены деревьями — но, кажется, чуял. И этот запах его и притягивал, и, вместе с тем, настораживал — Зверь приближался очень неторопливо, замирая через каждые два, три шага, но неуклонно. Пятьдесят метров, сорок, тридцать пять, тридцать…

Сергей снял автомат с предохранителя, Юрий клацнул затвором карабина. Ещё пять-десять метров и придётся стрелять. Благо, отражающие лунный свет глаза монстра горели подобно двум зеленовато-золотистым углям, и если он в последний момент не повернёт голову, с такого расстояния они не промахнутся. И хотя Зверь был ростом с быка и весом не меньше тонны, но с двадцати метров попавшие между глаз автоматные и карабинные пули свалят его на месте. Вот только… стрелять почему-то ни Сергею, ни Юрию не хотелось! Зверь будто бы заворожил их. Своей первобытной мощью, своей, если на то пошло, жуткой грацией. Хотелось — однако — не хотелось, но подпускать его ближе, чем на двадцать метров было нельзя. И?..

Сергей по мгновенному наитию направил в морду Зверя слепящий луч яркого электрического фонарика. Бывшее уже в двадцати пяти метрах от них чудовище остановилось, как вкопанное. Помотало из стороны в сторону своей мерзопакостной — «крокодильей» — головой, раскрыло и закрыло пасть, коротко рыкнуло и, шарахнувшись в сторону, в три огромных прыжка вернулось на старый след и вломилось в чащу.

Сергей с Юрием почувствовали, что если бы с той же стремительностью Зверь бросился не в сторону, а на них — привет. Спастись бы не удалось. Даже — если бы они и успели открыть огонь.

— Юра, а ты видел, какие у него зубы? — освобождаясь от нервного напряжения, спросил Сергей.

— Да уж… Такими зубами перекусить человека пополам — запросто. И пасть — прямо, как у крокодила… А всё-таки, Серёга, — фонарик его напугал.

— Думаешь, фонарик?.. Вообще-то все звери боятся огня… а тут — прямо в глаза — ослепительный свет… наверно… но, знаешь — не только фонарик, — уняв нервную дрожь, Голышев стал размышлять вслух. — Учуяв нас, он ведь не бросился очертя голову… Нет, подходил с опаской. Ну, будто решая: нападать — не нападать. Съедобные мы или — не очень, — окончательно успокоившись, пошутил Сергей. Шутка, правда, получилась из разряда «чёрных», но в данных обстоятельствах даже от сверхоптимиста вряд ли следовало ждать непринуждённого веселья.

— Да, наверно… пахли мы для него странно… железо, табак, одеколон, бензин, порох… но главное, Серёга, не это. Главное — от нас не пахло страхом. Вот почему Зверь сомневался — добыча мы или нет. А вдруг да — наоборот — охотники? Или — ОХОТНИК. Эдакий двуглавый двадцатиметровый Змей? Ведь видеть он нас не видел… и когда ты сверкнул фонариком… ладно, Серёга, пошутили и будет! Убежать-то он убежал, но — что дальше?

— Дальше?.. Тебе, Юра, ещё час поспать, мне — подежурить. Потом сменимся. А утром, после восьми, будем думать.

— А Зверь? Да — вроде бы испугался, но…

— А это, как говорят американцы, его проблемы. Нет, Юра, правда… по-моему, если не напал…

— …то и не нападёт? Я, Сергей — тоже… с тобой, в общем, согласен. Мы для него невкусные. И, знаешь… странно… действительно — хочется спать… хотя — такое вроде волнение… и надо же! Так что, с твоего позволения… я свой час, пожалуй что, «доберу».

И Юрий действительно залез в крохотную землянку и сразу заснул. Сергей мимоходом подумал о стальных нервах бывшего «снайпера-одиночки» — ему самому, тоже отнюдь не слабонервному, после визита такого гостя, заснуть бы не удалось ни за что на свете — затем мысли Голышева естественным образом вернулись к Зверю: из какой бездны времён его занесло сюда? В этот, как его определил Иван Адамович, чёртов «голоценовый оптимум»?

Однако скоро мысли Сергея от только что случившегося небольшого приключения перенеслись «назад в будущее» — к Свете.

«Ольга говорила, что будто бы сможет телепатически связаться с ней сквозь время? И успокоить, передав, что ничего плохого с нами не произошло? Но даже, если поверить Ольге… или — психосимбиоту «Ольга 47»?.. ведь кто она теперь в самом деле — женщина или часть сверхъестественного (химерического?) образования — более чем неясно… а даже, если и согласиться с её двойственной сущностью… допустить, что видимая и осязаемая Ольга по-прежнему — женщина… где она, чёрт побери, теперь? В какую новую бездну, прихватив с собой Ивана Адамовича, Олега и автомобиль, ухитрилась ахнуть? И сможет ли оттуда связаться со Светой? И успокоить его беременную жену? Которой, бедненькой, сейчас приходится ох как не сладко! Готовилась к празднику, с минуты на минуту ждала возвращения мужа и приезда гостей, и — пожалуйста! Муж вместе с гостями бесследно исчезает где-то по дороге! Да всякая женщина от тревоги и беспокойства в подобном случае может сойти с ума. Тем более — беременная. Тем более — Света…»

В тесном кругу самых близких друзей Андрея Матвеевича отпраздновав Рождество, Горчаков отклонил приглашение ростовского Губернатора задержаться на встречу Старого Нового Года — Дикое Поле не то место, которое можно надолго оставить без присмотра бдительного хозяйского ока. Но и кроме: слова Светы о том, что участь не только России, но и всей Вселенной решается сейчас не в Ростове, несмотря на всю кажущуюся абсурдность этого заявления, запали в душу полковника. Ибо каким-то невероятным образом — вне всякой логики — резонировали с призвавшим Иннокентия Глебовича в марте две тысячи судьбоносного года Голосом. Нет, не с осознанным полковником Горчаковым спустя несколько минут, как приказ ради спасения России идти в Дикое Поле, повелением Свыше, а с первоначальной вспышкой в мозгу — когда не только никаких слов, но даже и никаких определённых образов Иннокентию Глебовичу ещё не явилось, а были только общие ощущения Избранничества и Высокой Миссии. Которые уже задним числом человеческий ум Горчакова истолковал, как призыв идти в Дикое Поле. И когда Света, приглашённая на бывшее у него с ростовским Губернатором «приватное» совещание, заговорила о сверхсознании Ольги, Большом Равновесии и о несуществующем (инвариантном) прошлом, в которое будто бы попал её муж, Иннокентий Глебович почувствовал, что эта, нарисованная Светой, фантастическая реальность наилучшим образом соответствует тому первоначальному озарению, которое спустя несколько минут его приземлённый ум истолковал так неточно и грубо. А пожалуй что — и примитивно: любыми (по правде — очень сомнительными) средствами объединить распавшуюся Россию и войти в историю эдаким царём-спасителем. Или президентом-объединителем — суть не в названии. Ну да, для полковника службы безопасности это, может быть, и миссия, но вовсе не та Миссия, которая заслуживает прописной буквы.

Однако до Светиных «откровений» на секретном совещании, Горчаков ни разу не усомнился, что — та. Ведь, казалось бы, выше, чем спасение России, Миссии быть не может. Но… вот именно! Если исчезнет Вселенная, что останется от России?

И хотя Иннокентий Глебович понимал, что Светины фантазии относительно Большого Равновесия, инвариантного прошлого и Ольгиного сверхсознания, кроме как бредом помешавшейся от тревоги за мужа беременной женщины, ничем иным быть не могут, чем-то, выходящим за границы рационального, он прозревал её правоту: объединение России, насколько бы значительной и благородной эта задача ни представлялась, Миссией с прописной буквы всё-таки не является.

Да, но в таком случае — что есть Миссия? В чём его, Горчакова, истинное Призвание? Ведь не в том же, конечно, чтобы быть Батькой у дикопольских наркобаронов? До Светиных откровений казалось: Дикое Поле — это только начало. Далее: вхождение в Конфедерацию Югороссии, покорение Москвы и, наконец — объединение России. Но… а не соврал ли ему призвавший и повелевший Голос? Или, что вероятнее, правильно ли он понял Его призыв? Тот, случившийся около пяти часов утра двадцать шестого марта две тысячи переломного года ослепительный взрыв в мозгу — мог ли он вообще быть правильно истолкован земным умом?

И как ни спешил Иннокентий Глебович вернуться в Ставку — он не мог не зайти перед отъездом к Свете: вряд ли, конечно, о привидевшихся ей «запредельностях» она сумеет рассказать толковее, чем на совещании у ростовского Губернатора, и всё же…

— Иннокентий Глебович, вы даже не представляете, как бы я хотела сейчас оказаться рядом с Серёженькой! Там — в несуществующем мире! Но Оля говорит, что мне — нельзя. Ну, не говорит, конечно, а телепатирует. Оттуда.

Сразу же после приветствий и обмена несколькими общими фразами Света стала высказывать Горчакову своё заветное желание:

— Там у них так интересно! Так всё по-другому! И, знаете, — спохватившись, что она не предложила гостю даже чаю, женщина на миг прервалась, чтобы отдать домработнице соответствующее распоряжение, — они сейчас разделились. Серёжа с Юрой остались там, куда они все попали сначала, а Оля с Иваном Адамовичем и Олегом — вообще! Перенеслись в совершенно волшебный мир! Воздушный, сияющий!

— Погодите, Светлана Владимировна, — останавливая этот безудержный словесный поток, переспросил полковник, — вы что же? Ольгины телепатические сигналы воспринимаете как обычную речь?

— Ну, не совсем… — пробуя разобраться в своих ощущениях, Света заговорила не спеша, с паузами между словами, — это — скорее, как картины… но только — не зрительные… не перед глазами… а непосредственно — в голове… но и не как мысли… не прямо в сознании, а где-то глубже… а вообще, Иннокентий Глебович, — Свету в очередной раз «озарило», — вы сами! Можете воспринимать телепатические сигналы! Мне это Оля — прямо сейчас! Ну — «переслала»… хотя для мужчины это большая редкость… но и женщины — тоже не каждая… одна, где-нибудь, из ста… но вы — да… можете… у вас такое мощное психополе от природы… у людей, кроме вас, такого — ни у кого… почему вам и удавалось лечить «замороженных»…

— Могу, говорите, Светлана Владимировна? Однако, почему-то не воспринимаю. Ни от вас, ни от Ольги. Хотя… от Ольги… — Горчаков вспомнил, какую тревогу вызывала в нём эта женщина в последнее время. И, главное, понял — почему: — От Ольги — да… чувствовал, что исходит нечто… эдакое — «нездешнее»… но, Светлана Владимировна, ничего конкретного… без ваших подсказок, ей Богу, никогда бы не пришло в голову, что она может телепатировать не только смутные ощущения, но чёткие, оформленные мысли… да и, по правде…

— Что, Иннокентий Глебович, всё ещё не можете мне поверить? Думаете: если не до конца чокнутая, то всё-таки — не все дома? Ну — как Андрей Матвеевич?

— Нет, Светлана Владимировна, что вы. Ни в коем случае. Просто… слишком уж всё это необычно. Ни на что не похоже. И никаких, кроме ваших слов, доказательств. А то, что удавалось помогать «замороженным»… и, в частности, Ольге… не знаю… ведь у меня, кроме желания исцелить, не было, в сущности, ничего… ни знаний, ни даже смутных догадок… одно, так сказать, наитие… и считать это подтверждением моих экстрасенсорных способностей…

— …можно, Иннокентий Глебович! А то, что вы не воспринимаете никаких телепатических сигналов от меня — естественно. У меня просто нет способностей. Ну — к телепатии. От Ольги — другое дело. Если прежде в её присутствии вы чувствовали нечто необычное — это потому, что тогда она ещё не научилась как следует владеть своим даром. И избыток её психической энергии рассеивался в пространстве… вообще-то — не совсем так… гораздо сложнее… главное — сейчас Оля полностью контролирует свою психическую энергию… и теперь телепатические сигналы от неё получают только те, кому они адресованы. Но, Иннокентий Глебович, здесь я сама почти ничего не понимаю… или — не воспринимаю. Оля сейчас будто бы и может телепатически общаться с кем захочет, а будто бы — и не может… для подавляющего большинства людей телепатическое общение будто бы очень опасно… требует такого перерасхода психической энергии, что из-за её нехватки человек вполне может впасть в «замороженность»… а то и просто — сойти с ума. Но и кроме… ведь если бы люди умели общаться телепатически — что сталось бы с индивидуальностью каждого?.. ведь она бы, скорее всего, размылась… граница между «Я» и «ТЫ» сделалась бы условной, прозрачной…и мы бы, наверно, уподобились шестиногим насекомоподобным существам с погибшей планеты… которые, эмпатируя все свои чувства и ощущения, обречены любить друг друга…

Произнеся «обречены любить», Света сама восхитилась высказанному ею парадоксу и, пародируя Пушкина, попробовала шуткой сгладить возникшую у неё неловкость:

— Ай да Светка, ай да сукина дочь! Такое выдала — полный отпад! Нет, правда, Иннокентий Глебович… Оля рассказывала, что когда её сознание было в теле одного из этих существ, она чувствовала себя неразрывно связанной со всеми остальными: когда кто-то страдал, чувствовала его боль, когда наслаждался — его удовольствие. Но главное: общее со-знание — никакого труда, самому ни о чём думать не надо, все всё знают, за всех «мыслит» общее психополе… люби себе и люби — ибо не любить ты не можешь…

— Очень интересно… надо же… самому ничего подобного никогда не пришло бы в голову… — Горчаков действительно до неприличия — ведь давно не мальчик! — заинтересовался услышанным и, скрывая неподобающее для пятидесятипятилетнего полковника любопытство, постарался придать голосу оттенок эдакого начальственного безразличия: мол, интересно, да, но… ничего особенного! Мы, дескать, ещё и не такое видели. — Мне, правда, Светлана Владимировна, о «запредельных» странствиях своей души Ольга ничего не рассказывала. Впрочем, как и о своём сверхсознании. Не сочла, вероятно, достойным… да и сейчас… вам вот о моих экстрасенсорных способностях телепатирует оттуда, а мне самому — ни шиша… притом, что мне — не из пустого любопытства… где они и что с ними — мне действительно важно знать… ну — чтобы планировать дальнейшие действия…

…И Иннокентий Глебович узнал! Мгновенно! Будто в его голове случилась вспышка ослепительной ясности — когда разом открывается всё: и прошлое, и настоящее, и будущее! Подобная той, что случилась у полковника в марте две тысячи судьбоносного года, но только — гораздо чётче. Определённее, конкретнее — без повелевающего Голоса свыше. Без призыва идти в Дикое Поле и, на погибель врагам России, засевать это Поле маком. И тем боле — без тешащего самолюбие ощущения своего избранничества. За которое сейчас, в свете открывшегося, Иннокентию Глебовичу сделалось очень стыдно: как же! Высокая Миссия, Возрождение России — намылился прямиком в Спасители?! Ну да, ну, было тебе призвание, однако — какое? Правильно! Идти в Дикое Поле — но… ах, без мака и героина тебя бы не только «степняки», но и твой волгоградский спецназ не понял? И Дикое Поле, оставаясь непокорённым, не могло бы служить катализатором объединительного процесса? И ты, стало быть — как все? Властолюбцы всех времён и народов? Устремился к высокой цели, не считаясь со средствами? Не желая знать, что лучше вообще ничего не строить, чем строить на насилии, жестокости, лжи и страданиях? Ах, все империи создавались так? И чем они кончили — вспомни? Особенно та — которую ты вознамерился возродить? Построив на героине Новую, так сказать, Святую Русь? Стыдно, Иннокентий Глебович, ох как стыдно!

Вся эта гамма чувств — потрясение, озарение, смущение, неловкость — отразилась на лице Горчакова, и, удивлённая неожиданно возникшей паузой, Света поняла, в чём дело и пришла на выручку растерявшемуся полковнику.

— Иннокентий Глебович, не переживайте! Телепатическое сообщение — оно всегда! Особенно — в первый раз! Выбивает из колеи. А вы ведь сейчас от Оли — правда? Ну, получили сигнал?

Чтобы более-менее прийти в себя, практически некурящий полковник Горчаков, спросив разрешение, закурил и, извинившись, заговорил со Светой так, как он ни с кем никогда прежде не разговаривал: откровенно, просто, без патетики и ложной многозначительности — ничуть не стараясь произвести впечатление.

— Да, Светлана Владимировна — от Ольги. И, знаете… телепатическое общение… теперь я, кажется, понимаю, что вы имели в виду, говоря о его опасности. Вернее — не вы, а Ольга. Ведь главное — не перерасход психической энергии, не возможная из-за этого «замороженность»… нет…

Далее, в сделавшемся совершенно доверительном и непринуждённом разговоре, полковник и женщина почувствовали друг к другу большую дружескую симпатию — до того, что, прощаясь, Света с некоторым удивлением отметила, что традиционное «до свидания» она сказала Горчакову с тем же теплом, с каким могла бы сказать Ивану Адамовичу и Оле: интонацией, то есть, выразив искреннюю радость по поводу этого возможного свидания.

По зимнему степному бездорожью возвращающийся в Ставку полковник Горчаков по пути не спеша обдумывал случившийся между ним и Ольгой сеанс телепатической связи. А также: новое откровение — приключившееся по ходу этого сеанса. И мысли, разбуженные в голове Иннокентия Глебовича сильным душевным потрясением, были, в основе своей, невесёлые: ведь если согласиться с ними, то всю прежнюю деятельность полковника следовало признать, в лучшем случае, ложной. Тщеславие, жажда власти, самолюбие, гордыня — вот что, а вовсе не заботы о возрождении России двигало им в действительности.

И что же?.. отказавшись от задуманного, покаяться и уйти в монастырь?.. ага! Будто там нет места властолюбию, тщеславию и гордыне? Как же! Есть и как ещё есть! А что в извращённой форме — противоестественным половым воздержанием, изнурительным постом, хроническим недосыпанием и прочими истязаниями «смиряя плоть» — так ведь душу это нисколько не просветляет! Напротив! Гордыню и властолюбие распаляет до температуры адского пламени! Ведь плотские самоистязания, внешнее благочестие и искусственное смирение — наркотики куда как коварнее героина! Нет уж, господин Горчаков! Здесь! В миру! Будь добр, потрудись исправить то, что ты до сих пор только портил. Ведь возрождение России — действительно благородная цель. Вот и подумай — какой ты хочешь видеть будущую Россию? Матерью или мачехой для своих детей? И если — матерью, то помни: только достойные средства могут привести её к возрождению в этом качестве!

Что? В миру действовать только достойными средствами — неизмеримо труднее, чем самая суровая схима? Конечно! Ах, действуя только достойно — не обретёшь сторонников? Не пожнёшь плодов собственного труда? Что ж, Иннокентий Глебович, — это твоя печаль… Теперь, во всяком случае, ты понимаешь, что лучше никаких плодов, чем — ядовитые.

Глава 2. Иркат у чужеземных колдунов. Уроки чеченско-дикарского. Омега-Центр Подмножеству 13. Киско-собачка с крокодильей головой. «Шарик», — телепатически представился монстр

От магических самодвижущихся капищ пришельцев в сухой прошлогодней траве остался приметный след, так что в почти непроницаемой тьме (а ущербная луна должна была взойти позже, около середины ночи) Иркату с товарищами хоть и не без труда, но всё-таки удавалось идти по этому следу. С другой стороны, от волшебного оружия чужеземцев мальчишек-разведчиков безлунная ночь тоже ведь укрывала — можно было подобраться к ним без большого риска. А то, насколько опасны пришельцы, вернее, их поражающее громом магическое оружие, недавняя бойня на лесной опушке продемонстрировала более чем убедительно: восемь человек мертвы, трое тяжело раненых бредят в наспех сооружённом шалаше, пятеро, получивших хоть и неопасные для жизни, но достаточно серьёзные раны, надолго выведены из строя.

Иркат очень надеялся, что страшные «гости» навсегда покинули земли Речных Людей, однако чутьё подсказывало юноше: нет. Не покинули. В своих удивительных приспособлениях откатили немного на юг и расположились лагерем на открытом месте. Надолго ли? И вообще — зачем они пожаловали на земли речных людей? Вдевятером, без женщин, в маленьких самодвижущихся жилищах? Хорошо — если сами по себе, а если, как юноша предположил в самом начале, едва их увидев, они являются передовым отрядом могучего племени колдунов? В силах ли будет его народ противиться этим, издалека убивающим громом, волшебникам?

Конечно, подобные мысли тревожили Ирката с момента появления чужаков, но живущий в юноше дух Великого Вождя помогал ему побеждать страх — вселяя в сердце уверенность и отвагу. Однако последние события — учинённая пришельцами жуткая бойня и их немыслимо быстрое передвижение по открытой местности — заставляли вновь усомниться в целесообразности нападения на чужаков. Да, для неприобщённых юношей захватить в плен взрослого воина — подвиг; да, принести его в жертву — богоугодное дело, но… не лучше ли было бы этого подвига не совершать? Не выдавать колдунам своего присутствия? Следить себе потихонечку из кустов, дожидаясь пока подойдут опытные воины?

Когда с большими предосторожностями предводительствуемые Иркатом мальчики достигли вершины холма, за которым скрылись волшебные капища чужеземцев, пришельцев там не было, и Иркат знал почему: во-первых, слишком близко подступали лесные заросли, а во-вторых, на самом холме — ни деревца, ни кустика. А разбивать лагерь на голом месте было бы не слишком разумно — нет, в маленькой рощице, на одинокой возвышенности: вот где, по мнению Ирката, могли обосноваться пришельцы. И отделённый широкой долиной следующий холм вполне удовлетворял этим условиям: несколько дубов на вершине, двести, двести пятьдесят шагов до небольшой речушки, а до ближайших зарослей — не менее трёх полётов стрелы.

(Конечно, безлунной ночью видеть этот курган разведчики не могли, но поскольку он находился в границах отведённого для испытуемых юношей участка, то и Иркат, и Аржак, и Вирк знали, что он из себя представляет.)

Когда до цели оставалось шагов пятьсот, перед юношами возник вопрос: как быть дальше? Продолжать ли идти по оставленным волшебными капищами чужеземцев следам — а они, немного попетляв по долине, вели прямиком к холму — или, свернув влево, зайти со стороны зарослей? Однако от них до рощицы на вершине кургана всё равно было не менее шестисот шагов открытого пространства, так что, немного посовещавшись, разведчики решили продолжать двигаться по следам: до восхода луны ещё оставалось время, а тёмной ночью углядеть распластавшихся в невыгоревшей прошлогодней траве мальчишек было, по их мнению, нереально. Следовало, конечно, опасаться огненной магии чужаков — испускаемых ими из коротких палочек пучков яркого света — но если ползти бесшумно, с какой стати пришельцы, выдавая себя, ни с того ни с сего будут светить по сторонам?

Нет, если ползти бесшумно, без особенного риска подобраться к пришельцам можно, пожалуй, шагов на сто. Да, в ночной темноте с такого расстояния не много увидишь, но им ведь и не надо много: достаточно обнаружить — установить, так сказать, факт присутствия — и всё. Постоянное наблюдение за чужеземцами, если они остановились на этом холме, можно будет вести только с лесной опушки — днём на открытой местности надёжно не спрячешься.

До вершины холма оставалось шагов сто пятьдесят — ничто не выдавало пришельцев. Иркат уже стал с надеждой подумывать, что опасные колдуны не задержались на землях Речных Людей — увы. Вспыхнул Огненный Глаз и ударил Гром.

Могучая Сила прошла по траве рядом с Иркатом; жалобно вскрикнув, Аржак выпрямился во весь рост и, сделав три, четыре спотыкающихся шага, переломился в пояснице и упал ничком; Грайх вообще не поднялся с земли; стремительно помчавшегося к зарослям Вирка магическая Сила опрокинула на бегу, и он, прокатившись кубарем, дёрнулся в смертельной судороге и застыл, уставясь в звёздное небо уже не видящими глазами.

Иркат, справившись с вызванным то ли Громом, то ли ударившей рядом Силой мгновенным оцепенением, побежал к маленькой речке — повинуясь, конечно, не разуму, а в критических ситуациях срабатывающему не в пример быстрее, древнему инстинкту. Непонятно, правда, чем руководствовался этот инстинкт — на берегу речушки не росло ни кустика — впрочем, без разницы: Иркат всё равно не добежал до берега.

Едва отгремел поразивший его товарищей смертоносный Гром, один из волшебных монстров, зарычав и испустив из обоих глаз пучки белого неземного света, сорвался с места и бросился за Иркатом с такой скоростью, что догнал и обогнал юношу прежде, чем он успел сделать сто, сто пятьдесят шагов. Сам за это короткое время покрыв не менее четырёхсот.

Обогнав и отрезав от речки, монстр резко затормозил, распахнулись дверцы, и из чрева чудовища выскочило пятеро пришельцев. Иркат не успел опомниться, как оказался в сжимающемся кругу ослепляющих его волшебными палочками чужеземных колдунов.

Поняв, что от пришельцев не убежать, отважный юноша, прежде чем его пленят и принесут в жертву, вознамерился хотя бы одного из чужаков захватить с собой — в Страну Вечного Лета. Почти ослеплённый светом волшебных палочек, он, сжимая в правом кулаке рукоять массивного костяного ножа, выбирал мгновение для прыжка. Сквозь невольно прищурившиеся веки надвигающиеся пришельцы казались тёмными, порождёнными Ночью бесформенными пятнами, и выбрать из немногих, оставшихся у него мгновений единственное (а другого не будет!) сулящее хоть какой-то шанс на удачу, представлялось юноше почти неразрешимой задачей. И в тот момент, когда Иркат её, кажется, разрешил, наметив для смертельного выпада надвигающегося справа, по виду самого неуклюжего из всех бойца, раздался одинокий громовой удар — скорее даже, резкий хлопок. Сконцентрированная в нём Сила, лишь немного у основания большого пальца задев кисть руки, выбила из неё нож, и когда юноша по инерции всё-таки прыгнул, то безоружным попал прямо в объятья своей предполагаемой жертвы. Дёрнулся всем телом, пытаясь освободиться, но, во-первых, чужак был очень силён (не слабей Кайхара), а во-вторых, тут же подскочили ещё трое и моментально связали Ирката звенящими волшебными узами.

До крайности возбуждённый и гибелью товарищей, и стремительным бегом, и короткой бесславной схваткой пленённый юноша долго не мог прийти в себя и никак не реагировал на обращённые к нему на чужом языке вопросы, и встревожился только тогда, когда угрюмого вида бородач, щёлкнув у него за спиной, освободил руки из волшебных уз, и на задетую Силой правую кисть направил пучок колдовского света. И, понимая, что сейчас его начнут мучить незнакомыми пытками, Иркат даже не поморщился, когда небольшую ранку защипало от приложенного к ней чужеземцем клочка чего-то мягкого, белого, остро пахнущего — это ещё не пытка! Вот сейчас, сейчас… но боль не усиливалась, а бородач, осторожно поводив белым по ранке, взял маленькую ярко раскрашенную палочку, повертел её между пальцев и из тоненького хоботка на конце выпустил на повреждённое место небольшого желтоватого червячка. Прижал его тоже чем-то белым, но уже другим — не пушистым, а плотным. Затем, таким же по виду, только более тонким и широким, стал обматывать пострадавшую кисть — Иркат наконец-то понял, что его не пытают, а лечат. Зачем? Даже если пришельцы собираются принести его в жертву позже, то оставленная волшебной Силой небольшая отметина не требовала, по мнению юноши, никакого внимания: кровотечение совсем пустячное, косточка в основании большого пальца если и задета, то не раздроблена — через несколько дней всё бы прекрасно зажило само по себе!

Или раны от магического оружия чужеземцев, подобно ранам от отравленных стрел некоторых из Диких Племён, нуждаются в противоядии? И тогда, значит, Бейсар умрёт? И все, раненые чужеземцами юноши — тоже?

Если бы не уверенность, что его самого готовят для торжественного жертвоприношения, то подобные мысли Ирката весьма огорчили бы, а так… что ж, и с Бейсаром, и с остальными юношами он скоро свидится в Стране Вечного Лета! И они все, в качестве полноправных мужчин, которое даровала им смерть в бою, заживут там бестревожно и радостно.

В несколько слоёв обмотав пострадавшую кисть и узлом закрепив повязку, бородач не стал заводить руки Ирката за спину, а волшебными узами соединил их спереди. И не успел ещё юноша толком рассмотреть заинтересовавшие его магические скрепы, как был перевёрнут и уложен животом на твёрдые мужские колени. Ах, вон оно что! Прежде, чем принести его в жертву, пришельцы хотят воспользоваться им как «мальчиком для утех»? Что ж, воспротивиться он не может, его аржа в их полной власти, но, Бранка его побери, если он сделает хоть одно подмахивающее движение! Пусть обладают им, как бесчувственной вещью! В конце концов, в начальный, самый нелёгкий и самый неприятный период Приобщения — между десятой и двенадцатой весной — он научился вполне равнодушно принимать в свою аржу инхамы всех вымогателей плотских радостей.

Однако, подумав так, Иркат ошибся: вместо проникающего инхама его аржа — верхняя часть её правой половинки — почувствовала резкий, но почти безболезненный укол. Это ещё зачем? Если начало пытки, то странное начало… если незнакомая эротическая игра?.. с целью, допустим, вывести его аржу из состояния холодноватого безразличия?..

…Иркат с некоторым беспокойством ждал продолжения, но никакого продолжения не последовало: бородач бережно снял его со своих коленей и посадил спиной к дубу — на что-то мягкое и тёплое постеленное на землю. Затем набросил на плечи голого юноши большое странное одеяние, вставил в свой рот маленькую белую палочку, одним движением большого пальца из крохотной блестящей штучки вызвал язычок прозрачного пламени, поднёс его к концу белой палочки, потянул в себя и выдохнул сизоватое облачко дыма.

По мере того, как пришелец вдыхал и выдыхал дым, тлеющая с конца палочка становилась всё короче, и когда огонёк подобрался к пальцам держащей её руки, пришелец ткнул палочку в землю и что-то сказал одному из своих товарищей. Тот, скрывшись за ореховым кустом, скоро вернулся и вложил в соединённые магическими узами руки Ирката прутик с нанизанными на него кусочками жареного мяса. Юноша счёл это благоприятным знаком и, поднеся палочку ко рту, мигом справился с угощением — он, оказывается, здорово проголодался, но за всеми треволнениями сегодняшнего дня голода до сих пор не чувствовал.

Накормив его, угрюмого вида бородач — в котором Иркат угадал вождя — ткнул себя пальцем в грудь и произнёс: Шамиль. Затем несколько раз повторил это сочетание звуков, прикладывая палец то к голове, то к груди, то к животу. Юноша понял, что чужеземца зовут Шамилем, и когда бородач дотронулся до его тела и вопросительно глянул в глаза, Иркат назвался данным ему для общения с чужаками именем: Грайх.

(Иркат — было его преходящее (от десятой до четырнадцатой весны) имя для соплеменников. Кроме того, конечно, у Ирката, как и у всякого из Речных Людей, было два более-менее скрываемых и одно совершенно тайное, данное при рождении, непреходящих имён. Ведь недобрые люди и некоторые из Невидимых, владея истинным именем человека, могут, как всем известно, причинить ему вред, так что обычай давать несколько имён — вовсе нелишняя предосторожность.)

Определившись с именами, бородатый пришелец достал волшебный блестящий нож и, пальцем коснувшись лезвия, несколько раз произнёс незнакомое сочетание звуков. Иркат не без труда повторил его, а затем три раза сказал по-человечески: нож, нож, нож — обоюдный урок сравнительного языкознания начался.

Поняв, что чужеземцам он нужен, как переводчик, юноша очень приободрился: да, быть принесённым в жертву большая честь, но, во-первых, Иркат этой чести всегда почему-то добивался не слишком рьяно, а во-вторых, он не был уверен, что, если его съедят чужаки, то он попадёт в Страну Вечного Лета Речных Людей, а не окажется в Горних Селениях Пришельцев — их, допустим, «мальчиком для утех»? Что не слишком прельщало и самого юношу, и, главное, прямо-таки бесило обитающего в нём Духа Великого Вождя.

Получив это предписание, Омега-Центр, минуя Координатора Малой Ячейки, Базу и Сорок Седьмого, внедрился в ноосферу третьей планеты звезды G2. Причём, без особенных сложностей, из чего следовало, что либо метасознание у аборигена третьей планеты не образовалось, либо, образовавшись, оно не вступило в резонанс с ноосферой — оказавшись самодостаточным на всех уровнях своего существования. К сожалению, не исключалась и третья, чреватая самыми неприятными последствиями, возможность: образовавшееся метасознание действительно вступило в психосимбиотическую связь с Сорок Седьмым, Базой и, вполне вероятно, Координатором Малой Ячейки. И в этом случае — увы: химерический ментальный гибрид «Ольга 47» — реальность.

Понимая, что на его уровне проблемы связанные с образованием психосимбиота не решить — для их решения могло не хватить всех ментальных и технологических ресурсов «Эта» цивилизации в целом — Омега-Центр через ноосферу третьей планеты телепатически вышел на естественное базовое сознание человека Ольги и, локализовав её положение в образовавшемся разрыве континуума, переместил женщину в Большое Облако. Где — теоретически — она оказывалась недоступной не только для Сорок Седьмого и Базы, но и для девятимерного Координатора Малой Ячейки. А также, чтобы свести к минимуму количество образующихся инвариантных миров, вместе с ней переместил всех, попавших в разрыв хронотопа, спутников этой женщины. Однако, из-за недостаточной чувствительности сенсорных приёмников, попавшие в тот же разрыв террористы ускользнули от внимания Омега-Центра. Зверь, разумеется, не остался не замеченным: разрыв равный по времени тридцати пяти миллионам обращений планеты вокруг звезды проявился настолько ярко, что его обязательно зарегистрировали бы и гораздо менее чувствительные датчики. И именно в сознание этого Зверя, следуя рекомендациям Пси-Контролёра и Подмножества 13, решил внедриться Омега-Центр — во-первых, нельзя было оставлять на планете столь выдающийся анахронизм, а во-вторых: тридцать пять миллионов лет разницы гарантировали отсутствие близкого родства между Зверем давно вымершего вида и в сравнении с ним возникшими совсем недавно индивидуально мыслящими аборигенами третье планеты.

Юрий проснулся ровно через час и, сменив Сергея, заступил на дежурство. За это недолгое время исчезнувшее чудовище себя, по счастью, никак не проявило, и, забираясь в маленькую тёплую землянку, Голышев надеялся выспаться: вызванное визитом монстра волнение улеглось, мысли об Ольгиных сверхспособностях и её обещании телепатически сообщить Свете о приключившемся с ними казусе смягчили беспокойство за оставшуюся в будущем беременную жену — отчего бы и в самом деле не выспаться? Ведь в полевых условиях пяти часов сна бывшему десантнику — за глаза.

И Сергей не обманулся в своих надеждах: точно в восемь, будто разбуженный будильником, проснувшись и выбравшись из землянки, он услышал от Меньшикова, что за оставшуюся часть ночи ничего тревожного не произошло — ни возвращения Зверя, ни, главное, появления местных жителей.

По-летнему светило утреннее январское солнце — второй день их пребывания в «голоценовом оптимуме» намечался не менее тёплым, чем первый. Позавтракав изжаренным вчера мясом косули, недавние противники заговорили о перспективах своего существования здесь, в совершенно им незнакомом мире. Конечно, всё зависело от того, как быстро Ольга — а вернее, фантастический симбиот Ольга 47 — удосужится их вызволить из этого провала во времени, из этого (будь он неладен!) климатического рая. Хорошо — если в течение нескольких дней, а если дольше?

— Что ж, Юра, будем «опрощаться», — невесело пошутил Сергей. — Сделаем луки и стрелы, научимся из оленьих шкур шить малицы и мокасины, воткнём в волосы орлиные перья и посватаемся к местным людоедочкам. Если, конечно, они нас не скушают раньше — ну, до того, как мы научимся понимать их язык.

Однако Меньшиков, свято веривший каждому Ольгиному слову, не принял мрачноватой шутки Сергея и в ответ нарисовал картину не столь живописную, но значительно более оптимистическую.

— Нет, Серёжа, раз Ольга сказала, что ничего плохого с нами не случится, то — не случится. И надолго мы здесь не застрянем — уверен.

Далее у Голышева с Меньшиковым повторился вчерашний спор, в ходе которого Юрию вновь удалось если не полностью развеять сомнения Сергея (да, Юра, тебе хорошо одному, а у меня Светланка; и что бы там Ольга ни говорила, а мне всё равно тревожно; каково-то моей девочке волноваться за сгинувшего бесследно мужа? да ещё — будучи беременной?), то несколько смягчить их остроту: отчасти и потому, что своими силами Голышев изменить всё равно ничего не мог, а попусту изводить себя — для молодого мужчины начала третьего тысячелетия от Рождества Христова, непозволительная роскошь. Для мужчины конца пятого тысячелетия до нашей эры — тем более. Даже — если он оказался случайным гостем этого Богом забытого тысячелетия.

Наибольшую опасность для потерявшихся во времени Сергея и Юрия представляли, конечно, местные дикари, однако их воображение в большей степени всё ещё занимало нагрянувшее ночью чудовище, и потому, позавтракав, они решили немного пройтись по следам Зверя — хотя бы до места его «материализации».

Выйдя на опушку приютившей их на ночь рощи, волей-неволей ставшие если не друзьями, то соратниками, бывшие противники обнаружили, что ходить им никуда не надо: свернувшись подобно гигантской крокодиловой кошке, Зверь лежал шагах в шестистах от них — на зелёной лужаечке, недалеко от одинокого дуба, на месте своей хронотелепортации. Вернее, что это тот Зверь, они поняли не сразу. И более: в первый момент Сергей принял нечто белеющее вдалеке за взявшийся невесть откуда одинокий снежный сугроб. И только, присмотревшись внимательнее, понял: никакой не сугроб, а лежащее на земле очень большое поразительно белое живое существо. Какое? И лишь поднеся к глазам бинокль, удостоверился — Зверь. Тот самый, что посетил их ночью. Но, чёрт побери, почему такой невозможно белый?! Словно, искупавшийся в ванне с дорогим волшебным шампунем белый медведь!

— Юра, ведь наша ночная зверюга, ей Богу, была желтовато-бурой и, кажется, с тёмными поперечными полосами? А вовсе не белой? Правда?..

Будто бы не вполне доверяя своим глазам, смущённый Сергей обратился за поддержкой к Юрию.

— Ну, в общем — да. Что-то вроде гиены… А почему, Серёжа, ты об этом спрашиваешь? Или вон то — белое?..

— Именно, Юра! Сам погляди…

Прильнув к переданному ему Сергеем биноклю, Меньшиков удивился не меньше Голышева: — Ни фига себе — штучки! Будто его от головы до лап вымазали мелом! Ведь точно — он, но только, гад, перекрасился!

А Зверь, пока Сергей с Юрием обменивались мнениями по поводу его преображения, поднялся с земли, зевнул, потянулся, вильнул хвостом и с радостным видом нашедшей хозяина собаки затрусил в направлении смешавшихся приятелей — он! Такой же огромный и хищный, с той же ужасающей «крокодильей» головой, каким предстал перед ними при свете ущербной луны, но… ослепительно белый! И от этого в сто раз более нереальный, чем вчерашнее — из ночных кошмаров — чудовище.

Зверь не спешил — в его движениях просматривались одновременно грация огромной кошки, обманчивая медвежья неуклюжесть и несуетная целеустремлённость хорошо выдрессированной собаки. Однако Голышеву с Меньшиковым почему-то не приходило в голову поиграть с этой, приближающейся к ним, киско-собачкой — руки бывших десантника и «снайпера-одиночки» сжали оружие. Но и стрелять — кроме того, что раненое чудовище могло оказаться смертельно опасным — тоже почему-то не хотелось: если прошедшей ночью Зверь заворожил их первобытной мощью, то сейчас, напряжённо всматриваясь в приближающийся призрак монстра, Сергей с Юрием были поражены его, если так можно выразиться, одухотворённостью. Складывалось впечатление, что за прошедшие семь часов этот гигантский анахронизм изменил не только окраску, но и самою суть.

Словно бы угадав их колебания, Зверь с неторопливого бега перешёл на шаг и, не дойдя до Голышева с Меньшиковым метров пятидесяти, остановился, по-собачьи виляя умеренно длинным тяжёлым хвостом.

Напряжённо лежащие на спусковых крючках указательные пальцы Юрия и Сергея расслабились — чёрт! Так и хочется этому умильно виляющему хвостом огромному белоснежному призраку закричать: сюда, Шарик, сюда!

— Шарик, — телепатически представился монстр.

Сергей с Юрием вопрошающе переглянулись: Юра, это ты сказал «Шарик»? Нет, Серёжа, я думал — ты.

А Зверь, между тем, вновь протелепатировал: — Можно, я подойду поближе?

— Можно, — одновременно мысленно ответили Сергей с Юрием и разом, когда получивший разрешение Зверь, продолжая вилять хвостом, засеменил в их направлении, испугались этого приглашения. Но ещё страшнее Голышеву с Меньшиковым сделалось тогда, когда, приблизившись на расстояние метров двадцати, ослепительно белый монстр, как ни в чём ни бывало, улёгся на сухую траву и, по-собачьи положив на передние лапы жуткую «крокодилью» голову, посмотрел на них умными «человеческими» глазами — загипнотизировал! Этот Зверь, несомненно, загипнотизировал их как удав кроликов, лишил всякой воли к сопротивлению и вот-вот с аппетитом слопает!

Однако от чудовища исходили такие мощные волны дружелюбия, участия и понимания, что страх скоро прошёл, и более: через две, три минуты Сергей с Юрием осмелели до того, что им захотелось погладить Зверя. И, опять не сговариваясь, разом, они перекинули оружие за спину и, подойдя к монстру, положили ладони на его «крокодилью» голову.

Вокруг сразу же разлилось золотисто-розовое сияние — два человека и один Andrewsarchus покинули третий инвариантный мир и переместились в Большое Облако.

Глава 3. Вой нерожденного разума. Преображение Зверя. Виртуальная сингулярность второго рода. Облако — рай. Внутри огромного Мозга. Остров в воздушном океане. Знание — Сила

Конечно, ничего из иррационального мышления предразумного существа Омега-Центр извлечь не смог — всё его мышление с точки зрения высокоорганизованного представителя «Эта» цивилизации было иррациональным, а областей «бессознательного» и «квазилогического» попросту не существовало: зачем? Ни прятать, ни оправдывать какие бы то ни было — самые кровожадные и кровосмесительные — свои желания Зверю не требовалось. Нет, обладая хорошо приспособленным для выживания и воспроизводства потомства прединтеллектом и неплохим образно-аналоговым центром переработки сенсорной информации, к отвлечённому, выходящему за пределы его непосредственных ближайших интересов, мышлению Зверь не был способен. Разве что… смутная беспричинная тоска по чему-то иному! Совершенно недоступному пониманию и никак его будто бы не затрагивающему… но… увидев глазами Зверя освещённую звездой G2 половину восходящего спутника третьей планеты, Омега-Центр понял, что при виде этого далёкого спутника испущенные Зверем скуляще-воющие протяжные звуки — не отражение его телесных потребностей… нет, это воет ещё не рождённый разум! Стремящийся быть услышанным… и, разумеется, понятым… и если бы он мог психически напрямую связаться с другим не рожденным разумом… а тот — с третьим… и далее — в пределах всего вида в целом… то образовался бы редкий — из индивидуально глубоко дифференцированных особей — тип коллективного мышления. Но он не мог. Эволюция биосферы третьей планеты шла по другому пути.

Поняв, что на уровне предсознания ни «бессознательного», ни «квазилогического» ещё не существует, в то время как сам предразум уже страдает от смутного ощущения своего будущего несовершенства, Омега-Центр пожалел Зверя и через континуум бесконечно неопределённых измерений соединил его зачаточное психополе с мощным коллективным разумом обитающих на второй планете звезды К6 биологически сходных крупных насекомоядных существ. Сделавшись частью мономенталитета К6, Зверь, естественно, не мог не преобразиться: из-за небольшого изменения в протекании биохимических реакций побелев внешне, и став квазиразумной телепатически общающейся особью — внутренне.

В связи с чем следует заметить, что со стороны Омега-Центра, соединившего психику Зверя с мономенталитетом К6, это был очень неосторожный шаг: через образовавшееся квазисознание психосимбиот «Ольга 47» мог при желании «подключиться» к коллективному разуму К6. И хотя, казалось бы, для преобразования психосимбиота в полный логический девятичлен это не имело существенного значения, но… не зря же Подмножество 13 предписало Омега-Центру не предпринимать никаких самостоятельных действий!

Менее чем через час после того, как Сергей с Юрием ушли в разведку, Ольга вдруг зазвала в «Уазик» с интересом осматривающих местность и наслаждающихся «доисторическим» январским теплом Ивана Адамовича и Олега.

(Садитесь скорей в машину. Сейчас что-то произойдёт. Что? Не знаю. Это — не от меня. Ни от кого из нас. База противится, но нестабильность на седьмом уровне континуума нарастает. А Координатор Малой Ячейки ещё не определился с выбором. Скорей садитесь.)

И только-только они втроём забрались в «Уазик» — всё вокруг озарилось сначала розовым, затем зелёным, а потом золотистым светом. А ещё через миг всё исчезло — с чмокающим хлопком четвёртый инвариантный мир свернулся в виртуальную сингулярность второго рода. Вытолкнув актуализовавшие его объекты в девятнадцатимерный континуум Большого Облака.

Поглядывая из окон парящего наподобие аэростата «Уазика», Ольга, Иван Адамович и Олег во все глаза искали хоть каких-нибудь границ в окружающей их беспредельности. Голубой, лиловой, синей, сиреневой, розовой, золотистой, жемчужной, белой — с проскальзывающими время от времени меж облачными громадинами гигантскими бесшумными молниями. Не имеющей ни верха, ни низа — насквозь пропитанной лучезарным светом, но без каких бы то ни было намёков на Солнце.

— Оленька, где мы? — когда к изумлённому Ивану Адамовичу вернулся дар речи, то не столько затем, чтобы получить ответ, сколько из-за растерянности и замешательства он обратился к жене.

— Не знаю, Ванечка, — ответила тоже смешавшаяся Ольга, но сразу же уточнила: — Нет… теперь, кажется, знаю… не на Земле… и вообще — не в нашей Вселенной… в другом измерении…

Услышав это «исчерпывающее» дополнение, Иван Адамович успокоился и закурил «беломорину». Однако юное любопытство Олега этим ответом женщины не было удовлетворено, и он, немного помявшись, смущённо переспросил:

— Оля, простите, пожалуйста, но если мы в другом измерении, то почему здесь всё, как у нас на земле? Ну, не на земле, конечно, а в воздухе? Будто на планере или на воздушном шаре. Нет, я на них не летал, но из окна самолёта видел. Похоже. Ну — когда над вершинами облаков. Только здесь они почему-то со всех сторон — ни верха, ни низа. Хотя…

Олег вдруг обратил внимание на одну существенную, если не сказать, парадоксальную особенность.

— Низ, кажется, есть. Ну — там, где днище «Уазика». Мы ведь будто вращаемся… а может, и нет… может, это облака вокруг нас вращаются?.. но всё равно… если здесь только воздух, то почему мы не в невесомости?.. Ну, как космонавты?.. не плаваем по кабине?..

— А правда — почему? — заинтересовавшись этим наблюдением Олега, скорее сам у себя, чем у Ольги, спросил Иван Адамович. И сам тут же ответил. — Наверно, искусственная гравитация… которая меняет своё направление в зависимости от положения наших тел. Так — чтобы в сторону ног… ничего не скажешь — позаботились… ну, эти — которые забросили нас Бог знает куда… в другое, понимаешь ли, измерение… создали условия… и воздух, как на Земле, и тепло, и даже искусственная гравитация… вот только есть и пить… еды у нас, правда, немного есть, а вот с водой…

— Два литра «пепси» и литр минералки, — с озабоченностью в голосе отозвался Олег, — может быть, у Сергея Геннадьевич — в сумке?

— Ага, знаю я, чего у Серёги в сумке, — скептически хмыкнул Иван Адамович, но молнию всё-таки расстегнул: — Так: водка, ещё водка… и ещё… «Рислинг», бутылка «Донского игристого»… а это? Ишь ты! Молодец Олежек! Две минералки! Но всё равно… даже если наведём строгую экономию и «Донское» с «Рислингом» будем держать за воду… пять с половиной литров жидкости… дня на четыре — не больше… да и то… завтра уже ох как будет хотеться пить…

И не успел Иван Адамович горестным вздохом подкрепить высказанное сожаление, как вокруг «Уазика» сгустились тучи, и по стёклам забарабанили крупные капли дождя.

— Надо же! — обрадовано воскликнул Олег и, опустив стекло, выставил наружу согнутую лодочкой ладонь и через несколько секунд втянул назад полную пригоршню прохладной влаги. Поднёс ко рту и с хлюпающим звуком выпил. — Дождевая! Вкусная! Озоном пахнет! Надо набрать во что-то. Иван Адамович — у вас ничего такого?

Пока Иван Адамович соображал, во что можно набрать струящуюся снаружи воду, Олег вновь выставил руку за окно, и вдруг, к его изумлению, дождевые капли стали сгущаться в подобие прозрачной чаши. Опасаясь, что это призрачное образование вот-вот растает, Олег бережно, как священную реликвию, внёс её в машину и протянул Ольге.

— Оля, попробуйте.

Ольга пригубила и передала чашу Ивану Адамовичу. Тот, немного отпив, без особенной заинтересованности констатировал: — Годится. Дождевая, конечно, дистиллированная… — и после некоторой паузы, собравшись с мыслями, вдруг выпалил: — Оленька, они что?! Будут выполнять все наши желания? Только заговорили о воде — дождь! Олег подумал о какой-нибудь посудине — хрустальна чаша. Ну, не хрустальная, конечно… скорее уж — ледяная… только тёплая и не тает…

Сказав это, Иван Адамович допил воду, и чаша растаяла. Вернее, растворилась в воздухе. Олег, экспериментируя, вновь выставил руку за окно и вновь получил чашу полную дождевой воды. Вновь предложил её Ольге, а когда она отказалась, выпил сам, и чаша опять растаяла.

«Уазик», между тем, продолжал плавно кружиться среди огромных — то ослепительно белых, то бледно-розовых, то жемчужно-опаловых, оттененных, где фиолетовым, где сизо-дымчатым, где густо-сиреневым, где светлолиловым — слоистых облаков. В мягком мерцании удивительного, исходящего ото всюду света. В сопровождении то нежной голубизны, то перламутрового тумана, то призрачной синевы. В сполохах бесшумных нестрашных молний. Пронизывая время от времени изумительные девятицветные радуги. Да, да — девятицветные! В этом удивительном мире все они — и Ольга, и Иван Адамович, И Олег — воспринимали как нечто невообразимо прекрасное и ультрафиолетовый, и инфракрасный цвета…

…или это не «Уазик» кружился среди облаков, а облака — вокруг ставшего аэростатом автомобиля? Ведь никаких ориентиров не было, а само по себе движение не ощущалось…

Иван Адамович постепенно мрачнел и, выкурив одну за другой две «беломорины», с виноватым видом обратился к жене: — Оленька, прости ради Бога, но, может быть, ты хоть примерно догадываешься? Ну, сколько Они собираются нас здесь мариновать? Ведь мы же не райские птички, чтобы щебетать, перепархивая с облачка на облачко! Питаясь воздухом. Ну, пить — ладно. Они обеспечат — понял. Но ведь нам же надо и жрать чего-то! И «Беломор» кончается… одна пачка осталась…

— Иван Адамович, а по-моему, здесь — здорово! — вместо Ольги подал голос Олег. — Потрясающе! Куда прикольней, чем в этом, как его, «голоценовом оптимуме»! Лети себе и лети. А с едой — они тоже. Чего-нибудь придумают. А может — и с куревом…

— Ага! — понимая, что он не прав, а в отношении жены несколько даже жесток, не пожелал уняться Иван Адамович. — Размечтался, Олежек! Нет… какую-нибудь манну небесную они нам, наверно, организуют… с голоду не дадут подохнуть. Но чтобы курево… чёрта с два! Но, главное — почему? За каким хреном мы им здесь сдались?!

— И я, Ванечка, тоже бы очень хотела знать — почему? — утешая мужа, Ольга нежно коснулась его руки. — Ведь Омега-Центру было гораздо проще таким образом провести нас через разрывы во времени, чтобы мы вообще ничего не почувствовали, чем тащить чёрт те куда — в Большое Облако. Да ещё формировать в нём подходящую для нашего обитания среду. Ведь оно же в основном состоит из водорода, аммиака, метана, гелия… и чтобы в одном месте собрать нужное для нас количество азота и кислорода… тьфу ты! Совсем дуру-бабу зациклило! Это-то как раз Омега-Центру было проще всего. Так же, как наладить питание и водоснабжение. Нет. Зачем? Вот в чём вопрос! Ведь если им надо было удалить меня из нашего мира… чтобы моё сознание утратило контакт с Сорок Седьмым… могли бы просто вернуть нас в своё время… так, чтобы для меня — миг, а для психосимбиота — тысяча лет… или — не могли?

— Оленька, не надо, — почувствовав, что в раздражении высказанный им упрёк мог больно задеть жену, покаялся, успокаивая, Иван Адамович, — прости старого дурака. Тебе и без того — выше крыши, а тут я со своим брюзжанием… «Беломора», видите ли, одна пачка… тьфу! И как мне только было не стыдно нести этот вздор! Когда тут такое творится…

Иван Адамович повертел в руках автоматически вынутую им из кармана, не начатую пачку папирос и с сожалением положил обратно. — Нет… лучше поэкономить. — И осторожно, боясь нечаянно вновь ранить жену, вернулся к не дающим покоя мыслям. — Оленька… ещё раз прости ради Бога мою бестактность… но… если, конечно, трудно — не отвечай… твоё сверхсознание… оно в этом мире — что? Совсем не работает? Я, например, сейчас никаких твоих мыслей напрямую не воспринимаю… хотя на земле — всегда… или ты, как бы это сказать, блокировалась?

— Нет, Ванечка, не «блокировалась». Просто здесь очень высокая внешняя психическая активность. Ведь это Облако, в которое мы попали, оно мыслящее. Очень редкий, единственный во Вселенной в нашу квазипульсацию, тип неорганического сознания. Вернее — не биологического. Потому что просто органические молекулы в этом Облаке, разумеется, есть. Однако понадобилось редчайшее (такое же, вероятно, редкое, как и образование нашего психосимбиота) стечение обстоятельств, чтобы эти — как их? ну да! — квантовые связи могли действовать на большом расстоянии. И на основе, значит, вот этих связей… но всё равно… только попав на пятый уровень континуума, это Облако стало по-настоящему мыслящим… когда вступило в прямое взаимодействие с «Кси» цивилизацией… чёрт! А ведь Омега-Центр представляет другую, вроде бы «конкурирующую», «Эта» цивилизацию? И как тогда ему удалось переместить нас сюда? В Облако? В область ему вроде бы не подконтрольную? Или — вмешался Арбитр?.. Уже вмешался?..

— Оленька, погоди, — поражённый сказанным, забыв о вежливости, перебил Иван Адамович, — мы сейчас — что? Как бы — внутри огромного Мозга?! И он подавляет наши — в основном, конечно, твои — телепатические способности?

— Знаешь, Ванечка… — Ольга на миг задумалась, — если грубо — то где-то, примерно, так. Не совсем подавляет… во всяком случае — у меня… но — затрудняет… главное, однако, не это. Я, кажется, поняла… ну, зачем Омега-Центру понадобилось тащить нас сюда… разрыв метасознания… нет, не совсем разрыв… я здесь могу получать информацию от психосимбиота, он от меня — нет…а без моего творческого — человеческого — начала сам по себе психосимбиот ни на какие активные действия не способен… а просто развести нас по времени — нет… ничего бы у Омега-Центра не поучилось. Ведь только до пятого уровня континуума течение времени жёстко детерминировано — ну, задаётся его количеством и, следовательно, общими параметрами системы… а я — как симбиот Ольга 47 — актуально существую уже на семи уровнях континуума…

Иван Адамович этот поневоле путаный, сбивчивый и, соответственно, малопонятный монолог жены интерпретировал, применительно к настоящему положению вещей, как не оставляющий простора для оптимизма:

— Значит, Оленька, нам в этом грёбаном Облаке — суждено болтаться до скончания дней? По воле веющих в этом гигантском Мозгу ветров?

— Не думаю, Ванечка… в любом случае… даже, если у нас ничего не получится… а у нас не может не получиться… ведь Координатор Малой Ячейки практически уже наш… ему только определиться с выбором… а что установленное Арбитром Большое Равновесие не является совершенным — он уже понимает… и, значит, скоро определится… и тогда мы сможем актуально образовать полный логический девятичлен! А ведь актуальный девятичлен — это не просто существование на девяти уровнях континуума! Нет! Это — своя система! Которая может осуществить свою квазипульсацию! И погибшую цивилизацию F8 из виртуально-отрицательного состояния вернуть к актуальному существованию в положительном пятимерном континууме!

Сказанной с налётом религиозного фанатизма, последней фразой Ольга будто бы подвела итог своих рассуждений. Услышав в голосе жены эту опасно прозвучавшую нотку, Иван Адамович очень обеспокоился и про себя решил никаких, способных спровоцировать неадекватную, по его мнению, реакцию, вопросов ей больше не задавать: попали в это чёртово Облако — ну, и попали! И Бог с ним! А каким образом, что оно из себя представляет и, главное, насколько и как из него выбираться — не сейчас! Ведь сейчас его ненаглядной любимой девочке и без того неимоверно трудно! И мучить её вопросами, на которые или вообще нет ответа, или он не доступен человеческому (его) сознанию — свинство!

Олег, одновременно с огромным интересом, едва ли не разинув рот, слушающий Ольгины откровения и с не менее жадным любопытством, во все глаза, следящий за проплывающими за окнами «Уазика» фантастическими облачными нагромождениями, вдруг воскликнул:

— Земля! Остров или другая какая суша! И нас — прямо к ней! Несёт, значит, ветром.

Этим восклицанием Олега оторванные от своих — Иван Адамович невесёлых, а Ольга «запредельных» — мыслей, муж и жена, повинуясь всколыхнувшимся в них нежности и состраданию, мгновенно переглянулись, взглядами успокаивая друг друга, и перевели глаза в направлении вытянутой руки Олега. Действительно: справа по курсу сияло Нечто. Огромное, похожее на клубящиеся вокруг облака, но, в отличие от них, неподвижное. Будто бы построенное вперемешку из лёгкого резного мрамора, тёплого льда и бледно-изумрудной травы. А также: старинной позеленевшей бронзы и дымчатого хрусталя — с тёмно-голубыми вкраплениями чистых высокогорных озёр.

По мере приближения к этому летающему острову, «Уазик» разворачивался днищем к «небесной тверди» и на небольшую, уютную лужаечку «приземлился» на все четыре колеса.

Увидев в воспринимающем инфракрасное излучение бинокле ползущих в траве лазутчиков, Шамиль понял, что не ошибся в своих расчётах: мужества этим мальчишкам не занимать! Всего несколько часов назад пали, скошенные пулемётным огнём, многие из их товарищей, и — пожалуйста! Уцелевшие так быстро оправились от сокрушительного разгрома, что сразу же, дождавшись темноты, пустились по следам учинивших жестокую бойню чужаков. Которые, ко всему прочему, должны были в их глазах выглядеть если не богами, то, как минимум, могучими колдунами. Умеющими с большого расстояния убивать Громом. И, тем не менее — не побоялись. А ведь когда командир высказал предположение, что уже этой ночью юные дикари вышлют своих соглядатаев, с ним согласились только Тенгиз с Ушастым. Да и то — без особенного энтузиазма. И, как сейчас выясняется, очень хорошо, что у него хватило решимости настоять на своём — ползут! В ночной темноте полагая себя невидимыми!

Шамиль передал бинокль дежурящему у прожектора Ушакову и припал к пулемёту: одного из несовершеннолетних людоедов необходимо было захватить живьём, и потому — надёжнее самому.

Поначалу всё пошло по задуманному: когда не имеющие никакого представления о приборах ночного видения мальчишки подползли к лагерю метров на сто, Ушастый ослепил их прожектором, Шамиль одной очередью срезал троих, у сидящего за рулём «джипа» Тенгиза мотор завёлся с пол-оборота, и бросившегося к речке дикаря они перехватили метрах в семидесяти от берега. И здесь всё за малым не сорвалось: загнанный, окружённый пятью здоровенными мужиками худенький низкорослый мальчик вздумал сопротивляться. Да так отчаянно, с такой решимостью сжав в руке длинный костяной нож, что повидавшим виды террористам стало не по себе: бронежилетов на них нет, и если этот отважный и, надо полагать, ловкий юный дикарь сумеет ударить… Заполучить в грудь или в живот двадцать сантиметров костяного лезвия никому из них не хотелось, и мальчишку чуть было не застрелили. Хорошо, у Марата хватило выдержки в последний момент выстрелить не в самого юного воина, а в его оружие — нож вылетел, а зацепившая руку пуля поранила её совсем легко. Рискованный выстрел, но, к счастью, удачный.

Захваченный пленник первое время лишь затравленно озирался, вздрагивая от каждого прикосновения — и когда Шамиль промывал и перебинтовывал его небольшую ранку, и, особенно, когда, уколов, ввёл драгоценный антибиотик. Роскошь, конечно, его царапина вовсе не требовала такой невосполнимой жертвы, но переводчик террористам был совершенно необходим. События двух последних дней указывали более чем определённо: если они в ближайшее время не научатся объясняться с местными племенами — погибнут. И очень скоро. Да, из трагической участи Мирошниченко они пусть и с опозданием, но сделали верные выводы: перенесли лагерь на открытое место — увы. Все окрестные дикари наверняка уже знают о чужеземных колдунах, и в долгосрочной перспективе всё их оружие (автоматы, пулемёты, гранатомёты, мины), убивающие страшилки — не более. Да, способные сколько-то времени удерживать аборигенов от прямого нападения — но и только.

И когда, после медицинских процедур утонувший в огромной для него куртке Марата, юный пленник успокоился и съел предложенное ему мясо — Шамиль этого чумазого людоедика готов был расцеловать как родного сына: слава Аллаху! Мальчишка, конечно, дикарь дикарём, но вовсе не такой тупица, каким показался сначала. Напротив — очень даже сообразительный. Быстро понял, что убивать его чужеземцы не собираются и сразу, кажется, догадался — почему. И сделал из этого совершенно верные выводы: почти без заминки назвавшись Грайхом — в ответ на несколько раз произнесённое командиром своё имя. А когда они общими усилиями выяснили, как по-чеченски и по-дикарски называется нож — дальнейшее было делом техники. Вернее — памяти. Которая у мальчишки-людоеда оказалась прямо-таки потрясающей: чуть ли не с одного раза запоминая обозначающие предметы и движения слова, он их больше не забывал. Во всяком случае, утром без запинки повторил Шамилю те пятьдесят слов, которые выучил вечером. Что для самого командира, не записывай он за пленником, было бы невозможно. В связи с чем возник немалый соблазн, наскоро выучив мальчишку азам чеченского, использовать его как переводчика, не забивая свои головы дикарской речью. Однако Шамиль сразу понял: нельзя — если Аллах уготовал своим воинам нести свет истинной веры в тёмную глубь времён, то они обязаны научиться местному языку, чтобы высокие религиозные откровения пророка Магомета попали к доисторическим людоедам не из вторых рук, не через невежественного юного соплеменника. Да и чисто практически: в чужую эпоху жить на чужой земле и не уметь объясняться с населяющими её людьми, во всём полагаясь на переводчика — самоубийственно. Нет. Необходимо самим.

И на ближайшее время бородатые террористы засели, образно выражаясь, за учебники чеченско-дикарского языка — если таковыми считать постоянно дополняемые Шамилем и Тенгизом записи произносимых мальчишкой странных созвучий. При суровой норме: запоминать не менее пятидесяти иноязычных слов каждый день. И, понимая, что от этого, скорее всего, зависят их жизни, террористы очень старались.

Уже на второй день его пленения чужеземные колдуны могли бы спокойно снять волшебные узы — Иркат бы не убежал. Ну, разве что, отлучился бы ненадолго — предупредить своих, удержать их от крайне опасных, как выяснилось, разведывательных вылазок: ко всему прочему, пришельцы, оказывается, умеют видеть ночью! Но… живя среди чужеземцев, Иркат с каждым днём, с одной стороны, всё более проникался трепетом перед магической мощью используемых ими предметов, а с другой — всё более убеждался, что сами по себе, как колдуны, они ничего не стоят. Например, ему не составило бы никакого труда запоминать в день куда больше иноязычных слов, чем из речи Речных Людей с грехом пополам выучивали пришельцы — даже при помощи колдовства, постоянно рисуя на удивительно тонких белых листах массу мелких волшебных знаков.

Но и не только это: приглядываясь к пришельцам, Иркат сравнивал их образ жизни с тем, как живут мудрые шаманы и колдуны его народа, и выводы, которые юноша делал на основании своих наблюдений, нисколько не способствовали повышению авторитета диковинных чужеземцев — никакой тяги к познанию сокровенной сути вещей у них не было и в помине. А ведь магическая сила, как все знают, очень быстро истощается и для своего возобновления нуждается в постоянных заговорах, заклятиях и, особенно, жертвоприношениях. Пришельцы же, кроме недолгих молитв своему Старшему Богу Аллаху, ничего необходимого для сохранения и умножения магической Силы, как понял Иркат уже на третий день своего пленения, не совершали — и, тем не менее, Сила не уменьшалась! Что говорило о страшном могуществе тех колдунов, которые наделили ею не только оружие, но едва ли не всё из того, чем пользовались чужеземные воины. И всё-таки…

…дней через пять от начала пленения, выучив уже несколько сотен (частью, совместно с пришельцами, частью, самостоятельно, вслушиваясь в их разговоры между собой) иноязычных слов, Иркат пришёл к выводу, что на земли Речных Людей чужаки пришли будто бы не по своей воле — являясь то ли изгнанниками, то ли жертвами чьего-то невообразимо могучего колдовства. Перед которым их собственные — тоже очень неслабые! — волшебные атрибуты оказались совсем бессильными.

Сделав это поразительное открытие, Иркат долго боялся ему поверить — слишком хорошо, чтобы быть правдой! — но прошло ещё несколько дней, и юноша перестал сомневаться: да, чужаки — изгнанники. Ах, если бы это известие каким-нибудь образом можно было передать своим — увы. Руки от волшебных уз пришельцы днём ему ещё освобождали, ноги — никогда: ни днём, ни ночью. И соплеменники Ирката, не зная, что чужаки здесь всего лишь изгнанники, ещё два раза ходили в ночную разведку и оба раза были перебиты волшебным Громом. Причём — уже не юноши, уже взрослые воины. Но, слава Невидимым, ума и осторожности Речным Людям хватило, чтобы не напасть на пришельцев в открытую — даже ночью. Ибо чужаки, умеющие видеть в темноте, ночью опаснее даже, чем днём. И в том, что его народ проявил достаточно мудрости, не бросившись очертя голову на горстку чужеземных колдунов, немалая заслуга принадлежит им, неприобщённым юношам — ведь это они, испытав на себе силу магического оружия пришельцев, предостерегли взрослых воинов от безрассудного нападения!

Конечно, если посмотреть в корень… то… не похить они чужеземца, и тем самым не выдай врагам своего присутствия… пришедшие издалека колдуны оставались бы, скорее всего, в чаще леса… беспечно продолжая жить в поставленном на поляне большом шатре. И тогда, если вспомнить с какой лёгкостью им, четырём юношам, удалось захватить ночью ничего не подозревающего часового… не помогло бы пришельцам никакое магическое оружие! Взрослые воины его народа, подкравшись к беспечно спящим колдунам, перебили бы их всех за милую душу. Да даже и им, пятидесяти мальчишкам, выжди Иркат два-три дня и собери их всех, вполне бы могло удаться это героическое предприятие, но…

…дух Кайхара! Мёртвый воин требовал жертвы! Или крови из сердца младенца, или живой плоти взрослого! И мог ли Иркат противиться этому требованию? Не мог! И, значит, что сделано — то сделано! И, может быть, к лучшему… Ведь перебей они чужеземцев разом — заключённой в их орудиях магической Силой Речные Люди воспользоваться бы не смогли. А вот теперь, когда он, Иркат, уже научился достаточно прилично объясняться с пришельцами…

Вернее, эта мысль о своей незаменимости в деле посредничества между пришельцами и Речными Людьми появилась у Ирката едва ли не сразу, когда он понял, что нужен чужакам не в качестве жертвы, а как переводчик — для налаживания контактов. А уже на второй день его пленения обитающий в юноше Дух Великого Вождя подсказал ему: учись! Знание — Сила! Если сумеешь перенять от колдунов хоть немного их магической мощи — станешь таким Вождём, что, вопреки всем обычаям Речных Людей, сможешь жениться на Лигайде. И более: и Увар, и Айя, и другие Невидимые позволят тебе обладать ею единолично. Согласятся закрыть глаза на это вопиющее святотатство. И чтобы удерживать Ирката, осознавшего открывающуюся перед ним перспективу, уже на второй день пленения никакие волшебные узы были не нужны — чего, разумеется, пришельцы пока не знали. Достаточно внятно объяснить им, почему он не убежит, юноша смог на двенадцатый день своего пленения. Чужаки оказались сообразительными и освободили Ирката — впрочем, несколькими днями позже, им всё равно бы пришлось это сделать: ведь пленили-то его не для чего иного, как для посредничества.

С поручением привлечь к переговорам кого-нибудь из вождей, Иркат направлялся к своим не без некоторой тревоги: за пятнадцать дней отсутствия его вполне могли посчитать мёртвым — ведь за такое долгое время чужаки очень даже могли по капелькам высосать из него всю душу! Особенно — учитывая то, что пока он был в плену, старая луна успела умереть, а родившаяся новая могла не иметь достаточно силы, чтобы помешать пришельцам сотворить это злодейское беззаконие. Конечно, выпить душу способен только невероятно мощный колдун, но ведь соплеменники Ирката не знают, что вся сила чужаков в их магических приспособлениях, без которых они так: воины средней руки — не более. И, стало быть, приняв Ирката за мертвеца… нет! О столь нежелательном развитии событий лучше пока не думать!

Когда юноша вошёл в лес и переступил невидимую черту, образовавшийся в момент появления пришельцев разрыв хронотопа закрылся — второй инвариантный мир оформился окончательно и необратимо: то есть, без серьёзного локального нарушения Большого Равновесия уже не мог быть свёрнут в виртуальную сингулярность. Что для Омега-Центра явилось не вполне приятным сюрпризом — он, оказывается, исправляя последствия совершённого Сорок Седьмым смещения на шести уровнях континуума, учёл не все, выпавшие из своего времени, объекты. Однако, поскольку существование уже сформировавшегося инвариантного мира доставляло куда меньше проблем, чем его преобразование в сингулярность, то Омега-Центр решил всё оставить как есть — информировав Подмножество 13 о допущенной им небольшой ошибке.

А то, что через этот инвариантный мир — через одного из его обитателей — блокированное в Большом Облаке метасознание Ольги может образовать канал иррациональной пси-связи с симбиотом «Ольга 47», Омега-Центр никак не учёл. Да и, не имея достаточной информации об иррациональном мышлении, не мог учесть. Также — как и Подмножество 13.

Для переступившего невидимую черту Ирката внешне это никак не проявилось, и, естественно, юноша не заподозрил того, что отныне и он, и всё его окружение существуют не в своём мире.

Глава 4. Мыслящая протозвёздная туманность. Змей-искуситель. Плоды с Древа Жизни. Сотворение Евы. Союз с моноразумной расой второй планеты звезды К6. Операция «Бегство из рая»

Почувствовав под колёсами «небесную твердь», «Уазик», словно обрадованный игривый зверёк, весело покатил по лужаечке. Покатил сам по себе — с неработающим мотором — а когда удивлённый Иван Адамович нажал на педаль тормоза, прежде чем остановиться, обиженно фыркнул. Тогда, будто бы ни к селу, ни к городу, подполковник сказал «тпру», и «Уазик» с удовольствием покорился этой команде — застыв на месте и предупредительно распахнув дверцы: не худо бы, мол, и прогуляться, размять ножки, осмотреть приютивший Остров. Любуясь попутно фантастическими видами иного Мира.

Конечно, в какой-то степени этот мир был большой декорацией, созданной специально для проживания инопланетных гостей изолированной ячейкой в гигантской мыслящей протозвёздной туманности. Ставшей, однако же, не звездой, а уникальным артефактом самообразовавшегося неживого сознания. И… местом заключения нескольких беспокойных аборигенов третьей планеты звезды G2!

Во всяком случае, ступивший на «небесную твердь» Иван Адамович их пребывание в этом месте склонен был расценивать именно так: ишь куда затащили, черти! В воздушную, понимаешь, тюрьму. Правда — просторную и красивую.

Пока Иван Адамович обменивался с Ольгой мнениями по поводу места их «заточения», очарованный фантастическим окружением Олег, не заметив как, пустился в разведывательную экскурсию: один шаг, другой, третий — и ноги сами собой понесли этого двухметрового мальчика по пружинящей подобно слежавшейся трёхсотлетней хвойной подстилке нежно-зелёной лужаечке. На которой хоть и не росло никакой травы, но почему-то, увидев, а особенно ступив на неё, эту ровную упруго отталкивающую поверхность не хотелось называть никаким другим словом, кроме сентиментально ласкового: лужаечка. И, по мере того, как Олег шёл, она разрасталась: сто, двести, триста, пятьсот, восемьсот шагов — Иван Адамович с Ольгой скрылись за горизонтом, а перед молодым человеком предстало нечто вроде совсем сказочного дворца. Настолько сказочного, что этому невообразимо причудливому сооружению из тёплого льда, полупрозрачного резного мрамора, яшмы, нефрита, серебра, хрусталя и бронзы не хватало только охраняемого драконом, струящегося перед главным входом фонтана. И едва Олег подумал об этой, завершающей ансамбль, детали, она тут же явилась во всей полноте — включая дракона. Девятицветными радугами из пастей дельфинов водяные струи забили на головокружительную высоту, дробясь и разбрызгиваясь на миллионы капель и орошая дождём резвящихся внизу нимф и купидонов. Огромный трёхголовый дракон, изрыгая пламя, ходил по кругу, охраняя эту небесную красоту — ради собственной безопасности держитесь, дескать, подальше. Смущённый Олег подумал, что с драконом получился, пожалуй, некоторый перебор — и свирепый страж тотчас исчез.

«Н-н-да, дела! С воображением здесь надо поосторожней! Не то нечаянно навообразишь такое, что Оно тебя мигом слопает!»

Заметив исчезновение Олега, Иван Адамович, до этого более обеспокоенный вдруг дополнительно навалившейся на его жену огромной психической тяжестью, слегка встревожился и собрался отправиться на его поиски, но Ольга отговорила: не надо Ванечка. И Олег, и все мы физически здесь в полной безопасности. Настолько полной — о которой на Земле нечего и думать. А вот психически… нет, кроме меня, вернее, моего метасознания, никто нашей психике намеренно здесь не угрожает. Другое дело… понимаешь, интеллект этого Облака коренным образом отличается от нашего. И, создавая для нас этот Летающий Остров, Оно могло исходить только из наших представлений о Небесном Мире… если хочешь — о рае… таком, в котором нам было бы максимально комфортно. А поскольку у нас самих эти представления крайне смутные, то… этот Остров, в меру наших желаний и нашего воображения, будет постоянно трансформироваться… особенно — поначалу… ну, пока мы не придём к внутреннему, так сказать, консенсусу сами с собой. Однако физически, повторюсь, Омега-Центр, который переместил нас сюда, обо всех наших телесных нуждах знает несравненно лучше нас самих и, разумеется, передал Облаку всю необходимую информацию. Так что — в отношении физической безопасности…

— Погоди, Оленька, — сбитый с толку нарисованной женой идиллической картиной, не выдержал Иван Адамович, — мы здесь — что? Как бы — в раю? Живьём, так сказать, попали?

— Ну да, Ванечка — как бы, — рассеянно, будто бы рассредоточив ум, ответила Ольга. — Физически, телесно — да… можно считать — в раю. Ведь это Облако… Оно способно не только обеспечить наши организмы всем необходимым для жизни, но и полностью остановить процесс старения… а в случае нужды — даже обратить его вспять. Так что, если не вечность… ведь существовать, в нашем понимании, больше одной полной квазипульсации Вселенная не может… другое дело, что сами эти квазипульсации… прости, Ванечка, сейчас, когда моё метасознание разорвано, я и сама этого не понимаю. Так вот: физически не старея, жить в этом Облаке мы можем Бог знает сколько миллионов лет… десятки — если не сотни… другое дело, ментально — психически… ведь, если не считать удовлетворения насущных телесных потребностей… а потребность в общении с себе подобными, с некоторыми натяжками, можно тоже считать в основном телесной… мы ведь, как правило, и сами не знаем толком — чего хотим…

— Однако, Оленька, — невесело пошутил Иван Адамович, — если нам не удастся сбежать из этого Облака, то мы здесь получается — в бессрочном заточении? Приговорены, так сказать, к вечной жизни? В созданном для нас персональном «раю»? Н-н-да… дела… и чтобы быть изгнанными, чтобы Облако, Омега-Центр или Кто-то ещё вернули нас на грешную Землю, нам, значит — этого… вернее, не нам — тебе… надо вступить в связь со «Змием» — ну, восстановить контакт с твоим психосимбиотом?.. вкусить, так сказать, от Древа Познания?.. н-н-да… Оленька, а тебе не страшно?! Ведь здесь — действительно! Задействованы такие Силы!

Слышимая поначалу в голосе Ивана Адамовича горьковатая ирония сменилась откровенной тревогой за участь нежно любимой жены.

— Нет, Ванечка, нисколько… вернее, как женщине… Ольге… да — страшновато… немножечко… а может — и не немножечко… может — и очень страшно… а вот, как психосимбиоту… погоди-ка! Сейчас — секундочку…

Женщина вдруг почувствовала — еле-еле, на самом пределе своих ментальных возможностей — что оборвавшаяся с момента её перемещения в Облако телепатическая связь с землёй, кажется, восстанавливается. Не напрямую. Через один из нечаянно созданных Омега-Центром инвариантных миров. Через сознание оказавшегося в этом мире мальчика эпохи Великой Неолитической Революции. Точнее — её завершающего этапа. На границе — энеолита. И для самого этого юного медиума, то, что через иррациональную область его сознания женщине находящейся в девятнадцатимерном континууме Большого Облака удалось телепатически связаться с женщиной, которая, по отношению к нему, живёт хоть и на Земле, но в инвариантном мире, осталось будто бы незамеченным. В чём, впрочем, Ольга была не совсем уверена: телепатическую связь со Светой ей удалось установить мало того, что односторонне, но и на пределе всех своих ментальных возможностей — и, естественно, проследить в должной мере образовавшуюся цепочку женщина пока не могла. Но то, что ей удалось телепатировать Свете сообщение о приключившемся с ними перемещении во времени и, главное, успокоить её в отношении Сергея, в этом Ольга не сомневалась.

(Света это первое Ольгино сообщение из Большого Облака восприняла скорее как откровение, что с её исчезнувшим мужем ничего плохого не произошло, чем как какую-то конкретную информацию — но ведь суть в другом! Сигнал прошёл! Ольге, вопреки всем стараниям Омега-Центра, удалось переслать телепатическое сообщение из Мира принадлежащего другой цивилизации! И уже очень скоро, в качестве «ретранслятора» продолжая использовать иррациональную составляющую сознания находящегося в инвариантном мире юноши, ей удалось наладить устойчивую телепатическую связь со Светой. Сначала — со Светой… да, попытки связи с ноосферой F8, Сорок Седьмым и Базой пока ей не удавались, но… Омега-Центр допустил, кажется, существенную ошибку, недооценив возможности континуумов низших размерностей!)

Отослав Свете своё первое телепатическое сообщение, Ольга приободрилась до того, что, по необходимости прерванный ею, разговор с мужем продолжила в духе бесшабашной девчонки:

— Ну, вот, Ванечка, «грехопадение», можно считать, совершилось! Нет, мне пока не удалось затеять флирта со «Змием», но тропинку к Древу Познания я уже, кажется, нашла. И никуда Омега-Центр не денется: из Вечности нас изгонит на грешную Землю. Но — не сейчас. Попозже. А пока: отдохнём, как следует — в небесном этом вот санатории покайфуем по высшим райским стандартам! Покайфуем, Ванечка — а?..

С этими словами Ольга одной рукой обняла Ивана Адамовича, а другую вытянула вперёд и, дурачась, произнесла:

— Да будет посреди рая Древо Жизни! А также — Древо Познания Добра и Зла!

И по направлению вытянутой женской руки возникли два удивительных, похожих сразу и на яблоню, и на пальму дерева — с яблоневыми стволами и кронами и с топорщащимися от ветвей умеренно большими перистыми (условно пальмовыми) листьями. Увешанные одно золотисто-жёлтыми, а другое пурпурно-красными, похожими на круглые виноградные гроздья плодами. И, дабы не произошло случайной ошибки, под одним из них, разумеется, караулил Змей. Внешне, впрочем, похожий больше на очень крупную симпатичную ящерицу, чем на змею — серебристо-белый, с тремя фиолетовыми полосами вдоль спины, на четырёх коротких перепончатых лапах. С завлекающе-простодушным видом торговца фальшивыми драгоценностями призывно телепатирующий Ольге и Ивану Адамовичу приглашение откушать плодов с Древа Познания: не верьте, мол, Старому Зануде, мои яблочки самые лучшие — мятная прохлада, горная свежесть, райское наслаждение!

В ответ на этот искушающий призыв Ольга шаловливо погрозила Змею пальчиком: во второй, дескать, раз, негодник, женщину не обманешь — и, пройдя мимо разочаровавшейся рептилии, сорвала две красных грозди с Древа Жизни. Одну протянула мужу, а в другую запустила белые от природы зубки:

— Вкусно! Попробуй, Ванечка!

Иван Адамович поднёс кисть ко рту, откусил и стал не спеша жевать:

— Правда, Оленька, вкусно. Но — непривычно. Что-то эдакое между виноградом, грушей, земляникой, черешней, персиком, сливой и ещё чёрт те чем. Но тоже — вкусным. Сочное, в меру сладкое — с очень приятным запахом. Спасибо, Оленька.

— На здоровье, Ванечка.

Ответив на благодарность мужа, женщина доела тающий во рту «райский» фрукт и подошла к дереву с жёлтыми плодами. Игриво потрепала голову сразу же начавшегося ластиться к ней Змея, мимоходом сделав ему маленький ехидно-ласковый выговор:

— У-у, хитрющая тварь! Так и норовит соблазнить доверчивую женщину! У меня, понимаешь ли, всё самое лучшее! А вот дудки тебе, проказник! Во второй-то раз — что? Не обрыбилось! То-то же, скверный мальчишка! Теперь вот — другое дело. Теперь, вкусив, так сказать, противоядия, мы с Адамовичем попробуем, что у тебя за яблочки. А то ишь — расхвастался!

Жёлтые плоды оказались не менее вкусными, чем красные — с едва ощутимой горчинкой, приятно оттеняющей сладость первых.

Съев фрукт со второго дерева, Иван Адамович пошутил: — Не знаю, как там насчёт бессмертия, а поумнеть — не поумнел. Чувствую. Никакой, понимаешь, высокой мудрости. Ну, например, что надо одеться… Или, напротив — раздеться…

— Ванька! Бесстыдник! — Прыснула Ольга. — Ты ещё скажи: пойдём в койку!

— А что, Олечка, я, знаешь, не против. Тут, наверное, воздух какой-то особенный. А может быть — эти яблочки… Очень даже располагают…

— Я, Ванечка, тоже не против, — кокетливо отозвалась Ольга. — Но давай лучше подождём до ночи. И определимся с жильём. Мы здесь всё-таки не одни.

— Какая ночь, какое жильё? — Иван Адамович посмотрел на жену с тревожным недоумением. — Ты, Оленька, шутишь?

— Нет, Ванечка, не шучу. И в новую «замороженность» тоже не впадаю, можешь не смотреть на меня так испуганно. Всё — путём. Жильё — и ни какое-нибудь, дворец! — для нас для всех нафантазировал Олег. А ночь мы организуем сразу же по прибытии. Пошли, Ванечка, здесь близко — километра не будет.

Олег к этому времени успел «нафантазировать» не только дворец с фонтаном, но и прекрасный сад вокруг. Вперемежку — из обычных, знакомых, экзотических и вовсе невиданных деревьев и кустарников. А также: цветов, трав, аллей, беседок — с белеющими то там, то сям мраморными женскими фигурами. И не только мраморными.

— Ева, — представилась вышедшая из-за цветущего розового куста высокая рыжеволосая девушка — в тёмно-зелёном, по виду шёлковом, платье.

— Я не хотел, — покраснев от смущения, залепетал Олег. — Нечаянно получилось. Когда придумывал эти статуи, — юноша указал рукой на мраморных обнажённых женщин, — вообразилось как-то само собой. Ну, и она, значит, Ева… взяла вдруг и образовалась… а после… она хоть и придуманная, а человек… не трёхглавый дракон — развообразить я её не смог… дофантазировал только платье… я, правда, в женской одежде понимаю не очень… но, кажется, ничего… — Олег покраснел ещё гуще.

— Изумительное платье, Олежек! Ты просто прирождённый дизайнер! Евочке так идёт. И не красней, не красней — негодник, — Ольга в шутливой форме взялась приободрять смущённого молодого человека, — как же в раю без Евы? Не полагается! А вы, Евочка, — женщина повернулась в сторону фантома, — как? Чувствуете себя сотворённой из ребра этого вот молодого оболтуса?

Иван Адамович захотел было сгладить бестактность последнего вопроса жены, но не успел: рыжеволосое Олегово творение стало отвечать с бесстрастием ожившей статуи:

— Не знаю. Наверно — чувствую. Вообще-то, я — он. — Прелестная рыжеволосая головка кивнула в сторону потупившегося Олега. — Знаю и чувствую всё, что знает и чувствует он… но — не совсем… он мужчина, я — женщина… Ева… а что значит — быть женщиной… теперь, Оля, когда вы подошли, я, кажется, начинаю чувствовать… ну, моё отличие от Олега… но мне ещё надо столько понять… осознать… почувствовать… если только Олег меня не развообразит…

— Я ему развоображу — негоднику! Пусть только попробует! — Опять-таки шутливо стала успокаивать Ольга, но, увидев проблему глубже, закончила вполне серьёзно. — Успокойтесь, Евочка. Ничего теперь у Олега не получится — даже если бы такое злодейство и пришло ему в голову. Развообразить он вас мог в течение нескольких минут после того, как придумал. Во всяком случае — до нашего прихода. А теперь — нет. Теперь вы — не только Олег. Теперь вы и Иван Адамович, и я, а через меня — все женщины мира. И вообще, — Ольгины мысли вновь повернулись, — я теперь не уверена, что смогу развообразить Змея…

— Конечно, нет, моя неприступная королева! — протелепатировал незаметно приковылявший Змей. — Я теперь твой верный паж. И ваш покорный слуга. — Змей склонил голову сначала в сторону Ивана Адамовича, а затем — Олега и Евы. — А поскольку слуге быть вдалеке от горячо любимых господ — нонсенс, то, с вашего позволения, я устроюсь здесь, у фонтана. Обожаю любоваться своим отражением в воде!

— Ах ты Нарцисс несчастный! — съехидничала Ольга, но, решив, что после всех треволнений сегодняшнего дня им действительно следует отдохнуть, продолжать пикировку не стала, добавив только: — У-у, коварная рептилия! Соблазнить не вышло — так переквалифицировался в шуты. Ладно уж — принимаю. Хоть пажом, хоть шутом, хоть садовником. Только, чур, Евочку не искушать ни под каким видом. Она у нас девушка наивная, добродетельная — где ей устоять перед твоим коварством. Так что учти, развратник, замечу хоть один обольщающий взгляд — уволю без выходного пособия. А теперь, когда более мене устаканилось, и вправду — не худо бы отдохнуть. Олег, учись быть галантным, возьми Еву под руку и веди нас в свой дворец… Да будет ночь. И луна, и звёзды.

И едва только Ольга произнесла последнее пожелание, рассеянное дневное сияние стало меркнуть, на очистившемся от облаков тёмно-синем небе появилась луна, зажглись первые крупные звёзды. В окнах выдуманного Олегом фантастического дворца призывно затеплился мягкий свет — Ольга с Иваном Адамовичем и Ева с Олегом, обогнув фонтан, поднялись по широкой мраморной лестнице. Внутри, прежде чем разойтись по спальням, Ольга отвела Еву в сторонку и минут десять пошепталась с нею наедине.

На следующий день (а, проснувшись, Ольга сразу же повелела солнцу — быть) три человека и два фантома только-только успели позавтракать — с едой и, к огромной радости Ивана Адамовича, с куревом здесь оказалось также просто, как и со всем прочим, стоило только пожелать — к ним присоединились Сергей с Юрием. В сопровождении Зверя. Огромного, снежно-белого, ужасающего вида, но с удивительно добрым, проникновенным взглядом. Который, дабы рассеять невольно внушаемый его обличьем страх, сразу же телепатически назвался Шариком и отрекомендовался как представитель моноразумной расы второй планеты звезды К6.

(Нет, по происхождению я — землянин. Плотоядное млекопитающее. Жил на Земле задолго до людей. И вдруг что-то случилось. Очнувшись среди ночи, почувствовал себя мыслящим существом. Но — мыслящим не по вашему. Частью находящегося от Земли на расстоянии полутора миллионов световых лет моносознания. Которое через континуум бесконечно неопределённых измерений было Омега-Центром напрямую соединено с сознанием земного Зверя. Но подробней об этом — позже. Ольга, вы знаете, что поскольку я являюсь неделимой частью моносознания, то представляю в целом весь разум второй планеты звезды К6. Так вот: наша цивилизация тоже считает, что установленное Арбитром Большое Равновесие не является совершенным. Однако цивилизации нашего уровня ни ментально, ни технологически не способны его хоть как-то скорректировать. Это могли бы сделать «Эта» и «Кси» цивилизации в целом, но они не хотят. Хотите и можете вы — психосимбиот «Ольга 47». И если вам удастся восстановить разорванную Омега-Центром связь с Сорок Седьмым и Базой… хотя, конечно, это ужасно трудно… но, знайте, если вы попытаетесь — наша цивилизация будет помогать вам всем, чем может. К сожалению, наши возможности очень невелики. Однако, в качестве неподконтрольного Омега-Центру ретранслятора, мы всегда к вашим услугам.)

Получив это телепатическое сообщение, Ольга расцеловала Зверя в жуткую «крокодилью» морду и обратилась сразу ко всем своим «сокамерникам».

— Ванечка, Серёжа, Юра, Олежек — вы слышали? Вернее — восприняли? У нас теперь новый союзник! Цивилизация К6! И я не я буду, если не свяжусь с Сорок Седьмым и Базой! И наш психосимбиот восстановится! И Омега-Центр будет вынужден вернуть нас на Землю! Итак: операция «Бегство из рая» начинается! Или… вам здесь понравилось?

Мужчины наперебой заверили Ольгу, что здесь, конечно, неплохо, что если бы на несколько месяцев, они — с удовольствием. Однако навечно — тоска зелёная. Мир, в котором не надо ничего добиваться — ни умственно, ни физически — для растений. В крайнем случае — для животных. Но — не для людей. Не для тех, вернее — которые не считают себя растениями.

И только Ева грустно заметила: — Значит, я скоро исчезну?..

— Нет, Евочка, не исчезнешь, — успокоила Ольга. — Напротив, переместившись на Землю — обретёшь полноту существования. И ты, лукавая Змеюка, — женщина подмигнула подобострастно взирающей на неё рептилии, — тоже. А вас, лентяи и лежебоки, — мужчины запротестовали, но Ольга царственным жестом подавила их ропот, — обрадую. Из этого тёпленького местечка, этой мечты бездельников, изгонят нас не сегодня и не завтра. Успеете накайфоваться на всём готовеньком. У-у, дармоеды мои любимые!

«Лентяи», «лежебоки», «бездельники», «дармоеды» не сочли нужным возражать против Ольгиных инсинуаций — действительно! Чего хочет женщина…

Глава 5. Пришельцы и Большая Бледная Образина. Димка, прогони монстра! Неуязвимое чудовище. Быть съеденным — священное право вождя

Из чёрт те кем заброшенных в прошлое террористов, Упырь первым пожалел, что они открыли дикарям свои настоящие имена. Конечно, Речные Люди думают, будто их диковинные гости-пленники назвались употребляемыми при общении с чужаками псевдонимами — увы. Ни русскому Димке Ушакову и никому из чеченцев вовремя не пришла в голову эта предосторожность, а когда они сориентировались что к чему — стало поздно: все кому ни лень могли завладеть их настоящими именами. И, стало быть… при желании… тьфу-тьфу, сохрани Господь!

Вот только… не остался ли Бог в том, в настоящем мире? Не покинул ли Он их здесь — в сгинувшем чёрт те когда кошмаре? А иначе с какой стати его, Димку Ушакова, преследует по ночам большая скользкая тварь? Причём, не только во сне, но и наяву… Правда, что наяву — в этом он не совсем уверен… но кто это сейчас в болотце противно хлюпает в камышах? То ли что-то полощет, то ли не может никак напиться? Выдра? Бобёр? Енот? Или — Кикимора?

Ствол Димкиного автомата невольно смещается в направлении хлюпающих звуков — чёрт! Так и хочется засветить фонарик и скользнуть лучом по кайфующему в болотце гаду! А ещё пуще — садануть во тьму сокрушительной автоматной очередью! Ух, до чего же хочется! Чтобы разом и навсегда, испустив кровяные фонтаны, издох скользкий болотный гад! Перестал бы его преследовать и наяву, и во сне! Особенно — во сне…

Из состояния близкого к панике Ушакова вывела коснувшаяся его плеча мальчишеская ладонь — Иркат. Или — Грайх? А может — Аржак? У этих чёртовых дикарей чуть ли не десятку имён у каждого! Хитрые сволочи — знают, как защититься от колдовства! Разумеется, не от всякого, но от того, которое связано с именами — очень надёжно! Действительно, попробуй наслать порчу, когда не знаешь на кого конкретно. На Аржака? Ирката? Грайха? Да этот стервец ухохочется над твоими бессильными заговорами — и только! Ведь его настоящего имени не знают даже родители! Только он сам и Мудрая Седая Мать — главная колдунья у этих дикарей.

Между тем, «этот стервец» не сильно, но требовательно потянул Дмитрия за рукав — приглашая следовать за собой.

Упырь так до сих пор и не выучился бесшумно ходить по ночному лесу и потому понял, что врагов поблизости нет — в противном случае Иркат не потащил бы его за собой во тьме. То захрустит валежина, то треснет сухая ветка, то громко чавкнет соскользнувшая с кочки нога — да местные такого ходока услышат метров за триста! Если — не дальше. Так что…

Ушаков не ошибся: на поляне, на которую Иркат его вывел из чащи, тихо переговаривались бывшие в засаде воины — значит, действительно, ближе чем на километр нет никого кроме своих. И тем не менее Речные Люди сильно встревожены — почему? Ведь, помимо подозрительного хлюпанья в близком болотце, Димка не слышал ничего настораживающего: звериные взрёвывания, визг, рык, временами стремительный топот — обычные звуки ночного леса, и всё.

Айгар, номинально подчинённый Ушакову, а по сути командующий их отрядом вождь, говорил хоть и кратко, но малопонятно: дескать, только что Ирхам видел Её. Кого, спрашивается — Её? И во сне и наяву преследующую Димку Болотную Тварь? Или у Речных Людей есть собственное ночное Пугало? Кроме того: как безлунной ночью можно хоть что-то увидеть в густом лесу? И, главное, при чём здесь он, Димка Ушаков? Ведь он, разумеется, никому не обронил ни словечка о преследующей его кошмарной Твари! Даже — своим, не говоря уже о Речных Людях, ибо последнее было бы равносильно самоубийству. Нет, никто из дикарей не посмел бы открыто поднять руку на гостя-пленника, но тайно навести порчу — чего уж! С удовольствием навели бы! И прежде других — Мудрая Седая Мать. Да и Заклинатель Мёртвых — тот ещё типчик! И многие годы постоянно носимый Ушаковым золотой крестик здесь, в мире существующем за несколько тысяч лет до Рождения Христа — не защита от могучего колдовства людоедов.

За прошедшие с момента их кошмарного перемещения четыре месяца, Дмитрий так и не овладел толком речью Речных Людей и, кое-как понимая прямое значение слов Айгара, не мог постичь их косвенного, а тем более скрытого смысла — чего же всё-таки от него хочет вождь? Зачем срочно отозвал с занимаемого им поста? По счастью, на помощь пришёл Иркат, и Упырь понял, что Айгару хочется сущего «пустячка»: всего-то — чтобы Почётные Гости Речных Людей уняли своих Невидимых! Не позволяли им во всякое время беспрепятственно шляться по лесу! Особенно — Бледной Образине. Которая, мало того, что пугает, но ведь может и укусить? А то и вообще — высосать кровь у спящего? Ведь, как всем известно, от чужой Нечисти нет защиты. А Большая Бледная Образина — вне всяких сомнений! — на землях Речных Людей появилась вслед за пришельцами: впервые Её заметили меньше чем через луну после прибытия почётных Гостей — значит, Она неразрывно связана с ними, притащилась по их следам. Стало быть, пусть Димка её прогонит — дабы не вредила Речным Людям вообще и, в частности, их, высланному в дозор отряду.

И хотя данное пожелание Айгар высказал в форме просьбы, Упырь отчётливо понимал: никакая это не просьба, а категорическое требование. По сути — ему приказано немедленно повлиять на неведомое Чудовище. Ни фига себе — положеньице! Притом, что он, Димка Ушаков, вот уже два месяца никак не может сладить со своим, так сказать, персональным Монстром! Хотя… возможно, что Большая Бледная Образина и преследующая его Кикимора — одно и то же? И? Легче ему от этого? Чёрта с два!

— Айгар, вот ты говоришь, будто Ирхам Её только что видел? Но — как? Разве можно хоть что-нибудь видеть в такую темень? — Ушаков попробовал отвлекающими вопросами сбить с толка вождя. — И потом… кто ещё, кроме Ирхама, видел вашу Бледную Образину?

Дмитрий заметно выделил голосом местоимение «вашу», этим нехитрым риторическим приёмом как бы отмежёвываясь от явившихся следом за террористами опасных призраков.

— И вообще — как Она выглядит? А то, знаешь, я без понятия. Ты вот говоришь, что Большая Белая Образина пришла вслед за нами, а я думаю — нет. В наших землях Она не водится.

Конечно, Димкины отвлекающие вопросы не сбили с толку вождя, однако несколько озадачили. Особенно — Ушаковское утверждение, что в их землях не водится такой непотребной Нечисти.

— Почему Ирхам увидел её в темноте? — выдержав подобающую паузу, стал обстоятельно отвечать Айгар, — а как же ещё! Бранка меня побери, но ты, Димка, разве не знаешь, что Невидимых можно видеть только в темноте? Или у вас — по-другому? Невидимых можно видеть при свете? Днём? Конечно, в землях, где живут такие Могучие Волшебники, как вы, всё может быть… Но у нас — нет. Не только у Речных Людей, но и у Жителей Побережья и даже у Диких Охотников — ничего подобного, у нас Невидимые являются только ночью. Да, Боги и некоторые из Старших Духов могут являться днём, но Бледная Образина — вряд ли… Или ты, Димка, думаешь, что она из Старших Духов? Бранка меня побери — не знаю… Она ведь не из наших — из ваших Невидимых. Надо спросить у заклинателя Мёртвых… Но ты, Димка, Ей всё равно скажи, чтобы Она убиралась от нас подальше — даже, если Она и не из ваших Невидимых… Ведь ты же из Племени Колдунов. Скажи Ей, Димка — вдруг да послушается!

И Ушаков сказал. Хотя и в полголоса, но более чем убедительно — по-русски. По-простонародному. Так, что если эта Невидимая Тварь владела хоть азами великого и могучего языка — то наверняка, как ошпаренная, умчалась отсюда на край света. Увы, Упырь знал, что ни его русского языка, ни тем более той магической силы, которую им совершенно напрасно приписывали дикари, недостаточно для изгнания материализовавшихся призраков. Даже — «родной» Кикиморы. Не говоря уже о Большой Белой Образине. Впрочем, на Айгара произнесённый громким «трагическим» шёпотом высокохудожественный Димкин мат произвёл самое благоприятное впечатление — чужак постарался на совесть. Но…

…не успел Ушаков порадоваться тому, что ловко выпутался из очень непростой ситуации, как неподалёку послышался тяжёлый чавкающий шлепок и следом за ним пронзительный человеческий крик. Упырь на мгновенье оцепенел, затем, захваченный всколыхнувшей всё естество волной безграничного ужаса, чуть было не бросился без оглядки прочь, но, каким-то образом сумев подавить страх, выхватил из кармана фонарик и узким световым лучом ткнул в то место, откуда раздались эти жуткие звуки.

Шагах в тридцати от Димки нечто очень большое, похожее на помесь гигантской лягушки с белым медведем заглатывало, пережёвывая, ноги вопящего человека, который, отчаянно дёргаясь и выгибаясь, пробовал костяным ножом дотянуться до морды заживо его поедающего монстра — тщетно.

Увидев этот кошмар, на несколько мгновений оцепенели все бывшие на поляне воины — стрелы и копья полетели в это чудовище не сразу. А когда полетели — скользкий огромный гад не обратил на них никакого внимания. Его светло-серая с зеленоватым отливом шкура наверняка не уступал в прочности крокодильей — острые наконечники стрел и копий отскакивали от неё как от живой брони. И тогда отчаянно испугавшийся Димка, не думая, что выстрелы могут привлечь врагов, дал по этому выродку ночи длинную автоматную очередь. К несчастью — слишком длинную. На весь рожок.

Монстр вздрогнул от множества ударивших его с близкого расстояния пуль, вскинул голову со свесившимся из пасти человеческим телом, около середины бёдер с хрустом перекусил несчастному обе ноги, выпрямился на задних лапах и не спеша, пережёвывая по пути оторванные конечности, двинулся на Дмитрия. Непослушными руками перезаряжая автомат, растерявшийся Димка выронил фонарик — монстр надвигался. По счастью — медленно. Упавший фонарик не погас, но в буреломе и сухой траве его свет совсем потерялся, и Ушаков, наконец-то справившийся с упрямым рожком, тупо водил стволом автомата из стороны в сторону — стрелять на звук? В сущности — наугад? Когда единственный ничтожный шанс на спасение давало точное попадание в морду — по глазам!

Чудовище, остановившееся в десяти шагах от Димки, перед последним прыжком присело на задние лапы — бывшему криминальному авторитету Упырю оставалось две, три секунды жизни. Указательный палец уже судорожно давил на спусковой крючок — сейчас, через мгновенье, прогрохочет беспомощная автоматная очередь и — тьма! И в это мучительное мгновенье стремительно метнувшийся из-за спины Ушакова Иркат подхватил фонарик и осветил монстра. Большие глаза изготовившейся к смертельному выпаду жуткой твари полыхнули свирепым зелёным пламенем — Дмитрий не промахнулся. Погасли, выбитые автоматной очередью, глаза-прожекторы, однако, испустив нечто среднее между змеиным шипением и медвежьим рёвом, монстр всё-таки прыгнул, но пули, сквозь глазницы проникшие в головной мозг, сделали своё дело — прыжок ослеплённой твари не достиг цели. Тяжело плюхнувшись в двух шагах слева от Ушакова, монстр — неловко, боком — прыгнул ещё левее, а третий прыжок у него вовсе не получился: могучие задние лапы бросили чудовище прямо на ствол старого подгнившего тополя. Дерево подломилось, и визжащая тварь перевернулась на спину, всеми четырьмя лапами пытаясь сбросить навалившуюся на неё тяжесть — упавший тополь толстыми сучьями пригвоздил гада к земле.

После на редкость удачной автоматной очереди Дмитрий, словно заворожённый, несколько долгих секунд стоял на месте, с полным душевным безразличием следя за агонией ужасной твари — чёрт? Почему она никак не издохнет? Ведь наверняка хоть одна из пуль, пройдя через глаз, достала до мозга — а она всё бьётся и бьётся. Шипит, свиристит, ревёт — издыхать, похоже, не собираясь.

Ободрённые беспомощным положением монстра, пятеро воинов пытались копьями проткнуть ему шкуру на животе — перебиваемые мощными лапами с треском ломались прочные древки, так же, как и удерживающие чудовище ветки тополя. И если бы не толстенный, обожжённый молнией ствол, то, вероятно, упрямо не желающий издохнуть монстр скоро бы освободился — кремнёвым и костяным наконечникам копий кожа на животе чудовища не поддавалась также как и на прочих частях тела. Задетый ужасной лапой отлетел в сторону на мгновение потерявший осторожность воин; светящий подобранным фонариком Иркат по счастливому наитию перевёл луч на грудь — на основание левой лапы. Поняв эту безмолвную подсказку, Айгар изо всей силы ударил копьём в уязвимое место — копьё наконец-то ладони на три вошло в тело чудовища. Монстр задёргался судорожней и чаще, испуская какие-то уже совершенно невероятные звуки: смесь скрежещущего визжания со свистом вырывающегося из-под земли перегретого пара в Долине Гейзеров. Тем не менее, издыхать он по-прежнему не желал, хотя копьё Айгара вошло в его тушу где-то уже на локоть.

Отошедший от первого шока Димка с изумлением следил за титанической битвой со смертью — что? У этого гада в запасе девять жизней?

(Уже потом, в стойбище, разделывая тушу, они узнали, что девять не девять, а наверняка не одна: два сердца, два мозга — спинной (в крестце) по размерам не уступал головному.)

И только, когда ещё кто-то из воинов, вдохновлённый примером вождя, изловчился вонзить копьё под правую переднюю лапу монстра, кошмарное чудовище наконец-то издохло — ранив напоследок второго охотника.

О том, чтобы после свирепой битвы с ужасной тварью продолжить разведывательный поход, нечего было и думать — требовалось как можно скорее, пока привлечённые шумом отгремевшего сражения дозоры Жителей Побережья не подняли общей тревоги, убираться восвояси.

Между крест накрест стянутых ремнями лап монстра просунули ствол молодого ясеня, шестнадцать воинов не без труда взвалили тяжеленную ношу себе на плечи, и небольшой отряд заспешил в стойбище. В сущности — провалив задание.

Нет, с точки зрения «среднестатистического» обывателя двадцать первого века они не были виновны в неудаче — кто же мог предвидеть нападение чудовища? — однако на взгляд носителя «первобытной» уголовной морали Упыря это их не оправдывало: дыма без огня не бывает! Стало быть, подвергшись нападению монстра, не так уж они невинны — ведь себе на ужин чудовище почему-то выбрало воина именно из их отряда?

А для Речных Людей не было никакого сомнения: они виновны! Верней — нечисты. Послав невиданного, невообразимо страшного Зверя, Увар недвусмысленно дал понять, что совершённого перед выступлением в поход коллективного очистительного обряда совершенно недостаточно, что, как минимум, один из их отряда нуждается в персональном очищении.

И шагающий рядом с Ушаковым Иркат почти не сомневался: именно его кощунственное желание жениться на Лигайде спровоцировало гнев Увара — Бранка его побери! Кто сказал, что только чудовища из Мира Мёртвых могут следовать за пришельцами? Разве обычный Зверь не мог увязаться по их стопам? Мало ли, что Димка, самый лживый из чужаков, говорит, будто у них такие не водятся? Ведь ему соврать ничего не стоит! Да и вообще, несмотря на всё видимое могущество пришельцев, люди они мелкие и ничтожные. Другое дело — их магические орудия. Но и они…

…две луны тому назад у Ирката, до этого отчаянно пытавшегося проникнуть в тайны магических орудий пришельцев, вдруг появилось ощущение, что это ему не нужно — почему? Ведь сразу после его пленения чужеземными колдунами живущий в юноше Дух Великого Вождя приказал: учись! Знание — Сила! И вдруг — здорово живёшь! Ни с того ни с сего появляется ощущение, что все его усилия — суета сует, что он предназначен совсем для другого. Правда — для чего именно — Иркат так и не понял ни сразу, сподобившись откровения, ни спустя некоторое время. И часто надоедающий своими подсказками Дух Великого Вождя в этом случае молчал как привязанный к пыточному столбу пленник из Диких Охотников — сам, дескать, догадывайся. И если сегодняшнее нападение невиданного Зверя рассматривать как знак?.. Вот только — знак чего? Нечистоты или избранности? Или — того и другого вместе?

По возвращении в стойбище, Заклинатель Мёртвых, как и предполагали воины, потребовал для очищения столь редкостных нечестивцев, каковыми являются все они, принести в жертву не только чудом ещё не умершего, полусъеденного грешника, но и другого — раненого хоть и серьёзно, но отнюдь не смертельно. Если бы не удивительный трофей, то Заклинатель Мёртвых наверняка бы потребовал вырвать сердце и у Айгара, вождя их проштрафившегося отряда, но его героизм и, главное, удача в битве с невиданным монстром не позволили Айгару сподобиться этой чести. И, конечно, чтобы смыть позор и заслужить райское блаженство в Стране Вечного Лета, вождь сам вызвался в летнее солнцестояние стать богом — дабы съевшим его девам и юным жёнам на целый год была обеспечена мужская составляющая Изначальной Производящей Силы. Ведь, становясь Оплодотворяющим Природу Богом, человек коренным образом меняет свою судьбу — из царства необходимости переходя в царство свободы. Кроме того: желание Айгара ради народного блага пожертвовать собой, очищало не только его, но и всех, бывших под его началом, воинов…

Глава 6. Съешьте нашего

(Особенности усыновления у Речных Людей. Иркат в роли медиума. Женщина-Сверхсущество. Иррациональное психополе и солитонная гиперфлуктуация.)

…узнав о чём, с облегчением вздохнул не только Ушаков, но и Шамиль, которого участь Упыря как такового, самого по себе, беспокоила очень мало, однако нельзя было допустить, чтобы члена их маленького отряда принесли в жертву по обычаям Речных Людей — хватит с них одного Мирошниченко!

Да, когда террористы и дикари научились понимать друг друга, и Речные Люди могущественных чужеземных колдунов приняли как почётных гостей, то заблудившимся во времени странникам сразу же была предложена компенсация: любого — на выбор — из съевшего их товарища, мальчишку. Хотя бы — Ирката: инициатора этого печального недоразумения. Мол, пусть чужеплеменники принесут его в жертву по своим обычаям — не обязательно съедят. Хотя, конечно, последнее, имея ввиду посмертную участь души юного грешника, было бы предпочтительнее…

По счастью, Фиксатура был русским (или украинцем, один чёрт!), и его смерть не требовала кровной мести — убивать Ирката Шамилю не хотелось. Не говоря о том, что он являлся незаменимым посредником, за две недели пленения юноши суровый горец привязался к нему едва ли не как к сыну. Тем более, что трёх родных сыновей Шамиля — орлов! джигитов! — убили неверные, а дочери есть дочери. И хотя одна из них (шахидка) героически пожертвовала собой во славу Аллаха — всё не то. И юный людоедик — чего уж! — запал в сердце горца. К сожалению, как вскоре понял Шамиль, они попали к таким «глубоким» дикарям, у которых отцовство существовало лишь номинально — отцами Ирката считалось не менее тридцати мужчин брачной группы его матери — и об усыновлении (в общепринятом значении этого слова) не могло идти речи…

…вообще-то страшно греховное, с точки зрения правоверного мусульманина, подобие усыновления у Речных Людей всё-таки существовало: если юноша старше двенадцати лет добровольно соглашался сожительствовать с мужчиной в качестве «женщины», то он признавал «усыновителя» одновременно как бы и отцом, и мужем, но… шайтан его задери! Не говоря о том, что для Шамиля — грех, Иркат был не из таких, которые добровольно становятся «женщинами»! Напротив! Сам во всю дерёт влюблённого в него Бейсара!

Другое дело — двое отданных в услужение «колдунам» мальчишек…

…когда Шамиль, застав нечестивцев на месте «преступления», понял, для чего Речные Люди направили к ним этих юных извращенцев, то, страшно рассердившись, избил не только мальчишек, но и согрешивших с ними Гасана и Упыря. Хуже того, в праведном гневе горец чуть было не совершил дипломатическую бестактность, отослав назад сомнительный дар, но вовремя одумался: баран его забодай! Он что — имам? Или — мулла? Чтобы здесь — в бог знает когда сгинувшем мире — надзирать за нравственностью своих единоверцев? К тому же, рискуя испортить так трудно налаживающиеся отношения с местными дикарями? Ведь, в конечном счёте, всем и за всё воздаст Аллах… Да и то сказать: им, здоровенным бугаям, несколько месяцев обходиться без женщин… которых в этом мире они могли иметь либо силой, перебив мужчин, либо сделавшись Речными Людьми — для чего следовало пройти многочисленные и не совсем приятные обряды Посвящения. Которые, в частности, предполагали и ритуальное людоедство, и хотя бы однократное исполнение роли женщины — символизирующее первый этап Приобщения, переход из детского состояния в юношеское… И — шайтан задери — им, кажется, не отвертеться от этого «подвига»!

Для того, чтобы выжить в этом диком ни на что не похожем мире, в первую очередь было необходимо присоединиться к какому-нибудь местному племени, и после того, как они затратили столько усилий на сближение с Речными Людьми, рисковать потерей всего достигнутого в сущности из-за предрассудка… нет! Начни он настаивать, его бы не поняли даже свои — чеченцы, не говоря уже об этой уголовной морде Ушакове. Ведь, кроме самого Шамиля да ещё Марата, все блудят с дарованными им юными извращенцами. И не только с ними: из мальчишек, вертящихся вокруг диковинных чужеземцев, мало таких, которые бы не соглашались подставлять свои бесстыжие аржи Могучим Волшебникам — чем его товарищи, не боясь греха, пользуются с большим удовольствием. Конечно, одно дело, когда дерут они, и совсем другое — когда их… для мужчины согласиться с ролью женщины… хотя бы и однократно… правда, дикари никакого позора в этом не видят… и не только для мальчиков и юношей, но и для полноправных мужчин… да, но ведь они-то — воины Аллаха, а не грязные дикари?!

Подобными заковыристыми задачками Шамиль изводил себя уже больше месяца — с того времени, когда худо-бедно стал ориентироваться в местных условиях. И лёгкого решения богобоязненный командир, увы, не видел: или они, оставаясь Почётными Гостями Речных Людей, должны постоянно держаться настороже, или (для получения, так сказать, гражданства) обязаны хотя бы однократно подставить свои аржи инхамам наиболее прославленных вождей здешних людоедов — чёрт! И надо же было Аллаху именно их подвергнуть такому нелёгкому испытанию! Заживо отправив в ад, из которого нет исхода! Ведь если, послав к чёрту Речных Людей, они попробуют наладить контакт с другими местными племенами — теми же Жителями Побережья — ничего не изменится! Кроме того, что придётся изучать ещё один тарабарский язык! Ибо наверняка обычаи здешних дикарей немногим отличаются друг от друга!

Да, судя по рассказам Ирката, Жители Побережья несколько «цивилизованнее» Речных Людей — ведут меновую торговлю с появляющимися из-за моря совсем уже «продвинутыми» купцами — и что же? Искать этих «продвинутых» купцов? Ага! Где гарантия, что у них обряды присоединения легче и приятнее, чем у Речных Людей? А главное: они могут быть настолько «продвинутыми», что, с почётом приняв чужеземных колдунов, не посчитаются с гневом богов и вероломно зарежут пришельцев во сне. Нет, куда надёжнее иметь дело с «глубокими» дикарями, которые по настоящему боятся своих свирепых богов и прочих невидимых, а особенно — покойников! Ведь, обманув бога, можно надеяться смягчить его гнев молитвами и жертвоприношениями, но когда знаешь, что вероломно убитый тобою человек может явиться с того света и живьём утащить тебя в ад — сто раз подумаешь, прежде чем решишься зарезать спящего!

Стало быть, как это ни отвратительно, но, похоже, им хотя бы по разу придётся подставить свои аржи инхамам местных вождей — в том числе и ему, Шамилю. Ведь, не пройди он обряд Приобщения, не стань полноправным «речным человеком», Упырь в скором времени изведёт не только его, но и всех чеченцев, и станет у людоедов Великим Белым Царём — Упырём Первым. А что — чем не карьера для уголовника? Правда, до той поры — пока его самого не съедят. Конечно, Димка этого не понимает, наверняка думает, что, завладев всеми припасами своих товарищей, сможет единолично управлять дикарями. Да — сможет… до ближайшего солнцестояния! Вот только они, воины Аллаха, не увидят торжественного съедения Упыря — натравленные Димкой, их эти грёбаные людоеды сожрут раньше!

Шамиль пожалел о принятом месяц назад решении поселить Ушакова среди дикарей. Да это выглядело разумным: во-первых, от Димки требовалось избавиться, а во-вторых — с пользой: дабы, покороче сойдясь с Речными Людьми и изнутри познакомившись с их бытом и нравами, он бы просветил своих товарищей… ага — товарищей! У уголовников, как известно, один товарищ — тамбовский волк! Следует признать, ни черта хорошего из этой затеи не получилось! Упырь до сих пор живёхонек, а сведений о, так сказать, Десяти Заповедях людоедов от снующих вокруг лагеря несовершеннолетних извращенцев они получили куда больше, чем от Дмитрия. Причём — непосредственно, из первых уст.

Но самое порочное в этой идее то, что он, Шамиль, теперь не знает: а не прошёл ли уже Упырь обряд приобщения? Опередив их всех? И теперь, являясь полноправным людоедом, про себя смеётся над воинами Аллаха? А почему бы и нет? Уголовник — он и есть уголовник! Лживый, как сто чертей, и живучий, как кошка! Даже эта, выпрыгнувшая из ночного кошмара — тьфу, тьфу, чтобы не приснилась! — Бледная Образина и та его не взяла. Везунчик чёртов! Ведь стрелок — так себе, очень средненький, а ухитрился выбить ей оба глаза! Чем и спасся от взявшегося невесть откуда чудовища. А правда? Откуда он выполз — этот болотный гад? Только этой новой напасти им здесь не хватало! Притом, что «нормальных» хищников — барсов, волков, медведей, тигров — и без того явно в избытке! Но их-то хоть можно стрелять, да и вообще, как и положено, людей они в основном боятся, а эта чёртова Бледная Образина — ведь её не берут даже автоматные пули! То-то такая смелая! Напала на целый воинский отряд и на глазах у всех живьём сжевала сцапанного ею бойца! Конечно — с её-то шкурой! Попробовать — из пулемёта? Но хуже всего не её неуязвимость — другое… Суеверные дикари наверняка свяжут это неведомое чудовище с ними — воинами Аллаха. А возможно — уже и связали… И?

Шамиль задумался: ну да, свяжут или уже связали… а так ли это нежелательно, как ему только что вообразилось? Напротив — не прибавит ли эта связь в глазах людоедов магического могущества чужеземным колдунам? А что, очень возможно. Стало быть, тварь тварью — на крайний случай у них есть противотанковые гранатомёты — а думать следует не о ней. Прошёл или не прошёл Упырь втихаря обряд Приобщения — вот что главное на данный момент! Ведь если этот сучий потрох тайком натянул им нос — нужно срочно принимать контрмеры! Да, но — какие?..

В данном случае, упреждая события, Шамиль опасался напрасно: конечно, Ушаков был очень не прочь, оставив в дураках своих заклятых товарищей, Приобщиться в тайне от них — увы, не мог. Разумеется, не из-за мучающих Шамиля религиозно-этических сомнений — ах, грех, ах, после смерти, можешь угодить в лапы к дьяволу! — он что, фраер? Не понимает, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят? Это там, в тех зонах, которые на воле, подставить очко — быть опущенным. А на этой воле, которая всем зонам зона — напротив! Можно поиметь с этих первобытных пидоров жирный навар! Если позволить трахнуть себя Заклинателю Мёртвых — ого! Правда, он почти старик, но, по словам мальчишек, тот ещё грыдень! Тем более, что — по своему сану — никогда не знал натуральных баб… А слуги Аллаха, небось, когда придёт их черёд, подставят свои «драгоценные» аржи не иначе, как Великим Вождям — дурачьё! Не понимают и никогда не поймут, кто у здешних людоедов действительно Главный!

Нет, все эти религиозные предрассудки — для дураков. Когда черти тебя гребут по полной программе — волей-неволей начнёшь подмахивать. А станешь упираться — тебе же хуже: наизнанку вывернут. Нечего себя обманывать: Тот, Который подстроил эту подлянку с провалом в прошлое, вовсе не собирается возвращать их назад. Уж чем они Ему так не угодили, но на эту бессрочную зону Он их законопатил глухо. А теперь уже окончательно оборзел: послал такое страшилище — мрак. Мало Ему дикарей, изобрёл, понимаешь, такого монстра, для которого автоматная очередь вроде душа Шарко — у, Сволочь! Ведь не попади он этому гаду по глазам — считай, покойник! На радость кровопийце Шамилю, который, посылая его жить с дикарями, явно надеялся, что он, Димка Ушаков, так или иначе отдаст концы — дипломат, видите ли! Вместо того, чтобы пришить самому, понадеялся на людоедов, и… фраернулся, сука! Конечно, жить среди дикарей — не сахар. Уж на что он привык терпеть — что в заключении, что на воле — первые несколько дней хотелось волком выть. Однако — притерпелся. И теперь (вот бы слуга Аллаха скорчил рожу, если бы догадался!) за эту «командировку» благодарен Шамилю — ещё бы! За один месяц он о Речных Людях узнал столько — сколько всей их правоверной кодле не узнать и за полгода! Ведь те будто бы болтливые мальчишки, которые вертятся возле террористов, ничего существенного им не рассказывают, зато сами… у, хитрые черти! Соглядатаи — высший класс! Ха, ха, ха, то-то Шамиль утрётся, когда узнает истинную цену полученных им сведений! Тем более, что он, Димка, самым наглым образом гонит командиру туфту. И самое смешное — ха, ха, ха! — ни он, ни мальчишки не врут. Нет, говорят чистую правду — вот только толку от этой правды Шамилю, как от козла молока: ха, ха, ха! Разве что — Иркат?..

…Ушакову очень хотелось привлечь на свою сторону этого отважного, сообразительного и предприимчивого юношу — не тут-то было: как с первого дня своего пленения Иркат почему-то потянулся к Шамилю, так до сих пор отдаёт ему своё предпочтение. С какой стати? Что он нашёл в этом диком горце? А главное — каким образом отвратить его от командира? Притом, что Иркат — Упырь это чувствовал звериным чутьём уголовника — всех их (Великих Волшебников) ставит очень невысоко. Словно бы отделяя удивительные магические приспособления чужеземцев от них самих — людей, в его глазах, незначительных. Ишь, стервец! Ведь все прочие Речные Люди считают их Колдунами — супер! Способными убивать Громом, мчаться быстрее ветра и видеть ночью. Ну да — считают… если только этот негодник не распространяет потихоньку свои клеветнические измышления! А тут ещё — Тварь… которая чуть было не сожрала его… а в болоте — Кикимора… и если бы — только в болоте! А то ведь снится, зараза, едва ли не каждую ночь… противная, скользкая, полуразложившаяся, однако — живая… а какая она из себя конкретно — большая или маленькая, белая, зелёная или серо-буро-малиновая — чёрт её знает! Но точно — не та гадина, что напала на них во тьме. Не та, в которой Речные Люди всё-таки узнали свою Бледную Образину. Но только у дикарей как-то очень хитро: дескать, Большая Бледная Образина как бы осталась в лесу, а та, что они убили, её Тень. Или — Призрак. Ни фига себе — Призрак, от шкуры которого автоматные пули отскакивают как горох! А главное: если с настоящей Гадиной ничего не случилось, то, значит, её призраки могут появляться вновь и вновь? Речные Люди сказали Димке, что могут…

Ушаков вспомнил своё благочестивое желание — возникшее у него при виде съеденного живьём Мирошниченко — пожертвовать большую часть награбленного на храм. Исповедаться и заказать попу очистительную молитву — ну, что там у них полагается в подобных случаях… каким он тогда был ещё дураком! Надеялся, пронесёт: они отобьются от людоедов и сумеют вернуться назад, в свой мир… а вот — фигушки! Вся твоя «зелень», все твои камушки, всё твоё «рыжьё» — там, Димка! А если бы даже были с собой — ха, ха, ха! За доллары у Заклинателя Мёртвых покупать себе место в Стране Вечного Лета — ха, ха, ха… а ничего, Димка — не ха, ха, ха! Да такой веры, какая у здешних людоедов, нет не только у тебя, но и у Шамиля — со всей его мусульманской кодлой! Чтобы вождь, не задумываясь, предложил себя в жертву… да ещё таким мучительным способом? И это притом, что настоящего ада — в отличие от христиан и мусульман — у Речных Людей нет… Страна Вечной Зимы — подумаешь! Он тут порасспрашивал у местных — так они в ней даже и не мёрзнут… и почему её так боятся — совсем непонятно… лично он, Димка, за все его прегрешения… чёрт! Должен же быть какой-то выход! Ведь он же не виноват, что здесь нет ни батюшки, ни муллы? Ох, как бы он сейчас покаялся! Да, покаялся, но — кому?.. ведь, кроме того, что здесь нет батюшки, здесь, может быть, нет Бога?..

Смутные видения, которые стали появляться у Ирката две луны тому назад, вскоре после нападения жуткой Твари обрели поразительную чёткость. Юноша понял, почему его вдруг перестали интересовать магические орудия пришельцев: и они сами, и их магические орудия, и Речные Люди, и Жители Побережья, и вообще всё окружающее вдруг умалилось настолько, что сделалось почти невидимым в глазах Ирката. Зато далёкие звёзды не просто приблизились, сделавшись огромными мирами, но и каким-то таинственным образом соединились с ним — будто бы через своих удивительных обитателей, для которых он, Иркат, оказался незаменимым посредником в разговорах через время и расстояние. Чего, разумеется, если бы не увидел призрачной светящейся паутины вокруг своей головы, юноша ни за что бы не смог понять. Правда, увидев призрачное сияние в первый раз, Иркат здорово испугался — паутина исчезла и появилась снова только тогда, когда прошёл страх.

Таким образом, почувствовав чужое психоинформационное поле, Иркат получил малую толику ему не предназначавшихся сведений — что, использующий юношу в качестве неподконтрольного Подмножеству 13 ретранслятора, психосимбиот «Ольга 47» заметил со значительным опозданием.

Иркат, играя с расходящейся от его головы, неощутимой для себя и незаметной для других паутиной, мимоходом открывал её удивительные свойства: стоило сосредоточить внимание на какой-нибудь из нитей и потрясающие видения иной реальности начинали являться не хаотически, а в определённом порядке. К сожалению, сплетающих паутину нитей было чересчур много и они постоянно колебались, так что проследить какую-нибудь одну являлось очень нелёгкой задачей — зато, когда её удавалось решить…

…первое, что благодаря своему открытию совершенно точно узнал Иркат, это правду о пришлых «волшебниках». Нечаянно соединившись с сознанием проживающей в их удивительном мире женщины, юноша окончательно убедился в том, в чём заподозрил чужаков с самого начала: никакие они не волшебники! Другое дело — их мир: громадные как горы дома, в промежутках между которыми не земля и трава, а нечто однообразно серое, противное на вид. И всюду мечутся служащие людям этого мира для передвижения подобия капищ, на которых явились пришельцы — маленькие, побольше и просто громадные! А уж самих людей — видимо-невидимо! А по ночам — огни! Столько не горящих, а только святящихся огней, что ночи в их мире нет!

Однако разгадку, почему чужаки из этого удивительного мира попали к Речным Людям, надо было искать не там — не без труда проследив другой конец нити, Иркат увидел нечто ни на что не похожее. И в центре этого неописуемого словами мира — женщину, которая вовсе не женщина. И даже — не богиня. А настолько могущественное Существо, что Его силу Иркат, как ни старался, а не мог сравнить ни с чем. И вот Оно — да; Оно — причастно и к появлению чужаков, и к его поразительным видениям, и даже к нападению жуткой Твари. Но и кроме этого — к чему-то гораздо большему, к тому, чего он, Иркат, не способен вместить, но что правит не только людьми, но и богами и другими Невидимыми.

Проследив другой конец нити, юноша затрепетал и попробовал мысленно оборвать паутину — напрасно: Женщина-Сверхсущество его обнаружила. И что Она предпримет в ответ на его дерзкое подглядывание — оставалось только гадать…

Глава 7. Мыслящий автомобиль. Нетривиальный способ достижения гармонии в полигамном браке. Естественный отбор глазами Зверя. Садистские наклонности газообразной туманности

— Да ладно тебе, Уазик, кончай заливать баки! И ты, и я, и Евочка родились здесь. Или образовались — не суть. А то что тебя, как транспортное средство, используя совершенно варварские технологии, изготовили на какой-то мифической Земле… ладно, ладно, — почувствовав, что Уазик вот-вот обидится, Змей поспешил взять примирительный тон, — не мифической а вполне реальной третьей планете звезды G2, обладающей мощной биосферой и зачаточной, но уже очень активной ноосферой. И технологии, по которым тебя изготовили, для разумных аборигенов этой планеты — согласен! — не варварские, а очень даже передовые. Но только, Уазик, где эта самая Земля? И её материнская звезда — Солнце? Галактика, Метагалактика — вообще: вся эта Система? Не знаешь? То-то же…

— Погоди, Змеюша — там, где ей и следует быть: в отделённом от нас всего лишь четырнадцатью измерениями пятимерном континууме. Ну, и ещё сколько-то там миллионов парсеков, но это уже не принципиально. Другое дело — эти четырнадцать «лишних» измерений… а вернее — даже одно… коренным образом отличающееся от прочих… которым, значит, Облако выделило себя из Системы… понимаешь, Змеюша, Оно ведь только считается девятнадцатимерным, а на самом деле — ого! Если переводить в стандартные единицы — размерность не ниже двадцать пятой.

— Ни фига себе — «обрадовал»! Значит, кроме обычного измерения, от вашего мира нас отделяет ещё одно — особенно заковыристое! А ты всё время рыпаешься: ах, на Земле с ветерком промчаться по хорошо укатанной грунтовой дороге! Ревя мотором и шурша протекторами! Набрался ума у Облака — и… потянуло в детство! А правда, Уазик, ты теперь кто?

— Я-то? — Уазик задумался, — по классификации принятой «Эта» цивилизацией — скорее всего, одиннадцатимерный гамма-симбиот. Обладающий искусственным интеллектом типа О 3. Хотя — нет… тип интеллекта — это я сам… взял, что называется, от фонаря. Ну, «О» — потому что мой интеллект в основном от Облака. Хотя — что-то и от людей. От Ольги, Сергея, Ивана Адамовича и даже неизвестного мне Мишки, который долго с терпением и любовью собирал меня чёрт те из чего. И ухитрился сотворить, по земным критериям, чудо-автомобиль, Ну, и Сергей, конечно — приложил руки: и помогая в сборке, и, главное, обкатывая — обучая чуять дороги…

— Да, брат Уазик, — сочувственно вздохнул Змей, — теперь я понимаю, почему тебя так тянет на Землю… Ностальгия — святое чувство… А представляешь — каково людям? Особенно — Ольге? Ведь она бедная всё время казнится, что по её вине Сергей оказался разлучённым с молодой женой. Да ещё — беременной. А каково этой самой Свете? Хоть Ольга постоянно её телепатически утешает, что Сергей скоро вернётся, но всё равно…

— Ты, Змеюша — однако. Так растрогал, что, того и гляди — заплачу. Можно подумать, что эмпатик у нас не Шарик, а ты. Хотя, как местный уроженец, кроме своего рая и знать вроде бы ничего не должен… а в раю печалиться и плакать не принято — дурной тон.

— Ну да, я-то у себя в раю, а вы… — Змей всхлипнул и выпустил из глаз две натуральные слезинки, — Ольгу, знаешь, как жалко! Ведь сотворила меня — она. И большая часть меня — тоже она. И уже четыре месяца бьётся бедненькая, чтобы сбежать из этого рая, и ничего у неё не получается! А поначалу-то ей казалось, что долго они здесь не задержатся. Ей Богу, сейчас разревусь как Евочка! Которая — у, хитрющая! — знает, что стоит ей как следует расплакаться, Олег для неё на всё готов: даже попробовал развообразить Лилиточку — ну, которую «нечаянно» втихаря измыслил. Конечно, ничего у него из этого не получилось, Лилит, напротив, стала ещё красивее, зато Ольга, когда узнала о злодейской попытке дематериализации вымышленной женщины — ух до чего рассердилась. Тут же сотворила два пучка берёзовых розог, вручила их Евочке и Лилиточке и велела этого «здоровенного оболтуса» выпороть как мальчишку. Да ещё — прилюдно. И как Олег ни канючил, как ни просил прощения, говоря, что уже большой и наказывать его как малолетнего сорванца — неудобно, Ольга, ласково улыбаясь, убеждала, что напротив: Евочке с Лилиточкой сечь его с двух сторон будет очень даже удобно. А вот сидеть негоднику — действительно — после будет весьма неудобно: на что она очень рассчитывает, ибо — на пользу. И ведь — убедила! А самое удивительное — хорошенько вразумив ветреного любовника, женщины примирились между собой, и теперь они втроём живут душа в душу. Евочка, правда, как-то оговорилась, что для снятия накапливающегося в их триумвирате напряжения, ей с Лилиточкой приходится время от времени прибегать к рекомендованному Ольгой воспитательному средству — ну да это, как говориться, дела семейные, и если Олег не против… а он, похоже, не против…

— Нисколько не против, — протелепатировал подошедший Шарик. — И тогда, в первый раз, когда девочки прилюдно поучали его задумываться о последствиях своих поступков, хоть внешне и упирался, внутренне был не против — понимал, что Ольга нашла для него то единственное наказание, которое только и могло спасти ситуацию. Увидев в сотворившем их любовнике не Высшее Существо, а озорника-мальчишку, женщины смогли по-новому понять и этого легкомысленного молодого человека, и, главное, дружка дружку. И не только понять, но и простить, и принять — ведь обе они не могут жить без Олега. Во всяком случае — здесь, в Облаке. А сумеем ли мы из Него выбраться… и когда — если сумеем…

Шарик вильнул хвостом и растянулся в тени развесистого клёна, положив свою огромную голову на вытянутые передние лапы — рядом с Уазиком. Змей взобрался на бывший брезентовым — теперь трансформировавшийся в нечто квазиорганическое, невероятно прочное — верх автомобиля, свесив вниз любопытную мордочку, чтобы видеть глаза собеседника. Вообще-то Шарик, отчасти стесняясь своего устрашающего голоса, а отчасти следуя традициям моноразумной расы второй планеты звезды K6, общался исключительно телепатически, и следить за выражением его глаз не имело смысла — оно менялось независимо от получаемых и передаваемых мозгом сведений — но и отказываться от унаследованной от своего легендарного прародителя привычки, повсюду совать свой нос, Змей тоже не собирался.

— Так ты, Шарик, как и я со Змеюшей, считаешь, что мы здесь застряли надолго? — протелепатировал Уазик. — И, значит, так считают все твои собратья? Ведь у тебя же с ними постоянная связь… а кстати? Почему этот Омега-Центр, который нас сюда забросил, не оборвал её? Ну, как он это сделал с метасознанием Ольги? Лишив её связи с Сорок Седьмым, Базой и Координатором Малой Ячейки? В сущности, если не уничтожив, то выведя из строя Психосимбиот «Ольга 47». Хотя… Ольгино метасознание заблокировал не Омега-Центр — он только переместил нас сюда — а заблокировало Облако. А тебя, значит — нет?.. ты и твои собратья чем-то так ему полюбились, что Оно не вняло предостережениям Омега-Центра?.. тьфу ты! Что за несусветную чушь я сейчас несу! Ведь телепатическим контактам Ольги со Светой Облако нисколько не мешает! Причём — с самого начала… и, более того… возможно — содействует? Ведь сразу по прибытии Оля почувствовала здесь такую высокую внешнюю психическую активность, которая почти полностью подавила её метаментальные способности — так, что даже находящийся рядом Иван Адамович перестал воспринимать её телепатические сигналы. И вдруг, через каких-нибудь два-три часа, ей удаётся связаться со Светой! Которую отделяют от Ольги несколько миллионов парсеков и четырнадцать измерений! А ведь тогда, Шарик, тебя с нами ещё не было… и, соответственно, не было никакой связи с мономентальной расой второй планеты. И, значит, не может идти речи ни о какой помощи с вашей стороны… Да, Оля мне объяснила, что преодолеть барьер ей удалось выйдя на иррационально бессознательный уровень, о котором Омега-Центр или совсем ничего не знает, или знает недостаточно, чтобы чинить помехи. Вроде бы — убедительно, но… как мы теперь знаем, Облако имеет столь высокую размерность, что может блокировать любые сигналы на любом уровне — кроме, разве что, сигналов Арбитра.

Шарик зевнул, ловко прихлопнул хвостом придуманного им слепня и протелепатировал в ответ:

— Конечно, Уазик. Ведь ты сам всё знаешь лучше меня. Верней — нас. — Поправился белоснежный могучий Зверь. — Одиннадцатая размерность — не шуточки. Ведь ты теперь по сложности не уступаешь Омега-Центру. А вся наша цивилизация, до того, как я попал сюда, только-только вышла на пятый уровень — то есть, научилась осознанно воспринимать свою Ноосферу. Конечно, теперь — с помощью Облака — мы уже на седьмом уровне, но дальше Оно нас «продвигать» не будет. Седьмой уровень, как ты знаешь, обеспечивает надёжную защиту цивилизации от всех случайностей пятимерного континуума: близких вспышек сверхновых звёзд, спонтанных пространственно-временных «схлопываний» и прочих стихийных «прелестей» Системы. Конечно, продвинув нас сразу на два уровня, Большое Облако нарушило предложенную Арбитром Концепцию Невмешательства, но, по Его расчётам, через 3–4 тысячи стандартных единиц времени вблизи нашей звезды весьма вероятен выплеск энергии из отрицательного псевдоконтинуума, и очень проблематично, достигнем ли мы к тому времени, развиваясь самостоятельно, необходимой для защиты от этого выброса шестой размерности…

— Бр-р-р! Никуда не хочу отсюда! — резюмируя диалог Уазика со Зверем, не совсем вежливо вмешался Змей. — Ведь жить по-человечески можно только в раю! А в этих ужасных пятимерных континуумах — мрак! То, свернувшись, тебя как муху прихлопнут пространство и время, то изжарит сверхновая звезда!

— Нашёл о чём печалиться! — для наглядности изменив своим принципам, громовым голосом прорычал Шарик. — Да попадись ты мне на Земле — ну, когда я ещё был неразумным зверем — слопал бы тебя, почти не заметив! Ведь ты же, Змеюша — мне на один укус! Хотя, скорее всего, тебя сожрал бы какой-нибудь мелкий хищник: рысь или росомаха. Ведь на Земле все беспрерывно едят друг друга, и всему живому все силы приходится тратить на то, чтобы спрятаться, убежать, напасть. Для чего, ты думаешь, мне такие зубы и когти?

Демонстрируя свои природные достоинства, Шарик пошире раскрыл ужасную «крокодилью» пасть и одновременно огромными когтями клацнул по мраморному цоколю одной из множества вымышленных Олегом статуй. Змей, испугавшись впервые в своей недолгой жизни, сжался в комок и жалобно пролепетал раздвоенным язычком:

— Шарик, ми-и-иленький, но если на Земле действительно так страшно, как ты говоришь, то там вообще невозможно жить… дрожа от страха, страдая от голода… одновременно и мучая, и мучаясь… нет! Чем такое существование — лучше вообще никогда не существовать! Не быть. Не знать этого, называемого жизнью, бесконечного ужаса. Нет, теперь я никуда ни за что не двинусь из этого Облака! Пусть лучше Оно сто раз развоплотит меня здесь, чем испытать хотя бы одну сотую тех кошмарных страданий, о которых ты сейчас рассказываешь! Теперь я, ей Богу, не понимаю, почему люди так рвутся на Землю? Хотя… они ведь — мыслящие… и, наверно, им на Земле гораздо лучше, чем неразумным тварям?

— Нет, Змеюша. Именно потому, что они мыслящие — им там гораздо хуже, чем всем вместе взятым неразумным существам. Понимаешь… всё, что я тебе сейчас рассказываю… это ведь — с точки зрения представителя моноразумной расы второй планеты… по-нашему — Взыи… а когда 35 миллионов лет назад я был Зверем на Земле… воспоминания о том состоянии у меня остались хоть смутные и отрывистые, но яркие и в целом — приятные… особенно — о последнем периоде, когда я вырос и вошёл в полную силу… сладкая ярость погонь… вкус тёплой крови… ощущение беспредельной мощи… а о страхе и голоде — никаких воспоминаний… наверное, я был очень удачливым охотником…

Почувствовав страх Змея, Шарик перешёл на телепатический язык, и дрожащая рептилия скоро успокоилась.

— Хотя — конечно… когда я был детёнышем — не мог не испытывать страха, иначе бы не выжил. Ведь полакомиться мною — слабым и беззащитным — желающих вокруг было навалом. Однако о том, некомфортном для меня периоде существования, не осталось никаких воспоминаний. И, главное — не было никаких предчувствий, что я состарюсь, ослабею и, наконец, умру… Понимаешь, Змеюша, никаких мыслей о смерти… ну — «мыслей» — это я опережаю события, откуда было взяться мыслям у неразумной твари? Хотя… помню: что-то вроде беспричинной тоски изредка вдруг на меня накатывало — выл на луну ночами. Чем-то она бередила мою звериную душу. Однако — не слишком: что-то иногда мимоходом зацепит — повоешь, повоешь — и всё пройдёт. Опять энергичен и полон сил — опять выслеживаешь восхитительно вкусного детёныша мастодонта или индокитерия… теперь-то, соединившись с моноразумной расой Взыи, я понимаю, что это выл мой не рожденный разум… возможно — от радости, что ему так и не суждено родиться… ведь быть разумным Землянином… то есть, знать о своей неизбежной смерти… убаюкивая боль надеждами на посмертное существование…

— Шарик, а почему я, — к окончательно успокоившемуся Змею вернулось его природное любопытство, — не чувствую никакого страха перед небытием? А ведь тоже — вроде бы живой и разумный? Да, конечно, мой интеллект в основном — от Ольги… Но тогда — тем более непонятно: ведь она-то как раз — человек и должна испытывать этот самый страх? С другой стороны, когда ты предстал в образе Зверя, я прямо-таки оцепенел от ужаса! А ведь меня ни разу ещё не ели. И вообще, до того, как ты рыкнул и показал свои ужасные зубы, мне и в голову не приходило, что меня могут съесть. И вдруг — на тебе: прямо-таки почувствовал, как твои острые зубы впиваются в мою нежную плоть и с хрустом перекусывают меня надвое! Откуда? Ведь я, сотворённый в раю, ничего этого не должен знать? Во всяком случае — до изгнания… или — бегства… только я отсюда сам никуда не побегу ни за что на свете! Лучше сто раз развоплощусь, чем хотя бы одной лапой ступлю на вашу кошмарную Землю!

— Побежишь, Змеюша. — Вместо Шарика ответил Уазик. — Ольга поманит, и ты за ней, как на привязи, побежишь на край света! Вспомни: когда она только-только тебя сотворила, ты ведь не остался под Древом Познания? Которое тебе — по легенде — положено охранять. Верней — рекламировать. Нет, сразу же побежал за своей «неприступной королевой» — согласный быть хоть садовником, хоть шутом — лишь бы при ней. Понимаешь, Змеюша, — Уазик ненадолго замялся, подыскивая слова, чтобы наивному райскому созданию подоходчивее объяснить всю серьёзность складывающейся обстановки, — ты в основном творенье Ольгиного бессознательного. В самом его широком смысле, включающем в себя не только вытесненные социально неприемлемые желания, потребности и фантазии, но и генетическую память, и, вообще, всю огромную область иррационального, охватывающую и гиперсенсорное, и квазилогическое, и псевдоинтеллектуальное — вплоть до метаментальности. Ведь то, что человек помнит и чем распоряжается сознательно — одна сотая, если не одна тысячная от того, что он действительно знает. И весь этот огромный опыт предков Ольга бессознательно передала тебе. И, стало быть, ничего удивительного, что, увидев оскаленную пасть громадного Зверя, ты оцепенел от страха — нормальная реакция рептилии, которая была одним из далёких предков Ольги. При нападении хищника, если нет возможности убежать или уползти, оцепенеть, притворившись мёртвым — шанс спастись. Небольшой, разумеется, но — шанс. И теперь, после того как Шарик разбудил в тебе эту древнюю память, ты, Змеюша, даже не видя противника, по шороху в кустах, по донесённому ветром запаху уже будешь знать, когда следует убежать, когда затаиться, а когда можно напасть.

— Напасть? — изумился Змей, — зачем? Ни на кого нападать я категорически не желаю!

— Кушать захочешь — нападёшь. Или ты думаешь, что на Земле говядина так и родится — в виде готовых бифштексов? Баранина — в виде шашлыков? Свинина — в виде колбасы, ветчины, корейки? Белужья икра — намазанной на бутерброды? Ну — как здесь всё это, по первому нашему желанию, нам поставляет Облако?

Войдя в роль искусителя, Шарик с увлечением открывал Змею всё новые подробности гастрономических пристрастий землян, чем вновь довёл наивного «небожителя» до состояния близкого к обмороку.

— Как, шарик — и Ольга?! Как и Иван Адамович, и Сергей, и Олег, и Юрий — с удовольствием поедает трупы убитых живых существ? Но ведь и мне, мне тоже, — вспомнив недавнюю трапезу ужаснулся Змей, — нравится их пища? Особенно — белужья икра! Притом, что здесь сколько угодно замечательно вкусных фруктов, овощей, ягод. Которые мне тоже нравятся. Особенно — плоды с Древа Познания. Но всё равно — тянет на убоину! Значит, я тоже — хищник?

— Отчасти, Змеюша, — «утешил» Зверь, — ты — всеядное, как и сотворившая тебя Ольга. Однако же — не расстраивайся: здесь ты никаких трупов не ешь. Здесь Облако синтезирует именно мясо, минуя все промежуточные этапы — всю, так сказать, стадию жизни. На Земле, если, конечно, мы туда когда-нибудь попадём — другое дело. Там тебе придётся либо стать строгим вегетарианцем, либо смириться с тем, что каждый кусочек аппетитного жаркого когда-то мычал, блеял, хрюкал — короче, жил и даже, возможно, немного думал.

— Стану вегетарианцем! На Земле — никакого мяса! Только — фрукты и овощи! — с энтузиазмом воскликнул Змей.

— Может, и станешь… — задумчиво отозвался Шарик, — только, Змеюша, не зарекайся — в земных овощах и фруктах тебе будет не хватать некоторых ценных белков. Нет, в принципе без них можно обходиться, но… ты же, как Ольгино творенье, несёшь на себе печать её личности… а она вряд ли захочет столь радикально поменять свои пищевые пристрастия…

— Погоди, Шарик, совсем затерроризировал Змеюшу, — беря под защиту «райское создание», вмешался Уазик, — во-первых, за пределами Облака Ольгино метасознание, скорее всего, восстановится, и она перестанет нуждаться в какой бы то ни было земной пищи. А во-вторых: ты напрочь забыл о моей новой сущности — ну, что я теперь одиннадцатимерный гамма-симбиот. И синтезировать всё, что угодно (хоть свежее мясо, хоть философский камень) для меня теперь — раз плюнуть. Впрочем, ты и сам находишься на таком уровне сложности, что питание для тебя — не проблема. При желании, можешь создавать не только мозговые косточки для своих «крокодильих» зубов, но и — для Змеюши — сколько угодно так им любимой чёрной малосольной икорки. Не губя никаких осетров, белуг, стерлядей…

Шарик задумался: — А знаешь, Уазик, пожалуй — да. Только мне это почему-то до сих пор не приходило в голову… и всей нашей цивилизации — тоже… нет — надо же!

Огромный белоснежный Зверь с видом обрадованной собаки вскочил с «земли», завилял хвостом и вдруг резко замер, будто бы принюхиваясь к этой новой для него идее — открывающей для моноразумной расы второй планеты звезды K6 удивительные пути развития.

— Спасибо, Уазик! Нет, хотя сначала Омега-Центр, а после Облако и сделали меня дюже разумным, а всё — дурак дураком! Вообще-то, особенности моносознания — его издержки. Когда знаешь, что у тебя в запасе если не вечность, то сотни миллионов лет спокойной, устойчивой эволюции — торопиться не станешь. Зачем? Особенно — после того, как мы с помощью Облака вышли на седьмой уровень Системы и можем не бояться никаких космических катастроф? Которые, к тому же, и без того крайне маловероятны — во всяком случае, в планетарном масштабе. Так бы — без спешки и суеты — эволюционировали себе и эволюционировали, к концу очередной квазипульсации достигнув девятого уровня… и плавно «перетекли» бы в следующую квазипульсацию… как и ещё 12372 «эволюционирующих» параллельно с нами мономентальных рас! От неспешного «вызревания» которых и «Эта», и «Кси» цивилизациям ни холодно, ни жарко! Ведь в действительности их «двигают» — одну семь, а другую восемь — образовавшихся из индивидуально мыслящих существ метацивилизаций, сумевших преодолеть почти непреодолимую для крайне агрессивного индивидуального сознания яму самоуничтожения. В которую за четыре квазипульсации свалилось больше миллиарда их невезучих собратьев. Истребивших себя — о, здесь они оказались очень изобретательными! — несколькими десятками тысяч способов. А в последнюю квазипульсацию — вообще! На уровень метасознания вышли только две полиразумные расы! Нет, предложенная Арбитром Концепция Невмешательства никуда не годится! Ведь это же — издевательство над разумом: когда в подавляющем большинстве случаев выживают самые «тупые»! Ведь даже наша мономентальная раса — одна из наиболее «продвинутых»! Ведь таких, как мы — всего несколько сотен! А в основном моносознание образуется из вдруг обретших способность к телепатическому общению простейших! Даже из насекомых — сравнительно редко! Чаще всего — из кишечнополостных! А то и вообще — из одноклеточных! Которые, вместо того, чтобы усложнять структуру каждой отдельной особи, образуют вдруг в «первичном бульоне» подобие нейронов, синапсов, ганглий — и пошло, и поехало! Через два, три миллиарда лет этот бульон начинает осознавать себя! А к концу квазипульсации, глядишь, кое-как доползает до девятого уровня — и будьте любезны! Вместо того, чтобы прокиснуть, «перетекает» в следующую! Нет, Уазик, скажи — у Арбитра, наверно, «не все дома»?! Иначе бы Он не предложил эту идиотскую Концепцию Невмешательства!

— Да нет, Шарик, всё не так просто. Ведь, вмешиваясь в развитие цивилизации, мы волей-неволей переделываем её на свой лад. — На эмоциональную вспышку Зверя Уазик стал отвечать не спеша, обстоятельно, взвешивая каждую мысль. — По сути, формируем искусственный интеллект. Неважно — что на биологической основе. А ведь искусственный интеллект очень высокой степени сложности как «Эта» и «Кси» цивилизациям, так и Большому Облаку создать ничего не стоит. И для решения каких-то отдельных, конкретных задач они действительно создают эти искусственные интеллекты. Но только… меня Облако сразу же, едва мы в Него попали, «наградило» симбиотным сознанием аж одиннадцатого уровня, а вот людей — нет. Никого не «продвинуло» ни на одну ступень. И более: так блокировало Ольгино метасознание, что, не считая уникальной способности к телепатии, оно у неё здесь практически не функционирует. Да, добавляя в синтезируемую Им для людей пищу удивительные, можно даже сказать, волшебные ингредиенты, Облако очень способствует их интеллектуальному росту, но… естественным путём! Лишь помогая развиваться тому, что в каждом из них индивидуально заложено от природы. Ни в коем случае, как, например, в меня, в тебя, в Змеюшу, в Лилит и Еву не привнося ни капли своего — из чего я делаю вывод, что Облако не собирается изымать их из земной цивилизации. И хотя Оно очень заинтересовано в том, чтобы люди задержались здесь подольше, не будет препятствовать попытке нашего бегства… неудачной попытки. — Уазик вдруг замолчал, будто к чему-то прислушиваясь, и продолжил после заметной паузы: — Прежде, чем окончательно сбежать из этого рая, мы будем несколько раз перехвачены по пути и, так сказать, водворены на место.

— Ни ффига себе — шшшуточки, — присвистнул с пришипом Змей, — Ему — что: нравится измываться над пленными? Бегите, дескать, а я вас сцапаю по пути и водворю обратно! И словлю кайф от вашего горького разочарования — нет! Никогда бы не подумал, что газообразная туманность может иметь садистские наклонности!

— Теоретически, Змеюша, может — если она уже мыслящая, но ещё не на высоком уровне развития: не выше пятой размерности. Но здесь, как ты понимаешь, не тот случай. — За «газообразную туманность» заступился Уазик. — Нет, всё гораздо сложней: Облако, я полагаю, ведёт какую-то свою очень хитрую игру с «Эта» и «Кси» цивилизациями. А возможно — что и с Арбитром… Хотя последнее — вряд ли, не тот уровень… скорее — при поддержке Арбитра…

— Погоди, Уазик, — обеспокоился Зверь, — а на хрена нам ввязываться в чужую игру, да ещё по незнакомым правилам? Мы что — мальчишки-школьники, чтобы сбегать с уроков? Заведомо зная, что будем пойманы и водворены назад? А возможно, и высечены — ну, как Олег Евочкой и Лилитой? Вдруг да это тоже входит в замыслы ведущейся Облаком Игры? Придаёт ей, так сказать, особенную пикантность?

— Нет, Шарик, высечены не будем! Это я тебе гарантирую. — Дребезжа капотом, рассмеялся Уазик. — К сожалению, не тот уровень — всё гораздо серьёзнее: не исключено, что эти попытки могут оказаться очень опасными… конечно, не для нас — для людей…

— Как, — возмутился Змей, — из рая бежать на кошмарную Землю, да ещё рискуя по пути нарваться на крупные неприятности?! Нет, Уазик, это не Облако сошло с ума, а — ты! Превратился в опасного маньяка! И, кстати, — Змей вспомнил начало этого разговора, — обо всех этих планах и о ведущейся Облаком игре ты узнал только что?! Ведь совсем недавно мы с тобой вместе сетовали, что люди застряли здесь надолго и очень от этого страдают — и вдруг! Нет, Уазик, сознайся — ты всё это только что придумал сам? Чтобы разыграть нас с Шариком. Или развеселить — не знаю. Но только твоя шутка получилась совсем не смешная, а элементарно — дурацкая! Или… — Змею пришла в голову неприятная мысль, и он с подозрением посмотрел на Зверя, — вы оба? Сговорились, чтобы перепугать до смерти неискушённое райское создание? Сначала Шарик рассказывает всякие невообразимые ужасы о Земле Людей, а затем Уазик, как ни в чём ни бывало, предлагает наведаться в этот ад! Если так, господа, то — стыдно! Глумиться над беззащитной наивной тварью… вот пожалуюсь Олечке — она вам зада-а-аст!

Змей всхлипнул, и из его глаз покатились непритворные слёзы. Уазик наперебой со Зверем бросились утешать расстроившуюся рептилию, телепатируя, что ни в коем случае не стали бы его так зло разыгрывать, да и вообще — они давно не школьники, чтобы хоть как-то разыгрывать товарища: даже — и безобидно.

— Нет, Змеюша, — покаялся Шарик, — рассказывая о Земле, я вовсе не собирался тебя пугать. Просто — хотел немножечко просветить, подготовить. А что совсем упустил из вида твою тонкую, так сказать, райскую психическую организацию — прости ради Бога!

— И меня, Змеюша, прости, пожалуйста! — к покаянию Зверя присоединился Автомобиль. — Я ведь по происхождению — кто? Машина! И, соответственно, сердце и нервы у меня железные. Где им до райской деликатности! — сглаживая нечаянно причинённую Змею боль, попробовал пошутить Уазик. Правда, шутка получилась тоже слегка «железной», но на Змея она подействовала самым благотворным образом.

— Прощаю, Уазик — и тебя, и Шарика. От всей души. И вы меня — тоже? Простите — а? Ну, что обиделся не по делу — разревелся подобно кисейной барышне. А ведь нам — действительно — впереди предстоит такое… страшно даже подумать! Так ты, Уазик, — Змей вернулся к прерванному вспышкой пустой обиды вопросу, — на самом деле? Только что получил информацию от Облака? Ну, что Оно собирается поиграть с нами, как кошка с мышкой?

— Змеюша, информацию от Облака я действительно получил только что — когда высказал предположение, что Оно не намерено изымать Олю, Ивана Адамовича, Сергея, Олега и Юрия из земной цивилизации — тут-то в меня и хлынуло. Так сказать, залповым выбросом — десять в девятнадцатой степени гигабайт.

— Погоди, Уазик, — Зверь первым сориентировался в цифрах, — по меркам земной цивилизации — это же очень много. А нам со Змеюшей ты сказал всего несколько слов — да и то гадательных. Неудивительно, что Змеюша заподозрил, будто ты его попросту разыгрываешь! Облако, видите ли, ведёт игру с «Эта» и «Кси» цивилизациями — совсем нас за дураков держишь!

— Не надо, Шарик, ты же не райское создание, — предотвращая новую ссору, степенным голосом Ивана Адамовича заговорил Уазик, — информации я получил под завязку — не спорю. Но только — её осмыслить… я хоть и одиннадцатимерный, но в сравнении с Облаком — даже не младенец, а личинка младенца. А на сей раз Оно, кажется, не снизошло должным образом к моему несовершенству: ну, например, о том, что Оно затевает игру с «Эта» и «Кси» цивилизациями, мне не было сказано ни слова, но из контекста это вытекает само собой. А вот о роли Арбитра в этой игре — ни из контекста, ни из подтекста, ни из гипертекста, как их ни выворачивай — извлечь ничего нельзя. И всё-таки ощущение, что Арбитр замешан — причём, на стороне Облака — у меня почему-то сложилось. То же самое — с нашим побегом: с одной стороны, Облако дало мне понять, что очень заинтересовано, чтобы люди добровольно задержались здесь подольше, а с другой — столь же ясно «сказало», что Оле необходимо попасть на Землю. Хотя бы — на короткий срок. Причём — как можно быстрей. Ну, а понять, что побег не удастся с первого раза — для этого не надо быть семи пядей во лбу: Омега-Центр, как говорится, бдит и сделает всё, чтобы не выпустить Олю отсюда. Тем более, что у него, через представителя «Кси» цивилизации, есть договорённость с Облаком задержать нас здесь подольше. Вот только, что значит «подольше» — не оговорено. Облако — наверняка не без задней мысли — не пожелало договариваться ни о каких конкретных сроках, отделавшись ни к чему не обязывающим: «подольше». Так что, при желании, четыре месяца нашего пребывания здесь можно считать достаточно долгим сроком.

— А почему, Уазик, — замысленный хитрецом и интриганом, Змей сходу «въехал» в ведущуюся не совсем чисто игру, — «Эта» цивилизации, чтобы изолировать Ольгу, понадобились такие сложности? Договариваться с представителем «Кси» цивилизации, чтобы он договорился с Большим Облаком — детский сад! Почему Омега-Центр просто не сигнализировал «наверх», чтобы Ольгу изолировали на каком-нибудь недоступном объекте, принадлежащем самой «Эта» цивилизации? И там — без всяких проблем — держали её, сколько надо?

— Понимаете, — Уазик обратился сразу к обоим собеседникам, — Большое Облако — явление уникальное. У «Эта» цивилизации нет ничего подобного, а к «Кси» цивилизации Оно принадлежит лишь номинально, являясь ассоциированным членом. В сущности — «кошкой, которая гуляет сама по себе». Да, вроде бы, имея двадцать пятую размерность, «Эта» цивилизация способна создать искусственный разумный объект двадцать первого уровня сложности — однако для изоляции Ольгиного метасознания этого могло не хватить: ведь размерность естественного интеллекта, совсем другое дело, чем размерность искусственного. Почему Омега-Центр так испугался вошедшего в состав психосимбиота «Ольга 47» Ольгиного метасознания? Вовсе ни из-за возможной гибели Вселенной при попытке совершения Психосимбиотом собственной квазипульсации — почувствовав в себе невообразимую мощь, Ольга несколько преувеличила опасность от её неосторожного применения. Нет, дело в основополагающем Девятеричном Принципе (ну, всё существующее существует, всё и существующее и не существующее существует — и т. д.), на котором зиждется не только вся Система с Её «Эта» и «Кси» цивилизациями, но и, возможно, Арбитр. Хотя, конечно, когда речь идёт об Арбитре — ни в чём никакой уверенности быть не может. Не исключено, что все Основополагающие Принципы Он устанавливает Сам. Понимаете…

Уазик снова взял паузу, чтобы придать хоть сколько-нибудь доходчивую форму мыслям, телепатируемым им Шарику и Змею. Это ему не удалось, запутавшись в логико-математических абстракциях, Змей скоро взмолился:

— Погоди, Уазик! Я хоть и хитрее всех зверей полевых, хоть и имею что-то от Ольгиного метасознания, но твоя заумь — не для меня! Безоговорочно верю на слово! Ты мне лучше вот что скажи: причём все эти «мнимости» и «виртуальности», если «Эта» и «Кси» цивилизации элементарно не хотят делиться властью с психосимбиотом «Ольга 47»? Насочиняли, понимаешь, жутких сказочек про конец Света, внушили их бедной Олечке, заодно заморочив «головы» Сорок Седьмому, Базе, Координатору Малой Ячейки и даже Большому Облаку, и — привет! Психосимбиот распался, мы заточены в раю, зато «Эта» и «Кси» цивилизации по-прежнему всевластно и бесконтрольно распоряжаются в Системе! Вот это — я понимаю! Не зря же — хитрее всех зверей полевых!

— Ага, Змеюша! Тебя тоже «заточили» в раю? — иронически прокомментировал Шарик. — А кто, не далее как полчаса назад, категорически настаивал, что он предпочтёт развоплотиться здесь, чем хоть на самое короткое время быть ввергнутым в тот ад, коим является земная жизнь?

— Потерпи, Змеюша, мою заумь ещё немного, — Уазик не поддержал шутку Змея, — а то ты всё упростил до такой степени, будто на Земле собираешься стать политиком популистского толка — ведь от такой профанации вянут даже мои железные уши! Хотя, конечно, доля истины в твоих обвинениях есть — однако, ничтожная доля. Власть — как средство самореализации — актуальна только для объектов и структур низших уровней: не выше четвёртого. Выше — самореализация может осуществляться только в творчестве: в открытии всё более глубоких Принципов и Законов, в создании новых структур, систем, объектов, в нахождении и поддержании Равновесия на всё большем уровне сложности. Конечно, самореализация через творчество существует и на четвёртом уровне, а, с другой стороны, садистское удовольствие от причиняемых твоей властью страданий могут (хотя и редко) испытывать интеллектуальные образования даже пятого уровня, однако, начиная с шестого — баста! Власть хоть для естественных, хоть для искусственных, хоть для моно, хоть для полисознаний выше пятого уровня — только ответственность! И чем выше уровень — тем больше ответственность. Шарик, — Автомобиль обратился за поддержкой к Зверю, — на примере вашей цивилизации, пожалуйста, объясни этому начинающему демагогу, что вам открылось по достижении седьмого уровня?

— О-хо-хо, грехи наши тяжкие. Правда, Змеюша — тяжкие. — Приступая к объяснению, первым делом покаялся Зверь. — Понимаешь, наша мономентальная раса существует уже около ста миллионов лет — кстати, на Взые год практически равен земному. И за это время так «селекционировала» биосферу, так обеднила её видовой состав — особенно на суше — ужас! Зла на себя не хватает! Всё до того испоганено — «окультурено» и приспособлено только для нас и крупных насекомых, которыми мы питаемся — бедная Взыя! Нет, Змеюша, мы и вправду разумны — один коллективный разум на всех — и, конечно, не допустили и не допустим никаких экологических катастроф… и всё-таки — бедная Взыя! И как это она сто миллионов лет терпела наше беспардонное самодовольство?! Не возмутилась, не сбросила нас со своего лона? А ведь нам — всего-навсего — хотелось сытно и вкусно кушать… ну и, соответственно — чтобы конкурентов было поменьше… Так что, Змеюша, теперь, когда Облако «продвинуло» нас на седьмой уровень и отпали все, связанные с питанием проблемы, мы можем попытаться реконструировать биосферу Взыи. Конечно — будет не то, что было бы без нашей стомиллионолетней селекции, и всё-таки… помоги нам, Боже, поправить пагубные последствия нашего звериного эгоизма!

— Усёк, Змеюша, что власть для высокоорганизованного сознания — не сахар? Напротив — тяжкое бремя, от которого оно, если бы могло, с удовольствием отказалось: увы — не может. Чувство ответственности обязывает… Кстати, ты, Шарик, — Автомобиль вновь обратился к Зверю, — на опыте своей расы убедился, что Концепция Невмешательства взята Арбитром не от фонаря? Придумана не с бухты-барахты?

Прежде, чем через двадцать минут появились люди, Уазик, конечно, в самых общих чертах, успел поделиться с Шариком и Змеем полученной им от Облака информацией.

Поэтому, когда Ольга с оттенком вызова сказала «поехали», никто не удивился. Тем не менее, ободряя всех собравшихся в опасное путешествие, женщина сочла нужным протелепатировать:

— Не тушуйтесь! Облако прикроет нас шестнадцатимерной структурой.

На что «Уазик» весело отозвался вспыхнувшей по бортам кузова легкомысленной надписью «эх, прокачу!», и распахнул дверцы.

Конечно, оставайся «Уазик» прежним небольшим автомобилем, пять человек, три фантома и огромный Зверь ни за что бы в него не влезли, но, благодаря дарованной Облаком одиннадцатимерности, все разместились с большим комфортом. Причём, на внешнем виде автомобильчика кардинальное изменение его сути никак не отразилось — дверцы захлопнулись, и сотворённый Большим Облаком райский пейзаж мгновенно исчез из вида.

Глава 8. Беременная Света попадает в инвариантный мир. Бой с монстрами. Ложись, дура! Документы, гражданочка? Конвой открывает огонь без предупреждения. Слава КПСС. Принцип Изгра

Младенец ощутимо ворочался во чреве — до родов Светлане Владимировне оставалось около двух месяцев. По садам на окраинах Ростова цвели жердёлы, зацветали вишни и сливы, распускались почки на яблонях — скоро по всему городу должно было расплескаться душистое море белой акации, после чего, как правило, наступало устойчивое тепло. Наконец-то! Зима в Ростове хоть и не слишком долгая, но мерзопакостная, и четырёх месяцев чередования слякоти, заморозков, раскисшего снега и пронизывающего холодного ветра Свете обычно хватало, чтобы пожалеть, что она живёт не в Сибири — с настоящими морозами и настоящим (белым, сыпучим!) снегом. А прошедшей зимой — особенно. Постоянная боязнь падения из-за разъезжающихся в полужидкой ледяной кашице ног была многократно усилена страхом за не слишком надёжно защищённого брюшными мышцами ребёнка — не дай Бог, поскользнувшись, удариться животом! Конечно, будь рядом Сергей, Свете не довелось бы изведать всех этих жутких тревог и опасений — увы…

Как ни ценил ростовский Губернатор своего секретаря по особым поручениям Сергея Голышева, но в конце января, окончательно уверовав в его гибель, — чтобы за месяц ни от него, ни от Ивана Адамовича не было ни слуху, ни духу, этого, кроме их смерти, не объяснить ничем — предложил Свете из пятикомнатной казённой квартиры переселиться в семейное общежитие. После чего, обеспечив вдову отдельной двадцатиметровой комнатой, мог с чистой совестью забыть о её проблемах: в переполненном беженцами Ростове отдельная комната для одинокой молодой учительницы — роскошь. Да ещё в привилегированном, находящемся в хозяйственном ведении губернской администрации, общежитии — по Университетскому переулку, практически в центре города. Всего в трёх трамвайных остановках — или в двадцати минутах пешком — от школы, где преподавала Света.

Вообще-то, отправляясь за Иваном Адамовичем, Сергей — будто чуя, что его командировка затянется! — оставил жене около двадцати тысяч долларов, и при желании она вполне могла бы уволиться, но Света любила свою работу и не собиралась уходить из школы до положенного декретного отпуска. Так что в течение двух месяцев — второй половины января, всего февраля и начла марта — она сполна хлебнула «прелестей» гнилой ростовской зимы: трамваи ходили плохо, и добираться до работы беременной женщине в основном приходилось пешком. И постоянная скользкая дрянь под ногами чуть было не подвигла Свету приобрести за тысячу долларов подержанный «Жигулёнок»: чему воспрепятствовало несколько соображений, главным из которых было суеверное чувство, что, обзаведясь собственным транспортным средством, она каким-то «мистическим» образом предаст если не самого Сергея, то его верного друга — «Уазик». Но и кроме этого, регулярные сеансы телепатической связи с Ольгой сообщали Свете уверенность, что вот-вот — в любое мгновение! — она воссоединится с мужем. Как? Где? Какая разница! Или Сергей вернётся на Землю, или она переместится в Большое Облако. Вкусит, так сказать, при жизни немножечко райского блаженства. Впрочем…

…не такое уж оно и райское! Конечно, жить «по щучьему веленью, по моему хотенью» — прельщает, чего уж! Но… Олег-то — глупенький! — вон ведь как оконфузился, вдобавок к Еве измыслив Лилит. Впрочем, ему, мальчишке, простительно… но что — если и другие?.. конечно, Иван Адамович — вряд ли — и возраст, и под присмотром… а вот Серёженька? Молодому мужчине четыре месяца без женщины? Притом, что при желании он там себе может навообразить хоть целый гарем… и Оля, конечно, стучать на него не станет… и правильно! Нечего дурью маяться! То, понимаешь, приревновала к Ниночке, а теперь — вообще! К призракам! Которых он будто бы может материализовать! И как тебе, Светка, не стыдно быть такой эгоисткой? Ведь Серёженька — не монах; и если в своём райском затворе измыслил парочку гурий — с тебя не убудет!

Подойдя к трамвайной остановке, по множеству собравшихся здесь людей Света поняла, что случился очередной затор, движение не возобновится раньше чем через полчаса, и решила пойти пешком — было тепло, дождя не предвиделось, и хоть заметно отяжелевший живот стеснял движения, однако неторопливая прогулка будет для младенца куда безопаснее, чем тряска в переполненном трамвае.

Нетерпение двух предыдущих недель, когда Свете вдруг стало казаться, что вот-вот, с минуты на минуту, должно случиться долгожданное воссоединение с мужем, помешало женщине заметить, как весна, войдя в полную силу, плавно перетекала в лето: воздух на улице Максима Горького пьянил сладковатым дурманом оглушительно цветущих белых акаций. И было на удивление безлюдно — на что Света обратила внимание не сразу, а только поравнявшись со следующей остановкой: на которой, в отличие от толчеи предыдущей, кроме привалившегося к узловатому стволу пирамидального тополя одинокого седого мужчины, не было никого. Мало этого, на протяжении следующих двух кварталов, до поворота в сокращающий путь проходной дворик, Света также не встретила ни одного человека.

Конечно, улицу Максима Горького особенно оживлённой не назовёшь, но чтобы в половине десятого утра она обезлюдела до такой степени… ох, не к добру! Тревога исподволь всё сильнее овладевала женщиной, и, прежде чем свернуть в подворотню, Света уже подумывала, а не стоит ли ей всё-таки дождаться трамвая, но, если пройти через двор, до школы оставалось совсем немного и, чтобы проехать одну остановку, было обидно ждать явно застопорившиеся вагоны. А мысль о том, чтобы, следуя параллельно рельсам, на 300–350 метров удлинить себе путь, женщине, несмотря на постоянно усиливающуюся тревогу, в голову почему-то не пришла — и Света свернула во двор.

Естественно, не предполагая, что, ступив в знакомую подворотню, делает шаг в пятый инвариантный мир — в общем-то, совершенно невозможный, противоречащий едва ли не всем Основным Принципам Системы, шаг. Однако беззвучный вскрик поколебленного этим шагом Большого Равновесия до Светы всё же дошёл, и она, испытав панический ужас, резко повернула назад — увы, «щель» между мирами закрылась, никакого пути назад более не существовало.

Правда, само это резкое движение спасло женщину от шальной пули — взявшаяся невесть откуда стена брызнула кирпичной крошкой в полуметре от Светы. Чего, впрочем, она не осознала — потрясение от невозможного пересечения границы между мирами на несколько мгновений лишило женщину способности воспринимать какую бы то ни было реальность: хоть «свою», хоть «чужую».

В себя Света пришла только услышав — причём, будто изнутри, а не извне — пронзительный вопль:

— Ложись, дура! Ложись немедленно!

Повинуясь этой команде, беременная женщина осторожно сползла по стене и легла на бок — животом и лицом к основанию старой кирпичной кладки. И почти тотчас в то место, где секунду назад находились Светины голова и грудь, ударило ещё несколько пуль, припорошив лежащую женщину ржавой крошкой.

«Бандитские разборки? Контртеррористическая операция? Или — не дай Бог! — начало новой гражданской войны? — мелькнуло в голове у потрясённой Светы. — Угораздило, ничего не скажешь! И, главное, как ей, будучи чуть ли не на девятом месяце, выбираться из-под огня? И понесла же её сегодня нелёгкая в школу за дурацкой, никому не нужной справкой! Притом, что она в декрете без малого уже три недели! Господи, помоги! Серёженька, родненький, выручай!»

Беспорядочная стрельба продолжалась, ухнул гранатомёт, за спиной лежащей женщины несколько раз стремительно протопали мужские ноги — после повалившего её на землю крика-команды, Света больше не чувствовала к себе никакого внимания: и слава Богу! Сейчас, как только утихнет стрельба, она осторожненько бочком выползет из этой ужасной подворотни, и…

…что «и»? Опомнись, дура! Никакой кирпичной стены, у основания которой ты сейчас валяешься, здесь не должно быть! Ведь ты же упала сразу за аркой, и, значит, должна лежать уткнувшись лицом в сиреневый куст! Или — если в беспамятстве прошла несколько шагов — в детскую песочницу. А дальше: две старые жердёлы, колючие заросли молодой акации, фанерная будка, мусорный контейнер — нет! Ты, Светочка, наверняка ошиблась! Наверняка свернула в соседнюю подворотню! В соседнюю?..

Светино восприятие и Светино сознание будто бы разделились: какой-то их частью она отмечала стрельбу, крики, топот, а какой-то — мучительно старалась понять, что же всё-таки произошло? Ведь в сегодняшних утренних новостях по радио не было никаких намёков на тревожную обстановку в городе! Конечно, бандитам «последние известия» — не указ, но для криминальной разборки бой что-то тянется слишком долго… и, главное, откуда в знакомом дворе незнакомая кирпичная стена?..

А что она свернула всё-таки в свой а не в соседний двор, Света «вычислила» сразу же, едва подумав об этом: во-первых, он по этой улице являлся последним двором, а во-вторых, переселившись в общежитие, Света поначалу несколько раз сворачивала по ошибке в предыдущую подворотню, и никакой кирпичной стены за аркой там тоже не было. И значит?.. значит… чёрт побери! Мир начал съезжать с катушек? О чём уже больше месяца из своей невообразимой дали телепатически предупреждала Ольга — правда, утешая, что спрогнозированный ею конец Света отменяется: Большое Равновесие оказалось гораздо устойчивее, чем это показалось вначале Ольгиному новообразовавшемуся метасознанию. А вот связанные со взаимопроникновениями инвариантных континуумов локальные пертурбации очень даже возможны. И более — почти неизбежны. И, стало быть, относится к ним следует с философским спокойствием.

«Ага! Хорошо Олечке, когда она в сущности уже не человек, а высшее существо! Неуязвимое не только для любого земного оружия, но и для всех мыслимых и немыслимых космических катастроф! А ей — Свете? Свернув в знакомую подворотню, вдруг оказаться не просто чёрт те где, а вдобавок — под автоматным огнём! Валяться на боку, прижимаясь носом к старым выщербленным кирпичам и ожидая, что в тебя во всякий момент может попасть шальная — а то и нацеленная — пуля? Ползать во прахе, обмирая от страха и за себя, и за своего будущего ребёнка! Господи! И почему мы дуры-бабы до сих пор ещё продолжаем рожать? В этом сволочном, созданном не для людей, а для монстров мире?»

Все эти и им подобные мысли промелькнули в Светиной голове в течение полутора-двух минут — стрельба прекратилась, и в наступившей тишине женщина стала подумывать, а не перекатиться ли ей на другой бок, чтобы, сориентировавшись, сообразить, в какую сторону следует выползать из-под огня, как вдруг неподалёку опять раздались громкие мужские крики:

«Петька, ещё одна! Прямо за бабой! Метров двадцать! Из пулемёта, Димка! Замри, зараза, не шевелись!»

Последняя фраза, как поняла вновь оцепеневшая Света, относилась непосредственно к ней.

— Да ни х… их — та-та-та-та-та! — мой пулемёт не берёт! Гришка — из крупнокалиберного!

— Тах-тах-тах…

— Жива сволочь! Прёт прямо на бабу!

— Получай, гадина!

— Фью-и-и — бах!

Оглушённая близким разрывом гранаты, какой-то кусочек времени Света пропустила мимо сознания, а когда вновь смогла реагировать на окружающее, то почувствовала, как, взяв за плечо, её переворачивают на спину.

— Кажись, жива…

— Кто — баба?

— А кто же ещё? Ведь не эта гадина? Ей же гранатой голову надвое разворотило!

— Вообще-то они суки жуть до чего живучие. Но этой, кажись, п…

— А баба?

— Шевелится. И, похоже — не ранена. Крови не видно. Вот дура! Беременная — а туда же! Полезла в самое пекло!

— Погоди, Мишаня, а ты её на подходе видел? Здесь же на сто метров вокруг никаких строений. Только эта трансформаторная будка — и всё… Нет, правда, кто-нибудь видел её на подходе?

Из разговоров собравшихся вокруг Светы нескольких солдат выяснилось, что никто не видел, как женщина пересекала обширный пустырь — заметили её только вблизи трансформаторной будки. И первым, похоже — Андрей.

— Мы, значит, с Гришкой садим по гадине (не по этой, а по той, которая сзади будки), и вдруг — баба! Будто из-под земли! Нарисовалась прямо на линии огня. Ещё бы секунда — и…! Гришка точно зацепил бы её из крупнокалиберного! Ну, заорал, значит, дуре, чтобы ложилась — гляжу, сползает. Медленно эдак — по стеночке, а у меня зла не хватает! Так бы и двинул по морде! Тут же всё решают мгновенья — а она эдак медленно, как в кино! Это я теперь вижу, что беременная, а тогда… нет! И откуда она только взялась?

— Откуда, откуда — не нашего ума дело. Замполит разберётся. Ты, Андрюха, лучше Бога благодари, что вы с Гришкой её не зацепили, а то бы, в лучшем случае, на пятнадцать суток, если вообще — не в дисбат. Кто знает, что она за птица такая… ведь по периметру — оцепление… а она, значит — мимо…

Вполне ожившей Свете эти разговоры о ней как об отсутствующей нравились всё меньше, и, желая переменить их направление, лежащая на спине женщина очаровательно улыбнулась, вытянула вверх правую руку и кокетливо произнесла:

— Мальчики, помогите встать.

Однако брать её за руку никто не спешил, и, слегка удивлённая такой бесчувственностью, Света медленно поднялась сама — неуклюже и наверняка очень не эстетично, ну да плевать ей на этих неотёсанных чурбанов! Сначала чуть не убили, а теперь делают вид, будто она так — пустое место. И по каким только глухим хуторам ухитрились набрать эдаких несусветных олухов? У Батьки в Диком Поле и то не такие буки! Ну и чёрт с ними — с этими малохольными! Вот сейчас придёт какой-нибудь командир — другое дело. А пока…

Света надула было губки, однако любопытство подстёгивало, и она сделала ещё одну попытку заговорить с окружающими её молодыми солдатами.

— Нет, мальчики, вы, конечно, меня простите, но что всё-таки здесь происходит? Почему ни с того ни с сего такая стрельба? У меня, ей Богу, до сих пор поджилки трясутся! Ведь я же беременная, а вы — черти! — чуть меня не убили.

По-прежнему не отвечая женщине, солдаты прекратили разговаривать между собой — в воздухе повисла недобрая тишина. Чтобы хоть как-то снять напряжение, Света стала осматриваться по сторонам, и, повернув голову вправо, увидела… Господи! ЭТО ещё что такое?!

Шагах в десяти от женщины издыхало НЕЧТО. Размером с крупного медведя, но формой тела больше всего напоминающее чудовищную лягушку. О строении развороченной гранатой головы судить было трудно: из кровавого месива торчали наружу белые треугольные зубы — и всё. Ни глаз, ни ушей — сплошная рана, захватывающая шею и часть груди. (Вообще-то у всякого нормального зверя — даже у слона — попавшая в основание черепа противотанковая граната напрочь оторвала бы голову, а у этой невиданной твари — нет, только разворотила). Помимо ужасной раны, кровь несколькими струйками вытекала из проделанных крупнокалиберными пулями в бледной серовато-зеленоватой шкуре допотопного монстра отверстий. Однако, несмотря на несовместимые даже с десятью жизнями травмы, огромные задние лапы поверженной твари всё ещё продолжали дёргаться — скребя по земле мощными кривыми когтями.

Осознав увиденное, Света испытала куда более сильный страх, чем внезапно попав в зону обстрела — впрочем, тогда у неё не было времени, чтобы испугаться по-настоящему.

— К-кто это? — мгновенно забыв о неудачных попытках завязать разговор с неприветливыми солдатами, заплетающимся языком спросила трясущаяся от страха женщина, — от-т-ткуда?

— От верблюда, — хмуро отозвался один из бойцов, — ты что? Ни разу не видела по дальносмотру Большую Падлу? А ведь они уже три месяца, как стали появляться. Конечно, сначала их засекретили, но такой секрет разве удержишь — уже два месяца о них говорят открыто и даже кажут по дальносмотру. Нет, правда, ты что — с луны свалилась? Ничего не слыхать о Падальщиках — надо же! Ведь они же никакие не Падальщики, а натуральные людоеды! Падлы, в общем, американские! Наш политрук…

— Заткнись, Мишаня! — разговорившегося мало-помалу солдатика перебил сержант, — здоровее будешь! Сейчас подойдёт лейтенант — разберётся.

Лейтенант, действительно, подошёл меньше чем через минуту и, равнодушным взглядом скользнув по монстру, пристально уставился в глаза вдруг заморгавшей Светы.

— Документы, гражданочка!

Пока Света соображала, куда в этой суматохе могла деться её сумочка, кто-то из бойцов поднял с земли искомый предмет и протянул лейтенанту.

— Ваша?

Обычно разговорчивая молодая женщина вдруг онемела и смогла лишь утвердительно кивнуть головой. Однако лейтенанта этот бессловесный ответ не удовлетворил никоим образом:

— Я спрашиваю — ваша?!

— Да, моя, — взяв себя в руки, не без труда выговорила Светлана.

Лейтенант сначала внимательно осмотрел снаружи элегантное итальянское изделие, затем, хмыкнув, — ишь ты, заграничная, небось, брала на Газетном у спекулянтки? — щёлкнул застёжкой, вытащил Светин паспорт, развернул его, на несколько секунд застыл в столбняке и, широко распахнув глаза, посмотрел на женщину с изумлением едва ли не большим, чем то, с которым тремя минутами раньше она сама посмотрела на монстра.

— Что это такое?

После продолжительной паузы с брезгливостью монаха-отшельника собравшегося перечитать житие какого-нибудь святого и вдруг обнаружившего под переплётом кучу порнографических открыток, сквозь зубы процедил лейтенант.

— Как что — паспорт, — слегка удивившись изумлению лейтенанта, с невинным видом ответила женщина, — мой паспорт.

— Вижу, что ваш, — офицер несколько раз перевёл взгляд с женщины на её фотографию и обратно, — только, гражданка Мармонова, какой страны?! С каких это пор Российская Федерация стала выпускать свои паспорта?! Да ещё — с двуглавым орлом?! Вы что — сумасшедшая?! Чтобы советскому офицеру вместо паспорта подсовывать антисоветскую фальшивку?! Скажите, кто вас завербовал в белогвардейскую организацию лжепатриота Васильева?! Хотя…

Лейтенант сообразил, что нашумевшее в начале восьмидесятых годов прошлого столетия дело разгромленной доблестными чекистами антисоветской «Памяти» давным-давно поросло быльём, и если бы не политрук Чигорин, время от времени (под хмельком) приобщавший молодых офицеров к славной истории нашей Великой Ленинской Партии, то никто бы ни о фашистско-белогвардейском выкормыше Васильеве, ни о его присных уже не помнил. Нет — натурально чокнутая! Да принадлежи она не к какой-то там полумифической «Памяти», а к современному антисоветскому подполью — из тех, которые по ночам слушают вражеские радиоголоса, а после на запрещённых пишущих машинках размножают злобную клевету на папиросной бумаге — ни в коем случае не стала бы таскать в сумочке эту, именуемую паспортом, чудовищную фальшивку! К тому же — выглядящую намного качественнее, чем настоящий советский паспорт! С цветной фотографией, да ещё защищённой удивительно прозрачным — наверняка заграничным — пластиком! Чёрт! Чокнутая-то она чокнутая, но, чтобы изготовить такой документ — недостаточно быть сумасшедшим! Необходимы связи! И на очень высоком уровне!

Рассуждая подобным образом, лейтенант достал из сумочки кошелёк и дезориентировался окончательно — несколько очень похожих на деньги разноцветных бумажек, на каждой из которых написано: пять тысяч рублей и нарисован такой же двуглавый орёл, как и на этом якобы паспорте. Фальшивые деньги? Но какой же дурак возьмёт такую фальшивку? Чёрт! Того и гляди зайдёт ум за разум! И принесло же на его голову!

Между тем, перебирая радужные бумажки, пальцы лейтенанта выудили неброскую серовато-зеленоватую купюру — доллары! Валюта! Избави боже — это же подрасстрельная статья! Нет! Хватит! Больше никакой самодеятельности! Никаких гаданий — кто эта чокнутая! Немедленно доложить — и точка! Пусть ею занимаются те, кому положено. А не то, если не под расстрел, то в лагеря лет на пятнадцать загремишь как миленький!

Осторожно, будто мину незнакомой конструкции, лейтенант застегнул сумочку и со словами, — отвечаешь головой, — передал её сержанту. Затем, придав голосу максимально сухой оттенок, обратился к Светлане:

— Гражданка Мармонова, следуйте за мной. Предупреждаю: в случае попытки бегства, конвой открывает огонь без предупреждения.

Отобрав для сопровождения трёх бойцов, лейтенант замкнул возглавленную сержантом небольшую группу, в центре которой находилась испуганная Светлана со связанными за спиной руками. Как она, ссылаясь на беременность, ни умоляла лейтенанта оставить ей руки свободными, говоря, что с таким животом никакая женщина ни о каком бегстве не посмеет даже подумать, офицер остался непреклонен: так положено по инструкции.

(Правда, по той же инструкции руки задержанным полагалось не связывать бельевым шнуром, а сковывать стальными наручниками — однако в достаточном количестве они водились только у милиции да у МГБ, а десантникам и прочим привлечённым к операции «Большой Падальщик» воинским подразделениям их выдавали в количестве «кот наплакал», так что вместо наручников приходилось пользоваться подручными средствами.)

Как Света ни была потрясена и встревожена, но она не могла не удивляться резко изменившемуся виду города: всё, начиная от домов и кончая рекламой, было другим. Впрочем, рекламы, в Светином понимании, почти не существовало: только магазинные вывески да кое-где скудно оформленные витрины — никаких тебе: «райское наслаждение», «бери от жизни всё», «захрустишь — не устоишь», «купи свой кусочек Родины», «до десяти раз дольше» и т. д., и т. п. Словом, ничего из того, что отовсюду кричало и зазывало в знакомом женщине Ростове. Хотя…

На противоположной сохранившейся стороне Ворошиловского проспекта висело гигантское, едва ли не во весь фасад длинного пятиэтажного здания, панно с изображением огромных серпа и молота и художественной (трудно читаемой) надписью: МИР — ТРУД — МАЙ. А по крыше следующего большого дома шли монументальные, подсвеченные неоновыми трубками буквы: СЛАВА КПСС.

За пустырём небольшой отряд свернул на Красноармейскую улицу, и Свете в глаза сразу бросился выполненный белым на красном транспарант: ПАРТИЯ — УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ. На следующем было написано: ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРВОЕ МАЯ — ДЕНЬ МЕЖДУНАРОДНОЙ СОЛИДАРНОСТИ ТРУДЯЩИХСЯ. А на пересечении с Университетским переулком — НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ.

«Нет, рекламы в этом Ростове ничуть не меньше, чем в том, — подумала Света, — только она какая-то странная, ничего, в сущности, не рекламирующая… В самом деле: если бы это были предвыборные лозунги, призывающие голосовать за ту же самую КПСС — понятно, а так… «ум, честь и совесть» — ладно, а дальше?.. что с ними делать?..»

Свете вдруг вспомнился слышанный в детстве, непонятный стишок: народ и партия едины, раздельны только магазины — и сейчас, на фоне всех этих будто бы бессмысленных лозунгов, до женщины стало доходить, что в этом дурацком детском двустишии скрыт глубокий, едва ли не мистический смысл. Как и в самих лозунгах, которые вопреки внешней непритязательности являлись, по сути, сакральными формулами — недоступными для непосвящённых, но открывающие адептам многие невидимые двери… куда?

Несмотря на недавно пережитый кошмар и мучительную тревогу за свою дальнейшую участь, по пути в тюрьму — а когда они свернули на Красноармейскую улицу, женщина догадалась, что её ведут в знаменитый Ростовский Централ — Света наконец-то сообразила, что начались, предсказанные Ольгой, пертурбации между инвариантными континуумами, и её угораздило вляпаться в эпицентр одной из них. Случайно? Или из-за телепатической связи с Ольгой? Которая, скорее всего, причастна к этим самым пертурбациям…

Вопреки Светиной догадке, конвоирующий её отряд до тюрьмы не дошёл, а вскоре после пересечения Красноармейской улицы с Университетским переулком свернул в арку, сбоку от которой помещалось красочное панно с изображением благословляющего открытой ладонью, лукаво прищурившегося Ленина. И надписью: «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЁТЕ, ТОВАРИЩИ».

Глава 9. Лягушка весом в 673 килограмма. Как стать олимпийским чемпионом. Подумаешь, динозавр! Иннокентий Глебович размышляет о цене крови. Возвышение Упыря

— Господин Горчаков, разрешите обратиться?

— Слушаю вас, майор Харлампиев.

Вообще-то к своим близким подчинённым — а заместитель начальника разведки майор Харлампиев входил в их число — Иннокентий Глебович обращался по имени-отчеству и на «ты», но только не в формальной обстановке, где требовал строгого соблюдения субординации. А сейчас в штабной палатке, кроме него самого и дежурного офицера, находилось ещё девять самых влиятельных «степняков», собранных Горчаковым на очень важное совещание, и ни о каких вольностях в обращении не могло быть и речи.

— Докладываю: патруль под командованием лейтенанта Небабы в окрестностях хутора Мишкино застрелил совершенно незнакомого, очень большого и очень опасного зверя, похожего на чудовищную лягушку.

— Погодите, майор, — подосадовав на несвоевременность этого сообщения, перебил Горчаков, — вы что — не знали, что у нас с минуты на минуту должно начаться очень важное совещание? От исхода которого может зависеть судьба России! А вы — с каким-то дурацким зверем! Да будь ваша невиданная лягушка хоть с медведя, хоть со слона — это не повод, чтобы, мешая важному совещанию, спешить с докладом! Вам понятно, майор Харлампиев?

— Так точно, господин Горчаков. Но только… — майору никак не хотелось провоцировать новую вспышку гнева, но свою информацию он считал настолько чрезвычайной, что, немного замявшись, рискнул продолжить: — Не со слона — конечно. Но с медведя — точно. Причём — здоровенного: 673 килограмма.

— Что?!

Дерзость майора в соединении с шестьюстами семьюдесятью тремя килограммами веса застреленной «лягушки» произвели наконец должное впечатление.

— Вы, майор, надеюсь, лично видели это чудовище и проследили за взвешиванием? А не с чьих-то слов?

Произнеся это, Горчаков подумал: вот оно — начало обещанных Ольгой пертурбаций. Верней — продолжение. Начало было в прошлом году, когда автомобиль Сергея накрыло и переместило Облако. А возможно, и раньше — когда в Степи появились первые «замороженные».

— Так точно, господин Горчаков, видел сам. Оно сейчас в морге — при госпитале. Чтобы не вызывать нездорового любопытства, я распорядился поместить его туда. Поставил пост, а патрулю и всем, кто видел, приказал держать язык за зубами. Но всё равно — такое в секрете долго не сохранишь. Почему, зная о совещании, я всё равно посчитал своим долгом немедленно известить вас.

По разгоревшемуся в глазах «степняков» любопытству, Иннокентий Глебович понял, что до его удовлетворения ни о каком совещании не может идти и речи, и предложил собравшимся совершить экскурсию в морг, где находился удивительный трофей лейтенанта Небабы. Впрочем, любопытство разбирало и самого полковника.

Как удалось эту громадину водрузить на прозекторский стол, было неясно. Скорее всего — с помощью русской смекалки да крепкого матерка. Более всего чудовище напоминало одетую в крокодилью кожу фантастическую лягушку — и, вместе с тем, чем-то неуловимо смахивало на медведя. Пропорциями? Мощными кривыми когтями? В общем-то — непонятно чем, но смахивало. Производило странное впечатление, как если бы ученик волшебника начал превращать лягушку в медведя, но, по незнанию, остановился на полпути — сотворив ни с чем несообразную химеру: с лягушачьими головой и лапами, но с медвежьими туловищем и когтями. Да вдобавок — с зубами будто бы позаимствованными у акулы: одинаковыми по всей ширине ужасной пасти — острыми, треугольными, чуть загнутыми внутрь, явно приспособленными только хватать и рвать, а не пережёвывать добычу. Словом, хищник до мозга костей — без малейшего намёка на травоядность. Причём, древний давным-давно вымерший хищник — это впечатление сразу же складывалось у всякого, стоило только бросить взгляд на едва уместившуюся на трёхметровом прозекторском столе чудовищную несообразность. Да и то — если бы выпрямить его поджатые задние лапы, они бы не менее чем на метр вышли за край стола. А если сюда ещё добавить похожую на броню, чешуйчатую, бледную (гнилостного серовато-зеленоватого оттенка) шкуру — тьфу-тьфу! — чтобы не приснилось.

Как вскоре выяснилось, шкура походила на броню не только внешне — когда «степняки» вдосталь «налюбовались» монстром, Иннокентий Глебович обратился к скромно держащемуся чуть поодаль, но явно чувствующему себя героем лейтенанту Небабе.

— Лейтенант, докладывайте подробно: как, где, когда, при каких обстоятельствах вы встретились с этим чудовищем?

— Двадцать восьмого апреля, господин полковник. Вблизи хутора Мишкино — позавчера, значит. — Начав говорить, Небаба сразу же увлёкся и, не заметив, перешёл на «гражданский» язык. — Это почти на границе с Ростовской областью. Речка там небольшая, кажется, в Сал впадает. Заехали мы, значит, в Мишкино, а хуторские в панике — у них за два дня пропало три человека. С концами. Притом, что ни о каких работорговцах в тех краях не слыхать уже три года — да вы это сами знаете. И вообще: если бы молодые девки — можно было подумать на похищение, а так: мужик, шестидесятилетняя баба и пацанёнок — кому они на фиг нужны. И все — ночью. Сначала — пацанёнок: дома как бы не ночевал, утром хватились — нет: подумали, что утонул, хотя там такая речка — курице по колено. Но рыба водится, и мужик, значит, ночью пошёл рыбалить, а у бабы корова отбилась, и она за ней наладилась ещё с вечера — только-только стало темнеть. И тоже — с концами. А на утро, часов уже в десять, жена этого мужика на том месте, где он рыбалил, увидела как бы кровь. И вроде — следы. Но следы — это уже не она увидела. Охотник у них — дядя Миша — сказал, что у самой воды, в камышах. И ещё сказал, что ни у каких зверей таких следов не бывает, а если бы порвали волки, то остались бы клочки одежды, кости, да и вообще — летом волки стаями не ходят, а в одиночку на взрослого мужика никакой волк не нападёт. Разве что — бешеный. Ну, и они, значит, вшестером решили ночью устроить засаду, а тут мы подъехали. И очень вовремя, а то хороши бы они были со своими охотничьими ружьями. Правда, у двух есть автоматы, но всё равно — против этой гадины без крупнокалиберного пулемёта делать нечего: но это мы позже поняли — ночью. Вообще-то, мы присоединились к хуторским, подумав, что всё же — банда. Мало ли, что их всех как бы извели — они же как вши плодятся. Особенно — в пограничных районах. Ну, и решили — в случай чего — поддержать огнём. Глупость — конечно: если бандиты в окрестностях хутора прячутся уже несколько дней, то нас они засекли как миленьких, но тогда я почему-то об этом не подумал. Ну вот, значит, с вечера мы замаскировались в рощице на небольшой возвышенности — 250 метров до речки — а хуторские попрятались на берегу в кустах. А дядя Миша у самой воды — рядом с тем местом, где они как бы кровь нашли — закинул донки, сел на раскладной стульчик, на плаще рядом с собой положил автомат и фонарик: всё путём — рыбалит себе человек, и всё. А что донки без наживки — кто же догадается. А мы, значит, на возвышенности — до речки 250 метров. Конечно, движок не работает, но я предупредил механика Григория, чтобы завёлся с пол-оборота. Ну вот, после того, как стемнело, через полтора часа, в 22. 30, у речки стрельба, беготня, крики, фонарики замелькали — и какой-то жуткий скрежещущий то ли визг, то ли рык, то ли вой. Ну, я, значит, кричу Григорию, он по газам, врубил прожектор, но сначала мы увидели только бегущих в разные стороны хуторских. Затем — дядю Мишу: одной рукой светит фонариком, а другой садит из «калаша». Потом, вижу, всё бросил — и в нашу сторону: рванул, как олимпийский чемпион. А на то место, где он был полсекунды назад, из темноты выпрыгивает эта гадина. А мы подъехали уже на пятьдесят метров, и я, значит — из пулемёта: считай — в упор. Да от такой очереди крупнокалиберными пулями слон бы с копыт свалился, а эта сволочь всё-таки прыгнула за дядей Мишей — метров на десять. Но промахнулась гадина: осела на задние лапы, шипит, свиристит, но прыгнуть больше не может — ещё бы! Я же из пулемёта ей всё нутро разворотил, наверно! Затем завалилась на спину, но издохла не скоро — минут ещё десять-пятнадцать дрыгала, сволочь, лапами! А автоматные пули — дядя Миша после сказал — от неё просто отскакивали.

Не только Степняки, но даже и Иннокентий Глебович так увлеклись рассказом Небабы, что когда лейтенант закончил — наперебой посыпались вопросы. Конечно, всех особенно интересовало, откуда взялась эта тварь и не следует ли ожидать появления её сородичей — увы. Ничего определённого на сей счёт лейтенант сообщить не мог: да, на следующее утро они прочесали окрестности хутора Мишкино, но их экипажу, даже с помощью хуторян, было немыслимо осмотреть за один день в радиусе больше километра все окрестные балочки, лесополосы, рощицы, прибрежные заросли кустов и камышей. Тем более, что испуганные хуторяне жались к бронетранспортёру — так что помощи от них было немного. Но и обвинять их в трусости тоже нельзя: как выяснилось ночью, против подобных тварей нечего делать без крупнокалиберного пулемёта. Так что, одна эта гадина выползла из преисподней или вместе с несколькими собратьями — чёрт её знает. А что она не из нашего мира, а из адских бездн — ясно даже младенцу: откуда берутся такие монстры — американцы нас тёмных на этот счёт очень даже просветили. Ведь в каждой второй киношке они нам показывают дьявола и его подручных — значит, видели, знают. И эта тварь, в сравнении с тем, что они показывают, не очень даже и страшная: у них там такие монстры — вообще! Не только из пулемёта — даже из пушки нельзя убить!

— Ну да! Только отважному главному герою, за полтора часа экранного времени сто раз побывавшему на волоске от гибели, в конце концов это обязательно удаётся. Тем или иным способом — то ли использовав сверхмощный лазер, то ли с помощью чеснока, а чаще всего голыми руками — он разделывается со всеми адскими выродками.

Гипотезу лейтенанта об инфернальной сущности застреленного им чудовища, иронически прокомментировал Иннокентий Глебович.

— А вы доктор, — надеясь услышать более трезвые умозаключения, Горчаков обратился к исполняющему по совместительству обязанности патологоанатома хирургу Янковскому, — что можете сказать об этой твари?

— Ну, господин полковник, как вы видите, я её ещё не вскрывал — что, думаю, будет нелёгким делом. Вы только посмотрите, какая у неё шкура — настоящая живая броня! И потом — такая поразительная живучесть! Ведь в неё спереди (в грудь, в голову) угодило семнадцать тяжёлых пуль — я сосчитал ранения. А на взгляд, по внешнему виду… напоминает, знаете, небольшого хищного динозавра. Хотя, конечно, в палеонтологии я не силён. А может… какую-нибудь ещё более древнюю тварь… чушь, разумеется! Чтобы через семьдесят миллионов лет из чудом сохранившихся яиц динозавра вдруг вывелось потомство — так только в кино бывает! О милых лейтенантскому сердцу адских выродках я вообще говорить не буду — чушь в квадрате! Какой-нибудь научный эксперимент?.. генная инженерия и всё такое прочее… что ж, наверно не вовсе исключено, хотя и попахивает научной фантастикой… но для подобных экспериментов нужны великолепно оснащённые лаборатории, финансирование — чего на всём построссийском пространстве заведомо быть не может… нет, Иннокентий Глебович! Гадалкой быть не хочу. Вот вскрою этого монстра — может быть, и скажу что-нибудь определённое. Хотя — вряд ли… здесь нужна целая лаборатория с кучей специалистов… а что я — с пилой, долотом и скальпелем… однако — любопытно! Ни разу, знаете, не приходилось вскрывать чёрта!

Итог своим пространным — увы, мало что проясняющим — рассуждениям шуткой подвёл Янковский.

Ни «мистические» изыскания лейтенанта, ни рационалистические гипотезы хирурга не могли удовлетворить Горчакова: на происхождение монстра у него имелся свой твёрдый, к сожалению, не менее фантастический чем у доктора, взгляд, который полковник почёл за лучшее удержать при себе. В самом деле, выскажись он в том духе, что вследствие умонепостижимой деятельности психосимбиота «Ольга 47» может иметь место хронотелепортация, «степняки» наверняка посмотрят на него как на сумасшедшего. С куда более сильным раздражением, чем то, которое он сам испытал в августе прошлого года, слушая байки Сергея Голышева о мгновенном перемещении людей и автомобилей.

Вернувшись в штабную палатку, Иннокентий Глебович почувствовал: сейчас нельзя начинать совещание — все до того возбуждены видом монстра и рассказом лейтенанта Небабы об оборении этого чудища, что до «степняков» не дойдут никакие разглагольствования о судьбе России и роли Дикого Поля. Поэтому, заняв председательское место, полковник предложил сделать небольшой, так сказать, дообеденный перерыв, дабы обменяться впечатлениями, выпить немного вина — вообще: рассеяться. Ибо их всех не мог не потрясти вид этой допотопной гадины — хотя лично он, полковник Горчаков, не склонен драматизировать ситуацию: подумаешь, динозавр! Да, очень живучий, с поразительно крепкой шкурой, но всё равно — из крупнокалиберного пулемёта убить его можно запросто. А откуда он взялся — чего гадать: скорее всего, прав доктор Янковский — вывели в какой-нибудь секретной лаборатории. Причём — необязательно американцы: нет, доктор, как человек далёкий от большой политики, явно недооценивает интриганку Москву — у них же там в Пущино не то что отдельные лаборатории, целый город занимается разными биологическими мерзостями. Конечно, после распада России финансирование уже не то, но на что, на что, а на то, чтобы измыслить очередную пакость, московский Мэр деньги всегда найдёт!

Иннокентию Глебовичу блестяще удался отвлекающий манёвр: связав ненавистную Степнякам Москву с убитым лейтенантом Небабой чудовищем, полковник ловко повернул ход застольных разговоров в нужном для него направлении — что было немаловажно ввиду тяжести стоящих перед Горчаковым задач.

После потрясшего полковника сеанса телепатической связи с находящейся в чёрт знает какой глубокой запредельности Ольгой, после покаянных, отчасти даже и самоедских, дорожных размышлений, вернувшись в Ставку, Иннокентий Глебович был одержим благочестивым намерением: отныне пользоваться только достойными средствами. Ни под каким видом — даже ради великой цели объединения и возрождения распавшейся России — не допускать более ничего грязного. Однако, промаявшись всю неблизкую дорогу и большую часть последовавшей за ней бессонной ночи, на утро полковник Горчаков с горечью вынужден был признать: в грязном земном мире заниматься политикой не марая рук — опасная иллюзия. Чреватая очень большой кровью. Нет, если себя не обманывать, то, чтобы следовать за озарившим его светом высоких истин, возможен только один путь: посыпав голову пеплом, раздать всё своё достояние и нищим уйти в монастырь. А в миру — нет: возникшая под влиянием дивного озарения радужная иллюзия, будто земную жизнь можно строить по небесным законам, крайне опасный соблазн — и только. Другое дело, не забывать этих высших законов и сообразовывать с ними все свои действия: даже — уклоняясь и падая в грязь. Без чего, к сожалению, невозможно плотским созданиям. Так что за грязь там с него спросят не строго. Другое дело — за кровь. За неё придётся ответить на всю катушку. По полной программе. Даже в том случае — если, поддавшись душевной слабости, он затвориться в монастыре, а его место в Диком Поле займёт какой-нибудь кровожадный фанатик.

Подобными софизмами Иннокентию Глебовичу, хоть и не без некоторого труда, удалось рассеять ниспосланные Ольгой чары, и уже через два дня после возвращения из Ростова он смог войти в привычную колею: пусть всё идёт, как шло — в целом его линия на воссоединение России верна, а в частностях… что ж, придётся внести некоторые коррективы… стать значительно чистоплотнее… ибо за грязь там хоть и не строго, а всё-таки спросят. Особенно за ту — которой могло бы не быть… и не хотелось бы там лишний раз краснеть от стыда за своё земное свинство…

Конечно, существовало ещё Светино откровение, будто в результате неверных действий психосимбиота «Ольга 47» вся наша Вселенная может провалиться в тартары — однако, овладев поначалу воображением Иннокентия Глебовича, этот «ужастик» скоро сместился на подобающее ему место, став в один ряд с многочисленными пророчествами о конце Света. Тем более, что, в отличие от большинства подобных прогнозов, Светина завлекательная «страшилка» не требовала ни действия, ни бездействия: исчезнуть не родившись — что же! Из всех известных Горчакову вариантов конца Света — этот наиболее привлекательный: быстрый и безболезненный. Ничего не обещающий и ничем не грозящий — как мгновенная смерть во сне.

И когда месяца два назад Света ему позвонила, известив, что Ольга ошиблась и вместо возможного конца Света ожидаются лишь более-менее крупные неприятности, связанные с хронотелепортацией между параллельно существующими мирами, полковник ответил шуткой: он-де разочарован. Так, понимаешь надеялся раз и навсегда избавиться от всех земных забот и огорчений — ан, нет! Ничего подобного! К старым неприятностям грозят добавиться новые — и только! Ольга, что называется, удружила! А впрочем… ждать от женщины, что она окажется последовательной и сумеет организовать обещанный ею конец Света — было, с его стороны, наивно. Кучу новых проблем — другое дело. Это, как всякая женщина, Ольга доставить более чем способна…

Света в том телефонном разговоре живо подхватила шутку полковника, и спустя несколько дней всё сказанное тогда не то чтобы выветрилось из головы Иннокентия Глебовича, но заслонилось другим — насущным. А скоро уже в предсказанные Ольгой пертурбации Горчаков верил немногим больше, чем в близкий конец Света — и надо же! На этот раз Света — верней, Ольга — не ошиблась: только динозавров им в Диком Поле не хватало до полного кайфа! «Замороженные», Колодец, Облако, динозавры — что на очереди? Какая ещё нечисть жаждет материализоваться на развалинах многострадальной России?

Немного отвлёкшись в мыслях от предстоящего совещания, Иннокентий Глебович тем не менее не упустил нитей застольного разговора и когда заметил, что улеглось возбуждение вызванное посещением морга, осмотром чудовища и рассказом лейтенанта об охоте на динозавра, постучал карандашом по графину и неожиданно для самого себя сразу же начал с главного — с того, что собирался высказать лишь поле долгой предварительно подготовки:

— Господа, с наркобизнесом в Диком Поле должно быть покончено уже в этом году…

Когда Иркат понял, что обнаружен Женщиной-Сверхсуществом и удивился, что за дерзкое подглядывание Она не истребила его на месте, юноша, пораскинув мозгами, пришёл к лестному для себя выводу: он нужен Богине. В противном случае Она бы обязательно метнула молнию — ведь все Невидимые, даже самые незначительные боги и духи отдельных ручьёв и деревьев, ревниво оберегают свои тайны, и горе невежественному нечестивцу, нечаянно заглянувшему в потусторонний мир. Только подготовленные — Великие шаманы и колдуны — могут безнаказанно общаться с Невидимыми, да и то… Конечно, далеко не все из богов и местных духов способны причинить существенный вред неосторожному соглядатаю, но Женщине, которая сильнее всех вместе взятых Великих Невидимых, стоило лишь нахмурить брови, и от юноши осталась бы только пригоршня праха. И если Она этого не сделала, то, значит, он Иркат нужен Ей.

Правда, к огорчению юноши, обнаружив, что за ней подглядывают, женщина, которая не женщина, оборвала незримые нити, и Иркат, как ни старался, больше ни разу не смог увидеть не только Её, но и удивительный мир пришлых колдунов. Кроме того, юноша почувствовал, что невидимое сияние вокруг его головы почти погасло — не горит, а тлеет, подобно углям в яме для хранения огня. Однако этого едва ощутимого тепла Иркату хватало, чтобы поддерживать уверенность в своём избранничестве: он нужен Богине! И рано или поздно, но Она призовёт его к Себе, а пока…

…будучи юношей достаточно прагматичным, Иркат, чутко прислушиваясь к велениям потусторонних сил, никогда не ставил выполнение земных обязанностей в зависимость от их воли. Да и то: в мире, как известно, всё так переплетено друг с другом, что, проявив небрежность в одном, можешь упустить другое — важнейшее. Отказавшись от намерения стать Великим Вождём своего племени, можешь оказаться недостойным внимания Богини, и Она с презрением отвернётся от тебя. Отказавшись от мысли всеми правдами и неправдами заполучить Лигайду, можешь лишиться любви женщины, которая не женщина. Поэтому, как ни был Иркат увлечён обратившей на него внимание Богиней и как вследствие этого ни потускнел для него окружающий мир, юноша усердно продолжал исполнять свои земные обязанности — даже, не видя большого смысла в повседневных занятиях. И когда дальнейшее лавирование оказалось невозможным и пришлось открыто становиться на сторону либо Шамиля, либо Ушакова, Иркат выбрал бородатого командира не только по зову сердца — чутьё и расчет подсказали юноше, за кем в конечном счёте будет победа.

Да, сойдясь с Заклинателем Мёртвых, Упырь очень возвысился в глазах Речных Людей — племя безоговорочно признало его своим «по рождению», чего удостаивались очень немногие из чужаков. Нет, пройдя обряд Приобщения, все пришлые колдуны сподобились этой чести, однако — внешне: по месту, по званию, а внутренне, по велению сердца, своим Речные Люди признали только Димку Упыря. И даже прочили Ушакова на место Айгара — когда, исполняя обещание, в день летнего солнцестояния вождь станет богом и ради роста Производящей Силы Земли пожертвует свою плоть девам и юным женщинам клана Аиста. Что, по мнению Ирката, будет большой глупостью, зная Димку, юноша нисколько не сомневался: даже в самом крайнем случае — хоть исчезни все звери и переведись вся рыба! — Ушаков не согласится на роль добровольной жертвы. А ведь готовность вождя быть съеденным ради народного блага — его главная добродетель! И более: готовность кандидата к самопожертвованию — основной критерий при выборе вождя. Чего хитрый Упырь так до сих пор и не понял, и что Речные Люди в случае необходимости обязательно разъяснят Димке — увы: насильственное жертвоприношение — позор не только для вождя-нечестивца, но и для всего клана Аиста. Не говоря уже о гневе Великих богов: Увара, Бранки и даже Айи — доброй покровительницы Речных Людей.

Но выберут или не выберут Ушакова на место Айгара, в конечном счёте, победа останется за Шамилём — это Иркат знал твёрдо и, сделав выбор, постарался свести бородатого командира с Мудрой Седой Матерью. Да, внешне у Заклинателя Мёртвых влияния и власти намного больше, чем у этой старой согбенной женщины, но… главное определяется не внешним! Признай Мудрая Седая Мать Шамиля своим сыном, роди его из символизирующей женское чрево Священной Ямы — Упырь утрётся! Подумаешь, не ограничившись одним разом, и дальше позволяет Повелителю Мёртвых грыдь себя, словно мальчика на первой стадии Приобщения — глупец! Такие если и становятся вождями, то до первого тожественного жертвоприношения!

Другое дело, родиться от Мудрой Седой Матери: родиться из Священной Ямы — быть рождённым Землёй Речных Людей. Водой, Воздухом, Деревьями, Травами, Зверями, Птицами, Рыбами, Богами, Духами Предков — всеми Видимыми и Невидимыми их народа. Увы, в отличие от Повелителя Мёртвых, Мудрая Седая Мать не соглашалась признавать пришельцев своими детьми — ни всех их вместе, ни Шамиля в отдельности. Как Иркат ни старался свести бородатого командира с согбённой прожитыми вёснами женщиной — ничего у него из этой затеи не получалось: по мнению Мудрой Седой Матери, чужаки были настолько враждебны их миру, что, перебив пришельцев, их трупы следовало сжечь, а пепел развеять по ветру. Ибо съесть даже мёртвые тела чужеземных колдунов было очень опасно — их ядовитая плоть могла отравить души Речных Людей.

А между тем, Упырь всё возвышался…

А он, Иркат, в день весеннего равноденствия пройдя обряд Приобщения, хоть и стал полноправным воином, но не был ничем отличён от сверстников, и его кощунственные мечты о единоличном обладании Лигайдой — девушкой из своего брачного клана! — так и оставались мечтами. Да, влюблённый в Ирката Бейсар всегда с удовольствием подставлял свою аржу инхаму будущего Великого Вождя, но это давало лишь телесную разрядку — душа Ирката по-прежнему стремилась слиться с душой Лигайды. Хотя, конечно, Бейсару следовало отдать должное: без его ласк будущий Великий Вождь вполне мог совершить какую-нибудь непоправимую глупость — вплоть до похищения девочки и бегства с нею… куда? В том-то и дело — бежать было некуда! Клан Ворона ни за что бы не принял гнусного перебежчика!

А между тем, время шло, и Упырь всё возвышался. И Иркат понял, он не имеет права медлить: съедят или не съедят Димку, и когда, если съедят — этот хитрый, коварный лжец в любом случае успеет наломать кучу дров. Решившись, отважный юноша стал дожидаться первого удобного момента, чтобы, всадив нож в Упыря, самому остаться в стороне.

Не сказать, чтобы за время своего пребывания среди Речных Людей чужеземные колдуны ничему не научились — научились. Особенно — Шамиль и его бородатые товарищи. Выскабливающему своё лицо Димке Ушакову воинское искусство давалось хуже, но и он стал не в пример осторожнее и чутче, чем поначалу, когда Иркату с друзьями легко удалось захватить врасплох зазевавшегося часового пришельцев. Поэтому, затаившись за кустом у тропы, по которой Упырь возвращался от Повелителя Мёртвых в свой шалаш, юноша был предельно внимателен и собран — Димку требовалось убить так, чтобы он не издал ни звука. Тьма и дождь благоприятствовали коварному замыслу будущего Великого Вождя — за поворотом заслышались торопливые шаги, Иркат поудобнее перехватил рукоять ножа, ночь озарилась призрачной розовато-зеленоватой вспышкой, проваливаясь в волшебный свет, юноша понял: женщина, которая не женщина, призывает его к Себе.

Глава 10. Олечка, помоги, меня хотят расстрелять! Монстры атакуют. Съесть по правилам. Фантомы приходят в ужас. Назад — в рай. Истинная размерность психосимбиота «Ольга+»

Когда «Уазик» «материализовался» на окружённой незнакомой растительность поляне, Ольга сразу же поняла: они попали в инвариантный мир. Нет, не из-за невиданных деревьев, цветов, кустарника — мало ли на Земле такого, чего она никогда не видела! Прикрывающая беглецов Шестнадцатимерная Структура сообщила женщине, что, противясь её возвращению, Контролёр Первого Ранга так трансформировал один из основополагающих Принципов «всё несуществующее существует», что в данной локальной области континуума актуализация всех возможных инвариантных миров сделалась равновероятной, и им куда проще вернуться в Большое Облако, чем попасть в тот мир, из которого они были похищены. Ольга согласилась с Шестнадцатимерной Структурой и собралась сказать своим спутникам, что первая попытка бегства оказалась неудачной и они возвращаются в опостылевший рай, как вдруг до неё дошёл отчаянный Светин призыв: Олечка, помоги, я попала в другой мир и нахожусь в руках жутких подонков, которые хотят меня расстрелять.

Приняв это телепатическое сообщение, Ольга с тревогой глянула на Сергея: не дошёл ли до него исполненный смертельным страхом призыв жены? Кажется — не дошёл: покинув Большое Облако, Голышев утратил способность к телепатии. А другие? На мысленно заданный женщиной вопрос телепатически отозвались только Шарик, Иван Адамович и «Уазик», но и они не смогли принять послание из инвариантного мира — и слава Богу! Помочь ей ни муж, ни автомобиль, ни зверь всё равно не помогли бы, а мучительной тревоги хватает и без их сочувствия — скорее! Надо немедленно выручать Светлану из лап захвативших её мерзавцев! Немедленно — да, но… в каком из нескольких миллиардов возможных инвариантных миров находится её подруга?

На вопль Ольгиной возмущённой мысли отозвалась только Шестнадцатимерная Структура, успокоив женщину напоминанием, что, когда речь идёт о размерностях выше пятой, время становится «объёмным», и они всегда успеют прийти на помощь Светлане, другое дело — куда? Да, она, Шестнадцатимерная Структура, на пределе своих возможностей способна «отсеять» подавляющее большинство виртуальных континуумов, но всё равно актуализуются не меньше пяти, шести миллионов инвариантных миров, и осматривать их все… нет, необходимо сейчас же вернуться в Большое Облако за помощью, ибо только Оно…

Как Ольга ни сгорала от нетерпения броситься на помощь Свете, но, понимая, что наугад кидаться из одного инвариантного мира в другой, идея далеко не лучшая, согласилась с Шестнадцатимерной Структурой: стало быть, назад — в рай.

К сожалению, «грехи» не пустили в «рай»: Ольгино метасознание не восстановилось, «Уазик» протелепатировал, что в этом мире он не одиннадцатимерный гамма-симбиот, а всего лишь мыслящее транспортное средство седьмой размерности, Шарик только вильнул хвостом: мол, сия мудрёная задача не по плечу его моноразумной расе, и даже Шестнадцатимерная Структура оказалась бессильной — «Эта» цивилизация задействовала подсистемы очень высоких размерностей, не ниже двадцатой. Зачем? Ведь возвращению Ольги в Большое Облако она, казалось бы, не должна препятствовать? Или, перестав доверять не подконтрольному ей Разуму, решила изолировать беспокойную женщину в миллионах инвариантных миров? Дескать, пока она сумеет в них сориентироваться, психосимбиот «Ольга 47», необратимо деградировав, окончательно распадётся? И метасознание Ольги — если оно действительно образовалось у аборигена третьей планеты — без особенных проблем впишется в рамки «Эта» цивилизации?

Однако, на что бы там ни рассчитывала контролирующая двадцать пять уровней Системы Сверхцивилизация, Ольге не было дела до её расчётов: Света в опасности, её необходимо немедленно спасать — только эта мысль безраздельно владела женщиной. И утешительное напоминание Шестнадцатимерной Структуры об «объёмности» времени в континуумах высших размерностей не уменьшало Ольгиного беспокойства: Света в руках подонков, которые держат её в жутком подвале и зверски мучают — нет! Она обязана выручить беременную жену Сергея! Сейчас, немедленно — несмотря на утешительные разглагольствования прикрывающей их Структуры! Ведь, будучи «райским» порождением, этот неземной разум не способен понять, какой ад люди зачастую устраивают друг другу! На помощь, немедленно, но… где всё-таки сейчас Светлана? В каком из нескольких миллионов инвариантных миров? Ах, если бы к ней полностью вернулось метасознание и восстановился психосимбиот «Ольга 47»! Тогда бы она прекрасно обошлась без помощи Большого Облака! Увы, Ольга чувствовала, что оставшихся у неё ментальных способностей недостаточно, чтобы своими силами выручить Свету — ведь она даже не может толком сориентироваться в том инвариантном мире, в который они попали! Не говоря уже о том, чтобы самостоятельно переместиться в другой континуум! И всё-таки…

Подгоняемая тревогой и нетерпением женщина не обращала внимание ни на что вокруг и не заметила, как «Уазик», воспарив над землёй, завис метрах в двадцати над приютившей беглецов лесной поляной. От мучительных размышлений Ольгу отвлекло телепатическое «восклицание» мужа:

— Олечка, посмотри! Ну и чудовища!

Женщина глянула сначала по сторонам и, увидев лишь качающиеся на ветру верхушки деревьев, посмотрела вниз — сквозь сделавшийся прозрачным пол «Уазика»: действительно — бр-р-р! Жуткие бяки!

Прямо под автомобилем прыгало, задирая морды, с десяток кошмарных «лягушек». Размерами каждая раза в полтора меньше Шарика, они выглядели куда свирепее и опаснее этого доисторического зверя — бледные, скользкие, покрытые чешуёй с широченными усаженными треугольными зубами пастями. И хотя автомобиль парил на недосягаемой для них высоте, то одна то другая из этих тварей, пытаясь его достать, подпрыгивала над землёй метра на три, четыре — вытягивая в броске короткие передние лапы, пронзительно шипя, противно свиристя и устрашающе клацая зубами.

Вид этих кошмарных созданий отвлёк Ольгу от мучительных мыслей: женщина почувствовала, как ей подмышку, ища укрытия, тычется голова Змея и одновременно приняла телепатический сигнал испуганной рептилии:

— Оль-ле-чка, и это вва-а-ша Земля? Да она куда сс-тра-шней, чем говорил Шарик! А я думал, что он меня разыгрывает! Нарочно пугает неискушённое райское создание! А тут… тут… спаси меня, Олечка! Давай возвратимся в Облако!

Успокаивая Змея, женщина стала гладить его по голове, телепатируя в ответ, что здесь они в полной безопасности, что если бы даже «Уазик» не висел в воздухе, а стоял на земле, то страшные чудовища всё равно не смогли бы прорваться сквозь защитное силовое поле, которое способно выдержать даже прямое попадание атомной бомбы. То ли Ольгины мысли, то ли её ласковые поглаживания, в конце концов, успокоили райское создание и, осмелев, рептилия осторожно глянула вниз, но вид огромных зубастых «лягушек» вновь заставил Змея прижаться к женщине — правда, уже не столько от страха, сколько из благодарности за оказанную ею моральную поддержку.

Утешив испуганного «небожителя», Ольга смогла обратить внимание на других участников их маленькой экспедиции — как они реагируют на прыгающих внизу кошмарных тварей? Иван Адамович, Сергей и Юрий смотрели на монстров с интересом и некоторой опаской, но, понимая, что находятся под надёжной защитой, без всякого страха. Олега больше занимали сидящие слева и справа от него, исполненные жгучего любопытства Лилит и Евочка — легкомысленный молодой человек пытался объяснить измысленным им женщинам разницу между Эдемом и грешной землёй.

Неожиданной для Ольги, хотя вполне естественной для него, явилась реакция Шарика: увидев лягушкообразных чудищ, этот некогда самый крупный млекопитающий сухопутный хищник третичного периода, а ныне представитель моноразумной расы Взыи, почти забыв о навязанном ему разуме, с упоением грезил о битве с опасным противником. Отдавая дань силе и ловкости кошмарных созданий, Шарик прикинул, что по отдельности с каждым из этих гадов он справится без проблем, с двумя — неизвестно, а вот с тремя наверняка не справится: сожрут сволочи! Стало быть, окажись он сейчас внизу, первым делом следует броситься в лес, под защиту деревьев, и, оторвавшись от стаи, разобраться с чужаками поодиночке.

Правда, эти упоительные виденья мелькнули в мозгу Зверя в течение нескольких секунд, очень скоро коллективный разум Взыи взял верх, и Шарик, вильнув хвостом, виновато посмотрел на Ольгу: мол, прости доисторического хищника, как я ныне ни цивилизован, однако — инстинкты, инстинкты…

Встретив покаянный взгляд Зверя, Ольга спохватилась и устыдилась своей нравственной толстокожести: пока она в этом «виртуальном» зоопарке любуется невиданными чудовищами, мерзавцы из инвариантного мира мучаю Свету! Нет! Этот кошмар следует немедленно прекратить! Скорее на помощь! На помощь? Куда? И, кстати, как? Если даже Шестнадцатимерная Структура не может вернуть их в Большое Облако? Да и вообще — способна ли она сейчас переместить их хоть куда-нибудь? Хоть в «соседний» инвариантный мир?

Шестнадцатимерная структура ответила, что без связи с Большим Облаком она мало что может — во всяком, случае противится задействованной «Эта» цивилизацией Подсистеме двадцатого уровня сложности ей точно «не по зубам». И?..

«Господи, да что же мне делать!? — палящей молнией сверкнуло в Ольгиной голове, — как помочь Свете!?»

Поддержка пришла с неожиданной стороны, до Ольгиного сознания наконец достучалась мысль, телепатируемая «Уазиком» уже несколько минут: да, Оля, ни ты, ни я не можем сейчас поодиночке проникнуть в другой инвариантный мир, но если мы образуем психосимбиотическую связь… ну, как у тебя это было с Сорок Седьмым и Базой — наша общая размерность значительно возрастёт… думаю, не меньше, чем на два порядка… а выйдя на девятый уровень континуума, мы без проблем сможем проникать в инвариантные миры.

Шестнадцатимерная Структура со своей стороны заверила, что будет всячески содействовать образованию нового психосимбиота и, если получится, попробует войти в его состав: ибо, блокировав их в инвариантных континуумах, «Эта» цивилизация грубо нарушила Концепцию Невмешательства, и в случае осложнений Арбитр наверняка станет на сторону Большого Облака.

Уловив немногое из ведущегося между Ольгой, «Уазиком» и Шестнадцатимерной Структурой обмена мыслями, Иван Адамович и Шарик тоже поддержали женщину: попробуй, Олечка! Свете необходимо помочь, а если «Эта» цивилизация не понимает таких элементарных вещей — то и судить нас не вправе! Пусть сначала морально дорастёт хотя бы до человеческого уровня!

Особенно забавным этот антропоцентрический взгляд казался у Шарика — не имевшего и не имеющего в себе ничего человеческого — бывшего доисторического зверя, а ныне представителя моноразумной расы второй планеты звезды K6.

Оценив нечаянный юмор этого мысленного «высказывания», Ольга улыбнулась и, протелепатировав, — что ж, господа, попробуем, — на несколько секунд исчезла из данного инвариантного континуума. Когда она вновь «материализовалась» в кабине «Уазика», даже Змей понял, что образовался новый Психосимбиот и заискивающе обратился к женщине:

— Олечка, давайте вернёмся в Большое Облако? Ведь теперь ты можешь нас туда доставить вопреки противодействию «Эта» цивилизации — я знаю! Ведь ты теперь сильней всех на свете!

— У, подлиза, — рассмеялась Ольга и шлёпнула Змея по ляжке, сбоку от основания хвоста, — только бы вернуться в рай — других мыслей у тебя нет! Смотри, негодник, в следующий раз я тебя никуда не возьму из Облака — хоть на чреве ползай!

— Так мы вернёмся! — восторженно воскликнул Змей, согласившись с перспективой вечного «заточения» в раю. — Спасибо, Олечка! А то на вашей Земле, знаешь…

— …знаю, Змеюша, — ответила женщина, — жить на нашей Земле — не сахар. Как сказал поэт: для веселия планета наша мало оборудована… И помереть на ней не трудно, а очень даже легко… И всё-таки, Змеюша, это моя родина. А родину, как известно, не выбирают. Ты — другое дело: как «небесное» создание, имеешь полное право жить в раю. Однако, поскольку сам увязался с нами — потерпи. В первую очередь — Света. Вот выручим её — вернём тебя в рай. Конечно — если захочешь…

Свет за окнами «Уазика» погас, а через несколько мгновений пространство наполнилось сияющей голубизной — людям и фантомам показалось, что они возвратились в Большое Облако, но нет: внизу плескалось бескрайнее море, а вверху ослепительно пылало солнце — стало быть, из одного инвариантного мира они переместились в другой, и только.

Свет снова погас, и явилась новая картина: за ставшим полностью прозрачным кузовом «Уазика» простиралось «белое безмолвие» — вьющиеся между глыбами льда снежные серебряные змеи: ещё один из нескольких миллионов возможных инвариантных миров. И почти сразу же вслед за тем — скрывшие всё вокруг толстенные древесные стволы. Которые при следующем перемещении сменились песчаными барханами, а затем картинки замелькали с калейдоскопической быстротой: степи, леса, горы, моря, пустыни — чреда крыльев, плавников, пастей, лап, рук: «Уазик» бросало из одного инвариантного мира в другой.

Попадая в очередную «актуализировавшуюся виртуальность», Ольга, используя свои новые ментальные способности, соединялась с ноосферой Земли — если в данном инвариантном континууме таковая имелась — надеясь локализовать Светин телепатический сигнал, увы, после нескольких десятков попыток женщина поняла: проще вернуться в Большое Облако, чем в слепую найти нужный мир. И она бы вернулась, если бы не уверенность, что во второй раз «Эта» цивилизация на Землю её не пустит. В случае нужды использует всю мощь двадцатипятимерного континуума, но не пустит.

С каждой неудачной попыткой усиливалась владевшая Ольгой мучительная тревога, ей казалось, что, вопреки «объёмности» времени в континуумах высших размерностей, они могут опоздать, и Света погибнет в руках захвативших её мерзавцев — мелькание инвариантных миров за бортом «Уазика» слилось в подобие цельной движущейся картины: тщетно, жена Сергея не откликалась. Наконец, почувствовав, что её метасознание работает на пределе и вполне может пропустить слабый телепатический сигнал, Ольга решила: хватит! Мощности новообразовавшегося психосимбиота недостаточно, чтобы в приемлемые сроки осмотреть несколько миллионов возможных инвариантных миров — необходимо возвращаться в Большое Облако. Да — но Света? Ведь её могут убить в любой момент!

Пока Ольгины — вернее, новообразовавшегося психосимбиота — мысли метались между желаемым и возможным, «Уазик» (в полном соответствии с четвёртым принципом виртуальной неопределённости) отнесло «назад», в мир чудовищных зубастых «лягушек». На этот раз ни женщина, ни автомобиль не замечали окружающей их флоры и фауны, предоставив спутникам «любоваться» прыжками вконец озверевших монстров — скорее! Свету необходимо найти немедленно!

Ольгино метасознание, будучи ведущим в образовавшемся психосимбиоте, своим нелогичным (человеческим) нетерпением «заразило» и «Уазик», и даже Шестнадцатимерную Структуру — скорее!

Куда — скорее? Неважно! Скорее на помощь Свете! В очередной инвариантный мир, в Большое Облако, в «сердце» «Эта» цивилизации — скорее! И?..

…и Ольгу озарило: мальчик эпохи Великой Неолитической Революции! Через которого ей удалось наладить телепатический контакт со Светой вопреки противодействию «Эта» цивилизации! Его иррациональная психосоставляющая! Ведь образовавшаяся с помощью этой составляющей связь не может «раствориться» в виртуальных континуумах, ибо не принадлежит ни одному из них! И, значит?..

…напряжённость иррациональной составляющей Ольгиного психополя возросла до такой степени, что входящие в состав психосимбиота «Уазик» и Шестнадцатимерная Структура не смогли ничего противопоставить напору женщины — мощная ментальная волна сотрясла все, образовавшиеся на основе принципа «всё несуществующее существует» инвариантные миры; сохраняя равновесие, континуум бесконечно неопределённых координат пыхнул розовато-зеленоватым светом и «воссоединил» Ирката с «позвавшим» его психосимбиотом. Кроме юноши из «ниоткуда» в «никуда» кувыркнулся также Димка Ушаков, бывший в момент вспышки в трёх шагах от затаившегося за кустом Ирката.

Психосимбиот «Ольга-Уазик» не столько удивился сколько подосадовал «материализовавшемуся» в кузове автомобиля лохматому черноволосому юноше — надо же так ошибиться в расчётах! Или дело не в их ошибке, а в противодействии «Эта» цивилизации? Как бы то ни было, но они надеялись переместиться в инвариантный мир юного дикаря, а не затащить мальчишку в «свой» — и вот вам! Как говорится, будьте любезны! Ведь телепатическая связь со Светой поддерживалась только через иррациональную составляющую пси-поля этого юноши! И что же? Теперь эта связь оборвётся? Вернее — оборвалась?

Однако прежде, чем получить ответ на этот мучительный вопрос, требовалось успокоить пленника, первым делом бухнувшегося Ольге в ноги и телепатирующего со смесью страха и восхищения: Богиня, Ты позвала и я пришёл! Казни меня или милуй — я Твой, Богиня!

Смущённая столь откровенным обожанием женщина думала, как бы подоходчивей объяснить юному дикарю его роль в сложившейся ситуации, но «Уазик» отвлёк Ольгу от размышлений на данную тему: а с этим что будем делать?

За бортом автомобиля на уровне окон висел в воздухе жутко растерявшийся и отчаянно испуганный тип в латаной перелатаной камуфляжной форме — усатый, скверно выбритый, с оттопыренными ушами. Ольга только-только успела его разглядеть, как до её сознания дошла мысленная подсказка юноши: Богиня, оставь Димку там, он плохой человек, его надо убить.

И тут же последовала реплика Юрия: — Ольга, Упырь действительно плохой человек, но убивать его не надо. А вот преподать запоминающийся урок — очень стоит. Как всякий уголовник, он понимает только один язык — силу. Надо показать ему, что он полностью в нашей власти, так что опусти Димку на поляну — метрах в пятидесяти от этих «симпатичных» тварей, пусть немного побегает.

Пока женщина колебалась, а не будет ли такой урок слишком жестоким, «Уазик» с удовольствием выполнил рекомендацию Юрия Меньшикова — Димка Ушаков плавно опустился на землю шагах в шестидесяти-семидесяти от остервенело подпрыгивающих гигантских «лягушек». Кошмарные чудовища не сразу сообразили, куда делась висящая прямо над ними лакомая добыча и некоторое время продолжали «атаковать» невозмутимо парящий «Уазик», но наконец одна из этих тварей заметила на краю поляны оцепеневшего от ужаса человека. Пронзительно взвизгнув, мерзкая гадина одним прыжком покрыла треть расстояния до Димки и присела на задние лапы, готовясь ко второму прыжку, который последовал через две, три секунды после первого. По счастью, этих секунд Упырю хватило, чтобы выйти из столбняка, броситься к близко стоящему дереву и кошкой вскарабкаться на его вершину.

Прежде, чем возмутившийся Иван Адамович потребовал у Ольги прекратить это безобразие, новообразовавшийся Психосимбиот почувствовал идущие не только от Змея, но и от Лилит с Евой волны смертельного страха: спасите! Земля не для райских созданий! Лучше немедленно развоплотиться, чем жить в этом аду! Олечка, «Уазик», куда вы нас только затащили?! И зачем?! Ведь здесь вы сами сделались такими злыми, такими жестокими, что мы вас боимся! И тебя, Олечка, и тебя «Уазик», и тебя Шарик — всех боимся! Ведь ваша Земля — это же, это…

Не успела Ольга осмыслить испуганный, умоляющий вопль фантомов, как до её сознания дошла просьба юного дикаря: Богиня, сбрось Димку с дерева. Он плохой человек — пусть Бледные Образины его съедят! Ведь ты, Богиня, такая мудрая, такая могучая и добрая — убей Димку! Он хитрый, коварный, лживый — пусть Бранка унесёт его в Страну Вечной Зимы!

Неизвестно, что более смутило и устыдило Ольгу, упрёки фантомов в жестокости или просьба юного дикаря разделаться с Упырём, но она замешкалась с ответом, и успокаивать Змея, Лилит и Еву пришлось «Уазику»:

— Змеюша, Лилит, Евочка, простите меня, пожалуйста! Жаль, что я такой весь из себя железный, ни одного мягкого местечка, не то, честное слово, попросил бы Лилит и Евочку так меня так «повоспитывать», чтобы надолго запомнилось! Ну да ладно, вот посажу сам себя на месяц на семьдесят второй бензин — это мне будет куда чувствительнее, чем розги Олегу! Но, Змеюша, Лилит, Евочка, неужели вы подумали, что я действительно способен отдать человека на растерзание допотопным гадинам? Ведь я же этого обалдуя, который сейчас сидит на дереве, первым заметил и спас — ну, когда он вдруг «материализовался» чуть ли не в пасти у одного из чудовищ, я успел-таки вознести его вверх. Хотя… когда вновь опустил Дмитрия на землю, и одна из этих гадин прыгнула в его сторону… представляю, какое это было жуткое зрелище для вас — небожителей… воистину, старый дурак! Нет, на семьдесят второй бензин меня — на два месяца, и никаких поблажек!

Между тем опомнившаяся Ольга переместила Ушакова в кузов «Уазика», и смертельно перепуганный уголовник приходил в себя, откинувшись на спинку сиденья. Кроме потрясения, испытанного Димкой при нападении чудовищ, ему следовало переварить перемещение в другой мир и встречу с «покойником» — каковым он после неудачного покушения на полковника Горчакова, несомненно, считал Юрия Меньшикова. И ничего удивительного, что Упырь никак не среагировал на смертельный выпад Ирката — в последний миг руку с костяным ножом успел перехватить сидящий рядом с Димкой Сергей. Вывернув оружие из удивительно крепкой, но всё-таки почти детской руки, Голышев обратился к Ольге:

— Оля, уйми своего юного друга, а то он такой задиристый, и мало ли что придёт ему в голову в следующий момент. Ведь зазевайся я на четверть секунды, Дмитрию бы точно — конец.

Иркат, перенявший от Ушакова несколько сотен русских слов, сердито огрызнулся: — Пусти… твою мать! Димку надо убить! Если не хочешь, чтобы его убил чужой — убей сам! И съешь сам — хоть один, хоть с друзьями! Я это говно жрать не буду!

— Однако, Оля, каким ты обзавелась принципиальны другом, — рассмеялся Сергей, — не буду есть недостойного — и никаких гвоздей! — Ну, а меня бы ты согласился съесть? — продолжая шутить, Голышев обратился непосредственно к юноше.

— Тебя? — Иркат посмотрел на Сергея таким оценивающим и серьёзным взглядом, что, слегка оторопев, Голышев пожалел о неудачной шутке. — Пока не знаю. Воин ты хороший, если сумел отнять у меня нож, но этого мало. Готов ли ты стать богом — вот что главное.

За время этого короткого диалога Ольга смогла оценить весь драматизм сложившейся ситуации: вместо того, чтобы по ментальному следу Ирката попасть в его мир, они переместили юного дикаря в свой и теперь вынуждены приноравливаться к представлениям доисторического мальчишки о добре и зле. Не говоря об обрыве телепатической связи со Светой — без чего нечего и думать отыскать затерявшуюся в миллионах инвариантных миров жену Сергея. Нет, без помощи Большого Облака ей не обойтись. А пока…

— Иркат, — телепатически узнав имя юноши, Ольга мысленно обратилась к своему нечаянному пленнику, — обещай мне, что пока ты у меня в гостях, никаких решительных действий, вроде убийства, без моего согласия предпринимать не будешь?

— Богиня, — почтительно, но уже без робости отозвался юноша, — твоя воля — закон. Но если не убить Димку, он сделает много зла. Я думал, Богиня, что ты это знаешь — ведь он такой хитрый, коварный, лживый. Богиня, убей его.

При переходе из одного инвариантного континуума в другой с Иркатом произошла удивительная душевная метаморфоза: воочию представ перед женщиной, которая не женщина, юноша вдруг перестал её бояться. Притом, что ощущение невообразимой мощи, исходящее от этого Сверхсущества, не только не уменьшилось, а напротив — многократно возросло. Но, увидев Богиню в образе земной женщины, Иркат понял: она ни в коем случае не причинит ему никакого вреда, не говоря о том, чтобы, разгневавшись, испепелить молнией. И более: эта Богиня никому, даже Упырю, не способна причинить вреда — так что, попросив её убить Димку, юноша не столько надеялся на положительный результат, сколько косвенным образом оправдывался в глазах женщины, которая больше чем богиня. Действительно: Ушаков был опасен там, в мире Речных Людей, и потому попытка его убийства здесь, где Димка меньше и безобидней таракана, выглядела мало мотивированной и не слишком красивой.

Психосимбиот «Ольга-Уазик» понял, что, обращаясь к богине с просьбой убить Ушаков, юноша в завуалированной форме извинился за свою дерзкую попытку самовольно ударить Димку ножом и, стало быть, отказался от мысли о покушении, и, тем не менее…

— Иркат, ни ты, ни я убивать Дмитрия не будем — договорились? — не собираясь юному дикарю читать лекцию о правах человека вообще и о праве на жизнь в частности, Ольга решила обратиться к более древним понятиям власти и долга. — Поклянись мне, что без моего разрешения ты не убьёшь никакого человека — даже врага?

— А мм-меня? — запнувшись от страха протелепатировал Змей, — Олечка, скажи этому ужасному мальчику, что хоть я и не человек, но меня тоже нельзя убивать!

Разъяснив Иркату, что Змей тоже неприкосновенен, Ольга собралась заступиться за Шарика, но допотопный зверь её опередил, глянув на юного дикаря весьма выразительным взглядом: мол, не вздумай меня задирать, целее будешь. И женщине пришлось успокаивать уже Ирката, только сейчас заметившего огромного хищника в глубине просторной кабины.

(Иркат, не бойся, Шарик хоть и очень большой и внешне страшный, но в сущности — добрейшее существо. А что глянул на тебя так свирепо — это он пошутил. Ну, и немножечко попугал — чтобы ты, значит, не обижал Змеюшу.)

Уладив инцидент с попыткой убийства Дмитрия, Ольга, обмирая от страха, что с перемещением Ирката в другой инвариантный континуум разорвалась связь со Светой, попробовала послать жене Сергея телепатический сигнал — слава Богу, сигнал прошёл. Света отозвалась новым, менее паническим призывом о помощи, сообщив, что хотя ей и угрожают пытками и казнью, но, скорее всего, дело ограничится психбольницей, причём — московской: ибо её уникальный шизоидный бред своими логичностью, полнотой и последовательность привёл в восторг случайно оказавшееся в Ростове столичное психиатрическое светило.

Сам удивлённый своим дерзким поведением в фантастическом мире женщины, которая не женщина, Иркат себя успокоил тем, что его ведёт живущий в нём Дух Великого вождя, и, значит — так надо. Он идёт верной дорогой. Тем более, что Богиня нисколько не рассердилась, а напротив, связав его клятвой, признала своим слугой. Пусть пока самым меньшим из слуг, но ведь дело не в этом — со временем он возвысится. А главное, вернувшись в свой мир, займёт достойное место: станет не просто Великим Вождём, а Единоличным Правителем Речных Людей и сможет диктовать свою волю, сделав её законом. Конечно, не без ограничений, он не дурак, чтобы грубо попирать обычаи, но взять в жёны Лигайду, девушку из своего брачного клана, на это у него достанет власти.

«А ведь Иркат собрался убить его раньше, ещё в своём людоедском мире, — догадался Ушаков, мало-мальски придя в себя, — и убил бы, не случись этого нового грёбаного перемещения. Повезло — ничего не скажешь! Если не считать того, что его здесь чуть не сожрали жуткие монстры, всё остальное — в масть. Появилась надежда выбраться из этого сучьего прошлого! А ведь думал — с концами. Надо же — выйти на самого шефа! Который — вернее, которая! — затеяла и ведёт всю эту игру с кошмарными перемещениями. Ну, кто бы мог подумать: по виду обыкновенная баба, а имеет такую силу! Похоже, прав сука Иркат: она не баба — богиня! И её кореша — тоже не из простых. Не говоря о полутораметровой говорящей ящерице и притаившемся в углу кабины страшном чудовище, те, которые вроде бы люди — не совсем люди. Кроме — Юрки Меньшикова: конечно, если это действительно Маркиз, а не его призрак. Ведь Юрку после неудавшегося покушения почти наверняка должны были шлёпнуть… ну, и чёрт с ним! Призрак он или живой Маркиз, когда имеешь дело с богиней — без разницы. Главное, упросить бабу, которая не баба, не возвращать его к дикарям, а переместить в свой мир — куда угодно: хоть в лапы к ментам, хоть на зону, но только не к людоедам. Она, вроде, добрая — запретила Иркату убивать его… ишь, маленький гадёныш! Окончательно переметнулся к Шамилю! Но это — ладно! Чуть было не пришил его, Димку… и ведь пришил бы… если бы эта супербаба в последний момент не утащила юного людоедика в свой мир… интересно, зачем ей понадобился этот чертёнок?»

И словно бы в ответ размышлениям Ушакова, укрепляя его надежду на возвращение в свой мир, Ольга обратилась к нему с вопросом:

— Дмитрий, скажите, когда вы переместились в прошлое, вам не показалось, что это не совсем настоящее прошлое?

— Как это — показалось? — растерялся Упырь. — Когда мы очнулись, после того как нас шандарахнуло розовым адским огнём — кругом голые мальчишки с луками и копьями. И среди них, — кивок в сторону Ирката, — вот этот «герой», который чуть не убил меня сейчас. А тогда он вообще — был у них главным. И представляешь, Ольга, — Ушаков почувствовал, что при обращении к суперженщине ему не стоило называть её богиней, — эти юные людоеды захватили и сожрали живьём нашего человека! А ты говоришь: «не настоящее прошлое»… если бы! Мы у них уже больше четырёх месяцев — натуральные дикари! И они, и все их соседи!

— Нет, Дмитрий, я не это имела ввиду, — Ольга попробовала сформулировать свой вопрос поконкретнее, — что, переместившись в прошлое, вы попали к людям каменного века — естественно. Но, может быть, ты заметил что-нибудь не свойственное дикарям? В образе жизни, в одежде, в оружии?

Ушаков задумался: — А откуда я знаю, какой образ жизни должны вести «правильные» людоеды? Не жрать пленников живьём, а, перерезав им горло, тушить в кастрюле с перцем петрушкой и укропчиком? Так у них нет никаких кастрюль — только глиняные горшки и деревянные посудины. И если им надо чего сварить — кладут в эти горшки раскалённые камни. Нет, Ольга, я усёк, что ты хочешь знать: ничего железного или медного у них нет. Правда, эти деятели, — Упырь кивнул на Ирката, — скоммуниздили у нас два ножа и не признаются. Одеваются они в звериные шкуры, а когда тепло — ходят почти голяком. Так: что-то вроде кожаного передничка — и у мужиков, и у баб. Хотя в мужском доме висит вроде бы тканая занавеска — говорят, что выменяли у Жителей Побережья. Но положено или не положено у дикарей быть тканой материи — этого я не знаю. А вообще…

— Богиня, — монолог Ушакова вдруг перебила возмущённая реплика Иркат, — Димка опять всё врёт! Речные Люди — не людоеды! Людоеды живут в лесу — на другой стороне реки. Вот они — да: они и варят и жарят пленников, а мы — нет. Мы их приносим в жертву богам, духам деревьев, грибов, колосьев, орехов, ягод, Водяной Девушке, Бранке, Увару, Айе, душам зверей и Предков — ну, и другим Невидимым. И никогда, как животным, людям-пленникам горла не перерезаем, чтобы не повредить их душам. Ведь все знают, если человека съесть живьём, то он попадёт в Страну Вечного Лета. Поэтому и чужаков мы едим как своих — чтобы их души тоже попали в Страну Вечного Лета. И Димкиного товарища мы принесли в жертву по всем правилам, а что он из племени колдунов — мы же тогда не знали. А про ножи Димка тоже соврал: один мы взяли у пленника, который был очень плохим воином, и если бы мы не принесли его в жертву, то он ни за что бы не попал в Страну Вечного Лета, а другой Димкины товарищи потеряли сами. И если они его найдут…

— Ага, найдут! — в свою очередь не выдержал Ушаков, — Когда рак на горе свистнет. Что-что, а слямзить эти деятели умеют так, что — никаких концов. Ну, а туфта Ирката, что они не людоеды — ты, Ольга, сама всё слышала. Мне, в общем, до фени, по правилам или не по правилам они жрут друг друга. Но как вспомню обглоданного Мирошниченко — жуть!

Слушая ответ Ушакова, Ольга скоро поняла, что с мудрёным вопросом она обратилась явно не по адресу. В самом деле: заметить что-то необычное в образе жизни дикарей мог только профессиональный этнолог, возможно — археолог, но уж никак не обыкновенный, тем более мало образованный человек. Разве что — увидь Дмитрий в шалаше людоедов стиральную машину, пылесос и цветной телевизор. Собственно, на это, на какую-нибудь выдающуюся несообразность, Ольга и рассчитывала, задавая свой неуместный вопрос — надеясь, что вопиющий анахронизм, буде он обнаружен, поможет ей сориентироваться в умопомрачительном множестве инвариантных миров. К сожалению, как и следовало ожидать, ничего помогающего локализовать тот континуум, в который они попали, Дмитрий ей не сказал. А что если попробовать спросить по-другому?

Но по-другому спросить Ольга не успела — её захлестнула волна дикого, всепоглощающего страха: не только Змей, но и Лилит с Евой в ужасе телепатировали: верните нас В Большое Облако! А если не можете — немедленно развоплотите! Мир, в котором разумные существа мучат, убивают и едят друг друга — это сумасшедший мир! В нём невозможно не то что жить, но даже и просто находиться! Слушать, как один человек спорит с другим относительно того, правильно или неправильно они съели третьего — это невыносимо! Оля, Олег, «Уазик», если вы нас сейчас же не вернёте в Большое Облако или не развоплотите — мы развоплотимся сами!

Испустив эту исполненную отчаяния волну, фантомы действительно попробовали развоплотиться — Ольга почувствовала, как в её мозгу напряглось нечто, отвечающее за стабильность структуры Змея, а само райское создание, несколько раз изменив окраску, обесцветилось и, теряя форму, стало пульсировать с всё возрастающей амплитудой. Сосредоточившись, психосимбиот «Ольга-Уазик» смог вернуть рептилии её «первозданный» вид, но этого оказалось недостаточно — запросил помощи измысливший Еву и Лилит Олег: Олечка, помоги! Мои женщины сейчас растворятся! Лилит, Евочка — не уходите! Я вас очень люблю — останьтесь!

Стабилизировать Еву и Лилит оказалось значительно трудней, чем Змея: психосимбиоту пришлось выйти на максимально сейчас для него доступный одиннадцатый уровень континуума. Но поскольку даже с помощью шестнадцатимерной структуры метасознание Ольги на данном уровне не могло как следует интегрировать искусственный интеллект «Уазика», то начались резонансные автоколебания, которые грозили распадом не только психосимбиоту в целом, но и его составляющим — женщине, автомобилю, шестнадцатимерной структуре.

Пытаясь обрести устойчивость, психосимбиот мобилизовал все свои резервы, но это потребовало от него такой концентрации внимания, что распалась связь со всеми актуализированными «Эта» цивилизацией инвариантными мирами, и нарушенная искусственной реализацией Принципа «всё несуществующее существует» «изначальная» метрика континуума образовала силовое поле, изъявшее психосимбиот «Ольга-Уазик» из сферы действия данного принципа.

Пыхнуло розовато-зеленоватым светом — автомобиль и все его пассажиры вернулись в Большое Облако.