Прелат

Пролог

1519 год, Франция, мужской монастырь Святого Доминика в Шоле[1]

Отец Анри сидел у окна кельи, поглощённый размышлениями. Его мысли были безрадостны и противоречивы. Именно противоречивость пугала святого отца, ибо появились сомнения в душе у служителя Господа, а значит, вера его пошатнулась, или, по крайней мере, она подверглась серьезному испытанию.

Отец Анри сомневался в правильности своих поступков не только во имя Всевышнего, но и во имя короля Франциска[2], человека крайне мнительного и подозрительного.

Почти три дня назад он прочёл письмо, в котором сообщалось, что маркиза Изабелла де Монтей, фаворитка Его Величества, была обвинена в заговоре и колдовстве с целью убийства короля и возведения своего будущего ребёнка на французский трон.

Отец Анри, как человек умный и знавший не понаслышке о дворцовых интригах, сразу же заметил в этом письме множество противоречий: во-первых, маркизу обвиняли в намерении убить короля, – по его мнению, это казалось полной нелепостью, женщина плетёт заговор против венценосного любовника! – причём всем известно, род Монтей не имеет даже отдалённого отношения к королевской крови.

Во-вторых, отец Анри ставил под сомнение колдовские способности фаворитки. Уж он-то повидал ведьм на своём веку. За последние пятнадцать лет он приказал казнить десять женщин, и в их причастности к Дьяволу он не сомневался.

В-третьих, святой отец был откровенно возмущён явной оплошностью герцога де Монморанси, – а это именно он написал сей пасквиль на маркизу, несомненно, с молчаливого согласия короля, – в том, что фаворитка хотела посадить на трон своего нерождённого ребёнка. Отчего король и граф были уверены, что родится непременно мальчик? Что, девочки вообще не рождаются? Да и потом, у короля предостаточно наследников: и дофинов, и братьев Ангулемов, и даже кузенов Орлеанских, просто мечтавших о троне. Почему их имена не упоминаются?

Отец Анри винил себя в предательстве: да, да, именно в предательстве.

Почти две недели назад Изабелла де Монтей попросила защиты в стенах монастыря, надеясь на покровительство настоятеля отца Лорана. Но шпионы шли за маркизой по пятам, они и сообщили королю о месте пребывания опальной фаворитки. Тотчас появилось письмо, предназначенное для настоятеля, но отец Лоран был слишком острожен и хитёр, дабы самому отдать приказ расправиться с женщиной, и он переложил сию скверную обязанность на отца Анри, инквизитора, известного борца с нечистой силой.

Теперь отец Анри стоял перед выбором: либо сделать вид, что он верит в содержание письма и действительно Изабелла де Монтей – колдунья, чарами заполучившая привязанность короля три года назад; либо проявить характер, отказавшись подвергнуть пыткам несчастную. Святой отец был просто уверен: беременная женщина не выдержит даже регламентированных пыток[3] и сознается в своих сношениях с Дьяволом.

Его совесть повергалась серьёзному испытанию, всю жизнь инквизитор боролся за чистоту веры. Это он почти двадцать лет назад, когда чума охватила почти весь бальянж[4] Пуату и люди, разуверившиеся в Боге, стали предаваться чёрным мессам, ища защиты от болезни у самого Дьявола, предотвратил разграбление и разорение храма Святой Клариссы от обезумевшей толпы дьяволопоклонников.

Воспоминания невольно нахлынули на инквизитора. Он видел себя молодого, сильного, крепкого, уверенного в себе, а главное – в Боге и правильности принимаемых решений. Теперь же он должен совершить сделку с совестью…

Отец Анри прервал неприятные размышления, переключившись на вопрос: что же такое совершила маркиза? почему с ней решили так жестоко расправиться? почему просто не отправили в отдалённый монастырь? Или, в конце концов, не отравили?

Увы, на все эти вопросы инквизитор не знал ответа.

Инквизитор смотрел на Изабеллу: она стояла привязанная к дыбе, стоило лишь повернуть ручку, и тело женщины подвергнется болезненному растягиванию.

– Святой отец, пощадите меня… – едва слышно вымолвила Изабелла. – Я не сделала ничего дурного. Ох!

Женщина содрогнулась.

– Что с вами? – осведомился инквизитор.

– Ребёнок, он шевелится…

– На таком сроке ему положено, – согласился отец Анри. – Вы готовы записывать? – обратился он к секретарю.

– Да, святой отец.

– Хорошо. Итак, пиши: сего года 1519 от Рождества Христова, третьего дня апреля. Обвиняется в колдовстве: маркиза Изабелла де Монтей. Я буду задавать вам вопросы, вы же, – обратился он к женщине, – постарайтесь дать правдивый исчерпывающий ответ. Иначе я прикажу привести в движение пыточное орудие.

– Мне нечего скрывать, святой отец.

– Прекрасно. Вы были любовницей короля, насколько мне известно?

– Да, в течение трёх лет, – пояснила маркиза.

– Вы опаивали Его Величество любовными зельями, дабы привязать к себе?

– Зачем мне это делать? Король и так любил меня за молодость и красоту.

– Пиши, – приказал инквизитор секретарю, – обвиняемая отказывается отвечать.

– Нет! Святой отец! Я не отказываюсь! Я говорю правду!

– Я сомневаюсь в правдивости ваших слов. Приступай! – приказал отец Анри палачу. Тот привёл в движении механическую ручку. Тело Изабеллы начало болезненно растягиваться. Она закричала:

– Мне больно! Перестаньте! Я всё скажу!

Инквизитор подал знак рукой, чтобы палач прекратил пытку.

– Говорите, я слушаю.

– Примерно год назад у короля начались проблемы… – маркиза замялась. – Словом, король уже немолод, но хотел казаться таковым. Он искал лекарство от мужского бессилия…

– Насколько я понимаю, вы позволяете себе говорить о Его Величестве в неподобающем тоне!

– Но вы же сами хотели правды! – воскликнула маркиза.

Теперь инквизитор не знал: нужна ли ему эта правда? что он будет с ней делать?

– Да…

– Так вот, король стал слабеть и не мог предаваться плотским утехам ночи напролёт. Он призвал придворных лейб-медиков, но они, увы, не добились желаемого. Тогда я решила обратиться к некоей женщине, она увлекалась алхимией и каббалой[5]…

– Значит, вы сознаёте, что прибегали к дьявольским ухищрениям? – допытывался инквизитор.

– Разве алхимия – от дьявола? Это всего лишь преобразование природных элементов, – возразила Изабелла.

– Вы хорошо осведомлены, но церковь осуждает алхимию, а тем более каббалу.

– И тем не менее многие знатные люди имеют у себя в замках тайные лаборатории, ибо сильно их желание достичь несметных богатств! – продолжала упорствовать маркиза.

– Вы слишком дерзки, обвиняемая! Я прикажу снова пытать вас! – инквизитор начинал терять терпение. – Итак, вернёмся к зелью.

– Это древнееврейское лекарство, возвращающее мужчине силу любви. Вот и всё. Нет здесь никакого колдовства, – пыталась объяснить маркиза.

– Однако король так не думает! Он считает, что вы хотели его отравить!

– Просто Франциск слишком увлёкся и выпил лекарства больше, чем положено. От этого ему стало плохо. А его новая фаворитка графиня де Шатобриан, – пояснила Изабелла, – специально замыслила погубить меня! Не сомневаюсь, именно она внушила Его Величеству этот вздор: якобы я хочу завладеть троном при помощи своего будущего ребёнка. Действительно, я думаю, что ношу мальчика… Но это ничего не значит. Король любил меня и всячески баловал, а графиня де Шатобриан всегда была снедаема ненавистью ко мне и чёрной завистью. И вот, когда я уже не смогла доставлять удовольствия королю в силу моего физического состояния, она быстро освоилась в его алькове. А меня решила устранить! Я сразу почувствовала: Шатобриан замышляет дурное – и покинула Брессюир[6], чтобы спокойно родить. Но я даже не предполагала, насколько она коварна и бесстыдна! Эта женщина завладела всем: сердцем короля, подаренными мне замками, а теперь намерена уничтожить меня!

Инквизитор чувствовал, что женщина говорит правду, но ему было необходимо предоставить отчёт о регламентированных пытках.

– Вы лжёте! Палач! Тяни ручку! – приказал отец Анри. Палач привёл в движение дыбу: маркиза неистово закричала, боль раздирала её тело.

В подземельях монастыря были привычны к подобным крикам, но сейчас инквизитору стало не по себе. Он начал молиться, пытаясь отвлечься и выспросить прощения за свой грех: ибо чувствовал невиновность маркизы, понимая, что её действительно оклеветали и она стала жертвой обстоятельств.

Женщина извивалась от боли, несмотря на свой огромный живот. Она кричала, как безумная, наконец, изо рта у неё пошла пена.

Инквизитор перекрестился.

– Отрекись от Дьявола! – приказал он.

– Отрекаюсь! – прохрипела несчастная. – Пощадите… – она начала затихать. Неожиданно она закричала с новой силой: – Ребёнок! Он выходит!

Инквизитор и присутствующие испугались: действительно, у маркизы начались роды.

– Гийом! – обратился инквизитор к палачу. – Я знаю, ты помогал своей жене разродиться: приступай! Мы не можем пытать её при родах, ибо деторождение дано Всевышним.

– А вдруг она родит беса или демона? – засомневался палач, снимая стонущую женщину с дыбы.

– Посмотрим, всё – в руках Господа, – подытожил отец Анри.

Изабелла тужилась из последних сил, она тяжело, порывисто дышала. Боль приводила её в исступление. Наконец несчастная не выдержала:

– Я проклинаю тебя, Антуанетта де Шатобриан! И тебя, Франциск, король Франции! Ибо вы – виновники моих мучений!

– Замолчи! – приказал инквизитор. – Опомнись!!!

Но Изабелла обезумела от боли и горя:

– Я отрекаюсь от тебя, Господи! И призываю Дьявола! Ему я отныне вверяю свою душу!

Присутствующие замерли в ужасе: им казалось, что сейчас разверзнется бездна и проглотит вероотступницу.

В этот самый момент подземелье огласил детский крик. Гийом держал на руках крохотное окровавленное существо.

– Мальчик родился… – констатировал он.

Все взглянули на мать: она взирала на мир неподвижными, замершими навеки глазами.

– Гийом Шаперон, я приказываю тебе взять бастарда на воспитание, – повелел отец Анри совершенно спокойным тоном, словно ничего не произошло. – Я чувствую: этот мальчик нам ещё пригодится.

– Как прикажете, святой отец. Месяц назад умер мой младший сын, вот жене будет радость. Только…

– Что? – уточнил инквизитор. – Признайся, ты боишься ребёнка? – Гийом кивнул. – Не бойся. Мы окрестим его тотчас же, как только тело матери будет предано огню.

Глава 1

Рене, младший сын Гийома Шаперона, в прошлом палача, вырос физически сильным и крепким. Уже в десять лет он на спор побеждал в кулачном бою не только своих сверстников, но и более старших юношей. Вскоре в Шоле младшего Шаперона окрестили «непобедимым Рене», и он считался лидером и заводилой среди городских мальчишек.

Но тяга к лидерству и разного рода приключениям не мешала Рене помогать матери и отцу по хозяйству. Он носил воду, рубил дрова наравне с отцом, частенько охотился и никогда не приходил из леса с пустыми руками.

Гийом Шаперон, в силу своих профессиональных обязанностей, будучи палачом, отлично владел мечом, но ещё ранее он служил наёмником в Провансе[7], где постоянные военные стычки с Сардинией заставили в совершенстве освоить арбалет, алебарду, а также научили стрелять без промаха из лука и бландербаса[8].

Все эти навыки он передал Рене, ибо мальчик проявлял повышенный интерес к владению оружием.

Помимо силы, тяги к лидерству и оружию юный Рене обладал весьма почитаемыми в Шоле качествами: рассудительностью, умением держать себя в руках, когда того требовали обстоятельства, а главное – добиваться поставленной цели.

Однажды на ежегодном турнире «Серебряная стрела», проводимом среди горожан, Рене поверг отцов города в шок, поразив все предложенные цели прямо в яблочко. Кто бы мог подумать, что десятилетний мальчик такой меткий?!

После этого турнира вести о ловком юном стрелке дошли до монастыря Святого Доминика, где настоятелем стал вот уже как три года отец Анри. Доминиканец сразу же понял, о ком идёт речь, и приказал доставить юного Шаперона в монастырь, ибо хотел лично побеседовать с ним.

Пока монахи отправились за Рене, настоятель Анри Денгон невольно вспомнил события давно минувших дней: письмо короля, пытки несчастной Изабеллы де Монтей, её проклятие… и рождение ребёнка.

После сожжения тела маркизы де Монтей, а иначе доминиканцы просто не могли поступить с умершей «ведьмой», Анри Денгон часто размышлял по поводу Рене, появившегося на свет при весьма щекотливых обстоятельствах: ведь ребёнок покинул чрево матери, когда та предала свою бессмертную душу Дьяволу.

Настоятель признавался самому себе, что долго опасался последствий проклятия: а вдруг мальчик появился на свет божий как посланец нечистой силы? Может быть, лучше избавиться от него? Но каким образом? Просто убить…

Анри Денгон верил в Бога, хотя порой вера подвергалась жесточайшим испытаниям, и именно это обстоятельство позволяло убедиться в силе обряда крещения: если даже Дьявол и пытался завладеть душой новорожденного, то не успел – Всевышний не позволил. Хотя зерно сомнений всё же жило в душе настоятеля: а может, Дьявол просто дремлет и ждёт случая, дабы проявить себя, – ведь всем известно, насколько он коварен. Мальчик, считающий себя католиком, так же как и его родители, может сам не ведать о двойственности своей души… Ведь душа его может пребывать между Богом и Дьяволом, те же, в свою очередь, осуществлять борьбу за её обладание. И таких «может» у монаха было множество, и, увы, на все он не мог найти ответа.

Воспоминания и размышления настоятеля прервал вошедший в келью монах:

– Святой отец, названный юноша доставлен, он ожидает внизу, в трапезной.

– Хорошо, приведи его сюда.

Денгон несколько напрягся: кого он увидит? оправдает ли Рене его надежды? Да и вообще: какие надежды?

Перед настоятелем предстал десятилетний мальчик, а вернее сказать, уже юноша, ибо он был высок и крепок для своего нежного возраста.

Анри Денгон заметил, что Рене похож на маркизу де Монтей: те же тёмно-карие крупные глаза, те же чёрные вьющиеся волосы. Но, присмотревшись более внимательно, настоятель пришёл в неописуемый ужас: в юноше отчётливо проступали черты короля Франции Франциска I, которого он видел именно десять лет назад, отчитываясь в инквизиционном расследовании дела маркизы, обвинённой в колдовстве.

Рене почтительно поклонился в ожидании, когда доминиканец заговорит первым.

– Ты Рене, сын Гийома Шаперона, бывшего палача? – уточнил Анри Денгон.

– Да, святой отец.

– Обучен ли ты грамоте?

– Да, святой отец. Мой отец обучил меня: я пишу и владею началами счёта.

– Прекрасно, Рене. Моему секретарю как раз нужен помощник. Ты согласен?

– Почту за честь, святой отец! – воскликнул Рене, не ожидая такого предложения от настоятеля.

– Завтра же тебе выделят келью, и ты станешь послушником.

Рене поклонился в знак благодарности.

В дверь постучали: вошёл монах, согбенный в поклоне.

– Святой отец, из Шоле доставили женщину, обвиняемую в колдовстве. Что прикажете с ней делать?

Настоятель встрепенулся:

– Женщину? Кто она?

– Это цыганка из бродячей труппы актёров. Говорят, она торговала зельями и взывала к хрустальному шару, дабы узнать судьбу.

– И всё? – удивился настоятель.

– Да, святой отец. Якобы от её зелья скончалась почтенная горожанка…

– Хорошо, надо провести следствие. Рене, пойдёшь со мной.

Отчего Анри Денгон прихватил с собой юношу, он и сам не знал, но что-то внутри него подсказывало, что поступить надо именно так.

Денгон спустился в подземелье. Рене покорно шёл за своим патроном, его обдало запахом сырости и плесени, внутри неприятно похолодело. Юноша ощутил нечто: то ли страх, то ли, напротив, ощущение своей скрытой силы – он и сам не мог понять, но в глубине души словно поднялась некая волна, захлестнула его существо и… отхлынула. Но Рене почувствовал себя преображённым: возможно, он волновался – не каждый день суждено воочию видеть ведьму!

Цыганка стояла, привязанная к дыбе. Её безвкусный пёстрый наряд был изорван в клочья добродетельными горожанами, волосы всклокочены, на лице запеклась кровь.

Анри Денгон сел в кресло молча, указав Рене место подле себя. Юноша сел прямо на пол. Секретарь приготовил перо и бумагу, дабы вести запись допроса; молодой палач стоял наизготове, готовый в любой момент привести в движение орудие пытки.

– Назови своё имя и род занятий! – приказал настоятель цыганке.

– Я – Розалинда, гадалка и танцовщица.

– А ты знаешь, что церковь осуждает различного рода гадания и предсказание судьбы?

– Да, – призналась Розалинда. – Но люди всегда хотят знать будущее, это мой заработок.

– Значит, ты сознательно совершала богохульственные поступки? – допытывался настоятель.

– Нет, святой отец. Я католичка и верю в Бога, скорее я обманом зарабатывала на хлеб.

Рене внимательно наблюдал за происходящим, внезапно он почувствовал дрожь, его пронзил нестерпимый холод. Юноша не удержался и вскрикнул.

– Что с тобой, Рене? – удивился Денгон.

– Не знаю, святой отец. Но… но…

– Говори, не бойся! – приказал настоятель.

– Мне кажется, не знаю почему, что Розалинда – не ведьма. Она – простая мошенница.

Настоятель растерялся, но быстро взял себя в руки.

– Ты чувствуешь её невиновность: как? каким образом? – пытался выяснить он.

– Мне трудно ответить на ваш вопрос. Как? Не знаю, просто чувствую. Это сильнее меня.

– А раньше у тебя возникали подобные чувства?

– Нет, святой отец, никогда, – признался Рене. – Это началось буквально только что…

Охотник Жосс по прозвищу Медвежья Лапа вёл уединённый образ жизни, вот уже много лет не покидая пределов своей скромной хижины и пределов леса, что раскинулся вокруг Шоле.

Его жену, хорошо разбиравшуюся в травах, обвинили в колдовстве много лет назад, он ещё тогда был молод и полон сил. Некто указал на жену охотника, якобы та навела порчу на домашний скот, отчего начался мор в предместьях города. И все старания Жосса, дабы доказать невиновность жены, оказались напрасными: обезумевшим людям, потерявшим коров, коз и овец, непременно нужна была ведьма, ибо по-другому происхождение мора никто не мог объяснить. Никто, кроме Жосса, уж он-то прекрасно понимал, отчего передохло столько скотины! Ручей, около которого она паслась, – вот в чём причина. Но, увы, инквизитор Анри Денгон не пожелал прислушаться к доводам охотника, считая, что тот всего лишь выгораживает жену.

И даже когда жители предместья начали находить в ручье мелкое дохлое зверьё и сами потравились неизвестной заразой, даже после этого доминиканец отдал приказ пытать несчастную женщину и прилюдно сжечь на главной рыночной площади Шоле.

С тех пор Жосс жил один, единственным спутником его охоты был огромный лохматый пёс, который появился неизвестно откуда и поселился около хижины. Охотник рассудил, что пёс вполне умён, да и с ним в лесу безопасней. Так они жили: стареющий охотник и пёс, которому давно перевалило за двадцать лет. Жосс удивлялся живучести своего компаньона, ведь пёс пришёл к нему уже не щенком: и сколько же тому лет? Так кто же знает?!

Однажды Жосс возвращался с охоты, он подстрелил двух куропаток, но, увы, как ни прискорбно признать, промахнулся несколько раз, стреляя из лука, – что поделать, годы брали своё, глаза ослабли, да и рука стала не та.

Верный пёс бежал рядом, виляя хвостом, предвкушая вкусную трапезу. По мере приближения к хижине настроение собаки стало меняться: шерсть поднялась дыбом, он жалобно поскуливал. Охотник решил, что его помощник устал и голоден, и прибавил шагу.

Достигнув своего убогого жилища, Жосс также ощутил волнение и… страх. «Кто-то в хижине, – решил он. – Воры? Разбойники? Но что у меня можно взять? Я беднее церковной мыши…»

Жосс подошёл к двери: как ни странно, она была закрыта на внешний засов. Пёс снова заскулил и, не желая идти дальше, лёг на землю поодаль от хижины. Всё это очень насторожило охотника, он вынул из сапога длинный охотничий нож, которым не раз повергал вепря, открыл засов: дверь со скрипом распахнулась, Жосс, осторожно выставив оружие вперёд, вошёл в хижину и снова ощутил, как неведомая волна страха накатила на него.

– Убери свой нож обратно в голенище сапога! – Жосс услышал незнакомый голос, но подчинился, сам не понимая почему. – Проходи, – снова сказал некто.

Жосс увидел сидящего за столом мужчину. Он был красив: тёмные как смоль волосы, бледное аристократическое лицо, чёрные крупные миндалевидные глаза, прямой нос с небольшой горбинкой на переносице…

– Простите, ваше сиятельство, но как вы сюда попали? – поинтересовался Жосс.

– Так же, как и ты, – через дверь, – уклончиво ответил незнакомец.

– Но ведь она была закрыта…

– Конечно, я никогда не открываю дверей – такое уж у меня ремесло! – смеясь, воскликнул незнакомец.

Жосс заметил на его правой руке огромный кроваво-красный рубиновый перстень – весьма дорогая вещица! Да и чёрный атласный наряд незнакомца придавал ему сходство с бароном или графом, пребывающим в меланхолии и жаждущим новых развлечений.

– Так ты охотник Жосс по прозвищу Медвежья Лапа? – уточнил гость.

– Да, сударь, – охотник поклонился.

– Да ты присаживайся за стол, – незнакомец, словно хозяин положения, пригласил охотника.

Жосс с трудом опустился на табурет.

– Что, тяжело стало гоняться за дичью? Старость – не в радость!

– Да, глаза стали подводить…

– Вместо четырёх куропаток принёс всего лишь двух, – незнакомец закончил мысль охотника, тот удивился и растерялся.

– Вы следили за мной?

– Считай, что – да, следил.

– Зачем, вы богатый человек? Неужели вам более нечем заняться? – недоумевал Жосс.

– Отнюдь, мой друг! У меня полно забот, даже порой не успеваю… Перейдём к делу! – сказал незнакомец. Охотник напрягся. – Не бойся, Жосс… Мне стало известно, что почти двадцать лет назад молодой Анри Денгон приказал предать огню твою жену. Не так ли?

Жосс побледнел и снова потянулся к ножу.

– Какое вам дело, сударь?! – воскликнул он.

– Не советую прибегать к оружию, я буду вынужден защищаться! – незнакомец глазами указал на руку охотника, скользнувшую к голенищу сапога. – Напротив, я хочу помочь тебе совершить справедливое возмездие, – Жосс застыл в недоумении. – Неужели за столько лет, проведённых здесь, в лесу, тебе не приходили мысли убить Анри Денгона, палача Шаперона, или, того лучше, его сыновей?

Жосс почувствовал, как незнакомец задел за живое, эта рана не зажила даже спустя двадцать лет.

– Приходило, но… Инквизитор прикажет меня схватить и предаст огню, так же как и мою жену.

– О! Ты боишься костра? Пожалуй, не ты один… – в задумчивости произнёс незнакомец. – В моей власти помочь тебе, обещаю: ты избежишь костра. Согласен? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Да! Я убью их всех, в том числе и щенков Шаперона!

– Отлично, сделка состоялась! – воскликнул незнакомец и громко зловеще рассмеялся.

У Жосса по спине побежали «мурашки», внутри всё похолодело.

Незнакомец взмахнул рукой, пред глазами Жосса блеснул рубиновый перстень, ослепив его ярко-красной вспышкой. Мгновение спустя вместо ногтей у него появились огромные звериные когти, и он оцарапал руку охотника.

Жосс вскрикнул от боли.

– Что вы делаете? Зачем?

– Я помогаю тебе совершить возмездие!!! – воскликнул гость и исчез. По хижине распространился неприятный резкий запах серы.

Луна набирала силу, через два дня она должна была округлиться, и вот тогда наступит так называемое полнолуние.

Рене пребывал в смятении, он предчувствовал беду. Его отец, Гийом Шаперон, заметил это:

– Что с тобой, сынок? Отчего ты так задумчив и бледен? Тебе нездоровится. Надо попросить Флоранс: пусть заварит шалфея…

– Не надо, отец, пусть матушка отдохнёт. Я не болен, просто я чувствую: что-то происходит…

– Что именно? Расскажи мне, доверься мне.

– Это предчувствие похоже на то, что я испытал пять лет назад там, в подземелье монастыря, когда допрашивали цыганку.

– Когда ты был уверен в её невиновности? – уточнил Гийом.

– Да. Но теперь я… Словом, я чувствую беду. Более я ничего не могу объяснить.

Гийом задумался.

– Надо всё рассказать отцу настоятелю, Анри Денгону, – посоветовал он. – Завтра ты возвращаешься в монастырь, ничего не утаивай от него.

Рене кивнул. Вот уже пять лет он жил при монастыре, изредка навещая семью. Гийом гордился своим младшим сыном: ведь тот облечён доверием самого инквизитора, а это уже немало. Увы, но старший сын бывшего палача не оправдал его надежд: вырос беспечным, легкомысленным, проводил время в пьянках, драках – в общем, вёл разгульную жизнь.

Частенько Гийом размышлял по этому поводу: «Вот так и бывает – свой сын не радует, зато приёмыш… Что говорить, благородная кровь – во всём: и в деле, и во внешности… Дай Бог, и дальше так будет. Вот и святой отец благоволит к нему, к тому же тот случай с цыганкой… Настоятель считает, что у мальчишки есть некие способности: вопрос кому они будут служить – добру или злу?»

На следующий день рано утром Рене покинул отчий дом и направился в монастырь Святого Доминика. Настоятель уже ждал юношу, который приступил к службе в монастыре пять лет назад помощником секретаря и после внезапной смерти последнего занял его место.

Настоятель благоволил к юному Шаперону. Тот же, в свою очередь, был смышлёным, аккуратным, исполнительным, а главное – святой отец надеялся, что некогда проявившиеся способности юноши получат рано или поздно развитие, и тот также станет инквизитором. Увы, но в последнее время Пуату вновь обуяло смятение. Чистые помыслы католиков подвергались серьёзному испытанию, всё чаще ему приходилось читать доносы братьев по ордену, в которых указывалось местонахождение ведьм, колдунов, дьяволопоклонников, среди них всё чаще стали появляться дворяне, жаждущие новых ощущений или же несметных богатств, которые, по их разумению, может дать только Дьявол, ибо в Боге они разочаровались.

Именно сейчас Анри Денгону нужен был человек, которому он мог безгранично доверять и который смог бы самостоятельно вершить правосудие в Пуату, согласно указу короля Франциска и папы римского, облечавших святого отца особыми полномочиями за заслуги перед святой церковью.

Денгон видел в Рене Шапероне своего будущего преемника, он понимал, что юноша ещё слишком молод, дабы действовать самостоятельно, но пройдёт три-четыре года, и тот превратится не только в настоящего мужчину, но и в истинного доминиканца, а уж в продвижении по службе он может не сомневаться.

Рене шёл пешком, от Шоле до монастыря было примерно лье[9], и юноша обычно преодолевал это расстояние менее чем за час. Но в этот раз он передвигался быстрее обычного, его постоянно преследовало чувство, будто за ним кто-то наблюдает, но, увы, юноша никого не заметил, как ни старался. Всё это возбудило в нём новые опасения: «Неужели мои предчувствия беды подтвердятся? Господи, помоги мне: направь и укрепи, остальное же я всё сделаю сам… Уж я сумею постоять за себя. Надо взять арбалет отца, хотя нет, слишком тяжёлый и громоздкий, ведь он сохранился ещё с Провансальских войн…»

Вечером, когда Рене пребывал в своей келье после вечерней молитвы и скромной постной трапезы, он невольно смотрел на Луну. Отчего она приковывала его взгляд, он и сам не знал, обратив внимание на то, что через день ночное светило станет полным.

Утром в монастырь пришла страшная весть: в предместье Шоле найдён растерзанный мужчина. Городской вестовой сильно разволновался, когда его провели к самому настоятелю, он чуть не лишился чувств; что говорить, Анри Денгон внушал горожанам да и всему бальянжу Пуату неподдельный трепет.

– Где письмо от прево?[10] – поинтересовался Денгон.

Вестовой трясущейся рукой подал его настоятелю. Тот бегло прочитал и сделал вывод:

– Несомненно, в окрестностях Шоле появился лоупраг[11]. Об этом свидетельствуют все признаки произошедшего. Позовите ко мне Рене, я лично хочу осмотреть убитого и место его гибели.

Инквизитор велел заложить лошадей, и вскоре он, Рене и ещё несколько доминиканцев, членов Священного Совета Пуату, покинули стены монастыря, направившись на место преступления.

Несчастный горожанин лежал там же, где его и обнаружил пастушок, мальчик, который каждое утро на рассвете выгонял коров на пастбище. Когда он увидел растерзанного человека с вывернутыми внутренностями, то припустился бежать что есть силы прямо в город, оглашая улицы дикими криками, напрочь забыв про коров, за которыми обязан присматривать. Когда мальчишку наконец изловили городские стражники, он едва ли мог связно говорить, постоянно всхлипывая и беспрестанно повторяя:

– Я видел его кишки, они всюду…

Стражники переглянулись, понимая, что дело нечисто и пастушок явно напуган, и препроводили его прямо к прево.

Несмотря на то что прево ещё спал, стражники проявили настойчивость, которую он оценил впоследствии. Когда прево увидел растерзанного мужчину, видимо, тот припозднился, возвращаясь от любовницы, ему стало не по себе: такого в Шоле никогда не происходило! Конечно, время от времени появлялись ведьмы, но что поделать – время теперь такое неспокойное, силы Зла не дремлют, пытаясь завладеть душами католиков и отвратить их от веры в Иисуса Христа.

Анри Денгон проявил редкостное хладнокровие и выдержку при осмотре растерзанного тела. Рене находился рядом с инквизитором и записывал всё, что ему скажут. Неожиданно его накрыла волна страха и холода, а ещё через мгновение он почувствовал некую силу, появившуюся внутри него. Он спокойно подошёл к изуродованному трупу и ещё раз посмотрел на него.

Это не ускользнуло от взора Денгона:

– Что ты увидел, Рене?

– Мне кажется, я вижу следы. Мужчин было двое: одного лоупраг растерзал, другой же, возможно, бежал.

Инквизитор и прево удивились. Прево прекрасно знал, что Денгон благоволит к юноше и связывает с ним далеко идущие планы. Он был крайне удивлён и даже растерян.

– Откуда вы это взяли? – обратился он к Рене нарочито с уважением: как знать, каких высот достигнет этот юнец? А то ещё и в поклоне придётся спину перед ним сгибать.

– Я чувствую… и вижу следы, вот же они… – Рене указал куда-то в сторону.

Прево откашлялся и посмотрел на Денгона. Тот одобрительно кивнул:

– Иди по следу. А видишь ли ты след лоупрага?

Рене обошёл несколько раз вокруг жертвы, прошёлся к ручью, затем вернулся обратно.

– Да, он пришёл из леса.

Прево усмехнулся.

– Это вполне естественно! – воскликнул он.

– Что же в этом естественного? – удивился Рене. – Напротив, лоупраг – получеловек-полуволк. Он может сейчас стоять между нами, а мы ни в чём его не заподозрим. Чудовище лишь в полнолуние теряет человеческий облик и не ведает, что творит.

Прево, стражники и доминиканцы переглянулись, готовые подозревать кого угодно, даже друг друга, и на всякий случай перекрестились.

– Рене, ты прочёл о лоупрагах в монастырской библиотеке? – поинтересовался Денгон.

– Да, святой отец.

– Стало быть, времени даром не терял. Я разрешаю тебе провести своё расследование, доложишь свои соображения вечером.

Рене поклонился, передал папку с записями, а также перо и чернила одному из доминиканцев и пошёл по направлению к лесу.

Неведомая сила вела Рене по лесу, помимо того что он чётко различал на траве волчьи следы, невидимые обычному человеку, в придачу к этому он ещё и чувствовал запах зверя. У юноши резко обострилось обоняние: никогда он так остро не различал запахи, но теперь слишком отчётливо. Скорее это была некая смесь запаха собачьей шерсти, человеческого пота, крови и мочи. Рене отдельно ощущал каждый ингредиент, чему был несказанно удивлён и обрадован: лоупраг не уйдёт от него, полнолуние миновало, и теперь он неопасен.

Чутьё и неведомая сила привели Рене достаточно далеко от человеческого жилья, в лесную чащу. Руки и ноги похолодели, тело пронзил нестерпимый холод, но юноша не испугался и, повинуясь доселе неведомому инстинкту, двинулся вперёд.

Перед взором Рене открылась полянка с небольшой, покосившейся хижиной посередине. Юноша не знал, как долго он шёл по лесу, но, судя по солнцу, время клонилось к вечеру. Неожиданно он услышал собачий лай. Огромный чёрный пёс наступал на него, охраняя убогое жилище своего хозяина.

Дверь хижины отворилась, на пороге показался пожилой мужчина, по виду охотник. Рене быстро сообразил: «Лоупраг! Но уже – человек…»

Охотник, не настроенный на гостеприимный приём, вынул из голенища сапога длинный охотничий нож и произнёс:

– Чего тебе, щенок? Заблудился, что ли? Уж больно ты на монаха похож? К какому монастырю принадлежишь?

У Рене мгновенно сработала интуиция.

– Я из Ордена Святого Бенедикта. Думал пройти лесом к Сен-Клариону, да вот сбился с пути, – искусно притворился юноша.

– Ты идёшь в монастырь бенедиктинцев, что в Сен-Кларионе? – уточнил охотник.

– Да, у меня хороший почерк, а настоятелю требуется писарь.

– А-а-а… – протянул хозяин. – Так ты не доминиканец, – в его голосе проскользнули нотки разочарования.

– Упаси Господь, принадлежать к этому жестокому Ордену! – притворно испугался Рене и перекрестился.

– А что так?

– Только доминиканцы причастны к расправам с ведьмами, колдунами и прочей нечисти. А кто знает, являются ли те несчастные таковыми? – многозначительно заметил Рене.

Охотник взглянул на юношу: «Чёрт их разберёт, рясы у них у всех одинаковые… Может, и правда – бенедиктинец?..»

– Ладно, выведу тебя к Сен-Клариону, до монастыря сам дойдёшь.

– Благодарствуйте, добрый человек… – протянул Рене, обратив внимание на бурную растительность, покрывавшую лицо охотника, а также его волосатые руки.

Охотник хмыкнул: это он-то добрый! Ну-ну…

Примерно через час Рене вышел из леса, на холме в пол-лье виднелся монастырь Святого Бенедикта. Он поклонился охотнику.

– Как ваше имя? Я буду молиться за вас…

– Зовут меня вот уже пятьдесят лет Жоссом, – ответил тот, – но молиться за меня не стоит.

Рене ещё раз поклонился и направился к монастырю, где попросил привратника приютить его на ночлег.

Почти всю ночь Рене не смыкал глаз. Размышления одолевали его: «Я знаю, где живёт лоупраг, я знаю его имя… Что это даёт?» Он лихорадочно вспоминал всё то, что прочёл об оборотнях в монастырских книгах. Трудов, написанных учёными мужами, на эту тему набралось в монастыре Святого Доминика предостаточно, все фолианты увесистые, с картинками, но в основном они содержали истории о лоупрагах, скорее похожие на сказки, рассказанные на ночь. В книгах не было главного: как с ними бороться?

Измученный хождениями по лесу и ночными размышлениями, Рене заснул лишь с рассветом.

Наутро после умывания, молитвы и трапезы он попросил у бенедиктинцев дозволения посетить монастырскую библиотеку. Братья не удивились просьбе юноши, ведь монастырь в Сен-Кларионе славился на весь Пуату именно своей коллекцией книг, где были собраны редкостные экземпляры, в том числе и фолианты, привезённые из Первого Крестового похода. Пять настоятелей монастыря Святого Бенедикта посвятили пополнению коллекции всю свою жизнь. Теперь она насчитывала десять тысяч томов.

Рене вошёл в огромный зал с высокими сводами, украшенными фресками из библейских сюжетов. Стеллажи, уставленные книгами, стояли вдоль стен. Каждый стеллаж имел определённую тематику. Рене прошёлся, изучая таблички, прикреплённые к стеллажам.

После долгих поисков он прочёл:

– «Оборотни. Ведьмы. Гномы. Гоблины». Это как раз то, что надо! – Рене начал внимательно изучать корешки старинных фолиантов. – Вот! Прекрасно!

Он извлёк потёртый фолиант в тёмно-коричневом переплёте из бычьей кожи. Открыв его на первой странице, юноша прочитал:

– Лоупраги, они же – вервольфы[12]. Ликантропия[13]. Методы борьбы. Составлено монахом Арнольдом Ван Гефенгом в 6644[14] году от сотворения мира в монастыре Святого Августина, в Беблингеме по указанию Его Святейшества епископа Амвросия Беблингемского.

Рене провёл за чтением фолиантов почти целый день. Лишь к вечеру он нашёл то, что хотел. Он взял лист бумаги и быстро записал интересующий его текст.

– Ну, теперь держись, Жосс!

Анри Денгон пребывал в волнении: Рене ушёл в лес по следу лоупрага и до сих пор не вернулся в монастырь. Его вновь одолели сомнения: правильно ли он сделал, что позволил юноше рисковать? А если на него накинулся оборотень? Хотя… Полнолуние миновало, и лоупраг потерял силу. Настоятелю хотелось верить, что он не ошибся в юноше и тот действительно владеет уникальным даром чувствовать злые силы. Денгону ничего не оставалось, как молиться Господу и ждать.

Рене покинул Сен-Кларион и, размышляя о растерзанной жертве, приближался к Шоле. Неожиданно его осенила страшная мысль: «Ведь подружка моего брата живёт именно в этом предместье, где объявился лоупраг… Нет, не может быть!» Рене испугался своей догадки, ему стало не по себе, но всё же он решил зайти к отцу, дабы удостовериться, что дома всё в порядке.

Гийом Шаперон, с тех пор как оставил службу городского палача, занимался точильными работами, торговал ножами, ножницами – словом, всем тем металлическим инвентарём, который может сгодиться в домашнем хозяйстве. Когда Рене подошёл к дому, отец, как обычно, сидел около калитки на улице и призывал покупателей:

– Ножи, топоры точу! Ножи продаю!

Рене поклонился:

– Рад видеть тебя в добром здравии, отец!

Гийом обрадовался сыну:

– Слава Всевышнему, мой мальчик! Ты вернулся! Говорят, ты выслеживал лоупрага?!

Рене кивнул, но решил умолчать о своих соображениях и находках.

– Скажи, отец, а где Жульбер?

– Да кто ж его знает? Наверняка этот бездельник спит, небось, не очухался ещё со вчерашнего дня.

– А вчера ты его не видел? – продолжал допытываться Рене.

Гийом пожал плечами:

– Нет, зачем он мне нужен? Только денег будет не выпивку просить…

Ответы отца насторожили Рене, он прошёл в дом и внимательно осмотрелся – всё как обычно: мать хлопотала у очага, завидев сына, она поприветствовала его и угостила свежей медовой лепёшкой.

Юноша вышел во двор и подошёл к сараю, где хранились сено, бочонки и разная необходимая утварь. Неожиданно он ощутил точно такой же запах, когда шёл по следу лоупрага. Рене понял, что его опасения небеспочвенны. Он вынул кинжал из ножен, отворил дверь и осторожно вошёл в сарай.

Перед ним предстала следующая картина: Жульбер лежал на сене, раскинув руки, и смачно похрапывал. Именно от него исходил запах зверя.

Воспользовавшись тем, что брат спит, Рене внимательно разглядел его. Домотканая рубашка Жульбера была разорвана, на плече отчётливо проступали царапины, будто от острых когтей… Его лицо, обычно полноватое от сытого безделья и опухшее от изрядно выпитого вина, осунулось и как будто бы удлинилось – по крайней мере подбородок, поросший густой бородой, выступал резко вперёд.

Рене присел рядом с братом и взял его руку, дабы разглядеть ногти, и с ужасом заметил, что они покраснели[15]. Теперь у юноши не было сомнений: второй мужчина, которому удалось бежать от оборотня, – Жульбер, его брат.

Рене устал и лёг на сено рядом с Жульбером, несмотря на то что брат уже подвергся действию ликантропии, в данный момент он не представлял опасности. В распоряжении у Рене был ровно месяц, дабы спасти брата от полного перерождения.

Юноша размышлял: «Сказать ли об этом отцу? Он человек крутого нрава и может сразу схватиться за меч или топор, а уж с последним он умеет обращаться… недаром – бывший палач… Подожду, время ещё есть, надо всё основательно приготовить… Денгону же придётся всё рассказать или почти всё…»

Анри Денгон слушал подробный отчёт Рене, внимая каждому сказанному слову. Юноша поведал настоятелю обо всём кроме одного: о том, что его брат Жульбер оцарапан оборотнем и при следующей новой луне превратится в чудовище.

Настоятель интуитивно почувствовал, что его питомец что-то недоговаривает.

– Рене, ты уверен, что рассказал мне всё как есть – до конца?

Юноша поклонился:

– Да, настоятель, несомненно.

Денгона захлестнула волна сомнений, опять его посетили мысли о том, что Рене находится между Богом и Дьяволом, но, сделав над собой неимоверное усилие, он заставил себя отвлечься и спросил:

– Изложи мне свои соображения по поводу охотника. Конечно, мы можем схватить его и подвергнуть пыткам, но…

– Простите за дерзость, настоятель, что перебиваю вас. Я согласен с вашим «но». Мы схватим охотника, подвергнем пыткам, но он ничего нам не скажет, так как не помнит. Единственное, что можно узнать под пытками, – имя того, кто сделал из Жосса оборотня. Хотя и здесь мы можем просчитаться: Жосс живёт в лесу, он запросто мог напороться на волка, даже не подозревая, что тот оборотень.

– Да, но для этого надо ночью ходить по лесу, – возразил настоятель. – Ни один здравомыслящий человек не будет этого делать, если только добровольно не хочет повстречать оборотня.

Рене встрепенулся и многозначительно посмотрел на Денгона:

– Вряд ли Жосс совершал ночные прогулки, он показался мне неглупым человеком. Здесь кроется что-то другое… Поэтому я прошу вашего дозволения изловить Жосса в полнолуние.

Денгон удивлённо поднял брови:

– Ты хочешь подвергнуться опасности? Ты понимаешь, о чём меня просишь?

– Да, святой отец, понимаю. И поэтому прошу. Я должен во всём разобраться, ибо, сделав это один раз, я обрету опыт.

Настоятель улыбнулся:

– Ты храбрый юноша. Я понимаю твоё рвение, но прошу лишь об одном: не искушай судьбу и Господа – будь осторожен.

Про себя же Денгон подумал: «Если он погибнет, такова судьба. Если оборотень заденет его, прикажу уничтожить обоих. Но, если он справится, я смогу возвыситься и стать верховным инквизитором Франции. И последнее привлекает более всего!»

Весь последующий месяц вплоть до полной луны Рене исполнял привычные обязанности при Анри Денгоне. Тот, в свою очередь, истово молился каждый вечер, призывая на помощь Господа, ибо желал не только удачной охоты на оборотня, но и тайно лелеял надежду стать верховным инквизитором.

Юноша не терял времени, основательно подготовившись к опасному предприятию. Настоятель приказал казначею выдать юному Шаперону столько серебра, сколько он пожелает, а также открыть перед ним монастырскую сокровищницу.

Рене внимательно осмотрел ряд сундуков, наполненных золотом, серебром и драгоценными каменьями. Да, почти за трёхсотлетнюю историю монастырь Святого Доминика сумел скопить немало добра! Но никакие сокровища не привлекли внимания юноши, он взял всего лишь мужской, серебряный, скандинавский торквес[16], чему сопровождающий его монах весьма удивился, но, следуя указаниям настоятеля, не стал задавать лишних вопросов и промолчал.

Рене направился в Шоле к кузнецу и заказал переплавить часть серебряных монет в наконечники для стрел. После этого он посетил лавку оружейника, у которого заинтересовался небольшим облегчённым арбалетом с отличным спусковым механизмом. Оружейник запросил дорого – десять серебряных су, чувствуя, что юный доминиканец при деньгах и не из праздного любопытства выбирает арбалет.

– Арбалет отличный! Изготовлен в самом Нюрнберге известным мастером Гансом Грюневальдом. Вот, обратите внимание на клеймо, – оружейник перевернул оружие тыльной стороной вверх, – всё, как и положено: номер пятьдесят четыре![17] Так что в качестве можете не сомневаться. Оружейник Грюневальд – один из лучших в Европе, он изготавливал доспехи даже германским королям.

– Что ж, пожалуй, – Рене ещё раз взвесил правой рукой арбалет, внимательно осмотрел его, особенно спусковую пружину и крюк. – Я беру его, вот вам десять монет, – он отсчитал серебряные су из напоясного кошелька и расплатился.

После оружейника Рене завернул к ювелиру. Когда тот увидел торквес, то не удержался, воскликнув:

– Интересная работа! Сему украшению лет двести, а то и более! Он безупречен!

Рене кивнул:

– Да, безусловно, торквес хорош. Но мне хотелось бы его несколько видоизменить.

– Вы хотели бы что-то добавить: камни, например, в виде подвески?

– Нет, подвеска здесь ни к чему. Я хотел бы, чтобы у него были острые шипы с внутренней стороны.

Ювелир округлил глаза и несколько растерялся, но, вспомнив, что перед ним – доминиканец, хоть и слишком юный, удержался от излишних вопросов.

– Конечно, как угодно…

– Я хорошо вам заплачу, если сделаете заказ быстро.

– Неделя вас устроит? – поинтересовался ювелир.

– Вполне…

На протяжении нескольких дней Рене с волнением наблюдал, как округляется лунный диск, и ощущал, что некая сила поднимается в нём. И вот настал тот день, когда луна обрела свою полноту.

Рене Шаперон помолился, положил в мешок арбалет, торквес и крепкие кожаные ремни и ближе к вечеру направился в Шоле. Дома он застал отца и мать, они ужинали.

– Садись за стол, сынок. Отведай тушёных бобов, – пригласил отец.

– Благодарю.

Рене поел с аппетитом, перед предстоящим делом не мешало основательно подкрепиться.

– Настоятель надолго отпустил тебя? – поинтересовалась мать.

– До утра… А где Жульбер? Он опять пьёт? – как бы невзначай спросил Рене.

– Ох… – матушка расплакалась. – Сладу с ним не стало. Стал злой, чуть чего, на отца лезет драться.

Рене понял: началось! Теперь надо найти брата и воплотить свой план.

– На меня не очень-то и полезешь! – возмутился старший Шаперон. – Я ему топором пригрозил – вмиг унялся!

– Так где же он? Я поговорю с ним, постараюсь его образумить…

– Куда там! Уж если он нас не слушает, то тебя и подавно не станет, – сокрушался Гийом.

– Он у своей подружки Люси, – пояснила мать. – Но не советую тебе ходить к нему. Говорят, он и её избил…

Рене отужинал и направился в предместье Шоле, где располагался дом Люси.

Когда Рене достиг предместья, монастырские колокола уже пробили вечернюю зарю. Дом Люси стоял несколько на отшибе, Рене огляделся, принюхался и явно ощутил уже знакомый запах зверя.

Он отворил дверь и вошёл в дом.

– Люси! Люси! – позвал он. – Где ты?

Никто не отвечал. Юноша инстинктивно почувствовал опасность и положил руку на навершие кинжала, висевшего на поясе в ножнах.

Неожиданно раздался стон. Рене прислушался: звук исходил из-за занавески. Он извлёк кинжал и резко отбросил ткань, готовый защищаться. Перед ним на убогой кровати лежала избитая Люси. Она едва дышала, её лицо заплыло от кровоподтёков.

Рене бросился к несчастной:

– Где он? Говори, где Жульбер?

Она едва приоткрыла глаза и еле-еле вымолвила разбитыми губами:

– Ушёл… Избил и ушёл…

– Проклятье! Я опоздал! Что же делать?

Рене бросился на улицу, постарался оглядеться и сосредоточиться. Запах зверя повёл его к цели, он бросился прямо через ручей к лесу, оттуда раздавался вой собаки. Рене пошёл прямо на вой и не ошибся: Жульбер сидел на коленях под деревом и выл, глядя на луну.

– Что ж это ты, братишка, один, без компании? – поинтересовался Рене.

Жульбер перестал выть и огрызнулся:

– А тебе-то чего? Доминиканский выкормыш!

Рене усмехнулся: брат хоть и был гулякой и пьяницей, но никогда не говорил таких обидных слов.

– Пусть так, я – доминиканец.

– Ну и отправляйся в свой монастырь!

– Я только что оттуда. Вот принёс тебе подарок…

Жульбер встрепенулся: он страсть как любил подарки, только их, увы, никто не дарил.

– С чего это? – недоверчиво поинтересовался он.

– Просто я решил подарить тебе серебряный торквес. Смотри, как он хорош! – Рене достал торквес из мешка. Жульбер непроизвольно потянулся за ним. – Давай, я сам тебе примерю…

Рене быстро накинул на шею брата серебряный торквес, превращённый умелой рукой ювелира в ошейник[18], и застегнул его.

Жульбер ощутил, как серебряные шипы впились ему в шею.

– Сними его! Я задыхаюсь! – закричал он, упал на землю и стал кататься, визжа от боли, пытаясь снять мнимый торквес.

– Потерпи, утром всё закончится. Серебро проникнет в кровь и спасёт тебя.

– Что? Что закончится? Сними его! – молил Жульбер, но Рене был настроен решительно.

Он обнажил кинжал и умышленно поранил брату руку. Тот взвизгнул от боли.

– Ты убить меня решил! Так я сам тебя убью! – Жульбер поднялся и начал наступать. В это время кровь, струящаяся из раны на его руке, упала на землю: сначала первая капля, затем вторая и наконец третья… Жульбер остановился, его глаза безумно вращались, лицо передёргивала судорога. Он неистово вскрикнул и упал как подкошенный.

– Всё точно, как описывалось в книге Ван Гефенга: и серебряный ошейник, и три капли крови, упавшие на землю, – удовлетворённо констатировал Рене.

Затем он связал Жульбера кожаными ремнями, взвалил его на плечо и направился к дому Люси, оставив там до утра и строго-настрого приказав женщине не приближаться к нему.

Монастырские колокола пробили повечерие[19]. Рене шёл по дороге, ведущей от Шоле к монастырю. Он был наготове, держа в правой руке под плащом арбалет, заряжённый стрелой с серебряным наконечником. На всякий случай у него были припасены ещё три такие же стрелы.

Пройдя примерно полпути, Рене ощутил знакомый звериный запах. Он сосредоточился, готовый к тому, что оборотень может появиться в любой момент и наброситься на него.

Рене должен метко сразить чудовище первой же стрелой – времени на перезарядку арбалета просто не будет: оборотень накинется и растерзает его.

– Вот, сейчас… Я чувствую его…

Рене не ошибся: придорожные кусты слегка шевельнулись. Он превратился в слух и зрение, готовый выстрелить в любой момент.

Мгновение спустя из-за кустов метнулся оборотень, он летел прямо на юношу. Тот не растерялся:

– Жосс! Жосс! Я знаю – это ты!!! – что есть силы закричал Рене.

Оборотень упал на землю со всего размаха[20] – ведь его назвали настоящим именем, тем самым ослабив звериную силу. Воспользовавшись этим обстоятельством, Рене мгновенно извлёк арбалет и выстрелил. Стрела рассекла воздух – в отблесках луны сверкнул её серебряный наконечник – и пронзила оборотня. Тот взвыл, вскочил и с новой силой метнулся к Рене. Но юноша отшатнулся в сторону, успел вставить в затвор арбалета вторую стрелу и отпустил спусковой крюк. Вторая стрела также достигла цели – раненый оборотень подпрыгнул и издал душераздирающий рёв.

Луна отливала магическим фиолетовым светом, освещая страшную картину: на дороге на полусогнутых лапах, ощетинившись, стоял оборотень, его глаза горели жёлтым огнём, а из огромной клыкастой пасти струилась слюна.

Рене уверенно извлёк последнюю стрелу из ножен кинжала[21], вставил её в арбалет и прицелился. Неожиданно чудовище издало протяжный, леденящий душу вой и рухнуло на землю. Тогда юноша подошёл к нему и выстрелил прямо в приоткрытый светящийся глаз. Оборотень испустил последний вздох.

Рене перевёл дух.

– Всё кончено, Жосс… Арнольд Ван Гефенг был абсолютно прав в своей книге.

В этот момент оборотень начал трансформироваться: его лапы на глазах Рене превращались в руки и ноги, поросшие длинной шерстью, с огромными острыми ногтями; безобразная морда стала отдалённо напоминать человеческое лицо… Зрелище было омерзительным!

Неожиданно Рене почувствовал сильное головокружение, тошнота подкатила к горлу, он осел и… потерял сознание.

– Очнись, Рене Шаперон!

Юноша открыл глаза, над ним склонился красивый мужчина, облачённый во всё чёрное.

– Я убил его? – поинтересовался Рене.

– О, да! Это были достойные выстрелы! – незнакомец улыбнулся, обнажая белые ровные зубы. – Теперь ты – охотник за нечистью! Как ловко ты расправился с оборотнем – наверное, долго готовился? Впрочем, не отвечай, я знаю – ровно месяц.

– Кто ты? – поинтересовался Рене.

Незнакомец рассмеялся:

– Я тот, кому ты ещё послужишь! И не только мне, но и моему господину. Ты хочешь знать его имя?

Рене отрицательно покачал головой:

– Нет, я догадываюсь, о ком идёт речь…

– Прекрасно! Ты способный юноша. Жаль, что для Жосса всё уже закончилось, для тебя же всё только начинается. Думаешь, ты победил оборотня во имя Божия? Ничего подобного! Ты победил его, потому что я тебе позволил! Твоя душа – между Богом и Дьяволом. Один шаг – и ты мой!

– Я не понимаю тебя… При чём здесь моя душа?

– Пройдёт пять лет, и ты поймёшь…

Рене ослепила кроваво-красная вспышка, и он провалился в бездну.

– Мальчик мой!!! Очнись ради всего святого! – Анри Денгон тряс Рене что есть силы.

Сознание медленно возвращалось к юноше, наконец он открыл глаза.

– Господи! Благодарю тебя! – Денгон простёр руки к небу и перекрестился. – Ты жив!

Юноша попытался сесть, монахи помогли ему, но перед глазами ещё плыло. Он осмотрелся: рядом лежал голый окровавленный Жосс, из его правого глаза торчала стрела, две другие виднелись в груди.

– Ты убил его! Я непременно отпишу королю и папе римскому!

– А где незнакомец?.. – растерянно спросил Рене.

Монахи переглянулись.

– Тебе надо отдохнуть! Здесь только братья-доминиканцы.

Рене понял: мужчина ему приснился.

– Но мой брат, Жульбер! Что с ним?

– Вот ты и сознался! – усмехнулся Денгон. – Хотел скрыть от меня?!

Рене опустил глаза.

– Простите меня, настоятель…

– Поговорим об этом позже. Главное, что Жульбер – в порядке. Серебряный ошейник – весьма полезная и действенная вещь. Теперь ты расскажешь мне всю правду?

– Да, настоятель… Только отдохну немного.

Глава 2

1539 год

Конец сентября в бальянже Пуату – ещё почти лето. В один из тёплых осенних дней к городу Сомюр, что живописно раскинулся на левом берегу Луары, неспешно приближался всадник. Молодой мужчина, восседавший на лошади рыжей масти, что явно выдавало её лангедокские[22] крови, выглядел достаточно представительно. Он был облачён в коричневую куртку из оленьей кожи, причём весьма хорошей выделки, но, увы, уже местами потёртую, и такие же штаны. На ногах красовались высокие охотничьи краги[23]. Внешность всадника, так же как и его облачение, выглядела весьма привлекательно: вьющиеся чёрные как смоль волосы, перехваченные сзади лентой в «конский хвост», крупные карие глаза, густые сросшиеся на переносице брови набавляли ему пару-тройку лишних лет, делая бледное лицо серьёзным и даже непроницаемым. Губы мужчины были тонки и непременно складывались в бесстрастную улыбку, пожалуй, даже слишком, что порой невольно приводило собеседника в замешательство.

На поясе молодого всадника слева виднелся меч, справа же – семь небольших кожаных кармашков, если внимательнее присмотреться, то можно было заметить в них семь тонких, словно стилеты, метательных ножей, явно изготовленных на заказ из отличного иберийского[24] металла. У людей, умудрённых в военном деле, да и что греха таить, наёмников и даже иезуитов, тайных служителей папы римского Льва X, этот атрибут вызвал бы немалый интерес и уважение.

В специальном чехле, слева, покоился небольшой арбалет, которым всадник весьма дорожил, – ведь пять лет назад сие оружие спасло ему жизнь. Привычка перевозить арбалет таким образом была продиктована жизненной необходимостью и опытом: ведь он находился постоянно под рукой, что позволяло мгновенно, без лишних движений привести его в действие. А в действии сие оружие было смертельным: молодой всадник стрелял точно и никогда не промахивался.

Далее с правой стороны седла был приторочен аркан, который, описав несколько оборотов и взвизгнув в воздухе, в мгновение ока мог пленить человека или… кого-либо ещё; там же виднелась седельная сумка с провиантом.

И такой молодой мужчина с внешностью удачливого наёмника – его пояс помимо меча и иберийских стилетов украшал ещё и увесистый кошелёк – приближался к Сомюру.

Подъехав к городским воротам – в этот момент колокола местной церкви пробили сексту[25] – и перебросившись со стражником несколькими фразами, «наёмник» уплатил надлежащую пошлину за право въезда в город, не торопясь, проследовав дальше.

Сняв комнату в гостинице с ужасным названием «Бочонок вина», заплатив хозяину за постой и содержание коня, молодой человек направился к ратуше. Пояс с метательными ножами и меч он оставил в гостинице, прихватив лишь кинжал.

Огромного роста стражник преградил путь «наёмнику».

– Простите, сударь, но пускать никого не велено, – произнёс он весьма довольным и нагловатым тоном, чувствуя своё превосходство.

«Наёмник» удивлённо вскинул брови, смерил взглядом громилу и, улыбнувшись, поинтересовался:

– И почему же?

– В город прибыли святые отцы Франсуа и Бертран, мало того, ещё и инквизиторы пожаловали. Я, смотрю, вы не из наших мест?!

– Это ты точно подметил! Я только что приехал, остановился в «Бочонке вина». Уж очень я хотел поглядеть на святых отцов и инквизиторов! – «наёмник» хлопнул верзилу по плечу: – Слушай, любезный, а отец Франсуа, он – такой худой, словно жердь, и немного шепелявит?

– Точно, сударь, а вы откуда знаете? – удивился стражник.

– Да приходилось видеться… – ответил «наёмник» весьма неопределённо. – И много они успели нахватать ведьм и колдунов?

Стражник в страхе отпрянул:

– Вы что, сударь, говорите? Не приведи Господи, услышит кто…

– Ладно, зови своего командира. И побыстрее! – приказал «наёмник» властным тоном, теряя терпение.

Стражник опешил, уставившись круглыми глазами на незнакомца. Мало того что тот позволяет себе вольно высказываться в адрес отца Франсуа, известного борца за чистоту веры, некогда уморившего пытками пятьдесят человек в Монтобане[26], и только лишь потому, что их лица показались подозрительными.

Стражник сморгнул и словно вышел из оцепенения.

– Как угодно, сударь… – промямлил он и позвал сержанта.

Тот же, в свою очередь, подобострастно выслушал «наёмника», внимая каждому его слову, разинув рот, особенно после того, как тот показал некую грамоту, увенчанную солидной печатью. Такую печать стражник отродясь не видел и потому решил, что «наёмник» – не иначе как иезуит, прибывший из Парижа, а то и того хуже – прелат[27] самого папы Льва X.

Сержант лично препроводил важного незнакомца к святым отцам и инквизиторам. Молодой мужчина, предъявивший буллу, подписанную самим папой римским, гласящую о наделении его особыми полномочиями во имя веры и Господа нашего Иисуса Христа, поразил сержанта до глубины души. Но, когда они вошли в зал для допросов, где за столом, накрытым зелёным сукном, восседали святые отцы и три инквизитора – вся Святая комиссия в полном составе, – сержант едва справился с охватившим его удивлением.

У Святой комиссии, увидевшей незнакомца, медленно вытянулись лица и округлились глаза; один из инквизиторов перекрестился и возвёл глаза к небу, другой просто сел на стул и уставился в одну точку, словно предчувствуя недоброе. Словом, в лагере Святой комиссии началось волнение и, как заметил сержант, появился явно выраженный страх.

Отец Франсуа, позеленевший от злобы, прошипел сквозь зубы:

– Рене Шаперон…

– Да, достопочтенный отец Франсуа, рад вас видеть в добром здравии, – произнёс нежданный «гость».

На самом же деле Рене отнюдь не испытывал тёплых чувств к святому отцу и вовсе не желал ему здравия. Он испытывал презрение и отвращение к этому религиозному фанатику, готовому перевешать и сжечь полмира, лишь бы доказать свою правоту и посеять страх в сердцах людей.

Рене прошёлся по залу, многозначительно посмотрел на отца Бертрана, тот невольно поёжился – ведь все знали о том, что Верховный инквизитор Франции Анри Денгон благоволил к Шаперону, да и необычайные способности молодого прелата ни для кого не были тайной.

Тяжёлая дверь, ведущая в подвал, со скрипом отворилась, двое палачей тащили окровавленную обнажённую женщину, её голова и лобок были выбриты[28]. При виде прелата они растерялись и застыли на месте. «Ведьма», измученная пытками, стонала от боли и почти не понимала, где находится.

– Так-так… По всей видимости, я вовремя! – Шаперон подошёл к несчастной и заглянул в её перекошенное от боли лицо. – В чём её вина? – он вопросительно посмотрел на Святую комиссию.

Инквизиторы молчали.

Тогда Рене обратился к женщине, но, подвергнутая пыткам третьей степени, она уже не могла говорить, а только стонала, бессмысленно глядя вокруг.

– Она лишилась разума, – констатировал он.

– Женщина одержима Дьяволом! – возопил отец Франсуа. – Вина её доказана! Она навела порчу на домашний скот!

Рене рассмеялся.

– Где-то я уже это слышал… В смысле про домашний скот и порчу. И много скотины передохло? – поинтересовался он.

– Почти всё южное предместье! – обрадовался отец Франсуа заданному вопросу.

– А источники воды проверяли? Может, они и стали причиной мора?

– Она призналась! При чём здесь источники?! – возмутился отец Бертран.

– Я приказываю вам отправить людей, дабы тщательно их проверить.

Отец Бертран встал и проявил инициативу, позволившую в дальнейшем избежать общения с дотошным прелатом:

– Я это сделаю лично.

Отец Франсуа возмущённо потряс головой, понимая, что Бертран таким образом ретировался, оставив его отбиваться от ненавистного прелата.

– С вашего позволения, отец Бертран, и присутствующих здесь членов Священной комиссии, – Рене кивнул в сторону позеленевших от злобы инквизиторов, – я хотел бы спуститься в подземелье ратуши.

– Зачем? – поинтересовался святой отец.

Рене усмехнулся и терпеливо продолжил:

– Как вам известно, я наделён полномочиями, подтверждёнными не только Главным инквизитором Франции, Анри Денгоном, но и самим папой, Львом X. Исходя из этого, я имею право, закреплённое соответствующей буллой, принимать участие в любом инквизиционном расследовании. Надеюсь, я дал вам исчерпывающий ответ. Хотя, впрочем, не знаю зачем! Вы об этом прекрасно осведомлены! Или хотите испытать моё терпение или чинить препятствия?!

Святой отец и инквизиторы побледнели, но, увы, были обязаны подчиниться.

В подземелье городской ратуши царил полумрак, масляные факелы чадили, наполняя воздух отвратительным запахом. Рене тотчас уловил чувства страха и ненависти, буквально переполняющие это помещение. Он обратил внимание на нескольких мужчин, прикованных к стене, их обнажённые, изуродованные пытками тела издавали страшное зловоние, раны гноились. Рене невольно поморщился.

– В чём их вина?

– Они принимали участие в чёрных мессах, – пояснил один из инквизиторов.

Рене подошёл к молодой женщине. Тюремный брадобрей обривал ей голову, готовя к предстоящим пыткам.

– Это, как я понимаю, ведьма, – предположил Шаперон.

Инквизиторы молчали.

– Она убивала младенцев, – попытался пояснить отец Франсуа.

– С какой целью? – упорствовал Рене.

– Брала жир некрещеных детей, дабы сделать колдовскую мазь, позволяющую парить в воздухе.

Женщина подняла глаза, посмотрела на Шаперона и попыталась броситься перед ним на колени. Брадобрей ловко удержал её.

– Умоляю вас, господин! Я родила двойняшек, но они были слишком слабы и умерли. Я не убивала их! А тем более не брала их жир!

В подземелье напряжение, инквизиторы, святой отец и брадобрей замерли в ожидании: что скажет прелат?

– Я лично допрошу обвиняемых в проведении чёрных месс. Вы же, – он обратился к членам Святой комиссии, – можете присутствовать.

Прелат прошёл дальше в чрево подземелья. Он увидел, как палач привязал некоего мужчину к пыточной лестнице[29], весьма благородного человека, по всему было видно, что обвиняемый – учёный муж.

– Умоляю! Только не лишайте меня мужского достоинства! – молил он.

Несмотря на весь трагизм происходящего, мужчина выглядел комично, пытаясь зажать свой детородный орган между ног, дабы палач не смог причинить тому вреда.

Рене подошёл к обвиняемому и заглянул тому прямо в глаза. Несчастный затрясся от страха.

– Поверьте мне, я не сделал ничего дурного! Только не надо пыток! У меня слабое здоровье!

– Тебе его здесь мигом поправят! – равнодушно отрезал палач.

Несчастный покрылся крупными каплями пота, особенно его обритая голова.

– Немедленно отвяжите его! – приказал Рене. – Этот человек – учёный муж.

– Он – чернокнижник! При нём были найдены соответствующие доказательства! – возмутился молодой инквизитор, находящийся здесь же, рядом с палачом.

– Я хотел бы взглянуть на них.

Молодой инквизитор вопросительно посмотрел на святого отца, тот, в свою очередь, кивнул в знак согласия.

– Отец Франсуа, объясните суть вещей молодому брату-доминиканцу, – распорядился Рене.

– Выполняйте! Принесите одну из его сатанинских книг! – приказал святой отец.

Инквизитор, присутствующий при пытках, оскорбился:

– Это неслыханно! Я сообщу самому Главному инквизитору Денгону!

– Да, и при этом не забудьте указать, что ослушались папского прелата, не выполнив его приказания.

Ошарашенный инквизитор замер.

– Что вы хотите сказать? – еле слышно выдавил он, переводя недоумевающий взгляд с Рене на отца Франсуа и далее на инквизиторов.

– Приказываю вам, брат Этьен, подчиниться! – настойчиво повторил святой отец.

Вскоре Рене держал в руках книгу Оригена «О сути вещей». Он внимательно пролистал её при свете чадящего факела и прочитал несколько первых страниц.

– Сей труд, насколько мне известно, не запрещён Святой церковью, а содержит описание различных веществ и алхимические опыты над ними. И что общего вы узрели между алхимией, причём дозволенной, и чернокнижием?

Святой отец и инквизиторы снова безмолвствовали. Но молодой настырный доминиканец не растерялся:

– Чернокнижник признался, всё записано секретарём!

– Сударь!!! – возопил обвинённый алхимик, почувствовав, что забрезжил слабый огонёк надежды на спасение. – Вы совершенно правы, я не совершал ничего недозволенного, особенно против Святой церкви! И ни в чём я не признавался!

– Отпустите его! Остальных приведите тотчас же! – распорядился прелат. – Думаю, всё это займёт часа два, не более.

Отец Франсуа снова зашипел, словно змея, выпускающая свой длинный ядовитый язык:

– Вы слишком смелы, Рене Шаперон… Много на себя берёте…

– Во-первых, святой отец, теперь я – Рене де Шаперон. Его Величество король Франции, Франциск I, пожаловал мне дворянство. Во-вторых, беру я на себя ровно столько, сколь позволяет мне статус прелата. А вам бы только предавать людей аутодафе[30]. Своим поведением вы наносите Святой церкви непоправимый вред, вызывая откровенную ненависть католиков.

Рене повернулся и направился к выходу. Палач же, подчинившись приказу, отвязывал алхимика от пыточной лестницы.

– Мы ещё поквитаемся… – едва слышно прошипел святой отец вслед прелату.

Тот замер на месте и небрежно бросил через плечо:

– Помимо моих способностей, вам известных, у меня есть ещё одно: обострённый слух. Поэтому будьте осторожнее со словами, святой отец, – моё терпение небезгранично!

Как и предполагал Рене де Шаперон, среди схваченных горожан не нашлось ни одного, связанного с тёмными силами. Даже обвинённых в проведении чёрных месс пришлось освободить. Несчастные оказались оклеветанными коллегой по цеху прядильщиков, попросту из зависти и желания захватить городской рынок сбыта.

Рене прекрасно понимал, что, как только он покинет Сомюр, отец Франсуа примется за прежнее. Но сознание справедливости – иначе, дай волю инквизиторам, и те пол-Франции предадут аутодафе, что некому будет платить налоги в королевскую казну, – приносило Рене удовлетворение. Что поделать, не всегда он мог оказаться в нужном месте и в нужный час и спасти невинно приговорённых к сожжению, вот уже несколько лет не покидая седла и постоянно переезжая из города в город. Конечно, папская булла свершала своё дело, повергая порой в кратковременный трепет доминиканцев, но Рене понимал, что Орден Святого Доминика слишком окреп и разросся за последнее столетие, – почти в каждом крупном городе был его монастырь. И служители Господа, доминиканцы, давно забыли об истинных целях создания братства: служению Богу, аскетизму, помощи ближнему, милосердию. Со временем, обретя невиданную власть и влияние не только во Франции, но в Италии и Испании, Орден превратился в гнездо инквизиторов, готовых уничтожить кого угодно «во имя Господа», но при этом не забыв конфисковать имущество обвинённого человека. Рене знал, что даже король Франциск, верный католик, боялся доминиканцев и давно хотел лишить сей Орден всевозрастающей власти, но, увы, не знал, каким образом. Ведь тогда его действия были бы направлены против Святой инквизиции, а ни для кого не секрет, что папа римский благоволил Ордену Святого Доминика и всячески оправдывал его жестокость, порой даже излишнюю. И перед этой жестокостью были бессильны монархи, которые помимо того, что они – помазанники Божьи, были ещё и смертными людьми, подверженными всем человеческим соблазнам.

И один из таких соблазнов довёл недавно короля Германии от отлучения от церкви. Поэтому пять лет назад Франциск I благосклонно принял Анри Денгона. Тот лично поведал на аудиенции монарху о необычных способностях Рене Шаперона. Франциск, не подозревая об истинном происхождении бесстрашного юноши, дал согласие на всяческое содействие и покровительство с одним условием – обуздать ненасытный Орден Святого Доминика на территории Франции, что представлялось делом весьма нелёгким.

Глава 3

Рене покидал Сомюр рано утром, едва забрезжил рассвет. По необъяснимым причинам его влекло на север… Он ещё точно не знал, куда именно, возможно, в Орлеан. Но интуиция подсказывала: сначала следует посетить родной Шоле, а затем уже Орлеан, где разместилась Святая коллегия инквизиторов, возглавляемая Анри Денгоном.

Сидя в седле, де Шаперон размышлял о Денгоне, который стремительно возвысился за последние пять лет и даже получил для него специальную грамоту, скреплённую папской буллой. Но чувства молодого прелата, испытываемые к его наставнику и покровителю, теперь уже Главному инквизитору Франции, были противоречивыми. С одной стороны, Рене понимал, что Денгон использует его для достижения своих целей: положения, власти и богатства, с другой же – Главный инквизитор относился к нему, сыну палача, как к себе равному, с нескрываемым уважением и даже благоговением. Денгон первым оценил способности юного Шаперона, направив их в нужное ему русло. Безусловно, нынешний Главный инквизитор извлёк из них личную пользу, но одновременно со своим взлётом он возвысил и Рене, теперь уже де Шаперона, прелата и дворянина, облечённого доверием и властью.

Поначалу Рене, почувствовав свои необычные способности, хотел просто бороться с нечистью, но Денгон убедил его, что помимо тёмных сил существуют ещё и серые силы. Это те священнослужители и члены доминиканского Ордена, которые, прикрываясь именем Господа, чинят на территории королевства деяния, не подобающие истинному католику, а именно: они погрязли в прелюбодеяниях, корысти, личной выгоде, стремлении к наживе и, самое страшное, в стремлении вершить судьбы людей, распоряжаясь их душами и жизнями. По молодости лет Рене недопонимал этого обстоятельства, но затем, когда начал ездить по городам Франции и, обретя право вмешиваться в инквизиционный процесс, понял, как Денгон был прав.

Многие из членов доминиканского Ордена затаили обиду и злобу на Рене де Шаперона, но, зная, что тот находится под покровительством самого Денгона, вынуждены были мириться с существующим положением дел. Правда, не все… Были попытки направить в Рим пасквили, чернившие Главного инквизитора и «его выкормыша», но ни один из них не достиг пределов Папского префектората[31].

Иногда Рене задумывался: а что бы сделали инквизиторы или такие святые отцы, как Франсуа, если бы его отдали им на милость? Пожалуй, пытали бы самыми изощрёнными способами, потом обвинили в пособничестве Дьяволу и сожгли на костре, а пепел развеяли по ветру, чтобы навсегда забыть о строптивом прелате.

Рене поёжился от утреннего холода, накинул плащ и продолжил путь. Он уже задремал в седле, лошадь сама по себе шла по дороге, как вдруг услышал приближающиеся шаги. Человек явно бежал и не собирался нападать на прелата исподтишка.

Рене развернул лошадь навстречу к бегущему и, руководствуясь давней мудростью: бережёного Бог бережёт, положил руку на навершие меча, готовый выхватить его в любой момент.

Подбежавший человек, достаточно грузный на вид, совершенно лысый, в длинной домотканой холщовой рубахе, с охапкой книг под мышкой, тяжело дышал и не мог вымолвить ни слова.

Рене, убедившись, что бродяга не представляет ни малейшей опасности, неспешно продолжил свой путь, но вскоре вновь услышал шаги настигающего его сзади человека.

– Сударь… – молил тот, задыхаясь. – Умоляю вас, сделайте милость, попридержите своего коня. Я слишком грузен, чтобы бегать… – Рене остановился, заинтригованный: что же будет дальше? – Благодарю вас, сударь, – полный незнакомец сел прямо на дорогу и перевёл дух: – Слава богу, я вас догнал…

Прелат внимательно посмотрел на мужчину: наличие книг под мышкой и чрезмерно умное и хитрое выражение глаз, лысая голова явно не вязались к образу бродяги. «Где-то я его видел…»

Незнакомец встал.

– Я хотел поблагодарить вас, господин де Шаперон. Ведь, кажется, так называл вас один из инквизиторов? Вы спасли мне жизнь, и поверьте…

– Я тебя вспомнил, – перебил Рене излияния мужчины, – ты тот самый учёный муж, который чуть не лишился детородного органа. Ха-ха!

– Ох, поверьте, мне было в тот момент несмешно…

– Охотно верю!

– Позвольте представиться: Фернандо Сигуэнса, как вы изволили отметить, – учёный муж, автор нескольких книг о металлах и алхимии.

– Фернандо Сигуэнса… Ты – испанец?

– Да, сударь, но последние десять лет живу во Франции.

– Так что тебе угодно, Фернандо Сигуэнса? – поинтересовался прелат. – Весьма рад видеть тебя на свободе. Так скорее покинь эти места. Направляйся, например, в Париж. Там есть университет и коллеж, где твою учёность могут оценить по достоинству.

– Да, да! На свободе! – возбуждённо вторил Фернандо. – Я повторюсь, простите меня: я так вам благодарен!!!

Рене милостиво кивнул, принимая горячие излияния Сигуэнса.

– Ты поджидал меня лишь для того, чтобы произнести слова благодарности?

– Не только, господин де Шаперон. Вы такой важный человек, дворянин, а путешествуете в одиночестве… – начал Фернандо издалека.

Рене от души рассмеялся, понимая, что Сигуэнса ждал его лишь для того, чтобы наняться на службу.

– Дворянином я стал совсем недавно, ещё и месяца не прошло… Ну, а на счёт того, что я – в одиночестве… Мне не нужен слуга, я привык делать всё сам, – сказал прелат и слегка пришпорил коня.

– Сударь, сударь!!! – что есть мочи закричал Сигуэнса. – Сжальтесь надо мной! Хоть меня и отпустили, но деньги, одежду и даже сапоги отобрали! Хорошо хоть книги вернули, сказали, что бесовские… Я не дойду до Парижа в таком виде, меня забьют камнями как бродягу…

Фернандо сник и чуть не расплакался.

– Хорошо. Что ты умеешь? Только говори быстро, без излишних предисловий, я уже и так потерял на тебя достаточно времени, – приказал Рене.

– Я владею знаниями, они могут пригодиться вам, сударь. Я знаю почти всё о металлах, о преобразовании химических элементов, могу сделать порох… Владею испанским, итальянским, греческим языками, в том числе и латынью… Когда-то я был профессором в Сарагосе…

Рене в очередной раз рассмеялся:

– За время нашего разговора ты заставил меня смеяться несколько раз.

– Моё бедственное положение так забавно? – недоумевал Фернандо.

– Отнюдь, дорогой профессор. Просто меня развеселило то обстоятельство, что слуга намного умнее своего господина. И только! А если я пожелаю наказать слугу, – а тот вместо того, чтобы повиниться, прочтёт мне свой трактат о металлах? И что мне делать, позволь спросить тебя, Сигуэнса? О, простите, профессор?

– Взять меня на службу. Вы не пожалеете.

Рене удивлённо вскинул брови:

– Право, Фернандо Сигуэнса, профессор алхимии или чего ещё там… Ты нравишься мне всё больше! Ладно! По дороге куплю тебе приличную одежду, обувь, дорожную сумку и, пожалуй, мула. Но до ближайшего города или селения тебе придётся идти пешком. И не вздумай пенять на свою участь!

– Что вы, сударь! Никогда! До ближайшего города я потерплю.

– Да, а кстати, профессор, как ты оказался в Сомюре? – поинтересовался Рене, пришпорив лошадь.

– В Сомюре я решил слегка поправить свои расстроенные финансовые дела. Наняв небольшое помещение, я давал консультации по алхимии. Кстати, желающих нашлось предостаточно. Но потом прибыли отцы инквизиторы, и началось… На меня донесли, схватили, голову обрили и, простите, – он указал глазами пониже пояса, – там тоже. А вы можете мне ответить: зачем?

– Инквизиторы искали у тебя на теле тайные знаки сатаны, через которые обвиняемый может получать силу и поддержку во время пыток. И ты, судя по всему, весьма разочаровал отца Франсуа. Если подобный знак обнаружен, то он либо вырезается серебряным ножом, либо прижигается раскалённым крестом.

Фернандо поёжился, представляя, как палач вырезает у него кусок кожи…

– Вы появились как раз вовремя, иначе с меня точно кожу бы содрали. А мне, как вашему слуге, полагается что-то на расходы? – профессор посмотрел на своего господина глазами, полными мольбы.

Рене усмехнулся: «Ну и плут! Не успел избавиться от инквизиторов, как уже ко мне прилепился, так ещё и денег ему подавай! Каков, шельмец!»

– Я подумаю…

– Позвольте, господин, задать последний вопрос?

Прелат милостиво кивнул:

– Ну что ещё?

– Могу ли я узнать цель вашего путешествия?

– Я направляюсь в Шоле, оттуда в Орлеан.

– В Шоле?! – восторженно воскликнул профессор.

– Да, там живут мои родители. Я хочу навестить их и убедиться, что они ни в чём не нуждаются, – пояснил Рене. – А что тебя так удивило?

– О, сударь!!! Вы не поверите!!!

– Говори, уж попробую поверить.

– Дело в том, что в Сомюре я получил письмо от настоятеля отца Армана! Не могу понять, как настоятель узнал, что я нахожусь именно там? – пояснил Фернандо. Рене насторожился. – В письме указывалось, что настоятель Арман знаком с моими трудами и ему требуются мои знания в области алхимии. Я счёл это дурной шуткой, если бы не солидная монастырская печать, скрепляющая письмо. Поверьте, уж в документах и печати я знаю толк.

– Печать в виде креста и меча? – уточнил Рене.

– Совершенно верно. В подземелье ратуши, после того как вы ушли, отец Франсуа упоминал монастырь в Шоле и, простите, вас…

– Словом, это послужило ещё одной причиной, по которой ты ждал меня на дороге. Или всё же это была главная причина?

– Нет, господин. Желание стать вашим слугой было сильнее, но мне всё же хотелось знать: зачем я понадобился настоятелю Арману? Я, конечно, автор нескольких книг по алхимии, но в них не было ничего предосудительного, поверьте мне! Всё равно скрывать правду от вас нет смысла… А вдруг настоятель прикажет схватить меня? – не унимался профессор.

Рене был явно удивлён, но не подавал вида.

– Вряд ли. Настоятель Арман не является членом Святой коллегии инквизиторов. Если бы он хотел расправиться с тобой, то, поверь, сделал бы это давно. Возникают два вопроса: зачем настоятелю нужна твоя смерть? И почему он пригласил тебя? Насколько я помню, в былые времена, когда ещё настоятелем монастыря был Анри Денгон, отец Арман терпеть не мог алхимиков, считал их если уж не чернокнижниками, то точно мошенниками. Не прошло и пяти лет, как мнение отца Армана резко изменилось и он даже ознакомился с трудами по алхимии. Что-то здесь не то… Думаю, мы скоро всё узнаем. А почему ты сразу, прочитав письмо, не направился к настоятелю Арману в Шоле?

– Сударь, я побоялся, мало ли что… Да и хотел заработать денег в Сомюре.

– Всё очень странно…

У Рене возникло смутное чувство тревоги, по спине пробежал неприятный холодок. Но вскоре оно сменилось уверенностью в себе, прелат почувствовал, как обоняние обострилось, как и пять лет назад во время охоты на оборотня. Он невольно ощутил присутствие доселе незнакомых запахов.

– Нам следует поторопиться, профессор. Садитесь-ка на коня позади меня, иначе наш путь будет слишком долгим.

Рене вынул ногу из стремени, Фернандо, тяжело пыхтя, вставил в него босую ступню.

– Держись! – сказал прелат и протянул руку профессору, ловко подхватив его. – Однако, любезный друг, путешествие и заключение в ратуше никак не отразились на вашем упитанном теле.

Фернандо примостился позади Рене. Лошадь, хоть и была отменных лангедокских кровей, славившихся своей выносливостью и неприхотливостью, слегка присела на задние ноги.

– Что вы, мой господин! Вы не видели меня в Сарагосе! Во времена моего преподавания в тамошнем университете я был гораздо полнее.

Рене усмехнулся.

– С ума сойти, куда уж толще… – прошептал он чуть слышно, так что его спутник не расслышал. Он пришпорил своего лангедока, и перегруженная лошадь с трудом пустилась вскачь. – В ближайшем селении непременно разживёмся мулом, иначе до Шоле доберёмся не ранее Рождества.

Глава 4

Селение Рош-сюр-Мен в десяти лье от Шоле

Постоялый двор «Весёлая свинья» пользовался заслуженной славой у местных посетителей и проезжающих путников. Там готовили отменные свиные отбивные, да вино и пиво были вполне сносными.

«Весёлая свинья» располагалась рядом с оживлённым трактом, идущим из Шоле в Сомюр, затем в Тур и далее в Орлеан. Деревянные постройки выглядели вполне приличными и исправными, по всему было видно: хозяин заведения – человек деловой, дорожащий своей репутацией. Жена хозяина и его сын прислуживали посетителям, не забывая убирать со столов, поэтому в зале всегда царила чистота. Деревянные столы аккуратная хозяйка накрывала домоткаными скатертями, на стены в качестве украшения вывешивала гирлянды из лука с черенками, заплетёнными в косу, отчего заведение казалось почти респектабельным.

Порой рядом с постоялым двором помимо торговых повозок останавливались и кареты. На этот случай предприимчивые хозяева держали специальную комнату, где стояли вполне приличная кровать, стол, несколько табуретов и платяной шкаф, дабы богатые постояльцы могли разместить свой гардероб. Стены и полы комнаты украшали домотканые гобелены, правда, весьма примитивной и грубой работы, но так как на протяжении почти двадцати лье «Весёлая свинья» была единственным приличным постоялым двором, то зажиточным постояльцам казалось, что они попали в некую провинциальную гостиницу, скажем, в Туре или том же Орлеане.

Дела хозяев шли успешно, и когда они увидели заезжающую во двор богатую карету с фамильным гербом, то потёрли руки, предвосхищая очередной хороший заработок, и тотчас выбежали, дабы подобострастно встретить знатного путешественника.

Форейтор, облачённый в синюю короткую курточку, шапочку такого же цвета с фазаньем пером, обтягивающие рейтузы и туфли с загнутыми носами, открыл дверцу кареты и выпустил ступеньки.

Из кареты вышел мужчина средних лет, весьма приятный на вид, но, даже учитывая это обстоятельство, по его скромному чёрному костюму, отороченному белыми кружевами и шляпе, можно было с уверенностью сказать, что сей господин – секретарь, возможно, разорившийся дворянин, к которому судьба отнеслась благосклонно, предоставив место в богатом доме.

Секретарь огляделся. К нему тотчас подскочил Леон – хозяин «Весёлой свиньи».

– Сударь, я счастлив, что вы избрали для отдыха именно моё заведение. Обещаю отменную кухню и удобную комнату.

– Ах, сударь! – вмешалась Анриетта, жена Леона. – В вашей комнате подушки и одеяла из отменного утиного пера, а бельё так и сияет чистотой.

После этих слов секретарь обернулся к карете и произнёс:

– Ваше сиятельство, прошу вас! Сие заведение вполне сносно.

Из кареты появилась дивная женская головка, украшенная новомодным испанским беретом.

– Ах, Ремми, помогите мне выйти…

– Сию минуту, моя госпожа!

Секретарь подхватил руку молодой графини, облачённую в перчатку из тончайшей кожи, и она почтила хозяев постоялого двора своим присутствием.

Графиня была молода и необычайно хороша собой. Её каштановые локоны струились из-под кокетливого берета, оттеняя белоснежную кожу лица, её пухлые коралловые губы выражали некоторое недовольство, но зато огромные серо-голубые глаза излучали теплоту, отчего Леон решил: знатная красавица непременно будет щедрой.

Её испанский наряд: распашной бархатный марлот[32] из ткани явно флорентийского происхождения поверх нижнего шёлкового платья и белоснежная фреза говорили сами за себя – прелестная графиня прибыла только что из Испании, возможно, из дружественной Наварры.

Вслед за госпожой из кареты, уже без помощи учтивого секретаря, появилась юная горничная.

– О, ваше сиятельство! – восторженно произнесли Леон и Анриетта и склонились в глубоком поклоне.

Графиня не обратила на них ни малейшего внимания. Ремми, также держа её за руку, указал на постоялый двор:

– Вот, моя госпожа, это самое лучшее заведение во всей округе.

Красавица слегка кивнула.

– Я уже слышала про одеяла, подушки и бельё… Мне хотелось бы отобедать и отдохнуть после утомительной дороги.

Хозяева засуетились, провожая графиню в её комнату. Леона обдало тончайшим ароматом её духов, голова закружилась. Он едва не оступился на лестнице, ведущей на второй этаж, где находилась комната.

Горничная расположилась вместе с госпожой, ей по этому случаю поставили широкую скамейку и застелили по всем правилам. Ремми же довольствовался комнатой попроще, ему было не привыкать.

Весь остаток дня, до самого вечера, женщины и девушки в Рош-сюр-Мен занимались тем, что обсуждали молодую графиню, в особенности её изысканный наряд из флорентийского бархата.

К вечеру в «Весёлой свинье» собралось достаточно народа, жаждущего хоть краешком глаза увидеть юную прелестницу. Но, увы, она не покидала своей комнаты.

Наконец, потеряв интерес, перемыв кости знатным постояльцам, мужское население Рош-сюр-Мен принялось за пиво, а кому по карману – свиные отбивные.

В разгар всеобщего веселья, когда в очередной раз обсуждали, как жена кузнеца и её любовник уносили ноги от разъярённого обманутого мужа, великана Потона, способного одним ударом свалить лошадь, в заведение вошли два монаха. Никто не обратил на них ни малейшего внимания: то ли они – доминиканцы, то ли – бенедиктинцы, для обитателей Рош-сюр-Мен все они на одно лицо.

Леон поморщился: «Вот сейчас начнётся: если ты добрый христианин, купи волосы святого Бенедикта или Доминика! Непонятно откуда у святых столько волос?! То они рыжие, то тёмные, а то белые! А то и вовсе начнут за ужин предлагать слёзы святых, разлитых по лекарским склянкам. Ах, прости меня, Господи…» Леон осенил себя крестным знамением.

Монахи расположились в углу за свободным столом. Хозяину ничего не оставалось делать, как направиться к ним и купить очередной пучок непонятных волос или склянку слёз.

– Что угодно братьям-монахам?

Монахи, не откидывая своих капюшонов, внимательно посмотрели из-под них на хозяина.

– Скажи, а что за карета стоит у тебя во дворе? – как бы невзначай поинтересовался один из них.

– Карета… А, так она принадлежит прекрасной графине Элеоноре де Олорон Монферрада. Она удостоила чести остановиться в моём заведении по пути из Сен-Жиль-Круа-де-Виль в Орлеан.

Монахи переглянулись.

– Что подать вам на трапезу, братья-монахи? – снова поинтересовался Леон.

– Что ж, давай маседуан[33] и пива, – произнёс монах, что говорил хриплым простуженным голосом.

– А отбивных не желаете? – почти безнадёжно осведомился Леон, по его опыту монахи редко заказывали мясо.

– И две отбивные, – уверенно заказал второй монах. – Можно слегка непрожаренных, с кровью!

Леон оторопел: неслыханное дело – монахи заказали отбивные с кровью!

– Чего стоишь! Неси еду, мы очень голодны!

Хозяин вышел из оцепенения и направился на кухню.

Анриетта, узнав, что именно заказали монахи, перекрестилась и высказала предположение:

– Никакие они не монахи!

– А кто? – поинтересовался испуганный муж.

– Разбойники! Ограбят, и поминай, как звали!

– Да перестань ты, Анриетта! Чего мелишь языком! Последнего разбойника в наших местах выловили во времена Столетней войны с англичанами, уж сколько лет прошло.

– Ну, как знаешь. Всё равно надо держать ухо востро, мало ли что… – заметила рассудительная хозяйка.

Анриетта подала монахам маседуан и отбивные с кровью. Один из братьев тут же подцепил кусок мяса вилкой и смачно впился в него зубами. Хозяйку передёрнуло. Она вернулась к мужу и шепнула ему на ухо:

– Не удивлюсь, если эти святоши – вампиры… Видел бы ты, Леон, как один из них впился зубами в мясо…

Леон округлил глаза, на лбу проступила холодная испарина.

– Да замолчишь ты, наконец! Накличешь беду! Просто люди изголодались на монастырских харчах. У них там сплошные посты, поди, питаются одними пресными лепёшками.

– Ну да… Много ты видал исхудавших монахов от лепёшек-то… Нет, дело нечисто, – продолжала бубнить Анриетта.

Леон перекрестился:

– Господи, услышь мои молитвы!

Жиль, сын хозяина, услышал разговор родителей и не преминул вставить словцо:

– Им бы только животы нажирать! Это они на людях мясо не едят, а в монастыре-то небось жрут от пуза!

Анриетта одёрнула сына:

– Попридержи язык, Жиль! Забыл, как отец отлупил тебя в прошлом году! Чего доброго, услышат доминиканцы.

Жиль почесал за ухом, уж он-то прекрасно помнил, за что получил выволочку от отца – всего-то и поинтересовался: почему у святого Доминика на голове росли волосы разных цветов? Отец не нашёлся, что ответить, и выпорол чрезмерно любознательного юношу.

Монахи закончили трапезу и принялись за пиво. Один из них, что с хриплым, простуженным голосом, жестом подозвал хозяина. Тот неохотно подошёл.

– Вот, – он извлёк из напоясного кошелька небольшой свиток, увенчанный монастырской печатью, – это индульгенция всего за тридцать медных денье[34], – он протянул её Леону. – Возьми, и будем считать, что мы оплатили свой ужин и ночлег.

Хозяин крякнул, по всему было видно, что в отпущении грехов он не нуждался, а хотел денег.

– Что с тобой, хозяин? Ты безгрешен, как младенец? Не нуждаешься в индульгенции? Надо об этом сообщить настоятелю монастыря Святого Доминика отцу Арману. Смотри, не гневи Всевышнего: гордыня – страшный грех! Да и потом не забывай об епитимии[35].

Хозяин схватил индульгенцию при упоминании епитимии.

– Благодарю вас, брат! Это именно то, что мне сейчас нужно!

– Вот и прекрасно. Теперь выдели нам комнату. Путь наш был неблизким, и мы устали.

Монахи поднялись и проследовали на ночлег.

Наконец зал постоялого двора опустел, постояльцы разошлись по комнатам, а местные селяне – по домам. Анриетта и Леон закрыли ворота, проверили прочность засовов, как и обычно, и удалились в маленькую комнату на первом этаже.

Комната Жиля находилась рядом, она скорее напоминала монастырскую келью, в ней размещалась лишь узкая деревянная кровать, сундук с одеждой и табурет – вот и вся незатейливая обстановка.

Родители юноши, утомлённые беготнёй и хлопотами, моментально заснули. Но Жилю не спалось, чувство тревоги не покидало его. Он ворочался с боку на бок: и так ему было жарко, и так неудобно… Словом, сон не шёл.

Но усталость, накопившаяся за день, в итоге взяла своё – Жиль заснул. Сквозь сон юноша почувствовал, как некто вошёл в комнату, и почти сразу же страшная боль пронзила голову, более он ничего не помнил, провалившись в пустоту.

– И этот готов. Жаль, что порошок закончился, – сказал некто простуженным, хриплым голосом.

– Говорил тебе: сыпь меньше. А ты что: будут крепче спать! Ладно, вяжи ему руки и ноги, и – в карету к нашей красавице. Вот госпожа останется довольна! – вторил второй налётчик.

Монахи подхватили юношу и потащили во двор к карете, где уже сидела молодая графиня, связанная, словно квинтал[36] шерсти.

– Бросай его на пол кареты, чего церемониться с простолюдином, ничего с ним не случится. Главное – графиня. Её надо доставить в целости и сохранности. Отворяй ворота, надо спешить. К утру достигнем Шоле, постояльцы и хозяева теперь не скоро придут в себя, если вообще очухаются, – сказал хриплый монах.

Деревянные ворота со скрипом отворились. Хриплый монах сел на козлы, другой же в карету, дабы следить за пленниками, и заправски хлестнул испанских лошадей кнутом, они понеслись по направлению к Шоле.

Глава 5

Бледно-сиреневый свет луны освещал дорогу. Карета двигалась достаточно быстро, монахи рассчитывали достичь предместий Шоле рано утром и, не въезжая в город, дабы не привлекать внимания, по просёлочной дороге завернули к монастырю Святого Доминика.

Сознание медленно возвращалось к Жилю. Он почувствовал тончайший аромат дорогих духов. Первая мысль, которая пришла ему в голову: «Всё это дурной сон… Я сплю в своей комнате… А запах дурманящих духов графини мне просто снится…»

Наконец он открыл глаза: ни малейшего намёка на пребывание в комнате даже и не было. Юноша попытался оглядеться, голова сильно болела, во рту он ощутил нечто похожее на тряпку.

Глаза Жиля постепенно привыкли к темноте, и он разглядел связанную женщину, сидящую в углу кареты, рядом с ней примостился монах. Юношу обуял страх, затем гнев: его связали как квинтал шерсти и везут неизвестно куда! Он отчётливо слышал стук лошадиных копыт и понимал, что находится на полу кареты.

Мысли Жиля путались: «Кричать бесполезно – во рту кляп… Развязать руки невозможно… Зачем я нужен монахам? Неужели они доминиканцы? И схватили меня за чрезмерно вольные высказывания? А кто эта женщина, от неё так сладко пахнет, словно от восточной пахлавы…»

Незнакомка очнулась. Она имела перед Жилем бесспорное преимущество – в её прелестном ротике не было кляпа.

– Что это значит? – возмутилась она. – Развяжите меня немедленно. Я – графиня Элеонора де Олорон Монферрада. Вы понимаете, кого похитили?

Сидящий рядом с ней монах очнулся ото сна:

– Конечно, ваше сиятельство. Вы дочь богатейшего в Наварре гранда Батиста ди Монферрада. Ваша матушка, Луиза де Олорон, приходится кузиной герцогу Монморанси, королевскому любимцу и фавориту. Вы же следовали в Орлеан, дабы увидеться со своим наречённым женихом маркизом де Турней. В порту Сен-Жиль-Круа-де-Виль вас должен был встретить эскорт, но мы позаботились, чтобы он туда не добрался.

– Я ещё раз спрашиваю вас: что это всё значит? Вам нужен выкуп? Уверяю, вы получите за мою жизнь огромные деньги. Но неужели вы думаете, мой отец и маркиз де Турней смирятся с тем, что я похищена разбойниками?

– Мы, сударыня, не разбойники, а служим своей госпоже.

Графиня удивилась:

– Женщина возглавляет шайку разбойников?! Неслыханно!

– Сударыня, прошу вас не говорить в подобном тоне о моей госпоже! Если бы не её приказ доставить вас без единой царапины, то…

– Что? Вы ударили бы меня?! – вызывающе выкрикнула графиня.

– Возможно… – уклончиво ответил монах. – Соблюдайте спокойствие, и мы не причиним вам вреда.

– Какое благородство! А это кто ещё, валяется в моих ногах?

– Щенок…

Жиль оскорбился. «Я не щенок. Мне уже семнадцать лет исполнилось!» – хотел выкрикнуть он, но, увы, кляп не позволял вымолвить ни слова.

– Что вы сделали с моими людьми? – пыталась выяснить графиня.

– Ровным счётом ничего. Они спят… И прекратите задавать так много вопросов.

Рене де Шаперон на своём верном коне и профессор, облачённый в новую одежду, смотревшийся весьма нелепо верхом на муле, достигли селения Рош-сюр-Мен.

Колокола небольшой деревянной часовни пробили нону[37].

– Не мешало бы перекусить, мой господин. Как говорится: fames artium magistra! – заметил Фернандо.

– Ты, мой друг, боишься похудеть? И знаешь, я не силён в латыни, но сказанное тобой могу перевести: голод – учитель всех хитростей и премудростей. Что ты хотел этим сказать? – поинтересовался Рене.

– Ровным счётом ничего, сударь, лишь то, что время обеда и в животе моём пусто. А когда я голоден, то склонен к философским размышлениям, дабы отвлечься.

– Ладно, здесь неподалеку – приличный постоялый двор, готовят вполне сносно. Потерпи, сейчас насытишься вволю.

– Скорей бы…

Рене усмехнулся.

Они подъехали к распахнутым воротам постоялого двора. Рене спешился, огляделся и, наконец убедившись, что лошадь никто не примет и не привяжет к яслям, сделал это сам.

Фернандо буквально сполз со своего мула и последовал примеру хозяина.

– Ничего себе – приличное заведение. Хороший тон встречать гостей, – буркнул он.

– Не ворчи. Идём в харчевню. Странно, уже давно перевалило за полдень, а никого не видно и на кухне явно не готовят еду… – рассуждал Рене.

– Хозяин, нам приготовят, не сомневайтесь.

– Посмотрим.

Рене вошёл в пустынный зал и сел за стол.

– Эй, хозяин! – позвал он. Но ответа не последовало. Тогда Рене прошёлся на кухню и, бросив беглый взгляд на печь, понял: со вчерашнего дня пищу не готовили.

– Очень странно… Что здесь вообще происходит? Неужели хозяева перепились до бесчувственности?

Рене вернулся в зал – лучше бы он этого не делал, на него сразу же устремился взор голодного профессора.

– Умоляю, Фернандо, не начинай свою песню. Я тоже голоден. Надо найти хозяина, лучше осмотри комнаты на первом этаже.

Фернандо, пыхтя, вылез из-за стола и направился к ближайшей двери; открыв её, он обнаружил лишь деревянные пустые бочонки и домашний инвентарь.

Прелат же решительно открыл дверь комнаты, в ней никого не было, но он тотчас почувствовал нечто, что заставило войти внутрь и внимательно осмотреться. Обстановка комнаты была излишне простой: кровать, сундук и табурет. Рене невольно бросил взгляд на перевёрнутую постель: одеяло валялось на полу, тюфяк наполовину съехал. Он машинально поднял одеяло – за годы жизни в монастыре хорошо усвоил простую истину: всё должно находиться на своих местах – и увидел подушку. На ней виднелись красные пятна.

Рене поднял подушку, дабы внимательно рассмотреть происхождение пятен, – несомненно, это была запёкшаяся кровь.

– Так-так… Здесь была потасовка… Возможно, и убийство… – рассуждал он.

– Хозяин!!! Хозяин!!! – как безумный вопил Фернандо.

Рене, швырнув подушку на пол, бросился на зов профессора. Фернандо стоял посередине соседней комнаты, представляя собой жалкое зрелище: он взмок от страха, его трясло мелкой дрожью.

Услышав шаги прелата, он указал на кровать, где лежали бездыханные мужчина и женщина.

– Они… они убиты…

Рене бросился к несчастным и тотчас заметил, что вокруг кровати рассыпан некий порошок.

– Фернандо, ты, как человек, разбирающийся в алхимии, попытайся определить: что это за вещество?

Но профессор продолжал стоять и трястись от страха.

– Приди в себя! Ты же побывал в руках инквизиторов?! А здесь всего-то два мертвеца!

При упоминании об инквизиторах профессор пришёл в себя. Рене осмотрел мертвецов: сначала мужчину, затем женщину.

– Они живы, – констатировал он. – Просто крепко спят. Но сон у них странный, дыхание едва слышно.

– Летаргический, – пояснил профессор, взяв немного порошка с пола, и, растерев его в руке, он внимательно рассматривал желтоватое вещество.

Неожиданно разум его помутился, голова закружилась, и он начал оседать. Рене бросился к нему на помощь.

– Фернандо! Что с тобой?

– Воды… – едва слышно вымолвил профессор.

Рене обхватил его и с трудом вывел в зал, где посадил за стол, затем направился на кухню, дабы налить воды. Профессор осушил чашу до дна и перевёл дух.

– Тебе лучше? – участливо поинтересовался Рене.

– Да, господин… Этот порошок, он вызвал у меня головокружение, я чуть не лишился чувств.

Рене заинтересовался:

– Что ты обо всём этом думаешь?

– Не знаю. Но сдаётся мне, что супругов намеренно усыпили этим зельем. Я читал о веществах, вызывающих сон, галлюцинации и помутнение рассудка в древнееврейских трактатах. В Сарагосе я приобрёл подобный фолиант у некоего мориска[38], еврея по происхождению, его предки были лекарями. Но он странным образом исчез у меня в Сомюре… Так что, имея небольшую лабораторию, элементарные навыки и знания, вполне можно изготовить порошок.

Рене задумался – слишком много странностей и совпадений: пропажа фолианта, письмо от настоятеля Армана… Теперь эти несчастные… А может, всё это – звенья одной цепи? Рене терялся в догадках.

В зал вошли двое мужчин, по виду торговцы. Увидев Рене и Фернандо, они обратились к ним, принимая за хозяев:

– Приветствуем вас, добрые люди. Путь наш из Брессюира был долгим, мы хотели бы пообедать и отдохнуть.

Рене тотчас нашёлся, что ответить:

– Отдохнуть можно, но только накормить вас нечем. Хозяева занемогли, боюсь, что это холера. Лучше вам поискать другое пристанище.

Путники не на шутку испугались, откланялись и, последовав мудрому совету, направились искать другой ночлег.

В это время из комнаты вышел воскресший хозяин, бледный, как некрашеное домотканое полотно.

– Господа, простите…. мы с женой потеряли счёт времени и слишком заспались. Сейчас я приготовлю вам отбивные… Только разбужу сына…

Хозяин направился в комнату, где Рене обнаружил окровавленную подушку.

– Жиль, бездельник! Куда ты подевался? – недоумевал Леон.

Рене вошёл в комнату, поднял с пола подушку и указал на кровяные пятна.

– С вашим сыном явно что-то случилось. Возможно, самое худшее.

У Леона подкосились ноги, он едва не упал. Рене помог ему присесть на табурет.

– Боже мой! Что я скажу Анриетте? Жиль – наш единственный сын… Я знаю, кто убил его!

Рене напрягся:

– Говорите! Я представитель власти, прелат, и прикажу найти разбойников.

– Ох, господин прелат, – разрыдался Леон. – Поверите вы ли мне? Вчера в моём заведении ужинами два странных монаха, они интересовались графиней Элеонорой …э-э, как её? А, Элеонорой де Олорон. Затем они заказали мясо с кровью! Это они убили моего мальчика, наверное, и нас ограбили… Хотя я прячу деньги в надёжном месте, даже Жиль не знает о нём…

Леон разрыдался с новой силой, постоянно причитая: что он скажет жене?

Рене был крайне удивлён: монахи едят непрожаренное мясо? Всё это не соответствовало образу жизни ни одного из монашеских орденов. Или эти двое – вовсе не монахи? Надев рясу, разбойник не станет доминиканцем или, скажем, бенедиктинцем.

– Хозяин, как твоё имя?

– Леон, сударь…

– Буди жену, Леон, надо обыскать весь постоялый двор: вдруг найдём убитых или ещё что-нибудь.

Леон покорно встал и поплёлся к жене, вскоре разыгралась душераздирающая сцена. Убитая горем Анриетта так рыдала, что Фернандо постоянно крестился, взывая к помощи Спасителя и Божьей матери.

Несмотря на громкие рыдания хозяйки и суету, вызванную исчезновением Жиля, постояльцы, расположившиеся на втором этаже, в том числе графиня и её немногочисленная свита, не проявляли ни малейших признаков жизни.

Леон направился обыскивать конюшню, амбар и хозяйственные постройки, Рене же – в комнату графини. Понимая, что имеет дело со знатной дамой, даже в подобной критической ситуации прелат постарался соблюдать нормы приличия и, прежде чем войти, постучал в дверь несколько раз. Но, увы, ответа не последовало.

Рене толкнул дверь, она легко подалась и распахнулась. Перед его взором предстала картина: горничная спала беспробудным сном на скромном ложе, постеленном на скамейке; на полу виднелся жёлтый порошок, графиня же исчезла.

В соседней комнате спали форейтор и секретарь её сиятельства, далее шли комнаты с торговцами, они уже постепенно начали приходить в себя, даже не подозревая о случившемся, приписывая свой долгий сон чрезмерно выпитому намедни вину.

Поиски Жиля не увенчались успехом, впрочем, как и графини. Когда проснулась горничная, а вслед за ней секретарь, они в один голос молили Рене отправить их в тюрьму, всё равно какую, ибо отец графини, господин Монферрада, известный на всю Наварру своим горячим нравом, попросту убьёт их.

Прелат искренне посочувствовал свите её сиятельства и приказал немедленно снабдить его бумагой, пером и чернилами.

Он тотчас отписал три письма: первое – для прево Сомюра, второе – для прево Шоле и, наконец, третье – самому Анри Денгону в Орлеан, сообщив, что при весьма загадочных обстоятельствах пропала графиня Элеонора де Олорон Монферрада, следовавшая из Наварры в Париж, дабы увидеться со своим наречённым женихом маркизом де Турней. Про несчастного Жиля прелат даже не упомянул, – ну кому интересно исчезновение простолюдина? – попросту рассудив, что мальчишка каким-то образом помешал похищению графини, став случайным свидетелем, за что и поплатился.

Закончив со всеми формальностями, Рене в сопровождении профессора продолжил свой путь в Шоле. После исчезновения госпожи де Олорон Монферрада, прелата охватило чувство, подсказывавшее, что нужно прибыть в Шоле как можно скорее.

Глава 6

Карета графини с первыми лучами солнца въехала в монастырские ворота. Её уже ждали.

Настоятель, в добротной сутане, подпоясанной кожаным ремнём, заметно волновался. Рядом с ним стояли ещё несколько братьев, также сгорая от нетерпения.

Монах, правивший лошадьми, слез с козел и открыл дверцу кареты:

– Всё как приказывали: графиня и мальчишка, в целости и сохранности.

Монах, сидевший в карете и сопровождавший графиню на протяжении всего пути из Рош-сюр-Мен до монастыря, вышел, затем волоком вытащил юношу.

Настоятель остановил его жестом.

– Графиня связана? – поинтересовался он.

– Разумеется, как и приказывали, – одновременно подтвердили оба монаха.

– Прекрасно, она сможет выйти сама? Или вы перемотали её, как квинтал шерсти?

Монахи виновато кивнули.

– Позаботьтесь о том, чтобы графиня приняла надлежащий вид. Я хочу видеть её во всей красе, – приказал настоятель.

Вскоре Элеонора де Олорон стояла перед ним освобождённая от пут. Её трясло от страха, но она пыталась стоять с гордо поднятой головой, прикрывая ночную сорочку простым шерстяным плащом.

– О да! Потрясающая красота! Чувствуется испанская кровь Монферрада! – прокомментировал настоятель.

Монахи закивали в знак согласия и восхищения.

– Да, я из рода Монферрада! – воскликнула графиня слегка дрожащим голосом. – Это древний и могущественный род Наварры! Вы похитили меня, дочь гранда! Мой отец сожжёт монастырь, а маркиз де Турней собственноручно вздёрнет вас на виселице!

– О, какой пафос! Прекрасно! И как убедительно! – съёрничал настоятель. – Вряд ли это случится, ваше сиятельство. Вы непременно увидите своего жениха… Но об этом позже.

– Так вы хотите золота? Отец заплатит любой выкуп!

Настоятель рассмеялся:

– Раньше я ценил серебряные и золотые монеты, но теперь знаю точно: этого недостаточно для настоящей власти. Отведите её в подземелье, пусть охладит свою испанскую гордость и спесь.

– А мальчишку? – поинтересовался монах с хриплым голосом.

– Туда же, в соседнюю темницу.

Элеонора, объятая страхом, сидела на соломенной подстилке, кутаясь в шерстяной плащ. В темнице царил мрак, единственное освещение, проникавшее из узкой зарешеченной прорези в двери, распространяемое факелами в узком коридоре, связывало её с внешним миром.

Девушка тряслась, словно осенний лист на жестоком ветру, от её испанской гордости не осталось и следа. Слёзы текли из глаз, она слегка всхлипывала и всё ещё не могла понять, как её, Элеонору де Олорон Монферрада, похитили? Причём монахи!

Элеонора попыталась сосредоточиться: «Если я не появлюсь в Орлеане в назначенный срок, то маркиз непременно заподозрит неладное и начнёт поиски… Да, но ему и в голову не придёт искать меня в монастыре! Кто бы мог подумать: монахи промышляют разбоем!»

В углу что-то пришло в движение, послышался омерзительный писк. Элеонора напрягла зрение и заметила, как из соломы выбрались две здоровенные крысы. Они словно смотрели на девушку, размышляя: жива она или нет, начать свою трапезу сейчас или несколько позже?

Элеонора разрыдалась от собственного бессилия. Она хотела бросить в крыс туфлю, но, увы, ноги были босыми – похитители вытащили её спящей прямо из постели.

Жиль лежал на грязном вонючем полу темницы, руки его были скручены за спиной кожаным ремнём, во рту по-прежнему торчал кляп. Он перевернулся на спину, согнул ноги, плотно прижав их к груди, и так как был весьма поджарым, не успев ещё располнеть на матушкиных харчах, попытался перекинуть руки вперёд.

Жиль пыхтел от натуги, затёкшие руки плохо слушались, и, преодолевая мягкое основание, где у всех людей располагается тазобедренный сустав, он окончательно выбился из сил и теперь не мог вернуться ни в исходное положение, ни достичь заветной цели.

Невольно он взмолился:

«Господи! Помоги мне! Я непременно разберусь, отчего монахи стали похищать людей!»

Видимо, Всевышний услышал молитвы юноши и, сочтя его обещание полезным или, по крайней мере, интересным, помог перекинуть руки через согнутые ноги и освободиться от пут.

Наконец Жиль избавился от надоевшего кляпа, челюсти буквально сводило от боли, губы пересохли, хотелось пить. Но, увы… Он встал и прошёлся несколько раз по темнице, глаза постепенно привыкали к сумраку. И вот, окончательно придя в себя, он почувствовал запах гниения. О, этот смрадный аромат испорченного мяса был ему прекрасно знаком!

Жиль, уже различая в темноте предметы, увидел страшную картину: на стене висел истлевший труп женщины. При жизни она, вероятно, была блондинкой, потому как остатки светлых волос свешивались на её костлявую грудь.

Узника затошнило и чуть не вырвало. В довершение всей этой ужасной картины Жиль различил, как из груди несчастной появилась мордочка крысы…

Он не выдержал: голова закружилась, ком подкатил к горлу, затем низверглись рвотные массы, распространяя в удушливом помещении ещё более отвратительный запах.

Сколько прошло времени, Жиль не знал, очнувшись на гнилой соломе в мрачной вонючей темнице в соседстве с иссохшим трупом. Пытаясь сесть, он неожиданно нащупал рукой нечто холодное. При ближайшем рассмотрении это нечто оказалось серебряным крестом, изрядно потемневшим от времени, размером примерно в пядь[39]. Как он сюда попал и сколько пролежал в куче гнилой соломы и человеческих отходов, можно было только предполагать.

– Теперь я смогу сделать кинжал… Я им просто так не дамся… – решил Жиль, осматривая стены темницы, пытаясь найти выступающий камень, дабы заточить о него основание креста.

Поздно вечером, после захода солнца, когда церковные колокола пробили вечернюю зарю, Рене де Шаперон и его слуга, Фернандо Сигуэнса, достигли ворот монастыря Святого Доминика, что недалеко от Шоле.

Рене подъехал к воротам и трижды, как это принято, постучал специальным медным кольцом, торчащим из них, дабы привратник-монах услышал, что прибыли гости или паломники.

Смотровое оконце тотчас отворилось.

– Кто вы? По какому делу? – поинтересовался монах.

– Я Рене де Шаперон! Со мной профессор алхимии, приглашённый настоятелем Арманом.

Ворота открылись, путники проследовали во внутренний монастырский двор. Рене и профессор спешились, конюх-монах принял лошадь и мула на своё попечение.

Рене, проведший в этих стенах всё детство и юность до восемнадцати лет, прекрасно знал, что монахи не спят, так как предстоит ещё отстоять вечерню[40]. Он вошёл в привычный трапезный зал, по спине пробежал холодок, но более – ничего.

«Почему в Рош-сюр-Мен у меня было чувство, словно кто-то подгонял в Шоле? И вот я здесь… Я ничего не чувствую. А что я вообще должен чувствовать? В монастыре я прожил всю жизнь, эти стены стали мне родными, хоть я и посещал время от времени отца… Кстати, как он? Надо завтра его навестить… Почему я сразу не отправился к нему?»

На последний вопрос Рене не успел дать ответа. В зал вошёл настоятель Арман.

– О, Рене де Шаперон! Рад видеть тебя, мой дорогой друг! Приятно возвратиться в родные стены? – настоятель обнял прелата.

Рене невольно отпрянул, его обдало холодом…

– Да, почти два года не был я в монастыре. Здесь всё по-прежнему?

– Конечно, можешь не сомневаться. Только отец Климентий скончался прошлой зимой от старости. Ты его помнишь?

– Да, славный был человек.

– А это кто с тобой? Привратник доложил, что якобы прибыл профессор Фернандо Сигуэнса.

Тот поклонился.

– Да, святой отец, как только получил ваше приглашение, то непременно решил его принять, после некоторой заминки…

Настоятель внимательно посмотрел на профессора и продолжил мысль:

– Которая стоила обритой головы. Уж не в подземелье ли ратуши Сомюра вы лишились своих волос?

Фернандо замялся, не зная, что ответить. Рене пришёл ему на помощь:

– Вы, как всегда, проницательны, настоятель. Могу заверить вас, что профессор – истинный католик и не имеет отношения к тёмным силам. Ведь знание металлов и природных элементов не является ересью! Не так ли?

Настоятель кивнул.

– Истинно так, сын мой. Прошу вас потрапезничать после долгой дороги. Да, и твоя келья, Рене, свободна.

Рене улыбнулся:

– Я буду рад навестить дорогие мне стены. А мой сундук всё ещё цел?

– Конечно. Ты найдёшь в келье всё так, как и оставил два года назад. Профессора же я размещу в другом помещении.

Рене совершил чудовищное усилие, дабы не выдать своё любопытство и недоумение по поводу внезапно возникшего у настоятеля интереса к алхимии. Тот, в свою очередь, словно прочитав мысли собеседника, сказал:

– Ты удивлён моей тягой к алхимии?

– Откровенно говоря, немного… – признался Рене.

– Я хочу провести некий опыт. И если тебе будет интересно, то сможешь принять в нём участие, – произнеся сию фразу, настоятель улыбнулся, его глаза сверкнули зловещим огнём.

Рене поймал себя на мысли, что поведение святого отца по крайней мере выглядит странно, и вообще, что-то не то в его облике… Но что именно, он пока не мог понять и решил не торопить события.

Де Шаперон уединился в своей келье, открыл сундук и убрал в него оружие, арбалет и колчан с десятью болтами[41], недавно изготовленными на заказ в Орлеане, снял пояс с ножнами, в которых покоился меч, и семь метательных ножей.

Время приближалось к вечерне.

Рене лёг на кровать, жёсткий соломенный тюфяк показался ему на тот момент просто из лебяжьего пуха. Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться: ничего не получалось, всё путалось, в голове лишь проносились обрывки мыслей и фраз, сказанных настоятелем Арманом, особенно по поводу некоего эксперимента.

Рене не мог заснуть и перед вечерней решил пройтись по монастырю, в том числе и по подземелью, где в бытность своей юности ему часто приходилось присутствовать при пытках, проводимых под руководством самого Анри Денгона, исполняя обязанности секретаря.

Де Шаперон прошёлся по трапезной, его снова охватило чувство: здесь чего-то не хватает… Но чего? Затем он спустился в подземелье, его обдало сыростью и затхлостью, привычными для него запахами. Он медленно двигался по коридору, по обеим сторонам которого размещались темницы, почти все они были пусты, слышался писк голодных мышей и крыс, которые расплодились здесь с избытком.

Неожиданно он остановился около одной из дверей, на ней висел увесистый замок, темница, расположенная рядом, была также заперта.

«Что это значит? Там содержатся узники? Ведьма? Чернокнижник? Я ничего не чувствую… Странно…»

Рене достиг помещения, где вот уже почти двести лет проводились пытки. Он бегло окинул его взглядом: «Всё так же: инструменты для пыток, дыба, лестница для растяжки, испанский сапог, кресло с ремнями… Стол для секретаря, кресло для настоятеля… Но у меня такое чувство, как и в трапезной, словно чего-то не хватает… Не могу понять, чего именно…»

Затем он направился в небольшой храм, прилегающий к монастырским постройкам, где располагался алтарь с распятием Христа, братья-доминиканцы проводили там божественные службы и пели псалмы в соответствии с уставом Ордена Святого Доминика.

Рене огляделся: на первый взгляд ему показалось – всё как обычно, но чувство тревоги не покидало его. Он направился к восточному порталу, дабы покинуть храм, и… страшная догадка пронзила его мозг: «Господи Иисусе! Над алтарём нет распятия! Или я схожу с ума?!»

Прелат оглянулся, дабы удостовериться: действительно, распятия не было. Его охватило оцепенение, затем оно сменилось чувством животного страха, на лбу проступил холодный пот.

– Почему я ничего не почувствовал? Что здесь происходит? Нечистый поселился в стенах монастыря?! Поэтому нигде нет крестов?

Благодаря огромной силе воли он взял себя в руки. «Теперь я понимаю, отчего настоятель предложил расположиться в моей бывшей келье! Он был уверен, что я положу оружие в сундук! Со мной – только вера в Бога! Этого вполне достаточно!»

Рене стоял посреди храма, соображая, что же предпринять. Он понимал, что в одиночку не сможет выстоять против двадцати монахов, продавших душу Дьяволу. Вероятнее всего, монахи хотели привлечь его к чёрной мессе…

– Вот ты где, Рене! – через южный портал вошёл настоятель Арман в сопровождении двух монахов, из оставшихся трёх порталов также показались доминиканцы.

Де Шаперон совершенно спокойным тоном поинтересовался:

– Где же распятия над алтарём, в трапезной и пыточной, отец Арман? – он обратил внимание на то, что вошедшие «служители Господа» также не обременяли себя символом веры.

Настоятель Арман зловеще рассмеялся, акустика храма усилила его дьявольский смех.

– Я не сомневался, что ты догадаешься, Рене! Ты слишком умён! Хочу предложить тебе присоединиться к нам.

– Зачем? Служить Дьяволу, совершать чёрные мессы, резать некрещеных младенцев?