Предпоследнее дознание

- Понятия не имею. Работы здесь много, ткань дорогая, да ещё накинь за срочность - вот тебе и цена, сопостовимая с покупкой ещё одного платья.

- В самом деле?

- А у тебя напряг с деньгами? Давай я помогу, хочешь вскладчину?

- Нет-нет, мой вопрос продиктован чистым любопытством. Ты говорила, у тебя есть мастерская на примете?

- Да, знаю одного старичка. О, привет, Кван!

Халл от неожиданности поперхнулся. В свою очередь вьетнамец застыл на входе, при виде коллег, разложивших платье на...

- Здравствуйте, Соня, Роберт. Рад, что вам пригодился мой стол.

- Кван, ради Бога, прости нашу беспардонность. Всему виной форс-мажорные обстоятельства, которые, разумеется, лишь объясняют, но никак не оправдывают нашего проступка...

- Роби, умоляю, не погребай Квана под грудами твоего красноречия. Мы уже убираем. - Соня начала складывать рукава, - Понимаешь, дело в том, что у Инны, жены Павлика, в субботу день рождения...

- София!

- Я помню, Роби, что Павлик просил нас об этом не распространяться. Но одно дело - молчать, а другое дело - лгать в глаза. Разве мы можем солгать Квану? К тому же здесь ведь ничего постыдного нет. Ну, почти ничего. Впрочем, что взять с мужчин!

Халл развёл руками и сник.

- Короче, Павлик купил жене в подарок платье. Потом оно попало под дождь, он его вздумал гладить и вот, результат налицо.

- Шёлк нельзя гладить. - закивал вьетнамец.

Соня удивлённо оглянулась на него и продолжила, чуть медленнее:

- А мы взялись помочь ему. Я подскажу адресок и договорюсь с мастером, а Роби даст денег и отвезёт сейчас платье.

Глаза Халла округлились.

- Прости, София, но я никак не могу выехать в город. Павел уже на Проекте, а мне нужно идти следом. Я освобожусь не ранее, чем через два часа.

- Ну надо же! А у меня в полвторого встреча со свидетелем. Это сенатор, он не поймёт, если я перенесу встречу...

- Необязательно так делать. Я отвезу платье в мастерскую. Только скажите адрес.

- Кван, ты - чудо! Записывай...

* * *

Павел невольно вздрогнул - посреди серой от пыли комнаты высился стеклянный саркофаг с мужчиной внутри.

- Знакомься - самый древний человек из ныне живущих на Земле. - проговорил Петрович, проходя к саркофагу и недовольно морщась, - Господин Каменцев. Родился ещё в ХХ веке. В конце. Да ты проходи, не бойся. Не укусит. Он уже лет двести как не кусается.

Карев отшагал положенные пять метров. Бесшумно мигали лампочки на коробке стабилизатора. Под стеклом бледнело мясистое круглое лицо с закрытыми глазами. Чуть пожелтевшая, словно высохшая, кожа. Острый нос, капризные морщинки у рта. На вид мужчине было не больше сорока. Тело скрывала длинная бежевая рубаха.

Петрович скривил губы, осматриваясь по сторонам.

- А ведь должны каждый месяц прибираться. - пробормотал он, доставая из кармана клетчатый платок и протёр стекло. Черты лица проступили яснее.

- Как он... - заговорил Павел и замолчал.

- Прошёл 27 дознаний. - сообщил Петрович, - Первое - ещё при самом Тонне.

- И что же, все...

- Да, все эти разы "определитель" отправлял на дополнительное следствие. Не принимают его наверху. - шеф невесело хмыкнул, - Каждый начальник следственного отдела при вступлении в должность обязан прочитать дело Каменцева. Я тоже читал в своё время. Все двадцать семь томов. Следователи нескольких поколений нарыли всё, что только можно. По внешним источникам.

Оглядевшись, Карев увидел, что комната не такая уж и пустая, как показалось сначала. В правом углу стоял стул, чуть ближе, вдоль стены тянулся шкаф, где за стеклянными створками теснились ряды пухлых папок - должно быть, материалы предыдущих дознаний, - а напротив, из левой стены, выступал пластиковый короб с пультом и матовым табло сверху.

- А почему об этом никто не знает?

Петрович поднял насмешливый взгляд:

- Потому что плохо учат курс "полной истории ПД". Небось, к экзаменам по "краткой" готовился?

Карев озадаченно кивнул.

- То-то и оно! Данный факт никто не скрывает, но и не афиширует. В своё время вокруг этого господина большой ажиотаж был. Загадка века и тому подобное. Один богатый сумасброд даже положил миллион кредиток на счёт для того, кто её разгадает. Так они и лежат до сих пор. Но уже лет сто журналюги утихомирились. И все забыли. Попытки дознания были прекращены за исчерпанием доступного материала. Последняя предпринималась, кажется, полвека назад. Да и она, как и ещё пять-шесть перед ней, строилась на различных интерпретациях материала предыдущих дознаний. Новое-то откуда взять? Все свидетели давно истлели в земле, все документы перерыты.

Карев заворожено вглядывался в щетинистый подбородок, губы, нос, брови, веки, - которые последний раз открывались, когда не родился ещё его прадед. Сокрытые ими глаза видели древний мир, может быть, самого Гитлера, или Ленина, или Эйнштейна, или даже Пушкина, или... кто там ещё жил в конце ХХ века?

- Как же он смог так... сохраниться?

- А что ему станется? В летаргическом сне люди не стареют. Аппаратура поддерживает жизнь.

- Но это же невероятно. - пробормотал Карев, вглядываясь в небритое круглое лицо, - Всё равно что монетка двадцать семь раз подряд выпадет орлом!

Петрович кивнул:

- Этот Каменцев - словно заноза, которую никак не выковыряешь. Как издёвка над всем, что мы делаем, над всей системой "Предпоследнего Дознания". Мы знаем о нём всё, что можно, и добра накопали столько, что на десятерых хватило бы. Но вот не принимают работу - и всё тут.

Петрович поднял взгляд на подчинённого и многозначительно сощурился.

- А метод колации мог бы открыть дорогу к новому материалу. - догадался Карев, - От самого Каменцева!

- Соображаешь. - одобрительно усмехнулся шеф, - но для начала метод надо обкатать как следует. А то не хотелось бы, чтобы господин из XXI века просто умер на наших глазах.

- Такое уже бывало?

- Да. Когда пытались с помощью колации вернуть подследственного в сознание. Спроси у Патканяна, если захочешь испортить ему настроение.

Петрович чихнул и, повернувшись, пошёл к двери, утирая платком нос. Карев ещё раз глянул на лицо под стеклом и зашагал вслед начальнику. Вышли в коридор. Петрович коснулся пальцем квадратика, крутанулась ручка, дверь пошла обратно, закрывая комнату с неподвижным человеком в стеклянном ящике.

- Всё, что ты услышал и увидел в этих стенах, Павлик, не подлежит разглашению.

- Да, Викентий Петрович! Я понял.

- Вот и чудненько.

Они пошли по коридору. Гулко отдавались шаги неприятным эхом, будто кто-то идёт тебе вслед. В пустых коридорах всегда неуютно. Глядя на плотно закрытые двери с сенсорными замками, Павел не удержался:

- А что в других комнатах?

Петрович хмыкнул, не оборачиваясь:

- До этих вопросов ты ещё не дорос.

Больше не было ни лекций, ни нравоучений. И наверх они поднялись молча. Только уже выходя из лифта, Петрович негромко заметил:

- На самом деле, ты помогаешь ему подготовиться. Больше, чем ты думаешь.

* * *

Вторник. Господи, я думал, этот день никогда не кончится. Платье, Патканян, Харчевский, Минусовой этаж... А что в сухом остатке? Оборваны ещё несколько нитей. Новых нет. Хорошо хоть мастера нашли, но ещё не известно, в какую копеечку это встанет. Проклятый шёлк!

А Каменцев этот... вот, значит, какова цель Проекта. Чтож, залезть к нему в голову и впрямь соблазнительно. Интересно, сколько процентов набежали на тот миллион за сто лет?

Но... мне кажется, в эксперименте есть что-то изначально неправильное. Ребята, которые придумали колацию, начальники, которые подписывали проект, не учли чего-то... чего-то важного...

Много надо обдумать, но сил нету, голова будто камнями набита. Скорее бы домой!

* * *

Среда

Профессор стоял у стеллажа, на фоне разноцветных корешков книг, и читал книгу в чёрной обложке с золотым крестом.

- Доброе утро, Эдуард Васильевич! Всё-таки нашли что почитать?

- Здравствуйте, Павел! Тут отрывки, как вы и предупреждали. "Не судите, да не судимы будете". - он перелистнул страницу, - И даже это, то что вы мне говорили: "алкал Я, и вы дали Мне есть; был странником, и вы приняли Меня". А я и забыл, что это из Библии. Надо же, как моя память всё ловко рассортировала. Жаль только, контекста не сохранилось. Хотелось бы всё это в контексте перечитать. - Харчевский закрыл книгу и аккуратно вернул её на полку, - Кстати, Павел, можно личный вопрос?

- Ну... задавайте. - Карев сел на стул, и против воли принюхался: в воздухе витал неприятный прелый запах.

- Знаете, когда мне прежде доводилось слышать о вашей конторе, я был уверен, что вы просто сидите и пишите в своих отчётах то, что в голову взбредёт. А теперь вижу, что всё куда основательней. Мне интересно... зачем это вам?

Вонь исходила от гниющих роз в опустевшей банке.

- Работа такая.

- Работ много. Почему вы избрали именно такую?

- Чтобы увидеть другую изнанку жизни.

- Что вы имеете в виду?

- Лакированная шкатулка с червями.

- Простите?

Следователь нахмурился и закинул ногу на ногу.

- Мои родители были нигилистами. Так они себя называли. Культура, в которой меня воспитали, да и не только меня, с детства вколачивала веру в то, что жизнь состоит из лакированной поверхности лицемерной показухи, под которой скрываются лишь грязь да черви порока - и больше ничего.

- Так...

- А я чувствовал за этим ложь. Не может жизнь человека ограничиваться только коробкой и червями. Должно быть что-то иное. Совсем иное. И вот Тонн, основатель "Дознания", словно вывернул и показал иную, светлую изнанку жизни и сказал: "вот, ребята, вот оно, то самое, что вы чувствовали, но боялись признать, о чём вам столетьями лгали болтуны, придите и потрогайте. Оно реально!" И мне, в общем, захотелось придти и потрогать.

- Не разочаровались?

- Напротив! Это затягивает. Конечно, рутина утомляет, когда нужно перекапывать "блестяшки"...

- Что?

- Так мы называем корыстные добрые дела. Как правило они всплывают первыми, среди них и приходится искать настоящее золото. Скурпулёзно перебирать, проверять, испытывать. Корысть - главный принцип, лакмусовая бумажка, по которой можно отличить элемент лакированной коробки от той самой светлой изнанки.

- А вам не кажется, что для многих людей ваши отчёты по дознаниям - тоже лишь элемент коробки?

- Может быть. Тут уж каждый решает сам. Но кто захочет ощутить - ощутит. Потому что мы действительно стараемся откопать настоящее. Наверное, как древние золотоискатели. Перекапываешь кучу грязи и пустой породы, зато какая радость, когда находишь настоящий слиточек!

- И обязательно находите? - сощурился профессор.

- Как правило. Хотя и не всегда. Настоящие добрые дела тяжело искать. Их не документируют. О них забывают. Свидетелей как правило нет, или очень мало. Обстоятельства... неоднозначны. И метод колации как раз должен помочь. Ведь сам человек знает о себе заведомо лучше других.

Харчевский приподнял уголки губ, а потом неожиданно посерьёзнел.

- Ещё я хотел спросить. Вы сказали, что встретились с Катей...

- Ваша дочь? Не встречался, разговаривал по связи.

- И как она... там?

- Мне сложно с чем-то сравнивать. Судя по всему, глубоко переживает то, что с вами случилось.

- Вот как... А Саша что? Вы вроде и с ним говорили.

- Наш разговор был достаточно официален.

- Понятно. А на кафедре вы были?

- Нет. Сегодня собираюсь заглянуть. Учебный год уже начался.

- Интересно, кого они там вместо меня поставили? - Харчевский помедлил, разглядывая поцарапанные плитки ламината под ногами, - А эта как живёт? Ну, моя бывшая?

- Эдуард Васильевич! Думаю, у меня нет той информации, которая вас интересует. Мы слишком много времени пускаем на посторонние разговоры. Вот уже который день. Давайте вернёмся к нашему делу.

- Но ведь я назвал вам факты. Разве этого мало?

- Сегодня мы не успеваем уже толком поговорить. Но прошу вас: подумайте ещё. Повспоминайте. Чем больше, тем лучше. Кстати, куда вы дели мух?

- А, заметили наконец? Выгнал их наружу, когда ещё дыра была.

- Хм! Умно. - часы пикнули, - Мне пора.

* * *

Семь высоких окон, залитая светом профессорская с массивной мебелью, запах высохшего дерева и бумажных книг, интеллигентные старцы в пиджаках, вежливые улыбки.

- Ну конечно, Эдуард Васильевич... замечательный человек... отличный специалист... опытный преподователь... интересный собеседник...

Много общих слов, но любые попытки перейти к конкретике сразу упирались в стену замешательства и недоумения.

Проректор по учебной части, солидный мужчина с совиным лицом и внушительными бровями, проводил следователя на курс, где преподавал Харчевский. Пока шли через длинный людный коридор, мимо дверей и стендов с расписаниями и списками, Павел успел набрать на мобильнике и отправить приглашение младшей сестре на субботу.

В старых университетах поневоле чувствуешь себя маленьким. А всё оттого, что пространство увеличено. Бесконечные лестницы, колоссальные поточные аудитории, коридоры с высокими потолками, и ты, букашка, ползаешь где-то внизу, у подножия этого святилища науки... Или это, напротив, чтобы юные пытливые умы не привыкли стеснять себя низкими потолками?

Вошли в аудиторию одновременно со звонком. Огромный зал с портретами деятелей науки по стенам. Пёстрые группки усталых студентов на уходящем вверх амфитеатре парт. "Надо будет Соне сказать, что она неоригинальна" - ехидно подумал Павел, приметив во втором ряду девицу с малиновой гривой.

Карева подвели к кафедре. Разумеется, и проректора и молодого преподавателя пришлось попросить удалиться. Не смотря на это, вытащить что-то из "юных пытливых умов" оказалось ещё сложнее, чем из интеллигентных старцев.

Студентки хихикали и рисовались, парни зевали и морщили лбы

- Ну, преподавал... Зверь-мужик, выше четвёрки никому не ставил... Читал с "планшетки", удавиться можно было... Да не, нормальные лекции...

На вопрос, помогал ли профессор Харчевский кому-либо из них - переглядки и смешки.

"Если бы с каждым отдельно поговорить, наверняка что-нибудь всплыло бы", - подумал Карев, закрывая за собой дверь аудитории, - "Но где столько времени? Харчевский преподавал здесь тринадцать лет, через него уже прорва студентов прошла".

Проректор любезно вызвался проводить следователя до выхода, но Павел "не счёл себя вправе утруждать", рассеянно поблагодарил, попрощался и сошёл вниз. Минуя проходную, достал трубку и нажал кнопку "любимого номера".

- Здравствуй, милая, как ты там? Умница! Я пригласил Веру. - он вышел на улицу, с наслаждением вдыхая свежий воздух. - Да. Нет, сегодня буду поздно, прости, не получается. Много дел по работе. Перешли мне список, я куплю в круглосуточном. Только всё подробно, а то забуду. Ага. И я тебя! До встречи!

А вот что приятно в старых университетах - парковая зона вокруг, с ларьками, клумбочками, скамейками и редкими желтеющими деревцами... А ведь ещё позавчера было лето. Вокруг конторы "ПД" тоже есть что-то паркообразное, но куда скромнее по размерам.

Рука привычно полезла в карман за пять шагов до "прыгуна", нашарила пульт, кнопку, и дверца поднялась как раз перед самым носом следователя. Карев залез в салон, уселся в одинокое кресло. Поразмыслив, набрал на панели координаты конторы и достал из кармана "персоналку". Дверца мягко закрылась, машина оторвалась от газона, на котором так по-наглому приземлился Карев, и начала подниматься, набирая скорость. Обычно Павел любил в этот момент отвлечься от дел и глядеть в окно, на уходящие вниз многоэтажки, уменьшающихся людей, деревья... Но сейчас было не до релаксаций.

Уставившись в экранчик на коленях, он вошёл в сеть и сделал запрос на адреса сотрудников лаборатории Харчевского за те года, что он там работал. Ожидая ответа, проверил почту, и тут его вдруг осенило. Найти сайт выпускников было делом минуты. Показались зелёные полосы поверх квадратиков фотографий. В рубрике "Объявления" он, недолго думая, оставил сообщение для тех, кто желает помочь следствию "Предпоследнего Дознания" по профессору Харчевскому.

Инна тем временем переслала список продуктов. Павел едва успел поставить на список "напоминалку", как пикнуло новое сообщение: ответ из Госконтроля на запрос, список на восемь фамилий с личными номерами. С Коттом уже беседовали, оставалось семь.

Вздохнув, Карев на секунду оторвался от персоналки и глянул из окна на проплывающий внизу город. Предстояло связаться со свидетелями, семь раз кряду повторяя одно и то же разным лицам в квадратике и, в свою очередь, выслушивая одни и те же недоумения, извинения, общие фразы и ссылки на плохую память.

Карев продолжал разговаривать и когда "прыгун" приземлился возле огромного белого куба с двумя синими треугольниками, говорил он и проходя по коридору, а закончил с последним свидетелем уже за своим столом, кивнув по дороге озабоченному чем-то Халлу.

Всё впустую. Ни одного нового "задела". Пришлось вернуться к проверке старых и отослать запрос в полицию.

* * *

Среда. По программе осталось всего два сеанса. Надеюсь, Эдуард Васильевич мне ещё подкинет ниточек, а то совсем дело плохо. Давно такого запутанного дела не было. Надо бы отвлечься от стандартных схем, которые в подобных случаях только мешают увидеть то настоящее, что лежит у тебя под носом.

Но вот парадокс - общение с самим подследственным совсем не помогает отвлечься. Даже напротив. Думаешь уже не о деле, а о человеке. Оно вроде звучит красиво, а реально ведь ни делу ни человеку лучше от этого не становится.

А ведь иначе и не могло быть. Да.

Кажется, я понял, что неправильно. Понял, почему ничего не выходит. Книга. Контекст. Оказывается, знание контекста может дать куда больше, чем кондовый цитатник с курсов. Только что мне теперь с этим делать? Как быть со следствием?

Господи, скорей бы всё кончилось. Теперь я действительно жду субботы с нетерпением. Пусть будет много гостей. Чем больше, чем лучше. Скорей бы!

* * *

Ночь. Лунный свет струится от окна, контрастно выделяя предметы. В коридоре Барон поскуливает своим собачьим снам. Тёплое дыхание любимой у плеча. Она тоже не спит, шепчет:

- Милый, ты совсем вымотался. Что у тебя? С работой сложности?

- Ты угадала.

- Не получается найти, да?

- Опять угадала. Дело непростое. Все ниточки обрываются, а новых нет, и не могу придумать, где их искать.

- Что же делать?

- Копать глубже. Ничего страшного, такое и прежде бывало. Кажется, что уже всё, тупик, а потом - раз, и находишь. И здесь найду. Обязательно найду. - Карев улыбнулся в темноте, - Не дождётся Роби своего "Кникера".

- Зачем Роберту шоколадка?

- Мы с ним поспорили на батончик "Кникера", кто из нас двоих первым получит минус. Ладно, не будем об этом. Наш инструктор на курсах говорил, что если дома начинаешь думать о деле, значит тебе пора в отпуск. А отпуск мы только что отгуляли.

* * *

Четверг

Всё тот же прелый запах в комнате. На журнальном столике полукругом белеют опавшие лепестки.

- Эдуард Васильевич, сегодня у нас предпоследняя встреча, - сказал Карев, усаживаясь на привычный стул, - Поэтому давайте сразу к делу. Вам удалось что-нибудь вспомнить?

- А что с теми фактами, которые я уже назвал?

- Не прошли проверки.

- Как это понимать?

- Эдуард Васильевич, право же, не стоит об этом.

- Что значит: не стоит? Я вам свою жизнь выложил, а вы приходите и просто заявляете, что это идёт на выброс. Потрудитесь объяснить!

- Ну что ж... Господин Котт безмерно признателен за то, что вы устроили его на работу. Спасителем называет. Но я-то проверял отчётность по С-проекту и видел, что вы представляли разработки Котта как собственные, и забирали себе 60% из той суммы, которая причиталась ему.

Ещё пара лепестков упала на столик. Профессор нахмурился и покраснел одновременно.

- Это... секретные документы. Вы не могли их видеть.

- Для "предпоследнего дознания" открыты документы почти всех уровней секретности. Мне на самом деле жаль. Отчёт не складывается. Со студентом тоже. Хризостом Ким, я говорил с ним, жизнерадостный такой молодой бизнесмен. Тоже очень вам благодарен. Не проставь вы тогда автоматом, выперли бы его с университета. Или свадьбу пришлось бы переносить. А вы помогли, и, по его словам, всего за 300 кредиток.

- Он дал мне денег? - Харчевский выглядел озадаченным - Я не помню. Честно, забыл.

- Нисколько не сомневаюсь. - заверил Карев, - Меня такие нюансы волнуют в чисто практической плоскости: пройдёт или не пройдёт. И оплаченные добрые дела у нас не проходят. Только бескорыстные.

- Я помню. Ну а с Семёном что? Уж ему-то точно я давал, а не наоборот.

- Да нет, не дали вы их в итоге. Обещали, собирались - это он подтвердил. Однако ему удалось выбить из бухгалтерии аванс. Поэтому денег он у вас так и не взял. Я верю, что вы готовы были ему их отдать, но всё таки между тем, чтобы сделать доброе дело, и обещать его сделать - большая разница. - ещё один увядший лепесток оторвался от бутона, - Честно говоря, больше всего я надеялся на тот случай с пьяницей. Но и тут всё сорвалось.

- Почему? - Харчевский вдруг ощутил, как холод пробирается по спине.

Карев отвернулся к окну.

- Ну, сорвалось и сорвалось. Так ли теперь важно - почему?

- Да нет уж, вы договаривайте!

Следователь вздохнул и пожал плечами:

- Чтож... Утром 30 декабря 2291 года господин Никос Икономидис был найден мёртвым на скамейке. Смерть наступила ночью, от переохлаждения.

Профессор побледнел.

- Я же говорил ему: "не спи!" - прошептал он, уставившись перед собой.

- Не расстраивайтесь. Вы же не знали, что так случится.

Харчевский будто не слышал. Какое-то время они сидели молча. Тихо. Было слышно даже как шелестят опадающие на столик лепестки.

- Не расстраивайтесь. - повторил Карев, почему-то остро захотелось поддержать этого поникшего человека, - Есть кое-что, добытое в ходе стандартного расследования. Хотя ещё и не проверено, но, думаю, здесь порядок. Ваша дочь сообщила о походе в Фэнтези-Парк. Как вы отвели её туда, и это стало самым ярким воспоминанием детства.

Харчевский сидел на диване, склонив голову.

- Катя правда вам так сказала? - молвил он, глядя в пол.

- Да. А что?

- Этого не было.

- Простите?

- Я не водил её в Фэнтези-Парк. Да, она всё время просила об этом и я действительно обещал отвести. Но в ту субботу наш отдел повели в ресторан, отмечать день рожденья начальника. И я вспомнил про Катю и своё обещание только когда возвращался. Вечером.

- Вот как... Ясно. Ложные показания. Такое бывает. Иногда люди думают, что так лучше.

Сухие бутоны уронили сразу три лепестка.

- Вот и цена всем этим дознаниям, - горько усмехнулся профессор, не поднимая головы, - Не скажи я вам, вы бы, небось, написали трогательный рассказ о любвеобильном папаше, не так ли?

- Нет. Не всё так просто. Все подобные "заделы" тщательно прорабатываются. Чем я, собственно, и планировал заняться сегодня после обеда. Думаю, рассказ Екатерины опровергла бы, во-первых, ваша бывшая жена, а во-вторых, анализ входных оплат с кредитных карточек в Фэнтези-Парке за соответствующий год.

Харчевский не отозвался.

- Эдуард Васильевич, давайте вернёмся к тому, с чего начали. Вы можете дать новые факты?

Профессор покачал головой, глядя в пол:

- Я же говорил ему: "не спи!"...

Часы пикнули.

* * *

Отключив связь, Соня выбрала в записях следующий номер. Узкое лицо с острым подбородком вылезло на экран. Тонкие губы изогнулись в улыбке:

- О, София! Услада и отдохновение для моего сердца лицезреть тебя в водовороте суеты.

- А вне водоворота? Ладно, Роби, не бойся, не буду тебя надолго отрывать. Я говорила только что с мастером, он сказал, что платье готово. Пора перечислить денежки. Четыре триста.

Брови Халла еле заметно дрогнули, но он остался невозмутим:

- Превосходно. Как только я получу от тебя номер счёта, немедленно сделаю перечисление.

- Молодец! А сможешь завтра к десяти утра заехать в мастерскую?

- София, мне ужасно стыдно, но обилие дел не позволяет выкроить даже лишнего часа.

- Правда? Что ж ты так загрузился? Ну ладно, попробую попросить Квана.

- Ни на минуту не сомневаюсь в твоём таланте убеждения.

- Ага, рассказывай. Будь так, ты бы уже давно предложил мне руку и сердце. Ладно, чао!

Соня отключила связь, затем напустила на личико просительно-невинное выражение и повернулась к Квану. Тот уже смотрел на неё, обнажая белые зубы в улыбке:

- Да, Соня, я смогу. Я ведь отвозил, почему бы не забрать?

- Кван, ты просто душечка!

В задорных малиновых глазах он задержал взгляд чуть дольше, чем обычно.

* * *

- Вот отчёт, Викентий Петрович!

- Клади сюда, Павел.

Карев насторожился. Обычно шеф вспоминал полные имена подчинённых когда был недоволен. Поговаривали, что при увольнении он даже переходил на "вы"

Толкнув нижний край, Петрович развернул монитор. В глаза бросились зелёные полосы, квадратики фотографий...

- Будь добр, прокомментируй это.

- Это объявление, которое я разместил на сайте выпускников университета, где преподавал профессор Харчевский.

- И что здесь сказано?

- "Просьба к тем, кто располагает информацией по профессору Э.В. Харчевскому, обратиться по адресу..."

- Нет, Павел, ты ошибаешься. Это объявление гласит: "я, следователь из "Предпоследнего дознания", слишком ленив, чтобы выполнять свою работу. Пожалуйста, кто-нибудь, сделайте её за меня".

Школьный экзамен, так и есть. Также душа стынет в пятках. И билета, как всегда, не знаешь, а рыпаться всё равно надо...

- Если позволите, я мог бы объяснить.

- Попробуй.

- Специфика работы моего подследственного предполагала экстраординарно широкий круг людей, которым он мог оказать помощь. Проработка каждого человека заняла бы неоправданно большое количество времени и сил. Поэтому мне показалось примлемым решением использовать средства массовой информации. Ведь аналогичным образом действуют и полицейское ведомство, и госконтроль...

- К твоему сведению, там это делают люди из специальных отделов по связям с общественностью. И, кстати, у нас тоже есть такой отдел. Ты согласовывал своё объявление с его начальником?

- Нет.

- У меня точно такая же информация. Что касается другого твоего аргумента, Павел, то хочу тебе напомнить, что каждый наш подследственный за свою жизнь общается с тысячами людей. Сотни в школе, сотни в институте, сотни на работе. Ты, случаем, не собираешься теперь выступать с обращением к нации каждый раз, когда получишь новое дело?

- Простите, Викентий Петрович. Я облажался.

- Следи за речью, Павел! - строго сказал шеф, подняв указательный палец, - здесь тебе не базар.

- Простите.

- Ты понимаешь, что наделал? Слава Богу, ребята из общотдела вовремя засекли и стерли сообщение. Павел, подобные выходки уродуют общественный имидж "Предпоследнего Дознания". Если вернуться к делу, то твою задачу можно было решить массой других способов. Например, просто поговорить со старостами курсов. Это вполне обозримый круг людей, при том, что особо выдающиеся события студенческой жизни они, как правило, знают и помнят.

- Я виноват, Викентий Петрович. Такого не повторится.

Шеф властно поднял ладонь, приказывая замолчать и, выдержав паузу, продолжил:

- Я постараюсь уладить инцидент и, думаю, мне это удастся. Без внесения минуса в послужной список. Но, Павел, попрошу тебя об одном личном одолжении: в следующий раз думай о последствиях.

- Непременно.

- Мне бы твою уверенность. Ладно, с этим закончили. Теперь собственно к делу. Я прочёл твои отчёты по сеансам. Чем ты занимаешься? На обеспечение одного сеанса уходит моя квартальная зарплата. А ты уже несколько сеансов кряду тратишь на то, чтобы разъяснить господину Харчевскому структуру нашего ведомства, ход следствия или поболтать о его снах, твоём детстве...

- Прошу прощения. Я считал, что установление личного контакта будет способствовать эффективному сотрудничеству.

- Да. Ты вправе самостоятельно выбирать тактику в отношениях с подследственным, при условии, что она даёт положительный результат. Она даёт?

- Эдуард Васильевич пошёл на сотрудничество и назвал целый ряд перспективных "заделов".

- Перспективы этих "заделов" упёрлись в мусорную корзину. Это всё "блестяшки", Павел. За прошедшие три дня Харчевский не предоставил тебе никакой новой информации.

- Он тяжело воспринял результаты проверки уже оговоренных направлений.

- Это издержки выбранной тобою тактики общения. Но дело не только в разговорах с Харчевским. Павел, твоя работа по внешнему следствию на данный момент столь же бесплодна. Это после недели предварительной работы и ещё недели колации. Завтра у тебя последний сеанс. Я жду к понедельнику хотя бы один "задел". В противном случае... ты знаешь, что это означает.

- Да, Викентий Петрович! Буду стараться.

- Опять пустые слова! - раздражённо сморщил пухлые губы Петрович и взмахнул пальцами: - Всё, Павел, свободен.

* * *

На выходе из белого куба "ПД" его кто-то схватил за рукав.

- Господин следователь!

Карев вздрогнул, обернувшись. Справа застенчиво смотрела сутулая девушка с вытянутым лицом и чёрными кудряшками до плеч.

- Здравствуйте, Екатерина. Что вы здесь делаете?

- Простите, я не могла вам дозвониться.

Врёт. Просто думает, что в живом разговоре большего добьётся. Надо отойти куда-нибудь, а то ребята ходят, неизвестно ещё что подумают.

- Давайте присядем. - он показал на далёкую пустую скамейку среди желтеющих осинок и решительно сбежал по ступенькам. Девушке осталось лишь поспевать.

Скамейка оказалась сыровата, да и грязновата, но оба сделали вид, что всё в порядке и присели.

- К сожалению, встретиться с отцом вы не сможете.

- Это точно? Мне очень нужно его увидеть.

- Зачем?

- Чтобы поблагодарить. За тот день, в Фэнтези-Парке. Я понимаю, звучит странно, но для меня это важно. Это было... настоящее счастье. Мы пробирались по средневековым замкам и чужим планетам, скакали на лошадях и летали на драконах, папа показывал мне восстановленных животных и мы играли с ними...

Карев глубоко вдохнул и, зажмурив глаза, прижал веки ладонью

- Если всё было так замечательно, - медленно проговорил он, - неужели вы не поблагодарили отца, когда возвращались из Парка? Екатерина, мой рабочий день кончился, у меня много дел дома, если вы хотите продолжить разговор, прошу вас, говорите прямо. Зачем вы хотите встретиться с отцом?

- Я читала про его состояние. Очень много. И я... я думаю... если он услышит...

Ох, ну только девичьих слёз не хватало.

- Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы ведь просто разговариваем.

- Да. Да. Простите. - решительно вытерла глаза, размазывая тушь, - Я подумала, что если смогу поговорить с ним, и... если он услышит меня, то сможет проснуться. Я знаю, такие случаи были...

В голубом небе ползла чёрная точка чьего-то "прыгуна".

- Екатерина, поверьте, мне очень жаль вас огорчать. Но это невозможно. Процессы разрушения мозга вашего отца стали необратимы.

- Что значит: необратимы?

- Посмотрите на эти деревья. Сейчас самое начало сентября, а уже так много жёлтых листочков. Через неделю мы увидим их ещё больше, и ещё, они станут опадать... Это необратимо. Мы не можем вернуть листья на деревья и сделать их опять зелёными, свежими.

- Но... весной ведь они снова зазеленеют...

- Верно. Но только после зимы. Зима неизбежна для каждого из нас. От нас зависит лишь, с каким выражением лица мы её встретим. - нагоняй от начальства, следственный тупик и даже проблемы с платьем в этот миг вдруг уподобились крошечной чёрной точке, плывущей среди бескрайнего неба, - Екатерина, вы верующая?

- Да.

- Тогда просто помолитесь за него.

* * *

Четверг. Надо же было так лажануться с объявлением. И с Харчевским тоже. Не следовало ему всё рассказывать. Хотя при его толстокожести не ожидал, что он настолько сильно примет к сердцу. Да и с объявлением в другое время я бы сообразил, не будь всего этого напряга. А всё от того, что нагрузка увеличилась минимум вдвое, а выходных вовсе нет. Сделали бы сеансы через день...

И Катя Харчевская... ох уж эти девочки. Много она читала про кому, ага. Десяток газетных статеек из серии "десять фактов, которые потрясли мир". Ладно, Бог с ней.

О премии придётся забыть. Не о том уж речь, лишь бы дело довести. Послезавтра иннин день рожденья. Ещё неизвестно, что там с платьем сделает этот сонькин портной. Устал я от всего. Всё, кончаю запись, надоело.

* * *

Пятница

- Привет, Соня! Салют, Роберт!

- Ой, Павлик, ты какой-то замученный уже с утра.

- Мало спал ночью. Бессонница.

- Можешь расслабиться. Платье готово.

- Ох, спасибо, друзья! Вы просто спасли меня! Первая приятная новость за два дня. Где оно?

- Кван поехал в ателье, уже должен подвезти, но что-то задерживается.

- Вы и ему сказали?

- Нам пришлось. Ты не сердишься?

- Ну что ты, Соня? Роберт, сколько я тебе должен?

- Нисколько, Павел. Пусть это будет моя скромная лепта в ваш с Инной праздник.

- Ой, такая ли скромная? Соня, сколько мастер запросил?

- Четыре триста.

- Однако! - Павел присвистнул, - Четыре штуки за трое суток! В такие моменты жалеешь, что не пошёл в портные. Роберт, спасибо, я обязательно верну. Только чуть позже, сейчас совсем с деньгами сложно, день рожденья, сам понимаешь...

- Павел, прошу, не беспокойся о таких пустяках. Честно.

- Ещё раз спасибо вам обоим. И Квану!

- Я ему сейчас позвоню.

* * *

Кван вышел из ателье в четверть одиннадцатого, и тут же у груди завибрировал мобильник. Следователь аккуратно опустил пухлый пакет с платьем на асфальт и полез в карман. Глянув на определитель номера, Кван заметался: неподалёку стояли мусорные баки, которые как раз обрабатывал замызганный робот-уборщик - не лучший фон для видеосвязи. Пара шагов - и фоном стали нависающие с обеих сторон башни-небоскрёбы. Кван судорожно поправил причёску. Теперь можно было ответить. Улыбнуться.

- Здравствуй, Соня!

- Привет! Ну что, забрал платье?

- Да. Через полчаса буду в конторе.

- Умница! Я у тебя в долгу. Чао!

Экранчик погас. Ещё не расставшись с улыбкой, Кван обернулся и увидел, как металлическая коробка подползла к оставленному пакету и буквально за секунду проглотила его.

- Стоп! Стоп! - заорал Кван, выхватывая на бегу жетон с двумя синими треугольничками.

Робот остановился, подчиняясь, разумеется, не символике "Предпоследнего Дознания", а сигналу встроенного в жетон микрочипа.

- Открой мусорный отсек!

Крышка гулко отскочила, выпуская облачко дыма и сажи в лицо дознавателю.

- О нет! - Кван рухнул на колени.

Прохожие с удивлением оглядывались на странного чумазого человека, который в дорогом сером костюме стоял посреди улицы на коленях и осыпал свою голову ударами.

* * *

- Здравствуйте, Павел! Пожалуйте за стол.

Карев оторопело уставился на журнальный столик, который стоял теперь между диваном и стулом. Банка с мёртвыми цветами исчезла, уступив место двум чашкам, чайнику и тарелке с неровными бутербродами, где жёлтые треугольнички сыра чередовались с колбасными кружочками.

- Садитесь-садитесь. - настаивал Харчевский, - Лучше сюда, здесь мягче.

Следователь послушно сел на диван. Хозяин взялся за чайник.

- Вам покрепче?

- Нет. Эдуард Васильевич, спасибо за угощение, но сегодня у нас последняя встреча и будет досадно, если не удастся вывести следствие из тупика.

- А вам это чем-то грозит? - профессор сел на стул и аппетитно отхлебнул из чашки.

- Не найти ни одного доброго дела это гарантированный минус в послужном списке. Если их наберётся три, меня снимут со следственной работы.

- Уволят?

- Вообще-то увольняют. Но меня не смогут, я орденоносец. Поэтому скорее всего переведут на низшую должность в какой-нибудь из неследственных отделов. Зарплата меньше, соцстатус ниже, и карьеры никакой.

- Вот как... Знаете, я думал. Честно пытался вспоминать. Ничего не приходит на ум. Только...

- Что?

- Котёнок. Но это несерьёзно. - Эдуард Васильевич сделал долгий глоток и отставил чашку.

- Расскажите, пожалуйста.

- Да что тут рассказывать. В детстве, когда мы с мамой гостили у бабушки, я спас котёнка. У соседки была кошка, она окотилась, а соседям котята были не нужны и они хотели их закопать. Живьём. В мешке. А мне было жаль котят, и я, в общем, украл одного. Спрятал его на сеновале. Носил ему тайком молока. Мой секрет раскрыли на следующий день. Но бабушка растрогалась и решила котёнка оставить. Вот и вся история.

- Ясно. - Карев прижал указательный палец к наморщенному лбу, - Ваши мама и бабушка уже мертвы. А брат был тогда с вами?

- Нет. Саша сильно обжёгся за неделю до того и его отправили в город.

- А как звали соседей?

- Тётя Валя и дядя Миша. Звонковы.

- Сколько вам было лет?

- Кажется, семь.

- Название деревни напомните.

- Да бросьте, Павел, вы что, всерьёз собираетесь об этом писать?

- Почему бы нет? Вполне нормальный "задел". Только свидетелей найти будет сложно.

- Ладно, не издевайтесь. Это же позор. Единственное доброе дело профессора Харчевского. Ему стоило умереть в семь лет, потому что после этого он всё равно не жил, а лишь перерабатывал воздух и пищу. И отравлял жизнь окружающим.

- Не стоит абсолютизировать результаты следствия. Мы ведь не ставим цели узнать о всех добрых делах подследственного. Наверняка есть что-то ещё, о чём вы просто пока не можете вспомнить.

- Не надо, Павел. Во-первых, я действительно все последние дни только и делал, что вспоминал. А во-вторых, вы ведь разговаривали с Катей, Ирой, Сашей, с коллегами из университета и лаборатории... Они ведь тоже не смогли вспомнить, судя по тому, как вы цепляетесь за эту жалкую историю с котёнком. А то, что Катя сказала... шкатулка с червями. Это и есть моя жизнь. И котёнок её не спасёт.

Харчевский поднял голову и посмотрел прямо на собеседника:

- Павел, мне очень жаль, что вас подстрелили моей пулей. Простите меня.

- Не берите в голову, Эдуард Васильевич. Вашей вины здесь не больше, чем вины изготовителя кухонных ножей. К тому же... - Карев рассмеялся, - именно за это мне и дали орден.

- Может быть... Вы правы были, когда говорили о моём следе в истории человечества. Много ли людей благословляли изобретателей пороха или атомной бомбы? Ладно, не будем тратить время на пустое. Павел, я хотел попросить вас.

- Да?

- Я понимаю, что сейчас нельзя. Но, быть может, потом, лет через десять, рассекретят эту методику. Если это случится, не могли бы вы тогда передать моим родным, что я... Передайте Ираиде... - Харчевский запнулся и с усилием выговорил: - Мне стыдно за то, что я загубил ей жизнь. Да, так и есть. Именно так. Я знаю, она за меня не по любви вышла. Так сложилось. Я помню, как она старалась полюбить. Чтобы семья наша стала "мы", а не просто два "я" под одной крышей... А мне это тогда казалось... неважным. Главное - карьера, статьи, возня на семинарах... Суета сует. А жизнь-то ведь совсем другою могла бы стать...

Часы пикнули.

- Пора мне, Эдуард Васильевич. Если смогу - передам.

- Спасибо! - горячо выдохнул профессор, - И Кате передайте. Я бы всё сейчас отдал, лишь бы съездить тогда с ней в Фэнтези-Парк. Скажите ей, что она самая лучшая дочь, какая только может быть.

- Пойду я, Эдуард Васильевич. - Карев поднялся, - Простите меня.

- Но вы даже не съели ничего. Хоть чаю допейте.

- Не могу. Надо идти.

- Давайте я вас провожу.

Они вышли в прихожую. Следователь открыл дверь, и остановился на пороге.

- Эдуард Васильевич...

Часы снова пикнули.

- Да, Павел?

- А хотите, выйдем отсюда вместе?

- Выйдем? Куда?

- Ну... помните, наш первый день знакомства? Неделю назад? Я подошёл к вам в университете, оторвал от друзей-профессоров, мы сели в университетский прыгун, перелетели через полгорода к вашему дому... Это всё создавал эмулятор, думаю, он сможет создать ещё раз. Пойдёмте!

- Можно? Правда?

Часы на руке дознавателя запикали часто-часто. Карев нахмурился, сорвал их с руки и, отойдя к лестнице, бросил вниз, меж перилами.

- Думаю, да. Вы ведь хотели бы... ещё прогуляться? Выйти отсюда?

- Да...

Профессор осторожно занёс ногу и переступил через порог, недоверчиво оглядывая зелёные стены. Засмеялся.

- И правда вышел...

Он посмотрел под ноги, на жёлтые плитки, а затем, шагнув ещё, присел на корточки, над синей обёрткой от мороженного.

- Пойдёмте, Эдуард Васильевич, времени всё-таки действительно мало.

- Нет.

- Что?

- Нет, Павел. Спасибо вам. Но не надо.

- Почему?

- Фантики... - профессор поднялся и показал обёртку, - Помню, в детстве я слышал сказку про одного бедного мальчика. Он никогда не пробовал настоящих конфет, от богачей ему доставались лишь фантики, которые он собирал и облизывал в темноте, когда никто не видел. Жалко было мальчика. Да, я бы очень хотел ещё раз выйти на улицу, ощутить свежесть воздуха, даже запахи города, хотел бы ещё раз съездить в университет, попрощаться с друзьями, очень, очень хотел бы увидеть Ираиду и Катю, и... попросить у них прощения... Но ведь всё это будут фантики. Всё будет ненастоящее. Знаете, всю неделю я избегал думать об этом, а вот теперь, глядя на обёртку, понял, что мысли о смерти - единственное настоящее, что у меня осталось. Не хотелось бы променять это на фантики. Спасибо вам, Павел, спасибо большое. Простите меня, мне очень жаль, что я не смог помочь вам со своим делом...

- Эдуард Васильевич... - Карев поднял руку и запнулся, - Я постараюсь... я выбью для вас лишнюю неделю...

И тут дознаватель исчез, словно растворился в воздухе...

* * *

- Ты что, рехнулся, Карев? - кричал взмокший Патканян, сжимая в трясущихся руках отсоединённые синие проводки, - Ты что делаешь? Пятнадцать минут! Ты же мог там остаться! Сам оказаться в коме! Я же говорил тебе!

- Я помню, Артур. Не надо кричать, голова болит.

- Ну скажи, о чём ты думал? И чем ты думал? Я тут чуть не поседел! Двойное превышение допустимой нормы!

- Да всё ведь в порядке. Видишь, я установил новый рекорд. Запиши себе...

- Ай, иди ты!

Патканян наконец отбросил проводки и рухнул в кресло, утирая рукавом лоб. Карев глубоко вдохнул и медленно сел на кушетке, глядя на лакированные чёрные туфли внизу.

- Ты же мог там остаться, Павел. - отдышавшись, заговорил Артур, - Ну зачем ты это делал? У тебя ведь жена, дети...

- Детей пока нет.

- Будут! А мне, думаешь, мало... этого... Вирхофа... на моих глазах... остановка дыхания, смерть мозга...

- Прости, Артур. Ну прости. Ну надо было договорить. Это же последний мой сеанс. А он ведь... живой! - Карев мотнул головой на соседнюю кушетку.

Затем неуклюже поднялся и кое-как сунул в туфли сначала одну, потому другую ногу.

- Погоди, рано тебе вставать! Мутит, небось?

- Да... есть немножко... как в первый раз... Нормально.

Павел надел пиджак и, подобрав авторучку, склонился над столом. Для написания самого короткого своего отчёта ему хватило минуты.

- Я сейчас в буфет. - сказал он Артуру, складывая листок, - Хочешь принесу тебе чего-нибудь?

Тут Карев впервые увидел, как Патканян улыбается.

- Не, Паш, не надо. Спасибо. У меня есть тут. Мама приготовила.

* * *

"Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?" (Евангелие от Матфея, 25 глава, 37-39 стихи)

Примечание: они не помнят.

Петрович неторопливо прочистил горло и поднял на подчинённого бесстрастный взгляд.

- Что это, Павлик? Ты решил заняться моим просвещением?

- Это отчёт, Викентий Петрович. Официальный сдам в понедельник, как вы и велели. Туда подошью предыдущие материалы. Но ничего принципиально иного там не будет.

- Ты понимаешь, что это для тебя значит?

- Да, Викентий Петрович. Мне бы хотелось, чтобы авторы Проекта тоже кое-что поняли. Нельзя заставлять человека самого рассказывать о своих добрых делах. Одно дело сказать: друг меня выручил деньгами, а совсем другое дело сказать: я выручил друга деньгами. Если человек это помнит, и говорит вслух, то дело автоматически становится "нечистым", загрязняясь корыстью пусть даже элементарного тщеславия. Настоящие добрые дела человек забывает. То, что подсознание подкинуло господину Харчевскому сплошь дела с червоточинкой - весьма показательно. Я считаю, что метод колации вреден для нашей службы. Это изначально порочный путь. Его нельзя использовать в следственной практике. Таково моё официальное мнение. Не знаю, что скажет Халл.

- Много патетики, Павлик. Но сквозь неё я слышу лишь оправдания плохой работы.

- Викентий Петрович, я глубоко уважаю вас как мудрого и опытного человека. Уверен, что на моём месте вы бы пришли к тем же выводам гораздо быстрее, чем я. А я на вашем месте, скорее всего, никогда бы к ним не пришёл.

Шеф усмехнулся.

- Ловко сказано. Ладно, отдохни, Павлик. Вернёмся к этому разговору в понедельник.

* * *

Карев прошёл стеклянные ворота и спустился на "палубу", к Соне и Халлу.

- Слушай, не знаю, куда Кван запропастился. - нечасто можно увидеть на сонином личике озабоченное выражение, - И на звонки не отвечает...

- Надеюсь, с ним всё в порядке. - ответствовал Павел, - Кстати, Роберт... это тебе к кофе.

Проходя мимо стола Халла, он достал из кармана батончик в красной упаковке и небрежно уронил на столешницу.

- Да? Спасибо. Эй, ты же не хочешь сказать, что... - Халл обеспокоенно оглянулся, - Это из-за нашего глупого спора?

- В самую точку. Официально всё будет в понедельник, но к чему ждать?

- Погоди. - Халл поднялся и подхватил со стола шоколадку, - Возьми обратно. Ты что? Давай подумаем вместе, поищем...

- Эй, ребята, о чём вы?

- Павел хочет закрывать дело с "нулём".

- Павлик, ты что, не сдавайся! Тебе же отметят...

- Да ладно вам. Это ведь просто минус на бумажке. Или в файле. К тому же первый, а не третий. Небо на землю не упадёт из-за этого. О, а вот и Кван! Привет!

Соня и Роберт обернулись ко входу, уставившись на помятого коллегу с измазанным в саже лицом и пухлым пакетом под мышкой.

- Где это ты так изгваздался? - удивилась девушка, - А платье-то принёс?

- Да. - кивнул вьетнамец.

Павел взял у него ношу и подошёл к пустующему шестому столу. Зашуршал пакет. Халл и Соня обступили его, все трое склонились, касаясь друг друга плечами.

Пауза.

- Эй. Это же другое платье.

- Да. - повторил Кване с убитым видом, - Прости, Паша, я на секунду оставил пакет и его уничтожил робот-уборщик. Прости меня. Я взял у мастера мерку и купил новое. Для запасного варианта. Прости...

Халл молча схватился за голову.

- Мужчины! - простонала Соня и обмякла в кресле.

Карев расхохотался и хлопнул Квана по плечу:

- Ну и дела! То-то будет смеху завтра! Только извини, старик, но третье платье я оплатить не смогу.

- Паша, я и не претендовал. Лишь бы ты не сердился...

- Расслабься. Это всего лишь платье. - и едва Павел произнёс эти слова, вдруг почувствовал себя легко-легко, будто отпустило что-то внутри, - Ох, поеду-ка я домой. Ещё успеем что-нибудь с Инной придумать до завтра. А это... хм, мне кажется, это точно не в её вкусе. Да и маловато будет. Соня, не хочешь примерить?

- Карев, ты с ума сошёл?

Кван покраснел. Халл засмеялся. Карев посмотрел за окно, где по голубому небу ползла чёрная точка чьего-то "прыгуна"...

Дело Феклиной (Чёрный снег)

- Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершённым. - пожилая женщина строго глядела с экрана. - Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет этих целей, однако не вижу другого выхода... - госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина. - ...кроме как поставить ему условием... Если Серёжа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому ещё это поручить.

Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

-А что за материалы имеются в виду? - поинтересовался щеголеватый следователь с вздёрнутыми кончиками усов.

- Это касается темы диссертации моей клиентки. - уклончиво ответил нотариус Иваненко, и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из Предпоследнего Дознания ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остаётся фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь ещё и материалы...

- Я бы хотел взглянуть на них.

- Не вполне уверен, что ваш ордер даёт такие полномочия. - осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой - два синих треугольничка в круге. - Ведь Ольга Фёдоровна ещё даже не умерла... окончательно.

- Из четвёртой стадии комы никто не возвращается. - буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. - Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях - проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

- Заполните здесь и здесь, господин...

- Карев. - напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издёвкой судьбы.

- Вот и чудненько. - Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов, воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого...

По такой-то погоде - вещь вполне закономерная.

* * *

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-прыгунов, хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне прыгуна было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя, - Павел Карев читал текст с экрана миникомпьютера-планшета.

Огромные абзацы, отягощённые научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки... Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности, - читать её материалы приходилось с трудом. Но чем больше перед мысленным взором его вырисовывалось то самое дело жизни подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь - перспективный задел.

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории особыми добродетелями не блистала, жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и познакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

* * *

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жёсткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте Истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезённых распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.

- Ах, Ольга Фёдоровна, - с грустной улыбкой молвил профессор. - Как же, как же... Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.

- Что вы имеете в виду? - поинтересовался Карев из гостевого кресла.

- Разумеется, её, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу, и, параллельно с этим - популяризировать.

Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределённость ответа, и решил прояснить:

- Эти идеи как-то связаны с темой её диссертации?

- Скажем так, они выросли из неё. Кандидатскую работу Ольга Фёдоровна защищала... - Радужный глянул на стопку листов. - Ещё в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй Мировой Войны ХХ века, и, хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, всё же она пока не выходила за рамки академической традиции... Ох, Лидочка, благодарствую!

Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и блюдцем печенья.

- Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зелёный чай. С жасмином.

-Не откажусь. - кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

- Без сахара пьёте? - заметил профессор, позвякивая ложечкой. - Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

- Так вот, Феклина. - Аркадий Петрович стал серьёзен. - Чего уж греха таить, многие учёные хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но у кое-кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются какие-то фантастические, революционные идеи, под них наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается...

- Это случилось и с Ольгой Фёдоровной? - уточнил следователь, сделав глоток чая.

- Увы. - профессор потянулся за печеньем. - Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй Мировой Войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР, и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены... В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

- Я, конечно, не специалист, и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Фёдоровны, - заговорил Карев. - Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники...

- Да-да! - кивнул профессор. - Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда - далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что всё с ног на голову встанет. К примеру, возьмём какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времён той войны, и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи... И этим занимается уже, простите, не одно поколение учёных. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанны, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду...

- А Ольга Фёдоровна, получается, не знала? - Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.

- Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем её творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых Мемуарах Жукова. Между тем, в науке вообще долгое время считалось это произведение псевдоэпиграфом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например, мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. Мемуары Жукова - это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце ХХ века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично, это, сами понимаете... - Аркадий Петрович развёл руками.

Следователь молча отхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:

-Поначалу Ольгу Фёдоровну пытались переубеждать, дискутировать... Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая Мировая началась со вторжения СССР в Финляндию - факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США - тоже факт! Но она этого словно не слышала, и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом ещё пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчёта по ней, и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск Бюллетеня Предпоследнего Дознания прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чьё имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Фёдоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком...

Профессор хрустнул печеньем...

- Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике - великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает всё общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и всё же... как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше - быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзе Дун регулярно читали ваш Бюллетень, возможно, им не пришло бы в голову начинать те злодеяния, которые теперь приходится изучать в курсе истории мрачного ХХ века. Тоталитарные режимы, - и фашистский, и коммунистический, исходили из постулата, что человек плох, и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек всё-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нём надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Фёдоровны было много такого хорошего. Но искать это в её околонаучных штудиях - пустое дело.

Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.

- Спасибо за добрые слова, и за консультацию.

- Очень рад был познакомиться и оказаться полезным. - с готовностью отозвался Аркадий Петрович.

Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.

Выходя, поморщился - чай отдавал горечью.

* * *

- Тебе чёрный, зелёный, красный?

- Красный. - ответил Павел жене и добавил: - Зелёным сегодня меня уже поили.

- Свидетели? - осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.

- Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее...

- Учёный дух! - рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.

- Да уж... Скажи, а ты бы назвала современного человека - хорошим?

- Тебя, что ли?

- Не только. Собирательный образ. Я серьёзно.

Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:

- Я бы назвала его удовлетворительным. С минусом. А что?

- Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удаётся откопать в процессе дознания - не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

- Тотального я что-то не замечала, - сказала Инна. - Людям просто нравится читать ваш Бюллетень. Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно... Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали и хватит. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

- На меня не смотри. Вон, лучше... на вазу!

- Но ты намного интереснее. - Павел поиграл бровями.

- Ещё насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлён за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу - ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания - спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица... Кажется, за её спиной, на камине, стояла похожая ваза...

Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Фёдоровна воспитывала одна, причём, в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешёл в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись - и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея - болезненно-тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдёт преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет - ведь на кону квартира в Центре, а у них - двое детей.

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Потому что, как оказалось, её материалы - псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества - невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.

Карев задумался, каково это - когда дело твоей жизни оказывается пшиком? И каково это вообще - подчинить всю жизнь какому-то определённому делу, идее? Необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки...

- Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?

- Конечно, - откликнулась красавица, склонившись над холстом. - Рисовать мужа.

- А если серьёзно?

- Если серьёзно, - то ещё кормить и обстирывать его.

- Что ж, буду иметь в виду.

Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему всё-таки стоит самому изучить материалы Ольги Фёдоровны.

* * *

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щёткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в прыгуне над городом, читал с экранчика планшета про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы...

Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, невероятный героизм, сотни источников, тысячи голосов...

Все статьи прочесть не удалось - начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причём, на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Фёдоровны.

В цитатах у неё особенно часто мелькало несколько фамилий учёных, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.

* * *

Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте Истории, но в другом крыле, и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зелёных глаз.

- Ах, Оленька... - проговорил он, листая распечатки. - Ну, это я читал, ранняя вещица. Её тогда ещё публиковали... А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила... И на меня ссылается... Да... А здесь что-то новенькое... Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? - старик посмотрел на следователя.

- Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Фёдоровны соответствуют, или не соответствуют истине.

- Вот как! Истина. Хм... Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?

- Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.

- Ага... Что ж... раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю... Не считая некоторых частностей, в целом она права.

Карев даже вздрогнул:

- Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?

- Да потому, что он - не учёный! - хмыкнул Алексей Иванович. - Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Учёным Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по НЭПу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно... А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой её должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй Мировой всё то, о чём Оля писала, знают и сами, причём, не только знают, но и, в целом, разделяют.

- Почему же тогда она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?

Алексей Иванович сощурился:

- Вы и в самом деле не догадываетесь?

- Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.

- В наши дни этот мир негласно разделён на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, как оно было, а вторые определяют, как это надо представить для внешних. Определяют, естественно, не сами, - основные ориентиры им спускают сверху. Из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намёки, понимает, что, допустим, статья об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 г. на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным, и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши - дают интервью, пишут учебники и популярные книжки для широкого круга читателей, где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они - пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, эзотерическое знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.

Несколько секунд Карев ошарашено осмыслял услышанное. Жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.

- Но если она была права... почему вы молчали? Почему не поддержали её... все эти спецы?

Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.

- Знаете, я не ожидал, - признался он, - что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас - к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы - в школе, в институте, по телевидению, - годами слышали одно и то же: что в мрачном ХХ веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол - фашистского и коммунистического, и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения... Вы годами ели эту чушь, и не подавились. И ни разу не задумались - а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы, якобы, молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии - все они лежат в свободном доступе, возьми, да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу, почему. Потому, что вам, и таким, как вы, - наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе, или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об экзистенциальной слоновости русской души! Вы не знаете правды не потому, что от вас её скрывают, а потому, что она вам - не нужна. Вот, Оля в лепёшку расшиблась, чтобы до вас её донести - и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, своё будущее она принесла в жертву - чему? Равнодушному обывательскому...

Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:

- Вот, посмотрите список её публикаций - это же слёзы одни! Несколько первых статей - в солидных научных изданиях: Вопросы источниковедения, ХХ век и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный Голос времени. История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по её разоблачению. Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она всё пыталась пробиться к широкому читателю, и пробивалась, вот, поглядите: Тайная жизнь, Секреты и загадки, Оракул и прочая бульварная дрянь, где её вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике... Спрашиваете, почему мы её не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда ещё было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибёшь. Повлиять на стереотип можно лишь если новая концепция будет поддержана сверху: то бишь, переписываются учебники, идут новости по серьёзным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры - вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдёт? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй Мировой? Да их пруд пруди. А вы всё это кушаете, и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь - всё равно! А она...

Профессор досадливо махнул рукой:

- Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы... А им-то что? Мёртвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут - больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?

- Нет. - машинально ответил следователь.

- То-то и оно... А ведь что-то делали... Мне мой дед рассказывал, что когда его дед был ребёнком, ещё жили последние ветераны той войны. И саму её тогда называли - знаете, как? - Великая Отечественная... Нда. Почему мы молчали... Вот, Оля не молчала - кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?

- Думаю, что одного - точно нашла. - медленно проговорил следователь, глядя перед собой. - Знаете, что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чём она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.

Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду, и, наконец, кивнул:

- Сделаю.

- Спасибо. - Павел поднялся. - Большое спасибо.

На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.

* * *

За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.

- Ну Паш, опять улыбаешься! Я же просила...

- Извини-извини...

- Потерпи ещё полчасика, пока я лицо закончу, а потом - улыбайся на здоровье.

- Всё, больше не буду.

- Полчасика... А что ты такой весёлый-то?

- Да там... по работе. Очень удачно дело сложилось.

Глядя на вазу, Карев думал о том, как, порою, под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной - как раз то, что ему нужно было найти для отчёта, который, как и прочие, будет опубликован в Бюллетене ПД - самом популярном издании. Правда достигнет, наконец, широкого круга читателей, причём в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Фёдоровны будет завершено, а её сын беспрепятственно получит наследство.

Можно сказать, провиденциальное совпадение. Осталось только как следует всё описать, приложить подготовленную Лапшиным библиографию, и подать начальству.

* * *

Вежливый стук, скрип двери.

- Викентий Петрович, вызывали?

- Да, Павлик. - ответил шеф, однако привычного проходи, садись, не последовало, вместо этого начальник сам поднялся из-за массивного стола, и сказал: - Пойдём-ка прогуляемся.

Викентий Петрович крайне редко покидал свой кабинет вместе с подчинёнными - Павел испытал такое лишь однажды, когда шеф отвёл его на засекреченный Минусовой этаж. Недобрые предчувствия охватили Карева, пока он шёл по коридору за упитанным коротышкой-начальником.

Они остановились у лифта, подождали, втиснулись в кабинку, поехали вниз. На первом этаже двери не раскрылись. Викентий Петрович нащупал на запястье браслет, надавил, и кабинка продолжила спуск. Предчувствия не обманули.

Минусовой этаж.

Как и в прошлый раз, тут было пусто и тихо. А ещё, кажется, пахло пылью. В коридоре гулко раздавались их шаги. Теперь шеф остановился у другой двери, начал набирать код. Пару секунд спустя дверь плавно отъехала, открывая взгляду комнату с высокими стеллажами.

- Заходи. - позвал начальник, ступая внутрь.

Едва Павел вошёл, дверь бесшумно закрылась за ним.

- Видишь ли, Павлик, с отчётом твоим проблемка нарисовалась. - Викентий Петрович внимательно разглядывал корешки папок, теснившихся на полках стеллажей. - Как ты помнишь, задача нашей службы - искать и показывать то лучшее, что реально есть в современниках. Но при этом - не залезая на чужое поле, понимаешь? То есть, устраивать всякие революции в науке, или общественных представлениях - не надо. О, вот и оно!

Начальник вытащил одну из папок и показал Кареву серую обложку:

- Девятнадцать лет назад я был простым следователем, как и ты. Мне попалось дело одного обрусевшего китайца - Григория Шу. Он всю жизнь бережно хранил дневник своего прадеда, который в XXI веке воевал в составе китайского контингента на индо-пакистанской границе. Дневник с довольно непривычной стороны показывал тот конфликт. Мне это показалось интересным и ярким фактом. Однако старик Егоров, возглавлявший тогда наш отдел, объяснил, что такое не пройдёт. Поскольку не соответствует официальной концепции истории. Понимаешь, эти стереотипы всякие, они ведь не с потолка берутся. Дневник моего китайца обелял интервенцию коммунистической державы. Материалы твоей училки воспевают далёкое коммунистическое прошлое нашей страны. А это, скажу тебе прямо, совсем не то, что требуется нашему демократическому обществу в условиях идеологического противостояния с Азиатским Блоком. Так что, мой тебе совет, - поищи у неё в биографии что-нибудь менее политизированное. Ну, там, тонущего котёнка спасла, или из хулигана-двоечника достойного человека воспитала...

Начальник вздохнул и продолжил:

- Ты, конечно, можешь на мой совет наплевать, и послать отчёт в том виде, в котором подал его мне сегодня утром. Помню твой демарш по делу Харчевского. Собственно, я девятнадцать лет назад тоже так поступил. Только знай, что опубликован он никогда не будет. Его распечатают и поставят сюда.

Викентий Петрович втиснул папку с делом Шу обратно на полку и повернулся к следователю.

- Спорить со мной не надо. Я знаю, что ты прав. Ты хорошо поработал. Но, увы, далеко не всё в нашей власти. Есть вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались. - начальник показал на ряды папок у себя за спиной.

Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа. Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:

- Викентий Петрович, можно вопрос?

- Конечно.

- Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова - вы?

- Да.

- И что именно вы решаете, отправить отчёт в Бюллетень, или в ту комнату?

- Не только я. Отчёт будет смотреть комиссия. А после неё - выпускающий отдел. Впрочем... в последнее время место цензора у них вакантно... Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж - последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?

- Нет. Я просто спросил, - двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. - Викентий Петрович... нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы всё обдумать...

- Да, конечно.

* * *

Павел брёл под дождём, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя всё новые фрагменты к жёлто-красной мозаике под ногами.

Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днём подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и всё сильнее ощущалось дыхание победы...

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Не вписывается в спущенные сверху ориентиры. И всё же Павлу думалось, что читатели Бюллетеня станут чуть обделённее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.

А ещё откуда-то родилось предчувствие, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой Карев увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.

Да, не вышло. Хотя могло бы.

* * *

Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.

Хороший парень - Павлик. Идеалист. И это, в общем, правильно. Но иногда чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчёт. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил - соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на Минусовой и не водил. А идеалиста Карева - уже два раза. Ему иначе не объяснишь. Хотя всё равно завтра подаст отчёт в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.

А начальник что сделает? У него инструкции...

Вспомнилась одна из историй, слышанных в детстве. Незадолго до Второй Мировой бабушка бабушки слышала предание, что перед концом света пойдёт чёрный снег. И однажды, в декабре 1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся чёрные хлопья, оседая тёмными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы...

А вот сейчас, по сути, в такой же чёрный снег ему придётся превратить отчёт Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в шарике инфокона...

А если всё-таки?... Ведь не уволят же его. Ну, выговор гарантирован. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну, дальше начотдела не повысят - да не больно-то и хотелось... Но зато в том, девятнадцатилетней давности споре, он сможет последнее слово оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способен поступить по совести, а не по инструкции...

Что до остального... даже если комиссия пропустит отчёт, и выпускающий внимания не обратит - великого переосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит - просто каждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик, и эта его упёртая историчка... как её там... Феклина.

Или всё-таки не стоит? Что, если, наоборот, силы, враждебные Дознанию воспользуются этим и раздуют скандал?

Впрочем, он всё равно не пройдёт комиссию...

* * *

- Привет! Как ты сегодня рано...

- Петрович отпустил.

- Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала...

- Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там... мой портрет поживает?

- Сейчас увидишь. По-моему, удался!