Повтор

Глава 21 В дивизии недостает супервизии

Отчаянно хочется на воздух. Вещи? Черт с ними, потом поищу. Быстро прохожу коридоры и вываливаюсь во двор — в тихий солнечный день, какие бывают только в начале сентября. На базе тихо, словно тут нет ни души. Ворота распахнуты, и возле них стоит всего одна машина — мой фордик. Дверца открывается, и навстречу мне выбегает Оля.

Подхватываю ее, прижимаю к себе, кружу, зарываюсь лицом в ее волосы, вдыхаю родной запах ванили и мяты. Оля смеется и плачет одновременно — бережно вытираю бегущую по ее щеке слезу, шепчу «ну что ты, малыш, не надо, все хорошо». На самом деле я ни черта в этом не уверен, но хочу еще на несколько секунд оттянуть момент, когда придется задавать вопросы, ответы на которые могут мне не понравиться.

Оля спешит развеять мои тревоги:

— Со мной связались из… из организации, где ты работаешь, и сказали, что никакой опасности больше нет. Можно возвращаться домой. Мы ведь прямо сейчас поедем домой, да, Саня?

Я даже не знаю, где мы находимся — но ничего, разберусь. Проблема в другом — можно ли нам сейчас домой? В самом ли деле там безопасно? Они что, сами справились с Кукловодом, пока я бился головой о стену в безуспешной попытке духовного роста? Эта мысль вызывает смесь облегчения и обиды. Надо позвонить в Штаб и все разузнать… Так, телефон остался в контейнере. Оглядываюсь — массивная стальная дверь, из которой я только что вышел, уже закрыта. Подхожу к ней, дергаю ручку — заперто.

Странно это все…

— Нужно позвонить. Дай свой телефон, пожалуйста.

— Разрядился, а шнур я забыла взять — второпях собиралась. Поехали домой, Саня. Часа через два дома будем. Я суп сварила, сырный, как ты любишь. И пирог испекла со щавелем.

Как-то все это… Нет, прекрасно, конечно — и Оля, и суп с пирогом… Но что, мне так и ехать в этих заскорузлых потных шмотках? Белыми они были… сколько времени назад?

— У меня и прав-то при себе нет… Вообще никаких документов.

— Ничего, я поведу. Хорошо, что ты меня в страховку вписал.

Действительно — вписал еще зимой. Оля тянет меня за рукав. В самом деле, не оставаться же здесь, на этой заброшенной базе. Заброшенной… что, черт возьми, вообще происходит?

Сажусь на пассажирское сиденье своего форда. Не уверен, что когда-нибудь ездил на нем раньше — предпочитаю управлять сам. Оля выводит машину на грунтовку, которая скоро вливается в старенький, потрескавшийся, но все же асфальт.

— Как вам с Федькой жилось… там, куда Леха вас вывез? Не очень паршиво было?

— Нормально. Там что-то вроде санатория, такого, в советском стиле, знаешь — тусклый номенклатурный шик. Парк даже небольшой на территории и спортивная площадка. Хотя забор высокий очень. Столовка, буфет — кондово так кормили, но голодать не пришлось. Телефоны отобрали только, Федька сначала на стенку лез, а потом нашел библиотеку и даже подсел на бумажные книги — весь список на лето перечитал.

Все именно так, как я себе и представлял.

— А как сейчас Федя?

— Вот в школу пошел. Там все на ушах стоят, Повтор уже почти официально признали. Считается, что детки теперь умненькие стали… те, кто хочет учиться, конечно. Говорят, программы будут прямо в течение учебного года перекраивать.

Оля ведет аккуратно, не превышая скорость, старательно объезжая выбоины на асфальте. Березки вдоль дороги уже подернулись желтыми пятнами — милая сердцу любого русского человека ранняя осень средней полосы.

И все-таки что-то идет не так. Оля… ничего обо мне не спросила.

— А сам-то ты как, Саня? — спрашивает Оля.

Массирую виски. Наверно, я еще не оклемался после этой чертовой белой комнаты, вот и мерещится всякое.

— Не знаю, Оль. Странно я как-то, если честно.

— Устал, наверное, — спокойно отвечает Оля. — Ничего, дома быстро придешь в себя. А я занавески в спальне постирала, еще, наверно, не высохли… и хлам на балконе успела разобрать, там под залежами Федины коньки и футбольная форма еще из начальной школы были, представляешь? Я тут подумала, может, остекление на балконе пора обновить? Рамы растрескались, стекло едва держится, рухнет еще кому-нибудь на голову, неровен час…

Потираю глаза. Пить-то как хочется… В подставке для стаканчика — поллитровая бутылка воды. Была ли она здесь, когда я садился в машину? Почему-то мне кажется — не было.

Ровные ряды березок за окном… не слишком ли ровные? Трудно понять на скорости, но выглядят они как копипаст одной и той же березки, словно в игре с дешевой графикой… Похоже, поехал я все-таки кукухой в той белой комнате. Доигрался…

— И кровать Федьке скоро коротка будет, — продолжает говорить Оля. — Я вот думаю, новую купить или раскладной диванчик лучше, чтобы днем места больше было? Нашла пару неплохих вроде моделей…

Оля… Да, я всегда знал, что хозяйство, домашний уют — это для нее очень важно. Но неужели настолько, чтобы говорить об этом сейчас, после всего, что произошло?

Перебиваю поток ее хлопотливого щебетания:

— Оля, ты меня любишь?

Несколько секунд она молчит, глядя на дорогу, потом продолжает говорить как ни в чем не бывало:

— Забыла тебе сказать — дверца в душевой кабине стала плохо открываться….

— Оля, ты меня слышишь вообще?

— Конечно, слышу. Но ответить на твой вопрос не могу, прости…

— Почему?

— Потому что… ты никогда об этом не задумывался. Ты этого не знаешь. А значит, и я не знаю.

Несколько минут молчим. Получается, никуда я не выходил из белой комнаты… Отхлебываю из бутылочки — обычная тепловатая вода. Вдавливаю ноготь в подушечку большого пальца — больно. Смотрю на себя — на мне уже не некогда белая хламида, а джинсы, рубашка и сникерсы, которые я обычно ношу на выходных, если выбираюсь за город. То, в чем я чаще всего езжу в машине. Эти шмотки должны лежать в Олиной квартире…

Тихо спрашиваю:

— Ты можешь объяснить мне, что происходит?

— Только так, как ты сам себе можешь это объяснить. Но ведь ты знаешь, что никто не открыл бы тебе ту дверь только потому, что ты так сказал… Ты же понимал, во что ввязываешься: чтобы исчезли ограничения на действия Дара, должна исчезнуть та личность, которая их создала своими границами.

— Вроде бы да… Но я говорил со сверходаренными — у них были личности. Они вернулись к своей жизни, к своим семьям, даже к работе — и никто не отмечал, что они стали подменышами какими-то.

Когда мы с Олегом приходили в квартиру Антонова, его жена так просто и спокойно сообщила, что он в управлении… Если бы ее муж вернулся из «отпуска» другим человеком или не человеком вовсе, она бы это, наверное, поняла. Хотя… может, в долгом браке люди становятся привычны друг для друга, словно предметы обстановки, и особых эмоций уже не вызывают.

— Потом эти люди снова становились похожими на себя, — Оля не отрывает глаз от дороги. — Но мы ведь не знаем, через что они прошли. Они не смогли этого объяснить. Побоялись, наверно, что их примут за психов… понимаешь теперь? И мы не знаем, сколько людей так и не смогли выйти из белой комнаты. Даже если физически их оттуда в конечном итоге вынесли.

Почему она это говорит? Хочет меня напугать? Нет, это я сам себя пугаю. Но все-таки эта некая тень Оли. У Оли светлая голова, вдруг она поможет мне найти решение?

— Оля, скажи, что мне делать? Как выбраться отсюда?

Оля немного молчит, потом грустно отвечает:

— Прости, Саня, но на самом деле я не могу ничего тебе подсказать. Даже если Оля из реального мира могла бы, та, что живет в твоем сознании — не может. Ты ведь никогда не видел во мне ту, с кем стоит советоваться. Берег меня от своих проблем, все решения принимал сам. Я не могу выйти за рамки роли милой хозяйственной женушки, которую ты мне отвел.

— Зачем ты так говоришь? Это что, месть за измену?

— Проекции не мстят… Но да, прямо скажем, изменой ты нашу связь не укрепил. Ты был уверен, что тебе все сойдет с рук, да? Потому что я ничего не говорила? Да, я ничего не говорила. Но у поступков всегда есть последствия, даже если мы их и не замечаем.

Может, мне стоит выхватить у нее руль, резко крутануть и направить машину прямо в ряд осточертевших березок? Так я вырвусь из сетей этого липкого сна, вернусь в белую комнату, откуда хотя бы физически есть выход?

Оля сидит рядом со мной, бесстрастно глядя на дорогу. Я чувствую тепло ее тела, вижу очертания груди под блузкой… и крохотная родинка под ухом на месте. Нет, я не смогу причинить вред пусть даже сколько угодной иллюзорной проекции любимой женщины. Да и… это ли имеется в виду под «исчезновением личности»?

— Правда, я много косячил, — говорю это скорее самому себе, чем призраку Оли. — И я вижу в тебе меньше, чем ты заслуживаешь. Но ведь я, как могу и умею, люблю тебя. Если бы я не любил тебя такой, какая ты есть, то не заметил бы, что ты стала неестественно счастливой — и все стали… Как знать, может, тогда вообще никто не понял бы, что происходит, целые области так и остались бы под властью сумасшедших фантазеров, дорвавшихся до всемогущества… Тогда не было бы ни расследований, ни покушений… ни белой комнаты. Я могу творить дичь, могу быть чертовски тупым мужланом — но я люблю тебя, понимаешь? И только поэтому, быть может, смогу уничтожить Кукловода… или хотя бы попытаться.

— Я знаю, — Оля чуть улыбается. — Знаю. Потому и приехала за тобой. Я всегда буду на твоей стороне… в этом ты уверен. Вот, мы в городе. Куда тебя отвезти? Домой? На работу?

Березки без предупреждения сменились родной улицей Ленина — я тут каждый фасад знаю как облупленный. Пригороды и спальные районы мое подсознание не посчитало нужным воспроизвести.

Как бы ни хотелось домой, в иллюзии дома делать нечего. Работа… нет, пожалуй, сотрудники мне не помогут. Поможет кое-кто другой. Зря, что ли, мой лучший друг — важная полицейская шишка? Леха собаку съел на расследованиях и загадках.

— Останови у паба.

Похоже, я разобрался, как здесь все работает. Когда я войду, Леха будет сидеть за нашим обычным столиком — просто потому, что я этого ожидаю.

Оля кивает, проезжает перекресток и аккуратно останавливает машину. Надо же, в моих фантазиях парковка у паба пуста — обычно-то здесь все забито под завязку. Ну хоть в чем-то эта реальность лучше настоящей.

Чертовски не хочется выходить из машины. Пусть это всего лишь призрак Оли, ущербная проекция из моего подсознания — все равно рядом с ней я чувствую себя дома.

Вот только реального возвращения домой — моего и Олиного — это не приблизит. Мое тело сейчас пускает слюни на коврике в белой комнате… должно быть, у меня не так много времени.

— Когда мы с тобой вернемся домой по-настоящему, я… постараюсь все исправить. Я буду видеть в тебе больше, обещаю. Ты ведь… поможешь мне? Не сейчас. Там, в реальном мире.

Оля накрывает мою ладонь своей — мягкой и теплой:

— Я всегда буду на твоей стороне, Саня.

Несколько секунд спустя с сожалением высвобождаю руку, выбираюсь из машины и захожу в паб. Разумеется, Леха там, где я жду, что он будет — лыбится и салютует пивным бокалом. Сажусь на свое обычное место напротив него.

Хорошо, что не надо тратить время ни на дежурные приветствия, ни на вводную. И все-таки говорю вслух — не для призрака Лехи, а чтобы привести в порядок собственные мысли:

— Итак, я некоторым образом заперт здесь, в этом… пространстве. В собственной голове, на самом-то деле. Надо понять, как мне отсюда выбраться. Вернуться в реальность, в белую комнату. Но прежде как-нибудь эдак… освободиться от личности. Не насовсем, конечно — на время, чтобы снять ограничения с Дара. Господи, как-то все скомканно…. Давай разберемся в этом вместе, Леха.

— Сань, да я бы с радостью, — отвечает старый друг. — Вот только подумай сам, какой из меня интеллектуальный советчик? Я же тупорылый ментяра.

— В смысле? Ты офигенно башковитый! Не за красивые глаза же тебе дали такую должность!

— Да, ты это знаешь. Но есть, как говорится, нюанс — на самом деле ты ко мне так не относишься. Вспомни вот что. После того, как началась эта история со сверходарением, ты хоть раз обратился ко мне за советом? Нет, только руководящие указания раздавал, а потом и вовсе исчез с радаров. Не за помощью по блату, чтобы я дерьмо твое за тобой подчистил — а именно поговорить, ввести в курс дела, узнать, что я думаю?

— Но это же была гостайна…

— Откровенничать с этой мутной стервой Алией тебе ничего не мешало. Да и вообще ты переступаешь через любые правила, когда чувствуешь, что это правильно — разве не так, сигма-мэн ты наш? А вот обо мне ты ни разу не подумал как о человеке, которому стоит довериться. Хотя все эти долбаные сверхдары били по мне — я же не особенный, как ты… как ты недавно был. Прости, Саня, но ты не видел во мне того, у кого стоит просить совета — поэтому теперь я не могу дать тебе совет. Здесь, в этом пространстве, уже ничего нельзя изменить.

Леха что, обижен на меня? Нет, проекции не обижаются… В этом пространстве ничего не происходит — я словно гуляю по зависшему на паузе кадру фильма, смотрю закешировавшиеся в браузере страницы без доступа к Сети. В реальности столько можно было бы изменить одним разговором… а здесь не изменится уже ничего.

— Но это несправедливо, Лех. Мне на тебя не плевать, ты знаешь это. Я же из кожи вон лез, чтоб вытащить тебя из той истории со служебной подставой…

— Да, ты хороший друг. С этим я не спорю. Потому ты можешь быть уверен, что с твоей семьей все будет в порядке, — Леха делает неопределенный жест, — там, в реальном мире. И за бизнесом твоим я присматриваю. И за родственниками, которые в городе остались. Я за тебя любому глотку порву. А вот думать не помогу.

Машинально отпиваю пиво из стоящего на столе бокала — вкус тот же, что и всегда… ну а каким он может быть? Здесь есть все, что я помню, но ничего нового я не попробую.

— Не хочу признавать, что ты прав… Если я относился к тебе свысока… это от замотанности было, Лех. Ты даже не представляешь, сколько всего на меня свалилось. То есть… эта версия тебя как раз представляет. Но если и так, я вернусь — по-настоящему — и исправлю это. Все тебе расскажу… наверное, давно надо было. Как же осточертело держать все в себе! Но сейчас… сейчас, получается, мне нужен тот, про кого я знаю, что он точно способен разобраться в этой химере.

Леха печально ухмыляется, разводит руками, закатывает глаза. Его простецкое круглое лицо расплывается — и тут же меняется на совершенно другое. Жесткая линия скул, резкие черты, внимательные светло-голубые глаза…

Рука сама тянется к поясу, где, разумеется, уже есть кобура, и не пустая… Успеваю остановить движение. Да, я могу выхватить пистолет и сколько угодно палить в упор по этой твари — даже, наверное, патроны не закончатся, пока мне не надоест. Но здесь это будет не более чем выражением эмоций. Если называть вещи их именами — истерикой.

— А ты молодец, Саня, — Ветер чуть усмехается краешком рта. — Быстро сориентировался. Да даже будь мы в реальном мире — в кого бы ты стрелял, скажи на милость?

— В реальном мире вопрос бы так не стоял.

— А если подумать? — Ветер подносит к губам бокал, в котором уже не пиво, а спортивный коктейль. — Ты не особо любишь думать, Саня, потому и ищешь панически, кому бы делегировать эту задачу. Но в глубине души-то ты все уже понял. Причем вызвал именно мою проекцию, чтоб это услышать.

— Я тебя не вызывал!

— Да ну? Почему же я здесь? Не надоело врать себе, а, Саня? Жена и друг, самые близкие люди, в твоем сознании — просто грубо раскрашенные манекены. Они и сказать-то толком ничего не могут, кроме того, что ты никогда им по-настоящему не доверял.

— А что можешь сказать ты?

Ветер пожимает плечами:

— Как и все остальные проекции — только то, что ты уже знаешь. Ты такой же, как я, Саня, просто прячешь это от себя. А здесь ничего не получится спрятать. Рад, что ты скоро приедешь ко мне в гости — в реальном мире, я имею в виду. Есть о чем переговорить. И вообще, у меня там хорошо — охота, рыбалка… а какие грибы!

— Бледные поганки?

Ветер иронично приподнимает бровь:

— Ну, это уже как пойдет…

— Ты пытался меня убить. О чем нам после этого разговаривать?

— Было дело, пытался. Но ведь ты заметил, что попытки прекратились? Думаешь, новые документы тебя спасли? Да у меня на коротком поводке все, кто в таких случаях документы выписывает! В другом дело, Саня. Кое-что изменилось, и твое устранение стало… опционально. Ну да обсудим при встрече. Не обижайся, но до этого ты пока не додумался. Не беда, десять часов в самолете — и мы побеседуем в реальности. Встретим тебя в аэропорту. Не жмись, возьми бизнес-класс. Не разоришься, билет-то тебе в одну сторону нужен.

— Просто скажи, как мне выбраться отсюда. И исчезни.

— Может, тебе еще шнурки на ботинках завязать? Глупо. Ты же не ждешь, что я в самом деле буду тебе помогать? Лучше попроси эту шлюшку Алию… кстати, ты же отлично видишь, как она по тебе течет, извертелась уже вся; забавно, что ты не допускаешь это до своего сознания, не разрешаешь себе понять. А я воплощаю для тебя другую проблему. Твой братец сказал бы — как бы воплощаю.

— Что еще за другая проблема?

— Почему Повтор произошел именно сейчас — и именно такой? — Ветер смотрит на меня пристально, будто пытается разглядеть что-то на дне темного колодца. — Почему дети не попадают под воздействие тех, кто мечтает изменить мир, а вместо этого могут менять себя сами?

— Господи, откуда мне знать-то? И какое это имеет ко мне отношение?

— Говорю же, Саня, приезжай в гости, — лицо Ветра расплывается в дружелюбной ухмылке. — Не до всего ты способен додуматься сам.

— Так, ты уже повторяешься. Как говорит моя племяшка, фу быть таким. Все, исчезни — надоел.

Ветер послушно тает в воздухе. Есть у этого пространства и плюсы, что уж там — вот бы оно работало так в реале…

За соседними столиками сидят люди. Один из них оборачивается ко мне — у него лицо пластиковой куклы, Юлька в детстве обожала таких. Мое подсознание не заморачивается на прорисовку массовки.

Так, это неважно все. В дивизии недостает супервизии… К кому я могу обратиться за советом? Здесь получится вызвать кого угодно, и это ни к чему меня не обяжет в реальном мире.

Алия втянула меня в этот блудняк; может, она и подскажет выход? Она ведь его знает. Но проблема в том, что я этой женщине не доверяю. Даже если реальная Алия мне помогла бы, эта, из моего сознания, только сделает все еще хуже.

Мария? Вот уж у кого острый аналитический ум. Но как бы я себя ни убеждал, что между нами все нормально — легко сошлись, легко разошлись, сохранили здоровые деловые отношения — я отлично знаю, что использовал ее… и сильно обидел. Поматросил и бросил, в какую обертку это ни заворачивай. Реальная Мария великодушна, она не стала бы лелеять обидку, простила бы меня и помогла… но та, что живет в моем сознании, на меня зла. Потому что я знаю, что причинил ей зло. Нет, этой мелодрамы мне сейчас не нужно…

Юрий Сергеевич? Старый чекист наверняка щелкал и не такие орешки. Вот только слишком часто он прикидывался свойским простоватым дядькой, чтобы я сейчас смог увидеть в нем что-то другое.

Друзья, родные, коллеги, знакомые… Неужели я ни в ком так и не признал наличия того, чего так недостает мне самому? Всех оценивал через призму своей гордыньки? Почему это вдруг оказалась так важно — умение понять и принять, что другой человек в чем-то тебя превосходит?

Это, наверно, тот момент, когда мужчине нужно посоветоваться со своим отцом. И даже то, что он давно умер, здесь как раз не проблема. Я никогда не старался подражать отцу — просто занял его место в семье. Всю жизнь все отмечали наше с ним сходство — как внешнее, так и внутреннее. Но насколько это действительно так? Смог бы отец понять и одобрить все, что со мной произошло? На самом деле я смутно его помню. Хотелось бы поговорить с ним, конечно… но сейчас не время извлекать из памяти траченых молью призраков.

Тот, в чьей способности помочь я уверен, жив, и мы виделись совсем недавно. В двух кварталах отсюда есть спортивная площадка — в детстве мы иногда таскались туда с мячом. Там и встретимся.

Когда я подхожу, Олег подпрыгивает, бросает мяч в кольцо — и промазывает. Подбираю откатившийся мяч, пробегаю круг по площадке, выбираю позицию, бросаю — тоже мимо. Олег смеется и кричит:

— Мазила-тормозила!

— Эй, от мазилы слышу!

Мы бегаем, дурачимся и бросаем мяч, даже не особо стараясь попасть в кольцо. Даже если мое тело в этот самый момент умирает в белой комнате, то отказываться от игры с младшим братом я не хочу. Может, это лучшее из всего, что было у меня в жизни.

Наконец Олег, смеясь и тяжело дыша одновременно, падает на небольшую деревянную трибуну. Сажусь рядом с ним. Черт, он сейчас совсем подросток… Строго говорю:

— Повзрослей, Олежа.

— Я не хочу взрослеть! Терпеть ненавижу этих дурацких взрослых!

Только мой брат умеет ныть и смеяться одновременно.

— Понимаю. Сам ненавижу и не хочу. Но надо.

Олег послушно вытягивается, оформляется — и вот передо мной сперва сутулый длинноволосый хиккан, а через минуту — аккуратный парень с быстрыми внимательными глазами.

Беру с места в карьер:

— Значит так. Не думай даже заводить эту шарманку — я, мол, не держу тебя за человека, с которым стоит советоваться… Когда я сказал, что ты умный и внимательный — это не для галочки было, я правда так считал. А еще — что ты на самом деле вытянул последнее расследование и в целом лучше меня справляешься. Этого я, кажется, не говорил, но подумал же. Здесь этого достаточно.

Братец задумчиво кивает. Реальный Олег, быть может, и не поверил бы всему этому, решил бы, что я просто пытаюсь его подбодрить. Но эта версия Олега сформирована моим искренним представлением о нем.

— Значит так, — Олег хмурится и тянется пальцем к переносице — поправляет очки, которых давно уже не носит. — Нам нужно как бы снести границы, которые формируют твою личность и ограничивают Дар.

— Да. Только не навсегда снести! Я не хочу по гроб жизни слюни пускать.

— Ясно-понятно, — ну надо же, эта версия Олега говорит моими фразочками. — Тебе нужно попасть в пространство, которое будет воплощать для тебя эти самые границы.

— И снести там все к херам?

— Не так прям буквально… Ломать — не строить. Надо свести задачу к такой, какую ты решал раньше… Помнишь, когда мы были маленькими, я потерялся в лесу рядом с дачей?

— Такое забудешь, пожалуй! Мне до сих пор иногда снится, как я по этому лесу хожу и ищу тебя, недоумка.

— Что ты делал, когда не смог сразу меня найти?

— Что делал, что делал⁈ Кирпичи откладывал, вот что я делал!

— А потом?

— Потом… Потом как бы мысленно составил план леса. Разбил его на квадраты… в уме, у меня даже блокнота с собой не было. Представил варианты твоего маршрута — куда ты, скорее всего, пойдешь. И стал прочесывать лес по квадратам с того места, где мы разошлись.

— То есть ты стал действовать рационально, спокойно и методично.

— А куда деваться было? Предки меня убили бы, если б я тебя потерял. Ты предлагаешь… вернуться в тот лес?

— Да. Ты ведь каждую яму, каждое дерево в нем помнишь. По сути, ты всю жизнь прочесываешь этот лес, чтобы кого-то разыскать и спасти. Только искать в этот раз ты будешь не меня, а как бы себя самого. И выведешь наружу. За тобой же очерченную границу.

— Это понятная история… Но где я найду этот лес?

— Оглянись!

Я сижу уже не на трибуне, а на поваленном бревне. Передо мной ельник с густой сетью веточек, напоминающих паутину. Пахнет смолой и сыростью. Встаю — под ногами пружинистая мягкость палой хвои. Лес велик, в нем полно заболоченных участков, непроходимых зарослей, сгнивших коряг и глубоких ям. Тропинки затейливо вьются, переплетаются, и каждая норовит исчезнуть под ногами уставшего путника. В лесу легко потеряться навсегда — но это мой мир, мое пространство, здесь я смогу разыскать кого угодно. Даже себя самого.

А вот Олега рядом уже нет, я даже не успел сказать ему спасибо. Значит, поблагодарю при встрече в реальности, хоть он и не поймет за что. Уже ради этого стоит выбираться…

Родные до боли белые стены, тусклая лампа под потолком — и переполняющий меня свет, такой яркий, что я зажмуриваюсь, хотя знаю, что он пока внутри. Во мне сейчас нет ничего, что могло бы его сдержать, я как пустой сосуд, наполненный пламенем. Свет рвется из меня, сила стремится вырваться наружу — вот только нет объекта для ее приложения, и это причиняет боль. Боль вытесняет усталость, голод, тревогу.

А вот и объект! Дверь открывается, и входит женщина… Алия. Взгляд у нее спокойный, пристальный, холодный даже — но я чувствую, как быстро и высоко вздымается грудь под тонкой тканью одежды. Сейчас это все неважно, есть только сила во мне и объект ее приложения. Я смотрю Алие в глаза и медленно говорю:

— Скажи как есть, чего ты хочешь…

Пока произношу слова, ко мне возвращается немного самоконтроля, и я понимаю: сейчас этот вопрос ее уничтожит. Не убьет, хуже — заставит впасть в коллапс, причем навечно. Ни один человек не знает, чего хочет на самом деле, а теперь мой Дар можно насытить только абсолютной правдой. Успеваю добавить:

— … прямо сейчас?

Как бы я к этой женщине ни относился — уничтожать ее я не намерен.

Алия смотрит мне в глаза и спокойно говорит:

— Я хочу заняться сексом. С тобой. Прямо сейчас.

Сила, реализовавшись, утихает во мне, я получаю над ней контроль. До сознания доходят ощущения тела — оно жаждет почувствовать себя живым.

Передо мной стоит женщина, которая только что сказала абсолютную правду — и ничуть в этом не раскаивается. В ее взгляде — вызов и торжество.

Надо ли рассказывать, что между нами немедленно произошло?