Послевкусие смерти

Молодость блатная

Машина заглохла. Её движок остановился, как сердце старого человека, лежащего в искусственной коме. Жанна выругалась, проклиная китайцев — создателей машины — и нехотя выползла из автомобиля навстречу прохладе. Дуновения ветра трепали её завивающиеся тёмные локоны. Лето было не самым тёплым и гостеприимным. Оно прославилось дождливой погодой, сильными грозами и сверкающими молниями. Сводки новостей пестрели сообщениями об убитых молниями людях и животных, о сгоревших домах и затопленных участках. Метеорологи утверждали, что так бывает, хоть и крайне редко; конспирологи накручивали вселенский заговор, а набожные твердили — во всём этом виновата рука Божья, да и не виновата вовсе, ведь грешны мы, люди, столько и заслужили. Тяжело было вспомнить хотя бы один жаркий день в это пасмурное лето.

Жанна обречённо осмотрелась по сторонам в надежде найти помощь. Подошла к капоту автомобиля, вспомнила, что ничего не смыслит в этом, и положила руки на ещё тёплый металл, как на грудь любимого мужчины, чьё тело начало остывать. Затем пнула со всей силы колесо и снова закричала от беспомощности, распугивая мелкую живность в округе.

Ситуация была прескверной. Наверное, нет такого человека, который сказал бы: «Знаете, а мне нравится быть в уязвимом положении». Жанне же это было смертельно опасно: старые враги непременно воспользовались бы случаем отомстить, обогатиться за её счёт или просто убрать злобного конкурента. Ситуацию усугублял ещё один факт — она оказалась одна на безлюдной дороге, где редко ездят машины. Кругом ни души, только звери, мечущиеся между деревьев. От нервов дрожала рука. Еле достав тонкую сигарету, она прикурила её и поправила пальцами волосы — с редкими вкраплениями седых. Осмотрелась по сторонам и одёрнула кожаную куртку красного цвета — морозило её то ли из-за погоды, то ли от стресса.

Глушь. «Если здесь и есть люди, то только те, кого закопали бандиты в своё время», — подумала Жанна, выдыхая кольцами дым. Это был её ритуал, чтобы успокоиться. О тех временах она знала не понаслышке: владела тогда стриптиз-клубом, и возле неё постоянно толклись братки, всякие гастролёры, воры и авторитеты всех мастей. Деньги заносила ментам, и они за это её крышевали. Хотя можно было и не платить — воры бы встали за неё горой, свои майоры и полковники — рядом. В общем, башлять за крышевание не имело смысла, но по-другому было нельзя. Обязательно нужно кому-то платить.

Зрелище, предоставляемое Жанной, бандитов и ментов устраивало по полной программе. Так что её не трогали не только из-за страха, но и из-за уважения к «танцам». Вышло в итоге так, что она втерлась в доверие и к тем, и к другим, и с каждым общалась на равных. Затем осознала свою силу, и женская хитрость запустила такой маховик событий, что и нескольких книг не хватит, чтобы описать те времена. Основным её занятием было спаивание авторитетных людей. Те по пьяни рассказывали такое — даже у матёрых следователей волосы дыбом вставали. Естественно, ради сохранения собственной жизни Жанна никому потом не пересказывала, что ей набалтывали. Был, правда, момент, когда очень хотелось рассказать: одному майору, подключившему к её телу пару проводов и подавшему ток, но она сдержалась, удержала язык за зубами. В итоге, как ей кажется, всё вышло правильно. По крайней мере, она сейчас жива и очень хорошо себя чувствует, в отличие от того майора. Его потом долго пытались найти, закопанного в лесополосе.

Сложившаяся ситуация была в кое-каком роде мерзкой. Не льстило ей стоять одной между гигантскими деревьями на малоизвестной дороге, рядом с грудой ставшего бесполезным металла. Среди этих вымахавших стволов она была совсем крохотной, маленьким мясным комочком. Рассматривая кроны деревьев, ей стало не по себе. Апломб величия развеялся, оставив лишь жалкую сущность по имени Жанна. Она скрестила руки на груди, потёрла плечи, как будто пытаясь согнать дрожь — от холода или чего-то более личного. Деревья окружали её, и было чувство, что они сближаются, замыкаются вокруг, чтобы поймать эту мелкую букашку, раздавить крошку своими корнями. Круг закрывался. Она мотнула головой, отбрасывая наваждение. Выплюнула окурок сигареты и пропела:

— Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой… То мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой…

Она улыбнулась, вспомнив лицо автора песни, его забавные усики, шляпу. Можно подумать, что то самое молчание перед майором и привело Жанну сюда, в место, где никому нет дела до её разговоров. Эта абсурдная связь несвязанных событий снова заставила её улыбнуться. Паршивое настроение, как ей показалось, начало улетучиваться.

Она достала из машины телефон и посмотрела на экран — антенны сети не высвечивались, связи не было. В руках она держала дорогой кирпич, бесполезный и мёртвый.

— Ну и чего ещё можно ожидать от глуши? — спросила она сама себя.

Покорила себя за детскую наивность и швырнула бесполезный агрегат на переднее сиденье. Взглянула на свои ноги, точно что-то обдумывая — на ней были кеды, не сочетающиеся с синими джинсами и шикарной курткой, но такие удобные, особенно в дороге. Пара более красивой обуви лежала у задних сидений. Решила, что в кедах идти будет сподручнее. Как ни крути, добираться придётся пешком. Сидеть в машине и ждать у моря погоды она не желала, да и не её это стиль. Всё-таки она стала одной из самых успешных женщин в городе не потому, что чего-то ждала, а благодаря своим решениям. Своим действиям. И давать волю языку тоже приходилось, шантажируя особо упёртых. Шантажировать ей было чем — уйму компромата на всю элиту городка она собрала за время работы стриптиз-клуба. Очень уйму. Потому, когда мэру показывали видео с его участием, тот моментально становился добрым, ласковым и покладистым. Другие с готовностью прощались с бизнесом, предавали своих, были и те, кто стрелял в себя сам. Правильно кто-то сказал: стая выживает в движении.

Так что она сама не заметила, как ноги понесли её вперёд по пустынной дороге. Шагала быстро, привычно, кожа куртки поскрипывала в такт движениям. Она отдалялась всё дальше и дальше от машины с антропоморфными чертами, напоминающими человеческую грусть. Если бы она знала, что покидает единственное безопасное здесь место, то, возможно, изменила бы решение. Ей стоило всего лишь повернуть голову назад, увидеть свой автомобиль — и она почувствовала бы щемящее чувство тревоги, опасности. Но она этого не сделала, последовав правилу никогда не смотреть назад. Правда, чем старше становилась, тем чаще его нарушала.

Метров через шестьсот ноги уже подсдали, захотелось присесть на скамеечку, да хоть на пенёк. Перевести дух, отдохнуть, размять ножки. Переводя дыхание, она признала, что отвыкла от активной ходьбы из-за крайне комфортной жизни, да и возраст диктовал свои условия: много не ходи, сильно не наклоняйся, по утрам пей витамины. Хоть конечности и болели, а желание сесть на дорогу лишь усиливалось, она приняла волевое решение не сдаваться. Продолжила ход, решив, что дальше станет легче и боль пройдёт.

Всё пройдёт, ничто не вечно, говорил ей Артурчик Кабан, вечно выпивающий в компании двух шикарных девочек-стриптизёрш. Его потом из ружья расстреляли в собственной бане, так что он был прав. Своим примером доказал.

Сколько идти вперёд, она не знала, только смутно догадывалась. Впереди виднелся точно такой же пейзаж, как и десять минут назад; казалось, лес просто удлиняется, и сколько ни иди — конца и края не найдёшь.

Километров пятнадцать осталось, а может, и все двадцать, — предположила Жанна, надеясь, что не пройдёт этот путь пешком, встретит по дороге какую-нибудь машину, водитель с радостью согласится подбросить. А там она уже в городе позвонит куда надо, и машину на буксире увезут на ремонт. Только сейчас до неё дошло, что телефон остался там, где она его бросила. В машине. Швырнула по привычке на сиденье. Отвыкла уже отходить от машины далеко. Была у неё нерешаемая проблема: вечно что-нибудь важное кинет куда-нибудь, а потом ищет или забывает, а спохватившись — вспоминает. Корила себя порою за неряшливость, бранила, но ничего поделать не могла. Вспомнила присказку Михи Зыряна: «Вору привычкам не изменять: как воровал, так и будет воровать». Так и Жанне: как оставляла вещи где ни попадя, так и будет оставлять. Можно было, конечно, вернуться за ним к машине, но она прошла примерно километра два, и путь обратно ей был совсем не в кайф: ноги всё ещё ощущали боль, и та, кажется, и не собиралась униматься. К тому же старое суеверие свербело, как сверло по груди: возвращаться — плохо будет. Вот Даня Гвоздь, бывший её, вернулся к ней — и чем это закончилось? Нашли на зассаном диване в наркопритоне с передозом. А так бы ещё жил и ширялся, да взял на свою голову и нарушил старое как мир правило — не возвращаться. На его поминках все на этом и сошлись: помер не из-за передоза, а из-за того, что суеверным не был.

Махнула рукой, сославшись: мол, в городе разберусь, не пропаду, — и пошла дальше. Почувствовала, как в правой пятке образовалась мозоль. Сняла кед, приспустила носок и фыркнула с брезгливым видом, глядя на кровоточащую пятку со свисающим кусочком белой кожи.

Сильный ветер обдул её чёрные волосы. Она бросила взгляд на чёрные застилающие солнце тучи и прикусила губу.

— Вас мне как раз не хватало, — сказала она грозовым облакам, будто незваным гостям. Те в ответ собирались разверзнуться диким плачем.

Она пошла ещё быстрее, надеясь промокнуть хоть немного меньше. Логика железная, да к реальности отношения не имеющая. Кожаная куртка заскрипела сильнее, ноги заныли хлеще прежнего. Чертовых машин не было.

Жанна шла и вспоминала их всех. Почему-то именно сегодня они решили разом напомнили о себе: Гвоздь, Кабан, Зырян. Ностальгия пронизывала каждую частичку её души, отзываясь жалкими скулящими нотками всепоглощающей тоски. Светлые воспоминания тех дней были тем самым лучиком солнца среди непробиваемого мрачного монолита туч. Святые девяностые.

Всё-таки эти жестокие времена для неё были лучшими: тогда она была молода, полна сил и дерзости. И сейчас из этого осталось многое, но красота… уже не та. Мужчины, конечно, до сих пор смотрят, делают комплименты и ухаживают, но чувствует она, что нет в них уже того запала, как прежде. Утешает себя тем, что времена изменились и мужики стали не теми, хотя в глубине души догадывается, подозревает, что времена всё те же, просто она уже не свежа, с душком. Мало кого заинтересует несвежая рыба на прилавке, так и она привлекает лишь прожжённых и несчастных. Жанна снова прикусила губу, сложила руки на груди, засунув кисти под мышки, и понурила голову, глядя на асфальт.

Раньше ведь и таблеток ей пить не приходилось, только с Гвоздём, да и то наркотические, а теперь — не ЛСД, а витамины, минералы, таблетки для похудения, от головной боли, давления, от боли в пояснице, ещё какая-то хрень, не пойми от чего, но доктор прописал. И она пила, как пьют шоты в модных клубах хищные девицы в поисках своего папика. Пила, словно старый заправский алкоголик, оплакивающий всех своих собутыльников. Пила без возможности остановиться, без права пропустить и забыть. Ведь каждая болячка её тела была кричащим напоминанием — молодость ушла.

После закидывания в глотку таблеток и запивания их водой она шла к косметическому столику и у зеркала накрашивала себя, маскируя усталые глаза и морщины под ними. Красила губы в алую помаду, будто она до сих пор сочная и спелая, будто она звезда вечеринки. Морщины маскировались тушью и тоналкой, превращая лицо в юродивую маску.

Пройденный километраж увеличивался. Она вспотела и сняла с себя кожаную куртку, снова закурила. Походка была быстрой, но тем не менее она шла как модель по подиуму. Жанна слишком много лет ходила так, соблазняя и ублажая мужчин. Теперь её походку исправит только могила. Слишком привыкла переставлять так ноги, слишком вжилась в роль и не хотела из неё выходить. Зачем? Спросите у Зыряна, когда он сопротивлялся бензопиле, которой его распиливали «чехи».

И зачем она вспомнила чеченцев? Тело её наполнилось ненавистью и злом. Если бы Жанна была не человеком, а сосудом, а ненависть — водой, то она бы выплёскивалась через край, смывая всё вокруг себя.

Они постреляли ментов — её крышу, сожгли стриптиз-клуб. Лёша Мирный тогда за неё впрягся и лишился головы в прямом смысле: её нашли в центре города насаженной на кол, как символ устрашения и новой власти. Воры собрали сходку и порешили, что звери переборзели. И началась война. Вначале преимущество было за «чехами», они ловко перебили кучу бригадиров, убили вора в законе — то есть Зыряна, — и из-за этого в город начали стягиваться группировки с других городов. Конечно, были и другие чеченцы, которые хотели им помочь, но их авторитеты запретили влезать в дела городка, опасаясь ещё большей войны. Хотя надо отдать должное: под шумок Жанна смогла отжать несколько маленьких бизнесов и закрепиться на верхушке власти, но, взвесив всё за и против, в политику решила не лезть.

Капли дождя застучали по её лицу, омывая его, смывая макияж. Юродивая маска стекала по чертам её лица, обнажая истинное — уставшее и замученное женское лицо.

Она рассмотрела небольшую тропу, неожиданно появившуюся сбоку и ведущую вглубь леса. Неожиданность находки немного шокировала Жанну, и в подсознании всплыла причудливая подсказка: эта тропа только для тебя. Она поморщилась, отогнала мистические идеи и решила зайти. Дождь напирал, утяжелял одежду влагой и будто вытеснял Жанну с дороги, подгонял зайти внутрь.

Тропа была чудесной: живые стены из деревьев создавали ощущение туннеля, и тянулся он далеко. Редкие капли просачивались сквозь густые зелёные листья, избегая Жанну. Она повернулась и посмотрела на дорогу, где вовсю разошёлся дождь, будто хлеставший из гигантской лейки. Ей показалось, что она перешла черту реальности, вышла из мира, где бушевал ливень, и попала в другую — тихую, промозглую, тёмную. Жанна посмотрела на стену воды, швырнула в неё насквозь промокшую пачку сигарет.

Ради праздного любопытства решила пройти по этому туннелю, посмотреть, что будет ждать впереди. Да и манило её туда, словно невидимая рука призывала к себе. Какое-то едкое, необъяснимое чувство сулило: впереди она найдёт то, что искала долгие годы.

И в этом зелёном сумраке к ней вернулось забытое чувство — будто она снова стала маленькой Жанночкой. Пухленькой девочкой, которую за щёчки треплет бабушка. Отец снова уехал в командировку, а мать пропадала на заводе. Бабуля читала ей интересные сказки про Кощея Бессмертного, про прекрасную Василису. Жанна шла вперёд, ощущая себя героем сказки, идущим по живому лабиринту, где в конце её ждёт, как и всех героев, то, что она заслуживает.

Сказка таяла с каждым шагом, уступая место воспоминаниям — но уже не детским, а кровавым. Они накатывали, затопляя и вытесняя последние светлые образы.

Чехи взорвали машину с Темой Жарким. Толпу кавказцев расстреляли на дискотеке. С моста сбросили авторитета, чьё имя она не вспомнила. Задушили чеченца Джоко. Задушили Степу Нахрапа.

Она шла среди ветвей, что задевали её куртку, как пальцы завсегдатаев её любимого заведения, только теперь вместо денег у них — листья. С разных сторон доносились звуки животных. Ей не было страшно. Она не боялась леса. Хоть и представляла, скольких парней здесь закопали. Чего бояться? Что они восстанут и начнут мстить? Что ж, пусть. Всё равно все там будем. А уж от чего отправиться на тот свет — не так уж и важно.

— Жанка, помнишь, как мы ларек отжимали? — донёсся из деревьев голос.

— Конечно, Игорян, помню. Тебя из-за него потом в бетон замуровали, — ответила она, не задумываясь.

— Жан, ты это прости, герыч бодяжный был, решил больше взять, да лишка хапнул, — объяснялся перед ней Гвоздь с другой стороны.

— Да мне-то что, Дань? Твои проблемы.

— Эх, хорошая банька была, испортили суки… Всё постреляли, кровью запачкали.

— Не переживай, Артурчик, в аду, наверное, лучше парит…

Она шла дальше, уже не обращая внимания на голоса. Бесовской хор в её голове начинал утомлять и раздражать. Она прекрасно понимала, что ведёт разговоры в пустоту — с ветром и деревьями. Усталость копилась, заполняла тело; она пыталась приободриться пустыми разговорами, но становилось только хуже. Отзвукам прошлого надоело говорить в пустоту, и они замолчали перед самым выходом из туннеля.

Перед ней, среди деревьев, стояла деревянная избушка — старая, покосившаяся.

— Избушка, избушка, повернись ко мне задом, — ехидно протянула Жанна, уперев руки в бока, — а к лесу передом и немного наклонись.

Из трубы медленно вился дым. Значит, тут кто-то есть. Жанна, не раздумывая, продефилировала к домику, спрятанному среди деревьев от лишних глаз. Она понимала, что помощи ждать неоткуда и телефона здесь нет. Может, хоть накормят?

Она подошла к избушке вплотную. Приподнятое настроение тут же улетучилось. «Точно не накормят, а даже если и попытаются — есть не стану». В нос ударил запах ветхости, пыли и какого-то непонятного смрада; Жанна смогла различить аммиак и вонь протухшего лука.

Повсюду висели засушенные растения, в одном из углов паук заботливо соорудил паутину. Банки с непонятной жидкостью стояли возле двери. Она обходила их с отвращением, боясь задеть. Казалось, что в них налито что-то отвратительное, даже, возможно, протухшее. В грязном мутном окне она увидела мерзкое лицо — будто столетняя старуха, лишь отдалённо напоминавшая женщину, смотрела на неё. Жанна не сразу сообразила, что это её отражение.

От моральной боли, вызванной отвращением и страхом перед старостью, она закрыла глаза, и несколько капель слёз выступили на её щеках. Будто она увидела будущую себя — так промелькнула в голове устрашающая мысль.

Жанна постучала пару раз в хлипкую, покосившуюся дверь. Казалось, ударь посильнее — и она разлетится на щепки.

Внутри послышалось вошканье, бряканье, и дверь со страшным скрипом отворилась. Наружу показалась маленькая бабка в рваных серых лохмотьях. Она удивлённо уставилась на посетительницу, осмотрела её снизу вверх и прокаркала:

— Чего изволите?

Голос её действительно напоминал воронье карканье, на повышенных тонах, будто она не могла контролировать свой голос: он на слогах то взлетал, то, наоборот, падал, превращаясь чуть ли не в горловое хрипение. Затем бабка поднесла к горлу огромную бутыль с розовой жидкостью, придерживая дно рукой, и сделала несколько глотков, со смачным бульканьем. Блаженно выдохнула, показывая наслаждение от выпитого. А нос Жанны уловил неприятный аромат дрожжей.

— Брагу будешь?

Спросила бабка, протягивая ей полупустой бутыль — в него, похоже, вмещалось литров пять. Бабка с тарой в руках выглядела карикатурно. Жанна поморщилась и брезгливо отказалась.

— Ну как хочешь, тут тебе два раза не предлагают. Так чего тебе?

— Какого мужика, старая? У меня машина сломалась, на улице дождь. Позвонить есть?

— Куда звонить? Тут не звонят, здесь по-другому говорят.

— Как это по-другому?

— Криком! — Она крикнула в сторону леса громко, протяжно: звук «ААА» разнёсся по округе, а потом она рассмеялась и снова отпила пьянящей жидкости. — Заходи давай, не гоже на пороге гостей томить, — сказав это, она скрылась в доме.

— Какая я гостья? Так, пассажирка, — ответила ей Жанна, заходя в избу. Она боялась испачкать одежду или тело, а если, не дай бог, в её волосы что-то попадёт — она к чёрту сожжёт эту избушку.

— У меня тут не трамвай, чтобы пассажиры были. Тут только гости.

— Ну раз гостеприимство такое, то не напоишь чаем?

— Такой гадости нет, есть отвар из трав. Будешь?

— Вкусный хоть? Не траванусь?

— Не переживай, так, на любителя.

— Видела я как-то на любителя одно видео… — в голове её всплыл образ с видеокассеты… о котором она очень давно хотела забыть.

— Делать?

— Пожалуй, откажусь от такого напитка. Ты тут одна живёшь?

— В избе да, а так — со зверями.

— Офигеть, и как ты здесь выживаешь?

— Как, как, — она снова выпила. — Такие как ты приходят: мужика увели, вернуть хотят, приворожить, сглаз сильный снять или порчу навести. Деньги дают, я не беру, вещами и едой требую плату.

— Порчу говоришь? Есть у меня на кого понос навести, — Жанна усмехнулась своей шутке.

— Готово. С тебя пять банок тушёнки и пара копчёных окорочков. Жрать их люблю.

— Чего?

— Ты же хотела порчу, вот навела.

— Ты что тут лепишь? Какая порча-то, на кого? Ты давай мне не втирай тут в уши.

— На Банзая понос, как ты и хотела. Ещё скажи, что платить не будешь?

— Какого… Ты откуда Банзая знаешь? И как поняла, что на него надо? Что за фокусы?

— Много вопросов, мало действия, на тебя не похоже. Ты смотри не уплатишь — на тебя переведу.

— Так, старая, ты гонишь, конечно, мощно, но как я узнаю, что оно работает? Да к тому же как я рассчитаюсь, если у меня машина сдохла.

— Не сдохла, а сломана. Как узнаешь — как позвонишь, так объяснится. Если что, подождать могу, а вот понос ждать недолго будет. Спешить мне некуда, никуда не денусь.

Что-то в голове Жанны подсказывало: бабка не шутит. Она осмотрела убранство: пыльное, грязное. Куча бутылок с розовой жидкостью, ещё столько же пустых. Вокруг мусор, грязь. Пол был усеян всяким хламом. Повсюду паутина, вместо кровати набросано сено. Растопленная кирпичная печь своим видом, казалось, пережила бомбардировку времён Второй мировой. Самым странным был стол с телевизором и видеомагнитофоном, а ещё они были на удивление чистыми.

— Так ты ведьма получается? — спросила Жанна.

— Ведьма тут ты, — ответила та. — А я ведунья, знатка! Знаю такое, что тебе и за сто своих…

— Ты бы за базаром, старая, следила! — огрызнулась женщина. — Я тебе не баба какая-нибудь, а…

— Женщина уважаемая, — продолжила за неё знатка. — Знаю, плавали, много таких видала. Все вы уважаемые, а потом с муженьками под бетон прячетесь.

— Ты что-то вафля, совсем берега попутала. Ты меня за кого принимаешь, карга старая? — Жанна набычилась, схватилась за воротник куртки, как раньше делал Зырян, и выпучила его вперёд. Словно обнажая душу перед старой. — Думаешь, я из тех шалав, которые на члены прыгали ради блата? Да я кости свои положила, лишь бы жить чуть лучше. Я боли настрадалась как бык на корриде, меня и били, и унижали. Я девок своих защищала, как детей родных. А ты меня с лошовками в один ряд ставишь?

— Ладно, не ерепень мех, старая я, не в ту степь меня понесло. Не должна ты мне ничего за понос. Мой косяк! — она снова наглоталась браги и отрыгнула. В воздухе запахло кислотой. А бабка засмеялась.

— Думаю, знатка, валить мне надо отсюда. В тягость твоя компания мне.

Что-то было в этой бабке такое, что пронизывало душу холодком — склизким, мерзким, сравнимым с тем, когда стоишь возле сырых тряпок и на тебя дует ветер. Прищур глаз точно ей не нравился, весь истончал хитрость — лиса перед ней, никак иначе. Насмотрелась она на таких в своё время, да и сейчас попадаются. Им сколько ни дай — всё равно откуда-нибудь сверху загребут. Им бы лишь урвать, облапошить честную пацанку. А к тому же скулы бульдожьи, да от такой бабки чего хочешь ожидать можно. И неровные ряды зубов, понёсшие многочисленные потери, не красили её, а превращали в эдакого боксёра — крайне пылкого, но неумелого. Самое главное, что не нравилось женщине в ней, так это слова, произносимые каркающим голосом. Мало того что неприятно слушать, так и сами смыслы не по душе. Будто своим хитрым взглядом сканирует Жанну, читает как книгу. Валить от таких надо или убивать.

Жанна развернулась, собралась уходить. Плечом сбила паутину, та прилипла к куртке. Брезгливым движением руки она попыталась скинуть труды паука. Не получилось. Мало того что они остались на плече, так ещё и запутались в пальцах.

— Жанка, а как же молодость? Я думала, ты пришла чтобы вернуть её, — окликнула знатка.

Жанна остановилась и повернула голову. Образы вспыхнули у неё перед глазами. Она снова молодая. Красивая. Желанная. Глаза зажмурились, она тряхнула головой и попыталась прогнать наваждение.

— Не молоти чепуху. Молодость не вернуть.

— Так я же знатка и не такое могу. Плата правда большая будет за это, но и молодость ведь товар, хоть и даруемый каждому, купить могут единицы.

— Бредишь ты, старая. За товар затираешь.

— Доказать могу, хочешь?

— Знаю я ваши доказательства. Бред кобылы сивой, — Жанна усмехнулась. — Нет, желания тратить время на чепуху.

Бабка посмотрела на неё с недоверием. Будто знала, что та врёт, набивает цену. Только зачем? Дело привычки?

Жанна услышала, как булькнула жидкость в бутылке, и потом ухнула от радости бабка.

— Не хочешь — как хочешь, Жанка. Наше дело предложить, ваше отказаться. Будто не найдётся другой увядающей бандитки, мечтающей о молодости.

Пацанка рассмеялась, засунула в рот сигарету, пошарила зажигалкой в кармане.

— Потешная ты конечно. Ну допустим, можешь…

— Не кури здесь!

— Табличек запрещающих не вижу. Ну, допустим, и как ты это сделаешь?

— Бросишь сигарету — узнаешь.

— Мне не настолько интересно.

— Посмотри на дверь!

— Зачем?

— Посмотри!

Жанна перевела взгляд на дверь. Потом услышала просьбу посмотреть на сигарету. Вытащила её изо рта, точнее то, чем она стала — деревянной фигуркой, напоминающей формой сигарету.

— Дешёвые фокусы, в цирке и не такое покажут.

— Могу показать и поизящнее фокусы, — последнее слово бабка произнесла с особой интонацией, передразнивая. — Так что, доказать тебе, что молодость можно вернуть?

Жанне всё это не нравилось. Она ощущала, будто попала в цирк, где перед ней импровизирует клоун-фокусник. Желание свинтить отсюда обратно на дорогу никуда не делось. Только едкое желание узнать правду начало её подъедать. Она вспомнила ощущение сказки в туннеле. Улыбнулась. А вдруг это всё сказка? И в конце концов, что она теряет? Потому решила посмотреть на доказательства. Затем пошли в её голове и отмазки. В принципе она была не прочь ещё отдохнуть перед дорогой, да и к тому же не прочь повеселиться от зрелища. Казалось ей, что оно будет комичным. А на дороге всё равно дождь.

— Ну и как ты это докажешь? — с вызовом спросила женщина, поправляя куртку.

— Эффектно и непринуждённо!

Бабка, прокаркав эти слова, резко сдернула с себя лохмотья. Выбитая из одежды пыль вылетела на волю, представ перед глазами Жанны полупрозрачной шторой. Через неё виднелась знатная, стоящая в неглиже. Её морщинистое, худое и дряхлое тело со свисающими грудями просматривалось сквозь пыль. Женщину наполнили ощущения отвращения и страха. Гвоздём железнодорожным в голову залетела мысль: «И я буду такой».

— Это, — старуха показала пальцем на своё тело, держа в другой руке одежду, — твоё будущее без меня! А это, — она махнула тряпками перед собой, закрывая тело от глаз ошарашенной Жанны.

Ты бы хоть вещи стирала, старая. Хотела сказать Жанна, но когда открыла рот, её нижняя челюсть утяжелилась и поползла вниз.

— А это будет снова твоим, если согласишься оплатить услуги.

Бандитка потеряла дар речи, она видела перед собою не старую каргу, а саму себя, только молодую на двадцать лет, будто смотрелась в омолаживающее зеркало.

У ведуньи не только преобразилось тело — в знойную и горячую девушку. Так же и голос стал напоминать Жанне свой. Только энергичнее, озорнее и веселее.

— Подбери челюсть, старая, — сказал молодая версия, — а то муха залетит. Задохнёшься.

— Этого не может быть, — пробормотала остолбеневшая. Она робко подошла к преображенной, будто боясь, что та под напряжением. Прикоснулась к её лицу тыльной стороной ладони, фаланги проскользили по щеке. Большой палец задел нижнюю губу, оттянул её, обнажая ряд белых зубов. Пальцы опустились вниз на шею, ключицу, добрались до грудей. Рука развернулась, пальцы схватили левую грудь. Упругие — радостная мысль пронеслась в голове Жанны. — Как раньше!

Она видела, как по тонкой шее стекает капелька пота, скользит по ключице, дальше спускается на грудь и останавливается у сосочка. Язык Жанны облизнул пересохшие губы, во рту пересохло.

Её вторая рука, как змея в броске, вцепилась в правую грудь. Она смотрела сама на себя и не могла оторваться. То, о чём она уже давно мечтала, стояло перед ней. Такое же прекрасное и сексуальное, как десятки лет назад. Руки машинально сжимали груди, мяли их, ласкали. На лице женщины читались восхищение и блаженство. Радость наполняла её, причём не радость взрослой женщины и даже не возбуждённой, а детской — как если бы ей в десять лет подарили щенка.

Рука молодой, как топор палача, ударила по шаловливым ручкам. Женщина взглянула на знатку, а та улыбнулась игривой улыбкой — той, которой раньше Жанна одаривала Кабана, когда хотела от него что-то получить. Знатка помахала пальцем, мол: ну-ну, не увлекайся. И Жанна закусила губу.

— Это в вашем мире не может быть, а в моём — запросто. — Она помахала указательным пальцем, рисуя в воздухе круг. Точно как раньше делала это Жанна в стриптиз-баре, говоря, что у неё возможно всё.

— Что ты хочешь за возвращение молодости? — Жанна потеряла голову от нахождения рядом с самой собой, будто с сестрой-близнецом.

— Мне нужно сто килограмм дрожжей, — ведунья прикусила ноготь, закинула голову вверх, будто в уме прикидывала, считая пропорции, — двести сахара и ещё так по мелочи.

— Согласна, могу и тонну, хоть две! Главное верни мне её!

— Отлично, пойдём за мной! — Молодая версия махнула рукой, призывая старую версию войти во внутрь. Жанна смотрела, как дефилирует её двойник. Та же грация, что у неё, а упругие бёдра, раскачиваемые от шагов, блистали на солнце потом. Внутри у Жанны заныла истома.

— А ты можешь вернуть свой облик обратно и одеться? — спросила женщина, повинуясь её мановению.

— Запросто, старушка, запросто!

Они стояли возле маленького пустого стола, на нём лишь лежала исцарапанная VHS-кассета.

— Кассета? — с недоверием спросила Жанна.

— Времена меняются, раньше зелья противные были, ритуалы сомнительные и сложные, а сейчас вот плёнка есть. На неё можно наложить нужные образы, слова и смыслы неведомые. Удобно, на самом деле. Раньше из берестяной коры делали свитки, а теперь вот двадцатый век. — Она выпила ещё из бутыля алкоголя, опять шумно выдохнула и с блаженством облизала губы, собирая капли, не попавшие в рот. — Руку давай, резать буду!

— А без этого никак?

Знатка, уже вернувшаяся в свой прежний образ и надевшая старые лохмотья, с прищуром посмотрела на неё, затем подбежала к столу, нырнула под него и вытащила нож, лезвие которого напоминало тонкий серп, и в раза два меньше по длине.

— С твоей тёмной душонкой только чёрная магия сработает. Светлая здесь бессильна. Руку давай… Над кассетой, чтобы кровь окропила и залила. Тёмная она, злая, как и ты, и требует крови да страданий. Ага, вот так. Как и ты!

Жанна помедлила, привычно прикусила губу. Пожевала её. Ведунья поторопила её дерзким взглядом, твердившим: не томи, давай. Не помогло. Жанна продолжала сомневаться, медлила. Боль это не… Не важно… В голове вспыхнул образ молодой себя, затем он резко превратился в туман, и Жанна, машинально, неожиданно даже для себя самой, резко протянула руку. За что была награждена ухмылкой знатки.

Лезвие легко прошло по ладони женщины, рассекая плоть, но это было так быстро, что Жанна даже не ощутила боли. Из рассечённой раны брызнула кровь, заполнила ладонь и через край переливаясь начала сочиться на видеокассету. На чёрный пластик падали крупные капли крови.

— А теперь рассказывай. Нужны страдания. Рассказывай самое жуткое, что помнишь. Честно говори, что чувствовала, что испытывала. В красках! В ярких, как твоя кровь. Давай, не томи, время уходит!

Жанна задумалась, загипнотизированно глядя на свою ладонь. Старая рука, иссушенная и в пигментных пятнах, цепко держала её за запястье, дабы та не отвела руку от кассеты.

— Не знаю, — лукаво вымолвила Жанна. — О чеченах рассказать?

Знатка хищно взглянула на неё:

— Что молодость не дорога? О кассете рассказывай, о снаффе давай!

— Откуда?.. Ладно… Секунду… В тот день Зырян приволок кассету ко мне домой. Я попросила его разобраться с пропажей одной из девочек…

Меня разбудил громкий стук в дверь. Так стучат к знакомым, когда приносят важные вести. Я встала с кровати, скинула с себя одеяло, посмотрела по сторонам и не смогла найти халатик, поэтому полностью голой пошла открывать дверь. Это была моя нечастая привычка, редкая. Но я никогда не стеснялась своего тела. Оно было красивым, манящим, так ведь грех такое тело прятать от чужих глаз. Всё равно что хранить Монну Лизу под тканью.

Перед порогом стоял Зырян, высокий и сухой. Голодовки в тюрьме и рутинный спорт там же сделали из него высушенный сухофрукт, без грамма жира и лишь одни жилы. Таких называют гончими, за выносливость и силу духа.

У него в руках была кассета, почти такая же, только новее. Брови его подёрнулись от удивления:

— Ты бы хоть срам прикрыла, Жан, — проявлять эмоций эмоций он не имел права по статусу вора в законе. Это была одна из причин, почему мы так легко располагали их к себе и также шустро собирали компромат. Даже суровые мужчины превращались в детей в постели богинь любви. Так и здесь он не смог сдержаться, и его щёки налились багрянцем.

— Зачем красивой девушке давать такое тело? Чтобы его ото всех прятать под одеждой? — усмехнувшись, ответила я, меня забавлял его конфуз. Хотелось ещё посмуть. — Заходи давай, рассказывай, для чего оглобли притащил.

— Встречают как в шлюшьем доме, — буркнул он едва слышно, но я услышала.

— Да, чтобы тебя так в каждом доме встречали, — ответила я с наигранной томностью, из двери сквозило ветерком, а потому мои груди набухли, тело покрылось гусиной кожей. — Холодно мне, дверь закрой.

— Типун тебе на язык, мне скоро к матери идти в больницу, не хочу такого там зрелища.

Я подошла к нему, дефилируя. Он смотрел на мои бёдра, не мог отвести взгляда. Тогда мало кто мог справиться с таким соблазном. Зырян зашёл в квартиру, закрывая за собою дверь, а я протянула руку.

— Мультики мне принёс? — шутливо спросила, хотя где-то в душе понимала, что там совсем другое, даже возможно то, что не понравится.

— Чехи совсем озверели… — дрожаще сказал он, я почувствовала в его голосе эти нотки, мне стало не по себе. Я знала его как авторитетного вора, прошедшего через множество испытаний и трудностей. Кажется, не было тюрьмы, в которой он не побывал. А тут испугался кассеты. — …Порно снимают…

— Да, преступление прям, против всего человечества, — попыталась отшутиться я, чтобы разрядить обстановку, снять с него напряжение и ещё немного смутить. — Что, елдаки у них слишком большие?

— Ты не понимаешь. Они трахают, как кончат — головы режут.

— Чего? Кому?

— Как кому? Тому, кого отрахали.

— Чё за жесткач? На кой им это?

— Говорят, в Москве есть извращенцы, что дрочат на это беспредел, большие бабки им платят. А лавэ им сейчас позарез нужно, проигрывают же.

— Ладно, мне на кой принёс? — я закурила сигарету. — Хочешь, чтобы мы вдвоём помастурбировали? Или я тебе? — я сжала руку в кулак, имитируя процесс, и улыбнулась. Зырян побагровел, и я поняла, что перегнула.

— Не перегибай, а? Не мальчик перед тобою, чтобы финты такие выдавать. Я по делу к тебе, а ты как мочала себя ведёшь. — Он кинул в меня кассету. — Там Светка твоя, наслаждайся! Дура.

Зырян ушёл, хлопнув дверью.

А я надела халат, прихватила видеокассету и отправилась просматривать содержимое в зал. Хоть и тягучее чувство внутри говорило мне этого не делать. Вначале всё начиналось как обычное порно, домашнее, естественно, а не студийное.

Помещение мне не показалось знакомым, но в то же время не сильно отличалось от других таких же. Это был заброшенный подвал многоэтажки. Повсюду валялись разбросанные строительные хлам, куски кирпичей, бетона и арматуры. Линии недействующих труб торчали из стен и земли. Посредине сцены находился металлический стол, на котором происходило изнасилование жертвы.

Двое мужиков с волосатыми грудями и в чёрных масках, у одного из них торчала длинная борода. Они трахали девушку. Актрису, если можно так сказать, я сразу узнала — это, как и сказал Зырян, была Света. Одна из работниц моего стриптиз-клуба. И если маски были не в новинку для жанра, то избитое лицо девушки сильно выделялось.

Её лицо заплаканное, переливалось размазанным макияжем и синяками. Яркий кровоподтёк на скуле был особенно виден среди всего месива, что устроили звери.

Мне стало тошно. К горлу подкатила кислятина. Хотелось срыгнуть всю эту мерзость. Будто увиденное, шокирующее, материализовалось у меня внутри и теперь просилось наружу.

Она пыталась сопротивляться, но она же хрупкая, слабая, у неё не было шансов против двух здоровых мужчин. Они делали с ней всё, что хотели, переворачивали, пробовали разные позы, даже кажется, экспериментировали. Она выглядела жалкой куклой в руках огромных мальчиков. А когда кончили… Один из них взял огромный нож, вернее клинок. И ударил ей по шее. Сталь с тошнотворным шмяком вонзилась в плоть. Её тело задрожало, извиваясь в конвульсиях, ударяясь об металлический стол, выбивая дробь. Кровь хлынула по грязному телу, измазанной пылью коже, заливая щёки и плечи. Второй взял тоже нож. Меня сильно тошнило, голова кружилась. Тело не подчинялось, я отшатнулась на пару шагов назад. Ноги обмякли, ослабли. Упала на колени. И смотрела на происходящее не как зачарованная… Я могу сравнить это с ударом по голове — сильным и хлёстким.

Мне не привыкать к жестокости, к сексу, убийствам. Но чтобы это совмещать… У меня не укладывалось в голове. Какой больной ублюдок будет смотреть или делать это? Мне говорили, что в Москве много конченых извращенцев, но даже не представляла до какой степени. Светка была хорошей девкой, жизнерадостной и поддерживала остальных как могла, получала от мужчин много чаевых и мечтала о более лучшей жизни. Я искренне обещала ей помочь. Она явно не заслуживала такой участи, мне казалось, что на эту роль больше подхожу я. Правда жизнь распорядилась иначе.

Набравшись сил и воли, я снова попыталась встать на дрожащих от ужаса ногах. Видео нужно выключить. Ноги меня ослушались, подкосились, и я больно ударилась коленками. На четвереньках как могла подползла к видику, протянула руку, чтобы выключить, и краем глаза заметила кадр. Отрубленная голова Светы лежала на собственной спине и смотрела прямо в мои глаза. Я почувствовала в её залитых кровью белках осуждение, будто она винила меня, хладным взглядом проклинала за то, что я не на её месте. Мне стало совсем плохо, и я не смогла выключить видео, так как потеряла сознание.

— Очень хорошо, — сказала знатка, внимательно слушая рассказ Жанны.

— Чего хорошего, дрянная? — ответила Жанна, озлобленная такой оценкой её исповеди.

— Ты к словам не цепляйся, не на стрелке! Хорошо, что не соврала, что не утаила. Так и нужно.

— Дальше что?

— Дальше вон из избы. Мне тут одной пошаманить нужно. А ты на улице подожди, руку перебинтуй.

— Как скажешь, — сказала женщина, посмотрев на кинжал, лежавший на столе. — Долго ждать?

— Сколько надо, столько и жди.

Жанна вышла, достала сигарету и закурила. Села на крыльцо и задумалась. Всё происходящее ей казалось каким-то неправильным, ненастоящим, будто сон наяву, наподобие наваждения. Молодость вернётся, она станет снова красивой и полной сил. А там, может, можно будет и о политике задуматься. В депутаты пойти. Она размышляла и смотрела на свою раненую ладонь. Сто килограмм дрожжей и сахар. Слишком дешёвая цена за такие услуги. Практически ничтожная. Хотя сказала та, что ещё потребует что-то по мелочи. Жанна — тёртый калач, прекрасно знает, что под «мелочами» всегда подразумевается нечто большее, нечто нужное тебе. Кто знает, что ведьме взбредёт в голову и что она будет требовать дальше. Женщине показалось, что чем-то они схожи с ней. Всегда недоговаривали во время сделки. Может, зря она так сразу согласилась, стоило поторговаться, сбить, ради приличия, цену. Жаль, одурела, увидев себя саму, потеряла ясность мыслей и согласилась без раздумий. А зря. Хотя старая и ожидала такого эффекта, это же ясно как день (или: «ясно как пить дать» — если хочешь оставить разговорный колорит). Умеет, сучка, предлагать услуги. Есть чему поучиться у неё. Ей снова вспомнилась Света, и на душе стало так гадко, тошно. Она тогда попросила Кабана помочь с делом, дать ей братков на поквитаться. Он ей их и выдал, кажется, с самого Ростова парнишки приехали. Тридцать рыл. Не хотела она в ту войну влезать, но пришлось. Если бы девки прознали про судьбу Светки, то весь её стриптиз-клуб накрылся бы медным тазом. Поэтому пришлось действовать, бить первой по ним. Она и ударила, а они в отместку сожгли её бизнес. Так и так он накрылся. А в остальном её война шла удачно. Чехи гибли, а их бизнесы отжимались ей. В каком-то роде победе против них она помогла. Затем кинула пацанов на деньги и провернула всё так, что Кабан оказался виноватым, за то его в бане и утрамбовали под лёд.

Из воспоминаний её вывела бабка, крикнула, чтобы та заходила. Жанна повиновалась и вошла.

Внутри было без изменений, будто ничего и не произошло. Хотя, наверное, так и было. Навряд ли бабка принялась бы всё крушить, хотя вид избушки подсказывал, что крушить для неё дело обычное. Ведунья протянула ей кассету и сказала:

— Как включишь, смотри внимательно, если пропустишь чего, то пеняй на себя.

Жанна посмотрела на вручённый артефакт:

— Кассета, не вяжется это как-то с магией… Нет, не вяжется.

— А ты больно много в магии понимаешь? Плёнка она же как бумага, всё записывает! Что бы ни происходило, что бы ни диктовали!

— А не обманываешь ты меня часом, а то больно складно всё выходит?

— Ты силы моей не видела? Думаешь, мне тут в лесу только и дела, что всяких баб дурить? Тебе молодость, мне еда. Честная сделка, я считаю. Понимаю, что такие сделки тебе не привычны, но тем не менее в моём мире так!

— И откуда ты так много знаешь?

— Я же ведунья, мне всё знать положено, — она отпила браги и махнула рукой, не желая продолжать разговор.

Бабка сидела за столом напротив стоящей Жанны, рядом лежал ритуальный нож.

— Так запомнишь, что мне надо, или запишешь?

Жанна положила кассету рядом с ножом, хищно зыркнула на собеседницу и сказала:

— Запишу, запишу. Дай только чем и на чем.

В голове Жанны давно уже созрел план, и она готовилась его осуществить. Слишком они похожи, решила она, чересчур похожи. Такая обманет и глазом не моргнёт, такая на раз-два обведёт вокруг пальца, лишив всего, что есть. И не дрожжи с сахаром ей нужны, совсем не они, а власть и влияние. Видно же по ней. На лбу написано.

Бабка не успела заметить, как рука Жанны метнулась к ножу, схватила его и со всей силы, как серп, вонзила в горло старой. Та захрипела. Странным, непонятным Жанне взглядом посмотрела на неё. Будто благодарила. Она не сопротивлялась, не брыкалась, словно закалённый воин с достоинством принимала смерть. Кончик ножа застрял за гортанью. Жанна дёрнула нож, бабка вскрикнула. Дёрнула ещё раз, приложив больше сил, и лезвие, разрывая гортань, выскочило. От инерции женщина отшагнула на пару шагов назад. Чуть не потеряла равновесие. Кровь из раны хлынула, заливая драную одежду ведуньи. Она захрипела сильнее, из раны забулькало, жидкость запузырилась. Бабка внимательно смотрела на лицо Жанны, не обращая внимания на боль, текущую кровь, на невозможность дышать. Она сделала пару шагов, попыталась улыбнуться, уткнулась животом в стол и упала на него, ударившись лицом об дерево.

— Не помогли тебе знания против человеческой жестокости, — констатировала Жанна, кладя нож возле трупа. — Хотя должна отдать должное, смерть ты приняла благородно, далеко не каждый мужчина её так принимает.

Она подобрала кассету, подошла к магнитофону, вставила плёнку в пасть устройства. Включила телевизор и принялась ждать.

— Ну смотри, старая, если обманула… — она посмотрела на труп, спокойно лежащий на столе, и поняла, что угрожать уже некому. Тело приспустилось и затем с грохотом упало на пол.

Запись включилась. На экране показался тёмный фон. Затем в камеру влезло лицо Жанны, молодой и красивой, точно такой же, какой она предстала перед ней при колдовстве бабки. Камера отдалилась, показывая обнажённое тело, похожее на изящную статую. Свет освещал самые сокровенные места женщины. Она двигалась на камеру, пританцовывая, словно опытная девочка на подиуме стриптиз-бара, которая только вышла на сцену. Камера в свою очередь отходила от неё, не сводя взгляда. Старая Жанна протянула руку к экрану, пытаясь прикоснуться к себе. Тёмный фон начали заполнять какие-то силуэты, непонятные письмена на незнакомом языке. Молодая копия запела, точнее завыла мотив с нотками траура и мистицизма, напоминая чем-то едва уловимым африканские пения. Жесты молодой становились всё резче, размашистее. Её пальцы изгибались, сводились вместе, создавая фигуры, будто она делала из них тени животных, как дети в детстве. Впереди разгорелся костёр, молодая версия перепрыгнула его. А затем упала на него, искры вздымались из-под её спины, а затем с помощью рук она оттолкнулась и сделала мостик. Языки пламени ласкали её кожу. Старая версия смотрела на молодую пристально, заворожённо. Огонь превратился в большие огненные руки, схватил молодую и уволок к себе в угли. Жанна подошла к телевизору вплотную, начала всматриваться в экран. Руки выскочили из него, будто впихивая в её тело что-то. Она почувствовала сильный жар и неописуемую, всепоглощающую до самой души боль. Жанна закричала что есть мочи, подняла руки вверх и увидела, что они обгорели, превратившись в чёрные, измученные огнём головёшки. Её глаза пристально смотрели на то, что с телом сделал огонь. Весь перед одежды сгорел. Красная куртка упала с плеч. Кусочки ткани впаялись в зарумяненную корочку кожи. Она снова устремила взор на свои заскорузлые руки, покрытые гарью от собственной кожи. А затем плоть лопнула: сначала на руках появились трещины, обнажая розовое мясо, потом они начали расходиться вширь и в длину, обнажая… кожу? Трещины шли всё дальше и дальше, она следила за ними. Потом посмотрела на тёмный экран телевизора и увидела на шее такую же трещину. Её лицо было ужасным. Даже в затемнённом отражении она была похожа на героя кошмара с улицы Вязов. Трещина поднималась вверх, доползла до подбородка, и раздался хруст кости. Челюсть разошлась в стороны, а трещина продолжала своё дело. Она ползла вверх, разрывая лицо на две половины, и Жанна видела, как появляется в её же теле она сама, но моложе лет на двадцать. В телевизоре казалось, будто старая голова Жанны пытается сожрать молодую голову. Сознание помутилось, в отражении она видела, как соскальзывает раздробленная надвое её черепушка по волосам новой, молодой Жанны. Глаза закатились, будто пытались отвести её от зрелища. Тело непроизвольно наклоняется назад и падает на деревянный пол.

Нос Жанны сначала забила пыль, а потом заползла муха. Она очнулась, ударила пальцами по ноздрям, выгоняя непрошеного гостя. Высморкала его. И осмотрелась по сторонам. Казалось, что ей приснился страшный и противный сон.

Она обнаружила труп бабки. Посмотрела себе за спину и с ужасом отскочила от пальто, так похожего на её обгоревшее тело. Она присмотрелась и поняла, что это её плоть лежит здесь как змеиная кожа. Посмотрела на руки и поняла, что они изменились, стали более красивыми, нежными при прикосновении, изящными при осмотре издали. Её взор устремился к телевизору, к своему собственному отражению, и когда увидела его, завизжала от радости, как ребёнок, получивший наконец-то щенка на день рождения. В отражении на неё смотрела она сама, только намного моложе. Старая не соврала.

Жанна схватила себя за груди, сжала их и с томным наслаждением выговорила:

— Какие упругие!

Теперь она понимала мужчин, мечтающих прикоснуться к её грудям. Теперь она чувствовала по-новому то, к чему раньше была привычна.

Провела руками по бёдрам, восхищаясь преображением. Крутилась перед телевизором, рассматривая собственное отражение.

Единственное, что печалило Жанну в новом теле, — то, что она была абсолютно голой и вся в крови. Со вторым она справилась быстро, нашла корыто для свиней, полное дождевой воды, жёлтой мёртвой листвы и зеленоватых нитей, и помылась в нём. Во время помывки, когда вода стекала по бёдрам и ляжкам, она ощущала себя мерзко, будто осквернила тело грязной, порочной водой. Особенно угнетал факт — это первое действие, которое она совершила в новом девственном теле. Благо ведунья животных не держала, а то она бы ощутила себя свиньёй.

Она обшарила дом в поисках хоть сколько-нибудь приличной одежды, наткнулась на шкаф, в котором висело одинокое зелёное платье.

— Какое красивое! — не сумев сдержать восторга, сказала Жанна.

Платье было как новое, казалось, что ни разу не ношенное. Женщина решила, оно дожидалось своего часа, когда найдёт её Жанна. Она облачилась в платье, пришедшее впору и такое удобное. Сидит как влитое, будто сшили по заказу для неё. Она выбежала из избы и направилась обратно в живой туннель, теперь ей предстояло выполнить недоделанное — дойти до города.

Тропинка, ведущая к дороге, встретила её снова голосами погибших знакомых.

— Жан, в самом деле, за что ты так со мной? — спросил Кабан. — Я же к тебе по-человечески относился, а ты на людское плюнула. Змея подколодная.

— А как, Артурчик, иначе? Либо ты, либо тебя, — отвечала она ему.

— Ай какая цаца, ай какая краля, — радовался Гвоздь, — не засадил бы по вене, то засадил бы тебе, — а затем по лесу раздался смех.

— Ты бы поаккуратнее, а то ошейничек-то сожмётся, Дань.

— Зря ты так, по беспределу, Жанна. Зачем этот глушняк был нужен? — отчитывал её Зырян. — Бабка по понятиям к тебе как к гостю отнеслась, свои условия выполнила. А что получила взамен? Ты прям как зверь бешеный. Не хорошо поступаешь, ой как не хорошо.

— Меня ещё мёртвый жизни не учил, разбазарились тут, будто живые. Ты сколько в земле лежишь, не знаешь, что понятия ваши воровские теперь превратились в лютый порожняк? Теперь либо ты, либо тебя. Понимаешь, Зырян? Так что лежи спокойно, не учи живых.

Нравоучения мёртвых ей были не по нутру. Она прижала ладони к ушам и постаралась быстрее покинуть туннель.

Она вышла на дорогу, устремилась в сторону города. Смеркалось. Сумерки окутывали лес. Фары машины осветили асфальт, стоящие плотной стеной деревья. Осветили и силуэт Жанны, довольной собой, идущей модельной походкой. Она подняла руку, выставляя большой палец вверх. Машина затормозила возле неё.

Мансуру было наплевать на ведьм, знахарок, цыганок и прочее в этом роде, ему даже было начхать на женщин, якшавшихся в прошлом с бандитскими кругами. Он просто устал и вёл машину по незнакомой для себя трассе. Голова клонилась на плечо, ладони вспотели и скользили по кожаной обивке руля.

Что заставило его свернуть на эту дорогу? Даже сам он не знал. Будто шайтан за поводок потянул, словно неизвестный голос в голове приказал, посулил ему, что в конце пути его ждёт награда — не золотом, не серебром, а чем-то большим, тем, что вознесёт его душу в далёкие края. Туда, где ему было бы хорошо, место, в которое он мечтал попасть уже долгие годы. Он вёл праведную жизнь, и слово Аллаха стало для него законом. Ему он и следовал с тех самых пор, как его друзей в кафе расстреляли братки.

Ему тогда повезло, он отошёл в туалет, сильно прихватило живот. Словно сама божья рука вывела его из зала в нужный момент. Зайдя в кабинку, он не успел стянуть штаны, как его уши заложило от грохота пистолетных и автоматных выстрелов.

Шум навалился на него, словно у него было тело. Он закрыл уши руками, надеясь так защититься от шума и пуль, ведь если их не слышно, значит, ничего и не происходит. Значит, парни до сих пор продолжают веселиться и пить, продолжают шуметь, смеяться и поедать еду, а не падают на столы и пол, раздробленные роем пуль, не превращаются в мясной фарш, не становятся мешками костей и плоти. Мансур так и просидел, сжимая уши, час, а может и два. Во всю эту движуху его недавно втянул дальний родственник по материнской линии, тот самый, которого он увидит первым, выйдя из туалета, раскинувшимся на столе без половины головы. Глаз, лежавший в крошках черепа и кусочках мозга, ещё долгие годы будет сниться ему в страшных снах. Они лежали как диковинное угощение на бело-красной скатерти.

Проходя среди трупов своих знакомых, родственников, рассматривая каждое бездыханное тело в надежде найти хоть кого-то живого, он понимал, что его помиловал сам Аллах.

Выйдя из кафе, он твёрдо решил, что Аллах не просто велик, он ещё и его ангел-хранитель! Также свалить из города куда подальше, пока не добили, ему показалось лучшим решением.

Осуществив план, он занялся животноводством, открыл ресторан и какое-то время жил тихо и спокойно, следуя букве Корана. Пока не свернул по мановению на эту дорогу.

Фары его машины мерно освещали путь впереди, окрашивая однообразные ряды деревьев. Он проехал какую-то тропинку сбоку, задался вопросом, а куда она ведёт. Затем повернул вправо, дорога хоть и была только прямо, но из-за чего-то извилистой. Свет обрисовал очертания женской фигуры, потом отобразил истинный цвет её зелёного платья. Девушка была молодой, даже со спины это чувствовалось. Может быть, из-за её особой походки? Вышагивала она не как по асфальту, а по подиуму модельного дома. Или дело было в её фигуре? Может быть, перед ним была в самом деле молодая модель? Он невольно представил, как на спину её накидывают королевскую мантию. И его передёрнуло. Он остановил машину возле неё, открыл дверь и спросил:

— Слушай, а что ты здесь делаешь одна-одинешенька? Не страшно тебе?

— Страшно, серый волк, очень страшно, — съязвила она.

— А если серьёзно? — не привык он, чтобы девушки с ним так разговаривали.

— Машина моя сломалась, пришлось пешком до города идти.

Мансур задумался, припоминая, видел ли он машину где-нибудь на дороге. Он бросил на неё взгляд, и душа превратилась у него в шар для бейсбола, по которому эта девушка ударила битой, спросив:

— Ну так что, аксакал, подбросишь?

— Я не старый, — ответил он, пытаясь унять неизвестно откуда взявшийся страх. — Может, старше тебя, но не намного.

Было в её лице что-то такое, что он не мог уловить. Веяло от неё опасностью, и в мозге копошились воспоминания, будто она была когда-то в них. Так иногда действуют люди, перебирая кипу фотографий с целью найти нужное лицо. Но он не мог, память хоть и подчинялась ему, но наотрез отказывалась показывать именно это лицо. Будто засекреченное, будто она была участницей самого страшного воспоминания.

— Ну ты долго, девушку, будешь на свежем воздухе держать?

— Свежий воздух полезен, — сказал он, судорожно размышляя.

Первой его мыслью было утопить газ в пол и умчаться от этой красотки куда подальше, в самые дальние края. Даже, возможно, покинуть страну, затесаться где-нибудь во льдах и снегах Арктики, потеряться из виду человечества. Преодолев эти мучительные, полные наслаждения от мнимого спасения мысли, он снова взглянул на неё. Рациональное мышление подсказывало ему, что перед ним хрупкая молодая девушка и она не в состоянии причинить ему какого-либо вреда, даже если у неё где-то спрятан нож. В голове всплыла фотокарточка, на ней запечатлена одиноко стоящая машина у самого края этой дороги. Он успокоился. Незаметно выдохнул, снимая напряжение. Его любовь к Аллаху, к жизни и человечеству в общем требовала от него, чтобы он довёз девушку до города, он не мог оставить её здесь, посреди деревьев и мрака. Если он уедет, то всю жизнь будет терзать себя за брошенную среди лесов бедолагу, а этого он не хотел и позволить себе не мог.

Она, решив, что он не посадит её в свою машину, махнула ему небрежно рукой и рванула вперёд. Он разжал губы и выкрикнул:

— Стой, садись давай, подвезу.

Девушка развернулась. Он дотянулся до багажника, открыл его и достал оттуда нож. Спрятал возле своего сиденья со стороны дверцы. Так, на всякий случай, его душа оставалась напряжённой в форме мяча для бейсбола. Он сам себя утешил мыслью, что так спокойнее. И как ему показалось, она не видела, что он достал оттуда.

Она залезла в машину и уселась на переднее сиденье. От её тела по салону разнёсся запах чистой кожи с нотками болотной тины. Мансур сморщился, хотелось посмотреть на неё, но он не мог заставить свой же взгляд обратиться в сторону прекрасной незнакомки. Было страшно, не иррациональный страх окутывал его, как болотная мерзость, которую источала она и эфирно, и запахом. В голову закрались сожаления, заплясали, как шуты перед королём, отбивая ножкою такт — зря ты её посадил.

Педаль под тяжестью сильной ноги вдавилась, и машина тронулась вперёд. Пассажирка молчала, не говорил и он.

— Есть курить? — спросила она мелодично, в голосе её Мансур чувствовал нотки самоудовлетворения.

— На, — он, не глядя на неё, протянул пачку сигарет и зажигалку.

В салоне запахло дымом. Он заполнял всё, стелился перед лобовым стеклом, мешал видеть дорогу. Глаза Мансура заслезились от едкого дыма. Будто она выдыхала его ему в лицо. Мансур протёр глаз. И в голове его вспыхнуло изображение лежащего посреди раздробленного пулями черепа глаза. И этот образ запустил цепь воспоминаний.

Он в стриптиз-баре, главный говорит с женщиной, та ему грубо отвечает.

Его первое важное задание в составе бригады. Мансур с такими же новичками подходит к бару женщины. В руках увесистые коктейли Молотова. Он поджигает серую пропитанную бензином тряпку, воткнутую в горлышко, и швыряет весь бутыль в здание. Та разбивается, жидкость расплёскивается об стену, разгорается, а языки пламени, словно несчётное количество змей, расползаются, клубятся, пожирая собственное гнездо. За его броском следуют другие, он помнит звон стекла, на манер дождя сыплющегося на тротуар. Тогда ему казалось, что он делает нечто богоугодное, то, благодаря чему станет любимцем Аллаха. Тепло, исходящее от огня, вторило его мыслям, как будто озаряя избранного, грея его. Впервые в жизни он видел, как горит здание — незабываемое впечатление. Очарованный оранжевым танцем, он смотрел на огромный горящий факел — стриптиз-клуб Жанны.

Затем похороны одного из знакомых, пара молодцов подбежали к нему, когда он сидел в машине, и расстреляли из пистолетов.

Ещё похороны.

И ещё.

Он с пистолетом стоит в подъезде и ждёт, когда зайдёт его цель, рядом подстраховывает родственник. Мансур видит затылок, подставляет к нему конец глушителя, пистолет становится до одури тяжёлым, словно титановый. Он прижимает ладонью конец обоймы. Человек, к чьему затылку приставили оружие, поднимает руки вверх. Что-то говорит, но Мансур слышит лишь густоту, через неё голос жертвы становится всего лишь неразборчивым бормотанием. Палец пытается спустить курок, но тот слишком тяжёлый, сил не хватает сдвинуть его с места, он силится, пытается. Пластмассовая часть поддаётся нажиму с трудом, но всё же отходит назад и ещё. Пока не раздаётся плевок, звук которого намного громче, чем он ожидал, тело резко падает на пол, а густота разбивается вдребезги, теперь уши и голову заполняет противный звон.

Он снова видит ту женщину, владелицу стриптиз-клуба, она разъярена, кричит. Что-то доказывает, обещает, клянётся. Её лицо красивое, он думает, как с таким красивым лицом можно быть такой жестокой. Как с таким красивым лицом можно сесть к нему в машину через столько лет?

Он в кафе среди трупов, идёт робко, неуверенно, боясь наступить на кровь, на трупы. Он боится, что если его нога коснётся мёртвого, то тот восстанет и задушит его за то, что посмел потревожить вечный покой, за то, что не лёг рядом с ними. Он выходит из кафе, перед глазами та женщина, это её рук дело. Он вспоминает её ехидную улыбку. Жестокий взгляд. Его мозг воспроизводит, как она шевелит губами, верхняя вздымается, нижняя опускается, произнося имя:

— Жанна.

Он снова в машине. Попутчица закончила курить, открыла окно и выбросила окурок. Она снова молчит. Походу наговорилась на несколько лет вперёд. Мансур всё также боится перевести взгляд на неё, у него есть оправдание, он следит за дорогой. Только сам не понимает, перед кем он оправдывается? Перед собою? Перед ней? Перед мёртвыми из кафе? Как когда-то впервые спустив пусковой механизм перед затылком жертвы, теперь с таким же трудом он пытается перевести взгляд на неё. Он хочет понять, она ли перед ним? Глаза с трудом отрываются от асфальта, ночного неба и леса, они, как плохо смазанный механизм, поворачиваются в её сторону. И он видит ту, которой существовать не должно, по крайней мере в таком виде. События, заставившие его кардинально сменить деятельность, произошли слишком давно, она не могла так хорошо сохраниться. Это нереально! Это абсурд, наваждение. На земле нет человека, не изменившегося за десятки лет. Она попросту не может существовать. Его мысли судорожны, ему страшно, но он лихо скрывает это под маской каменного лица. Он всматривается в неё, надеясь, что это лишь похожая на неё девушка, но чем дольше смотрит, тем больше утверждается, что это именно она либо её двойник. Он напрочь забывает про дорогу, не замечает поворот.

— Поворот! — сладкий звонкий голос, похожий на мёд, разрывает тишину. Мансур с трудом вписывается в него, благо опыт позволил избежать аварии. Он крепче сжимает руль и всем телом наклоняется к нему же, чтобы скрыть дрожь, чтобы не показать ей своё нутро, превратившееся в желейный шар для бейсбола, трясущийся от каждого дуновения ветерка.

— Кто тебе права продал? — говорит она, и он слышит, как она выбивает огонь зажигалки и прикуривает сигарету. Струя дыма ударяет ему в лицо. — Не хватало мне ещё сейчас откинуть копыта.

— Я же не специально.

— Много чего было не специально. Но кому от этого легче?

Мансур не находит, что сказать, Жанна же не желает продолжать разговор. Густая тишина повисает в салоне, заполняет уши водителя, как в тот раз. К горлу подкатывает тошнота, его лицо кривится от мерзкого привкуса. Он смотрит на свои костяшки и замечает, что они побелели от напряжения. Собирается с силами и спрашивает её:

— Как тебя зовут?

В ответ тишина, словно она не слышала его или не хочет отвечать ему. Его злит, что она ведёт себя как хозяйка, хотя всего лишь гостья в его машине. В его жизни. Зачем она появилась в ней? Для чего? Теперь он полностью уверен, что Шайтан подшутил над ним, направив машину по этой дороге. Он вспомнил фразу «чёрт нашабашил», а ведь и вправду, удружил так удружил, устроил ему весёленькую ночную поездку. В голове мелькнула мысль воспользоваться ножом, резко засадить клинок ей прямо в горло и делов. А там пусть на небесах разбираются, кем она была и как жила.

— А зачем тебе моё имя? Познакомиться решил? — неожиданно отвечает она.

Мансур начинает раздумывать, погружается в идеи, варианты ответов, лихорадочно пытаясь найти подходящий, правильный, чтобы не выдать своё волнение, своё опасение и догадки. Он подрагивает головой, словно передёргивает затвором.

— Не люблю в своей машине ездить с незнакомцами, — говорит он, пытаясь показать хладнокровие, контроль над ситуацией. Ему кажется, что у него ничего не вышло. Он чувствует на себе её холодный и липкий взгляд, как у кошки, следящей за птицей. Скоро, видимо, он станет её добычей. А если она узнала его? Тогда… Тогда он не доедет до города живым. Навязчивый пот холодит его грудь. Он через ткань размазывает его ладонью.

— Жанна, — отвечает она.

Даже в её ледяном ответе есть что-то соблазнительное, привлекательное, будто сама дьяволица сидит рядом с ним. В голове вспыхивает образ губ, произносящих это имя. Жанна. Жанна. Жанна… Слишком много совпадений, считает он, даже чересчур. Бросает на неё взгляд, она снова отвернулась от него и смотрит в зеркало заднего вида. Она любуется своим лицом, будто не видела его долгие годы. А он думает о том, как можно сохранить свою молодость. Теперь он был уверен, что перед ним она самая. Ему хватило имени, таких совпадений не бывает. Он прекрасно это понимает, но непостижимо для него то, что она до сих пор так красива, так молода. Сколько же пластических операций она сделала, сколько бабок влила в свою красоту? Или где-то в шкафу у неё собственный портрет лежит, стареющий за неё?

— А сам-то не хочешь представиться, джентльмен? — вдруг говорит она.

— Мансур, — отвечает он, еле разъединяя зубы.

— Не слишком-то ты разговорчивый, Мансур, даже не похоже на вас, чехов.

Чехов? Давно он не слышал этого, слишком давно.

— За дорогой слежу, занят.

— У-у-у, ответственный малый, ну следи, следи. А то и вправду не уследишь и на следующем повороте разобьёшься.

Она издевается над ним, он понимает это прекрасно, как никто другой. Лишь один вопрос терзает сейчас его душу: узнала ли она его, как он узнал её? По законам семьи он должен пролить её кровь, должен отомстить за погибшего родственника. Но сейчас, когда нога еле стоит на педале тормоза, он не уверен, сможет ли он это сделать. Если не сможет, то погибнет сам. За свою жизнь, не считая пары баранов, он никого не убивал ножом. Один раз убил из пистолета, но это было другое, это было проще, хотя как понимать. Ты просто спускаешь курок, и пистолет сам сделает за тебя работу, а вот нож… Ничего подобного. Нож для хладнокровных, жестоких и уверенных в себе. Тот, кто нападает с ножом, не несёт в себе желейный мячик в груди. Тот, кто бьёт ножом, не дрожит от страха, как напуганный ребёнок.

В любом случае ему надо было решаться: или прирезать её и совершить кровную месть, да к тому же обезопасить себя, либо быть убитым самому, оставить своих детей сиротами, а жену вдовой. Не хотел он этого и не мог позволить. Слишком большая роскошь для мужчины. Он сжимает губы от злости на себя, на неё, клык прокусывает губу, призывая во рту металлический солёный привкус. Он решается, будь что будет, Аллах поймёт. И его нога с трудом отпускает педаль газа. Машина медленно останавливается. Сонный голос Жанны разрывает пустоту:

— Аксакал, что случилось?

— С машиной что-то, — врёт он, — пойду посмотрю.

— Разберёшься? — спрашивает она и моментально зевает.

— Конечно, — отвечает он ей злобно, но это случайно, он пытался скрыть страх и дрожь своего голоса. Она, кажется, не замечает этого. Он смотрит, как её глаза закрываются, в это время прячет нож в рукаве. Сейчас он её обойдёт и откроет дверь, а там уже дело за одновременно малым и невозможным, но ему надо справиться, дело чести и жизни. Он обращает внимание на ручку двери, она не заблокирована, мысленно улыбается и выходит из машины.

Он обходит автомобиль сзади. Достаёт нож и прячет его за спиной, главное, чтобы она не заметила в зеркало его движения. Он смотрит в салон. Кажется, она уснула. Умничка! Зловещая мысль о том, что всё пройдёт легко, вселяет в нём уверенность и ложную надежду. Мансур доходит до багажника, и ноги его подкашиваются, броня трескается слишком быстро, страх перед ней снова охватывает его тело. Страх кричит — нужно бежать прямо в лес. Она не будет его искать, возьмёт только машину, а потом он осознаёт, что ключи зажигания у него. Даже машину не возьмёт. Просто беги. Но тогда он станет трусом, дрожащим кроликом. Разве Аллах может принять на небеса такого человека? Разве даст он твари дрожащей сорок девственниц?

Он снова напитывается решимостью. Нужно осуществить месть за родственника. Да даже если бы не месть, то где гарантия, что он не заблудится в лесу? Кто может обещать, что он сможет добраться до города целым и невредимым? Если его растерзают ночные звери? Он делает шаг вперёд, он должен, вынужден, но он сделает предначертанное самим Аллахом. Ведь именно Бог прислал его сюда. Его рука манила на эту дорогу, он указывал путь всем заблудившимся. Мансур заблудился в жизни, Аллах дал ему право исправиться, совершить негласный закон крови.

Он убеждает себя в том, что это воля Бога, что не шайтан вёл его сюда, а сам Всевышний. В голове проносится «Аллах Акбар». И он делает ещё шаг. «Аллах Акбар» и ещё шаг. Теперь она видит его в боковое зеркало, теперь уже нет возможности трусить, бояться, иначе она поймёт, почувствует. Догонит и убьёт. Он идёт, пытаясь выглядеть уверенным. Стараясь быть смелым. В зеркале видит её красивое лицо, закрытые глаза. Проще простого, как пить дать, ничего не стоит убить спящего. Он подходит к двери и резко её открывает. И что-то тёплое, острое вонзается в его пах. Он чувствует слабую боль и как по бёдрам растекается тепло. Её рука вытянута к его ногам, глаза раскрыты. Она ждала его. Адреналин наполняет его тело, приглушает боль, придаёт сил, чтобы поквитаться, исправить хоть отчасти ситуацию. Он с каким-то нечеловеческим усилием остаётся стоять на ногах. голове сразу же обрисовывается её план. После удара он должен был упасть на колени, а там дальше она бы добила его в горло. Поэтому он и стоит.

Его рука, держащая нож, падает на неё, он слышит её вскрик боли. Она снова бьёт, только уже в живот. Он бьёт в ответ. Его глаза заполняет пелена, всё перед ним расплывчатое, как будто в фильме с плохой съёмкой, когда оператор потерял фокус. Он видит, как её зелёное платье становится чёрным от её и его крови. Видит, как её лицо забрызгивают капли крови. Чьей крови? Она бьёт с остервенением, он бьёт также в ответ. Его борода становится влажной от крови. Она располосовала живот ему. В какой-то момент каждый их удар начал становиться слабее предыдущего. Пока силы не покинули их. Мансур посмотрел под свои ноги и увидел огромную лужу крови. Заметил, как с порога машины струятся ручейки крови.

«Так хочется отдохнуть», — пронеслась у него в голове мысль. Так хочется прилечь на асфальт и поспать. Усталость заполонила его, вытолкнула всю кровь из тела и заняла её место.

Нож из его руки выпал, шлёпнувшись во влагу. Мансур сделал назад два коротких шажка и выдавил из себя последние слова:

— Шлюха тупая.

А затем упал с дороги в овраг и покатился к деревьям. Его мёртвое тело приземлилось в паре метров от одиноко стоящей сосны.

Жанна осталась в машине, не в силах вылезти из неё. Да и не было смысла. Она не чувствовала рук, они все были истерзаны острым ножом. Один из ударов пришёлся по шее, поэтому мощная струя заливала её тело. Она прекрасно понимала, что её необходимо заткнуть, но не было возможности. Руки не подчинялись, бесполезным грузом свисали вниз.

Она неожиданно получила молодость и неожиданно её потеряла. «Чёртов чех», — про себя подумала она, готовясь расстаться с жизнью. Прошлое всё-таки смогло найти её. Она решила посмотреть на себя в зеркало, в последний раз увидеть свою красоту. Но вместо отражения увидела смеющуюся бабку, глаза её горели от счастья. Как у человека, чей план выполняется по сценарию.

— Думала, я не догадывалась, что ты меня убьёшь?

В умирающем мозгу Жанны вспыхнули слова ведуньи, а затем исчезли, как и ощущения, так же как и боль, сознание и всё остальное. Остался только лишь смех победившего. Каркающий и звонкий, интонация его иногда падала вниз, превращаясь в хрип.

Сильный стук в дверь разбудил Жанну. Видимо, кто-то принёс важные вести. А ей снился такой странный сон, будто она прожила целую жизнь, потом встретила бабку, попросила у неё молодость. Затем её убил один из недобитых чехов.

«Ну и снится же иногда хрень», — подумала она. Встала и поспешила к двери. Не одев халата. И возле самой двери остановилась. Какое-то сильное чувство дежавю застучало у неё в голове. Она поняла, что за дверью Зырян, в руках у него будет кассета с убийством Светки. Но откуда она это знает? Ничего не понятно. Она вернулась в спальню, нашла халат и накинула его на себя. Затем открыла дверь и увидела перед собою в самом деле Зыряна, державшего в руках кассету. Она обомлела от шока и наваждения. Ведь это же когда-то уже происходило, неужели в том сне?

— Жан, у меня тут кассета. На ней Светка… Чехи совсем озверели. Не в мочь тебе рассказать, что на ней. Посмотри сама.

— Ага, давай сюда. Зайдёшь?

— Жан, с тобою всё в порядке? Выглядишь как-то стремно.

— Да, да, Зырян. Спала просто плохо, лютая хрень снилась.

— Может, повременишь тогда с кассетой? Там жестяк полный.

— Не, не. Сейчас посмотрим, заходи, поддержишь. Чёт, Зырян, сон какой-то херовый был. Максимально. Мне сейчас поддержка твоя нужна, как никогда.

— Хорошо, Жан, без вопросов, только я ненадолго, мне ещё к матери заглянуть надо.

— Конечно. Просто посмотрим, что на ней.

Она знала, что на ней. Точнее догадывалась, и от этого становилось максимально жутко. Страшный… Экстремальный сон выбил почву у неё из-под ног. И она никак не могла собраться с силами. Они прошли вдвоём в зал. Она попросила его включить кассету, а сама села возле телевизора на диван. Голова гудела. Сейчас посмотрим кассету, решила она, потом разберёмся, что к чему. Зачем смотреть кассету, если она знала, что на ней? Чтобы убедиться в домыслах. Понять, что увиденное ей было и вовсе не сном, а предначертанием, предзнаменованием или подсказкой.

Зырян нажал кнопку на видике, и началась обычная порнуха. Только Жанна знала, что это лишь первое впечатление. Она посмотрела на своего товарища. Тот сел рядом с ней и отвёл глаза от происходящего на экране. Ему было не по себе.

— Жан, как скажешь, сразу вырублю.

Только было что-то странное в съёмке. Она присмотрелась, чтобы понять что. У Светки же были светлые длинные волосы, а здесь чёрные. Чертовщина какая-то. Причёска была похожа на её. Один из людей в маске схватил за волосы жертву и развернул лицом к зрителям. И Жанна открыла рот от ужаса, вырвался сдавленный хрип, когда пришло осознание, что главная героиня этого извращённого жёсткого порно — она сама.

— Что за херня, Жанна? — спросил Зырян. — Я же видел эту кассету уже. Там было иначе.

Но Жанна не смогла ответить. Горло парализовал страх, ей было трудно дышать, сердце бешенно долбилось, пытаясь выбить грудную клетку и свалить куда подальше.

— Жан, объясни! Ты понимаешь, что происходит?

Один из насильников взял мачете. И рубанул по шее Жанны. Брызнула кровь, окрашивая светлое тело в алый цвет. Заиграли непонятные мотивы, отдалённо напоминающие африканские. Палачи запели, отделяя голову от тела, сзади них полились непонятные силуэты и письмена на незнакомом ей языке. Отрубленная голова открыла глаза и засмеялась, вися на волосах, сжимаемых волосатой рукой. Затем тоже запела, каркающим голосом, не выдерживающим ровную интонацию. Лицо её постарело, начало видоизменяться, превращаясь в другую голову, но смутно знакомую Жанне. В какую-то старуху. Символы стекали вниз, а голова смеялась. Как смех закончился, выкрикнула:

— Меняемся!

Жанна ощутила, как по её шее прошла боль. Она шумно выдохнула и замолчала, будто застыла статуей. Кассета закончилась. Она громко вдохнула и пришла в себя. Размяла шею. Посмотрела на спутника и каркающим голосом спросила:

— Зырян, выпить есть?

— Не знаю. Жан, мы у тебя на хате. Тебе виднее.

— Пойду на кухне посмотрю. Браги очень хочется.