Последняя сказка цветочной невесты

Глава шестая Жених

На следующее утро синяя горечь имени Лазури осталась на моих губах, свернувшись кольцами.

– Ты проснулся.

Индиго села в кровати, глядя на меня.

– Не хотелось бы, – ответил я.

Я повернулся на том месте, где стоял, опираясь на большие окна, выходившие на сморщенное ветром море. Мне никогда не нравилось плавать в открытых водах. Я ненавидел холодную пустоту океана, тревожную невесомость конечностей. Глаза Индиго были холодными и бездонными, и я поймал себя на том же ощущении: галечное дно уходит у меня из-под ног.

– Плохие сны? – спросила она.

– Я всё думаю о Лазури.

Индиго поднялась с кровати, нагая, потянулась за халатом, висевшим на выложенной лазурной и бронзовой плиткой стене.

– Вполне ожидаемо, – легко согласилась она. – Это имя ты услышал последним перед тем, как уснуть.

– Индиго…

– Мне нужно подготовиться, – сказала она, завязывая пояс халата. – Тати будет ждать нас. Надеюсь, на этот раз она будет в ясном сознании.

Тати. Я и забыл, что сегодня она наконец примет нас.

Если Индиго и Лазурь были подругами детства, значит, Тати знала и её тоже. Индиго и Лазурь. Оба этих имени вызывали в воображении синеву – море и небеса, багровые синяки, газовое пламя и богатые ткани. Эти оттенки были так близки, что их в самом деле можно было счесть сестринскими.

Когда Индиго вышла из душа, она выглядела беспечной. Остановилась перед моим креслом у окна. Капли брызнули мне на штаны, когда она наклонилась ко мне и обхватила моё лицо ладонями, целуя. Потом, отстранившись, прижалась лбом к моему, и я видел только её губы, когда она заговорила.

– Это место ядовито для самой моей души. Прости за то, как сильно оно изменило меня. Но скоро мы отправимся домой, – шептала она. – Просто знай, неважно, какая я, я не забыла, что ты – всё, что у меня есть в этом мире.

Когда она отстранилась, лучи солнца пробились сквозь облака за мной, отбрасывая радугу на её обнажённую кожу. Вычищенная, нагая, Индиго казалась не вполне человеком, и это напомнило мне об обещании, которое она взяла с меня.

Я давно представлял себе, что моя супруга проклята и что моё молчание однажды может разрушить проклятие. Но сегодня, когда свет сделал её прекрасной и чуждой, внутри родилась мысль, и мой взор сделался сапфировым, лазурным. И с языка слетел вопрос, подсвеченный синим:

Эта мысль была святотатственной, и всё же на вкус как снег и редкий сахар. Мой рот наполнился слюной.

– Люблю тебя, – сказала Индиго, и внутри что-то сжалось от стыда.

Что, если это было каким-то испытанием? Если я удержусь от соблазна любопытства, тогда, возможно, она больше не будет чувствовать себя такой затравленной, а отчуждение меж нами исчезнет.

Я потянулся и взял её за руку, поцеловал её запястье, карту вен и кожу, словно сбрызнутую росой.

– И я тоже люблю тебя.

Плечи Индиго расслабились, хотя она и не улыбнулась. А когда она коснулась моей щеки, её руки были ледяными, а ногти – острыми.

– Не дай мне повода усомниться в этом.

Я бы не назвал Дом Грёз домом для жизни.

В нём было нечто неуловимое, что-то такое в самой структуре его теней, словно он не всегда находился в едином пространстве. Словно, если прибыть без предупреждения, дома здесь не окажется вовсе. В этом смысле имя было дано ему очень удачно, хотя я не был уверен, связано ли происхождение названия с обычными сновидениями или с кошмарами… или с чем-то совсем иным. Например, с самой сутью сказок.

Я потерял счёт известным мне историям о гламоре фейри. В некоторых сказаниях Дивный Народ мог превратить горсть листьев в монеты. Их жилища при одном освещении могли показаться богато обставленными, а при другом оказаться не более чем кучей веток и мокрой соломы. Гламор был ложью, и потому опасен.

В тот миг, когда мы с Индиго вышли из её машины на усыпанную гравием дорожку, я ощутил, как Дом изучает меня.

«Я вижу то, что ты узреть не можешь», – шептал он.

Я постарался сосредоточиться на Индиго. Но близость к Дому словно вытащила на поверхность сверхъестественную, звериную часть её сущности. Когда она улыбалась, её зубы казались острее.

– Должна предупредить тебя насчёт Тати, – проговорила Индиго. – Она теперь не вполне присутствует в настоящем. Это после травмы несколько лет назад.

Я коротко глянул на башню. Вспомнил бледную фигуру перед стеклом.

– А кто-то ещё здесь есть, кроме миссис Реванд?

Индиго резко посмотрела на меня.

– Нет. А что такое?

Машина остановилась, и я указал на башенку с необычным окном.

– Мне показалось, вчера я там кого-то увидел.

Индиго проследила за моим жестом и поджала губы.

– Никто не пользуется той комнатой, – ответила она. – Уже нет.

Я должен был понимать, что случится, когда мы пересечём порог Дома Грёз. Я ведь знал сказки. Понимал структуру чар.

Но я позабыл, что некоторые места могут быть настолько древними, что уже становятся живыми. Настолько живыми, что они не просто испытывают голод; они учатся охотиться. Если вы следуете за белым оленем в заколдованную лощину, или отпираете золотую дверь в заброшенной аллее, или обнаруживаете, что поверхность зеркала под вашими пальцами становится жидкой, – это никогда не происходит случайно. Происходит так потому, что нечто нуждается в вас. Нечто уже разложило осенние листья в определённом порядке, выманило дым из трубы, прорезало свет сквозь ветви так, что всё это нашёптывает приглашение.

Моя осторожность испарилась, как только мы вошли. Напротив, я был благодарен миссис Реванд и Индиго за то, что они говорили совсем тихо и я мог изучить это место, вылепившее мою невесту. Я словно держал в ладонях таинство.

Внутреннее убранство было прекрасным. Полы из полированной каштановой доски, вырезанные в виде сцепленных звёзд. Богатый выцветший синий ковёр, тянувшийся от самого входа к гостиной, обставленной резной венецианской мебелью и бронзовыми статуями отдыхающих богинь. В центре высокого посеребрённого потолка висела люстра. Узкие высокие окна с кремовыми занавесями, подвязанными золотым шнуром, намекали на воду за ними.

Я пытался представить себе, как Индиго росла здесь – юная, слишком худощавая. Пытался представить, как она шлёпает босыми ногами по ковру, забежав в дом после купания, оставляя на дорогих шёлковых диванах лужицы воды. Пытался представить её, склонившуюся, мягкую, на эбеновых ступенях с книгой на бронзовых коленях.

Пытался – и не мог. Не осталось ни намёка на девочку, которой когда-то была Индиго. С тем же успехом она могла быть соткана из пылинок и теней, а обугленные чёрные глаза получили свой цвет от каштановых полов.

Я не осознал, что, пока я жадно вглядывался в Дом, Дом жадно вглядывался в меня.

– Он совсем не изменился, – проговорила Индиго.

Миссис Реванд скрылась в коридоре, на верхних ступенях лестницы.

– Пошла сообщить ей, что мы пришли, – сказала Индиго, а когда посмотрела на меня, в её глазах мелькнула тень опасения. – Ты должен знать, что она…

Зазвонил её телефон, и Индиго застонала.

До недавнего времени нас не волновали телефоны. Они были некрасивые и тяжёлые. Адвокаты посоветовали Индиго купить один, учитывая состояние здоровья Ипполиты. Они даже напряглись и послали ей новейшую модель, которую носили с собой все подростки на материке: красную, как насекомое, «Нокиа» с короткой антенной. Индиго сверкнула глазами, глядя на телефон.

– Видимо, придётся ответить, – проговорила она. – Минутку.

Обычно Индиго двигалась грациозно, но сейчас её удаляющаяся походка была почти воинственной. Она словно готовилась к бою.

Миссис Реванд с верхних ступеней подала мне знак, проговорила одними губами:

«Пойдёмте».

Я оглянулся туда, где скрылась Индиго, и сказал себе, что мы просто встретимся там. Когда я поднимался по лестнице, за высокими окнами простиралось море. Вода изгибалась, словно огромный мускулистый хвост в солнечных лучах. Я подумал о Мелюзине, купающейся в темноте, прикованной к своему дикому телу в надежде, что супруг позволит ей уединиться хотя бы на день и, возможно, даже разрушит проклятие.

Если бы только он вспомнил, что смотреть нельзя.

Стены наверху были тусклого цвета красного мяса, а в воздухе витал кислый, затхлый запах нечищеного рта. В настенных бра застыли погасшие лампочки. Это показалось мне странным, но какая разница для слепой?

– Мисс Ипполита? – позвала экономка, постучавшись в бледно-золотую дверь прямо у лестницы.

Изнутри в ответ раздался скрип кровати.

– Он здесь, один, – проговорила миссис Реванд, бросив на меня виноватый взгляд. Слишком поздно я понял, что Индиго это не понравится, но не смог заставить себя развернуться и уйти. – Как вы и просили.

Я зашёл. Окна были закрыты тонкими занавесями, а высокий потолок комнаты был едва подсвечен. На стенах висели странные картины в золочёных рамах – деревья и завитушки, сердца, кресты, чёрно-белые розы. С десяток ваз, полных цветов из неизвестного мне материала, были задвинуты в угол. В центре комнаты располагалась огромная круглая кровать с алыми, как кирпич на фасаде, простынями.

– Ты красивый? – раздался хриплый голос, оборвавшийся резким смехом. – Она всегда коллекционировала изысканные вещи.

Мои глаза всё ещё привыкали к свету, потому Ипполита показалась мне не больше чем маленькой извивающейся фигурой на кровати. Повернув голову, она заговорила с чем-то невидимым рядом:

– Нет, тише-тише, я знаю. Времени совсем мало. – Она принюхалась в моём направлении. – Подойди, подойди. Ближе.

Я подошёл к постели, и Ипполита предстала передо мной.

Она была миниатюрной, лысой, тёмной, как каштан. Ночная рубашка с оборками кукольно-розового цвета обвисла на её теле, словно тряпьё. Тонкую шею и ещё более тонкие запястья украшали плетёные бусы и браслеты. Её лицо не было красивым, но привлекало внимание. Эти широко расставленные глаза мученицы, которые я видел в публикациях, теперь стали молочно-голубыми с крапинками. Рот представлял собой кривую щель в обрамлении морщин. Из-за толстых выпуклых шрамов кожа казалась странно сложенной, а когда она открыла рот, чтобы заговорить, я почувствовал зловоние её дыхания.

Ипполита склонила голову набок.

– Ну и как?

– Простите?

– Ты красивый?

Я задумался над этим – вопрос меня слегка позабавил. Я знал, как смотрели на меня мужчины и женщины, как смотрела на меня Индиго в вечер нашей встречи и в ночь после.

– Да.

Серый язык Ипполиты, словно змея, проскользнул по её губам.

– Говорят, тебе хорошо удаётся находить разные вещи, – проговорила она. – Безделушки, сказки… тайны.

– Стараюсь, – ответил я, полагая, что она имеет в виду мою работу историка.

– Видишь ли, я потеряла тайну… очень скверно с моей стороны – Ипполита покачала головой. – Терять такую тайну мне было нельзя. Может, это и вовсе не тайна, а скорее идея, выросшая в темноте, подпитанная закатами и сумерками. Что думаешь?

Вопрос был адресован не мне, а невидимому нечто рядом с ней. Мне показалось, что Дом играл со мной, и стены изогнулись под углом. И снова я подумал, что Индиго это совсем не понравится, и эта мысль заставила меня распрямиться, посмотреть через плечо на дверь.

Та была закрыта. Я не припоминал, чтобы закрывал её.

– Не думаю, что могу помочь вам, мэм, – ответил я, отступая назад.

Рука Ипполиты метнулась вперёд с необычайной скоростью и схватила меня. Браслет соскользнул с её тонкого запястья, ударившись о мою кожу. Материал казался каким-то неправильным. Тёплым. Слишком мягким. Не похоже на нитки или шёлк. В горле защекотало.

– Ты ошибаешься, красавчик, – сказала она. – Скажи, насколько хорошо ты знаешь свою невесту?

Я облизнул губы, силясь сглотнуть что-то, застрявшее в горле, сдвинуть ближе к зубам. Может, это была шерстинка с шарфа.

– Она любит тебя? – спросила Ипполита, и её молочные глаза нашли мои. – Индиго любит тебя?

– Да, – сумел выговорить я.

Ипполита рассмеялась.

Я больше не мог выносить этого. Потянувшись к губам, я нащупал то, что застряло на языке. А когда вытянул, увидел прядь длинных чёрных волос.

И осознал, что видел их прежде.

Прядь волос, свёрнутых в браслет, и зуб, свисающий на конце, с вырезанной на нём буквой «Л».

Лазурь.