Последняя песнь Акелы. Книга третья

Глава семнадцатая

Солдатский лагерь, что в военное, что в мирное время, весьма и весьма напоминает термитник с не утихающей ни на секунду суетой. А если неподалеку от лагеря имеется что-то, хотя бы отдаленно попадающее под разряд цивилизованного места – тем более. И если дневная суета более или менее предсказуема, то ночная – богата различными сюрпризами. Хотя и те – вполне ожидаемы.

Ночью в лагере весело. Как бы не веселей, чем днём. Парные патрули и одиночные часовые, отчаянно завидуя счастливчикам из сотрясаемых храпом палаток, уныло топотятся по периметру. Откуда-то слева доносится густой запах ароматного варева и методичное постукиванье черпака о стенки котла полевой кухни. А когда раздался скрежет вскрываемых консервных банок, старший патруля сделал вывод, что сегодня маркитантка Марта была благосклонна к повару и, возможно, на завтрак в каше сыщется пара-тройка волокон тушеной говядины.

Несмотря на позднее время, давно сыгранный отбой и нудные замечания патрульных, со стороны коновязи по всему бивуаку разлетаются азартные вопли, перекрываемые шлепками засаленных карт и всхрапыванием лошадей. Благо, этой ночью наказания можно не опасаться. Вместе с вечерним обозом в гусарский эскадрон на место погибших офицеров прибыли четверо новеньких. И не с пустыми руками.

А теперь полы офицерской палатки распахнуты настежь и ночную тишину рвёт неслаженное бренчание трех расстроенных гитар и многоголосый хор с пьяным старанием выводит: «Royal Sharp shooter» и «Scotland the brave». Надо ведь чем-то заняться благородным джентльменам, пока вестовые и денщики в третий раз несутся в Масеру за выпивкой?

Но этим ночная жизнь не ограничивается. Изредка полог какой-нибудь из палаток, потрескивая пересохшим брезентом, отползает в сторону и выпускает на волю безымянную тень. Та, отлежавшись в сторонке и высчитав периодичность прохода патрулей, старается как можно бесшумней просочиться за границы лагеря и ломануться в направлении Масеру. Дыра, конечно, одно название – город, однако в этой дыре разместились аж три кабака (не считая походной пивной и борделя) и, значит, если в кармане бренчит пара-другая шиллингов, есть все основания полагать, что ночь не пройдет впустую и будет, что вспомнить в старости. Если доживешь.

Как правило, возвращаясь в лагерь под утро, ночные гулёны попадаются патрулям в девяти случаях из десяти и тогда к мукам похмелья и недосыпа добавляется труднопереносимая пытка – постановка под ружье возле лагерного столба. В полной выкладке под самым солнцепеком.

Очнувшись в лазарете, самовольщик даёт себе крепчайший зарок, твердя, словно устав, что женщины – зло, а продажные – втройне, что он больше никогда и никуда самовольно не сдернет, а спиртного – так вообще ни-ни. Разве что трубочку-другую выкурит для поднятия жизненного тонуса. Однако проходит неделя, все благочестивые мысли вместе с последствиями теплового удара покидают солдатскую голову и всё начинается по новой.

– Скажите, мне, О’Доэрти, – Дальмонт с тоской посмотрел на застывшего в безукоризненной строевой стойке капрала и вновь принялся мерить палатку шагами, – сколько это будет продолжаться и как мне ещё вас наказать? – пройдясь пару раз от топчана до стола и обратно, лейтенант остановился напротив стрелка и вперился в него гневным взором. – Сдается мне, Мартин, что, пока мы стоим на месте, вы растеряли все навыки разведчика. Чего вы там бурчите? Нет? Так какого чёрта вас ловят уже третий раз? И это только на этой неделе?

– Да не надрывайся ты так, Генри, – лениво зевнул Майлз, приподнимаясь с топчана в углу палатки, – то есть, я хотел сказать, сэр, господин лейтенант, сэр! Не тратьте своё время и нервы и время на этого увальня, а лучше отдайте парнишку мне на воспитание. Ставлю десятку против пенса, – Митчелл злорадно покосился на капрала и азартно потер ладони, – результат будет заметен через два дня. А если к нам присоединится старина Паркер, то и через сутки!

Сорокалетний «парнишка» с огненно-рыжими баками на пол-лица угрюмо покосился на тщедушного американца и скромно промолчал. О том, что этот недомерок сотворил со здоровяком Чизхеймом, капрал О’Доэрти знал великолепно. Сам Чизхейм и рассказал. Когда сломанная челюсть срослась.

– Отличная идея! – Дальмонт благодарно пожал руку Митчеллу и, злорадно улыбаясь, повернулся к капралу. – Решено! С завтрашнего дня и… – Генри вынул из нагрудного кармана маленький календарик и принялся тыкать в него карандашом, – и до субботы включительно, вы, капрал Мартин О’Доэрти, поступаете в распоряжение сержанта Митчелла. А если этого срока окажется недостаточно…

– Прошу прощения, что перебиваю, господин лейтенант, сэр, – просительно пролепетал О’Доэрти, испуганно косясь на Майлза. – А может, лучше под ружье? А?

– Решать, конечно, тебе, Генри, – Бёрнхем бесшумно просочился в палатку и устало развалился на скамейке подле стола, – но на твоем месте я бы сейчас выпнул этого ухаря спать, а с утра отправил в обоз грузить крупу и патроны.

– А что, – заметно воодушевился Дальмонт, чертовски уставший заступать на дежурство по лагерю через день, – намечается какое-то дело?

– Намечается, – Бёрнхем запалил спиртовку и осторожно водрузил на неё походный чайничек. – Завтра вечером выдвигаемся в рейд…

– И какими силами?

Не дождавшись ответа, Генри скорчил зверскую физиономию и кивком выпроводил облегченно вздыхающего О’Доэрти из палатки. Провожая опального капрала взглядом, лейтенант на секунду задумался, а не отвесить ли увальню подзатыльник, и даже занёс ладонь, но в последний момент устыдился и стеснительно спрятал руки за спину.

– Как обычно, – Фрэнк споро вскрыл банку консервов, вынул откуда-то пачку почти свежих галет и вытряс из Майлза мешочек с колотым сахаром, – идут твои ухари, мои оглоеды и кучка бездельников в придачу.

– И кто нынче? – Дальмонт, стремясь внести свою долю в ночную трапезу, вынул из саквояжа бережно сберегаемую баночку с мёдом и торжественно выставил на стол.

– Пулемётная команда, – презрительно фыркнул Бёрнхем, уставился на мёд и плотоядно облизнулся. – Двадцать семь упёртых валлийцев и два – целых два! – пулемета. Хорошо, если у них по ленте-другой на ствол наберется, потому как офицера у них нет. Будем выгребать сами…

– Ну это не проблема, – Дальмонт с блаженным видом втянул в себя запах мёда, размазанного по галете. – Отдадим пулемётчиков Паркеру и забудем о головной боли.

Лейтенант попытался аккуратно откусить кусок галеты, не смог и после третьей бесплодной попытки соблюсти правила приличия, вгрызся, словно клошар из портовых районов. С хрустом, скрежетом и невнятными проклятиями.

– Куда, кстати, идём?

– Ну-у-у, Генри, – ехидно ухмыльнулся Бёрнхем, сооружая очередной бутерброд с консервированной ветчиной. – Сколько лет в армии, а вопросики, как у ребенка. Идем туда, куда пошлют. А куда пошлют – неизвестно. Может быть, в Кейп-Таун за свежим сидром, а может – к чёрту на рога. Зная придурковатость нашего полковника, скорее всего, события, последуют по второму варианту. Хотя мне по душе первый.

– Если по первому вопросу я ещё мог бы развернуть дискуссию, – улыбнулся Дальмонт, аккуратно промакивая губы шёлковым платком, – то по второму даже пытаться возражать не буду…

Услышав непонятный шум за тонкой стенкой палатки, Генри скосил глаза в направлении шороха, прижал палец к губам и потянул револьвер из кобуры. Бёрнхем, искреннее полагая, что дуть на воду бывает очень полезно для здоровья, бесшумно скользнул к входу в палатку и, убедившись в готовности Дальмонта и Митчелла заключить любителя чужих тайн в свои ласковые объятия, резко дернул полог на себя. Со стороны улицы раздалось удивленно-облегченное кряхтение, звучный шлепок чем-то тяжелым по чему-то мокрому и в палатку влетел непонятного вида болид, состоящий из бочонка, подпираемого двумя подгибающимися ногами. Пройдя два шага в автоматическом режиме, существо рухнуло на колени и с облегчённым вздохом утвердило бочонок на земляном полу. Послышался ещё один вздох, и из-за края бочонка, словно водяная змея над гладью озерца, вынырнула голова Паркера. Мокрая и вроде бы слегка помятая. Рой повел по сторонам всклокоченной бородой, удовлетворенно крякнул и, уставившись на удивленного подобным зрелищем Дальмонта, тихо пробурчал:

– Чем на меня попусту пялиться, ты б, Генри, прошвырнулся бы до кухни, а? Там Картрайт с Уиллом двух спринбогоков притащили, а кухарь, сто чертей ему в печёнку, пялится на даггеротип маркитантки в костюме Евы и жратву готовить категорически не желает.

Дальмонт кинул на Бёрнхема вопросительный взгляд, сморщился при виде консервов, покачиваемых Фрэнком на ладонях и, не говоря ни слова, вышел из палатки.

– И какую дрянь ты припёр на этот раз? – Майлз нехотя отклеился от топчана, неторопливо добрёл до середины палатки и с брезгливой миной поскреб ногтем по крышке бочонка. – Пальмовую бормотуху, склизкую солонину или… прикинешься гурманом и заставишь нас жрать плесневелый сыр?

– Охоты мне не было всякую пакость на горбу таскать… – оторопело выслушав Митчелла, Рой брезгливо передёрнулся, оттолкнул товарища в сторону, вынул нож и принялся методично выковыривать пробку. После пятиминутной борьбы конусообразная затычка с звучным чмоканьем вылетела из бочки и по палатке пополз стойкий аромат крепкого спиртного. Паркер склонился над бочонком, шумно втянул в себя пропитанный спиртом запах и со счастливой улыбкой повернулся к Фрэнку:

– Я ж говорил – он! А Майлз всё – гадость да гадость! – Рой макнул палец в бочонок, с видом неземного блаженства слизал с руки спиртосодержащую влагу и торжествующе покосился на Митчелла. – Это вам не скотч какой занюханный, а настоящий французский коньяк! Напольён там или какая другая курва… ну эта, как её – курвуазья!

– Не хочу подвергать твои слова сомнению, – Фрэнк подобрал с земляного пола пробку и, перекрывая путь винным парам, жёстким ударом загнал ее в отверстие, – но, порядка ради, хотел бы уточнить… – капитан дружелюбно улыбнулся насторожившемуся Паркеру и продолжил:

– Франции, вроде бы, посчастливилось избежать твоего визита? Не был, говоришь? Так откуда ж ты знаешь, как настоящий коньяк пахнет?

– Дак это, чиф, – Паркер окинул закрытую бочку сожалеющим взглядом и тайком сглотнул слюну. – На ранчо у Жака-Анри, мать его, Мууншинера! Вот он спотыкаловку точь-в-точь с таким запахом гнал и говорил, что то – коньяк…

– Какой гадостью вы палатку провоняли, господа? – откинув полу, Дальмонт шагнул было вглубь, но принюхался и резво выскочил наружу. – Если это отрава – давайте вытащим бочонок на передовую линию и покатим его на буров…

– Мировая общественность не поймет, – ехидно осклабился Бёрнхем, обмахиваясь шляпой, как веером. – Скажут – британцы применяют бесчеловечные методы ведения войны. Вы лучше вот что скажите, Генри, как обстоят дела с нашим ужином?

– Вывести повара из транса у меня получилось, – лейтенант выразительно потряс выбитой кистью, – но насколько съедобно будет варево, сказать затрудняюсь. Когда я покидал кухню, вид у Смита был предельно мечтательный, так что подгоревшая каша и пережаренный бифштекс вполне возможны. А почему вы не пьете чай, джентльмены?

– Хороший ты парень, Генри, – угрюмо буркнул Паркер, кидая вожделеющие взгляды на бочонок, – одно плохо – историю ни черта не знаешь. – Рой окатил ошарашенного Дальмонта проникновенным взглядом и назидательно ткнул пальцем вверх. – Помнится, англичане одно время так американцев чаем пичкали, что в один прекрасный день тот чай им в Бостоне отрыгнулся… так что, давай уж лучше кофейку дрябнем, так оно безопасней будет. С кофе еще ни один бунт не начался.