Последний выбор

Глава 1. Артём. «Места для женщин и детей»

«Если б я был султан — я б имел трех жен». Султану хорошо. У него папа был султан, и дедушка был султан, и прадедушка. И каждый имел. Для султана это проза. За султаном традиция, история и инфраструктура. Гарем, евнухи с опахалами. Ему что три, что тридцать три… А я сижу в каюте дирижабля, смотрю в стену и пытаюсь понять, рад я или нет. Тому, что завтра мы прибудем в Центр, к моей странной семье.

«Неплохо очень иметь три жены». Алистелия — хрупкая белокурая красотка с дивными фиалковыми глазами. Чтобы их увидеть, надо подойди, обнять, нежно поднять лицо — тогда распахнутся эти огромные озера, в которых можно утонуть. Иначе — смотрит в пол, кивает, молчит. «Что сделать для тебя, муж мой?» — голосок такой же тихий, как она сама.

Всегда немного грустная — или мне так кажется. Спросишь — замотает головой, спрячет глаза. «Все хорошо, муж мой». По имени не назовет даже в постели.

Таира — смуглая, черноволосая, кареглазая, длинные блестящие смоляные волосы. Необычное, чуть грубоватое, но очень привлекательное лицо с алыми четкими губами. Она — горянка Закава, с худым сильным телом, длинными стройными ногами и высокой грудью. Молчаливая и строгая. Эта не прячет глаз — смотрит всегда прямо и открыто, как будто с вызовом. Смотрит так, как будто чего-то ждет. Своим низким грудным голосом произносит мое имя как «Гхарртём» — с почти неслышным, но все же существующим «гх» впереди. Своё шепнула мне на ухо в первую ночь. Имя — только для своих и то не всегда. Для самых интимных моментов.

Зову «ойко», что на языке Закава значит «дорогая для меня женщина». Буквально — «дороже козы».

До сих пор говорит с небольшим акцентом. Зато все наше скромное хозяйство на ней. Коз у нас нет, но все остальное она делает быстро и охотно. Правда, готовку ей лучше не доверять — если не хочешь бегать по потолку, изрыгая огонь. Горские блюда — это перчёный перец, посыпанный перцем.

Меланта. Со слов Старого Севы — последний представитель своей расы. Уникального народа позитивных эмпатов. «Как будто тебе десять лет, и День рождения, и Новый Год, и цирк, и только что подарили щенка и велосипед…» — вот так себя чувствуешь рядом со счастливым кайлитом. Меланта счастлива от любой ерунды и даже без нее. Невозможно удержаться от улыбки, глядя на ее веснушчатую, с широким, вечно улыбающимся до ушей ртом физиономию под растрепанной шевелюрой огненно-рыжих волос. Безалаберна как подросток — скачет, напевает, пускается в пляс, разбрасывает вещи, никогда не убирает за собой посуду, не закрывает шкафов, в комнате бардак… Но сердиться на нее не может даже строгая Таира.

С Мелантой невозможно разговаривать серьезно, от ее зеленых глаз искрами летят смешинки, она обожает азартные игры, танцы, веселье и групповой секс. Идеальный партнер в любых комбинациях. Рыжая везде, веснушчатая до кончиков сосков эмпатка, тонко дающая понять, как сделать хорошо ей, и всегда знающая, что нужно партнерам.

Идеально. Все идеально. Они чудесные девочки. Не семья — а мечта. Но отчего мне кажется, что скоро все изменится? Локальное время в Центре быстрее, чем в Мультиверсуме, и к моему прилету они уже должны вот-вот родить. Наверное, так же одновременно, как забеременели. Выполнят свою часть сделки, в условия которой меня так никто и не удосужился посвятить.

Почему меня не оставляет чувство, что я был нужен только для этого? Как будто они взяли временный контракт «идеальных жен». Он подходит к концу, скоро пора будет платить. А я понятия не имею, в какой валюте выставят счет…

— Не спишь? Можно к тебе? — дверь приоткрылась. Ольга.

— Заходи.

— Рефлексируешь, многоженец?

Все-то она знает…

— Оль, зачем Сева все это устроил? Ты же всё знаешь…

— Не всё, к сожалению, — она уселась на кровать рядом.

К моему удивлению, от нее довольно сильно пахнет алкоголем. Ольга редко пьет, а пьяной я ее вижу… Пожалуй, второй раз. Причем первый, подозреваю, она притворялась.

— Я действительно не знаю, Тём. Старый Сева был очень себе на уме. У меня, конечно, есть версии, но они достаточно очевидные, ты сам наверняка до них додумался.

— Искупитель?

— Боишься стать богоотцом? — рассмеялась она, откинувшись на подушки.

Красиво откинувшись. Она отрастила волосы и стала выглядеть более женственно, чем с привычной короткой стрижкой. Длинные, богатого медного цвета локоны падают на голубые глаза, майка натянулась на груди, обозначив соски. Хороша.

— Опасаюсь, — признался я.

— Правильно опасаешься. Ни к чему хорошему это не приводит. Но я все же считаю, что это дымовая завеса, обманный маневр. Сева был деятельным участником Конгрегации — внутреннего подразделения Церкви Искупителя. Ей принадлежит Школа Корректоров. Думаю, Сева реализовал какой-то их замысел.

— То есть, он меня подставил?

— Не без того, — она села на кровати, волнующе придвинувшись.

Ее запах — горьковатый, странный, с нотками полыни и миндаля. Я без ума от него до сих пор.

— Но разве тебе плохо?

— Мне хорошо, — ответил я, подумав, — пожалуй, слишком хорошо. Так не бывает. Опасаюсь, что не потяну счет. Не знаю, использовал ли Сева меня как прикрытие, или правда верил, что от меня Искупитель родится, но слишком многие считают, что это так. А главное — я не понимаю, зачем это им.

— Твоим женам?

— Да. Почему они согласились? Они их не заставлял, я знаю. Он что-то им пообещал. Что? Ради чего они решили родить от меня? Зачем?

— Не ради твоих прекрасных глаз? — рассмеялась Ольга.

— Перестань, я не настолько высокого о себе мнения…

— А зря, — сказала она неожиданно серьезно, кладя руки мне на плечи и приблизив лицо, — в тебе есть некое очарование абсурдно хорошего человека…

У меня никогда не получалось ей отказать. Ну и три жены — это не одна. Как-то, знаете, размывается понятие супружеской верности…

— Ну что, обновила метку? — спросил я много позже, любуясь ее профилем в свете сияющей в иллюминаторе ненормально большой луны.

Дирижабль шел «зигзагом» в каком-то срезе, гудели чуть слышно моторы. Моя вахта утром, я не высплюсь, но оно того стоило. Несмотря ни на что.

— В этом же был смысл? Ты находишь с Дороги тех, с кем спала, а со мной у тебя давно ничего не было…

— Да, это тоже, — не стала отрицать рыжая, — но не только.

— Ой, вот не надо, — отмахнулся я, — мы давно прояснили этот вопрос. Любовь — это не про тебя, ты сама сказала.

— Люди меняются, Тём, — сказала она, садясь, — даже такая старая злобная сука, как я.

Я смотрел на нее — по-прежнему выглядит на двадцать. Очень хороша. Особенно сейчас, когда сидит голая, в лунном свете, подпирая рукой встрепанную голову. Глаз не отвести. Я помню, кто она и что она — но стоит ей вот так повернуться…

— Хочешь верь, хочешь нет — но я немного завидую твоим юным глупым девочкам. И ты мне все же почему-то дорог. Но ты прав — только из-за этого я бы не пришла к тебе сегодня. Я кое-что узнала от Малки. Сева тогда дал тебе катализатор фертильности из Эрзала. Подмешал в вино. Эрзальские биотехники использовали такие активаторы для осеменения своих биоконструктов. Шансы залететь от тебя максимальны, а дети скорее всего унаследуют талант оператора.

— Так вот почему Малки все время под меня каких-то баб подложить пытался! Я-то думал, что из-за Искупителя…

— Дошло? — засмеялась Ольга. — Нет, ему глойти нужны. Они с Севой старые приятели, он знал, конечно.

— Так ты… — до меня дошло не только это.

— Да, представь себе. Я решила, что это шанс. Я бесплодна, ты знаешь, но вдруг?

— А меня спросить?

— А тебя часто спрашивали?

— Нет, — признал я, — вообще никто. Ставят перед фактом. Лох я педальный.

— Не бойся, дорогой, алименты не потребую, — она встала и начала одеваться.

— Да причем тут…

— Шутка. Спи давай, тебе до вахты четыре часа осталось.

И ушла, оставив меня в глубокой растерянности. Вечно с ней так…

Кофемашина на рабочем камбузе, несмотря на свой вызывающе стимпанковый вид, отличная. Я сварил себе большую кружку.

— Не выспался?

Я с подозрением посмотрел на Зеленого. Подначивает? Нет, вроде просто так спросил. Откуда ему знать, действительно?

— Есть немного.

— У меня тоже переходы сбили все биоритмы, — он зевнул, вызвав цепную реакцию: за ним зевнул я, Иван и даже рыжий кот со странным именем Ëксель, уютно лежащий на диванчике пилотской кают-компании.

— Всё, я спать. Курс в навигаторе, направление на гирокомпасе. Вахту сдал. Кэп, механик покинул мостик. Разбудите, когда долетим.

— Принято.

— Штурман на мостике, — подхватил инициативу я, — вахту принял.

Иван постепенно вводит у нас военно-морские правила. Наверное, так и надо. В любом случае, мне не сложно.

За наборным панорамным стеклом ходовой рубки разматывается дорога. Не Дорога, а просто трасса в каком-то срезе, сложным образом соответствующая ей в этой метрике.

— Срез пустой?

— Пока никого не видели, — ответил капитан.

Иван на вахте в красивой черной фуражке с эмблемой Первой Коммуны на золоченом «крабе», но без формы. Только тельник под курткой. Нет у нас формы, и его это, кажется, расстраивает. Офицер — навсегда офицер. У нас даже дирижабль до сих пор безымянный. Безобразие, конечно, тут я согласен, но как-то нет до сих пор консенсуса. Мне, как бывшему писателю, кажется, что дирижабль, в силу своего ретростатуса, и имя должен иметь стильное и винтажное. «Генриетта» какая-нибудь. У меня нет знакомых Генриетт, просто звучит этак литературно — «Дирижабль «Генриетта». Хорошо же. Но Иван с его военно-морскими загонами категорически против. Ему нужно что-то такое, сурово-пафосное. «Стремительный», например, или «Грозный». Хотя какой он, к воздушным чертям, «стремительный»? Довольно тихоходный аппарат, да и «грозного» ничего в этом прогулочном лайнере нету. Зеленый, с его гаражным чувством юмора предложил несколько крайне скабрезных вариантов, но ему, кажется, вообще все равно. «Зачем ему название? Мы что, боимся спутать его с другим дирижаблем?». Никакого уважения к статусу.

Я сверился с направлением, выставленным на визире, — длинный «зигзаг» получается. Вставил кружку с кофе в держатель на ручке кресла, уселся перед консолью, натянул гоглы. Навигационная панель показывает точку финиша — наводился на микромаячок, который таскает на шее Таира. Казалось, что нет более безопасного места — а вот поди ж ты… Так что Зеленый, прихвативший семью с собой, возможно поступает правильно.

— Арутем Ивани потипи харуешь!

— Маш, говори по-русски, я же просила. Сейчас сварю тебе кашу, да.

— Доброе утро, Лена, — поприветствовал их Иван.

Лена, жена Зеленого, похожа на Ольгу. На вероятностную Ольгу, которая не потеряла мужа и ребенка, не стала руководителем разведки Коммуны, не принимала Вещество, а была обычной женой и матерью, родила второго и да, — уже давно не выглядит на двадцать. Рыжая и голубоглазая, но — совсем другая.

— Здравствуйте, Артём, Иван. Мы не помешаем? В большом камбузе слишком… Просторно.

— На камбузе, — поправил Иван, — правильно говорить «на камбузе». Нет, не помешаете, конечно.

— Драсть, дядя Иван и дядя Артём!

Маша, очаровательная семилетняя дочка Зеленого, перешла с альтери на русский.

— Привет, Маш, — ответил я, — как дела?

— Тут круто! Мне очень нравится! Маам, а можно манную?

— Тут нет манки, солнышко. Овсянку будешь?

Мы не успели запастись, улетали в спешке, боялись, что настроение Конторы изменится и нас не выпустят.

— С вареньем?

— С клубничным.

— Буду!

Лысый, ушастый и серьезный сын Зеленого деловито полез на диван. Ему года полтора, насколько я помню. Интересный мальчик — почти все время молчит. Что-то, наверное, себе думает.

Дорога внизу стала отклоняться, и я положил руку на выключатель резонаторов.

— Капитан?

— Штурман, выход!

Щелчок, вибрация, чуть закладывает уши — мы не над дорогой, а над Дорогой. Туманный шар, сквозь который проглядывает что-то расплывчато-никакое, и только пятно Дороги внизу видно четко.

— Ух ты! — реагирует девочка Маша. — Какое тут всё…

Да, вот такое. Никто не знает, почему. Но это не мешает нам пересекать это странное над-пространство, не теряя направления на цель. Но лучше тут не задерживаться, странное это место. У меня от него до сих пор мурашки везде.

— Штурман, зигзаг!

— Есть зигзаг!

— Кхаботри цур! — восхищается (наверное) Маша.

— Маш! — мягко укоряет ее Лена, — но красиво, да.

Внизу просто пустыня, но низкое солнце превращает ее песок в золотой. Он переливается красками от тускло-оранжевого до густо-багрового, чередуясь с полосами яркой желтизны там, где падают рассеченные выветрившимися скалами косые лучи заката. Шикарное зрелище, но дорога здесь почти не видна. Ее давно поглотил песок, оставив только редкую цепочку столбов с оборванными проводами. Пока солнце окончательно не село, сколько-то пройдем над ними, направление верное.

— Наелась, Маш?

— Угу, псибмам!

— Отнеси Насте тарелку, пожалуйста. И чаю я сейчас ей налью…

— Как она? — спросил я у Лены.

— Переживает. Выходить не хочет. Очень расстроена, бедная девочка.

Лена как-то естественно взяла шефство над моей приемной дочерью. Настя, едва не угробившая целый мир, в этом нуждается. Она не виновата, разумеется, но поди объясни это подростку. Я пытаюсь. Вчера весь вечер просидел в ее каюте, разговаривали о всяком. Но глупо рассчитывать, что полученные психотравмы вот так возьмут, и рассосутся. Досталось ей, как мало кому достается. Надеюсь, в Школе корректоров ей станет легче, там все такие — синеглазые Разрушители, из которых пытаются воспитать Хранителей. Иногда даже успешно.

Солнце над пустыней село окончательно, на срез упала ночь, последние следы дороги растворились в фиолетовых тенях.

— Штурман, выход!

— Есть выход!

— Подлетаем? — а вот и рыжая моя соблазнительница проснулась.

Выглядит прекрасно, ведет себя как ни в чем не бывало. Она такая.

— Последний переход, Ольга Павловна, — поясняет Иван. — Полчаса — и выйдем в Центре.

— Тогда я успею попить кофе.

Иван с ней подчеркнуто корректен, по имени-отчеству. Привык в Коммуне. Но не доверяет и опасается. Правильно, наверное, делает. Это я балбес бесхарактерный, всю жизнь бабы мной крутят, как хотят.

Капитан несколько раз щелкнул клавишей селектора.

— Да проснулся я, проснулся, — недовольно ответил Зеленый. — Чего там?

— Один переход остался, ты просил разбудить.

— Хорошо, спасибо.

Центр Мира, как пафосно называют это место, сверху выглядит очень странно. Я прожил тут три месяца, но даже не предполагал, что он похож на леденец. Такой, знаете, спиральный леденец, где узкие треугольные сектора закручены вокруг центра. Снизу это не разглядеть.

— Не вижу следов штурма, — сказал Зеленый, — я-то думал тут война и немцы. Паника, дым, пожары, мародерство, партизаны…

Город действительно цел. Ни дымка, ни развалины. Сверху видно, что население не прячется и не бежит, а наоборот — кучкуется на главной площади. Там уже собралась приличная толпа, окружившая механизм мораториума. С импровизированной трибуны перед ней кто-то выступает. Дирижабль поплыл туда, неспешно подрабатывая винтами. Когда наша овальная тень легла на землю, лица повернулись вверх.

— Машине стоп, — скомандовал капитан, — прибыли.

Выяснилось, что никто, собственно, на Центр и не нападал. Хотя пугали нас не зря — как только кто-то повредил мораториум, над городом появились летающие платформы Комспаса. Две больших, боевых и одна маленькая, двухвинтовая, без оружия. Она села прямо тут, на площади и ее пилот, весь в высокотехнологичной кирасе и глухом шлеме, дождавшись прихода иерарахов Церкви, озвучил ультиматум.

Комспас требовал выдать Искупителя.

То, что Искупителя у Церкви нет, и что он, возможно, вообще еще не родился, их не волнует. Они готовы принять его младенцем, или в животе матери, а в то, что Церковь не знает, кто это, они не верят. Зато предупредили, что абы какого ребенка им подсунуть не выйдет. Есть, мол, способы проверить.

Представитель Конгрегации, сидя у нас в большой кают-компании, только руками разводил. У Церкви такого способа нет.

Этого властного пожилого священника я раньше не видел. Одет в стандартный балахон, но совершенно не похож на духовное лицо. Ольга на него сразу стойку сделала, почуяла коллегу по разведделам. Кстати, существование такой организации при церкви Зеленый предсказал задолго до того, как мы увидели ее первого представителя. Вычислил своей странной логикой, мрачно заявив, что они еще преподнесут нам сюрпризы.

Сам Зеленый послушал этого «конгрегатора» — и свалил вниз, на площадь, шепнув, что «все равно ничего не скажет». Теперь они с Иваном осматривали поврежденный мораториум, оставив дипломатические функции мне и Ольге. Ну, то есть, предполагалось, что именно мне — но рыжую, разумеется, от такой интриги за уши не оттащишь. А из меня дипломат никакой, меня семья волнует.

— Да, мы считаем, что Комспас имеет в виду вашего ребенка, — подтвердил мои худшие опасения представитель Конгрегации.

Он представился, но у меня его имя сразу из башки вылетело. Нервы.

— Какого из трех? — спросил я мрачно.

— Возможно, они вообще не подозревают, что их три. Или хотят всех трех. Или имеют способ выбрать…

— Вы тоже считаете, что я отец Искупителя? — от одной мысли об этом мне становилось дурно.

— Будущий отец, — поправил меня он. — Ваши жены ждут вас, чтобы родить. Но нет, я так не считаю. Искупитель — сложнейший философско-метафизический феномен, и я не думаю, что можно вот так ткнуть пальцем и сказать: «Вот он!» Но не важно, что думаю я. Важно, что думает Комспас.

— Они же собираются как-то это определить?

— Я подозреваю, что они могут узнать не то, является ли конкретный ребенок Искупителем, а то, является ли он вашим.

— Ты же был в плену, — напомнила Ольга, — у них наверняка есть материал для генетической экспертизы. А Сева сумел убедить всех, что Искупитель родится именно от тебя. Не с вашей ли подачи, кстати?

Ольга уставилась пронзительными голубыми глазами на собеседника.

— Без комментариев! — строго ответил тот.

Даже отпираться не стал, сволочь.

— А что значит «ждут, чтобы родить»? — внезапно дошло до меня. — Как это вообще можно «ждать»?

— Ваши жены, Артём, — укоризненно сказал церковник, — очень серьезно относятся к своей миссии. Родить без вас — было бы просто неправильно. Я бы на вашем месте поспешил к ним. Им и так непросто.

— Черт подери, а раньше нельзя было сказать? — ответил я уже не бегу.

Кто-то более сообразительный и ответственный, чем я, позаботился о том, чтобы возле дома нас ждал большой автомобиль. Мне осталось только обнять своих пузатых женщин и осторожно подсадить в салон. Меланта здорово располнела, но ей это парадоксально шло, она стала какой-то мягкой и уютной, не перестав фонтанировать весельем даже сейчас. Смешно переваливается, поддерживая живот, и хохочет. Алистелия тоже слегка округлилась, налившись грудью, а вот Таира — все такая же худая и стройная, с прямой спиной. Круглый выпуклый живот забавно торчит на спортивной поджарой фигуре.

— Наконец-то, — сказал она с облегчением. — Мы трудно ждать!

— Ха, — отмахнулась Меланта, — не слушай эту зануду! Они так смешно толкаются, пощупай!

Я торжественно возложил руки на ее живот и живот Алистелии, жалея, что рук всего две. В ладони синхронно пнули изнутри. Я испытал странное чувство. Не найду слов, чтобы его описать, это что-то совсем в моей жизни новое. И мне оно, пожалуй, нравится, несмотря на всю причудливость ситуации.

— Они готовы, муж мой, — тихо сказала Алистелия. — Мы ждали только тебя.

Я не стал уточнять, как это у них получилось. Лучше не вдаваться в детали.

Здешняя больница мало похожа на наши. Какая-то… академическая, что ли? В ней не пахнет антисептиками и хлором, интерьер холла в стиле модерн, медсестры в кружевных накрахмаленных колпаках. Солидный врач с седой бородкой принял нас без всякой бюрократии и расспросов. Нас явно ждали. Может это глупо, но я нервничал и бегал из угла в угол как самый обычный будущий отец, и бросился навстречу вошедшему доктору с самым обычным: «Ну что? Ну как?».

— Девочки, — сказал он спокойно, — и мальчик. Все здоровы, все чувствуют себя хорошо.

— Слава богу! — выдохнул я.

Меня нарядили в халат и провели в большую светлую палату. Женщины мои выглядели усталыми и осунувшимися, но довольными. И какими-то… Исполнившими долг, наверное. Я сразу почувствовал это в атмосфере.

— Как вы, дорогие мои?

— Не так все и страшно! — оптимистично заявила Меланта, — хотя бывали в моей жизни моменты и получше. В это место приятнее впускать, чем выпускать оттуда.

Она откровенно похлопала себя внизу живота.

— Мы справились, муж наш, — тихо сказала Алистелия.

— Мальчик — мой, — с гордостью сообщила Таира.

— Пфуй, девочки лучше! — засмеялась Меланта. — Ты кого больше любишь, мальчиков, или девочек?

— Я вас люблю, — сказал я машинально, не вдумываясь.

В тот конкретный момент это было чистейшей правдой, но все вдруг как-то странно замолчали и уставились на меня так, как будто я невесть чего ляпнул. Мне аж неловко стало.

— Да потрогай ты их уже! — со смехом нарушила смущенное молчание Меланта, — они не стеклянные!

Младенцев уложили на один широкий столик с мягким углублением, и они были, на мой взгляд, совершенно одинаковыми. Не розовыми и щекастыми, а слегка сизоватыми и очень маленькими. Глазки закрыты, носики сопят, а больше ничего не видно из-за пеленок. Как они их различать-то будут?

— И который тут мальчик? — спросил я неуверенно.

— Вот мой сын! — сказала Тайра, без колебаний ткнув пальцев в левого. На мой взгляд, он ровно ничем не отличается от остальных.

Я осторожно коснулся его щеки. Сын (мой сын, мамадорогая!), недовольно пошевелил в ответ носом. Ну вот я и стал отцом. Сразу троих. Теперь они будут как-то расти, умнеть, с ними надо будет что-то делать… К горшку, там, приучать, учить чтению… Что еще с детьми делают? В эту секунду я с ужасом осознал, что совершенно не готов быть отцом. Я полностью и всецело отвечаю за эти три жизни? Да я вообще не представляю себе, что с ними делать! Я про себя до сих пор иногда думаю: «Вот, вырасту, и тогда…».

Меланта эмпатически уловила мою панику и, приподнявшись на кровати, усадила рядом, на край. Обняла за плечи, смешно фыркнула ежиком в ухо.

— Перестань! — сказала она весело, — все дети так или иначе вырастают.

— Но я не знаю, как…

— Никто не знает! — смеется она. — Нет никакого правильного способа растить детей. Они сами вырастут, как лопухи на обочине. И в любом случае не будут такими, как ты себе представляешь, так что даже не начинай представлять!

— Не волнуйся, муж мой! — добавила Алистелия, — я позабочусь о них!

— Мужчине нет надо думать про младенец! — веско подвела итог Таира. — Мужчина учить его драться после!

Я не чувствовал в себе таланта научить кого-то драться, но подумал, что эта проблема встанет еще не завтра. Сейчас у них есть на троих шесть отличных сисек и больше ничего не требуется. С остальным будем разбираться по ходу жизни. Переживать рядом с Мелантой все равно невозможно, так что я поддался ее ментальному позитиву и начал просто радоваться. В конце концов, у меня же дети родились!

— Обмыв копыт! — строго сказал встретивший меня в холле Зеленый.

— Давняя священная традиция! — подтвердил Иван.

Я подозрительно огляделся — Ольги не было.

— Смылась рыжая, — подтвердил Зеленый. — Как тот Карлсон, пообещав вернуться. Унеслась куда-то с инквизитором, или кто он там. О чем-то они договариваться будут, но нас это вроде как не касается.

— У нас своих дел полно, — подтвердил Иван, — но это подождет. А вот копыта настоятельно требуют немедленного обмыва. Твоих когда выпустят?

— Вроде бы уже завтра. Все благополучно прошло.

— Девочка-мальчик-девочка? Сложно будет пацану, — вздохнул Зеленый, — сестры — дело такое… Но, между тем — копыта ждут! Поехали!

Оказывается, они приехали на УАЗе, выгрузив его из дирижабля. Тот так и висел над площадью, потому что никакой парковки для него тут не предусмотрено. Но энергии у нас много, мы под пробку залили энерготанк в башне. Висеть вот так он, наверное, тысячу лет может.

В кают-компании Лена накрывала на стол, расставляя тарелки. С камбуза вкусно пахнет жареным мясом, об ноги интенсивно обтираются два заинтригованных этим запахом кота — рыжий и сиамский. Каждый из них старательно делает вид, что он единственный, игнорируя соперника.

— Забрал своих? — сообразил, увидев сиамца, я.

— Да, здесь они, — кивнул Иван, — не без приключений, но добрались. Идея отправить их с цыганами оказалась не такой хорошей, как выглядела.

— Как и все остальные наши идеи, — покивал Зеленый.

— Я чего-то еще пропустил? — напрягся я.

— Потом, — отмахнулись оба, — сначала копыта!

— Здрасьте, дядя Артём! — поприветствовала меня зашедшая из коридора Василиса, — поздравляю с Днем Рождения детей! Это вам! Цыганский сувенир! От дяди Малки!

В деревянной, выстланной алым бархатом коробочке лежат три маленьких золотых серьги. Простые тонкие золотые колечки с замочком, пропущенные через бусины черного камня. Я провел по ним пальцем и понял, что они куда ценнее, чем кажутся. Это маркеры, такие же, как черный диск, что таскает на груди Таира. Если вдеть их в уши детям, то я всегда смогу их найти. Другое дело, что колоть им уши еще не скоро, это же не цыганята, которые с младенчества в таких цацках. А мальчику так и вовсе, наверное, лишнее. Хотя сейчас на Родине пирсинг в моде…

— С Днем Рождения твоих малышей! — поздравила меня Светлана, Иванова жена. — Дорогой, неси свои напитки! Будем праздновать!

И правда, День рождения же. Самый первый. А кстати, какое сегодня число? И по какому календарю? Какого среза? Да, с гороскопами у моих детей будут сложности. И это только первое, что пришло в голову…

— Расслабься! — хлопнул меня по плечу Зеленый. — Дети — это здорово! Наливай, кэп!

— Серьезно, Артём, — Иван загремел посудой, — поначалу теряешься, конечно, но потом понимаешь, что все куда хуже, чем ты думал…

— Паап! — возмутилась Василиса.

— Но никогда, никогда не пожалеешь, поверь! — добавил он, подмигнув дочери.

Утешили, блин, опытные папаши.

Положительный момент напитков Ивана — от них нет похмелья. Впрочем, мы и не злоупотребляли. Так, посидели скромно, как семейные люди с семейным человеком. Я только сейчас начинаю ловить в себе это ощущение. Что я семейный человек, а не герой в модном литературном жанре адьюльт-фэнтези, который даже большее днище, чем мои пиздецомы.

Дети все меняют.

С утра Зеленый отвез меня в больницу на УАЗе и умотал по делам — что-то они там с Иваном придумали насчет мораториума. Интересно, но сейчас все мои мысли тут, с детьми и женами. Пытаюсь осознать свое место в жизни, так сказать. Моё — в их жизни. И их — в моей.

На выписку явился давешний представитель Конгрегации, имя которого я так и не вспомнил и про себя называл просто «Инквизитором». Что-то в нем есть такое, зловещее.

— Какие планы? — поинтересовался он нейтральным тоном.

— Без понятия, — честно признался я.

В последнее время даже не пытаюсь строить планы, слишком много сюрпризов. И инквизитор подкинул очередной.

— Есть интересное предложение для вас, — продолжил он так же нейтрально.

— Я открыт к предложениям.

Из меня хреновый глава семьи. Бездомный и безработный. Маленький коттеджик, где мы сейчас обитаем, нам предоставили без уточнения условий. Бесплатно, но никто не обещал, что навсегда. Между тем, для Центра мы, возможно, становимся токсичным активом — если Комспас нацелился именно на моих детей.

— Мы считаем, что дальнейшее пребывание в Центре может быть опасным, — сказал инквизитор. — Для вас, для вашей семьи, для окружающих.

— Возможно, — согласился я, — однако не могу не отметить, что вся эта ситуация является следствием в том числе и ваших действий. Не думаю, что Сева один это все придумал.

Представитель Конгрегации снова не стал комментировать мои предположения. Но и отпираться тоже не стал.

— Учитывая уникальность ситуации и нашу заинтересованность в вашей безопасности, я хочу предложить вам сменить место жительства.

— Выгоняете?

— Напротив. Давайте прогуляемся, если вы не против. Вашу семью будут еще некоторое время готовить к выписке, мы успеем вернуться.

Ничуть не сомневаюсь, что их будут «готовить к выписке» так долго, как нужно инквизитору. В Центре все решает Церковь, а в Церкви — Конгрегация. Ну а нам, обретающимся тут в статусе нахлебников, выбирать особо не приходится.

Мы вышли из больницы и пошли пешком. Этот сектор, один из множества сходящихся узкими закрученными клиньями к площади, выстроен в архитектуре позднего модерна, вычурно и чуть мрачновато. В символике обильно покрывающих здания барельефов часто встречается эмблема Первой Коммуны — микроскоп, вписанный в шестеренку. Я не прожил тут достаточно долго, чтобы детально разобраться в истории возникновения столь странного места, знаю только, что Центр — это «сборная» локаль. То есть, состоит из частей разных срезов.

Здесь довольно мило. Комфортно жить — крошечные магазинчики, небольшие кафе, много пространства для неспешных прогулок. Людей немного, чем они тут занимаются — непонятно. Наверняка существует какая-то рациональная экономика, но я не знаю, на чем она строится. Те три месяца, что я прожил тут с семьей, мы как-то не поднимали этих вопросов. Глупо, да, но я был слишком поглощен рефлексиями и отношениями. Каждый день Таира ходила на рынок и приносила продукты, но откуда брались на них деньги? Мне что-то заплатили за лекции в Школе, но я даже не знаю, много это или мало, потому что сразу отдал забавные цветные купюры той же Таире. Откуда берутся продукты на этом рынке? Кто и на что содержит Школу? Практически уверен, что все это организовано Церковью Искупителя, но как именно? Если мы и дальше будем жить здесь — со временем разберусь. А если этот инквизитор сейчас выпроводит нас ко всем чертям — то и ладно. Заберу всех на дирижабль, например, там еще есть свободные каюты, и права мои на них не меньше, чем у всех остальных.

Прошли пару кварталов и остановились у ничем не примечательной двери ничем не примечательного дома. Дверь массивная, деревянная, с витой бронзовой ручкой, довольно стильная. Но здесь все примерно такие. Кажется, что этот квартал целиком переехал сюда из начала двадцатого века нашего мира — этакое ар-нуво.

— Откройте дверь, пожалуйста, — попросил инквизитор.

Я немного удивился, но повернул ручку с литым цветочным орнаментом и потянул дверь. Она легко открылась. Внутри оказалась парадная лестница с закрепленной бронзовыми прутьями ковровой дорожкой и коваными металлическими перилами, уходящая наверх, к квартирам. Ничего необычного.

— Мне войти?

— Нет, не нужно. Закройте обратно.

Я пожал плечами и закрыл. Язычок замка щелкнул.

— А теперь открою я…

Инквизитор точно так же повернул ручку и потянул, дверь снова открылась — но лестницы за ней уже не было. Просторная прихожая, вешалки, стойка для обуви, высокое ведро для зонтов. И еще одна дверь, тоже деревянная, но потемнее.

— Проходите, — пригласил он меня.

Мы вошли.

— Эта дверь открывается ключом.

Он показал мне связку массивных ключей — стержень со сложной бородкой, круглая бронзовая головка. Ключи просто висят на вешалке у входа.

— Сейчас она должна быть не заперта… Да, так и есть. Давайте войдем.

Мы прошли в полутемный холл какого-то дома. Я уже догадался, что отнюдь не того, который виден с улицы. К этим фокусам с пространством постепенно привыкаешь. Тут просторно, немного затхло, немного пыльно. Пахнет старой бумагой и мастикой для паркета.

— Как вам? — спросил он.

— Пока не очень понятно. А где мы?

— Вот здесь.

Он решительно отодвинул широкую штору. Это был опрометчивый поступок, за который пришлось расплатиться чиханием и стряхиванием с себя пыли, но зато помещение осветилось лучами яркого солнца через большое окно. За окном тот же город — но совершенно пустой. За годы блужданий по вымирающему Мультиверсуму я привык это определять с первого взгляда. Тут давно никого не было. Несколько лет, как минимум.

— И где это «здесь»?

— Неизвестно, — пожал плечами инквизитор. — Многие дома в этом секторе Центра изначально «двойные». В Коммуне любили так строить, это экономит пространство. Два города в одном. К сожалению, право входа в такие двери почти везде утрачено. Это, возможно, последняя, которую есть, кому открыть. Мы не знаем, как восстановить доступ к остальным и возможно ли это в принципе. Он передается от человека к человеку. Подойдите сюда.

Я вернулся в прихожую.

— Положите руку сюда.

В декоре стены возле двери выделяется темная каменная плитка, если бы мне не показали, я бы и не заметил. Приложил растопыренную ладонь, инквизитор припечатал поверх своей сухой кистью с длинными тонкими пальцами. Рука не то музыканта, не то взломщика. В ладонь почти неощутимо кольнуло, как электричеством.

— Все, дверь вас запомнила. Теперь вы сможете открывать ее двумя способами — туда и сюда. Это требует небольшого ментального усилия, но вы глойти, для вас это не составит труда. Такой локальный и специфический кросс-локус, если угодно.

— Очень любопытно, — вежливо сказал я, — но вы говорили о каком-то предложении?

— Это оно и есть. Я предлагаю вам с семьей переселиться сюда. Сохранив все удобства проживания в Центре, вы будете недоступны для поиска. Вас не смогут, например, найти и похитить. Вас и, разумеется, ваших детей.

— Скажите, — внезапно решился я, — а вы тоже считаете, что один из них, ну…

— Искупитель?

— Да.

— Ну почему же «один»? — рассмеялся представитель Конгрегации. — Почему не трое разом? Это вполне может оказаться коллективным феноменом…

— Вы серьезно?

— Я не скажу вам ни «да» ни «нет». Не потому, что хочу вас помучить, а потому, что мы не исключаем никаких вариантов. Генезис Искупителей никому не известен, они, как вы наверняка догадываетесь, появляются не настолько часто, чтобы вести статистику. Честно скажу — нас бы вполне устроило, если бы это оказались ваши дети. Один, два, все трое — неважно. Просто для определенности. Но если это и не так, то их судьба в любом случае с ним связана. Вас не оставят в покое.

— Не самая приятная перспектива.

— Понимаю.

— Вряд ли. Не вам придется остаток жизни прятаться самому и прятать детей. Сидеть в вымершем городе как мышь под метлой, бегать, озираясь, за продуктами… Кстати, на что нам жить?

— Разумеется, Церковь не оставит вас без помощи, — обнадежил инквизитор. — Мы же Церковь Искупителя и странно было бы не позаботиться о том, кто им, возможно, станет. Мы увеличим пособие, которое получает ваша семья, и ваши лекции, Артём, тоже будут востребованы. Это не подачка, ни в коем случае! — поспешил он сказать, заметив мою реакцию. — Вы действительно хороший лектор, детям нравится. Ваши рассказы о Мультиверсуме звучат как приключенческий роман. Это их мотивирует. Завтра утром ждем вас в Школе. Зайдите к ректору, он поставит вас в учебный план. И да — этот дом отныне ваш, я дал вам приоритет. Вы можете дать право прохода всем, кому хотите и даже отозвать моё. А теперь пора вернуться в больницу, думаю, ваше семейство готово к воссоединению с мужем и отцом…

Остаток дня прошел суетно — я забрал своих женщин и детей, пытаясь привыкнуть к тому, что их так много. В коттеджике сразу стало тесно, особенно с учетом Насти и Эли. Настя — отдельный разговор. Девочке сильно досталось, но, насколько я знаю, для корректоров это история типичная. В Школе умеют работать с подростками, ставшими Немезидами Мироздания. Только на то и надеюсь. Итого у меня теперь четверо детей и Эли. Эли, впрочем, прилипла к Меланте и никого, кроме нее, не замечает вовсе. Когда вечером Зеленый зашел узнать, не нужно ли чего, она ненадолго на него отвлеклась. Подбежала, торопливо, как бы извиняясь, обняла, и убежала обратно к кровати Меланты, возле которой дежурила, улавливая малейшие пожелания рыжей кайлитки. Горянка уже скакала по дому, как их знаменитые козы, и не скажешь, что рожала вчера. Алистелия тоже отправилась на кухню, отмахнувшись от моего «не надо, я сам», а Меланта продолжала лениво валяться, иногда кормя дочь веснушчатой грудью. Пеленки и то Эли меняла.

— Надо же, — удивился Зеленый, глядя, как Эли мухой летит на кухню, чтобы заварить чаю, качает кроватку ребенка, поправляет подушки и так далее, — а мне за все время воды стакан не подала.

— Эли — кайлитский эмосимбионт, — внезапно ответила ему Меланта. — Они созданы для нас. Для веселья, любви и помощи. Для секса. Для игр. Для полноты семьи. Не обижайся на нее. С людьми ей тяжело, как вам с глухонемыми.

Да, Сева, вроде бы, что-то такое говорил. Причем и про Меланту тоже. Если им вдвоем легче переносить меня — то почему нет?

— Когда-то их производили для нас в биолабораториях среза Эрзал, там же, где создали Алистелию, — Меланта без всякого стеснения ткнула в ее сторону пальцем. — Но это было давно. Я уже не застала.

Блондинка как будто сжалась и снова уставилась в пол фиалковыми глазами. Кажется, ей было неприятно это напоминание.

— Эрзал долго был домом для кайлитов, многие из нас погибли с ним. Оставшиеся… Ладно, что об этом вспоминать? Жизнь продолжается, правда?

Меланта весело улыбнулась, и всем сразу захотелось улыбаться ей в ответ.

— Как назвали-то? — спроси Зеленый, прощаясь в прихожей.

— Никак, — развел руками я. — Все три считают, что должен назвать отец. А у меня полнейший ступор.

— Сочувствую, — покивал Зеленый, — мы младшему девять месяцев придумывали, все перебрали. А тут сразу три. Голову сломаешь. Настя как?

— Не очень. Завтра отведу ее в Школу, там ей помогут, я надеюсь.

— Я так понимаю, на дирижабле тебя пока не ждать?

— Так и вы, вроде, никуда не собираетесь?

— Как знать… Ну да по ходу разберемся. Отдыхайте. Завтра с переездом поможем. Святцы тебе на ноутбуке поискать? Ткнешь мышкой не глядя, будут у тебя Капитолина, Амнеподиста и Акакий…

— Иди к черту, не смешно!

— Привет, пап.

Настя сидит на кухне, смотрит синими глазами в чашку давно остывшего чая.

— Как-то глупо все вышло, да? — она не поворачивается ко мне, как будто стесняется. — Не так я себе все представляла тогда, в Коммуне. Ты прости меня. Зря я все устроила.

— Мне не за что тебя прощать.

— Есть. Это ведь я…

— Хватит, — я положил ей руку на худое острое плечо. — Если есть — то я тебя простил. И ты меня прости, если есть за что. И на этом закончили счеты. Давай не будем меряться глубиной совершенных ошибок, ладно? Я все равно выиграю, у меня большая фора по возрасту.

— Ладно, — сказала она неуверенно, — просто я чувствую себя таким говном…

— Это нормальное состояние нормального человека, — заверил я ее, — периодически чувствовать себя говном. А иногда и быть им, увы. К любому на улице подойди, скажи ему: «Экое ты говно-то!» — и он будет точно знать, что заслужил. Хотя и не признается, конечно. Вот и ты не признавайся. Ну, разве что мне. Мне — можно.

— И что мне с этим делать?

— Отрефлексировать и жить дальше. Можно поплакать. Только чай допей сначала.

— Почему?

— Чтобы обезвоживания не было. Если ты собираешься за раз выплакать все несовершенство мира, то жидкости на это уйдет много.

— Да ну тебя, пап… — Настя отмахнулась сердито, но и тень улыбки я на лице заметил. Оттаивает Снежная Королева.

— Я вот тебе что советую, — я понизил голос для значительности, люди с большим доверием воспринимают то, к чему надо прислушиваться. — Прямо сейчас, не раздумывая, скажи — что тебя больше всего напрягает. Не вообще, в себе и мире, а вот в эту минуту и тут. Только вслух скажи, это важно. В голове запутаешься.

— Мне… Мне очень странно, что ты… Что они… Что здесь…

— Не нервничай, говори, что думаешь.

— Ладно, — решилась она. — Мне приятно, что я могу говорить тебе «папа». Мне всегда хотелось это кому-то говорить. У меня прям такое чувство, когда я произношу это слово, как будто щекотно внутри. Но у тебя есть настоящие, твои дети. У тебя семья, тебе надо о них всех заботиться, а тут еще и я такая, со своим «пап, пап»…

Вот так, ждешь метафизических откровений, а у ребенка обычная детская обида на рождение младшего. Младших.

— Посмотри на это с другой стороны, — мягко сказал я, — не у меня новые дети и семья. У нас. У тебя. У тебя — семья. Три мамы, две сестры и братик. Это ведь куда круче, чем просто «пап».

— Да кто я им…

— А вот и нет. Даже не начинай. Ты просто не успела с ними познакомиться. Для них ты моя дочь, а значит родной человек. Это настолько естественно, что даже и обсуждать тут нечего. И Меланта, и Алистелия, и…

— Таира. Меня зовут Таира, — сказала, входя на кухню, моя «ойко». — Ты моя дочь. Ты наша дочь. Я убью за тебя и умру за тебя. Так же, как за сына. Как за твоих сестер.

— Спасибо… — растерялась Настя.

— За это не благодарят, дочка. Это жизнь. Твои сестры и брат вырастут, зная, что у них есть сестра. Они будут любить тебя и бесить тебя. Это твоя семья, привыкай. Она уже есть, даже если ты не поняла. Поймешь.

Таира важно кивнула и ушла, оставив нас вдвоем.

— Я… Я не знаю, что сказать, — обхватила тонкими руками белобрысую голову Настя.

— А и не надо. Сейчас иди спать. Завтра новый день и даже, в каком-то смысле, новая жизнь. Оставь все проблемы в сегодня. Тебе кровать выделили уже?

— Я отведу её, муж мой, — подошла Алистелия, — я постелила наверху, в мансарде. Кровати нет, но матрас мягкий. Пойдем, дочь моя. Я уложу тебя спать.

И они ушли. Ну и мне пора. Это у нее завтра новая жизнь, а с меня проблем старой никто не снимет.

Глава 2. Зелёный. «Здравствуй, жопа, мымбарук!»

— Как там наш штурман? — спросил Иван.

— Погряз по уши в полигамии, — ответил я.

— Завидуешь?

— Чёрта с два. Но Эли у меня увели, факт. Хотя, конечно, ей там лучше, — добавил я предусмотрительно, увидев входящую в кают-компанию жену.

— Надо им помочь, — сказала она, — первые дни после родов тяжело, да и потом… Гормональный откат и всё такое. Вам лучше не знать.

— Им дом какой-то выделили в городе, что-то с ним сложное, он долго стоял пустой, — рассказал я. — Думаю, надо завтра взяться всеми. Мы с Иваном наладим там всякое — трубы, электрику, а вы со Светой приберёте, окна помоете, пыль стряхнёте… Сможете?

— Конечно, — кивнула жена, — устроим субботник.

Она налила молока для сына и ушла обратно.

— Так что, день теряем? — спросил Иван.

— А куда деваться? Нам нужен Артём, а ему надо устроить семью.

— Время уходит…

— Сам знаю.

Мы бы обошлись без Артёма, я уже освоился с навигацией дирижабля. Не так это и сложно. Однако на сей раз нам нужен именно оператор с планшетом. Вчера мы с Иваном ковырялись в мораториуме — устройстве, создающем временной лаг и, как результат — непреодолимый для большинства барьер вокруг Центра. Что из этого было основной задачей, а что побочным действием — сказать трудно.

В любом случае, теперь он не работал. Как объяснил нам представитель Конгрегации, весьма ушлый мужик того неопределённого возраста, который выдаёт потребителей Вещества, они отчего-то не считали нужным его охранять. Им даже в голову не приходило, что он кому-то помешает. Хотя никакая охрана бы и не помогла — в него пальнули из тяжёлой винтовки издали. Пуля повредила механизм — и барьер пал. Хорошо, что без катаклизмов. Плохо, что мы с Иваном, как ни ломали головы, так и не поняли, как эта штука вообще работала. Его эмпирическим навыкам работы с артефактными механизмами не хватает теоретической основы, а я вообще только шестерёнки разглядел. Но шестерёнки интересные.

Несколько часов ковыряния, попыток покрутить вручную, анализа головоломной механики и осторожных подходов к крепёжным узлам, — и я понял, как это собрано. Не понял, зачем. Сам механизм вращения, хотя и сложный, вполне укладывается в инженерную логику — если вы не ищете простых путей и не любите электричества. Очень надёжный и стабильный, обеспечивающий чрезвычайно ровное движение и саморегулирующийся через целую систему механических обратных связей. Они, как я понял, должны компенсировать любые изменения внешних факторов — температуры, влажности, уровня энергии и чего-то, связанного с той штукой, на которой он водружён. Чёрный цилиндр, похожий на сильно подросший репер. Эта часть осталась для нас загадкой — механизм получал от цилиндра энергию для вращения по тёмным диэлектрическим шинкам, как в дирижабле, но он же как-то и воздействовал на него своим замысловатым исполнительным механизмом. Тем, где чёрный шар, зажатый в резной бронзовой обойме, проходит сквозь белое кольцо, несмотря на то, что закреплён на сплошной тяге.

То есть, по заверениям тех, кто видел мораториум в работе — проходил. Хотя никак не мог. Спасибо Сене — худому странному парню, которого я когда-то давно видел с Македонцем, а теперь встретил здесь. Он как-то со скуки снял работающий механизм телефоном на видео. Сам не может объяснить зачем — просто привычка из прежней жизни. Телефон дешёвый, картинка дрянная, но, скачав на ноутбук и развернув во весь экран, я просмотрел стоп-кадрами, наделал скриншотов и не то, чтобы понял, но хотя бы представил себе, как оно было.

— Вы почините эту хрень? — спросил Сеня. — А то Иришка жалуется, что у них с башкой плохо становится.

— У кого, у «них»? — спросил я, увеличивая изображение на экране.

Не помогло — пикселяция только лезет.

— У Корректоров. Мораториум защищал их от какой-то херни, идущей из Мультиверсума. Синеглазые к нему чувствительные, как канарейки. Теперь у них депрессии и вот это всё. Иришка и так нервная, а сейчас злится или рыдает от любой ерунды. Я аж подумал сначала, что залетела…

— Испугался? — спросил я рассеянно, прокручивая видео туда-сюда.

— Обрадовался. Но и испугался тоже. Обрадовался, потому что думал, что она, может, нормальной станет. Испугался, что ребёнок у таких уродцев, как мы с ней, чёрт знает какой выйдет. Но нет, хрена с два. Она всё ещё Корректор. А это ж такое дело…

— Какое?

— Конечное. Они же как? Либо помирают, либо в конце концов в Хранители подаются. Ирка, вон, таскается уже с таким, в балахоне. Глядишь, и сама скоро станет. «Впустит в себя Мультиверсум», как они говорят. Знаю я, что она в себя впустит… И нафига я тогда нужен буду? Вот так и живу с ней, зная, что ненадолго это всё… А теперь ещё и мораториум сломали. Убил бы ту падлу…

Так он это спокойно, но веско сказал, что я отчётливо понял — не фигура речи. Убил бы. Странный парень.

— Вот! — наконец-то нашёл, то, что искал, я. — Иван, иди сюда, глянь!

Капитан долго рассматривал узел, который я высмотрел на видео. Ракурс на съёмке неудачный, виден он сбоку и буквально полсекунды, но…

— Да, эту херовину и выбило, ты прав. То-то мы её не нашли, она на вид как стеклянная. Её пулей, поди, в пыль разнесло.

Выстрел, сделанный, судя по нанесённым повреждениям, с балкона одного из окружающих площадь зданий, был всего один. Иван предположил, что из крупнокалиберной снайперской винтовки, калибра 12,7. Тяжёлая пуля перебила тягу, выломала регулировочный балансир и уничтожила деталь, от которой осталось только пустое место на оси, и которая, судя по всему, обеспечивала невозможное с точки зрения классической механики прохождения шара на палке через сплошное кольцо. Тягу и балансир мы могли заменить, изобразив УИНом из любой подходящей железки. Деталь, представляющую собой сложной формы полупрозрачный диск с отверстием в центре и вырезами по краю — нет. Это явно «артефактный объект», такое из стеклянной тарелки не вырежешь. Мы разом вспомнили, что в Библиотеке есть нерабочий мораториум. Была ли там нужная деталь — чёрт его знает, мы не приглядывались. Но шанс не нулевой.

Однако идти в Библиотеку нужно через реперы, а м-оператор наш завален грудой жён, младенцев и бытовых проблем. Так что делаем всё последовательно.

Сегодня днём мы исполняли представительские функции — катали церковников на дирижабле. Вокруг города. Облетали посёлки в окрестностях. Церковники нисходили по трапу, собирали народ на площади и толкали речь. Впрочем, при виде этакого летающего недоразумения, люди собирались сами, в чём, видимо, и был смысл нашего участия. Ну и для солидности, конечно. Я быстро сообразил, что местная экономика построена по принципу некоего вассалитета, где город является центром власти, а окрестности обложены материальной данью и трудовой повинностью. Видимо, повинность посильная, дань умеренная, а размер компенсации соответствует, поскольку никакого механизма принуждения я во взаимоотношениях не увидел. Думаю, источником легитимности Центра является технологическая монополия Церкви — во всяком случае, линии электропередач расходятся из города звездой, но поля крестьяне пашут гужевой тягой. С профессиональной точки зрения мне любопытно, как они это балансируют, но не настолько, чтобы устраивать расследование. Тем не менее, в кризисные моменты властный центр как никогда нуждается в подтверждении авторитета и права на власть, и тут наш дирижабль пришёлся весьма к месту. Прилететь речи толкать куда круче, чем прийти или даже приехать. Сразу ставишь себя над толпой, в том числе и в буквальном смысле.

Речи, отбрасывая всякое дежурное «взвейтесь-развейтесь» и «грядёт-покайтесь», сводились к обычному кризисному посылу: «У нас временные трудности, поэтому вам придётся затянуть пояса». Военный налог и рекрутский набор. Всё как у людей. Город нуждается в защите от злых захватчиков, организуется вооружённое ополчение, общинам следует обеспечить то и предоставить сё. Общины чесали в затылках и не очень радовались, но, насколько я мог судить, были склонны войти в положение. Похоже, про Комспас они слышали и побаивались, а к центральной власти системных претензий не имеют. Впрочем, если кризис затянется, то всё может поменяться. Всегда меняется.

В награду за прогулку нас обеспечили продуктами и отсыпали местных бумажных денег. Я пока не понял покупательного эквивалента, но, кажется, заплатили неплохо. Наши жёны, разведав рынок и магазинчики, заверили, что питаться на эту сумму мы можем долго, и тут же накупили себе платьев и шляпок в местном нуарно-модерновом стиле. «Чтобы не выделяться», — скромно сказала мне Ленка и убежала к Светлане примерять. И это, как я понял, только начало — они уже нашли каких-то портних и модисток, потому что «готовое платье — это не то, тут так не принято». Подумаешь, аристократки какие. На нас с Иваном тоже покушались, но мы наотрез отказались от строгих и неудобных здешних костюмов. По крайней мере, пока. Думаю, если мы тут задержимся, в конце концов, придётся соответствовать. По косвенным признакам судя, здешнее общество ненавязчиво-сословное, во всяком случае, сходить в приличный ресторан в джинсах не получится. А женщины, обзаведясь нарядами, непременно потребуют их выгуливать, причём так, чтобы им не было за нас стыдно.

Но это если задержимся. Мы пока не принимали никаких поспешных решений. Мутный хитрожопый дядька от Конгрегации сходу предложил нам обзавестись домами. На правах недорогой аренды с правом выкупа. Чувствуется, что наша лояльность местным силам весьма пригодится — дирижабли на земле не валяются, а если всё-таки валяются, то и толку от них уже никакого. У Конгрегации явно большие планы, осталось понять, насколько нас эти планы устраивают. Болтаться в небе, как говно в проруби, можно долго, но без внятной цели это лишено смысла. Если сойдёмся с Церковью в постановке задач — то домами они от нас не отделаются. Домов тут, судя по всему, избыток, перенаселением город не страдает. Но мы пока на дирижабле, тут каюты большие и комфортные, а в случае чего — только рычаг повернуть, и мы над Дорогой. Ищи-свищи.

Пока взяли разовый подряд — попробовать починить мораториум. Сразу объяснив, что мы не сервисная служба ремонта Великих Древних Артефактов. То есть, ничего не гарантируем. Но попробуем. А что вам терять-то? Он так и так уже не работает, а как его чинить, вы не знаете. Хуже всяко не сделаем. И ещё подумаем, что с вас за это поиметь, потому что мы не за идею, нам семьи кормить надо. Одни коты знаете, сколько жрут? Ужас вообще.

Пока от нас отделались заверениями в глубочайшей поддержке и полнейшем сотрудничестве, но мы их потом пощупаем за вымя.

С утра планы поменялись. Артём заявил, что переезд в новый дом подождёт, а мораториум — это срочно. И жёнам надо после родов передохнуть, а не кидаться обустраивать новый быт, и вообще — что значит его личный комфорт на фоне проблем Мультиверсума? Я сначала удивился, чего это он так заспешил, а потом увидел Ольгу. Рыжая явилась к нему домой, и теперь семейная ситуация нашего штурмана искрила, как кот, скребущий в эбонитовом лотке. Артём нервно озирался, Ольга невозмутимо пила чай, Настя сверлила её синими глазами, а жёны со сложными лицами нарезали вокруг странные траектории. Товарища надо было спасать, и я немедля подтвердил, что да, Мультиверсум не ждёт, Мироздание в опасности, Вселенной нужен от нас подвиг и какая-то труба куда-то зовёт.

— Я с вами! — немедля заявила Ольга тоном, не допускающим обсуждения.

Я уже открыл рот, чтобы сказать «Схуяли, гражданочка?», но поймал умоляющий взгляд Артёма и закрыл его обратно.

Да чёрт с ней, пусть прогуляется. Я бы со своей семьей её тоже не оставил. А вот Ивана я всё-таки от участия отговорил. Должен быть на хозяйстве кто-то вменяемый. Что случись — он примет на борт всех наших и свалит.

Так что вышли втроём.

— Готовы? — спросил Артём, вглядываясь в свой планшет.

Я попрыгал, пару раз присел, привыкая к новому снаряжению. Ольга оказалась полезной спутницей — достала на всех операторские комплекты Коммуны.

— Представительство Коммуны в Центре поделилось, — сообщила она небрежно.

— И давно оно тут? — напрягся Артём.

— Уже полсуток. Обустраиваются.

Да, рыжая, оказывается, времени не теряла. Пока мораториум не работает, и путь открыт, её ведомство уже корни пустило. С другой стороны — а почему нет? Тут всякой твари по паре, пусть и Коммунары сидят. На то он и Центр.

— Готов.

— Готова.

— Поехали.

Разобраться со снаряжением времени не было, но базовый инструктаж я прошёл. Так что чеку спасжилета выдернул всего на секунду позже опытных спутников. Вынырнул, отфыркался, выматерился, огляделся.

Нас, как три поплавка, неспешно влекло течением широкой реки… Стоп. Не реки. Вода солёная — сообразил я, отплевавшись. Это какой-то пролив или фьорд, а тащит нас то ли отливом, то ли приливом. Лучше бы приливом — он к берегу, а не наоборот. Течение сильное, грести против него без толку. И не удивительно — висящая над горами Луна визуально раз в пять больше нашей, так что и приливы тут должны быть ого-го. Если это вообще Луна, а не иное какое небесное тело…

Мы подгребли друг к другу и состегнули разгрузки карабинчиками на шнурках, чтобы нас не разнесло в стороны. Вода не ледяная, но и далеко не тёплая, так что никакого удовольствия от купания я не получил. Сначала вроде ничего, терпимо, но чем дальше, тем больше замерзаешь. Если проторчать в ней долго, то переохлаждение со всеми его последствиями гарантировано.

— Вон там отмель или что-то вроде неё, — сказала Ольга, — попробуем зацепиться.

У неё уже губы синеют, масса тела-то поменьше.

— Давай, Тём!

Артём вытащил из разгрузки полуметровую алюминиевую трубку с утолщением, навёл на берег и, откинув предохранительную скобу, нажал спуск. Негромко хлопнуло, и небольшая «кошка» полетела по дуге, раскрываясь в полёте и разматывая тонкий тросик. О, а у меня такой штуки в комплекте нет. Наверное, одна на группу.

— Есть зацеп! Тянем!

В шесть рук бодро вытащили себя на отмель и, обтекая и хлюпая, добрались до сухого места. «Кошка» удачно зацепилась за толстое высохшее дерево, которое мы разделали УИНами на дрова. Идти дальше насквозь мокрыми как-то глупо.

Тут ночь, но из-за огромной Луны почти светло, так что костёр не помешал нам заметить движение. На берег вышла крупная белая коза. За ней ещё одна, и ещё. Итого — три. Две белых и пятнистая. Они невозмутимо принялись объедать какой-то чахлый куст, не обращая на нас ни малейшего внимания.

— О, мясо! — сказал Артём. — Оль, может, завалим?

Сам он, видимо, своим стрелковым навыкам не слишком доверял, хотя автомат после купания разобрал и протёр. Чему-то жизнь научила. Наши с Ольгой электрические винтовки в выключенном состоянии герметичны и в обслуживании не нуждаются.

— Охота тебе возиться? У нас пайки есть. Сейчас супчик сварим, согреемся. А её разделывать, жарить…

— Эй вы, охотники, — сказал я, приглядевшись, — это не дичь, а домашняя скотина. Не надо покушаться на чужую собственность.

На козах оказались тонкие ошейники, как у собак. Похоже, срез населён — не сами же они их натянули?

— Сазван даро, купотерас?

Девушка довольно симпатичная — стройная, крепкая, с длинными чёрными волосами, — но ружьё у неё просто чудовищное. Дульнозарядная мортира какая-то. В ствол кулак влезет, замок кремневый, весит, небось, как станковый пулемёт. А держит уверенно. Если там картечь, то она нас сметёт в море одним выстрелом всех троих.

— Су копоре, ойко! — сказал ей, неуверенно выговаривая слова, Артём.

— Ойко? Комердрашет кулодома ойко! Ойкомерет! Хергенранш!

Девушка даже топнула ногой от злости. Я нервно вздрогнул — вот соскочит сейчас спуск этого мушкета, и полетят клочки по закоулочкам…

— Ты чего её дразнишь? — недовольно спросила Ольга.

— Я не дразню. Я вообще больше ничего на языке Закава не знаю! Это мне жена сказала.

— Так мы в Закава? — удивилась Ольга.

— Она похожа на мою жену, я предположил, что…

— Хур дереда закава мирд! — прервала его девушка. — Это моя козы есть! И для ты не «ойко», хуррезавад! Я вас убивай!

— Что такое «хуррезавад»? — тихо спросил я.

— Без понятия, — признался Артём.

— Это есть человек, неправильно любить коз, — охотно пояснила девушка.

— Этот хуррезавад не хотел тебя обидеть, — сказал я примирительно, — не надо нас убивай. Он просто выпендривался, как будто язык знает.

— Я знать ваш язык много, — гордо заявила девушка, — меня один покупай за три козы двое! Я и сестра! Этот козы! В другой мир продавай, мы учи язык. Козы дай, сам не приди. Глупый покупай!

— А где сестра? — спросил я, опасаясь, что на нас откуда-нибудь сзади наведена ещё какая-нибудь пищаль.

— Она есть тут!

Из-за камней вышла девочка лет десяти на вид, в сером шерстяном длинном платье с обильной вышивкой. Очень похожая на сестру, такая же смуглая, черноглазая и чернявая, только ростом ей по подмышку. Без ружья — да и не удержала бы она этакую тяжесть.

— Привет, — сказал ей Артём.

— Парривет, — откликнулась она, блеснув глазами, — у вас есть сладкий еда? Кто покупать давал нам сладкий еда! Говорить — у ваших всегда быть!

Она смешно облизнулась острым язычком и уставилась на нас в ожидании.

— Есть, — сказала Ольга, доставая из рюкзака два шоколадных батончика. — Только ружьё опустите.

— А вы не трогай коза?

— Нет, мы не трогай коза, — очень серьёзно сказала Ольга.

Сёстры непринуждённо уселись у костра и захрустели батончиками. Я аккуратно отставил их ружьё подальше, чтобы случайная искра на полку не попала, но они даже внимания на это не обратили.

— Сладкий еда! — торжествующе сказала младшая, облизывая измазанные шоколадом пальцы. — У нас нет такой еда.

— А какая у вас есть? — спросил любопытный Артём.

— Коза молоко, — начала перечислять, загибая тонкие пальчики, девочка, — коза сыр, коза мясо — когда коза старый и умирай, или когда на неё камень с гора упади. Кукуруза хлеб. Кукуруза каша. Кукуруза каша с коза молоко. Кукуруза каша с коза сыр. Много разный еда! Сладкий еда нет…

Она печально вздохнула, ещё раз облизав пальцы, и жалобно уставилась на Ольгин рюкзак. Рыжая покачала головой, но достала два батончика. Девицы радостно захрустели.

— У вас красивый женщина, — доверительно сказала мне старшая, — у нас за такой две коза просят, но с красный волос нет. Я тоже красивый, — с гордостью добавила она, — но не такой. Три коза за две с сестра.

— Ты ценный кадр, оказывается, — сообщил я Ольге.

Та только фыркнула. Наша одежда сохла у костра, и её достоинства были несомненны. Я бы и три козы не пожалел.

— Хорошо, когда женщин красивый, — сказала девушка, — от неё дети хороший потом.

Ольга повернулась спиной к костру и стала смотреть на прибой. Спина замёрзла?

— Плохо, что у вас один женщин для два, — развивала свою мысль горянка, — как узнать, чей дети?

Ольга, не поворачиваясь, дёрнула голыми плечами. Мы с Артёмом переглянулись.

— Один мужчин, два женщин — хорошо. Один женщин, два мужчин — совсем плохо. Один женщин, один мужчин — тоже нет хорошо. Когда женщин будет с ребёнок в живот — кто мужчин писька давай?

Простые тут у них нравы, как я погляжу. И Артём с такой живёт?

— С ребёнок нельзя писька давай, — снисходительно, как детям, объясняла нам девушка, — ребёнок умирай и женщина умирай тоже. Наш мама так умирай, её чужой мужчина поймай в горы, она говорить, что ребёнок в живот, он не слушай. Потом кровь течь, мама умирай.

— Какая жалость, — расстроился Артём.

— Ничего, она быстро умирай, три дня всего. Сестра маленький совсем быть, я её от коза сиська корми потом. Вам ещё женщин нужен, а то совсем плохо один женщин два мужчин. У женщин писька уставай быстро.

Горянка уставилась на меня в ожидании ответа, но я не сообразил сразу, к чему она ведёт. Пришлось ей, со вздохом, объяснять дальше.

— Я говорить, меня бери. Тот покупай коза дай и пропади. Давно пропади, весна почти проходить. Я ничей теперь снова. Я и сестра. У вас три коза есть?

— Нет, не запаслись мы тремя козами, извини.

— Ладно, — ответила она, подумав, — два коза давай. Или один коза, но без сестра. Уже есть три коза, ничего.

— А как же сестра без тебя?

— У неё же четыре коза будет! Но лучше ты два нас бери.

Она обращалась ко мне, видимо, считая, что я старший в нашей, по её представлениям, семье.

— Она маленький и сиська нет совсем, но скоро-скоро сиська расти. Мало жди, будет красивый сиська, большой, как моя.

Она начала расшнуровывать лиф платья, видимо, собираясь продемонстрировать товар.

— Хватит вам, — повернулась к костру сердитая Ольга, — что вы пристали к детям?

Можно подумать, это мы им себя продаём.

— Глупый женщин, — печально констатировала горянка, — красивый, но глупый. Злой слова мужчина говори. Мужчина за такое лицо бей, жопа бей, синяк потом ходи. Мы не такой. Берёте с сестра? Мы не такой красивый, волос не красный, но знай, как женщин себя веди!

— Вот, учись, — укоризненно сказал я Ольге. — А то совсем разболталась. Будешь жопа синяк ходи!

Горянка закивала, подтверждая мою правоту. Ольга злобно фыркнула и, сняв с рогатины просохшую майку, начала одеваться.

— Нет, барышни, — ответил я девушкам, — вы, конечно, очень прекрасные, я бы за вас три козы не пожалел, но нет у нас коз. В походе мы.

— Вы не за жена тут? — заметно расстроилась горянка.

— Нет, не за жёнами. Дела у нас. А так бы, конечно, вас выбрали, не сомневайтесь.

— А что тут делать, если не за жена? Закава ничего нет! Мало-мало горы, много-много вода. Мало-мало коза, много-много женщина. Мужчина почти нет, мужчина приходи, жена покупай, писька трахай, уходи. Потом умирай. Дети родись, потом тоже умирай.

— Закава жизнь плохой, сладкий еда нет, — подтвердила младшая, умильно косясь на Ольгин рюкзак.

— Мы дадим вам сладкой еды, — сказал я, — если вы нам поможете. Мы ищем… чёрный такой цилиндр.

Я изобразил руками нечто цилиндрическое. Мне очень не хотелось думать, что выходная точка окажется где-нибудь под водой.

— Репер? — деловито уточнила девушка. — Чужой люди туда-сюда ходи, жена покупай, мужчина для убивай найми?

— Именно! — обрадовался я. — Вы знаете, где он?

— Мы знай! Репер-деревня ходи, там всё продавай, камень-репер стой, кросс-локус ворота открывай!

— И где это прекрасное место? — воодушевился я.

— Тут недалеко, через горы вверх-вниз три день ходи.

— Три дня?

Девушка закивала.

— Как-то странно, — недоверчиво сказал Артём, — вроде не очень он далеко, я его даже чувствую чуть-чуть.

— Прямой дорога нет, — пояснила горянка, — гора вверх иди, перевал иди, гора вниз иди.

— Печаль, — признал я, — на три дня мы как-то не рассчитывали.

Понятно, что переходы непредсказуемы, но цепочка выглядела короткой и довольно простой. Мы думали за сутки туда-сюда уложиться.

— Есть короткий дорога, — сказала младшая сестра.

— Это плохой дорога, — возразила ей старшая.

— А чем она плохая? — спросил Артём.

— Пещера, там мымбарук живёт. Сильно злой этот мымбарук, совсем беда.

— Что за мымбарук такой? — поинтересовался я, но девушки не могли объяснить. Не знали подходящих слов. Изображали руками и лицом что-то зубастое и хищное, но какой конкретно зверь имеется в виду — непонятно. Злой мымбарук, и всё тут.

— Из твоего ружья его убить можно? — решил я выяснить главное.

— Моя не знай. Если в голова ставь и стреляй, то голова сломайся. Я думай так. Но пещера тёмный, тяжело в голова ставь. А в жопа не убей, жопа у него толстый.

— Одолеем злого мымбарука, как думаете? — спросил я своих.

— Три дня по горам ноги бить неохота, — сказала Ольга.

— Я бы рискнул, — осторожно поддержал её Артём. — Страшно своих на три дня оставить.

— Ладно. Где там ваш мымбарук?

— А сладкая еда дать?

Пещера злого мымбарука оказалась недалеко. Обсохнув и одевшись, мы добрались туда минут за десять карабкания по узкой каменистой тропе. Младшая сестра, забрав коз и три батончика «сладкой еды», отправилась восвояси, тщательно проинструктированная старшей на случай, если «мымбарук моя съедать». Судя по жестам, устное завещание касалось в основном коз — как сберечь этот семейный актив и как его правильно инвестировать в личное будущее.

Вход обнаружился в расщелине между скал. Достаточно большой, чтобы туда пролез… ну, не знаю, хорошо откормленный медведь. Медведем, впрочем, не пахло. Вообще звериного запаха не чувствовалось. Из пещеры довольно отчётливо тянуло тленом и гнилью, каким-то неприятным зловонием, но без запаха хищника. Мы с Ольгой зажгли подствольные фонари на своих винтовках и переключили прицелы — она в режим «биорад», я — в тепловой. Вместе мы должны были разглядеть любого мымбарука раньше, чем он увидит нас. В теории. На практике, животное, предпочитающее тёмные пещеры, обычно встречает гостей нюхом и слухом. И с этим мы ничего поделать не можем — тянущий внутрь ветерок уже наверняка донёс запах явившегося завтрака до самых отдалённых уголков. Артёма с его автоматом и горянку с её монструозной аркебузой поставили в тылу, причём ружьё её я, проигнорировав бурные протесты, разрядил. Вынул кремень из зажима замка и сунул в карман. Очень уж не хотелось получить заряд рубленой свинцовой картечи в задницу, если она этой штукой случайно заденет за стену.

— А если мымбарук вас убивай? — возмутилась она. — Как я за вас отомсти без ружьё?

— Если мымбарук нас убивай, ты быстро-быстро беги назад. Пока он нас будет есть, как раз добежишь. А мстить за нас не надо, он всё равно Ольгой отравится и сдохнет.

Пещера оказалась длинной и извилистой. На каменном полу периодически попадаются свежие глубокие царапины. Я бы внимания не обратил, я не следопыт, но горянка заботливо их показала: «Мымбарук ходи, коготь цепляй!». Коготь у мымбарука знатный, мог бы составить ему карьеру в дорожных службах. Асфальт взламывать, пальчиком ковыряя. Нервозности обстановке добавляют периодические находки в виде костей. Чьи кости, понять сложно, потому что разгрызены они в крошево. Зубки у мымбарука, похоже, не уступают коготочкам. Запах всё нарастал и, когда он достиг концентрации уровня «вонища жуткая», мы нашли логово хозяина пещеры. Его несложно опознать по смрадным кучам костей и не менее смрадным кучам говна. Какой-нибудь зоолог наверняка определил бы зверя по экскрементам, я же мог только сказать, что кучи он валит здоровые. Куда тому медведю. Да и не стал бы медведь в своей берлоге гадить.

Мымбарук в логове отсутствовал. Очевидно, удалился на поиски пропитания. Ему, наверное, много надо, чтобы такую гору насрать. Мы предпочли тихо уйти, оставив источник невыразимой вони за спиной, и уже начали надеяться, что счастливо разминулись с представителем пещерной фауны, но нет, это было бы слишком просто.

— Всем стоп, фиксирую движение, — тихо сказала Ольга.

Я на экранчике винтовки ничего не увидел и поспешно переключился с тепла на «биорад». Повёл стволом и уловил смутный контур за поворотом пещеры. Крупный контур. Очень. Мымбарук ждёт, когда мы повернём, чтобы сделать нам сюрприз. Приятный. Для него. Четыре готовых завтрака к мымбаручьему столу.

Мы прислушались — сидит тихо. Разве что поскрёбывает, вроде как, чем-то. Когтищами, небось, переступает в нетерпении. Сокращать дистанцию нам не хотелось, в ближний бой не рвёмся. Нам бы его с дистанции расстрелять. Но и мымбарук не спешит подставиться под обстрел, ожидая, пока мы подойдём поближе. Позиционный тупик.

— Есть идеи? — спросил я тихо.

— Есть, — ответила Ольга.

Она вытащила из кармана разгрузки светошумовую гранату М-84, похожую на толстый болт с двумя головками.

— Закрой глаза, открой рот и заткни уши! — сказал я торопливо горянке.

— Зачем?

— Просто сделай это!

Звякнула о камни предохранительная чека, и рыжая с большой сноровкой запулила спецсредство вперёд, с рикошетом от стены за угол. Я тоже зажмурился, прикрыл уши ладонями и открыл рот, запоздало думая, что мы понятия не имеем, насколько прочный у этой пещеры потолок и не обвалится ли он нам на головы от хлопка.

Не обвалился. Но по ушам дало здорово. Всё-таки замкнутое пространство. Мымбаруку не понравилось. Он взревел — тщетно, его старания пропали зря, мы почти нифига не слышали. И он выскочил, чего мы, в принципе, и добивались. Но какой же он, падла, здоровый!

Признаться, я его толком не разглядел. В луч подствольного фонаря попали только зубы, и мне этого хватило, чтобы, не разглядывая остального, торопливо нажать на спуск. Зубы там оказались ого-го. С перепугу мне показалось, что чуть ли ни в руку длиной. Мымбарук после светошумки был оглушён и дезориентирован и первым прыжком врезался в стену, давая нам возможность стрелять. Промахнуться в такую тушу в узком коридоре невозможно, и я успел сделать выстрелов пять, пока он не развернулся и не кинулся в нашу сторону. Ольга не отставала. Электрические винтовки с их чудовищной дульной энергией, надо полагать, шили серую тушу насквозь, от носа до хвоста, вот только толку от этого было немного. Мымбарук лишние отверстия в своём теле игнорировал. Если он потом и сдохнет от несовместимых с жизнью повреждений, то мы этого уже не узнаем, потому что до нас он доберётся раньше.

— Тра-та-та! — добавил к нашим хлопкам автоматную очередь понявший, что дело плохо, Артём. Пули 7.62 канули в мымбаруке с тем же отсутствием внешнего эффекта.

— Еблысть! — метровый факел пламени, пушечный грохот, облако белого плотного дыма. Не успевший набрать инерцию, мымбарук так и сел на жопу, мотая превратившейся в жёваную котлету мордой. Артём, прыгнув к нему, взмахнул активированным в красный режим УИНом, и зубастая башка, съехав по идеальному срезу шеи, упала на пол. Лапы мымбарука подогнулись, он тихо осел на пол пещеры. Впрочем, нам теперь всё было тихо — картечный бабах из горской мортиры дал по ушам хуже шумовой гранаты, потому что готовы мы к нему не были.

— Что это? — заорал я, перекрывая звон в ушах.

— Запасной кремень! — прокричала горянка. — Прости, я испугаться мымбарук, испортить вам охота! Я больше так не делать! Мымбарук сильно страшно!

— Ничего, я не в претензии, — я потряс головой, тщетно пытаясь вытряхнуть заложенность ушей. Не помогло.

— Тогда можно я взять зубы? За них хороший цена!

— Бери, на здоровье.

Пока горянка, сопя, орудовала прикладом, с хаканьем и кровавыми брызгами вышибая мымбаруку клыки, мы осмотрели тушку. Больше всего похож на небольшого, но очень динозавристого ящера. Ну, как «небольшого»? Для динозавра, в смысле. Так-то на пару центнеров тянет. И зубы. Не в руку, как мне показалось, но в ладонь длиной. Конические, ящерные зубы. И когти — особенно на задних более мощных лапах. Передние поменьше, но нам бы и их хватило. Когти девушка тоже ловко вырубает с лап большим ножом. Вся в крови и азарте, чумазая и довольная. Напоследок ещё и кус мяса с хвоста откромсала. Хороший такой, килограммов на пять. Достала откуда-то кожаный мешок и упаковала трофеи.

— Мясо на жопа вкусный, — порекомендовала нам. — Но варить в трава надо, пахнет сильно.

Мы дружно решили воздержаться от кулинарных экспериментов. Артём, подумав, тоже врезал прикладом «калаша» по зубам мымбарука и подобрал зубик, которым пренебрегла горянка.

— Жене подарю, — сказал он смущённо. — Сувенир с родины.

— Заслужил, — признал я, — ты реальный джыдай сегодня.

— Как-то осенило вдруг…

До выхода из пещеры дошли минут за десять, а потом ещё полчаса спускались по тропе вниз. За поворотом открылась деревня — пара десятков домов, сложенных из камней на глину. На круглой площади расположился рынок — несколько небрежно сколоченных из жердей прилавков с немудрёной снедью — в основном перечная паста, лепёшки и кукуруза во всех видах. Наша горянка сразу деловито потопала туда и гордо вывалила кусок жопы мымбарука. Седые морщинистые женщины в тёмных глухих платьях собрались вокруг, зацокали языками и забормотали, обсуждая, вероятно, утренние котировки фьючерсов на мымбаручатину. Там на жопе ещё много мяса осталось, как бы не обрушила девушка рынок акций…

Рядом с прилавками располагается невысокий плетёный загон для коз, почти пустой, и навес из жердей и травы над лавочками. На лавочках сидят со строгими лицами девушки в вышитых шерстяных платьях. По большей части симпатичные, если не обращать внимания на некоторую грубость черт и обветренную кожу лица, но заметно уступающие нашей спутнице и её сестре. На три козы за двух не тянут. Не элитный товар, а так, масс-маркет, что и подтвердил менеджер торгового зала — худой и почти чёрный от загара дедок на деревянной от колена ноге и без половины левой руки. От предплечья вниз пристёгнут ремнями примитивный протез — нечто вроде ржавой вилки на деревянном основании.

— Этот — коза за два! — показал он нам левую половину навеса. — Бери, недорогой женщин, но хороший! Каша варить, коза доить хорошо. Писька трахать можно, но сиська маленький.

Не заметив заинтересованности, перешёл к товару получше:

— Этот две коза за три! Эй, не уходи, слушай! Смотри, хороший женщин, сиська большой, жопа широкий! Рожать будет, не умри!

Я молча покачал головой, оглядываясь в поисках репера. Девушки сидели, никак не реагируя на попытки продажи, глядели равнодушно в сторону.

— Не надо три? Кормить много? — по-своему понял меня продавец. — Бери один, за один коза. Хороший женщин, сам бы трахал такой! Смотри, какой волос светлый, как у молодой кукуруза!

Он показал на девушку, сидящую отдельно. Видимо, лакшери-сегмент. Она действительно светлее остальных и черты лица тоньше. Похоже, метиска. Не блондинка, но светлая шатенка, почти русая. Не красавица, как по мне, тут и посимпатичнее есть, но, видимо, цвет волос перевешивает всё.

— Настоящий волос, не крашеный! — убеждал меня дедок. — На писька такой же! Будешь брать — покажу! Один коза всего!

— Да нет у меня коз, отстань!

— Так вот же коза! — сказал с удивлением продавец, показав на загон. — Покупай коза, меняй женщина! За коза беру патрон, нож беру, ружьё беру, сладкий еда беру! Всё беру, договоримся, эй!

Экие тут интересные бизнес-схемы.

— Не нужно мне женщин, у меня жена есть.

— Один жена? — рассмеялся дедок. — Что делать один жена? Один жена гордый, много думать! У неё голова боли, писька не давай, муж злой ходи! У меня четыре жена!

Дед гордо приосанился.

— Один старый совсем, коза паси, другой тоже не молодой, каша вари, дом убирай, вода носи, кукуруза поливай. Две молодой, красивый, дети рожай, сиська корми! Большой сиська! Фуй, один жена — всё равно что не жена!

— Может, в другой раз, — отмахнулся я, чтобы он отстал. — Мы в походе, нам дальше идти.

— Эй, так тебе не женщина, тебе мужчина нужен?

— Вот этого не надо тут! — начал сердиться я. — Что за дурацкие подначки?

— Мужчина, горец, воевать за ты? Мой сын совсем большой уже, хороший воин! Нож резать умей, ружье стрелять умей, рука-нога драться умей! Сильный, здоровый! Два волк один нож в этот зима убивай! Три человек ружьё приклад голова бей, патроны береги! Имя никому ещё не скажи, тебе скажи — твой человек быть!

— И сколько коз за такого просишь? — из чисто антропологического любопытства спросил я.

Интересно же, какой гендерный курс тут. Девушки на лавке переглянулись и заулыбались, прикрыв лица рукавами.

— Не говори плохой слова, — потемнел лицом дед, — я знаю, ты чужой, не понимай. Другой человек сразу убивай за такой слова! Ты сказать, мой сын как женщина, — за коза брать, как женщина трахать!

— Извини, я, правда, не знал, — развёл руками я, — ничего такого в виду не имел. Первый раз тут.

— За сын ружьё хороший давай, такой ружьё давай! — он показал на винтовку.

— Ничего себе запросы! — поразился я.

Винтовки эти большая редкость сами по себе, да ещё акк внутри.

— Эй, он с этот ружьё за тебя стреляй! Хороший ружьё, хорошо стреляй! Твой враг далеко мёртвый упади!

Странно у них тут всё устроено, однако.

— Хорошее предложение, — неожиданно сказала Ольга, прислушивавшаяся к нашему разговору. — Горцев осталось совсем мало, цены выросли. После коллапса среза здесь не только залило морем всё, кроме высоких гор, но и мальчики стали рождаться гораздо реже девочек. Винтовка — это даже не плата, а подтверждение серьёзности твоих намерений как нанимателя. Она остается у нанятого. Ты о нём заботишься, он убивает за тебя и умирает за тебя.

— Твой женщин красивый и умный! — закивал головой дедок. — Волос красный, сиська большой! Хороший женщин! Берёшь сын за ружьё? Один женщин ещё даром дам! Любой, кроме этот, с белый волосы.

Вот, уже скидки пошли и бонусы. Немного, и дисконтную карту оформят.

— Нет, извини. Не нужен мне воин. Я мирный человек.

— Горец с сомнением оглядел моё снаряжение, пропахшее мымбаруковой вонью и забрызганное его кровью. Да, по мне и не скажешь, верно. Я уже так привык изображать из себя крутого, что сам почти в это поверил.

— Ладно, — вздохнул дед тяжело, — с белый волосы дам. Будет у тебя один жена с красный волосы, один с белый. Красиво будет!

Да уж, хорошо, что жена этого не видит.

— Я не торгуюсь, дед, — сказал я твёрдо, — мне действительно не нужно покупать людей. Не та ситуация.

— Плохо, — искренне расстроился он, — совсем торговля плохой стал. Сева пропал, дети не покупай. Комспас пропал, женщин не покупай. Босс не ходи, воин не бери. Никакой торговля нет, хоть умирай лежи.

— Комспас берёт у вас женщин? — заинтересовалась Ольга.

— Раньше бери, теперь нет, — пригорюнился горец, — часто бери, коза меняй, патрон плати, ружьё плати, еда плати. Любой бери — красивый, некрасивый, с большой сиська, с маленький сиська. Много бери, десять, ещё десять, ещё десять. Не торгуйся, бери, кросс-локус ворота веди. Месяц, два месяц — совсем не бери. Плохой торговля стал! Совсем плохой!

Дед окончательно расстроился, махнул рукой и побрёл к загону с козами, а к нам подошла наша спутница. Весьма довольная, улыбающаяся и с пустым мешком — видать, хорошо расторговалась.

— Мясо жопа мымбарук хорошо бери! — обрадовала она нас. — Ещё два раз ходи, принеси, коза тут купи! Вот этот!

Она уверенно ткнула пальцем в загон. С моей точки зрения все козы там одинаковые, но она, наверное, разбирается.

— Вы туда ходи, там репер стоять, или в кросс-локус ворота ходи.

Она показала на дверь в стоящей особняком у склона горы каменной хижине и на деревянные ворота каменного же сарая.

— Если вы меня жена не покупай, то я за мясо ходи, а то его съедать кто-нибудь.

— Нет, не покупаем. Хорошая ты девушка, но обстоятельства, увы. На, вот, — я вытащил два последних сладких батончика и отдал ей.

— Ой, сладкий еда! — обрадовалась девушка. — Жаль, что вы меня не купи, у вас еда много! Я идти?

— Иди, спасибо тебе!

Она развернулась и быстрым лёгким шагом пошла вверх по тропе. В мымбарукову пещеру, надо полагать. За мясом. Ну, удачи ей и коз побольше.

— Значит, женщин они брали здесь… — задумчиво сказала Ольга, пока мы пережидали резонанс на следующем репере.

По контрасту было тихо и спокойно, как на кладбище. Впрочем, почему «как»? На кладбище репер и стоит. В точке схождения радиальных аллей, окружённый пафосными каменными статуями, изображающими скорбящих ангелов и плачущих женщин. Атмосферно так, готичненько. В чём-то даже по-своему красиво. Но я не хотел бы себе такого. Глупо громоздить тонны резного камня над центнером гнилого мяса. Лично мне глубочайше всё равно, как утилизируют мой труп — ведь меня к тому моменту уже не будет нигде, а лучшая память для потомков — избавить их от многолетней бессмысленной покраски оградок.

— Это важно? — спросил Артём.

— Наверное, да, — она всё ещё размышляла над полученной информацией. — У них нет своих женщин.

— Это как? — удивился я. — Нация настоящих боевых пидарасов? А плодятся они при помощи устава караульной службы?

— Нет. Там всё сложнее и хуже. Зря вы отказались сбросить на них бомбу. Они этого заслуживают, поверь.

— В Коммуне мне тоже многое не нравится, — нейтрально сказал я. — Идеального общества я пока ни разу не встретил.

— Есть границы, которые пересекать не стоит.

— Вы будете дальше обсуждать мировые проблемы или пойдём уже отсюда? — недовольно спросил Артём. — Я не любитель готической эстетики.

Два ничем не примечательных репера — и мы на месте. Библиотека встретила нас британской погодой — мелким дождичком и густым туманом, через который жёлтыми пятнами просвечивали тусклые фонари. Тут поздний вечер, а значит, Олег, скорее всего, у себя в комнате, в общежитии исследователей. Артём с Ольгой направились туда — у рыжей какие-то важные вопросы, а Артём знает, куда идти. Ну а я решил времени не терять и пошёл к здешнему мораториуму. Там-то меня и взяли.

Я успел частично разобрать механизм — изучая его в Центре, сообразил, как это делается и даже инструмент изготовил. Так что проблем не ожидал. Их и не оказалось — в техническом смысле. К моему большому удовлетворению, нужная нам деталь оказалась цела, хотя не хватало пары других.

И когда я уже, осторожно выкрутив стяжки, рассоединил мост и пластину, приподняв, вывел цапфу оси из формованной кристаллической опоры, отведя в сторону триб, и уже примерился, как мне спрессовать с этой оси нужный диск, меня грубо потащили с постамента за штаны.

Я возмутился и дал кому-то берцем по зубам, потом кому-то навернул по чайнику самопальным ключом, потом, кажется, успел разбить пару носов, но потом меня скрутили. В процессе насовали по печени и по морде, но так, без фанатизма, просто чтоб не дёргался. Я немного подёргался всё же, но их было пятеро и довольно здоровых, а я один и без оружия. Винтовку я отдал Артёму, чтобы не мешалась в процессе. Библиотека казалась мне абсолютно мирным местом. Эх, пора бы привыкнуть, что расслабляться нигде нельзя.

Единообразная одежда нападавших, не форменная, но близкая к тому, навела меня на мысль, что это какое-то организованное формирование. Возможно, силы местного правопорядка. Может, они решили, что я собираюсь мораториум на цветмет сдать? Я попробовал объясниться, ссылаясь на авторитет Конгрегации, но меня никто не слушал. Тащили по улице, заломив руки.

Притащили, обыскали, изъяв, к моему крайнему неудовольствию всё, включая УИН. Так что порубать всех в джедайском стиле в капусту или, аккуратно вырезав кусок стены, тихо удалиться в туман, не выйдет. Помещение самым очевидным образом предназначено для насильственного удержания людей внутри. Камера этакого американского (если судить по фильмам) стиля — помещение, где вместо одной стены решётка. Внутри — жёсткий топчан, рукомойник и унитаз. Задняя стена толстая, капитальная, с крошечным окошком, боковые стены отделяют от соседних камер, они пустые. Коридор заканчивается мощной дверью, она, вероятнее всего тоже заперта, но это неважно, потому что мне и в коридор не выбраться. Странно, что шнурки и ремень не забрали, но у меня нет набора отмычек в пряжке и клинка в подошве. Плохо я подготовился.

Лёг на топчан и постепенно задремал — переходы довольно сильно выматывают и сбивают биологические часы. Небиологические у меня отобрали, так что не знаю, как долго проспал. За окошком ещё было темно. Разбудили меня тюремщики, так же молча, без объяснений, сопроводившие в кабинет, усадившие на стул и вставшие рядом. С намёком, что лучше бы мне сидеть смирно. Вскоре в кабинет вошёл неизвестный в балахоне, сел за стоящий передо мной стол, долго шуршал бумажками… Нервы мотает. Ждёт, что я начну возмущаться, требовать адвоката… Тут вообще есть адвокаты? Но я не стал. Понятно, что раз меня притащили, то просто так не отпустят.

— Какова цель вашей диверсии? — наконец, разродился балахон.

Представиться или поинтересоваться моей личностью он не снизошёл, а значит, это вряд ли полицейское расследование. Просто спектакль какой-то. Что, разумеется, вовсе не исключает его печального финала лично для меня.

— Цель чего? — переспросил я, чтобы не молчать.

Может, за молчание мне по голове треснут, я не хочу.

— Диверсии. Вы разбирали мораториум Библиотеки. Наличие специальных инструментов подтверждает, что это было намеренное и заранее подготовленное деяние.

— Нельзя сломать то, что и так не работало. Там птичьи гнезда старше меня на вид.

— То есть, вы признаете, что ваши действия были намеренными?

— Чёрта с два. Я ничего не признаю.

— Ваше признание не является обязательным, — сказал балахон, — оно влияет лишь на вашу участь. Сам факт преступления установлен с достаточной достоверностью.

— Тогда какого хера я тут делаю?

Вопрос проигнорировали.

— Кто направил вас к нашему мораториуму?

— Руководитель Конгрегации Центра, — я решил, что эта информация мне никак не повредит, но, похоже, ошибся.

— Вы признаете, что действовали в сговоре с отступниками?

— С кем? В первый раз слышу.

— Только что признались и теперь отрицаете?

— Не знаю никаких «отступников».

— Конгрегация выступила против пришествия Искупителя и тем поставила себя вне Церкви. Их цели кощунственны и безумны.

— Не в курсе, мужик, извини, — я развёл руками, но двое стоящих сзади схватили меня за локти, как будто испугались, что я сейчас замашу ими и улечу.

— Ваша осведомлённость об их целях не имеет значения. Ваша связь с отступниками доказана.

Я промолчал. Моё мнение тут, похоже, ни на что не влияет.

— Насколько сильно повреждён их мораториум?

— Понятия не имею. Я не специалист.

— Но вы собирались его починить?

— Эй, — решил уйти в отказ я, — меня просто наняли снять деталь!

— Вы врёте, — покачал капюшоном балахон. Лица его я до сих пор не разглядел. — Мы знаем, кто вы.

— И кто же я?

— Вы — механик с волантера. Вас зовут Сергей, позывной «Зелёный». Именно вы восстановили волантер и именно вы отец одного из потенциальных Искупителей.

— Чего? — поразился я.

Ладно, про дирижабль, который они называют «волантером», узнать несложно. В Чёрном Городе мы засветились, как лампочки. Но отец потенциального… что за херь? Ну, мало ли, странноватый у нас мальчик. Подумаешь, Настя там что-то разглядела синим глазом, но Искупитель?

— Значит, — продолжал балахон, — вы имеете как достаточную квалификацию, так и очевидный мотив.

— Какой, нахрен, мотив?

— Как любящий отец, — терпеливо разъяснил он, — вы не хотите, чтобы ваш сын стал Искупителем. Эгоистическая, но по-человечески понятная позиция. Что, разумеется, не оправдывает вашего предательства интересов Мультиверсума, сотрудничества с отступниками и попытки диверсии.

— Какой, в жопу, диверсии? — не выдержал я. — Ваш мораториум лет сто как не работает!

— Диверсия не в том, что вы разобрали наш мораториум, а в том, что собрались восстановить мораториум отступников, позволив им продолжить отвратительные деяния. И то, что вы отец потенциального Искупителя, вас не оправдывает.

— Да с чего вы взяли, что мой сын…

— Не надо кричать! — перебил меня балахон. Стоящие за стулом ребята положили каменные руки мне на плечи. — Бессмысленно отрицать очевидное. Примерно год назад Хранители переместили развоплощённую сущность одного из них из вашей жены в её плод. Глупо делать вид, что вам это неизвестно, поскольку они сделали это в вашем присутствии и по вашей прямой просьбе. Примите последствия этого выбора!

— Да я… — стоящие за стулом стиснули мне плечи стальными пальцами, и я понял, что перебивать монологи балахона не следует. Он уже всё решил, моё дело — весь этот бред выслушать.

— Таким образом, мной достоверно установлено, что вы имели мотив, возможность и прямое намерение. Ваши действия свидетельствуют против вас. Ваша виновность не вызывает сомнений. Приговор будет рассмотрен и оглашён позже. Уведите!

Я не стал протестовать за очевидной бессмысленностью этого. Никто тут не собирался меня выслушивать. Отвели в камеру, заперли большой железный замок большим железным ключом и ушли. За окном уже рассветало. Интересно, что полагается за кощунственную диверсию путём починки поломанного? Если сожжение на костре, то, надеюсь, дрова будут сухими. От дыма у меня в носу свербит, а безудержно чихающий казнимый выглядит несолидно.

Глава 3. Артём. «Дом наизнанку»

Олег встретил нас радостно, хотя Ольги забавно стеснялся.

— Что вам предложить, Ольга Павловна? — суетился он. — Чая? Пирожков? Больше ничего нет по позднему времени, не взыщите.

— Не волнуйтесь вы так, Олег! Я вам больше не начальство, а вы не транспортный оператор! — рассмеялась она.

— И вы не считаете меня дезертиром? Я ведь не вернулся в Коммуну после гибели группы.

— С тех пор много всего случилось. Я вот даже его больше дезертиром не считаю… — Ольга махнула рукой в мою сторону. — А кое-кто уже не прочь назвать этим словом меня.

— Рад, что вы перестали быть столь… догматичны. Вам, Ольга Павловна, полезно посмотреть на проблемы с другой стороны. Увидеть другие правды… — Олег принёс с кухни общежития горячий чайник. — Что привело вас в Библиотеку? Здесь слишком академично и недостаточно динамично для людей вашего склада.

— Мы тут за деталями к… — я заткнулся, получив под столом болезненный пинок по щиколотке.

— У нас много вопросов к вам, Олег, — бархатным голосом сказала моя бывшая, — и вопросы эти самого академического свойства, поверьте!

Надеюсь, она хотя бы соблазнять его не собирается? Он всё-таки служитель церкви, да и мне… Я поймал себя на том, что мне было бы, пожалуй, неприятно. Хотя, казалось бы. Нет, что-то во мне не отпустило Ольгу окончательно. Ну, или что-то в ней — меня, это вернее. Она умеет добиваться своего, так или иначе. Как я ни отбрыкивался, а фактически опять выступаю её личным оператором. И сплю с ней, да. Вечно бабы мной крутят, да что такое!

— Что вы хотите узнать? — вздохнул Олег. — Учитывайте, пожалуйста, что мои штудии здесь весьма далеки от завершения. История Церкви и Искупителя захватила меня, но слишком много книг, в которых описаны другие книги о третьих книгах…

— Нас интересует один достаточно конкретный вопрос.

«Нас», ага. Что б я ещё знал, какой именно…

— Что вы знаете об отношениях Церкви и Комспаса? — как-то резко спросила она.

— Вы знаете об этом? — заметно растерялся Олег. — Я сам недавно наткнулся на некую связь, старые документы не вполне ясного происхождения.

— Наш спутник (он отошёл по делам ненадолго, скоро должен прийти) — хороший аналитик. И он сразу предположил существование некоей «третьей силы» — кого-то, кто действует между Коммуной и Комспасом. Кого-то, кто тщательно делит остатки старых технологий, подбрасывая их части разным игрокам Мультиверсума. Кого-то, кто заинтересован в конфликтном развитии событий, в ускорении деградации срезов, в блокировании любых попыток этому противостоять. А ещё наш аналитик предположил, что, с высокой вероятностью, эта третья сила связана с Церковью.

— Церковь, увы, далеко не монолитна, — покачал головой Олег. — Внутри неё есть несколько течений как догматического, так и практического характера. Ну и соблазны власти… Ну, вы понимаете.

— Понимаем, — кивнула Ольга. — Люди — везде люди. И всё же?

— Комспас выступает как сила, направленная против Искупителя. Их одержимость его уничтожением — желательно, превентивным, до воплощения, что означает неприятие всех, связанных с его культом, — идеологическая основа их странного общества. Нельзя не обратить внимания на очевидную искусственность этого небольшого социума, его нежизнеспособность вне рамок этой задачи. Казалось бы, это воплощённые антагонисты Церкви Искупителя, верно?

Ольга заинтересованно кивнула.

— И, тем не менее, я уверен, что Комспас тайно поддерживается одной из церковных фракций.

— Я в курсе, продолжайте.

— Видите ли, Ольга Павловна, в Церкви Искупителя самому Искупителю рады будут далеко не все…

Ольга с Олегом долго беседовали, обсуждая интриги и расстановки сил, но я так умотался, что ушёл спать. Олег показал мне свободную комнату, и я отрубился, едва прилёг. Под утро меня бесцеремонно, но приятно разбудила Ольга — я слегка удивился, но и не подумал сопротивляться. Потом мы уснули уже вместе, несмотря на узковатую кровать. Засыпая, я дышал запахом полыни, пороха и миндаля от её волос и думал, что эта женщина нахально захватила слишком много места в моей жизни, ловко растолкав локтями людей и обстоятельства. А ведь я женатый человек с детьми, почтенный отец семейства. Почти султан. Надо что-то с этим делать. Но лучше — не сейчас. Подумаю об этом позже.

Утром нас разбудил стук в дверь. Олег, убедившись, что мы проснулись, попросил выйти на кухню, у него важные новости. Важными новостями оказался арест Зелёного. Его обвиняли в каком-то не то кощунстве, не то терроризме, но, по сути, в том, что он выполнял задание Конгрегации, которая тут была, оказывается, очень непопулярна. Парадокс — стоит собраться вместе десятку людей, и они немедля поделятся на три партии, восемь фракций, четыре взаимоисключающих течения и пять на дух не переносящих друг друга конфессий. Вот так и Церковь Искупителя — в Библиотеке и Центре она вроде бы одна и та же, но есть нюансы. Руководящая там Конгрегация и рулящая тут Кафедра имеют глубочайшие идеологические противоречия и абсолютно несовместимые взгляды на Мультиверсум и роль Церкви в нём. Сильно упрощая: Конгрегация считает, что Искупитель — это, конечно, здорово, но чем позже он придёт — тем лучше. Сложившийся статус-кво не так уж плох, и крах Мультиверсума лучше по возможности оттянуть всеми способами. Для этого они пестуют Корректоров, которые с переменным успехом, но вытягивают-таки иногда из коллапса населённые срезы и используют Людей Дороги, чтобы, по мере их скромных сил, поддерживать её инфраструктуру. Кафедра же, наоборот, верит, что пришествие Искупителя надо всячески ускорить, пусть грешный мир погибнет, и всё начнётся с нуля. Поэтому Корректоров они не любят, цыган не любят тоже, коллапсы срезов приветствуют и даже, не исключено, провоцируют — хотя никто за руку их пока не поймал. Обе стороны называют друг друга предателями и отступниками и при случае не упустят шанса напакостить. Вот, например, как сейчас.

— И что с ним сделают? — спросила деловито Ольга.

— Не знаю, — развёл руками Олег. — Прецедентов пока не было. Но точно не отпустят.

— Это нас не устраивает, — заявила она в своей обычной категорической манере. — Где он?

— В изоляторе службы охраны Библиотеки.

— Его можно увидеть?

— Наверное. Тут не совсем средневековые нравы, может, разрешат свидание.

Свидание нам не без скрипа, но разрешили. Мы заявили, что являемся ближайшими родственниками, и даже не стали уточнять, насколько близкими. Противостоять напору Ольги сложно, проще сделать, как она хочет. По себе знаю.

— Привет, — сказал я валяющемуся на топчане Зелёному.

Между нами решётка, и даже табуреток не дали. Беседуйте стоя.

— А вы не спешили, — буркнул он, — ну что, костёр уже сложили?

— Костёр?

— А что, меня повесят? Или тут в ходу гильотина?

— О, наш Зелёный по-прежнему верен своей мизантропии! — констатировала Ольга.

— У тебя есть другие версии, рыжая? Включи логику — удержать меня сложно, я проводник. Если только в клетке вот так — но зачем? Это ж меня кормить придётся. Отпустить? Тем более глупо, зачем тогда задерживать. Выходит, придётся пристукнуть. Вопрос только публично или по-тихому. Ты на что ставишь? Я — на публичность. В кризисные моменты публичные казни сплачивают электорат.

— Мы тебя вытащим! — сказал я, пытаясь изобразить голосом уверенность.

Охраняли его надёжно — даже сейчас в конце коридора стояли люди с автоматами, а снаружи ходили патрули. Разве что Ольга что-то придумает, она на хитрости горазда.

— Да ладно, — усомнился Зелёный, — если бы вы могли меня освободить, то не припёрлись бы сюда с официальным визитом, сдав на входе оружие и УИНы. Так?

— Увы, — признала Ольга, — они предусмотрели попытку силового освобождения. Мы с Артёмом не потянем. Сюда бы Македонца с его группой — но это слишком долго. Приговор приведут в исполнение раньше.

— И каков он?

— К сожалению, нам не сказали. Но ты прав — отпускать тебя точно не собираются.

— То есть, вы пришли просто морально поддержать смертника? — мрачно усмехнулся Зелёный. — Могли бы потратить время с большей пользой, я не сентиментален. Позаботиться о семье вы и так сообразите, а рыдать у вас на плечах я не собираюсь. Лучше подумайте, куда они дели то, что я успел открутить от мораториума.

— В смысле? — удивился я.

— Не тупи, Артём. Я успел демонтировать нужную деталь. С оси не спрессовал, но её и с осью унести несложно, не такая она большая. Вряд ли церковники собрали всё обратно — это сложный механизм, а они не руками работать привыкли. На месте тоже наверняка не бросили. Значит — куда-то унесли и положили. Олег наверняка может предположить, куда. Сомневаюсь, что это место охраняют так же хорошо, как меня. Хватайте железку — это такая полупрозрачная мандула, типа погрызенной тарелки, надетая на длинную хренотень с цапфами на концах.

— С чем?

— Неважно, узнаете. Хватайте её и тащите в Центр. Иван сообразит, как на место приладить.

— А ты как?

— Кверху каком. Вы не поняли — тут не во мне дело вообще. Это здешние кафолики послали стрелка, который повредил мораториум. Это они натравили Комспас на Центр. Чёрт, да они этот Комспас чуть ли ни сиськой выкормили!

— Это они тебе сказали? — удивилась Ольга.

— Это мои мозги мне сказали. Я давно вычислил, не хватало буквально нескольких деталей. Так вот, они называются «Кафедра», если вам интересно. Сидят на древних технологиях и дозированно выдают их разным анклавам. Они… Блин, не время для лекций. Поспешите, иначе возвращаться вам будет некуда. Они не могут не воспользоваться случаем. Доберитесь, восстановите мораториум. Протупите — найдёте там руины. Ультиматум, скорее всего, выдвинули для маскировки, просто не успевали подтянуть боевые группы. Это не точно, но расчётная вероятность очень высока. Нападут внезапно, собьют дирижабль — и опаньки. Давайте, давайте, валите к херам. Потом пришлёте спасательную экспедицию, если захотите. Вдруг меня не совсем убьют?

— Но… — начал я.

— Пошли, — дёрнула меня за рукав Ольга, — он прав.

— Так нельзя!

— Артём, — сказал Зеленый твёрдо, — там наши семьи. Я ненавижу всякий пафос, но вот представь, что мы вернулись — а там одни трупы.

Я представил. Мы с Ольгой как-то раз видели последствия нападения Комспаса на мирный город. Гора мёртвых тел и контрольные в голову детям. Очень хорошо представил.

— Прости. Мы, правда, пойдём.

— Поспешите.

Я ждал какого-нибудь эпичного приключения — похищение таинственного артефакта, подземелье, сейф, охрана, перестрелки… Ничего подобного. Олег вошёл в неприметную дверь большого мрачноватого дома, через пять минут вынес оттуда длинный тяжёлый свёрток и отдал нам.

— Как я и думал, его ещё не оприходовали и не поставили на баланс, — сообщил он смущённо, — а значит, в число охраняемых он не попал, так и валялся среди входящих на рассмотрение. Бюрократия и кадровый дефицит.

— Не боишься попасть под раздачу? — спросил его я.

— Не думаю, что до меня есть кому-то дело. Кроме того, я ничего не нарушил. Пока артефакт не оприходован, это просто мусор. Идите, спасайте мир или чем вы там собирались заниматься. Я послежу за судьбой вашего товарища, но на многое не рассчитывайте — у меня нет никакого влияния, я тут гость.

— Мы понимаем, — кивнула Ольга, — спасибо вам.

— Вы вернуться? Передумай? — обрадовалась нам горянка.

За время нашего отсутствия она стала богаче на целых две козы — видимо, курс мымбаручатины вырос. Козы на длинных витых поводках следовали за ней, как собаки, изредка отвлекаясь на придорожные кусты и срывая с них листочек-другой. Однако она явно не отказалась бы пополнить стадо.

— Я думал, ты уже ушла к сестре, — удивился я, застав её на площади.

— Нет, быть караван, я зубы мымбарук продай, коза купи! Порох ружьё купи!

— Повезло тебе.

— Хорошо! Вы мне удача принести! А сладкий еда у вас есть?

Мы специально закупились в кондитерской в Библиотеке перед выходом, так что торжественно вручили ей пирожное. Она немедля счастливо перемазалась до ушей кремом.

— Какой сладкий еда! Наверное, на небо такой еда есть, когда умирай!

— Можешь отвести нас обратно на берег, где мы встретились, и найти лодку?

— А дадите ещё такой еда? Для сестра?

— Дадим. И такой, и другой, тоже сладкой.

— Я найти лодка для вас!

Лодка оказалась полная дрянь — пересохшие козьи шкуры на каркасе из ветвей. Течёт немилосердно и совсем не управляется по причине почти круглой формы. Но сёстры не желали с ней расстаться. С нами отправилась младшая как более лёгкая — троих взрослых, боюсь, это плавсредство не выдержало бы. Она и гребла тонким деревянным веслом, ловко перекидывая его с борта на борт, потому что сами мы не смогли даже отойти от берега — так и крутились на одном месте. Нам было неловко, но девочка прекрасно справлялась, демонстрируя удивительную выносливость и силу рук. Ещё и болтала, не останавливаясь:

— А у вас много такой сладкий еда?

— Много, — мрачно ответила Ольга.

— Любой может есть такой еда когда хоти?

— Да.

— Вы, наверное, только такой еда и есть, да? — завистливо вздохнула девочка.

— Нет, мы разную еду едим, — разочаровал её я.

— Зачем есть другой еда, если есть сладкий? — удивилась она.

— Если есть только сладкую еду, можно заболеть.

Она уставилась на меня так, как будто я ей в душу плюнул. Потом покачала недоверчиво головой.

— Зачем неправда говори? Это хороший еда. От неё не болей. От вонючий мясо болей, от кукуруза с жучок болей, от молоко больной коза болей. От такой еда не болей! От такой еда хорошо в живот!

Я только плечами пожал. Вряд ли у неё будет возможность проверить это на себе. Хотя, как знать — может, её ещё купят за полторы козы. Но отчего-то мне кажется, что, если и купят, то не для того, чтобы шоколадом кормить.

— Сюда греби, — указал я.

Репер уже чувствовался под неглубокой водой залива. Ещё несколько метров… всё, дотянусь, хватит.

— Сейчас мы уйдём, сама вернёшься?

— Куда уходи? — она оглянулась вокруг удивлённо.

— Неважно. Мы так умеем. Вот тебе много сладкой еды, — я положил пакет с пирожными на банку, — всё сразу не съедай. С сестрой поделись, это вам на двоих. Догребёшь до берега?

— Я хорошо грести, — покивала она.

— Ну и прекрасно. Рад был знакомству, удачи вам и коз побольше.

— Эй, — сказала она нерешительно, — а бери меня? Без коза, так. Не смотри, что маленький, я умей коза дои, лепешки пеки, сыр умей, всё делать умей! Я вырасти потом, жена тебе стать.

Ох, какая неловкая и знакомая ситуация. Но я больше не подбираю бездомных котят. Своих полон дом.

— Извини, — сказал я и потянулся к реперу.

Секундный соблазн включить девочку в группу «свои» и захватить переносом преодолел почти без труда. Сами не знаем, что нас там ждёт. Вдруг уже опоздали?

Опасения не оправдались — в Центре было тихо и спокойно. И всё же — то ли Зелёный так на меня повлиял своей убеждённостью, то ли во мне, наконец, просыпается знаменитая интуиция глойти, но внутри поселилось нервное, как тикающий таймер, нетерпение. Что-то будет. Что-то случится. Что-то надвигается.

Или это просто паранойя, тоже вариант. Говорят, она заразная.

Поэтому, отдав трофейную железку Ольге, чтобы она передала её Ивану, отправился к семье. Убедиться, что с ними всё в порядке и организовать переезд. Пусть сидят за дверью, которую чужой не откроет. Мне так спокойнее будет. Починят там мораториум или нет — а они в домике. Эгоистично, да, но что поделать. Я теперь человек семейный, мне о детях думать надо. Даже если я к этому никак не привыкну.

В домике нашем теперь пахнет младенцами. Странный такой запах, не то чтобы неприятный, но непривычный. Кисловатый и животный, слегка больничный и чуть тревожный. Они не орут, во всяком случае, громко, но их присутствие заполнило весь жилой объём доверху. Все соразмеряют свои траектории с их существованием. Только Настя сидит в крохотной здешней гостиной, забравшись с ногами в кресло, и выглядит немного потерянной.

Мне обрадовалась:

— Пап! Ты вернулся!

— Привет, синеглазка! Как ты?

— Ну… так. Странно. Как будто давит что-то, и снится всякая дичь.

— Ничего, сейчас мораториум починят, и станет легче. Говорят, он защищает вас.

— Так вы справились, нашли… Что вы там искали? Всё хорошо?

— И да, и нет. Мы справились и нашли, но наш товарищ остался там, и он, похоже, в большой беде.

— Сергей? — всплеснула худыми руками Настя.

— Да.

— Надо же его спасать!

— Мы обязательно постараемся.

— Всё плохо? — уловила что-то в моём голосе девочка.

— Может быть, уже поздно. У нас был выбор — спасать Центр или его. Он сам сказал, чтобы его оставили, и мы не могли поступить иначе.

— Это ужасно!

— Ты правильно сделать, Гхарртём, — внезапно вмешалась стоявшая в дверях Таира. — Люди умирать постоянно, это жизнь. Важно — умирать не зря. Ты отомстить за друга, я знаю.

— Я же принёс тебе подарок, ойко! — вспомнил я.

И только тут сообразил, какого дал маху. У меня же три жены, надо всегда три подарка! Эх, неопытный я пока многоженец и султан начинающий. Но назад сдавать поздно, и я вытащил из рюкзака завёрнутый в тряпочку клык.

— Зуб мымбарука! — восхитилась жена. — Ты его убивать! Ты настоящий мужчина!

Я скромно не стал упоминать, что убивали мы его толпой. В конце концов, я действительно нанёс финальный удар, так что, формально, именно от моей руки он и пал. Я герой?

Похоже, что да. Таира смотрит на меня как-то по-новому. Иначе как-то. Как будто что-то для себя решила. Почему меня всё это пугает? Султаны не должны рефлексировать, это неправильно. Проблемы гарема султана не… В общем, там отношения в другую сторону работают.

— Барышни, надо собираться, мы переезжаем в новый дом, — заявил я, собрав свой гарем.

— Новое место! Класс! Это весело! — оптимистично заявила Меланта.

Она без малейшего смущения сидит голая по пояс, скинув верхнюю часть мягкого халата на бёдра, и кормит разом двух младенцев с двух сисек. Рыжие волнистые волосы падают на веснушчатые плечи, зелёные глаза искрятся, грудь выросла размера на два, лицо округлилось. Аллегория материнства, я прям залюбовался. Рядом свернулась клубочком Эли. Они не расстаются теперь.

Младенцев я, к стыду своему, не различаю. И к ещё большему стыду, они всё ещё безымянные. У меня просто какой-то экзистенциальный ступор на эту тему. Три имени! Разом! Это же не просто так, в этом же должен быть какой-то замысел, гармония какая-то… Им потом всю жизнь с этими именами жить.

Ей-богу, лучше бы каждая назвала на свой вкус. Я бы принял как данность и успокоился. Слишком серьёзный вызов моей творческой фантазии.

Алистелия восприняла идею переезда безропотно, как принимает всё, исходящее от меня, а Таира сразу начала распоряжаться. Поднялась хлопотная женская суета по сбору вещей, обещающая затянуться надолго, в которой я чувствую себя совершенно лишним. У меня и вещей-то почти нет, не обжился.

— Пойдём, — сказал я Насте, — мы тут только мешаться будем, а у нас важное дело есть.

— Школа? — понимающе вздохнула она.

— Школа, — подтвердил я, — и не вздыхай, это хорошее место.

— От одной ушла, в другую пришла… — сказала она грустно. Опять буду видеть тебя через кафедру?

— Ну-ну, тут тебе не Коммуна, всё по-другому. Жить в интернате не обязательно. Привыкай, что у тебя семья. Это на всю жизнь, кстати, ещё надоест.

— Да ну тебя! — фыркнула девочка, выходя за мной на улицу. — Ладно, пойдём. Утомляет видеть мир как переплетение нитей и пересечение арматур.

— Надень это, дитя, — ректор протянул ей очень тёмные круглые очки с металлическими боковушками.

— Как странно… — Настя покрутила головой. — Вроде бы темно, но что-то видно даже отчётливее. Как будто не очки, а фильтр…

— Привыкнешь, — уверенно сказал ректор. — Артём, вы знаете, из-за мораториума занятия приостановлены. Защита пала, дети расстроены и дезориентированы. Тем не менее, я бы попросил вас провести внеплановую лекцию.

— О чём? — удивился я.

— О Комспасе. Боюсь, это становится самой актуальной проблемой сейчас. Одной из своих целей Комспас ставит уничтожение Школы и Корректоров, прекращение нашей деятельности.

— Почему?

— Вам виднее. Вы с ними встречались. И знаете что, Артём… — он смущённо отвёл глаза. — Ваша спутница… Ольга. Вы не могли бы пригласить и её? Я слышал, она больше других знает о Комспасе.

— Попробую, но ничего не обещаю.

— Разумеется, но всё же попытайтесь. Если мы не можем защитить детей от этой угрозы, то должны хотя бы дать им максимум информации.

— Возможно, мораториум заработает уже сегодня, — поделился я с ним своей надеждой.

— Да, я слышал, что вы достали деталь. Но они не могут всё время сидеть в Центре, они Корректоры, их работа в Мультиверсуме. Раньше проблема Комспаса не стояла так остро…

— Я понимаю. Сделаю, что могу. Пойдём, Насть, навестим друзей и поищем транспорт для переезда.

Ивана и Ольгу нашли на площади. Рядом слонялась, задумчиво вытирая руки ветошью, дочь Ивана, Василиса. Они, вместе с руководителем Конгрегации и ещё несколькими незнакомыми церковниками, рассматривали мораториум. На вид он казался целым, но отчего-то не работал.

— Что не так? — спросил я Ивана.

— Да вот чёрт его поймёт, — ответил он, почесав в затылке, — вроде, всё так. Но не тикает.

— Не та деталь? — мне стало нехорошо от мысли, что всё было зря.

— Деталь та самая. Встала, как тут и росло. Но… инструкции к нему нет, сам понимаешь.

— Мы ищем все упоминания о мораториуме в архивах, — сказал церковник, — но большая их часть в Библиотеке, а там, увы, не горят желанием с нами сотрудничать.

— Хреново, — сказал я, — но я тут с личным вопросом. Иван, я возьму УАЗик? У меня переезд.

— На УАЗике ты опухнешь перевозить, — не согласился капитан. — В нём места мало, а семья у тебя большая. Может, дирижаблем перекинем?

— Да ладно, — удивился я, — такую дуру ради пары сумок гонять?

— А что там гонять? Подошли, опустили трап, загрузили, перелетели, опустили трап, выгрузили. Быстрее, чем УАЗик заводить-прогревать. Опять же, колхозом ловчее. Там, поди, уборка, пыль протереть, окна помыть. Светлана готова помочь, да и Лене бы отвлечься… Она переживает за Сергея-то. Всем миром быстро вас обустроим и устроим мозговой штурм, как нашего механика вернуть.

— Да я только за, вместе веселее.

— Пап, я тут останусь пока, можно? — сказала Василиса. — Подумаю ещё. Кажется, что вот-вот пойму, в чём проблема, но потом раз — и ускользает. Как будто она на виду, а я не замечаю.

— Как знаешь Вась, только не долго. А то я волноваться за тебя буду. Время тревожное сейчас. Ну и вообще, иногда лучше не биться головой о вопрос, а отойти и переключиться. Дать подсознанию поработать.

— Я быстро. Я вас найду потом, не бойся. Дирижабль издалека видно.

Пустой дом оказался огромен. Два этажа, соединённых широкой парадной и узкой чёрной лестницами. На первом — большой темноватый холл, библиотека, в которой даже сохранились старые книги, гостиная с камином, четыре небольших жилых комнаты. Кухня — с дровяной чугунной плитой и деревянными шкафами. Здесь же спуск в подвал — но это потом, не всё сразу.

Наверху — роскошные спальни, наводящие на мысль, что скромные комнаты внизу — для прислуги. Похоже, здешнее общество было более сословным, чем сейчас. Сегодня в Центре это не так заметно, хотя я тот ещё антрополог. Может, и сейчас половина людей на улице — прислуга другой половины, а я и не в курсе.

«Спальня» тут — не комната с кроватью, а практически квартира в нашем понимании. Три смежных помещения — гардеробная с раздвижными шкафами и чуть мутноватыми старыми зеркалами от пола в человеческий рост, нечто вроде столовой-кабинета, и, собственно, сама спальня — с кроватью на резных ножках, прикроватными столиками, шкафчиками, раздвижными бумажными ширмами и маленьким санузлом весьма архаичного вида. Сидячая ванна, не эмалированная, а почему-то медная, с высокими гнутыми бортами, над ней — жёсткая лейка душа и бронзовые краны с фигурными вентилями. Непривычной формы фаянсовый унитаз с высоким бачком, раковина-тумбочка и овальное зеркало над ней. Всё такое… викторианское. Хотя я не уверен, что употребляю это слово правильно. Как будто мы перенеслись в конец девятнадцатого века. Гнутое, резное, вычурное и пестроватое. Косяки дверей в причудливой резьбе, массивная деревянная мебель на изогнутых ножках, обои с цветочным орнаментом, большие плафоны узорчатого стекла, пыльные бархатные тяжёлые шторы на грязных до непрозрачности стрельчатых окнах. Непривычно и странно, но…

Открыв дверь следующего помещения, я понял, что вот оно, то место, которое придумано кем-то для меня.

Это кабинет, выдающийся эркером стеклянных, от пола до потолка, окон в зелень давно заброшенного сада. Между окнами стоит массивный, как крепостной бастион, стол из полированного дерева. За ним — кожаное кресло на резной основе, всем своим видом обещающее солидное удобство и основательность. Книжные шкафы за толстыми гранёными стёклами в тонких бронзовых рамках, светильники в виде металлических птиц, держащих в клювах цветные шары абажуров, а главное — небольшой, отделанный тёмно-шоколадным гладким камнем камин, перед которым расположилось роскошное кресло-лежанка, со столиком под напитки, изящным бронзовым торшером, подставкой под ноги и откидным пюпитром для книг. На этой штуке хотелось провести остаток жизни — с книгой и бокалом, глядя на огонь камина сквозь рубин вина.

— Так, — твёрдо сказал я, — это, чур, моё!

— Да, впечатляет, — прокомментировал подошедший из коридора Иван. — Буржуазные роскоши. Но учти, бытовой комфорт тут так себе. Освещение электрическое, но проводка дохлая, антикварная, кроме лампочек ничего не потянет. Напряжения в сети нет, но это как раз не проблема, акк подключим. Другое дело, что плита на дровах, водогрей на дровах, подача воды самотёком из бака на чердаке, а насос ручной, из скважины в подвале. Сначала час качаешь, потом пять минут моешься. Когда-то была центральная подача, из города, но входящая труба сухая.

— Зелёного бы сюда, — вспомнил я его башню у моря, — вот кто умеет налаживать быт! Он бы придумал и насос, и плиту, и кондиционер с интернетом.

— Он горазд, да. Руки из нужного места, — покивал Иван. — Надо выручать его, это не дело.

— Надо, но как?

— А вот сейчас вещи перетащим, обустроим вас в первом приближении и подумаем.

Вскоре в доме зажёгся свет — тусклые лампы накаливания за пыльными плафонами вычурных светильников. В паре комнат проводка затрещала и задымилась, Иван, чертыхаясь, вырубил антикварные поворотные выключатели.

— Проводку по-хорошему надо бы всю поменять, эта в тканевой изоляции, пожароопасно. Не включай в тех комнатах пока.

Мы с ним по очереди качали длинный рычаг чугунного насоса в подвале, в трубах хлюпало. Таира, найдя там же запас дров и слежавшегося угля, растопила плиту и грела на ней воду в больших железных вёдрах. Женщины мыли полы и протирали пыль, но объём предстоящего бытового подвига меня лично ужасал.

— Как они тут стирали, например? — спросил я, передавая рычаг насоса Ивану.

Бак на чердаке постепенно наполнялся, но очень медленно. Всё-таки в идее прислуги что-то есть…

— Наверное, в городе были прачечные, — ответил он. — А всякую мелочь, типа кальсон — в тазах руками. Я ж говорю, инфраструктура тут винтажная, комфорт относительный. Хорошо хоть трубы медные, не проржавели.

С трудом открыв пару присохших окон, убедились, что за ними действительно город — похожий на Центр, но не идентичный ему. Дома выстроены в том же неоготическом пафосном стиле, но, если зрительная память меня не обманывает, не полностью совпадают с домами той стороны. «Два в одном», как сказал тот инквизитор. Каждая дверь открывается в два дома — этот или тот, в зависимости от того, кто повернёт ручку. Интересно придумано.

Я первым делом раздал права входа всем присутствующим, исключая младших детей и младенцев. Теперь если что — у них есть убежище. Дирижабль сильно уязвим. Хотя…

— Иван, — осенило меня, — у меня идея!

— Не пугай меня, Тём, чегой-то у тебя глаза так загорелись?

— Слушай, а давай дирижабль на эту сторону перегоним?

— Как? Он, знаешь ли, в дверь не пролезет…

— Не надо в дверь! Там, — я показал за окно, — то ли целый срез, то ли большая локаль. Судя по городу, давно заброшенная, но это неважно. Это всё равно полноценная метрика, а значит, здесь должна быть Дорога, и сюда можно по ней добраться. Надо только иметь ориентир, а он у меня есть!

Таира всё так же таскает на шее оплетённый кожаным шнурком микромаячок, который я дал ей когда-то.

— Интересная идея, — признал Иван, — я бы попробовал.

— Слушай, а давай ваши с Зелёным семьи тоже сюда поселим? Ну, если ты, конечно, за. Дом здоровый, нам тут места слишком много, не осилим. А если ещё и дирижабль будет с этой стороны, никто нас не достанет!

— Экий ты оптимист… Захотят — достанут где угодно. Но ты прав, тут спокойнее. На первый взгляд. Пойдём на ту сторону, попробуем!

У трапа нас, нетерпеливо подпрыгивая, ждала Василиса.

— Куда вы подевались? Я уже и в дом заходила — там какие-то люди живут, а вас нет…

— Ох, — спохватился я, — ты у нас одна без доступа осталась… Пойдём, пропишу тебя в пользователи.

— Послушай, пап, — сказала она, пока я прижимал её перепачканную смазкой ладошку к камню авторизации. — Я поняла, в чём проблема с мораториумом. Это же совершенно очевидно, не понимаю, чего мы тупили так!

— Я до сих пор туплю, — признался Иван, — у меня нет идей.

— Ну, пап, вспомни, как он устроен! Это же просто!

— Васькин, не издевайся над престарелым отцом! Додумалась — говори!

Мы уже поднялись в гондолу и теперь запускали ходовые системы.

— Паап! Это же часть механизма! На площади не весь мораториум, а его половина!

— Интересная мысль, — согласился Иван, подумав. — Теперь, когда ты это сказала, мне, пожалуй, стыдно, что я сам не заметил. Там же очевидно симметричная структура балансиров. Она обязана иметь ответную часть. Вась, встань за пульт механика, запускай моторы. Штурман — энергию в резонаторы!

— Есть энергия, — ответил я машинально, щёлкая переключателями на консоли.

— Есть машине старт! — доложила Василиса.

— Поднимаемся, команде готовность к переходу. Малый вперёд.

— Есть готовность.

— Есть малый вперёд.

— Выход!

Мы повисли в туманном шаре над смутными контурами городских кварталов.

— Штурман?

— Работаю! — я, опустив на глаза гоглы, всматриваюсь то в панель навигатора, то в туман за стёклами ходовой рубки.

Я видел не только маркер. Стоило сосредоточиться, и я наводился на тусклые звёздочки жён, яркие точки детей, странное, острое, как будто иголкой наколотое местоположение Насти… Кажется, я быстро развиваюсь как дорожный глойти. Скоро увешаюсь фенечками и буду плясать, обдолбанный, в дорожной пыли? Надеюсь, это не обязательно.

— Сюда! — торопливо сказал я, поворачивая визир компаса. — Мы совсем рядом. Выход!

Сверху этот город ещё сильнее похож на Центр. Такой же центростремительно-радиальный, закрученный, как спиральный леденец. Только в другую сторону. Он пуст, заброшен и всё же не производит гнетущего впечатления. Возможно потому, что поразительно цел, только запылился немного.

— Тут что, улицы убирают? — спросила недоуменно Василиса. — Смотрите, листья под деревьями не валяются. Стёкла домов грязные, в садах всё заросло, а мостовые как будто подметены.

— Действительно странно, — согласился Иван. — И посмотрите, вон там…

— Где?

— Смотрите вдоль улицы, туда, за город… Сейчас подниму повыше.

Дирижабль плавно набрал высоту, капитан уставился в современный цифровой бинокль.

— Что там?

— Далеко, не разберу. Но очень похоже, что за пределами города распаханы поля. Приглядитесь…

Я взял у него бинокль. Изображение в максимальном усилении подрагивало и смазывалось, но правильные чёткие границы растительности на дальних холмах очевидно выдавали сельскохозяйственную деятельность.

— Странное место мы выбрали для жизни, — констатировал Иван. — Как бы не пришлось сбегать обратно.

Однако я, прислушавшись к себе, понял, что фоновое чувство тревоги, преследующее меня в последнее время, вдруг отпустило. Я ещё в доме заметил — мне здесь спокойно. То ли интуиция, то ли усталость, не знаю.

— Пап! Пап! Так вот же он!

— Кто, Вась?

— Мораториум! Вторая половина!

Круглая площадь, такая же, как на той стороне. Чёрный цилиндр, замысловатый механизм. Действительно, похож.

— Садимся, садимся! — подпрыгивает Василиса. — Я его сейчас запущу! Я уже знаю, как!

— Уверена? — спросил Иван.

— Ну… Такое. Надо попробовать, — чуть сбавила энтузиазм девочка.

— Машине стоп. Трап опустить!

— Вот, здесь, видишь, пап? Тут даём толчок, и оно заводится.

— Хм, — Иван смотрел скептически, — на той стороне не завелось. Хотя я эту штуку тоже приметил.

— Потому что на той!

— Так они симметричные.

— Ну же, давай попробуем!

Иван привстал на цыпочки, протянул руку куда-то внутрь механизма, взялся за какой-то рычаг и резко потянул его на себя. Щёлкнуло, клацнуло, зажужжало, затикало. Механизм пошёл вращаться, но, сделав пол-оборота, затих.

— Ровно та же картина, что там. Импульса, что ли, не хватает?

— Точно! — подскочила Василиса. — Импульс! Надо одновременно — там и тут!

— Хм… но как ты себе это представляешь?

— По таймеру синхронизируемся! Я перехожу туда, запускаем секундомеры. Через тридцать минут ровно — раскачиваем пусковые рычаги, пока импульс не совпадёт.

— Дело, — кивнул Иван, — может сработать. Ты у меня умничка, Вась.

— Ха! Ещё бы!

— Ну что, — вздохнул я, стараясь не поддаваться чувству собственной неполноценности, — пойдём, посмотрим, как мой дом выглядит снаружи?

Хорошо выглядит. Готично-романтично. Тёмный крупный камень стен, острые скаты черепичных крыш над выступающими… без понятия, как правильно назвать эти архитектурные излишества. Полукруглые застеклённые выступы стен, образующие псевдобашенки. О, тут и балкончики есть! Изнутри не заметил. Все заплетено крепкой лозой, маскирующей грязные стены и почти непрозрачные окна. Невысокая каменная ограда, за ней буйно разросшийся сад, через который мы с трудом проломились к двери.

Стучать пришлось долго, а когда нам, со скрежетом засовов, наконец, открыли, то первое, что мы увидели — ствол ружья. Его, решительно прищурившись, держала Таира.

— Откуда у тебя ружьё? — спросил я растерянно.

— У женщина должно быть ружьё! — ответила она, не опуская оружия. — Женщина защищать дети и козы! Ты уходить туда, приходить сюда… Это точно ты?

— Ты что, не узнаёшь меня?

— Может, ты угрхайя, демон-перевёртыш? Я слышать, такие бывают в пустой мир! Ты доказать, что это ты!

— У тебя родинка на…

— Это ты! Заходить. И вы заходить, — она опустила ружьё и сделала приглашающий жест. — Еда кормить вас?

— Не надо, — отказался Иван, — мы лучше сразу к мораториуму, а то Ваське кусок в горло не полезет, пока она не попробует.

У дверей Иван и Василиса сверили часы — большие, механические «штурманские» у него и лёгкие плоские электронные у неё.

— Тридцать минут ровно, пап!

— Время пошло! Сходишь с ней, Тём? Мне спокойней будет. А я на той стороне запущу.

— Конечно. Пойдём, Василиса.

— Дядь Артём, — спросила она, пока мы шли к площади. — Вы же спасёте Зелёного? Маша, дочка его, так переживает. Плачет. И Лена тоже… Не плачет, конечно, но очень волнуется.

— Постараемся, Вась. Очень постараемся.

— Его надо спасти, он клёвый.

— Я знаю.

Как ей объяснить, что «клёвый человек» всегда выживает только в кино? И наличие горюющей жены и плачущих детей на это никак не влияет? Вся надежда сейчас на Ольгу, она обещала найти способ. Лично у меня никаких идей нет.

— Минута! — Василиса заметно волнуется.

Чтобы достать до нужного рычага, ей пришлось влезть на стремянку. Теперь она стоит, вытянувшись, напряжённая, как натянутая струна. Одна рука в механизме, на второй часы, которые она держит перед глазами, гипнотизируя убегающие на экранчике секунды.

— Может, мне дёрнуть? — спросил я.

— Нет, я справлюсь. Дольше объяснять, что и куда.

— Оставь девочку, она знает, что делает, — сказала Ольга.

Рыжая ждала у мораториума, как знала, что придём. Усталая, грязная, вымотанная, осунувшаяся лицом, в пустотном костюме. Добегается она так-то, в одиночку. Быстро, но очень уж опасно.

— Тридцать секунд!

— Я нашла Марину. У меня на неё… Неважно, могу найти, в общем.

— Двадцать!

— Это было непросто, но я сорвала их с планового рейда. Совет мне потом это припомнит, там и так…

— Десять!

— Нам повезло, у Македонца тут личный интерес. Какой-то старый друг или что-то в этом роде…

— Пять!

— Пойдёшь с нами? Оператор может пригодиться.

— Конечно. Я вообще удивлён, что ты ради Зелёного…

— Три, два, один! Импульс!

Василиса резко дёрнула что-то внутри механизма, зажужжало, затикало, затихло.

— Не попали в фазу, ещё раз!

Рывок, стремянка закачалась, я еле успел подхватить на руки валящуюся с неё девочку. Она смеялась:

— Есть, есть, совпали! Папка молодец!

— Ты тоже молодец, — похвалил я, глядя на разгоняющиеся шестерёнки механизма.

Поставил Василису на ноги, достал планшет — да, реперная сеть на глазах как будто покрывалась муаром, теряя доступность. А значит, закрылись и кросс-локусы, и тот странный способ перемещения, который использует Комспас. Попасть в Центр можно только по Дороге, опасность нападения ликвидирована.

— Справились, — сдержано похвалила Ольга, — не зря Зелёный…

— Вы его спасёте, — уверенно сказала Василиса.

— Ох, девочка, — покачала головой рыжая, — мне бы твою уверенность… А куда вы дирижабль дели?

— Пойдём, покажу интересное место. Приглашаю… — сказал я, и тут до меня дошло, что только что пригласил в гости к семье любовницу.

Ольга, конечно, не станет устраивать сцен, я ей как оператор нужен, а не как мужчина. Она даже Зелёного готова спасать в расчёте на то, что я буду ей должен. Ну и буду, ладно. Но всё же — есть в самой ситуации что-то абсурдное и натянутое. Сильны в нас социальные стереотипы. Даже в тех, кто почти султан.

— Она будет новый жена? — спросила меня Таира.

Спокойно так спросила, как уточнила бы, чай ей налить или кофе.

— Нет, что ты.

Ольга сидит в гостиной и торопливо ест. Лена, жена Зелёного, смотрит на неё с робкой надеждой.

— Мы попытаемся, — отвечает рыжая на невысказанный вопрос.

И, хотя мы с Иваном говорили то же самое, почему-то именно ответ Ольги немного успокаивает. Лена кивает и идёт на кухню.

— Сильный женщина, — констатирует Таира.

— Не то слово, — вздыхаю я.

На мои плечи сзади ложатся тёплые руки, окутывает цветочный запах, внутри как будто щекочут смешные пузырьки.

— Ух, какая красивая… — жарко шепчет в ухо Меланта. — Так бы и съела! Чур, я первая к вам в кровать. Я и Эли. Будет здорово!

— Мел, и ты туда же? — ответил я тихо. — Мне не нужна четвёртая жена. А ей не нужен я.

— Глупости, — прижавшись мягкой грудью к спине, Меланта кладёт подбородок мне на плечо. Её растрёпанные медные волосы щекочут мне ухо, — у вас отношения, это всем видно.

— Рабочие, Мел.

— Недавно вы отлично поработали в кровати! — фыркает она мне на ухо. Её дыхание пахнет карамельками. — Не пытайся скрыть такое от кайлита! И между вами не только секс, это видит даже наша милая дикарка. У вас ещё будет какая-то история. Помни, я первая заняла очередь!

Меланта мягко подтолкнула меня в спину, и я вышел из коридора в гостиную. Выдумают же…

— Его обязательно надо спасти, Ольга Павловна! — отважно требует Настя. Синих глаз не видно за тёмными очками, но не сомневаюсь, что они сверкают той же решимостью, с которой она некогда в неё целилась.

— Я уже сказала, — терпеливо отвечает рыжая, — мы…

— Нет, — резко перебивает девочка, — вы не понимаете. Сергея надо спасти не потому, что вам что-то нужно от папы. Он важен. Его судьба… Не знаю, как это объяснить. Я теперь вижу… всякие вещи. Как они связаны. И он связан… со всем. С вами, со мной, с папой. С тем, что скоро случится. Сейчас его линия может оборваться, и тогда всё поменяется.

— Кто-то умирает, что-то меняется. Но мир от этого не рушится.

— А теперь может. Поймите, всё застыло в неустойчивом равновесии. Одни тянут туда, другие — сюда, основание плывёт и разрушается. Вы это знаете, вы как раз из тех, кто тянет. Вы можете обрушить его в любой момент, и хотите обрушить, потому что надеетесь, что это будет вам на пользу. Дядя Сергей не такой. Он человек равновесия. Укрепляет мир. Вокруг него возникают новые структуры и связи. Как вам объяснить? Он как будто вбивает гвозди, вкручивает болты, сваривает швы, крепит заклепки… Никому не интересны такие люди, они скучные и незаметные, все обсуждают вас, разрушителей, но в такие моменты, как сейчас, он просто необходим.

— Я не очень тебя понимаю, девочка.

— Я плохо объясняю, простите. Я недавно начала видеть связи, и у меня нет слов, чтобы их объяснить. Просто знайте — если вы его спасёте, Мультиверсум может уцелеть. Если нет — начнётся новый цикл.

— Это плохо?

— Для этого не подходят слова «хорошо и плохо». Для этого никакие слова не подходят.

Она резко встала, повернулась и вышла.

— Твоей приёмной дочери сильно досталось, — сказала мне Ольга.

— Я общался с Корректорами в Школе. Они все такие. И они действительно видят… всякое.

— Неважно, — отмахнулась рыжая, — вокруг слишком много «видящих всякое». А мы всё равно делаем то, что должны, и выбор у нас не так уж велик.

— И что же мы делаем?

— Ты? Ты отдыхаешь в своём гареме, пока я не скажу, что пора. Думаю, рано утром мы уже выдвинемся, так что постарайся выделить немного времени и на сон.

Если бы это была не Ольга, я бы сказал, что она ревнует!

Вечером меня перехватила и увлекла в свою спальню Меланта. Детей забрала Алистелия, так что в комнате кроме нас была только Эли. Кайлитка села на край кровати и усадила меня в кресло напротив. Она была неожиданно серьёзна — не обнималась, не дурачилась, не лезла внезапно целоваться. Это даже немного пугало.

— Нам надо поговорить, Арти. Это важно.

— Слушаю тебя, Мел.

— Я родила тебе ребёнка, — она замолчала, глядя на меня и ожидая какой-то реакции.

— Факт, — осторожно согласился я.

— Я обещала его родить, и я это сделала.

— Отличная дочка, очень милая. А кому обещала?

— Севе. Это моя часть сделки. Он спас нас. Я не знаю, что он предложил Альке и Таире, но наш уговор был таков — я рожаю тому, на кого он укажет. Я могла отказаться, если бы ты мне не понравился, но ты был такой забавный! Я решила, что это будет весело, родить именно тебе.

Её понятия о смешном иногда выходят за мои границы нормального. У меня, наверное, недостаточно развито чувство юмора.

— И что взамен? — я понял, к чему идет разговор и решил не тянуть.

— Ты должен для меня кое-что сделать. Что-то очень важное.

— Мел, я не отказываюсь, но, всё же — можно сначала пару вопросов?

— Ты такой смешной — всегда что-то хочешь выяснить! — засмеялась своим пузырящимся тихим смехом Меланта. Он похож на игристое вино, от него становится так хорошо внутри… — Никак не можешь просто жить и радоваться! Спрашивай, конечно.

— Для тебя это только сделка?

— Ты не это хочешь спросить, — улыбнулась она своим широким ртом. Даже на губах веснушки. — Ты хочешь спросить, люблю ли я тебя, люблю ли ребёнка, что для меня значит наша семья, какие у нас отношения… Ну и прочие глупые скучные вопросы, который люди вечно задают друг другу, чтобы расстроиться. Спасибо, что ты до сих пор их не задавал, я ценю это. Ты очень деликатный — для человека.

— Спасибо. Я больше не буду, но ты один раз ответь на мои глупые скучные вопросы.

— Конечно. Я попробую объяснить так, чтобы ты понял. Я — кайлит. Мы похожи на вас, но другие. У нас другие отношения, у нас другие семьи, у нас по-другому относятся к детям. Я могу сказать: «Я тебя люблю». И скажу. Вот прямо сейчас говорю тебе: «Я люблю, тебя, Артём!». Я не говорила тебе этого раньше?

— Нет. Никогда.

— Вот. Сказала. Только не брякни в ответ «я тоже», ладно?

Я промолчал. Не знаю даже, какой ответ был бы тут честным.

— Мое «люблю» не такое, как твоё. Когда «люблю» скажешь ты, это будет значить «Я беру на себя ответственность за твою жизнь». Нет, не перебивай, дай объяснить! — она подалась вперед и запечатала мне рот ладошкой. — Как говорит наша общая жена: «Убью за тебя и умру за тебя». Кстати, ей для этого никакой «любви» не надо, но с ней ты сам объясняйся. Когда это говорю я, это означает, что с тобой мне веселее, чем без тебя. Что я приняла тебя как часть удивительного мира вокруг. Что я рада тебя видеть, когда ты приходишь и помню про тебя, когда ты ушёл. Что я приму тебя в своей постели, одного или в хорошей компании. Но моя жизнь не стала твоей, а твоя — моей.

— А ребёнок?

— Дети легко принимают мир таким, какой он есть и тех родителей, которые случились. У нашей дочери три мамы, как-нибудь переживёт среди них одну сумасшедшую кайлитку! Я ответила на твои вопросы? Ты готов принять меня такой, какая я есть?

— Я уже принял тебя, ведь я здесь. Прости, но я тоже такой, какой есть — и тебе не избавиться от моего дурацкого чувства ответственности. Ты не просто сумасшедшая кайлитка, ты моя сумасшедшая кайлитка, нравится тебе это или нет.

— Сева всё-таки гениально умел видеть судьбу, — сказала тихо Меланта.

— Но не свою, — покачал головой я. — Итак, мы разобрались в отношениях, обещаю больше к этому не возвращаться. Ты такая, какая есть, я тоже не вчера на свет родился. Живём с этим дальше, как получится, стараемся не грустить.

— В тебе точно нет кайлитской крови? — рассмеялась Меланта.

— Нет, я просто без ума от рыжих. Так что же мне нужно для тебя сделать?

— Я — последняя в своём роду. Возможно, последний кайлит в Мультиверсуме. Мы всегда казались людям легкомысленными, но у нас тоже есть своё понятие о долге.

— И в чём твой долг как кайлита?

— Возродить мою расу, конечно!

— Мне приходит в голову единственный метод, но мы, вроде, и так этим занимаемся…

— Нет, — засмеялась Меланта, — наша дочь не кайлит. Ваши гены сильнее, в ней больше человеческого, а её дети будут в лучшем случае просто рыжими. Но способ есть. И Сева не зря нашёл тебя, ты сможешь помочь.

— Внимательно слушаю.

— Последняя колония кайлитов была в срезе Эрзал.

— Где-то я слышал это название, — я попытался припомнить, — Сева что-то такое говорил… Кажется, я был тогда пьян, извини.

— Там создали Эли и таких, как она. Там создали Алистелию и её сестер.

— Сестёр?

— Эй, человек-ответственность! — укоризненно покачала головой кайлитка. — Найди уже время поговорить с Алькой! Она сама слова не скажет, но у неё тоже есть своя история.

Мне стало немного стыдно. Не сильно.

— Так это вы занимались евгеникой? — собрал я в кучу обрывки воспоминаний о том разговоре.

— Нет, мы, кайлиты, не очень-то способны к наукам. Эли создали не мы, но для нас. Кайлиты не могут нормально жить без таких, как она.

— И в чем её функция? — заинтересовался я.

— Репродуктивная. Без неё у двух кайлитов не будет детей. Она медиатор, необходимый для зачатия.

— Постельная игрушка?

— Партнёр-симбионт. Глупо, но сами мы можем зачать только с другими расами. Неудивительно, что вымерли, да? — она засмеялась, но как-то невесело.

— Я не понимаю, — признался я, — такая репродуктивная схема выглядит нежизнеспособной. Удивительно не то, что кайлиты вымерли, а то, что они появились!

— Это давняя история. Говорят, в нашем мире изначально было две расы, живущие в симбиозе. Кайлитский брак — брак четверых. Но потом был коллапс, вторая раса погибла. Технологии Эрзал дали нам их, — она показала на Эли. — Суррогатных заместителей. И мы выжили. Оказалось — ненадолго. Срез Эрзал пал. Наверное, кайлиты — единственная раса, дважды пережившая коллапс среза. Правда, представлена она только мной.

— И чем я могу тебе помочь?

— В срезе Эрзал остались лаборатории. Огромные защищённые подземные комплексы, их невозможно уничтожить. Ты — глойти. Ты можешь попасть в Эрзал и взять оттуда кое-что.

— Что именно?

— Генетический материал моей расы.

— Э… — я не нашёлся, что сказать. — И что ты будешь с ним делать?

— Я буду рожать кайлитов. Материал подготовлен для оплодотворения обычным путём, достаточно ввести его в… в себя, в общем.

— Ты хочешь сказать…

— Да, я буду изменять тебе со своей расой. Рожать детей не от тебя. О, я вижу, мне удалось тебя шокировать! — она засмеялась весело и заливисто, как всегда. — А ведь ты ещё с Алькой по душам не разговаривал, да и наша повелительница коз не так проста, как притворяется. Дорогой, когда заводишь семью таким необычным образом, странно ожидать банального результата! Ну что, ты готов поучаствовать в возрождении расы кайлитов?

— Собственноручно украсив себе голову самыми развесистыми рогами в Мультиверсуме? Разумеется. Я же обещал.

— Тогда потребуется ещё один препарат из тех же лабораторий. Катализатор фертильности.

— Знакомое название…

— Не для меня, для Эли. Она бесплодна, но это можно исправить. От этого катализатора даже старый пень начнёт рожать деревянных человечков. Её уникальный генетический набор нужен будущим кайлитам. Поскольку техников Эрзал больше нет, это единственный способ.

— И от кого же она будет рожать?

— Да хоть от тебя! — засмеялась Меланта. — У неё сильный генный комплекс. Шучу, шучу, — отмахнулась она, посмотрев на мою шокированную физиономию, — используем кайлитский материал. Бери его побольше.

— О боже, — простонал я, — я завёл себе кайлитский инкубатор…

— Правда, смешно, да? Старый Сева был гениален.

— Э… — мне не было очень смешно, если честно.

— Так, я вижу, тебе требуется срочная противошоковая терапия. А ну, иди сюда… — Меланта обхватила меня за шею и мягко, но решительно повлекла в постель.

— Эй, ты как бы только что родила…

— Бывала я и в лучшей форме, точно. Но техническую часть возьмёт на себя Эли. Мы справимся.

Глава 4. Зелёный. «Ручки, ножки и животик»

Пришли за мной ближе к вечеру.

— О, тащподполковник, — почти не удивился я. — И снова здравия желаю.

Велик Мультиверсум, а рожи встречаешь одни и те же. Комспасовский офицер смотрит на меня без восторга, но и я ему не рад.

— Жаль, что здесь вы, а не ваш приятель, — сообщил разведчик, — вот с кем бы с удовольствием повидался. Должок за ним давний.

— Ничем не могу помочь, — развёл я руками, не вставая с нар, — он отбыл в неизвестном мне направлении.

— Так уж и неизвестном, — хмыкнул офицер, — но ничего, ещё встретимся. А вот против вас я ничего не имею, так что ничего личного. Служба.

— Известное дело, — не стал спорить я.

— Тогда пойдёмте. Постарайтесь не делать глупостей, типа внезапных попыток сбежать. Это совершенно бесперспективно, глупо и хлопотно.

— Ничего не могу обещать. Бывают, знаете ли, такие внезапные порывы — нет-нет, да и захочется жить.

— Ну что же, — вздохнул подполковник, — мы постараемся не давать вам поводов для необоснованных надежд.

Мне застегнули на руках наручники и вывели коридором во двор, где без особой грубости, но чётко фиксируя, засунули в десантный отсек броневика. Каждый мой шаг контролировался стволами винтовок, которые держали крупные ребята в модерновой броне, покрытой гладкими серыми защитными пластинами не то из пластика, не то из керамики. В отличие от тех, что я видел раньше, эти были не камуфлированы и без глухих шлемов — в лихо заломленных на бок серых беретках. Да и винтовки не многоствольные. Какие-то сильно специальные ребята. Над двором завис, стрекоча пропеллерами, летательный аппарат — и тоже не из тех, которые я видел у башни. В два раза меньше, два винта вместо четырёх, сзади хвост, спереди — шарообразная прозрачная кабина на два места, в центре корпуса — открытое с боков место стрелка. Та же техническая школа, но другая модель. Словно половинка боевой платформы. Ольге было бы интересно взглянуть. Хотя она, наверное, и так в курсе.

— Вы, я смотрю, не удивлены? — спросил меня подполковник, когда машина тронулась.

Внутри оказалось довольно тихо, электрические мотор-колёса имеют свои преимущества, так что мы спокойно беседовали. Бойцы, коих тут сидело трое, не обращали на нас никакого внимания.

— Не удивлён, что Комспас, — пояснил я, — ваша связь с Церковью для меня не секрет. Слегка удивлён, что именно вы. Не много ли чести для моей скромной персоны?

— Много, — подтвердил офицер, — моя спецгруппа просто была рядом. Прихватили, так сказать, по дороге. А кто вам рассказал про связь?

— Сам вычислил. Это несложно, если есть необходимые данные.

— Ах, да, вы же аналитик Коммуны.

— Я свой собственный аналитик. Открыт для заказов.

— Увы, в данном качестве вы у нас не востребованы. Но это не значит, что мы не найдём вам применения.

У подполковника что-то сказал наушник рации. Он машинально прижал его пальцем к уху, выслушал и ответил:

— Готовы, переходите.

Мир моргнул. Внутри машины ничего не изменилось, но ощущение реперного перехода ни с чем не спутаешь.

— О, знаменитый переход с техникой, — прокомментировал я, — в Коммуне до сих пор головы ломают, как вам это удается.

— Скоро вы узнаете об этом всё, — внезапно пообещал офицер.

Прозвучало почему-то зловеще.

Два обычных репера — ждали гашения на месте. Пошёл транзит — ехали довольно долго, машину трясло. Окон в десантном отсеке нет, подполковник молчит — видимо, для разведки Комспаса моя личность интереса не представляет. Интересно, для чего представляет — не зря же везут. Порешить меня и на месте могли. Мне было немного страшно, немного тоскливо, но преобладал фатализм. Глупо переживать о том, что никак от тебя не зависит. По крайней мере, семья моя в безопасности, а с меня что взять? Я не переоцениваю свою значимость в Мироздании.

Машина, в очередной раз качнувшись, встала.

— Что там? — недовольно спросил в рацию подполковник. — Так разберитесь с ними!

— Небольшая задержка, — сказал он мне.

— Ничего, я не спешу. Но, раз уж мы встали — можно мне в кусты?

— Тут нет кустов.

— Я согласен на заднее колесо.

Офицер махнул рукой, и один из модерново бронированных открыл задний бронелюк, указав мне жестом ствола наружу. Разумеется, вышел со мной, контролируя поведение. Но я и не планировал бежать. По крайней мере, не так сразу. Я писать хочу. Наручники не сняли, но руки скованы спереди, расстегнуть ширинку можно.

Мини-колонна из трёх бронемашин встала перед шлагбаумом мощного блокпоста. Дорога пролегла между двух искусственных водоёмов с бетонными берегами, и объехать кустарное, но от того не менее внушительное сооружение из толстых блоков, просто негде. Проезд между ними недвусмысленно заткнут танком неизвестной мне модели. Пушка смотрит прямо на колонну, и калибр намекает, что машины в ней не такие уж и «броне-». Тем более что из стрелковых ячеек высунулись стволы пулемётов и трубы РПГ. При моих более чем скромных познаниях в военном деле, я бы предположил, что с такой огневой мощью они разберут комспасовцев одним залпом. Но, может, я чего-то не понимаю.

Сопровождающий нас летающий аппарат застрекотал пропеллерами, снижаясь, и сел — к моему удивлению, прямо на головную машину. На её плоской крыше оказались специальные держатели, куда аккуратно вошли кабина и хвост. Откинулась стеклянная выпуклая дверь сбоку, вылез пилот в такой же, как у пехотинцев, модульной кирасе — но почему-то красной. На голове у него красуется глухой шлем. Стрелок в хвостовом отсеке остался на месте.

Пилот спрыгнул с брони на землю и прошёл к блокпосту. Я к тому моменту уже оросил здоровенное заднее мотор-колесо броневика, но назад меня пока не загоняли, так что дышал воздухом и любовался пейзажем. Вид открылся любопытный — за искусственными озёрами расположился обнесённый высоким забором комплекс сооружений очень характерного вида. Две здоровых конусных градирни, высокие трубы и купола над корпусами. С высокой вероятностью это указывает на атомную электростанцию. Скорее всего, и водоёмы вокруг — часть системы охлаждения. Судя по пару над градирнями, станция работает. Судя по превращённому в крепостную стену забору — у неё есть проблемы с неплательщиками за электричество.

Видимо, пилот не сторговался о плате за проезд, потому что пошёл обратно, а к нему на смену вылез подполковник. Переговоры перешли на более высокий уровень.

— …на базу и вызывай тяжёлую мангруппу… — сказал он в рацию, проходя мимо меня.

Офицер ушёл к шлагбауму, пилот вернулся в кабину своего вертокрыла, но не взлетел, а так и сидел напряжённо, глядя тёмным забралом шлема в спину начальства. Разговор отсюда не слышно, но по жестикуляции я бы предположил, что подполковник не получает от него большого удовольствия. А потом сзади, метрах в ста, лязгнули открывающиеся в бетонной стене ворота, взревел дизель и по обходящей водоём дорожке выехал ещё один танк. Он плюнул струями чёрного дыма из выхлопных труб, повернул в нашу сторону башню и резво выкатился на дорогу, встав поперёк полотна. Теперь колонна не могла даже вернуться и поискать объезд. Попали.

Я ничуть не сочувствовал Комспасу и не стремился туда, куда они меня везут, но, если дело дойдёт до пушек, то мой статус некомбатанта я объявить не успею.

Подполковник обернулся, посмотрел на танк и сделал круговой жест рукой. Пропеллеры леталки взвыли на форсаже, аппарат подпрыгнул вверх, и, круто развернувшись, рванул в сторону. С блокпоста запоздало выдал гулкое «дых-дых-дых-дых» пулемёт — но тщетно. Юркий и шустрый вертокрыл заложил вираж и ушёл с набором высоты в сторону солнца, затрудняя прицеливание. Из-за шлагбаума выскочили солдаты с оружием, подполковника уложили лицом вниз. Я резво присел за колесо, ожидая ураганной перестрелки, но ничего такого не случилось. Немногочисленную, как выяснилось, группу Комспаса разоружили без малейшего сопротивления. Я-то думал, они, как настоящие самураи, предпочтут погибнуть в бою, подорвавшись напоследок — но, видимо, элитных спецгрупп это правило не касается. То-то у них кирасы другого фасону.

В меня потыкал автоматом камуфлированный солдат в разгрузке и шлеме, и я, поднявшись из-за осквернённого колеса, послушно пошёл, куда повели. Из плена в плен, поди ж ты. Интересно, что у меня на эту неделю по гороскопу?

Условия содержания тут хуже. Под камеру задействована какая-то подсобка, из мебели только стул и ведро с крышкой. Ведро мне уже не нужно, так что сел на стул и приготовился ждать.

Ждал долго, или так показалось. Часы у меня отобрали ещё в Библиотеке. Я не умею скучать, так что сидел и думал, пытаясь пристроить новые данные в старые схемы. Собственно, не билась пока только одна линия: почему прикормленный Кафедрой Комспас активно требует уничтожения Искупителя, а пытающаяся отдалить его пришествие Конгрегация, наоборот, всячески охраняет кандидатов в таковые. То ли тут какой-то неведомый мне схоластический выверт, то ли я кардинально ошибаюсь в логике событий. Мне бы поговорить с кем-нибудь из церковников, но пока что, похоже, разговаривать будут со мной.

Молчаливые солдаты отвели в кабинет. Обычный такой кабинет, скорее, главного инженера, чем специалиста по допросам. Схемы на стенах, справочники в шкафах, компьютер на обычном офисном столе. И человек, меня там встретивший, выглядит технарём. Усталый седой дядька лет пятидесяти, с аккуратными усами и выбритым волевым подбородком. Он указал мне на стул — тоже вполне обычный, стоящий посередине кабинета. Я почувствовал себя на собеседовании.

— Я Милевский, руководитель станции.

— Сергей. На текущий момент без социального статуса.

— Вы, я вижу, несколько отличаетесь от остальных, — он показал на наручники.

— Есть такое дело.

— Вас удерживали насильственно. Объясните, почему.

— Они уверены, что я представляю враждебную им группировку.

— Это не так?

— Я не представляю никаких группировок. Я сам по себе. К сожалению, мне не удалось их в этом убедить.

— Это ваши вещи?

Мне показали мой рюкзак, отобранный в Библиотеке, — видимо, комспасовцы везли его с собой. Внутри нашёлся УИН, инструменты для разборки мораториума, жилет-разгрузка м-оператора с мелочёвкой в карманах и прочее носимое барахло.

— Мои.

— Вы инженер?

— Скорее, техник или механик.

— А кто ваши сопровождающие?

— А вы не знаете? — удивился я.

Колонну так уверенно задержали, я думал, это какие-то старые счеты.

— Я хочу услышать вашу версию.

— Военизированное сообщество с глобальными претензиями.

— Это я вижу. Меня интересуют, чьё сообщество. Южного карантина? Вольных земель? Горного анклава?

— Простите, мне эти названия ни о чём не говорят. Вероятно, вы имеете в виду местные группировки, но колонна шла транзитом. Не думаю, что они вообще в курсе, кто это такие.

— То есть, вы тоже будете утверждать, что, якобы, из другого мира?

— Боюсь, что так. В это сложно поверить, но Мультиверсум существует.

— И в нём говорят по-русски?

— Местами.

— Звучит не очень правдоподобно.

— Ничего не могу поделать с проклятой реальностью. Она никак не желает соответствовать ожиданиям.

— И что, в этих мирах не было войны за проливы? И пандемии Вигневского?

— Там были другие войны и пандемии. Но вам ещё повезло, как я вижу.

— Повезло? — разозлился усатый. — Повезло? Да мы трижды в неделю отбиваем набеги из Дикого поля! Если бы не помощь военных, эти дикари давно разнесли бы станцию! И, может быть, разнесут! Запасы патронов велики, но не бесконечны, а желающих покупать наше электричество всё меньше. Анклавы скоро одичают настолько, что забудут, что это такое.

— Вы пока живы, — коротко объяснил я. — Большинству не удалось даже этого.

— Живы… — фыркнул он. — Живы, ишь… Ну что же, расскажите и вы мне эту сказочку про другие миры. Что там, как, что это значит для нас?

Боюсь, я ничем его не обрадовал.

— То есть, мы просто оказались на дороге между входом и выходом? — констатировал он, когда я закончил. — Никому нет до нас дела?

— Миров много.

— Их летательный аппарат приведёт им помощь?

— Скорее всего. И довольно быстро, я думаю.

— Они сильны?

— Я не знаю ваших сил, — деликатно ответил я, — но они могут доставить неприятности, определённо.

— А если я вас отпущу?

— Их. Отпустите их. Я бы предпочёл остаться.

— И всё же?

— Скорее всего, не станут связываться — у вас нет ничего ценного, никто пока не пострадал, а им ни к чему потери в людях и технике.

— Я обдумаю ваши слова. Уведите.

Меня вернули к стулу и ведру. Поскольку покормить и напоить меня забыли, то ведро пребыло в праздности, а стул опять принял мой уставший зад. Надеюсь, здешний руководитель примет верное решение. С моей точки зрения верное — то есть, выпроводит Комспас, а меня оставит. Пусть даже в положении пленного. Здесь у меня больше шансов дождаться помощи. Если Ивану удалось починить мораториум, то у друзей появится время и возможность для моих поисков. Рано или поздно найдут. А вот Комспас, сдаётся мне, приготовил для меня что-то нехорошее.

— Для начала, вам отрежут руки и ноги, — с удовольствием просвещает меня подполковник. — Глаза удалят не сразу, на первых стадиях адаптации они нужны. Потом вскроют живот, укоротят кишечник, подключат выводящие системы к катетерам, а пищевод — к системе подачи питательной субстанции. Естественные потребности не должны отвлекать транспортных юнитов от работы. Не волнуйтесь, Сергей, это не больно, периферические нервные узлы отключают сразу, мы не живодёры. Более того, каждый выполненный перенос стимулируется впрыском в кровь синтетического эндорфина, что повышает физиологическую мотивацию. Морально вы тоже страдать не будете, об этом позаботится предварительная адаптационная подготовка. Сама по себе она довольно болезненная, потому что представляет собой установление условно-рефлекторных реакций путём отрицательной стимуляции. Зато потом вы будете получать настоящее удовольствие от службы транспортному подразделению Комспаса. Техники рассказывают, что некоторые юниты испытывают самый настоящий оргазм при работе. Особенно те, которые были женщинами.

— Вы и с женщинами это проделываете?

— Увы, — вздохнул подполковник, — материал слишком ценный для гендерной селекции. В Мультиверсуме не так много глойти, а в качестве транспортных юнитов срок их службы невелик.

Меня лишили общества стула и ведра — отвели в общее помещение, где сидели комспасовцы. Без объяснений и извинений. Впрочем, разговорившийся подполковник не стал держать меня в неведении. Оказывается, он настоял на том, чтобы меня им вернули. Местное руководство покочевряжилось, но, когда подошли боевые платформы Комспаса, согласилось, что я не стою возможного кровопролития. Теперь сидим и ждём, пока прибывшая летучая кавалерия согласует процедуру передачи нас им. А чтобы я в процессе не заскучал, любезный офицер живописует мне радужные перспективы дальнейшего сотрудничества.

Оказывается, Комспас не таскает своих операторов с собой. Они сидят в материнской локали и каким-то образом активируют резонансы удалённо. Каким именно — подпол не знает, он не специалист. Но я могу не волноваться, меня научат. Вышеописанным способом. Отрежут ручки-ножки, упростят начинку животика, а потом будут бить током, пока меня не начнёт волновать только один момент — чтобы больше не били током. Ах да, ещё синтетические эндорфины и почти натуральный оргазм. Прелесть какая. Простая и, в сущности, счастливая жизнь, посвящённая работе. Это ли не идеал некоторых социальных учений?

Собственно, аналогичную методу применяет для своих порталов Альтерион. От этой прекрасной судьбы некогда бежал в неведомую даль на моём УАЗике Андрей, эту дивную участь готовили его сыну. Можно было бы предположить, что именно альтери продали её Комспасу, но я думаю иначе. Скорее всего, источником этой дивно гуманной технологии — как и остальных технологий Комспаса — является Церковь. Точнее, Кафедра, одна из её ветвей.

Кстати, из этого следует, что преимущество Коммуны в противостоянии с Комспасом временное. Стратегически они обречены на проигрыш, потому что нет-нет, да и теряют операторов в стычках. А Комспас своих держит дома. Без ручек и ножек, зато в целости и сохранности. Ну да, они подлежат замене по износу, но Коммуне-то своих надо с детства выращивать, воспитывать, уговаривать и мотивировать, а Комспас берёт готовых и бьёт током до полной лояльности. Это гораздо быстрее и экономичнее. Многим детишкам очень повезло, что у Коммуны такой технологии нет. Отчего-то мне кажется, что этические барьеры в таких случаях недостаточно надёжны.

Вскоре нас всех подняли и повели длинным коридором. Под конвоем или под охраной — не поймёшь, но сопровождающие солдаты явно не опасались попыток побега. Какой смысл? И так договорились. Привели в большой подземный гараж, где нашлись три комспасовских броневика и груда оружия и снаряжения отдельно.

— Оружие вы получите, только покинув территорию станции! — громко вещал кто-то мне невидимый, его загораживали машины. — И помните — вы на прицеле ракетных установок. Любое агрессивное поведение приведёт к конфликту, который ни нам, ни вам не нужен! Порядок выхода будет следующий…

Я его не слушал. Мне очень-очень хотелось и дальше жить с ручками и ножками, а оргазм испытывать при посредстве жены. Настолько хотелось, что я прислонился к стене, закрыл глаза и изо всех сил накачивал себя ощущением «это гараж». «Это гараж, это ещё один гараж, часть Гаражища великого, да пребудет вовеки слесарная его суть. Здесь пахнет маслом и соляркой, здесь чинят машины, здесь люди с замасленными руками ковыряются в железках. И открывший дверь в один гараж, откроет его в другие…». И когда началась суета погрузки в машины, я был готов — спокойно, стараясь не привлекать внимания, неторопливо потянул на себя дверь с табличкой «Туалет».

— Ты раньше не мог облегчиться? Эй, кто-нибудь, присмотрите за ним там! — скомандовал бдительный подполковник.

Казалось, железная ручка задымится в моих руках от напряжения, но за дверью вместо сортира была графитовая тьма кросс-локуса. Полотно полуоткрытой двери загораживало её от комспасовцев. У меня было примерно полсекунды, пока идущий ко мне боец не поймёт — что-то не так. Я решился.

— Заодно трусы поменяю, тащподполковник! — сказал я громко. — А то обосрался от ваших рассказов!

С этими словами я схватил за лямку лежащий у машины рюкзак.

— Эй! — пока офицер осмыслял сказанное, я уже сделал шаг в темноту.

Дверь закрылась за моей спиной.

Запах пыли, смазки, нагретого железа — запах дома. В щели ворот тонкие лучики летнего солнца, но я не ошибся бы и с закрытыми глазами. Это место, где всё началось. Это мой старый гараж. Я прилёг на топчан у верстака — вряд ли ждать придётся долго, но сколько-то отдохну.

Удивительно, но, прежде чем в ворота деликатно постучали, я даже успел немного подремать.

— Сергей, вы ещё тут? — спросил вежливый голос.

— Да-да, — ответил я, зевая спросонья.

— Анатолий Евгеньевич просил вас найти время заехать к нему. Лучше всего прямо сейчас.

— Поехали.

За дверью замолкли в ожидании, и мне пришлось пояснить.

— У меня ключей с собой нет. Откройте, пожалуйста, сами.

— Вас хочет видеть Куратор! — с придыханием сказал Анатолий Евгеньевич.

— Я думал, вы мой куратор.

— Я — куратор, а он — Куратор!

Кажется, понял о ком он. Наслышан. Легендарная личность.

— Это большая честь? — иронично спросил я.

— Это серьёзное испытание, — не принял иронии Анатолий Евгеньевич. — Он… ну да сами увидите.

Да, это надо было увидеть. Словами такое не передать. От небольшого ростом и невзрачного, какого-то даже серого, со смазанными незапоминающимися чертами человека исходит ощущение жуткой свинцовой тяжести. Мне доводилось встречаться с Хранителем, он сильно давит своей несоразмерной нездешностью, но это сидящее передо мной… Я потом не мог вспомнить, во что он был одет, что лежало на столе, как выглядел кабинет, был ли при нашем разговоре кто-то ещё… Не помню даже, сел ли я на стул или так простоял всё время, пока не вышел на подгибающихся ногах с ощущением, как будто сдал три литра крови.

— Рассказывайте, Сергей, — просто сказал Куратор.

И я, сам себе удивляясь, рассказал. Все свои выводы, линии рассуждений, логические построения, срезы данных и даже догадки. Про Комспас и Коммуну, про Конгрегацию и Кафедру, про маяки и мораториумы… Чёрт, да я и сам до этой минуты не понимал, сколько всего успел выяснить! А тут как-то выстроилось в цепочку… Я даже про сына рассказал. Про свои страхи и подозрения — то, что не сказал даже жене. Не знаю, что на меня нашло. Чертовщина какая-то.

— Анатолий Евгеньевич прав, — сказал, дослушав, Куратор. — Вы хороший аналитик. Во многом ваши выводы согласуются с нашими данными. Уверен, мы ещё поработаем вместе.

«Сука, блядь, не дай бог!» — мелькнуло у меня в голове.

— Скажите, Сергей, — спросил он задумчиво, — из двух взаимоисключающих парадигм — пришествия Искупителя и поддержания статус-кво — лично вы бы какую выбрали?

— Вторую, — ни секунды не сомневаясь, ответил я.

— Только из-за страха за сына, который может оказаться Искупителем?

— Нет, — ответил я честно, — не только. Я не сторонник концепции «до основания, а затем». Предпочитаю эволюционные сценарии.

— Ну да, ну да… — покивал головой Куратор. — Вы же были механиком, верно?

Я судорожно кивнул.

— Это определённый склад ума. Вы склонны бесконечно чинить старое, но не менять его на новое. Ну что же, этот подход тоже имеет право на жизнь. Не возражаю, займитесь.

У меня возникло острое неприятное ощущение, что здесь и сейчас только что каким-то образом решилась моя судьба. Знать бы ещё — каким именно.

Куратор помолчал, подвигал бумажки на столе и продолжил:

— Как я уже сказал, вы хороший аналитик. Однако в своих рассуждениях о природе текущего кризиса вы кое-что упустили. Одну силу и один объект. Это тем более странно, что с обоими вы сталкивались. Ну что же, отнесу это на недостаток данных. Аналитики имеют свои слабые стороны. Вы не догадались, что я имею в виду?

— Нет, — честно признался я.

В голове моей не было в этот момент ни единой мысли, кроме непреодолимого желания бежать отсюда и никогда больше не видеть этого человека. Если он, конечно, человек.

— Рекурсор и Хранители. Именно этих фрагментов не хватает в вашей мозаике. Подумайте над этим на досуге. А теперь — к делу. После нашей беседы вас доставят обратно в гараж. Оттуда вы перейдёте к вашей башне. Вскоре ваши друзья сообразят, как вас найти и прибудут за вами. Вы передадите Ольге вот этот кодовый ключ, — он двинул ко мне по столу небольшой пакет, — она знает, что с ним делать и знает, какова цена. Свободны. Приятно было познакомиться лично.

Я не испытал ответного чувства, поэтому только промычал что-то невнятно, выходя. За дверью кабинета чуть не упал в обморок, пришлось прислониться к стене и постоять так немного. Анатолий Евгеньевич смотрел на меня с сочувствием и пониманием.

— Куратор сложный… человек, — прокомментировал он, — но его компетенции уникальны. Он считает вас перспективным специалистом.

— Я… польщён, — на самом деле мои эмоции по этому поводу были максимально далеки от положительных.

— Пойдёмте, нас ждёт машина.

Меня доставили к гаражу, любезно открыли ворота, ничуть не смущаясь тем, что я им ключи не вручал. К башне Анатолий Евгеньевич прошёл со мной.

На берегу моря расположился целый укрепрайон — за время моего отсутствия военные успели неплохо окопаться, возвести укрытия и капониры для техники. На холме, где кладбище, крутит решёткой радара машина от какого-то зенитного комплекса. К стареньким «Шилкам» прибавился современный «Панцирь» на шасси «Камаза». А ведь через мои проходы такую дуру не протащишь, в деревне «Газель» впритирочку проходила. Где-то им Андрей, видать, широкие ворота открыл.

Возле реки деловитые техники разбирали летающую платформу Комспаса. Я даже на секунду позавидовал — я бы в ней и сам с удовольствием поковырялся. Интересно, как она устроена. Платформа имеет вид, пострадавший от зенитного огня, но, когда это произошло — сказать сложно. Тут, похоже, тоже события на месте не стояли. Не зря же они тяжёлой техники нагнали — вон, новый бэтр стоит, который с орудийной башней, и танк даже имеется. Палатки армейские, а дальше уже возводят модульные казармы. Родина деловито обустраивается вокруг «моей» башни, и уже видно, что хрен её теперь отсюда сковырнёшь. В Комспасе, конечно, ребята резкие, но порядок бьёт класс.

Без особого удивления увидел стационарный альтерионский портал. Отчего-то я и не сомневался, что контакт с соседями будет налажен. Вот только кто в этом альянсе активная сторона? Пострадавший от коллапса и социального кризиса Альтерион уже не тот, а Родина при случае своего не упустит. Впрочем, не моё дело.

В башне расположились какие-то научные сотрудники, но на второй этаж они не лезли, а при моём появлении деликатно освободили помещение, спросив разрешения на визиты техника, который меняет акки и включает маяк. Я, разумеется, согласился, хотя не до конца понимаю, зачем Конторе этот политес. К чему делать вид, что это моя собственность, а они тут в гостях, если вокруг чуть ли не полк забазирован?

К вечеру через портал пришла Криспи и обрадовалась мне так, что аж неловко. Я-то, признаться, за всей этой суетой о ней не вспоминал. В запасах башни отыскалась бутылка красного сухого вина, мы отправились на пляж, подальше от бдительного глаза военных, и там её распили у костра. Всё было прилично, максимум — дружеские обнимашки и поцелуйчик в щёчку. Всегда бы так. Рассказала, что Альтерион пока весьма далёк от былого благополучия, жизнь дезорганизована, но и катастрофическим положение уже не назовешь. Права мзее сильно расширены — ещё не равноправие, но возраст социальной ответственности уже поднят до сорока пяти лет, и разница в правах сокращается с каждым шагом. По крайней мере, Крис теперь не грозит выпасть из процессов по возрасту. Она занимает скромную должность секретаря переходного «Правительства согласия». Такие названия очевиднейшим образом говорят, что никаким согласием в обществе и не пахнет, к тому же по некоторым оговоркам я догадался, что роль этой активной барышни несколько шире, чем бумажки перекладывать. Знаем мы таких «секретарей». Сегодня ты секретарь, завтра — генеральный секретарь. И вроде почти то же самое, но есть нюансы. Впрочем, её дело.

Как я и догадывался, Родина, воспользовавшись случаем, заглянула в приоткрывшееся окно возможностей и тут же вставила в щель кирзовый сапог. Мягко и деликатно наращивает «помощь и сотрудничество», благо повод есть — Комспас пытался отжать у растерянного Альтериона центр портальных операций. Зачем-то им резко понадобились «управляющие биопрепараты». Им бы с разгону налететь, всех покрошить, забрать и смыться, но они предпочли действовать ультиматумом. Крис считает, что просто побоялись не довезти — подключённые к системам жизнеобеспечения «препараты» крайне уязвимы, к перевозке их надо тщательно готовить.

Крис взяла проблему на себя — метнулась сюда, поговорила с Анатолием Евгеньевичем, и явившихся забирать требуемое комспасовцев ждал большой сюрприз. Как я и думал, с летающих платформ хорошо только пехоту по полю гонять, а против решительных ребят с ПЗРК и самоходных зенитных установок они уже выглядят бледно. Особенно, когда элемент неожиданности.

Комспас попытался отомстить и атаковал башню, но и здесь зенитные комплексы не дали им даже подлететь на расстояние выстрела. В общем, полная виктория. Альтерион внезапно обнаружил, что они теперь под надёжной охраной, которая не собирается уходить. Критические объекты инфраструктуры защищены «временным ограниченным контингентом войск, действующим с разрешения Правительства согласия», но отозвать это разрешение как-то не очень получается. Всё время что-то мешает. Ну, вот так складывается.

Впрочем, меня во всей этой истории больше всего напрягало само существование «биопрепаратов управления порталами». Уж слишком близок я был к тому, чтобы таковым стать. Ручки, там, ножки, животик. Для Криспи же это обыденность. Ну да, вот так это устроено, и что? Так надо. Цель оправдывает. Ох, подозреваю, не зря Альтерион радостно привечал контрабандистов. Когда они всё время толкутся, приходят-уходят, то, если и пропадёт один-другой — кто заметит? Это, конечно, только моя версия, но, как по мне, весьма правдоподобная. Недаром цыгане туда ни ногой. У них на такие вещи чуйка.

Я, впрочем, не стал становиться в позу. Мало ли, что мне не нравится. Общественная этика всегда ситуационна и оправдывает необходимости. Что в интересах социума — то и этично. У нас тоже к некоторым моментам лучше тщательно не приглядываться. Посидели, допили, распрощались. Крис отбыла порталом, я ушёл отдыхать. Из-за включаемого периодически маяка в спальне оказалось спать невозможно, пристроился в гостевом крыле на диванчике. Да, как-то это место совсем перестало быть моим домом.

А утром прискакала на выручку кавалерия. Ну, как «прискакала»… Со стороны Чёрной Цитадели прибыла «Тачанка» с суровым Македонцем, весёлой Мариной, насупленным бородатым Борухом, строгой и решительной Ольгой и растерянным Артёмом. Он, похоже, вообще не очень понимал, на кой чёрт он нужен в этакой компании. Он вообще наивный. Уж не знаю, какой повод ему озвучили, но настоящий — он снова нужен Ольге, и она держит его поближе, постепенно приучая к этой мысли. В каком именно качестве она будет его использовать — это уже дело второе. Личный оператор — само собой. Остальное — тоже не исключаю. Я не силён в отношениях, но, сдаётся мне, тут не только деловой подход. Как-то изменилась в последнее время рыжая зараза, что-то человеческое стало проглядывать. Может, взрослеет? Её как законсервировали в жестоком и бескомпромиссном возрасте двадцатилетия, так она с тех пор и живёт. Ум, опыт, цинизм — этого набралась, но где-то внутри ей по-прежнему двадцать. Ну, или я это нафантазировал, тоже вариант. Пусть Артём сам в своих бабах разбирается.

Увидев военный лагерь, прибывшие Коммунары отчётливо загрустили. Кажется, до них окончательно дошло, что рынок зарядки акков технично и бесповоротно отжат. Вон, у Цитадели цыганский базар, оттуда их на обмен тащат, вот с Альтерионского рынка в портал несут, а может, и ещё какие каналы появились, я не в курсе. И что это значит, если аналитически взглянуть на ситуацию в целом? А то, что остался у Коммуны последний козырь — Вещество. Так или иначе, придётся им возвращаться к его производству, а значит — решать проблему Комспаса в пользу Конторы. И подвёл их к этому, сдаётся мне, тот самый зловещий Куратор. Лично я оценил бы текущую ситуацию как его полный реванш. Судя по кислому лицу Ольги, которой я вручил посылочку, наши оценки совпадают. Впрочем, я обеим сторонам не сильно сочувствую, чёрт бы с ними.

— Оль, что это? — спросила Марина, показав на пакет.

— Ключ-карта.

— К тому, о чём я подумала?

— Да.

— Ого, — мрачно сказал Македонец, — интересно девки пляшут. Даже и не знаю, радоваться или нет. Уж больно источник… специфический.

— У нас нет выбора, — покачала рыжей головой Ольга.

— Это мне и не нравится. А что насчёт… средства доставки?

— Потом, Мак.

Экие они загадочные.

Вежливо попрощался с Анатолием Евгеньевичем. Он отбытию моему не препятствовал, пожелал удачи и выразил уверенность, что наше сотрудничество продолжит оставаться таким же плодотворным. Тьфу на него.

Взял свой рюкзак, закинул в «Тачанку» и уже совсем было собрался сваливать, как увидел, что от портала к нам идёт Криспи.

— О, Крис, — поприветствовала её Марина. — Давно не виделись.

— Мерит, — удивилась девушка, — не ожидала… Да, давненько.

— Ты как?

— Мне лучше. Давно хотела спросить — ты с самого начала тогда всё знала? Про Андираоса, рекурсор, портал, Оркестратора? Я, наверное, казалась тебе ужасной дурой?

— Не всё, Крис. Далеко не всё, и кто из нас оказался в итоге большей дурой — большой вопрос. С тебя-то какой спрос, юная? А вот как я, опытный оперативник, попалась… Ладно, то дело прошлое. Ты по делу?

— Возьми, Сер, — Криспи подала мне тяжёлую сумку. — Это твои вещи, нашла там у нас. До свидания и удачи.

— И тебе, Кри. Может, ещё увидимся.

Она чмокнула меня в щеку, обнялась с Мариной и пошла к порталу. Я залез на свободное место в тачанке. Сумка увесисто грохнула по кузову. Открыл «молнию» — обнаружил разобранную снайперскую винтовку, пистолет-пулемёт и два моих пистолета — «Глок» и «Кольт». То, что у меня конфисковали альтери.

— О, тот самый «Выхлоп»! — заинтересовался Македонец винтовкой. — Помню, помню, как твоя супруга лихо его отжала! Привет ей, кстати, и наилучшие пожелания. Крутая тётка!

Я покосился на него мрачно — этот небольшой кусок биографии не оставил следа в памяти жены, но его последствия то и дело всплывали в самые неожиданные моменты.

«Тачанка» набрала скорость и с дорожки ушла на Дорогу. Поехали.

Хорошо ехать пассажиром. Рулит Ольга, стреляют (если надо) все остальные, мы с Артёмом сидим, расслабляемся.

— Как вы меня нашли? — спросил я у него.

— Не сразу. Сначала смотались в Библиотеку, но тебя там уже не было. Ребята шороху навели хорошего, думаю, теперь Кафедра сильно задумается, прежде чем наших трогать. Македонец на них такого страху нагнал, что они тут же рассказали, что тебя «похитил Комспас». Они, мол, ничего не могли сделать…

— Чёрта с два.

— Мы догадались. Вернулись обратно ни с чем. Потом мне пришло в голову, что твоя жена может попытаться увидеть тебя с Дороги. Но она не смогла. Зато Настя сразу сказала, что тебя надо искать здесь. Что ты и это место связаны. Мы и подумали — а почему нет? Куда бы ты отправился, если бы сумел сбежать от Комспаса? Кстати, как тебе это удалось?

— Случайность. Повезло.

Считается, что на Дороге есть «накатанные» маршруты, и ехать по ним легче. Похоже, между маяком и Центром такой накатали цыгане — мы проехали быстро, гладко и почти без приключений. Идиотская попытка гопстопа какими-то совсем уже дикими рейдерами не считается — ведь с нами был Македонец. Я раньше не видел его в деле — вот, сподобился. Он честно предложил им одуматься и освободить дорогу. Они не вняли. Когда он закончил стрелять и убрал пистолеты, первый ещё даже упасть не успел. Впечатляет.

В Центре распрощались с коммунарской командой — было ощущение, что встретимся и скоро. События, похоже, начали уплотняться, а значит, никто не избежит участия. Ольга осталась с нами — точнее, с Артёмом. Я, кстати, ничуть не удивился, а вот он, похоже, до сих пор не вполне осознал, что на крючке. У рыжей не сорвёшься.

Сюрприз — моё семейство теперь делит особняк с семьями Ивана и Артёма. Премилое местечко — как на первый взгляд. На второй — я бы поплотнее заложил двери в сад. Ну, или выяснил-таки, что за срез находится за его оградой. Как по мне, все собравшиеся проявляют просто преступную беспечность, располагаясь как дома посреди абсолютной неизвестности, от которой их отделяют только грязные окна и деревянные двери. Меня, разумеется, обозвали параноиком. Но я привык.

Впрочем, я был рад всех видеть. И свою любимую жену, и распрекрасную дочку и серьёзного не по годам сына.

Хрен вам, а не Искупитель. Обойдётесь.

— Алина, Беата и Виктор, — устало спрашивает в гостиной Артём. — Как вам, девочки?

— Ты что, по алфавиту пошёл? — смеётся Иван.

— Я уже сам не знаю…

— С Виктором понятно, — спрашивает приятно пухлая, очень рыжая и необычайно веснушчатая девушка, — а как делить Алину и Беату?

— Монетку бросьте! — хохочет белобрысая Настя. Она сидит в тёмных очках, хотя в помещении сумрачно.

В широкой кроватке три сопящих свёртка, ничуть не интересующихся кризисом нейминга, накрывшим их отца.

— Зелёный! — трагически взывает он ко мне. — Ты умный, подскажи!

— Не вопрос, — соглашаюсь я. У вас найдётся бумага и чем писать?

— Я видела! — подскочила Василиса. — Я сейчас!

Она убежала по лестнице наверх и вернулась с пачкой плотной желтоватой бумаги и десятком тонко очиненных карандашей. Я достал из кармана УИН и аккуратно рассёк пачку на десять частей. Образовалась куча прямоугольных листочков размером с визитку.

— Разбирайте карандаши и по три листка, — командую я. — На каждом листке — одно имя. Два женских, одно мужское. Любые, которые вам кажутся благозвучными, красивыми или по любой причине подходящими к случаю. Кого тут нет?

— Настя, позови Алистелию, она на кухне, — попросил Артём.

— Вась, сбегай за мамой, она не простит, если пропустит, — погнал дочку Иван.

Когда все собрались, даже в этой большой гостиной стало тесновато. Большая у нас теперь компания. Иван с женой, двумя детьми и котом. Я с женой, двумя детьми и котом. И чемпион сезона — Артём, человек-султан. С тремя жёнами, тремя младенцами, Настей, Эли и Ольгой. Надо ему ещё кота подарить.

— Готовы? — участвовать взялись все, исключая младенцев, моего сына и Эли.

Даже сын Ивана, Лёшка, что-то, сопя, выводит аккуратным почерком первоклассника. Те, кому не досталось карандашей, ждут своей очереди.

— Закончили? Теперь все бумажки кладём… да хоть в эту вазу.

Я взял с полки расписную керамическую посудину с высоким горлом. Судя по слою пыли, до неё ещё не дошёл ураган женской уборки — всё-таки дом большой, а силы конечны. Прошёлся по комнате, собирая плоды размышлений собравшихся. Поставил на стол.

— Теперь очередь счастливого отца. Иди сюда! Процедура следующая: тянешь бумажку. Разворачиваешь. Смотришь. Читаешь про себя. Если реакция «боже, какой кошмар» — молча кидаешь её в камин, мы ж не звери какие. Если имя нормальное — откладываешь в сторону. И так, пока не образуется комплект — два женских и одно мужское, — от которых у тебя не вылезают на лоб глаза. Их зачитываешь вслух, и, если глаза не вылезают у матерей — решение найдено. Устраивает?

— Ну… — нерешительно сказал Артём, — да, наверное…

— Вперёд! — я жестом пригласил его к столу.

Горлышко у вазы узкое, рука не пролазит, но он справился. Встряхнул, чтобы бумажки перемешались, аккуратно наклонил, осторожно, двумя пальцами достал первый листок. Прочитал, нахмурился, подвигал бровями, подумал — и решительно отправил в горящий камин. Достал вторую, посмотрел, брови поднялись. Оглядел собравшихся, как бы спрашивая: «Да кто же такое написал?», но ничего не сказал. В камин. Третья — сложное движение бровей, почёсывание носа, жесты сомнения… Поколебался — но отложил на стол. Одно удовольствие за ним наблюдать, такая мимика откровенная…

Вскоре камин превратил в пепел ещё несколько бумажек, а на столе скопилось уже пять.

— Ни одного мужского до сих пор! — пожаловался он, — а как я из этих выбирать буду?

— Тащи давай, не сомневайся, — поддержал его я.

Он снова сунул руку в узкое горлышко, встряхнул сосуд, перевернув, чтобы бумажки сползли поближе, зацепил очередную. Вытащил, развернул, озадачился.

— Это на каком языке? Как это читается? Это мужское или женское?

Мне незнакомый, слитный, заведённый под сплошную черту шрифт, напомнил по начертанию бенгальский. Я молча покачал головой — понятия не имею, что тут написано.

— Эй, ну скажите уже, что тут! — Артём показал листок остальным.

— Можно мне… — робко сказала одна из его жён. Тихая, как белая мышь, блондинка с фантастическими мультяшными глазами.

— Конечно, Алистелия, — Артём подал ей бумажку.

— Тут написано «Конграт». Это мужское имя. Очень старое, означает «Облечённый судьбой».

— На каком языке? — спросил удивлённо Артём. — На вашем?

— Нет, это мелефитский, язык классической древней литературы. Множество прекрасных книг сохранилось, они есть даже в здешней библиотеке. У нас считалось, что каждая… — девушка осеклась, сделала паузу и продолжила, — каждая из «спасительниц рода» должна уметь их читать и разбираться в толкованиях. Это входит… Входило в обязательное образование среди тех, кому мы… предназначались.

— Ну… — засомневался Артём.

Ему было неловко за то, что ему досталась такая женщина, а он… Забавный парень, но слишком много рефлексирует.

— Ну, вот и отлично, — я решительно вернул обсуждение к сути, — вот, наконец, и мужское имя. Кондрат, так Кондрат.

— Конграт, — тихо поправила меня Алистелия.

— Тем более. У матери нет возражений?

Горянка молча покачала головой. Вид у неё был задумчивый, но спорить не стала.

— Один есть. Осталось две… — я быстро перемешал пять отложенных женских, и, отделив три, кинул их, не глядя, в огонь.

— Но… — вскинулся Артем.

— Предоставим выбор судьбе. Вскрывай!

— Вилора! — провозгласил Артём. — И… Герда!

— Вилька и Герка, — резюмировал я, — отлично. Мамаши — разбирайте имена!

— Мне нравится Герда! — сказала мягко, но настойчиво Меланта. — Такое необычное имя! Звучит сильно и уверенно. Алька, ты не против?

— Нет, Меланта, конечно, не против, — опустила голову блондинка. — Вилора — тоже очень красиво.

— Итак, властью, данной мне богами гауссова распределения и статистической вероятности, нарекаю вас Конграт Артёмович, Герда Артёмовна и Вилора Артёмовна! — торжественно объявил я.

— Надо срочно разбить обо что-то бутылку шампанского, — озабоченно предложил Иван.

— Об чью-нибудь дурацкую голову, — шепнула мне на ухо тихо подошедшая сзади жена. — Зачем ты устроил этот цирк?

— А что, разве плохо? — удивился я. — Он бы ещё полгода сопли жевал, а так, вроде, все довольны.

— Как-то… легкомысленно, — покачала она головой. — А детям жить потом. И вот ещё что…

Она взяла со стола три листочка с именами и сунула мне под нос. Я сначала не понял, что она хочет показать, но потом пригляделся — один из трёх отличается от двух других. Та же бумага, но более тёмная, выглядит старше, на ней серый налет пыли, края обрезаны не ровно, УИНом — а с бахромкой, как будто от тупых ножниц. И главное — странные, похожие на бенгальскую скоропись буквы написаны не карандашом, а выцветшими чернилами.

Я посмотрел на Алистелию. Она, поймав фиалковыми своими глазами мой взгляд, отрицательно покачала головой. А ведь никто кроме неё этого языка не знает. Кто же написал имя для мальчика на бумажке и кинул в вазу? Или, точнее, когда?

Я, стараясь не привлекать внимания, скомкал бумажки и убрал в карман. Не будем подпитывать суеверия совпадениями. Да и имя неплохое — Конграт. Как от него будет уменьшительное? Конька? Гратька? Ничего, родители разберутся… Иван уже тащил откуда-то бутылку. Ничего не скажешь — повод есть!

Глава 5. Артём. «Не разговаривайте со шмурзиками!»

В суете празднования внезапных именин меня вдруг накрыло осознанием — а ведь это всё по-настоящему! Это мои дети, и мне с ними жить. Как будто не давая им имена, я частично отрицал их существование, а теперь окончательно вписал в свою судьбу. Хитрый Зелёный, ловко провернул.

Выпив рюмку за торжественное поименование новых жителей Мультиверсума, ушёл от стола, поднялся на второй этаж в спальню Алистелии, куда унесли детей. Сел рядом с самой загадочной из своих жён, обнял её за плечи и смотрел на сопящих младенцев. Рыжие, белые и чёрные волосики на маленьких головках. Что я чувствую к ним? Не знаю. Что-то тёплое и немного пугающее. Больше ответственности, чем чего-то другого. Это я-то, записной великовозрастный балбес. До чего человека семейная жизнь доводит.

Алистелия положила голову мне на плечо. От её белых волос пахнет мылом и цветами, от неё самой — младенцами и молоком. Девочки кормят их по очереди, не разбирая, где чей. Ни черта же про неё не знаю. Вот сидит рядом мать моей дочери, моя жена. Внезапно, она читает какую-то классическую литературу на мёртвом языке и может поддержать беседу о высоком искусстве, чтобы муж не заскучал. Наверное, ей обидно, что столько усилий впустую — муж достался ни в зуб ногой в искусстве. Не пиздецомы же мои с ней обсуждать? Какие ещё сюрпризы таят эти неземные фиалковые глаза?

— Алька, а тебе-то что от меня надо? — спросил я тихо, чтобы не разбудить детей.

— Ничего, муж мой. Я буду растить твоих детей и стараться сделать твою жизнь приятной. Это моя судьба и предназначение.

— Про предназначение я понял. Но самой-то тебе чего нужно? Зачем ты согласилась на авантюру старого Севы?

— У меня всё есть, муж мой. Есть ты, есть дети, есть дом. Ты добр ко мне, и не обижаешь. Мел и Тай мне как сёстры…

— Сёстры, — вспомнил я, — Меланта что-то говорила про сестёр.

Хрупкие плечи под моей рукой напряглись.

— Это… неважно, муж мой. У тебя и так…

— Нет уж, Алька, — перебил я, — давай я сам решу, чего у меня как.

Чёрт, как-то неловко вышло. Получается, как будто я на неё давлю. Это немного нечестно, она и так в парадигме вечной подчинённости живёт. Взял за плечи, развернул к себе, поднял пальцем за узкий подбородок опущенное книзу лицо. Глазищи — отвал башки, конечно. Чудеса генной инженерии, или природа так наградила?

— Алистелия, жена моя! Давай, заканчивай уже эту хрень. На самом деле ты умная тётка. Ты уже всё поняла про меня, раздолбая законченного, я же вижу. Ну да, вот так нелепо нас жизнь слепила в эту семью. Так случилось. Судьба, как ты любишь говорить. Давай уже учиться с этим жить.

— Прости, муж мой… — мотнула головой, опустила лицо, замолкла.

Передавил. Влез туда, куда не стоило. Мы достаточно близки, чтобы завести ребёнка, но недостаточно, чтобы поговорить. Бывает. Дистанция до постели часто короче, чем до души. И на этом пути водятся драконы. Ну, или, как минимум, тараканы.

Поцеловал в белую макушку.

— Это ты прости. Я не прав. Расскажешь, когда и если захочешь. Но ты всегда и во всём можешь рассчитывать на меня. Помни об этом, пожалуйста.

— Да, муж мой…

Чёрт, не нравится мне это обращение. Ладно, может, ещё попустится.

С утра в особняке воцарилась бодрая техническая суета — Зелёный с Иваном и Василисой приволокли с цыганского рынка какие-то мотки проводов, куски труб, железяки и коробки. Капитанская дочка радостно забарабанила мне в дверь ванной:

— Дядя Артём! Поспешите, мы с дядей Зелёным сейчас воду сольём и трубы отрежем! — и умчалась, топоча тяжёлыми ботинками.

Погас свет — Иван, насвистывая, срезал в коридоре УИНом старую проводку. Шум и сквозняк — Алистелия, Таира и Настя распахнули скрипучие старые рамы, чтобы, наконец, отмыть стёкла. Маша и Лёша, младшие дети, таскают им воду и подают тряпки. Есть в этой суете что-то весеннее, бодрящее. И только я и Ольга оказались не охвачены общим порывом. Сидим на кухне, пьём кофе. Зашёл Зелёный, покрутил антикварный латунный кран, постучал по трубе.

— Да, Дядьзелёный! Это она! — донёсся с подвальной лестницы голос Василисы. — Отрезаю!

— Помочь? — спросил я у него.

— Не, мы с Васькой сами. Пей кофе, отец-герой.

— Какие планы? — спросил я у Ольги.

Она пожала плечами.

— Ждём хода. Фигуры расставлены.

Я ничего не понял, но решил на всякий случай, не выяснять.

— А у тебя? — спросила она в свою очередь.

— Семейные обязательства. Небольшое поручение жены. Кой-куда сбегать, кое-что принести… Бытовуха.

Я говорил небрежно, глядя в сторону, но Ольга внезапно заинтересовалась.

— Ну-ка, ну-ка… Это интересно. Старый Сева был полон сюрпризов. И что оказалось внутри твоих троянских кобылок?

Рассказал о том, что услышал от Меланты. Не вижу смысла скрывать. Конечно, я в этой ситуации выгляжу несколько лоховато — подписался, не глядя, незнамо на что, — но мне не привыкать. Ольга и так меня ни в хрен не ставит, стесняться нечего.

— Как любопытно… — сказала она, дослушав. — Знаешь, я, пожалуй, прогуляюсь с тобой.

— Серьёзно? — удивился я. — Это что-то новое в наших отношениях. Обычно это я тебя сопровождаю, в роли мультиверс-шофёра. Открываю с поклоном двери, везу с ветерком…

— Не капризничай, — отмахнулась она. — Зато тебе больше не нужно писать всякие глупости за гроши.

Тут не поспоришь. Факт.

— Я вообще-то собирался ребят попросить…

— Они будут заняты.

— Точно? — я посмотрел на Зелёного и Ивана, которые как раз пёрли через кухню в подвал какую-то здоровенную цилиндрическую железяку.

— Заноси, заноси угол! — командовал Иван. — Да подними ты его! Видишь, не проходит так!

— Точно, — кивнула Ольга. — События развиваются быстро. Думаю, уже сегодня к ним придут с предложением, от которого они не захотят отказаться.

— Так, может, мне надо с ними?

— Они справятся. А вот тебе помощь не помешает. И не благодари.

Я и не собирался, кстати.

Действительно, ближе к обеду, когда благодаря техническому энтузиазму из кранов бесперебойно текла вода любой температуры, и для этого уже не надо было крутить ручку насоса и таскать уголь вёдрами, к нам пришёл гость.

Авторизацию входа у главы Конгрегации я не отозвал, так что он просто вошёл, деликатно постучав в дверь уже на этой стороне.

— Приветствую! — сказал он. — Вижу, обживаетесь?

— Да, — поздоровался я, — понемногу налаживаем быт.

— Похвально, похвально… Мы можем где-то поговорить?

— Проходите в гостиную.

— У меня к вам предложение, — начал церковник, глядя отчего-то не на меня, а на Ивана. — Несколько транспортных задач. Нечто вроде технической разведки, если угодно. Ваш волантер идеально для неё подходит.

— И что же мы должны… разведать? — спросил капитан.

— Маяки. Вы сумели запустить мораториум, возможно, у вас получится найти и восстановить несколько маяков.

— И как вы себе это представляете? — удивился Зелёный. — Даже если нам, допустим, удастся найти маяк, который не выработал ресурс, а просто отключён, то туда немедля набежит толпа желающих со всего Мультиверсума, а у нас не летающий линкор. Мы его не удержим.

— Удерживать — не ваша задача. Запустите маяк — и мы немедленно пришлём поддержку!

— Знаем мы это «немедленно»… — проворчал Иван.

— Даже один маяк укрепит структуры Мультиверсума достаточно, чтобы отдалить его перезагрузку и пришествие Искупителя. Несколько маяков могут отодвинуть это событие достаточно далеко в будущее, чтобы никто из рождённых ныне его не увидел…

— Я бы попробовал, — сказал быстро Зелёный.

— Я и не сомневался, — кивнул инквизитор, или кто он там. — Разумеется, всемерная поддержка Конгрегации вам будет обеспечена, а ваши семьи будут под её защитой и на полном обеспечении. Ольга, отдайте им ключ.

Рыжая выложила на стол металлическую пластину со сложным краем и пододвинула её к Зелёному.

— Вот, возвращаю, — сказала она укоризненным тоном.

— Токмо волею пославших мя, — хмыкнул тот.

— Это универсальный ключ, он подойдёт к большинству башен, — пояснил церковник. — Желаю вам удачи и искренне надеюсь на ваш успех.

— Артём, ты с нами? — спросил Зелёный, когда тот распрощался и ушёл.

— У него своя задача, — не дала мне ответить Ольга, — не менее важная.

— Уверен? — спросил меня Зелёный. — Может, мы с тобой?

— Не стоит, — отказался я. — Это, можно сказать, личное.

— Ох, Тём, доведут тебя бабы до цугундера, — покачал головой Зелёный, пристально глядя на Ольгу.

— Какие вы загадочные, — задумчиво сказал Иван, — ну ладно. Нам бы кого-нибудь на третью вахту тогда…

— Я с вами, пап! — пискнула из угла никем не замеченная Василиса.

— Вась, это не прогулка, — покачал головой капитан.

— Ну, пап! Мы ж не будем ни с кем воевать! А я могу за механика вахту стоять, правда!

— Вась.

— Я буду завтрак готовить, посуду мыть, за котом убирать… — быстро перечисляла Василиса, загибая тонкие пальцы с остриженными под корень и не очень чистыми ногтями.

— За каким ещё котом?

— За любым. Что за корабль… то есть, дирижабль, без кота?

— А занятия?

— Я все учебники с собой возьму! Клянусь! Ну, пааа…

— Ох, Вась…

— Спасибо, папочка, спасибо, ты самый лучший, обожаю тебя! — Василиса чмокнула отца в небритую щеку и убежала.

Видимо, собирать вещи, пока он не передумал.

— Оставьте нам УАЗ, — попросила Ольга, — вам он ни к чему, а мы прокатимся.

— Не поломайте, каталы, — буркнул недовольно Зелёный.

Он к этой машине очень трепетно относится.

В Школе Корректоров встретили Македонца. Он оживлённо обсуждал что-то с худым нескладным парнем — спутником одной из здешних синеглазок, Ирины. Этот юноша когда-то был первым, кто встретил меня в Центре, и именно их паре я обязан спасением своих жён. Они вдвоём вывели их из-под атаки Комспаса на лагерь Севы.

— Нашёл своего воспитанника? — спросила его Ольга.

— Привет, — поздоровался с нами Мак. — Вот, это Сеня. А это легендарная Ольга Громова, великая и прекрасная.

Раскланялись. Какой-то я на её фоне совсем невеликий и нелегендарный, да что поделать. К этому я ещё в Коммуне привык.

Лекция сегодня необычная. Я немного рассказал о том, как и зачем чинили мораториум и о планах восстановления маяков, постарался объяснить, почему далеко не все поддерживают нашу деятельность по стабилизации ситуации. В том числе и в Церкви. Из аудитории на меня смотрят два десятка юных лиц в глухих чёрных очках. Немного их. Совсем недавно было больше, но… Отчасти об этом будет сегодняшняя лекция. Настя, как всегда, впереди, перед кафедрой. Вечная отличница с первой парты. Но моя роль сегодня — выступить «на разогреве». Главная звезда программы — Ольга с её рассказом о Комспасе. Я аж сам заслушался.

— Способ перемещения Комспаса долгое время был тайной для всех, и лишь недавно, сопоставив множество данных, наблюдений и благодаря глубокой разведке…

Ольга не выпячивает свою роль, но «глубокая разведка» — это целиком её заслуга. Одна, без поддержки и страховки, в пустотном комплекте, она проникла в локаль Комспаса и просидела там неделю в автономке, скрываясь и выясняя. А уж что она проделала, чтобы получить ориентир, детям лучше и вовсе не рассказывать. Хотя Корректоры взрослеют быстро.

— Использование лиц, имеющих способности взаимодействия с Мультиверсумом в качестве удалённых сетевых акторов — технология крайне эффективная. В отличие от наших м-операторов, они могут перемещать большие группы людей с грузом и техникой, сами оставаясь вне досягаемости. Это становится возможным из-за полной концентрации их таланта, для чего вся физическая часть их существования отсекается. В самом прямом смысле — как хирургическим путём, так и через психологическую ломку болью. В результате получается «транспортный биомодуль» — находящийся в непрерывном трансе связи с реперной сетью мозг, получающий сигналы и реагирующий на них дистанционным резонансом. Он ведёт группу по маршруту от резонанса к резонансу и имеет обратную связь через ту же сеть, так что маршрут может быть запрошен и удалённо. Такой режим функционирования приводит к быстрому выгоранию, биомодули служат недолго, поэтому Комспас находится в постоянном поиске людей со способностями — проводников, глойти, операторов… Но наилучшие модули, с уникальными функциями, позволяющими попадать в закрытые срезы, получаются из вас, Корректоров. Ваши особые отношения с Мультиверсумом, глубокая связь с его структурами — вот что привлекает Комспас. Боюсь, что недавние исчезновения Корректоров, о которых вы, несомненно, знаете, могут быть не случайными. Что ты хотела спросить?

— Но как они нас находят? — Настя по-школьному подняла руку, привлекая внимание.

— К сожалению, мы этого пока не знаем. Но, учитывая союзников Комспаса в Церкви, не удивлюсь наличию утечек и даже прямой агентурной работе.

Подростки в аудитории заволновались и запереглядывались.

— Но какой смысл Церкви поддерживать Комспас против нас? — спросила Настя растерянно. — Ведь мы же спасаем Мультиверсум?

— Думаю, это следует пояснить мне, — на кафедру, потеснив Ольгу, поднялся руководитель Конгрегации. — Здравствуйте, Корректоры.

Подростки дружно встали, загремев стульями. Он тут за главное начальство.

— Существуют сторонники мнения, что наша деятельность не ведёт к спасению, а лишь затягивает агонию Мультиверсума. Это теория «чем хуже, тем лучше» — чем сильнее кризис, тем быстрее придёт Искупитель. Такие веяния всегда присутствуют в кризисных социумах, вы об этом знаете. Увы, не избежали этого и мы. Идеологический раскол в Церкви весьма давний, но лишь недавно он перешёл из области догматических разногласий в плоскость практического противостояния. Мы уверены, что отдельные представители Кафедры передали Комспасу технологии дистанционного управления реперной сетью, а если в их руки действительно попали наши Корректоры, то, боюсь, вскоре нас не укроет даже мораториум…

— Всё действительно так плохо? — спросил я у Ольги, когда мы возвращались из Школы.

— Да, — коротко сказала она. — Если им удастся сделать биопрепараты из Корректоров, то первой падёт Коммуна. Локальный статус нас больше не защитит. Но следующим будет Центр.

— Так надо же что-то делать! — возмутился я её спокойствию.

— Успокойся, люди работают. А у нас есть небольшая пауза, и это отличный момент решить твою семейную задачку. Собирайся, мы с тобой едем в… как там его, этот срез?

— Эрзал.

— Мел, мне надо что-то ещё знать про Эрзал? — спросил я кайлитку.

Она развалилась на подушках широкой кровати в спальне, обложившись тремя спящими младенцами. Хозяйственная суета, всё ещё продолжающаяся в особняке, её явно не привлекает.

— Возьми на столике флакон, — царственно указала пухлой веснушчатой рукой, даже не подумав подняться.

— Что это? — я покрутил в руках пузырёк из толстого стекла с притёртой пробкой. Внутри пара миллилитров розовой жидкости.

— Это моя кровь. Я смешала её с алкоголем, чтобы не свернулась. Она послужит пропуском в лабораторию, там генный анализатор на входе. Я бы пошла с вами, но сейчас моё место тут…

Она лениво, по-кошачьи потянулась, поправила раскрывшийся на груди халат, устроилась поудобнее на подушках.

— Но как мне искать Эрзал?

— Не знаю, — отмахнулась она, — но ты что-нибудь придумаешь. Всё, дети просыпаются, мне надо ухитриться накормить двумя сиськами троих оглоедов. В этом ты мне точно не поможешь, так что иди уже. Я в тебя верю, Тём. Ты везучий.

Так себе комплимент, как по мне. «Ты умный» или «ты смелый» звучало бы лучше, но… ладно, зато со мной Ольга. У неё и того и другого избыток.

— Маршрут в Эрзал знал старый Сева, — объяснила Ольга, — он был их главным торговым представителем. Через него они сбывали своих конструктов и селекционтов. Ох, как он убивался, когда срез сколлапсировал…

— Севу, если ты забыла, я лично закопал. Предлагаешь отправиться на руины его лагеря и устроить спиритический сеанс?

— Предлагаю пойти к Малкицадаку и спросить у него. Они с Севой были старинные друзья, и он наверняка что-то знает. Его табор стоит на окраине, у цыганского рынка.

— О, чёрт, — я схватился за голову, — старый золотозубый ром начнёт нас поить, кормить, а мне ещё и сватать малолетних девиц из своего бесконечного выводка внучек!

— Ты популярен, — пожала плечами Ольга, — цени.

— Артём, чавора́лэ! Оленька, ча́юри! — воодушевлённо приветствовал нас сидящий в пёстром шатре цыган. — Мишто явъя́н!1 Какие гости в моём таборе! Какой праздник! Эй, несите…

— Хватит, Малки! — резко сказала Ольга. — Мы тоже рады тебя видеть, но у нас мало времени. Мы по делу.

— Ту мири́ Оленька, мэ тут манга́в!2 Я прошу тебя, на холясо́в!3

— Малки, я серьёзно. Охотно выпью с тобой, как в старые времена, но в другой раз.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ту хохавэ́са, мэ джино́м4… — вздохнул цыган. — Ну ладно, что вам нужно?

— Нам нужен маршрут в Эрзал. Сева знал его.

— Эх, Сева-Сева… Как же мне не хватает этого старого жулика! Нанэ ада вавир прэ свето5… Зачем вам туда? После коллапса не выжил никто из тех, с кем можно вести дела…

— Значит, ты знаешь дорогу.

— Я дам вам глойти. Она знает. Постарайтесь вернуть её живой, хорошие шувани сейчас дефицит. Куда катится этот мир? — расстроенно покачал головой Малки.

— В жопу, Малки. В жопу он катится. И если мы ничего не сделаем — то так и скатится, — сердито ответила Ольга. — Где там твоя шувани?

Выданная нам напрокат глойти имеет такой вид, как будто её похитили при помощи машины времени из шестьдесят девятого года — из-под куста возле сцены в Вудстоке. Не дав умыться, переодеться и протрезветь. Цветные фенечки до локтей, гроздья разноцветных бус поверх выцветшей грязноватой рубашки, драные джинсы-клёш, немытые волосы ниже плеч и смотрящие внутрь себя глаза вусмерть удолбанного существа за большими разноцветными очками. Одно стекло в них зелёное, другое малиновое. Босиком и с замшевой, обшитой истёртой бахромой сумочкой на шее.

— Малки, это что? — удивилась Ольга.

— Это Донка, — в свою очередь удивился он. — Отличная глойти.

Отличная глойти порылась в сумочке, достала забычкованный косяк и заклацала здоровенной зажигалкой, заправленной, судя по запаху, спиртом. Как и она сама. Подкурив, выпустила носом клуб воняющего палёными носками дыма и уставилась вдаль, игнорируя наше существование.

— Она же вообще никакая!

— Она же глойти!

Малки искренне не понимал, что нам не нравится. Пришлось брать, что дают.

Пока мы конвоировали не вполне адекватную глойти через наш особняк на задний двор, где с дирижабля сгрузили для нас УАЗик, Алистелия и Таира провожали меня умоляющими взглядами. Видимо испугались, что я подобрал где-то ещё одну жену, и им теперь придётся её отмывать и приводить в чувство. Вслед нам донёсся дружный вздох облегчения.

— Эрзал. Нам надо в Эрзал, понимаешь? — без особой надежды спросил я, усадив её на переднее сиденье.

— Блин, чувак, — отозвалась она внезапно, неожиданно хриплым и низким голосом, — ты чо такой душный? Доедем, говно вопрос. Выпить есть?

— Выпить — потом, — я показал на рюкзак, куда предусмотрительно сунул бутылку Ивановой продукции. — Сначала — Эрзал.

— Во ты унылый… — расстроилась барышня и, почесав под мышкой, добавила, — и трахаться я с тобой не хочу. Что бы там Малки себе ни думал. Я за свободную любовь, пусть сам себе глойти рожает.

— Договорились, — вздохнул я с облегчением, — чисто деловые отношения. Поехали.

— Жми пока прямо, — девица взгромоздила на переднюю панель босые грязные пятки. В УАЗике это непросто, но она как-то извернулась тощей тушкой. Вытащила сигареты, закурила, глядя в туманное ничто Дороги. — Сейчас налево будет съезд, не провафли, водило! Да вон же! — завопила она внезапно, ткнув бычком чуть ли ни в ухо мне.

Я резко повернул, машина подпрыгнула, девица уронила сигарету, соскользнула тощей жопой по сиденью вниз и оказалась сложенной пополам с ногами выше головы, застряв между сидушкой и панелью. Просто гимнастический этюд, я бы не смог. Ругалась она при этом как пьяный боцман дальнего плавания — на нескольких языках и очень экспрессивно. Нам пришлось останавливаться, открывать дверь и вытаскивать её оттуда, причем она ещё и вопила, что мы её лапаем. Чтобы обвинения не были голословными, я демонстративно провёл ладонью по тому месту, где у некоторых барышень случается грудь и, не обнаружив там ничего достойного громкого слова «лапать», только руками развёл. Девица зашипела злобно.

— Рыжую свою за вымя хватай, извращенец!

— Завидуй молча, — засмеялась Ольга.

Девице пришлось обрабатывать ссадину на редкостно костлявой спине, но пострадало больше её достоинство, чем здоровье. Для снятия стресса налил сто граммов, что временно примирило её с окружающим миром.

— Поехали, — махнула она рукой, — хватит сиськи мять.

Ольга фыркнула сзади, но сдержалась.

Дорога на этом зигзаге не впечатляет — узкая, корявая, с разбитым асфальтом. Словно в глухой провинции между двумя райцентрами. Тихо, пусто, грязно, безлюдно. Осень замела полотно бурыми листьями, и наши колёса — первые, потревожившие этот слой. Вскоре он станет почвой, на ней прорастёт трава, которая укроет следы трудов здешнего человечества, что бы там с ним ни сталось.

Дорога свернула, мы ушли, повинуясь небрежному жесту нашей глойти, в туман. Но ноги она теперь на панель не кладёт, опасается.

На следующем — пробка. От неожиданности чуть не впилился в стоящий автомобиль, сзади недовольно забибикали, не понимая, откуда я такой красивый взялся.

— Что за… — возмутился я.

— Забей, чувак, тут всегда так, — небрежно отмахнулась Донка, — не ссы, им на нас насрать. Им на всё насрать. Отличное местечко! Стану старой кошёлкой, поселюсь тут.

Машины вокруг поразительно разнообразны, составляя эклектичный поток из древнего хлама, почтенного ретро, винтажной старины, пугающего самопала и, внезапно, новеньких блестящих авто неизвестных мне моделей. На них нет номеров, на дороге нет знаков и разметки, а водители ведут себя крайне непринуждённо.

— Эй, мурш! — заорала вдруг глойти волосатому и бородатому, как Робинзон Крузо, и столь же ухоженному парню, в стоящей на встречной полосе машине. — Дунуть есть?

Она изобразила убедительной пантомимой раскуривание косяка. Тот замотал головой, как укушенная слепнем корова.

— Тэ курэл тут джюкло!6 — выругалась, судя по интонации, Донка. — Я сейчас.

Она выскочила из машины и, не закрыв даже дверь, побежала куда-то вперёд, вдоль переползающего рывками по паре метров потока.

— Ну, вообще отлично, — прокомментировала Ольга. — Спасибо Малки за проводника.

— Это же глойти, — процитировал я цыгана.

Судя по всему, ничего похожего на правила тут нет, равно как и органов, за их соблюдением надзирающих. Кто-то впереди внезапно передумал ехать туда, куда он там ехал, решил развернуться — и теперь торчит поперёк, заблокировав обе полосы. Его транспортное средство, напоминающее гибрид трактора и паровоза, вступило в непосредственный контакт с нежелающей его пропускать стильной ретромашиной на спицованных колесах. Теперь там вовсю ругались, размахивая руками, на неизвестном мне языке. Водитель машины, стоящей перед нами — вполне ординарного, к моему удивлению, старого «Лэндкрузера» семидесятой модели, — вылез, сплюнул и подошёл к нам.

— Привет. Земляки? — он кивнул на УАЗ.

— Типа того, — не стал спорить я. — Вижу, это надолго?

— Да нет, сейчас этого мудака грохнут, и дальше поедем. Тут с этим просто. Вы с товаром?

— Нет, порожняком.

— Кофе, лекарства, приправы, боеприпасы — ничего не интересует?

— Не, не нужно, спасибо.

— Есть диски с отменной порнушкой, — сказал он, понизив голос и косясь на Ольгу, — ты не поверишь, чего вытворяют…

Он него сильно пахло пивом и немытым телом.

— Натурные съёмки, не постанова! Девочки, мальчики, на любой вкус, — он засмеялся. — Сами трахаем, сами снимаем! Эй, рыжая, ты чо…

Хлоп! — над ухом щёлкнула на минимальной мощности винтовка Ольги. Деятель порнобизнеса замолк на полуслове и повалился мешком на дорогу, пятная борт кровью из аккуратной дырочки во лбу.

— Как их Македонец ни прореживает, — вздохнула Ольга, — а всё равно новые заводятся. Пойду, посмотрю, кто там ещё деловой такой…

Она выпрыгнула из машины, презрительно наступив на труп, и пошла к «Лэндкрузеру». Оттуда при её приближении выскочил мужик с обрезом, но даже не попытался стрелять — бросился бежать, петляя между машинами. Я заглушил мотор и пошёл за ней, достав из кобуры пистолет. Рыжая пару секунд вела убегающего стволом, но так и не выстрелила — его всё время что-то закрывало. Потом впереди грохнул выстрел, и пассажир покатился в кювет, выронив оружие. Кто-то о нём позаботился.

Сидящие в машинах люди реагировали на происходящее удивительно индифферентно, поглядывали с любопытством, но без особых эмоций.

— Эй, парень, — окликнули меня сзади, — да, да, ты, с пистолетом!

Я оглянулся — мне махал бородатый толстый мужик из старого грузовика с деревянной кабиной.

— Убирать за тобой кто будет? — он недовольно показал на лежащий на дороге труп. — Наедет кто-нибудь, машину испачкает, вонища опять же…

— И куда его? — растерялся я от такой непосредственности.

— Ты что, дурной? — удивился мужик. — В кювет оттащи, там сожрут…

— Сейчас, закончим тут, — кивнул я, решив не уточнять, кто именно сожрёт.

Мужик кивнул и отвернулся, больше его, похоже, ничего не интересовало. Впереди уже оттаскивали за ноги в кювет водителя устроившего ДТП паровоза. Поцарапанный им автомобиль проехал вперед, освободил проезд, и локомобиль отправился туда же. Кюветы тут здоровые и глубокие, так что теперь оттуда только корма торчит.

В «Лэндкрузере» снято заднее сиденье, и всё пространство за передними забито ящиками. С товаром ехали. А сзади, между грузом и дверью багажника, двое связанных детей лет двенадцати. Связаны жестоко, руки к ногам, завязаны рты, еле дышат на жаре, глаза мутные, одежда мокрая от пота. Кажется, мальчик и девочка.

— Вот гондоны! — возмутилась вернувшаяся Донка. — Правильно я его пристрелила!

Похоже, она всё-таки нашла, где разговеться, — лицо порозовело, глаза блестят, улыбка до ушей.

— Это ты? — удивился я. — Не видел у тебя оружия…

— А у меня и нет. Попросила у какого-то парня там, — она махнула рукой вперёд. — Мы ему патрон должны теперь, но он сказал, что не надо, мелочи.

Машины впереди тронулись, проехали метров десять и снова встали. Сзади требовательно засигналили. Я помахал рукой — мол, слышу, сейчас.

— Я проеду на крузере, — сказала Ольга, — подгони УАЗ.

Она полезла за руль, который тут справа, а я вернулся к нашей машине. Взял труп за грязные ботинки и потащил волоком к обочине. Тяжёлый чёрт, но мне помогла суровая квадратная тётка из машины сзади — молча вылезла из своего расписного автобуса, похожего на старый фольксовский «Транспортёр», но побольше, взялась за вторую ногу. Вдвоём мы его быстро отправили в кювет. Внизу стоит вода, которая приняла тело с неприятным хлюпаньем. Местами из воды торчат ржавые остовы автомобилей, но трупов не видно. Видимо, правда, кто-то ест.

— Спасибо, — сказал я ей, но она ничего не ответила и так же молча вернулась за руль.

Я поспешил завести УАЗик и проехать вперёд, догнав «Лэндкрузер». Пока пробка стоит, мы развязали детей и дали им попить. Пьют жадно, захлёбываясь. На вопросы не отвечают — то ли не понимают языка, то ли просто не в себе.

— И что теперь с ними делать? — спросила Ольга зло.

— Эй, слышь, вам эта тачка с товаром нужна? — спросила её Донка.

— На кой она нам чёрт? Нам контрабандой заниматься недосуг.

— Тогда катитесь пока, тут ещё долго прямо, я сейчас… — она побежала куда-то вперёд по дороге.

Траектория её, мягко говоря, не очень прямая, но на ногах пока держится. Мы переложили ящики так, чтобы образовалась ровная поверхность. Те, что не лезли — кинули в кювет, не глядя. Застелив груз тряпками, уложили на него детей. Я предложил им поесть, но они не стали, только пили как не в себя.

— Хватит, — отобрала бутыль Ольга, — а то плохо станет.

Они ничего не сказали, только смотрели жалобно, как два измученных зверька.

Спереди поехали, сзади засигналили — и мы снова передвинули машины. И так раз за разом — пробка медленно, но движется. Метров по сто в час. Водитель встречного пикапа на высоких колёсах, вылез, помочился на колесо, — вызвав пару возмущённых гудков, и покачиваясь, подошёл к нам. Он оказался до изумления пьян и еле держался на ногах. Как он в таком состоянии ехать ухитряется? Он что-то начал мне объяснять, показывая то на УАЗ, то на «Лендкрузер», то на свой пикап, но этот язык я не знаю, а Донка все ещё не вернулась. Отчаявшись, он схватил меня за ремень разгрузки и начал дёргать, интенсивно жестикулируя. Я взялся за пистолет, и мужик, всплеснув возмущенно руками, ушёл. Некоторое время наблюдал за его попытками влезть обратно в высокую кабину пикапа — сила тяготения раз за разом побеждала пьяную тушку. Потом водитель соседней машины вылез и подтолкнул его в обтянутый джинсами зад. Оказавшись за рулём, тот успокоился и присосался к горлышку бутылки. Мы проехали ещё, отдалившись от этой сцены.

Донка вернулась более весёлая, с молодым цыганистым парнем с огромной золотой серьгой в ухе.

— Бахталэс! — поздоровался он.

— Это Иоска, — представила его глойти, — его дядя — баро. Они возьмут детей, если ты отдашь им машину. Их караван дальше по дороге.

Цыган закивал, подтверждая.

— Точно возьмут? — спросил я. — Не выкинут где-нибудь?

— Ты совсем дырлыно? — возмутилась Донка. — Кто так делает?

— Много кто, — мрачно сказала Ольга.

— Дава тукэ́ миро́ лаф!7 — прижал руки к алой шёлковой рубахе Иоска. — Дэй сы!8

— Он обещает, — перевела глойти.

Мы вернулись в УАЗ, цыган сел за руль «Лэндкрузера».

— Слушай, обязательно стоять в этой пробке? — спросил я Донку. — Других путей нет?

— Правда, дырлыно, — она заржала, как пьяная кобыла, и затрясла головой. По машине распространился запах алкоголя и горелых тряпок.

— Если бы была дорога короче, зачем бы тут все торчали?

Через полчаса мы доехали до придорожной площадки. Какие-то отважные предприниматели держат тут мотель и кафе, небрежно составленные из контейнеров с прорезанными окнами. На парковке стоят рядочком цыганские моторные самопалы, отличающиеся от местного транспортного разнообразия вырвиглазной раскраской и грязными плюшевыми занавесками вместо тентов. «Лэндкрузер», посигналив на прощание, вывернул к ним. Пока мы стояли, к УАЗику подбежала рослая коренастая девица в цветастых одеждах и расцеловалась с Донкой. Два продвижения пробки они сопровождали нас пешком, непрерывно тарахтя по-цыгански, причём девушка поддерживала под локоток нашу плохо стоящую на ногах глойти, но это им ничуть не мешало. Барышни непрерывно хохотали, чему способствовал ещё один косячок на двоих. Затем Донка не без труда влезла обратно — заползла на сиденье с ногами, запуталась в них, долго не могла усесться нормально, потому что падала на меня от хохота.

— Вон туда, — показала она на отходящий от основной трассы съезд, — и сразу выходим.

Когда мы покатились в туманном шаре Дороги, Донка начала икать. Икота её необычайно смешила, от хохота она икала сильнее, и я уже испугался, что мы её сейчас потеряем — подавится собственным желудком. В конце концов, Ольге это надоело, она обхватила её под рёбрами через спинку сиденья и резко сжала. Несколько секунд глойти сидела, выпучив глаза, как надутая велосипедным насосом жаба, потом осторожно выдохнула.

— Уф-ф-ф… Ты чо, рыжая, нельзя же так! Я чуть не обосралась! Вот был бы прикол!

Она снова захихикала. Ну, хоть икать перестала.

— Нам не пора сворачивать? — спросил я её.

Глойти помотала головой, попыталась сосредоточиться, не преуспела.

— Вроде туда… Или не туда… А, ладно, давай тут направо, разберёмся.

Влетели в полную темноту, и я с перепугу дал по тормозам. УАЗ пошёл юзом, корму занесло, я отпустил педаль и закрутил руль — но поздно. В борт с хрустом ударили ветви, на меня повалилась пьяная Донка, окончательно исключив возможность управления, и мы встали, накренившись на левый бок.

— Водило, ты чо, специально? — глойти, навалившись на меня, внезапно полезла целоваться.

— А ты ничего, — забормотала она в ухо, обдавая густым спиртовым выхлопом, — может, я тебе и дам, если попросишь. А правда, что от тебя Искупитель родился? Ой! Больно же!

— Отстала от него бегом! — зашипела сзади Ольга.

— Тьфу на тебя, рыжая! Ты что щиплешься! Синяк же на жопе будет!

Не без труда отцепив от себя Донку, включил фары и, побуксовав немного в кустах, выехал-таки на твёрдое. Ночь, дождь стеной, в свете фар покрытая водой дорога еле видна.

— Далеко нам тут? — спросил я глойти.

Ответа не получил — девица привалилась к стойке и уснула, как выключенная.

— Ну, Малки, припомню я тебе… — сердито пообещала Ольга.

— Надо вставать на ночь, — сказал я, — фиг мы её растолкаем. Только не на дороге, мало ли что…

Через пару километров на обочине что-то блеснуло в свете фар, и мы съехали к парковке придорожной гостиницы. Она пуста и темна, номера вскрыты и разграблены, видны следы пуль на стенах, но трупы не валяются, а кровати целы. Главное — внутри сухо. Загнал УАЗ за здание, чтобы не видно было с дороги, Донку перетащил на руках — она ругалась на дождь, не просыпаясь, и продолжила дрыхнуть в номере. Укрыл одеялом, поставил на тумбочку бутылку с водой — утром ей понадобится.

Мы с Ольгой ушли в соседний номер и завалились там. В шкафу даже нашлись чистые простыни, так что уснули не сразу.

— Хочешь быть четвёртой женой? — спросил я в шутку, откинувшись на подушки и отдышавшись. — Очень с тобой здорово…

В номере полная темнота, моя рука лежит на её груди, её нога — на моём бедре.

— Даже первой не буду, Тём, — ответила она. — Я испорчена долгой жизнью. Надломлена и зафиксирована на годы и годы. Как неправильно сросшаяся кость. Только ломать заново, но я теперь сама кого хочешь сломаю, вот беда. И тебя сломаю, так что лучше не надо. Не предлагай даже в шутку, вдруг соглашусь?

Мы замолчали, а вскоре и уснули, обнявшись, под шум дождя.

— Эй… Где все… А где я? — утром нас разбудили шаги, стоны и звуки, издаваемые натыкающимся на стены телом. — Уй, что же хреново-то так…

Хлопнула дверь, снаружи послышались бурные излияния желудка на природу. Через пару минут в дверях номера возникло привидение — дикое, но не очень симпатичное. Намокшие волосы свисают сосульками, лицо бледное с прозеленью.

— Там дождь, — сообщила Донка укоризненным тоном. — А вы тут трахались, да? А мне так херово… Чем я так упоролась вчера?

— Всем понемногу, — ответила Ольга.

— А мы где?

— Ты глойти, ты скажи.

— Ничего не помню… Мы же не устраивали групповуху?

— Нет.

— Хорошо. Не люблю трахаться упоротой. То ли было, то ли не было… Переводняк. Поправиться есть чем?

— Пятьдесят грамм, — сказал я строго, — не больше. И большую кружку кофе.

— Сатрапы, — горестно сказала Донка, — изверги. Давайте ваш кофе.

Я притащил из машины походную плитку, котелочек и продукты. На улице день, но почти так же темно — низкие тучи закрыли всё небо, дождь льёт как из ведра. Приготовили походный завтрак, выпили кофе. Донке я, под её горестные вздохи и закатывание покрасневших глаз, накапал в кружку обещанные пятьдесят граммов бренди. Она присосалась к ней с хлюпаньем, сглатывая, как лягушка.

— Зачем мы сюда заехали? — спросила глойти, когда мы, позавтракав, вышли на улицу. — Отвратительное место, ненавижу его…

Мы не стали комментировать тот факт, что это она нас сюда привела. И так всё понятно.

— Поехали, — махнула рукой в сторону трассы.

Дождь льёт и льёт. Приподнятая над местностью насыпь шоссе превратилась в единственное не залитое водой место — поля по сторонам стали озёрами, из которых торчат унылые деревья посадок. Тент УАЗика протекает в десятке мест, под ногами стоит вода, мне на левое колено капает с рамки стекла, лобовик запотевает, дворники не справляются. Да, так себе местечко.

— Тут всегда так? — спросил я, безуспешно протирая стекло рукавом.

— Сколько раз тут ходила — всегда. Как-то раз машина сломалась, так пока деталь подвезли, плесенью покрылось всё, включая мои трусы. А ещё тут жабы размером с собаку. Боюсь даже представить, каких комаров они жрут…

Донка поёжилась, в сырой одежде ей было холодно. Ольга молча подала ей флисовый плед, и глойти быстро в него укуталась.

— Ручки зябнуть, ножки зябнуть… — намекнула она.

— Потерпишь, — сердито сказала рыжая.

— Злые вы… Тут печка есть в этой керосинке?

— Надо останавливаться, открывать кран под капотом. Не хочу мокнуть. Потерпишь.

Донка надулась, и, отвернувшись, стала рисовать пальцем на запотевшем окне каких-то чертей. Вероятно, изображала наш неприглядный моральный облик. Так и ехали неторопливо, пока шоссе не ушло в поворот, а мы — на Дорогу.

На следующем зигзаге обсохли и согрелись — но на мокрую машину села плотным слоем мелкая рыжая пыль выветренных глинистых обочин, покрыв её удивительными градиентами между кровавым и хаки. Сухой горячий ветер равномерно дул в правый борт, переметая узкую прямую трассу пыльными языками. На обочинах торчали то ли пухлые кусты, то ли худые кактусы, солнце жарило сквозь висящую в воздухе пылевую завесу. Пыль, пыль, пыль. Как бы фильтр воздушный не забило.

Потом был горный серпантин с необычайной красоты пейзажем, открывающимся сверху, а за ним — вполне живой срез с широкой четырёхполосной дорогой, по которой в изобилии ехали разнообразные машины. К легковым были приделаны оглобли с запряжёнными в них крупными лошадьми, а у грузовых сбоку кабин красовались пристроенные печки дровяных газогенераторов. На нас, с нашим честным солярным выхлопом, смотрели мрачно, но никаких враждебных действий не предпринимали.

А на следующем участке, посреди пустующей пригородной трассы, прорезавшей низкоэтажную полуразрушенную субурбию, мы встретили караван. Ржавую до невозможности пятидверную «Ниву» и старый облезлый «зилок». У грузовика вместо кузова установлена большая сваренная из ржавой арматуры клетка, и ещё одна такая же — на влекомом им тракторном прицепе-платформе.

Встречные машины, увидев нас, остановились. Я напрягся, Ольга сзади завозилась, пристраиваясь с винтовкой, но Донка оптимистично заявила: «Не ссыте, я их знаю!».

Мы подъехали и тоже встали.

— Привет, Михалыч! — завопила девица, здороваясь с вылезшим из «Нивы» совершенно колхозного вида мужичком, в стоптанных кирзачах, потасканных брюках и грязном тельнике под многокарманной серой жилеткой из сеточки.

— Привет, Доня, кто это с тобой?

— Клиенты, Малки сосватал. А с тобой?

— А, эти, как их… Зоофилы.

— Звероловы, — мрачно поправил его молодой парень, спустившийся из кабины «ЗИЛка».

— Да мне один хрен, лишь бы за проводку платили.

Мне сначала показалось, что в клетки набиты яркие синтетические игрушки. Знаете, такие, здоровые, с длинным кислотного цвета мехом, которые невесть зачем валяются в витринах игрушечных магазинов, и невозможно представить, чтобы кто-то этот кошмар купил. А тут их попинали ногами в грязи и за каким-то хреном натолкали за решётку. А потом одна из этих игрушек зашевелилась, повернулась и уставилась на меня огромными, с кулак, янтарными глазами.

— Они что, живые? — удивилась Ольга.

— Которые не сдохли — те живые, — уныло ответил парень. — Какие-то вялые в этот раз, хорошо, если половину довезём.

— Это шмурзики, — пояснила наша глойти, — их неплохо покупают. Они забавные, если отмыть и вылечить. Некоторые вроде енотов, некоторые — как котики, некоторые ни на что не похожи, но бывают милые.

— Только с каждым разом всё более дохлые попадаются, — пожаловался зверолов, — совсем выродились…

— Выродились, — фыркнула Донка, — да вы же всех здоровых и вывезли. Остались самые негодящие, и потомство от них такое же. Ещё б им не выродиться…

— Не вывезли бы, их всё равно бы кропсы сожрали. Их там расплодилось…

— Много кропсов? — заволновалась девица.

— До жопы. Две покрышки на прицепе сжевали, еле отбились. Так что вы осторожнее там. Так-то сейчас не сезон, но чот их дофига стало.

— А как дорога вообще?

— Зарастает быстро. Но вам повезло, мы пробили до города, знай себе катись. Мы-то в ту сторону три дня ломились… Так что скажи «спасибо».

— Спасибо, — серьёзно кивнула Донка. — Сочтёмся при случае.

— Шмурзик не нужен, кстати? Выберу тебе самого красивого. Там есть такой лиловый с зелёной полосой, красивущий! Правда, блохастый и дрищет жидко, но, может, оклемается ещё.

— Ну, кто едет в Эрзал со своим шмурзиком? — засмеялась девушка. — Если понадобятся, сами наловим.

— Как знаете. Только если говорящие попадутся — не отвечайте, ну их нафиг. Заболтают.

— Да уж знаю, не первый раз.

«Нива» затарахтела дымящим мотором, со скрежетом завёлся «ЗИЛ», и мы разъехались.

— А что за «кропсы»? — спросил я Донку.

— Мелкие зубастые всеядные тварюшки. Их выращивали для утилизации мусора, но после коллапса они расплодились. Теперь настоящее бедствие, жрут всё подряд. Увидите ещё… Пора, уходим на Дорогу. Следующая остановка — Эрзал!

Эрзал пахнет, как политый цветочными духами прокисший суп. Запах густой и плотный, необычайной интенсивности, первые минуты я думал, что стошнит, но потом как-то принюхался. Но зрение травмируется ничуть не меньше — растительность вокруг выглядит, как на мониторе с выкрученной до предела цветностью. Вырвиглазно-красные, режуще-жёлтые и пронзительно-лиловые цветы в изобилии усыпали яростно-зелёные растения. А я ещё удивлялся, что шмурзики такие вызывающе цветные… Да это у них камуфляж! В подтверждение моих мыслей пара больших и пушистых, похожих на покрашенные одуванчики цветов задвигались, повернулись и оказались животным — с ультрамариновой головой, лимонной спиной и пунцовой задницей. Лохматое существо размером с крупную собаку посмотрело на нас добрыми оранжевыми глазами, откусило с ветки мясистый лист и принялось его флегматически пережевывать. Травоядное, значит.

Дорога замощена камнем, но местная природа, не сумев пока взломать покрытие, пошла верхом — бросила плети поверх булыжников, сплела их между собой, пустила побеги на отростки, закрутила вьюном и лозой… Если бы не пробитая недавно тропа, усыпанная обрезками ветвей и давленными цветами, мы бы тут надолго увязли. Спасибо звероловам — их путь уже начал затягиваться свежими побегами, но УАЗик куда меньше ЗИЛа, нам хватит.

— Апчхи! — звонко чихнула Донка. — Поехали быстрее, у меня аллергия на пыльцу!

Мы проехали несколько километров, прежде чем до меня внезапно дошло — это не лесная дорожка, проложенная в глухих джунглях, а городская улица. Пробитый в зелени сумрачный коридор прошёл вплотную к каменному зданию — ещё узнаваемому, несмотря на затянутые мелким плотным вьюном стены. Из окон фонтанами выметнулись тонкие ветви в россыпи пурпурных цветов. Колонны превратились в увитые лианами стволы. Но, присмотревшись, можно различить — вот это угол дома, здесь пали под натиском зелени арки крытого прохода, тут узнаются какие-то повозки — не то кареты, не то дилижансы, — а вот это, наверное, скульптурная группа: сквозь пену мелкой яркой листвы проглядывают позеленелые каменные фигуры.

— Апчхи, апчхи! — заливалась соплями и слезами Донка. — Да что ж это такое, каждый раз вот так забирает!

— На, брызни в нос, — протянула ей маленький распылитель Ольга, — это альтерионское лекарство, очень эффективное.

— Апчхи! — Спасибо! — Апчхи!

Лекарство помогло — через пару минут она стала чихать реже, а потом уже только носом шмыгала.

— Как же ты сюда ходишь, с такой аллергией? — спросил я.

— Обычно я сразу надираюсь и сплю, пока обратно не двинем. Пьяной мне пофиг всё. Но вы же изверги, не дадите накидаться бедной больной Доночке?

— Не дадим, — подтвердил я, — мы не знаем, куда ехать.

— То-то и оно… — загрустила девушка, — давайте пока по следам. Но потом надо будет свернуть, вот тут-то и начнётся самое интересное…

Рассмотреть, что представлял собой город до того, как превратился в кашпо, мне не удалось. Так, фрагменты — тут кусок стены, там фрагмент статуи, здесь нечто вроде фонтана, чаша которого заполнена плотно переплетённой растительностью.

— Малки рассказывал, что началось всё с народных волнений, — рассказывала Донка, — одни аристократы хотели свалить других аристократов, взбунтовали чернь… В процессе что-то где-то разломали, что-то попало в воду — и пошло-поехало. Так что воду тут пить нельзя, имейте в виду. Говорят, если тут воды попить, то сам шмурзиком станешь. Брешут, я думаю. Но дети у звероловов иногда рождаются странненькие.

— За себя не боишься? — с неожиданным интересом спросила Ольга.

— Уй, — отмахнулась глойти, — где я — и где дети? Я же шмалью пропиталась вся, как сигаретный фильтр. Нет уж, пусть Малки обломается, не буду я ему глойтёнышей от твоего мужика рожать. Оно мне надо?

— Не надо оно тебе, — странным тоном сказала рыжая, — определённо не надо…

— Вот, здесь нам налево, вдоль этой улицы до конца. Там ворота главного хранилища. Туда многие влезть пытались, да ни у кого не вышло… О, а тут кто-то недавно был!

Глойти показала на пробитую и уже начинающую зарастать тропу. Тут проехало что-то заметно меньше ЗИЛа, и это случилось раньше. Природа уже начала брать своё, стремительно залечивая нанесённые растительности раны. Ну и хорошо, нашим легче. Я уже прикидывал, что мне придётся использовать УИН как мачете, прорубая нам путь в этих джунглях. Обошлось — УАЗик на малом ходу уверенно продирается вдоль смутно угадывающейся улицы, хотя плети растительности так и норовят оторвать то дворники, то зеркала. Стёкла пятнает зелёный сок и цветная пыльца, влажная зелень одуряюще пахнет и громко чавкает под колесами зубастых покрышек. В сплетении теней кто-то периодически пробегает и перепрыгивает, но разобрать подробности невозможно.

— Тут нет крупных хищников, — снисходительно заверила Донка, глядя, как я каждый раз дёргаюсь. — Местные их ещё до коллапса всех вывели подчистую.

Ну, нет, так нет — а то мне кажется, что в этаком палеозойском буйстве растительности непременно должны какие-нибудь динозавры бродить.

Бух! Бух! Бух! — грохнули неподалёку выстрелы. Направление в этой хитросплетённой флористике не определяется.

— Нет, значит, крупных? — скептически спросила Ольга.

— Ну, я хэзэ, подруга, — развела руками глойти, — раньше не было. Тут так-то быстро всё меняется…

Бух! — ещё один. Вроде бы ближе? Или мы приближаемся, или просто звук причудливо гуляет.

Бух! — о, точно ближе. Совсем рядом палят. Не попасть бы случайно в чужие разборки…

Каменная площадь настолько велика, что центр свободен от растительности, нависшей по краям бахромой на стенах невидимых под ней зданий. Мощёная гладкими тёмными плитами, она грязна, замусорена и запущена, но внушает уважение величием архитектурного замысла. Посередине невысокое сооружение — зиккурат в три ступени. Облицованный кроваво-красным полированным камнем, он изрядно смахивает на ленинский мавзолей. Возле него приткнулся осевший на спущенных колёсах автомобиль, а на том месте, где у мавзолея трибуна, сидят трое. Одного я узнал — Андрей, старинный Ольгин знакомец и бывший личный проводник. У него в руках помповый дробовик. Рядом женщина с шапкой чёрных курчавых волос на голове и, вроде бы, какой-то ребёнок.

Издалека непонятно, обрадовались ли они нашему появлению или наоборот, но оружие в нашу сторону не направляли, так что мы просто подъехали. Вблизи я опознал автомобиль как доработанный в сторону пущей внедорожности «Патриот». Колёса у него, впрочем, не спущены — они почти отсутствуют. Покрышки превратились в спутанные мочалки погрызенного корда на дисках, одно из боковых стекол опущено, в салоне торчат из остатков обивки голые пружины сидений и, кажется, даже передняя панель исчезла, обнажив силовую арматуру и пучки объеденных проводов.

— Кропсы! — всплеснула руками Донка. — Тут кропсы! Чёртовы твари!

Возле растерзанной машины валяются тушки каких-то мелких, размером с кошку, зверьков — в отличие от ярких пушистых шмурзиков, они серые и лысые, зато пасть у них с полтуловища и зубы в ней хоть и мелкие, но острые и их как-то невероятно много.

— А вас-то какого чёрта сюда принесло? — устало спросил сверху Андрей, когда я заглушил двигатель. — Неужели ты настолько злопамятна, Оленька?

— Понятия не имела, что вы тут, — сказала Ольга, — нам просто надо кое-что внутри.

— Нам, не поверишь, тоже… Но мы тут сидим уже неделю и так и не придумали, как туда попасть. А вчера ночью пришли кропсы и оставили нас без припасов, вещей и машины. Они бы и нас сожрали, но боятся стрельбы. Пока есть патроны, я их держу на расстоянии, но патронов осталось мало…

— Не сожрали бы, — авторитетно заявила Донка. — Они живое не едят. Они мусорщики. Одежду бы обгрызли дочиста, это да. Сидели бы вы голыми тут, пока от голода не загнулись. Здешнее ничего есть нельзя, мутагенов до черта…

— Хрен редьки не слаще, — сказал мрачно Андрей. — У вас есть вода? Наша была в машине. Они сожрали даже пластиковые канистры, представляете?

— Кропсы всё жрут, — кивнула глойти, — их для этого и вывели.

— Давайте для начала проверим, сможем ли мы попасть внутрь, — сказал я. — А то, может, мы вообще зря прогулялись.

— Если ты рассчитываешь на УИн, то забудь, — Андрей уселся на краю, свесив ноги, и набивает патроны в ружьё, — местные устроили хранилище в схроне Ушедших. Не берёт эти двери УИн. Там есть нечто вроде замка сбоку, но я так и не понял, чем он открывается. Хотя я, уж поверь, всяких замков навидался.

— Я всё же попробую.

Каменная чёрная дверь под каменным чёрным порталом входа. На фоне багровой отделки стен смотрится зловеще. Сбоку выступает чёрный кубик, на нём выемка, аккурат под подушечку пальца. Я приложил свой, в него слабо кольнуло, как статическим электричеством, и больше ничего не произошло. Недостоин. Не вхожу в круг допущенных. Ну и ладно. Достал флакончик, капнул розовой, пахнущей спиртом жидкостью.

— Ты что, решил его подпоить? — спросил незаметно подошедший Андрей.

Ага, так я тебе и рассказал. Не люблю я этого типа. Мутный мудак он, как по мне. И что ему тут нужно, спрашивается?

В глубине двери что-то хрустнуло, со скрежетом провернулось, полотно её дёрнулось и медленно поползло в сторону.

— Ого, — прокомментировал он, — век живи — век учись. Ты, конечно, не скажешь, что во флаконе?

— Не скажу.

— Но войти-то нам можно с вами?

— Оль?

Пусть она решает. Она с ним дольше знакома, чем я на свете живу. Причём намного дольше.

— Надеешься вылечить сына? — спросила рыжая.

— Оля, позволь нам, пожалуйста, — подошла кучерявая.

Она оказалась яркой экзотической мулаткой, со смуглой кожей, пухлыми губами и большими глазами. А вот сын их — вылитый Андрей. Худой, бледный, белобрысый и какой-то нескладный. Взгляд рассеянный, лицо бессмысленное, движения странные. Что с ним такое?

— Альтери повредили его мозг, но здесь есть оборудование… Да, мы с тобой были на разных сторонах…

— Мы были на одной стороне, Эвелина, — жёстко сказала Ольга, — в этом-то всё и дело. Мы были на одной стороне, но ты нас предала.

— На одной? — прищурилась мулатка. — Ты уверена? Вы купили меня пятилетней у работорговцев. Вы хотели промыть мне мозги, как и остальным детям. А когда выяснилось, что у меня способности и мне нельзя вставить в голову вашу клизму, то меня дрессировали как ручного зверька, вбивали лояльность, накачивали всякой чушью про долг и обязанности!

— Да, — ровным голосом ответила Ольга, — долг и обязанность так и остались для тебя чушью. Жаль, что мы это в своё время не поняли.

— Я хотела жить своей жизнью, всего лишь!

— И как тебе результат? — так же ровно спросила Ольга. — Ты счастлива, я надеюсь?

— Зря я затеяла этот разговор, — отвернулась мулатка, — с тобой бесполезно спорить.

— Поспорь с теми, кто погиб из-за тебя тогда.

— Я сожалею, — сказал Андрей, — ты знаешь это. Никто не должен был пострадать. Ты позволишь нам попытаться спасти сына?

— Идите. Может, он вырастет и предаст вас, как вы предавали всех.

Андрей молча кивнул и, взяв мулатку за локоть, шагнул внутрь.

— Эй, народ! — окликнула нас Донка. — А кто будет кропсов гонять? Вы такие уйдёте, а они машину до железа обглодают, и на мне сожрут всё, включая трусы. А мне дороги мои трусы! Они выгодно подчёркивают округлость моей жопы!

— В тебе есть что-то округлое? — с сомнением оглядела костлявую девицу Ольга.

— Тебе показать, корова рыжая? — подбоченилась, изо всех сил оттопыривая тощий зад, Донка.

— Оставить тебе ружьё? — спросил Андрей.

— В жопу себе засунь своё ружьё! Я глойти, а не почётный караул!

— Простите, что отвлекаю… — послышался незнакомый голос, — я могло бы покараулить ваше имущество.

— Ай! — взвизгнула от неожиданности глойти. — Это что за чёрт лохматый! А ну, дай сюда ружьё!

Она схватилась за дробовик и стала выдирать его у Андрея из рук. Он не отдавал, началась суета, чреватая последствиями неосторожного обращения с оружием.

— Не надо ружьё, — сказал неизвестный, прячась за УАЗик, — я не опасное.

— Хватит! — рявкнула Ольга. — Взрослые люди, а ведёте себя как пионеры, играющие в «Зарницу». Донка, прекрати!

— А чего оно подкрадывается?

— Я не подкрадывалось. Просто вы громко спорили. Простите. Не будете стрелять?

— Не будут, — строго сказала Ольга. — Я прослежу.

Из-за машины вышло… существо. Если постирать его с отбеливателем, можно смело выдавать за йети — только мелкого, чуть крупнее меня. Если не стирать, то чёрный цвет сплошного шерстяного покрова и длинный хвост с кисточкой на конце действительно наводит на мысль о чертях. Чуть сутулый, с мощными руками и покатыми бугристыми плечами, выдающими немалую физическую силу, но при этом с большими печальными глазами мультяшного персонажа, круглыми мохнатыми ушками и белыми смешными усами на чёрном подшёрстке чего-то среднего между мордой и лицом. Немного на енота похож, пожалуй. Из какого-нибудь детского мультика про добрых животных.

— Ты кто такой? — спросил я.

— Такое. Я лишено пола. И у меня нет имени. Мое предназначение — служить людям, но людей нет, а те, что приходят — сразу стреляют.

— Оно говорящее! — обвиняюще заявила Донка. — Нельзя связываться с говорящими!

— Ты действительно можешь отогнать кропсов?

— Конечно, — кивнуло лохматое чертило, — они утилизаторы, в них заложено подчинение таким, как я.

— Каким?

— Я бытовое сервисное существо. В мои обязанности входит, в том числе, обслуживание мусорных систем. Если бы нас осталось больше, кропсы бы так не распустились, но, боюсь, я одно такое.

— И что ты за это хочешь?

— Ничего. Мне ничего не нужно.

— Уверен?

— Уверено. Плоды и вода для меня безвредны, поэтому недостатка в пище я не испытываю. Имущество же мне ни к чему. Вокруг целый мир брошенных вещей.

— Думаешь, ему можно верить? — спросила Ольга.

— Ни в коем случае! — нервно заявила Донка.

— Без понятия, — ответил я, — но у нас что, много вариантов? Есть желающие машину покараулить?

— Вот ещё не хватало! — фыркнула глойти.

— Нет, я с тобой, — сказала Ольга.

Андрей с Эвелиной тоже покачали отрицательно головами.

— Охраняй, — сказал я лохматому, — мы скоро вернёмся, я надеюсь.

Первые метров десять наклонный коридор был тёмен, но потом с лёгким потрескиванием зажглись лампы.

— Отлично, — обрадовался Андрей. — Эви, тут есть энергия, а значит, и исследовательские комплексы могут работать! Повстанцы сюда явно не проникли. Хранилище пережило коллапс.

— Осталось понять, где тут что искать… — скептически сказала Ольга, когда коридор закончился круглым залом, от которого лучами разбегаются другие коридоры, многочисленные и совершенно одинаковые.

— Если понадобится, обыщем здесь всё, помещение за помещением, — твёрдо сказала Эвелина.

— А вы сможете узнать, то, что вам нужно, когда увидите? — спросил я.

Лично за себя я не был уверен. Меланта дала мне бумажку, на которой её аккуратным почерком в столбик написаны названия. Не знаю, на каком языке. Если увижу какие-то поясняющие таблички — просто сравню и выберу то, на чём подпись похожа. Но пока что никаких табличек не попадалось.

— Вы что-то ищете, молодые люди?

Вот тут уж я чуть не подскочил с визгом от неожиданности, а Донка вообще задушенно пискнула и спряталась за моей отнюдь не могучей спиной. Дробовик Андрея и винтовка Ольги смотрели на неизвестно откуда взявшегося старика, а я, к моему позору, даже за пистолет не сообразил схватиться. Учил меня, учил Борух — а всё не впрок. Хреновый из меня вояка.

Пожилой мужчина в белом сплошном комбинезоне с капюшоном. В перчатках и круглых защитных очках в латунной оправе, защитная маска опущена на шею. Как будто все эти годы коллапса прошли мимо, а он так и тряс пробирками в какой-нибудь лаборатории. Хотя, может быть, так и было?

Направленное на него оружие он проигнорировал.

— А где кайлит, который открыл дверь? Я не вижу его среди вас.

— Ну конечно, — Андрей шумно вздохнул, — как я сразу не догадался! У тебя же жена кайлитка! Вот что было во флаконе…

— Муж кайлитки? — удивился старик. — Редкое явление. Но, несмотря ни на что, я рад, что их раса сохранилась. Главное — не повторяйте наших ошибок, они не так безобидны, как выглядят.

— Что вы имеете в виду? — напрягся я.

— Неважно. Что вы ищете в моём хранилище?

— Вот, — я протянул ему записку.

— Писала кайлитка?

— Токмо волею пославшей мя жены, — нервно процитировал я.

Ситуация отдаёт каким-то абсурдом. Что это за дед? Как он столько лет просидел тут под землей? Захочет ли он помочь? Что запросит за помощь?

— Генетический материал, — кивнул задумчиво старик, — она хочет возродить расу и, судя по количеству, настроена серьёзно. Сразу после коллапса я был бы резко против, знаете ли. Вообразите, я чуть не уничтожил его тогда. Большой был соблазн стерилизовать хранилище и навсегда покончить с проклятыми предателями. Не думаю, что в Мультиверсуме их осталось достаточно для естественного выживания. Я прав?

— Я видел только одну кайлитку, — сказал я напряжённо, — и это моя жена.

— Как забавно, что теперь их судьба в моих руках… — сказал он. — У Мироздания причудливое чувство юмора.

— Так вы…

— Не волнуйтесь, я не собираюсь вам препятствовать. За эти годы я не простил кайлитов, но долг учёного возобладал над эмоциями. Как бы то ни было, уничтожить столь генетически совершенную линию было бы преступлением перед памятью её создателей.

— Кайлиты созданы искусственно? — спросила Ольга.

— Не совсем, — покачал головой старик, — но что же мы стоим в вестибюле? Пойдёмте, поговорим по дороге.

Он развернулся и направился в один из коридоров. За ним побежало световое пятно от зажигающихся ламп.

— Их исходный генетический код имеет естественное происхождение, однако прошёл несколько коррекций, плюс лайнбридинг потомства. Результат был настолько удивительный, что потом на его основе строилось множество вторичных конструктов. Сами же кайлиты в виде исключения получили полные права, хотя, с научной точки зрения, не являются полноценным самостоятельным подвидом человека.

— Что вы имеете в виду? — мне не слишком-то приятно слышать такое о своей жене, но любопытство побеждает.

— Они частичные симбионты полупаразитического типа.

— Звучит как-то… не очень приятно.

— Не стоит рассматривать научную терминологию с социальной точки зрения. Наука вне этики. Кайлиты неспособны к самостоятельному размножению внутри собственной расы, вы знали? Вам, как мужу, это может быть любопытно, я думаю. Им требуются посредники-медиаторы, и одно время для этого даже выпускали искусственных существ. Судя по вашему списку, как минимум одно из них уцелело, хотя это очень странно. Насколько мне известно, последние вышли из производственных комплексов много лет назад, а они короткоживущие. Слишком небольшой организм, слишком высокие требования к метаболизму — эмпатия энергозатратна. Потому их выпускали условно неплодными, иначе срок службы выходил совсем уж маленьким. Впрочем, это ограничение можно снять при помощи метаболических катализаторов фертильности, тут ваша жена права. Я вижу, она неплохо подкована в нашей науке, хотя для кайлита это и не удивительно. Как выяснилось, они вообще знали куда больше, чем мы ожидали.

— Эти ваши… катализаторы фертильности — они универсальны? — спросила Ольга.

— Да, — кивнул дед, — подходят всем расам с преобладанием базового человеческого генома. Отличная разработка, позволяет запускать естественное воспроизводство там, где промышленное по разным причинам невыгодно. Но учтите, — обратился он ко мне, — они сильно изнашивают организм. Применяйте к медиатору с осторожностью, она может не перенести репродуктивного цикла.

— Скажите, а вы можете помочь нашему сыну? — спросила Эвелина.

— А что с ним?

— Повреждение нейронных связей, вызванное воздействием мотивационной машины альтери.

— Альтери, между нами говоря, всегда были криворукими коновалами, — доверительно сказал дед, — хотя нельзя отрицать, что в некоторых разделах фармакохимии они очень сильны. После прекращения поставок их прекурсоров многое в моей работе усложнилось. Но в области специальных способностей мозга их представления дикие до пещерности, поверьте.

— Верю, — коротко сказала мулатка, — так вы ему поможете?

— Молодые люди, — вздохнул старик, — я не врач. Единственное, что я могу для него сделать — это дать нейрорегенерационный комплекс и надеяться, что повреждённые клетки восстановятся сами.

— Это возможно?

— Это неизбежно. Но как будут работать восстановившиеся связи — я не знаю. Возможно, вам придётся заново учить его ходить и есть. Может быть, не произойдёт ничего. Может быть, мозг сумеет постепенно задействовать новые линии аксонов, и мальчик полностью восстановится. Ещё раз повторю — я не врач. Одно скажу точно — немедленного чудодейственного эффекта не ждите.

— Мы готовы бороться за него, — с уверенностью сказала Эвелина.

Коридор закончился массивной металлической дверью с уплотнителями. За ней — крохотный тамбур, куда мы все с трудом втиснулись — следующая дверь не открывается, пока не закроешь эту. Нас обдуло потоком горячего наэлектризованного воздуха, от которого дыбом встали волосы, в стене что-то звонко щёлкнуло, и мы прошли в помещение. Оно заполнено приборами и оборудованием, не похожим ни на что виденное мной до сих пор. Какая-то смесь стимпанка и модерна, как серверная, развёрнутая в кабине паровоза. Слишком много всего, глаза разбегаются, не в силах охватить картину целиком — жужжат какие-то центрифуги, моргают огоньки, что-то булькает в сплетении стеклянных трубочек и вычурных колб в медных зажимах массивных штативов. Но чистота и порядок уникальные: никаких признаков рассеянного одинокого гения, забытого в недрах земли и одичавшего там. На удивление вменяемый дед, учитывая, сколько лет он тут провёл в одиночестве. Или не в одиночестве?

Я заметил сервировочный столик. Он стоит возле двери во внутренние помещения, и он действительно сервирован. Кружевная салфетка, красивая фарфоровая чашка с остывшим напитком, какие-то пирожки на тарелке, один из них надкусан, открывая начинку. Наш визит явно оторвал старика от приёма пищи. Однако — сколь бы ни был человек педантичен и аккуратен, но накрывать самому себе на кружевных салфетках он вряд ли будет. Тут чувствуется женская рука… Впрочем, что мне до его личной жизни?

— Так, сначала вы, — он обратился ко мне, — пройдёмте. Остальных попрошу ничего тут не трогать, это крайне небезопасно.

Он направил меня в одну из дверей, и после короткого коридора нам открылось нечто вроде большого хранилища, где блестящие металлические дверцы герметичных ячеек рядами смотрят в длинный узкий проход. Старик уверенно прошёл вперёд, сверился с непонятной надписью на табличке и с усилием открыл чавкнувшую резиновым уплотнителем дверцу. Оттуда вылетел холодный и быстро тающий в воздухе пар. Дед извлёк кубический контейнер светлого металла, подав его мне.

— Аккуратно, берите за ручку, он холодный. Здесь сорок снаряженных аппликаторов, вашей жене вряд ли понадобится больше.

— Сорок? Вы думаете, она собирается родить сорок детей?

— Ну, не обязательно рожать всех самой. Уже через пятнадцать лет она сможет оплодотворить этим материалом свою первую дочь…

— Но не будет ли, как это называется…? Когда куча детей от всего одной матери? А если они начнут это… между собой…

— Вы имеете в виду инбредную депрессию у потомства? Не волнуйтесь, как я уже говорил, генетическая линия кайлитов отличается высочайшим совершенством исполнения. Обычно инбридинг при прохождении так называемого «бутылочного горлышка» вызывает накопление ошибок в генотипе, но их генетика содержит так мало дефектов, что возрождение вида возможно даже с одной самки — учитывая разнообразие материала для её осеменения. Если бы их этическое совершенство соответствовало генетическому, мы имели бы воистину прекрасных существ.

— А что не так с их этикой?

— Это этика паразитов, к сожалению. Обратная сторона их способностей. Пойдёмте, остальное хранится не здесь.

— Вы не могли бы… как-то подробнее раскрыть эту тему? — осторожно попросил я.

— Ах да. Жена, — старик посмотрел на меня с таким сочувствием, что мне стало нехорошо. — Вы способны адекватно воспринимать информацию, которая может повлиять на ваше отношение к кайлиту? Люди, подвергшиеся их воздействию, часто ограничены в этой возможности.

— Рассказывайте уже.

— Как я уже говорил, кайлиты — репродуктивно ограниченный подвид человека. Для размножения им необходим медиатор. Это компенсационный механизм развитой эмпатии, с одной стороны, и средство контроля численности — с другой. Их создатели были предусмотрительны и не ошиблись — однажды кайлиты попытались взять под контроль наше общество. Мода на сложные совместные семьи с кайлитами у нашей аристократии зашла слишком далеко. Они визуально и эмоционально привлекательны для людей, это их видовая особенность, и они этим воспользовались. Та попытка была неудачна. К счастью, кайлиты не отличаются склонностью к сложному планированию и организованным действиям. Их численность пришлось ограничить. Как выяснилось — недостаточно. Именно кайлиты стали причиной коллапса Эрзала и всего того, что вы могли увидеть наверху.

— Вот оно как…

— Берёте контейнер? — пристально посмотрел на меня старик.

Удивительно, но я не могу сказать, что меня сильно потрясла эта информация. Я не возмутился и не испугался, не вскричал, заламывая руки: «Боже, как она могла! Она манипулировала мной!». Может быть потому, что мной всю жизнь манипулировали женщины. Для этого не нужно никакой суперэмпатии, достаточно иметь красивую задницу или сделать жалобные глаза. Меланта, в общем, честнее многих — наши отношения с самого начала предполагали некую сделку. А роль кайлитов в коллапсе среза Эрзал для меня вообще проходит по разряду истории Гражданской войны в США. Любопытный сюжет, но чужой и давний. Здесь решили, что наука выше этики — но оказалось, что этика тоже может за себя постоять. И чёрт с ними со всеми.

Похоже, что сейчас на мне выбор — быть или не быть расе (точнее — подвиду) кайлитов. Мне никто не мешает выкинуть этот контейнер в канаву и, вернувшись, просто развести руками. «Не вышло». Наверное, Меланта не бросит меня, ей, кажется, с нами неплохо. Но даже этот хмурый дед, который возлагает на кайлитов вину за гибель своего мира, всё-таки не уничтожил их генетический материал. И уж тем более не стану это делать я. Если кайлиты, возродившись, когда-нибудь станут проблемой, то не скоро и не моей. В бесконечном Мультиверсуме найдётся место для чего угодно, я думаю.

— Беру, — решительно кивнул я.

— При одном условии.

А как же иначе. Ну, конечно.

— Мне нужен образец вашей ДНК.

— Зачем? — удивился я.

— Введу в авторизацию замка. Не знаю, как долго я ещё проживу, но вам может понадобиться посетить хранилище снова.

— Зачем бы это?

— Запомните, где лежал контейнер, — он указал на дверцу, — в этой ячейке есть ещё аппликаторы, если будет нужно. И… там лежит небольшой чёрный пенал. В нём — адресный генный депрессор с вирусом-деконструктором. Я разработал его в самом начале коллапса, но он не потребовался, всё произошло очень быстро. Он безвреден для всех, кроме кайлитов, но у них вызовет неизлечимое бесплодие, передающееся бессимптомным высококонтагиозным носителем. Надеюсь, он никогда не понадобится, но вы должны знать, что он есть. Теперь это ваша ответственность, раз уж вы взяли контейнер. Ваша и ваших потомков — они тоже смогут открыть хранилище своим ДНК. Вы будете носителем судьбы кайлитов. Это обязательное условие.

— Пусть будет так, — ответил я, подумав.

— Пойдёмте, я вам выдам сопутствующие препараты. Вашей кайлитке и её медиатору пригодятся стимуляторы и укрепляющие средства. Самочка медиатора может выносить и ребёнка от основной генетической линии, но вам повезло, в банке остался генетический материал этих конструктов, с ним должно пройти легче. Я составлю инструкцию по приёму препаратов, отдадите им…

Дед, приняв решение, взбодрился и успокоился. Переложил ответственность на мои плечи. Мы вернулись в лабораторию, где нас терпеливо ждали остальные, и он начал формировать ещё один контейнер, доставая из термошкафов капсулы и инъекторы.

— Можно вас на минутку? — Ольга придержала его за локоть и увлекла в коридор. — У меня личный вопрос…

Я на самом деле не такой тупой, как выгляжу. Многолетнее написание плохой фантастики не успело окончательно разрушить мой мозг. Я, разумеется, догадался, что нужно Ольге и почему она, узнав о просьбе Меланты, тут же решила идти со мной. Она увидела шанс излечиться от бесплодия. И кто планируется на роль отца, она ничуть не скрывает. Я никогда не умел говорить «нет» женщинам, не скажу и в этот раз. В конце концов, мой, как выражается старик, «генетический материал» давно уже в банке доноров Коммуны, и сколько там бегает условно моих детишек, знает только их евгеническая служба. Надеюсь, будет девочка, и она пойдёт в маму. Такую задницу надо сохранить в потомстве.

Мы получили то, зачем пришли, и засобирались обратно. Андрей с семьёй остаётся здесь, будут лечить сына. Мы распрощались сухо и без взаимной приязни. Напоследок я описал старику странное существо, взявшееся охранять нашу машину, и он подтвердил, что это типовой домашний серв.

— Они совершенно безвредны, не волнуйтесь. Даже странно, что кто-то из них выжил. Наверное, интеллектуальный уровень оказался выше среднего, так бывает. Или ему просто повезло. У меня тут есть пара таких, они весьма полезны. Неприхотливы в пище, устойчивы к повреждениям, не подвержены болезням и паразитам, имеют длительный срок службы. Если захотите взять себе, то помните — не следует допускать контакта с этилсодержащими жидкостями. Нулевая толерантность, увы. Это было главной причиной выхода из строя особей этой серии и считалось негарантийным случаем.

На этом мы распрощались. Получила ли Ольга, что хотела, — не спрашивал, но, думаю, скоро узнаю.

— Я сберегло ваше имущество, — вежливо сказало мохнатое существо.

— Ой, — расстроилась Донка, — этот чёрт ещё тут! Он мне не нравится!

Серв не терял времени — УАЗик, который мы оставили покрытым грязью, пыльцой и травяным соком до полной утери первоначального цвета, теперь сиял чистотой кузова и хрустальной прозрачностью стекол. Такое впечатление, что даже покрышки натёрты мастикой, хотя откуда тут мастика? Заглянул внутрь — фантастическая чистота и отмытые коврики, канистры с водой и канистры с топливом рассортированы, аккуратно расставлены и тщательно закреплены.

На это невозможно было не купиться, и я купился.

— Простите за возможную неделикатность моей просьбы, — виноватым тоном сказало существо, — но я не могу не попытаться. Не испытываете ли вы, случайно, нужды в домашнем серве? Я чистоплотно и почти бесшумно, занимаю мало места в жилище и потребляю незначительное количество продуктов, а также деликатно к личной жизни хозяев. Могу питаться тем, что вы сочтёте для себя непригодным, поэтому моё содержание необременительно для семейного бюджета. Сервы моей серии предназначены для поддержания чистоты и порядка, но могут исполнять и другие несложные домашние обязанности после дополнительного обучения. Не подвергать значительным силовым воздействиям, беречь от алкоголя. Гарантийный срок службы составляет восемьдесят пять лет, по его истечении подлежит замене со скидкой на новую модель. Простите, это всё, что я запомнило из своего рекламного буклета.

— Шикарно, — рассмеялась Ольга, — бери, Тём. У тебя жёны, дети, большой старый дом. А это лучше, чем робот-пылесос.

— Я лучше, — с надеждой кивнуло лохматое существо.

— Эй, вы что, серьёзно? — удивилась Донка. — Вы хотите тащить это с собой?

— Да, есть такая мысль.

— Спасибо, спасибо, мои новые хозяева! — возбудился лохматый. — Я вам крайне благодарно и постараюсь оправдать ваши ожидания!

— Клянусь задницей Искупителя! — закатила глаза глойти. — Вы рехнулись!

— Ой, прости, — спохватилась она, — насчёт задницы Искупителя. Я не имела в виду никого конкретного. Это просто выражение!

— Я понял. И я всё-таки рискну. Уж больно хорошо он машину моет.

— Держите его от меня подальше. У меня аллергия на шерсть!

— Я гипоаллергенное, — обиженно сказало существо, — меня можно давать детям для игры.

— Мне плевать, — надувшаяся Донка полезла на переднее сиденье, — поехали отсюда.

И мы поехали.

Глава 6. Зелёный. «Любовь и бипланы»

— Всё-таки безымянный корабль — это безобразие, — ворчит Иван. — Даже самое мелкое каботажное корыто имеет имя, а наш уникальный воздушный лайнер — нет.

— На то он и уникальный, — сказал я, — ни с чем не спутаешь.

— Пап, как это безымянный? — прискакала из моторной гондолы Василиса. — Его же монах в Чёрном городе называл. И этот, инквизитор вчерашний…

— В смысле? — заинтересовался наш капитан.

— Ну, «Волонтёром». Это же значит «Доброволец», да?

— Он говорил «вола́нтер». Мне кажется, это от латинского volant, летать. Как воланчик в бадминтоне, — сказал я.

— А всё равно, — упрямо наклонила лобастую голову Василиса, — мне нравится «Доброволец». И звучит хорошо, и по смыслу подходит. Мы же добровольно спасаем Мультиверсум!

— Что-то в этом есть, — согласился Иван. — Сергей, ты не против?

— Да мне как-то… — глянул на девочку, сдержался. — Пусть будет. Если вы не погоните меня писать это на корпусе. У меня почерк плохой.

— Я сама напишу! — вскинулась Василиса. — Ура! Мы экипаж «Добровольца»! Цыганка Вася, механик с «Добровольца». Звучит! Ой, простите, Дядьзелёный, второй механик, конечно!

— Почему цыганка-то? — удивился я.

— Ой, вы же не знаете — меня дядя Малкицадак в цыганки принял! — она откинула прядь русых волос и показала небольшую золотую серёжку в ухе. — Я им помогла там немного, пока мы из Чёрного города в Центр добирались. У нас столько приключений было! Я расскажу потом…

— Вась, не забалтывай мне механика, ты у нас ещё статус юнги не отработала. Палуба второй день не драена!

— Есть, па… Тащкапитан! — она весело отдала честь, прикрыв макушку вместо головного убора ладошкой левой руки, и убежала из рубки в коридор.

Иван с улыбкой смотрел ей вслед. Хорошая у него дочка. Вот подрастёт моя Машка чуть-чуть — тоже буду с собой брать. Если захочет, конечно. Дети не обязаны соответствовать ожиданиям родителей.

Мы уже третьи сутки идём неспешным зигзагом. Первый, самый ближний маяк, оказался недоступен — только мы вышли с Дороги, как взвыл дурниной детектор радиации. Стрелка прибора с отчётливым стуком врезалась в ограничитель шкалы. Мы тут же ушли обратно. Зависнув в туманном пузыре, просмотрели кадры с видеорегистратора — да, за время стоянки мы успели прилично дооборудовать творение древних инженеров несколькими полезными новинками современных технологий. Теперь у нас есть РЛС, дальномер и оптический высотометр, электронные бинокли и всё такое. Видеосъёмка тоже есть — не всё успеешь разглядеть глазами. Зернистая чёрно-белая картинка показала, что давно волнующий меня вопрос: «А переживет ли моя башня, к примеру, ядерный удар?» — имеет ответ. И ответ этот: «Да, но…».

Здешний маяк выстоял — крылья «подковы» исчезли, но основная башня с куполом так и торчит. Но толку от этого чуть — высаживаться в эпицентре недавнего взрыва не только самоубийственно, но и незачем — привод-поплавок сорвало. Он валяется измятой вскрытой банкой на дне высохшего залива, из берега которого торчит бессмысленная гнутая штанга силовой фермы. Что бы там ни осталось внутри, оно точно не работает. Возможно, там уцелел кристалл или даже оба, но мы поджаримся раньше, чем откроем дверь. Это если её вообще теперь можно открыть. Пометили точку надписью «вернуться лет через сто с дозиметром» и теперь летим к следующему.

Удивительно быстро самые необычные обстоятельства становятся рутиной. На древнем дирижабле над чужими мирами? Просто смена вахт. Немного завидую Василисе, которая, в силу юного возраста, переполнена впечатлениями так, что первые пару дней спала урывками, прибегала в рубку на каждый зигзаг, жадно смотрела на новый открывшийся срез, ожидая… не знаю чего. В этом возрасте ждут чудес. Но чудес не было, и сон у юного поколения бортмехаников постепенно наладился.

Если постоянно идти на большой высоте средним ходом, то с земли дирижабль кажется смутной бесшумной тенью. Так что если где-то и сохранилась жизнь, то ей до нас дела нет. Так же, как и нам до неё. Иногда мы видим внизу движение днём и огни ночью, но не снижаемся, чтобы проверить, сохранилось ли там ПВО. Мы настолько крупная, медленная и хрупкая мишень, что даже оружие, после долгих дискуссий, решили не устанавливать. В воздушном бою нам ничего не светит. Залог безопасности — высота и тишина, даже если нашей юной (извините за тавтологию) юнге неймётся разглядеть происходящие внизу события. Слишком внимательные наблюдатели рискуют стать участниками.

Так что мы неспешно плывём в небе, мысленно приговаривая: «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не волантер „Доброволец“, следующий к очередному маяку». На вахте есть время подумать о всяком. Например, о том, как мне жить дальше, когда (и если) всё закончится. Должны ли мы — имея в виду в первую очередь мою семью, — вернуться к так называемой «нормальной жизни»? И какая жизнь для нас теперь «нормальная»? Чем дальше, тем сложнее становится представить нас живущим в квартире, работающими на работе, ходящими в магазины и общающимися с людьми, которые никогда не слышали о Мультиверсуме. Хотя это, конечно, возможно. Человек почти бесконечно адаптабелен. Втянемся постепенно. Другой вопрос — а нужно ли нам это? Насколько вообще ценна эта самая «нормальность»? Вот вам, пожалуйста, «цыганка Вася», дрыхнущая сейчас в своей каюте. Она уже никогда не будет «нормальной» в общепринятом смысле соответствия социальным стереотипам большинства. Не быть ей на пике гауссова распределения нормальности среди подростков. Станет ли она менее счастлива в своей жизни от этого? Понятия не имею. Сомневаюсь, что счастье является функцией от нормальности. Долго лишённая общества сверстников, сейчас она скромно перемигивается с симпатичным синеглазым Корректором из Школы. Томные молодые цыгане на рынке провожают её уважительным свистом и цоканьем языка, что делает её походку необычайно игнорирующей. На месте Ивана я бы уже присматривал ружьё и балкон, с которого он будет караулить свою дочурку…

Если я с таким трудом не дал альтери залезть к Машке в голову, должен ли я позволить это социальным структурам вроде той же школы? Разница между ними только в травматичности вмешательства, и эта разница не в пользу школы… Не знаю, в общем. Сложно быть родителем.

— Капитан на мостике! — сам себя объявил Иван.

По идее, это должен сделать вахтенный, то есть, я. Но кому я могу это объявить? Только себе же. Поэтому вставать и отдавать честь я тоже не стал. Не надо доводить субординацию до абсурда. Ничего не надо до него доводить.

— Вахта без происшествий, — доложил я, — скорость и высота стабильные, курс прежний.

— Пойдёшь спать?

— Нет, дождусь следующего зигзага, постою на подстраховке.

Единственный рискованный момент — выход в новом срезе. Скорость и высота спасают нас от большинства сюрпризов, но иногда лучше сразу удрать, и два человека на вахте сделают это в два раза быстрее, управляя оборудованием с двух постов.

— Тогда я кофе пока сварю, — капитан, зевая, ушел на камбуз.

Трасса внизу прямая, как стрела, широкая, ровная, с яркой разметкой и высоким ограждением. Не знаю, каково жилось здешним людям, но дороги строить они умели. Поскольку серая монотонность дорожного полотна не нарушается проезжающим транспортом, то употребление прошедшего времени в их адрес оправдано. Подробностей сверху не разглядеть, да оно и к лучшему — моё любопытство к обстоятельствам локальных армагеддонов поистёрлось об их количество. По крайней мере, воздушный коридор свободен.

— Вижу поворот, — вернулся с кружкой Иван.

— Да, сейчас будем выходить.

— Готовность?

— Есть готовность!

— Резонаторы старт!

— Есть старт!

Мигнуло и пропало небо, мы в туманном пузыре пространства Дороги, чем бы оно ни являлось. Природа этой части глобальной метрики для меня загадочна. Впрочем, не только для меня. Говорят, на Дорогу, как на ось, нанизаны все срезы Мультиверсума, и любая дорога в любом из миров может быть её частью. Но это объяснение звучит слишком красиво и обтекаемо, чтобы в полной мере отображать реальность. Реальность обычно сложнее и непригляднее, и описывается не художественными образами, а многоэтажными формулами. Для себя я представляю Дорогу как самый большой в Мультиверсуме кросс-локус. Если есть кросс-локусы гаражей, метро или храмов, то почему бы не быть кросс-локусу дороги? Дороги везде есть. Разумеется, моё объяснение не претендует на научность — несложно заметить, что в нём нет ни одной формулы. Это смысловая затычка для внутреннего конструирования картины мира. Она не учитывает всей сложности явления, ну так и вы, планируя поехать в отпуск на море, не принимаете в расчёт влияние дрейфа магнитных полюсов.

— Зигзаг!

— Есть зигзаг.

— Резонаторы стоп, средний ход.

— Есть средний. И стоп тоже есть.

— Наблюдаем.

Я осматриваю местность внизу, держа руку на рукоятке тяги ходовых двигателей. Капитан одним глазом обводит горизонт, другим прилип к экрану бортовой РЛС. Без понятия, где Иван добыл этот комплект, от него несёт какой-то классической военной ламповой надёжностью. Зелёный круглый экран в чёрном ящике корпуса выбивается из эстетики рубки, а под гондолой повисла капсула фазированной антенной решётки, но практичности у него не отнять — летающие цели засекает за десятки километров. Мы не выясняем, что это — сразу драпаем. Конкуренты нам в небе не нужны, воздушный бой — не наша стихия. Поэтому капитан держит руку на выключателе резонаторов. Если что — мы даём полный ход и уходим на Дорогу. Ищем обходные пути. За одним исключением — если срез является местом нашего назначения. Как сейчас.

— Был какой-то сигнал, — неуверенно сказал Иван. — Что-то то ли мелкое, то ли радиопрозрачное… Визуально не наблюдаю.

Проблема с РЛС — она старая, скрученная цыганами на каком-то кладбище военных самолётов, монтировал её Артём, который, при всём уважении к его радиотехническому образованию, отнюдь не специалист по авиационным радарам. Иногда она глючит. Ладно, часто глючит, даёт ложные засветки хрен пойми от чего. Обычно нам проще уйти, чем разбираться, реальная ли цель и представляет ли она опасность. Но где-то тут неподалёку должен быть маяк, он стоит некоторого риска, как мне кажется.

— Лево руля, — командует капитан, решившись, и мы остаёмся.

Теперь мы ушли от дороги на местности и не сможем сбежать мгновенно, но маяк в стороне от шоссе. Они почти всегда на берегу, маяки эти, потому что их строители использовали халявную энергию приливов для воздействия на кристаллы. Мне даже кажется, что в срезах с маяками Луна крупнее, но я не уверен. Не знаю, как померить.

— Прилетели? — вот и Василиса проснулась.

— Доброе утро, Вась, — поприветствовал её отец. — Да, мы рядом. Пока тихо.

— Интересно, что тут будет?

Нам тоже интересно. Признаков каких-то совсем уж жутких катаклизмов, которые могли бы повредить башню, не заметно. Слева блестит в лучах утреннего солнца море — оно не пересохло и не залило сушу, значит, и поплавок приливного привода может быть в рабочем состоянии. Это уже радует, хотя пока не обнадёживает.

— Вижу маяк, вижу! — радуется наша юнга.

Тёмная чёрточка на фоне воды. Корректируем курс, снижаемся, медленно выходя на глиссаду.

Пискнула РЛС. Ещё. И ещё.

— Внимание, летающий объект сзади-снизу. Разворот!

Я даю тягу на правый мотор, одновременно реверсируя левый пропеллер, и мы уходим в циркуляцию с присущим дирижаблю изяществом надувного бегемота. Земля внизу неторопливо вращается вокруг нас.

— Вижу его! — сообщил Иван.

Я тоже увидел — пытаясь подстроиться под нашу траекторию, под нами по спирали набирает высоту биплан. Этакий трогательный пионер авиации — из жёрдочек и тряпочек, тарахтящий бензиновым моторчиком и цепляющийся за воздух деревянным пропеллером.

— Ой, какой забавный! — умилилась Василиса.

— Ну, не знаю, — засомневался капитан, — в Первую Мировую с таких ещё как окопы бомбили.

Самолётик не без труда вскарабкался на нашу высоту, видно, что это близко к его потолку. Мы, кстати, можем куда выше подняться, если что — оторваться проблем не будет.

— Вроде не вооружён, — отметил я вслух.

В ту же Первую Мировую пулемёты у хвостового стрелка тоже были в обычае, но тут его не видно, хотя биплан двухместный.

— Это что они удумали? — удивился капитан.

Самолётик меж тем уравнял не только высоту, но и скорость и теперь прижимался все ближе к гондоле, пока почти не уперся нижним крылом в обзорную палубу. Впрочем, судя по его виду, даже прямым тараном он нам максимум поручни погнёт.

— Смотрите, смотрите, он вылезает! — восторженно завопила Василиса.

С заднего места биплана на крыло выкарабкался человек в кожаном шлеме, пилотских очках и лётной куртке. Держась за растяжки, он осторожно преступал высокими сапогами, аккуратно ставя их на рёбра нервюр.

— Вот циркач какой, грохнется же! — расстроился Иван, наблюдая за этими рискованными эволюциями в зеркало обзора задней полусферы.

— Пойду, встречу его, — сказал я. — Не зря же так рискует, поди, дело есть.

— И я, и я! — запрыгала Василиса.

— Только вперёд не лезь, отсюда смотри! — предупредил я её, отдраивая дверь гондолы. — Мало ли, с чем они прилетели.

Я на всякий случай повесил на пояс кобуру с вернувшимся ко мне «кольтом». Если что, хотя бы напугаю, грозно им размахивая.

В открытую дверь ворвался тугой ветер, пульсирующий потоком с пропеллеров дирижабля. Пилот биплана — гений, раз ухитряется вести свою этажерку так точно. Меня чуть не сдуло, а он так и держит крыло в полуметре от палубы. И это с грузом на его конце! Человек уже дошёл до последней растяжки и теперь смотрел на меня. Лицо замотано белым шарфом до больших очков, его концы трепещут на ветру. Лихой парень. Я решился — и протянул ему руку, второй взявшись за ограждение, и дёрнул, помогая перепрыгнуть. Самолёт качнул крыльями, выравниваясь, и отвалил, уходя по пологой дуге вниз.

Вблизи лётчик оказался маленьким и лёгким, ростом ниже меня на полголовы и заметно уже в плечах. Впрочем, подо мной, небось, крыло бы отломилось нафиг. Придерживая его за локоть, чтобы не сдуло, провёл внутрь гондолы и закрыл дверь. Стало достаточно тихо, чтобы разговаривать, и я сказал протокольное:

— Приветствую на борту волантера «Доброволец».

Просто ничего более умного в голову не пришло.

Гость размотал шарф, стащил шлем и очки и оказался совершеннейшим пацаном, курносым и лохматым, с серыми глазами, веснушками на носу и длинными, как у девчонки, ресницами. Я даже подумал — девица, но нет, паренёк.

— Здраво! — заявил он, ухмыляясь до ушей. — Драго ми што ти вратили!

Тут он даже прижал к куртке руку со скомканным шарфом и слегка поклонился, тряхнув встрёпанными лохмами разноцветных волос. Шевелюра окрашена прядями в палитру от зелёного до лилового. Модный парень. Васька смотрела на него, открыв рот и даже, кажется, немного забыв дышать, но когда пацан ещё раз поклонился — персонально ей и пониже, то, запунцовев, резко кивнула и отвернулась. Хм, может его, пока не поздно, обратно выкинуть? Иван скажет «спасибо»…

— Отац ми кажем — Лори, реци им — да те чекамо. Доли чекамо, зело доли. Али су веровАли, — убеждённо сказал пацан. Прям огонь в глазах. Понять бы ещё, что именно.

— Не очень тебя понимаю, парень, — сказал я. — Меня зовут Сергей. А тебя?

— Мойе имья е Лори. Отац ме послато.

— Это он управлял самолётом?

— Мой отац е пайлот!

— Отличный пилот.

— Найбольдши! — гордо заявил пацан.

Мда, вот так закинуть сыночка с крыла хрен знает кому на борт — интересная воспитательная практика. Может, его папаша и лучший пилот в округе, но приз моих родительских симпатий он сегодня точно не получает.

— Итак, тебя зовут Лори, твой папа прислал тебя сказать, что вы нас долго ждали и верили, и вот, наконец, дождались. Так?

— Та́ко е. Верова́ли и че́кали. Доли.

— Долго ждали, я понял. Ну, пойдём в рубку, поговорим. Раз уж дождались.

Обилие славянских корней в речи гостя позволяет его в общих чертах понимать, но детали ускользают. Пока мы, вернувшись на курс, продолжили снижение к башне, удалось выяснить, что его семья (возможно род или иная родственная группа) считает себя смотрителями маяка. На каких основаниях — я не понял. «Заувек то било». Маяк давно уже не работает, но служба техподдержки, в которую они регулярно слали сообщения (без понятия, каким образом) никак не реагировала. И вот наконец мы явились, поэтому от нас ждут срочного ремонта и объяснений, какого, собственно, чёрта так долго и где нас вообще носило.

Прелесть какая. Сразу захотелось спросить: «А вы пробовали выключить и включить?». Но они, наверное, пробовали. Потому что работающим маяк видел ещё «пра-пра-дьед» Лори. И я не уверен, что «пра» там было два, а не больше.

Лори передал просьбу отца не торопиться, потому что нам готовят встречу. Мы пожали плечами, но обороты снизили. Башня из чёрточки на горизонте постепенно превращалась в привычный фаллический объект, и вокруг неё царила какая-то суета, а мы снижались и приближались с подобающей солидностью.

Лори пытался донести до нас значимость события, но мы понимали его с пятого на десятое, и он переключился на Василису, которой, кажется, вообще всё равно, что он говорит. Она слушала его, напряженно глядя чуть в сторону, и можно было бы подумать, что ей наплевать, если бы не нервная бледность с периодическими приливами краски к лицу. Иван поглядывал с понятной родительской тревогой, а когда юноша сообщил Ваське, что она «веома лепа» и «таки краше никад виде» решительно пресёк курлыканье этого летучего голубя.

— Иди-ка сюда, Лори. Покажи, где нам лучше зависнуть, чтобы не мешать вашим полётам. Роза ветров, глиссады, всё такое.

Возле башни расположился небольшой грунтовый аэродром — несколько разноцветных бипланов, накатанная взлётка, шест с полосатым конусом.

— Ми влетимо према мору, — объяснил он. — И седни такоже.

— Я само краший пайлот! — добавил он гордо, покосившись на Ваську.

— Логично, — согласился капитан, — на море взлетать и с моря садиться. Тогда мы тут, в сторонке расположимся.

Мы снизились и зависли, остановив моторы. Я проводил пацана к выходу, выпустил трап и отправил восвояси, сказав, что мы ждём их визита, но чуть позже. Посадочные процедуры, мол. Он понятливо покивал и умчался в сторону облепивших башню деревянных строений, только попугайская расцветка головы и мелькнула.

— Ну и ну, — сказал задумчиво Иван, — удивительные дела. Вась, а Вась… Алё, юнга, к тебе обращаюсь!

— А? Что, пап? — не сразу отреагировала девочка. Взгляд её, направленный в обзорное стекло рубки, провожал удаляющуюся цветную шевелюру.

— Василиса Ивановна! Возьмите себя в руки! Ваша вахта ещё не окончена!

— И ничего такого! — вспыхнула Васька. — Подумаешь! Даже и не думала!

— О чём? — поинтересовался капитан очень нейтральным тоном.

— Ни о чём! — решительно отрезала девочка. — Вообще ни о чём!

— Это-то и пугает… — тихо сказал он себе под нос, а громко скомандовал:

— Юнге привести в порядок большую кают-компанию, приготовить чай. Думаю, дипломатически верно будет первую встречу организовать на нашей территории. Не теряем бдительности, экипаж. Гостеприимство аборигенов — штука переменчивая.

Переодевшийся в синие широкие штаны и вышитую цветами рубаху Лори привёл на борт небольшую делегацию.

— Се ми отац! — важно представил он улыбчивого усатого чернявого мужика с проседью в волосах.

Он снял небольшую шляпу с яркой лентой и пером и поклонился.

— Берган. Драго видам те.

С ним пришла строгая женщина с поджатыми губами, одетая в тёмное длинное платье и с капором на голове. Во всяком случае, именно слово «капор» выплыло из памяти при виде этого головного убора с завязками. Третьим оказался древний скрюченный дед с деревянной клюкой, в меховой жилетке и войлочных каких-то чунях. Руководящая, надо полагать, часть семьи явилась. Вокруг трапа расположились ещё какие-то родственники в количестве пары десятков и возрастом от босых младенцев в рубашках до почтенных седых матрон в расшитых платках, но их не приглашали. Тётка в капоре, встав наверху, повернулась к ним и сделала повелительный жест.

— Иди постави столове!

Собравшиеся покивали, но расходиться не спешат, заворожённо глядя на тушу зависшего над землёй дирижабля.

— Брзо! — скомандовала женщина, и они, дружно вздохнув, отправились к башне. Остались только несколько чумазых голоногих детишек лет трёх или около того.

В коридоре столкнулся с Василисой и не сразу понял, что не так.

— Васька, — всплеснул руками Иван, — ты что, брови накрасила? И губы? Зачем?

— И ничего такого, — смутилась девочка, — совсем чуть-чуть. А что, нельзя?

— Перестаралась немного, — сказал я осторожно. — Капельку.

С русыми волосами и полудетским лицом угольно-чёрные брови и багровые губы смотрелись, мягко говоря, странно.

— Откуда у тебя косметика вообще? — жалобно спросил несчастный отец.

— Злата подарила.

— Злата — цыганка, — вздохнул он, — её косметика тебе совсем не идёт. Попроси лучше у мамы, когда вернёмся. А сейчас умойся, если не сложно.

— Ну и пожалуйста, — вспыхнула Васька, — могу и вовсе не выходить, раз я такая страшная и ты меня стесняешься!

Развернулась и проследовала в каюту строевым шагом.

— Начинается… — с тоской в голосе сказал Иван, — подростки…

Но тут нас догнала делегация, и мы пригласили её в кают-компанию.

Аборигены оказались настроены доброжелательно, но решительно. Мы понимали едва половину сказанного, но они не ленились повторить несколько раз, другими словами, лишь бы до нас дошло — мы им успели сильно задолжать за эти годы. Они терпели беды и лишения, но не оставили башню, теперь мы обязаны всё это компенсировать.

В чём именно состояли лишения — я так и не понял. У меня сложилось впечатление, что главная претензия в том, что их семья утратила всё влияние и уважение, когда маяк выработал ресурс. До этого они заряжали акки местным и пришлым, заполняли танки волантеров, включали сигнал Дороги и жили кум королю.

— Крашно живе, уважно се! — скорбно заявила тётка.

Эта семейная монополия помогла им выжить во время коллапса среза, который тут был довольно давно. Причины его мы так и не поняли — кажется, они и сами не очень ими интересовались. Заперлись в неразрушимой башне, иногда вылезая, чтобы обменять заряженный акк на быстро дешевеющие материальные ценности, и в хрен не дули. Коллапс закончился, многие выжили, жизнь постепенно восстанавливалась, накопленные в смутное время богатства снова обеспечили семье высокое положение в местном социуме, хотя волантеры с их оплатой золотом и путешественники Дороги с их уникальными товарами приходить перестали. Но и так было неплохо. А потом маяк скис — кристаллы выработали ресурс и осыпались белёсой пылью на каменный пол. Накопления быстро проели, и вот уже второе поколение вынуждено зарабатывать себе на хлеб как какие-нибудь обычные, ничем не примечательные люди, а не великая Семья Смотрителей.

— Се невместно ми! — возмущалась тётка, которая тут, кажется, выступает главным бенефициаром семейного бизнеса.

Усатый пилот рассказывает, оглядываясь на неё, а дед, взятый, видимо, как последний живой свидетель позатех времён, только вздыхает, кивает и шевелит кустистыми седыми бровями.

В общем, от нас ждут: во-первых, немедленного восстановления маяка. Это не обсуждается, очевидно же, что это наша работа. И она ещё поинтересуется у нашего начальства, почему мы так долго тянули с её выполнением. Небось, загуляли где-то лет на сто, забив на свои служебные обязанности. Как она планирует жаловаться и кому именно, я не понял.

Во-вторых, от нас ждут компенсации за годы простоя и недополученную прибыль. Плюс моральный ущерб. Сумма последнего пока в процессе подсчёта, но простым «извините» мы не отделаемся.

В-третьих, мы должны явиться к местным правителям. При всём параде — тут она скептически осмотрела наши неказистые одеяния — и во всём величии. Дабы потребовать признания Семьи Смотрителей и возвращения им положенных привилегий по списку. Список уточняется, но он будет длинным.

В-четвёртых (и в главных), мы должны твёрдо указать «клятым Жигичам» их место.

К этому моменту мы уже настолько обалдели от вываливаемых на нас претензий, что Иван безнадёжным тоном попросил уточнить, что за Жигичи такие, почему они «кляты» и где их место. По мере преодоления языкового барьера выяснилось, что маяков в этом срезе не один, а два. Второй вышел из строя ещё раньше, чем этот, но «клятые Жигичи» — семейство тамошних смотрителей — до сих пор отказываются признать своё ничтожество пред лицом куда более достойных Летечей.

— Летечи — се ми, — пояснила тётка, хотя мы и сами уже догадались.

Осторожные попытки выяснить, почему именно Жигичи столь ничтожны, если маяки не работают оба, вызвали фонтан бурного возмущения. Тётка аж встала и нависла над столом, потрясая сухонькими кулачками, отец семейства встопорщил гневно усы, и даже дед зашевелил бровями сильнее обычного. И только почтительно стоящий позади юный Лори Летеч имел вид смущённый и неловкий.

«Клятым Жигичам» (употреблять эту фамилию без эпитета строго возбраняется) инкриминируется следующее.

Во-первых, их маяк не работает, а значит, они плохо исполняли обязанности Смотрителей. Да, наш тоже не работает, но это совсем другое дело. Понимать надо!

Во-вторых, они на целое поколение дольше занимаются презренным трудом. У них последний старик, который помнил работающий маяк, помер, а у нас дед Милой ещё хоть куда старикан! (Дед мощно пошевелил бровями).

В-третьих, они посмели заниматься тем же самым, что и почтенная семья Летечей — то есть, авиационными перевозками почты. Создали конкуренцию, отнимая долю рынка у тех, кто куда достойнее их.

В-четвёртых, и снова в главных — они уронили достоинство Смотрителей. Этот момент мы так и не поняли — подробности того, откуда упало достоинство и куда, застряли в недостатке общего словарного запаса. Что-то они во время коллапса делали не то и не так. Выяснять у нас уже душевных сил не было. И только мнущийся и краснеющий сзади Лори, оставил у меня некое ощущение того, что не всё так просто с «клятыми Жигичами».

К большому разочарованию аборигенов, мы не выказали немедленной готовности исполнить все требования принимающей стороны, несмотря на то, что мешки для приёма компенсаций наверняка заготовлены. Иван внушительно подвигал на голове фуражку и сказал, что пожелания приняты к сведению, решение будет озвучено позже. Вначале надо ознакомиться с материальной частью и оценить сохранность вверенного Смотрителям имущества. А то неизвестно, кто кому компенсировать должен. Оставили, мол, вам работающий маяк, прилетаем — не работает! Может, мы у вас из зарплаты за простой вычтем…

Я мысленно поаплодировал гениальности нашего капитана — аборигены немедля снизили тон и рассыпались в заверениях, что они строго соблюдали все протоколы, оно «само сломалось».

— Все так говорят! — строго ответил капитан. — На то и техническая инспекция!

Слова «техническая инспекция» повергли собравшихся в некоторое уныние, и только Лори почему-то воспрял духом. Затем нас пригласили на торжественный обед в нашу честь, не слушая никаких возражений. Однако мы были тверды — сначала осмотр материальной базы. Сдал-принял, опись, состояние…

На осмотр с нами увязалась Василиса. Грим она смыла, но на нас всё ещё немного дулась, что выражалось в подчёркнуто равнодушных реакциях на вежливые поклоны Лори и тщательное игнорирование его неуклюжих комплиментов. «Да как мы могли вообще о ней такое подумать?» — непреклонно выражала её гордая походка.

Маяк за время переговоров успели украсить яркими флажками и букетами цветов, но это не маскировало того факта, что он наполовину скрылся за деревянными пристройками, сараями, балконами, верандами и прочими халабудами, коими оброс, как пень опятами.

— Непорядок, — строго сказал Иван тоном бывалого пожарного инспектора.

Судя по всему, попал в точку — местных аж перекосило. Видимо, те самые «протоколы» тоже не одобряли такого хозяйственного использования казённой постройки. Усатый Берган заверил, что всё это появилось уже после коллапса, а значит никак не могло послужить причиной неисправности маяка.

— Все так говорят, — мрачно поддержал я капитана. — А тепловой режим? А вторичное переизлучение когерентного эфира? Кто так делает? У вас же башня не дышит совсем! Дисфункция циркуляции теплорода!

Погрустневший абориген клятвенно пообещал снести всё к чёртовой матери, как только маяк заработает. Просил войти в положение — мол, жить-то как-то надо было, семья растёт, башня не резиновая.

Мы строго покачали головами, а Иван даже сделал демонстративно пометки в блокноте, чем окончательно привел аборигенов в трепет. Внутри какие-то тётки спешно срывали развешанное в центральном зале сырое бельё, пихали его в корзины и садились жопами сверху, расщеперив юбки. Типа ничего и не было.

— Режим влажности, коллега? — громко спросил меня Иван.

— Да, — подтвердил я, — превышена ПДК монооксида дигидрогена.

— А потом говорят «само сломалось»…

Не сдержавшая лица Василиса тихо всхрюкнула от восторга, я сделал ей страшные глаза. Семейство Летеч смурнело на глазах.

Внизу помещение весьма похоже на подвал моей башни, за одним исключением — нет двери к проходу на «изнанку». В центре консоль с рычагами, колонна волновода, в нижней части являющаяся, как я теперь знаю, накопительным танком, шток привода и силовая ферма, передающая усилие на зажатые в энергосъемник кристаллы. Передававшая, то есть. Похожая на двусторонний молоток исполнительная платформа повисла в пустом проёме, практически упершись в верхнюю его часть. У стены самопальная деревянная этажерка, где рядочком выстроены разряженные в ноль акки — белые и лёгкие. На нижнем ярусе стоит голубой кристалл-источник. Совершенно целый.

— Так, вот сейчас не понял, — озадачился я. — Вы же сказали, что кристаллы разрушились.

Среди семейства смотрителей началась тихая паника. Судя по перешёптываниям и жестикуляции, кубик просто забыли убрать, и теперь ищут крайнего, который за это огребёт.

— Если маяк выработал ресурс, то они бы распались оба одновременно, — я теперь подкованный в теории, меня в Конгрегации просветили перед вылетом.

Перешёптывания и перепихивания усилились до стадии тихой, но свирепой потасовки по делегированию из семейных рядов самого виноватого.

— Пусть кто-нибудь мне уже объяснит, что тут случилось! — строго сказал я.

После некоторой заминки, в крайние назначили того самого древнего деда. Он, дескать, своими глазами всё видел и теперь пусть отдувается. Недостаток зубов повлиял на дикцию аксакала не лучшим образом, что, учитывая не до конца преодолённый языковой барьер, предельно затруднило передачу исторических сведений. Пришлось Лори, как самому молодому и отважному, переводить старческое бормотание.

Увы, когда маяк сломался, нынешний дед был весьма юн, а память его с годами отнюдь не стала крепче, но, после ряда уточнений, удалось выяснить, что то ли в процессе коллапса, то ли сразу после оного, начал опускаться уровень моря. Поплавок приливного привода сместился относительно башни, и работа механизма нарушилась. Смотрителям следовало остановить маяк (они всячески избегали в этом признаваться) и отрегулировать привод, но, в силу каких-то смутных исторических обстоятельств, это не было сделано вовремя. Подозреваю, они просто боялись остаться на время без источника доходов. В результате разбалансировки привода верхний кристалл получил сверхнагрузку и разрушился. Аллес капут. Или, как говорят местные, «све покварилось».

— И эти люди хотят какой-то компенсации? — громко и драматично спросил Иван.

— Мне кажется, коллега, мы имеем дело с профессиональным несоответствием и вынуждены будем поставить вопрос о разделегировании полномочий семейства Летеч, — поддержал его я. — Тем более, что здесь есть ещё одна линия Смотрителей. Как там их? Жигичи? Может, они окажутся более компетентными?

Ох, что тут началось! Эффект моего предположения оказался сравним с брошенной в деревенский сортир гранатой. В следующие пять минут мы выслушали столько заверений в полнейшей готовности на всё, оправданий, ссылок на непреодолимые обстоятельства и форсмажоры, жалоб на тяжёлую жизнь и проклятий в адрес «клятых Жигичей», что даже у меня уши вяли, а уж Василиса вовсе не знала куда деваться. Проклятий было особенно много, Жигичи оказались натуральным исчадием ада, а главное — они-то тоже провтыкали свой маяк! Да ещё пораньше Летечей! Сначала-то море прибывало, а они не справились! А мы справились! Да, потом оно начало убывать и не справились мы, но это же совсем другое дело! Понимать же надо!

— Стоп, — выловил я из этого потока маловнятной речи зацепивший моё внимание момент, — так у Жигичей тоже один кристалл крякнул? Так, может, и у них второй цел?

Тягостное молчание стало мне ответом. Возникло ощущение, что мы на похоронах, и я только что сказал гадость о покойнике.

— Не желим ништа чути за Жигиче! — отрезала решительно тётка. — Не знамо и нежелимо!

В общем, торжественный обед в нашу честь слегка напоминал поминки, все сидели с кислыми рожами и толкали протокольные речи. Впрочем, сливовица у них недурная, а молодое вино попробовала украдкой даже Василиса, отчего раскраснелась и стала косить зеленым глазом на странно задумчивого Лори. Иван, заметив это, быстро сказал ответную речь, полную неопределённых обещаний «разобраться и принять решение» и мы поспешили откланяться и вернуться на борт «Добровольца».

— Вась, отлипни от зеркала, у нас совещание, — сказал, посмеиваясь, Иван.

Дочь его фыркнула, покраснела, но прекратила излишне тщательное рассматривание себя и вернулась к столу.

— Да красивая ты, красивая, — сказал я вполне искренне.

Как по мне, идеальная красота — не дар, а проклятье, усложняющее жизнь ничуть не меньше уродства. А Василиса хороша в оптимальной степени — милая, симпатичная, с живым интересным лицом и природным обаянием лёгкого человека. В отличие от писаных красавиц, такие девушки с возрастом становятся только привлекательнее — вот хоть на маму её посмотреть.

— Ничего подобного, — расстроено сказала Васька, — у меня толстый нос. У меня веснушки. У меня круглые щёки. У меня белёсые брови. У меня обычные волосы!

Иван только за голову взялся и глаза закатил, молча.

— Вась, люди никак не могут посмотреть на себя чужими глазами. Это как слушать свой голос в записи — совсем другое впечатление. Поверь мне — ты очаровательная девушка, которая вырастет в прекрасную женщину!

— Скажете тоже, Дядьзелёный — отмахнулась Василиса сердито, но видно было, что ей приятно.

— Ладно, экипаж, к делу, — призвал нас к вниманию капитан. — У нас в сейфе лежит один кристалл. В принципе, мы можем восстановить этот маяк и лететь себе дальше. С вопросами правопреемственности смотрителей пусть разбирается Конгрегация и те, кого она сюда пришлёт.

— Я бы сначала долетел до «клятых Жигичей», — сказал я, — кристалл мы добыли случайно, в замёрзшем мире, не факт, что ещё попадется. Штука редкая, ценная, а главное — никто не знает, что она у нас есть. Кстати, Вась, — пусть и дальше не знает.

— Я не маленькая, понимаю, — надулась Василиса.

— Просто напомнил. Так что если в этом срезе с чего-то вдруг два маяка, что само по себе удивительно, то восстановить из двух один — вполне рациональное решение.

— Для нас, — мрачно уточнил Иван. — У аборигенов, похоже, другое мнение.

— Проблемы индейцев шерифа не… Не волнуют, в общем, — цинично сказал я.

— Кто-то в дверь стучит? — спросила Василиса. — Или мне кажется?

— Мы трап подняли? — уточнил Иван.

— Лично поднимал, — заверил я. — Ещё не хватало, чтобы у нас что-нибудь на сувениры открутили…

Тем не менее, во входной люк гондолы стучали. И это был юный пилот-акробат Лори. На этот раз он воспользовался крюком и верёвкой с узлами, забросив их с земли на ограждение палубы. Ловкий парнишка, даже не запыхался.

— Я за Жигичей речи, — сказал он, потупившись и сильно краснея, — вни ни плоше.

— Не плохие? — удивлённо переспросил Иван. — А твои родители…

— Роди не розумеют. Али знам их.

— Знаешь их… Или кого-то конкретного? — проницательно спросил капитан.

Парень залился краской и кивнул.

— И как её зовут?

— Миляна.

Он так произнёс это имя, что Василиса молча развернулась и пошла в каюту. Лори этого не заметил.

Маяк «клятых Жигичей» оказался относительно недалеко — километров с полсотни. Лори признался, что летает туда время от времени. Часто, то есть, летает. Как куда-то летит с почтой — так и заворачивает. Родители не знают, иначе голову бы открутили и посадили на цепь. Прямо так, без головы и посадили бы. Чтобы не смел и думать. Шекспировского просто накала драма. Монтекки и Капулетти могут пойти и повеситься в сортире.

— Сериал «Любовь и бипланы» по этому сценарию взял бы Оскара, — сказал Иван.

— Ты давно не был на Родине. Для Оскара теперь надо, чтобы оба были мальчиками, — поспешил разочаровать его я.

Эта башня стоит на другом берегу того же полуострова. Зеркальная пара. Не знаю, насколько это обычно для маяков, я вообще мало о маяках знаю. И не только я. Здесь к башне никаких курятников не пристроили, зато вокруг раскинулся целый посёлок. Аэродромчик побольше, самолётов на нём с десяток минимум, дорога, что-то типа церквушки — полноценный населённый пункт, не хутор анахоретов, как у Летечей. Нас ждали — снизу замахали флажками, указывая, где нам встать. Мы снизились, зависли, выпустили трап.

Миляна оказалась черноброва, черноглаза, черноволоса, смугла и фигуриста так, что вышедшая было поглядеть на неё Василиса развернулась, как по команде «кругом», и снова ушла в каюту. Признала, так сказать, безоговорочное поражение. Лори опять ничего не заметил — глаза его безнадёжно тонули в этом смелом декольте. А вот аборигеночка стрельнула в Ваську чёрным глазом и тут же вдохнула поглубже, волнительно подчеркнув свои веские преимущества.

«Кляты Жигичи», на мой взгляд, оказались люди как люди. Пожалуй, посимпатичнее Летечей — во всяком случае, никаких склочных женщин и древних стариков нам не подсовывали. Переговоры вел отец Миляны, вполне вменяемый усатый дядька лет сорока. Он сразу набрал в моих глазах очки уже тем, что не стал обзываться в адрес конкурентов. «Летечи…» — и рукой только махнул безнадёжно. Но сказал, что Лори — отличный парнишка, и он ничуть не против их дружбы с Миляной.

— Дило младо…

И то верно.

Потерю работоспособности маяка Жигич признал, вину смотрителей — тоже. По его версии те, кто знал, как управляться с маяком погибли в начале коллапса, и, когда вода стала подниматься, никто не сообразил, что делать. Летечи же помочь отказались, поскольку уже тогда отношения между семействами смотрителей были весьма прохладными.

Я поинтересовался, почему они считают Жигичей «уронившими достоинство Смотрителей». Оказалось — за то, что во время коллапса Жигичи впустили в свою башню посторонних.

— Али це б вмерли… — пояснил мужик. — Дид мий врат отворий, пусти льюди унутра.

Собрав население посёлка в башне, Жигичи спасли их, но нарушили некий Кодекс Смотрителей, чего Летечи, поступившие обратным образом, им простить не могут. Впрочем, Жигичам всё равно, смотрителями они себя давно уже не считают, башню закрыли, живут сельским хозяйством и лётными подрядами. Пустые акки они сразу отдали Летечам, у которых тогда ещё работал маяк, а кристалл так и лежит внизу. Можем забрать, если он нам нужен.

— Что, вот так всё просто? — подозрительно спросил меня Иван, отозвав в сторонку.

— Не знаю, — согласился я, — неожиданно как-то. Я думал, они сейчас тоже начнут преференции вымогать и компенсации требовать.

Я прямо спросил у Жигича: вот, мол, можем восстановить один маяк из двух. Как вы к этому относитесь?

— Ни дадж бозе! — отмахнулся тот. — Нека буде са Летече!

Но моё понятное удивление он ухмыльнулся в усы и сказал, что не нужно им такого счастья. Потому что от бесплатного вина только изжога бывает. А за большими возможностями приходят большие неприятности.

— А мужик-то не дурак, — констатировал очевидное капитан, когда мы отправились обратно.

— Совсем не дурак, — согласился я, припоминая, как мало счастья и как много хлопот принесла мне моя собственная башня. Чудом ноги унёс.

В нашем сейфе теперь лежат два кристалла. Не факт, что Летечам именно повезло, но маяк у них будет. Сбыча, так сказать, семейных мечт. Надеюсь, на этом фоне они легче перенесут новость — их сыночек Лори решил совершить каминг-аут. В хорошем смысле слова — признаться в любви к Миляне и желании породниться с Жигичами. На всякий случай попросил нас осчастливить этой информацией родителей заочно. Видимо предпочтя в момент оглашения быть вне досягаемости. Так что он остался со своей Миляной, а Васька опять напряжённо пырится в зеркало, на этот раз сосредоточив своё внимание несколько ниже лица. Увы, от пристального взгляда они не отрастают.

Лори рассчитал правильно — порция посланных в его адрес проклятий оказалась весьма умеренной. Отец так и вовсе просто головой покачал. Тётка же заявила, что слишком много чести Жигичам родниться с Летечами, и, если Лори хочет — пусть идёт туда приживалой бесфамильным. Отдавшие кристалл смотрители были ей понижены в ранге от «клятых» до «ничтожных», но даже охарактеризованная непонятным, но вряд ли положительным эпитетом Миляна не могла испортить ей триумфа. Они снова Смотрители! Они, а не какие-то там Жигичи! Вечером аборигены плясали, пили и пели. Мы уклонились от участия с большим трудом, сославшись на необходимость важных расчётов.

С утра мы с Иваном выгнали всех из башни, заперлись и распрягли привод, вытащив упорный штифт фермы. Когда кристаллов в энергосъёмнике нет, это довольно просто. Ночью Иван, куда более подкованный в астрономии и навигации, чем я, наблюдал движение здешней луны, составляя понятные только ему таблицы. Точно в нужное время «нулевой фазы» прилива мы выставили исполнительную платформу в среднее положение, разъяли консоль (для этого нужен мастер-ключ) и смонтировали кристаллы. Уселись ждать. Вскоре нижний кристалл начал наливаться сиянием и слегка потрескивать. Я перевёл рычаг на консоли, подавая энергию в накопительный танк. Устройство загудело, окутываясь сеткой разрядов.

— Как ты думаешь, пора? — спросил Иван.

— Давай подождём ещё полчасика для страховки.

Увы, никаким индикатором уровня заряда маяк не оснащён. Как по мне — досадная недоработка. Поэтому всё вот так, на ощущениях и догадках.

— Вот теперь пора, наверное… — я врубил питание сигнала.

В стене глухо бумкнули какие-то механизмы, зашумела вода, от центральной колонны потянуло теплом. Сейчас наверху раскроются лепестки неприличного по форме купола, и в небо шарахнет световой луч. Но самое главное — засияет свет над Дорогой, и его увидят те, кому нужно. Те, кому не нужно, тоже увидят, но тут мы ничего поделать не можем.

Я вырубил сигнал и, выдержав десять секунд, включил снова. Два тире. Теперь пауза. Точка. Пауза. Два тире. Примитивный код, дающий понять, что активирован второй по списку маяк, и актирован он нами.

— Теперь — кто первым успеет… — сказал, вздохнув, Иван.

Мы рассчитывали на то, что ожидающая нашего сигнала Конгрегация будет иметь фору, а остальным надо будет ещё сориентироваться. Но это не точно.

— Сигнал без команды не включать, — вещал Иван внимательно слушающим его Летечам. — Это важно! Я понимаю, что вам не терпится заявить о себе, но пока рано. Заглянуть на огонёк могут совсем не те, кому вы будете рады. Акки можете заряжать, это дело ваше. Но только после того, как мы отстыкуемся!

Дирижабль висит, прильнув нижней хвостовой гондолой к зарядному интерфейсу башни. Как бы там дело не повернулось, а мы сколько-то заряда наберём. Если придётся срочно драпать — пригодится. Я ещё несколько пустых акков хозяйственно прихватил, у себя зарядим. Тётка Летеч завозбухала было, но я попросил припомнить, сколько их передано Жигичами, а ведь они по другому маяку в описи числятся! Видимо, передано было достаточно, потому что тётка немедля заткнулась и сделала вид, что вообще не понимает, о чём я.

Когда Василиса доложила по селектору из хвостовой гондолы, что танк заполнен, мы отстыковались, поднялись повыше и зависли, включив радар. Поняв, что башня перешла в их полное распоряжение, семейство Летечей ломанулось внутрь — акки заряжать, я думаю. Теперь посмотрим, кого к нам черти принесут. Если что — отважно смоемся, воевать не станем. Найдётся, кому подраться, и без нас.

Ждали долго — успели пообедать и уже стали подумывать об ужине, когда Василиса сказала неуверенно:

— Вроде едет кто-то?

Иван приник к окулярам оптики.

— Вижу пыль над степью, идёт колонна, большая, пока не могу разобрать подробности. Летающих объектов не фиксирую.

— Комспас обычно с леталок начинает, — сказал я не очень уверенно.

Мало ли, вдруг они в этот раз решили в наземные силы упереться.

— Машине ход, — скомандовал Иван в селектор.

— Есть ход, — ответила Василиса.

В принципе, главный привод мы можем и отсюда включать, но пусть девочка будет при деле. Теперь, если что, только переключатель повернуть.

— Что-то я не пойму, — озадачился Иван, — глянь.

Я приложился к окулярам. В перекрестии системы наблюдения (подозреваю, в девичестве она была бомбовым прицелом) отчётливо можно рассмотреть только первую машину — остальные неудачно накрывает плотная пыль. И эта машина — типичная цыганская трихомудь из говна и палок на колёсах от сельхозтехники, дымящая ушатанным дизелем. Там, надо полагать, на раме установлены резонаторы, а в кабине рядом с водителем сидит обкуренный, угашенный или просто сильно поддатый глойти, как-то ухитряющийся тащить за собой прицепом остальную технику. Нормальное дело.

Но идущая сзади колонна даже сквозь пыль никак не казалась похожей на табор. Слишком ровные интервалы, слишком ровный ход, слишком мало блестящих тряпочек и занавесок с кистями.

— Якорь мне в задницу! — воскликнул Иван, приглядевшись. — Да это БТРы!

И не только. По мере приближения колонны стало ясно, что в неё входит самая разнообразная техника — от грузовиков с личным составом до самоходного комплекса ЗРК. Большая сила идёт.

— Это наши, больше некому, — признал Иван, — но как?

— Кажется, я догадываюсь…

— Привет вам от Анатолия Евгеньевича, — радостно поприветствовал меня молодой майор в модной полевой форме.

— А что же он сам… — спросил я уныло.

— Увы, служба. Занят на другом участке. Однако я полностью уполномочен принять от вас всю информацию в форме обычного отчёта. И вот вам от него записка.

«Сергей, будьте, пожалуйста, благоразумны. У нашего сотрудничества большие перспективы», — было написано там. Не думал, что Контора сумеет отрастить себе такие длинные руки. Отчёт, похоже, придётся написать, тем более что и представитель Конгрегации, тоже молодой и мне не знакомый, держал себя с майором совершеннейшими приятелями. Эка они спелись-то! Кто бы мог подумать!

Я бы мог. Но не подумал. Позор на мою голову. А ведь вполне напрашивающийся ход. Тактический союз взаимовыгоден настолько, что просто не мог не состояться. Но семейство Летеч, похоже, ждёт большой сюрприз.

Глава 7. Артём. «Дело военное»

— Конечно, я знаю, как с ними обращаться, — укоризненно покачала рыжей головой Меланта, разглядывая контейнер. — Каждая кайлитка знает. Если ты не понял, другого способа продолжить свой род нам не оставили.

Она внимательно посмотрела на меня своими зелёными глазами. Сегодня от них не щекотало внутри, как раньше. Говорят: «Сделай кайлитку счастливой — и будешь счастлив сам». Похоже, Меланта сейчас отчего-то не слишком счастлива.

— Тебе наговорили разного про нас, я вижу, — вздохнула она. — И многое, я думаю, правда. Но это их правда. Ты сразу изгонишь меня из семьи или мне будет позволено объясниться?

— Изгоню? — удивился я. — Мел, ты же эмпатка. Неужели похоже, что я собираюсь кого-то куда-то выгонять?

— Нет, — сказала она, вздохнув, — удивительно, но ты даже не злишься. Большинство людей были бы в ярости, и я готова была выдержать твой гнев и уйти, если ты этого потребуешь.

— Не потребую, — коротко сказал я. — Более того, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь. Я принял вас — тебя, Альку, Таиру, — как есть, со всем прилагающимся бэкграундом. Не самый разумный поступок, чего уж там, но вот такой я дурак. Что бы ни было с вами раньше — оно осталось там, пока ты сама не захочешь это поднять.

— Я всё же попробую, — упрямо сказала кайлитка.

Эли, почувствовав напряжение момента, подошла и втиснулась на кровати между нами, положив одну руку на колено мне, другую — Меланте. Я машинально потрепал её по растрёпанной головёнке.

— Да, кайлиты стали причиной коллапса среза Эрзал. Ну вот, я это и сказала. Я не говорю «мы», я была слишком молода и не участвовала в заговоре, меня не было в момент попытки переворота. Но если бы всё обернулось иначе — я была бы со своим народом.

— Я уже сказал, Мел, это не имеет для меня значения, — покачал головой я.

— Это важно для меня. Я хочу, чтобы ты понял.

— Я попробую.

— Формально кайлиты входили в привилегированное сословие. Нам не нужно было работать, чтобы прокормить себя, мы не были ограничены в передвижениях и правах. Но фактически мы были… чем-то вроде модных домашних аксессуаров. Аристократическому клану владетелей Эрзал полагалось иметь верховой пул иппонов для прогулок семьи и гостей. Обязательные запряжные выезды — не менее двух полных упряжек, повседневную и для визитов. Стаю охотничьих урсов — для загонной охоты и травли. Собственную генетическую линию сервов с высоким гениндексом — чем выше, тем престижнее. Собственный селекционный питомник винной ягоды — для поставок вина ко двору. И семью кайлитов — для создания атмосферы на пирах и придания пикантности оргиям. Минимум — одну семью, но лучше больше. Да, нас содержали в роскоши и достатке, но фактически мы были игрушками.

— Понимаю…

— Нет, не понимаешь. Дослушай. Однажды — ещё до рождения моей матери и её матери — кайлиты попытались изменить это положение. Хотя сила нашей эмпатии не в этом, но мы немного умеем манипулировать людьми. Постепенно часть аристократии Эрзал оказалась под влиянием своих кайлитов. Закон о возможности автономного проживания был принят собранием. Так появился вольный город Тирем — наш город. Однако вскоре в Эрзале поняли, что кайлиты уходят и вообще получили многовато свободы. Тирем процветал на межсрезовой торговле, и мои соплеменники стали… неосторожны. Манипуляции были замечены, и вмешался Высший Двор. У нас отняли наших мейди. Вот их.

Меланта обняла хрупкие плечи Эли.

— Часть из них была уничтожена, остальные состарились и умерли сами. С тех пор наша численность жёстко контролировалась. Без мейди мы не можем зачать от соплеменника, а значит, каждый раз должны были получать аппликатор с генетическим материалом. И даже выбрать, чей это будет материал, не могли! Мы снова стали селекционной линией питомцев Эрзала. Домашними животными.

— И устроили революцию?

— Попытались. Я не знаю, что пошло не так, меня там не было.

— Зелёный говорит, с революциями всегда что-нибудь идёт не так.

— Мы хотели всего лишь сами выбирать, от кого иметь детей!

— Не нервничай так, Мел, — сказал я примирительно, — а то Эли уже трясёт.

Очень странно и непривычно видеть Меланту расстроенной. Обычно она этакий фонтанчик позитива. Но, видимо, ничто человеческое кайлитам не чуждо.

— Да, Эли… — сказала она, помолчав. — Вот ещё что. Это, наверное, выходит за границы принятых тобой обязательств, и я не имею морального права просить…

— Чёрт, Мел, да говори ты уже всё разом! Не надо рубить хвост по частям!

— Эли, разденься, — внезапно скомандовала она.

Крошечная женщина скинула халатик и осталась голой.

— Видишь?

— Что именно?

— У неё обвисла грудь, появилась складочка на животе, кожа теряет упругость… — Меланта ущипнула Эли за бедро.

— Я, признаться, не рассматривал её достаточно тщательно, чтобы заметить разницу.

— Мужчины… Она стареет. Сева давал ей Вещество, но это было давно, и его действие закончилось. Если она выносит и родит, то вскоре просто умрёт, организм не вынесет нагрузки.

— Ты хочешь, чтобы я достал Вещество? — догадался я.

— Да, — просто кивнула Меланта.

— Ты знаешь, что сейчас это самая дефицитная субстанция в Мультиверсуме?

— Знаю. А ещё я знаю, что твоя рыжая любовь ближе всех к его источнику.

— Эй, мы просто партнёры.

— А я просто эмпатка, — засмеялась своим щекочущим смехом кайлитка. — Я не ревную, нет, но, как твоя жена, не могу не сказать — она тоже видит в тебе не только партнёра. Хотя, возможно, так же врёт себе, как ты… Люди очень смешно врут себе, мы так не умеем.

— Я не могу обещать…

— Я знаю. Но верю в тебя, ты везучий. А теперь, пока мы с Эли ещё не беременны…

И Меланта, весело хохоча, опрокинула меня на кровать.

В коридоре скачки — Маша, дочь Зелёного, верхом на лохматом серве. Нелепое существо отказывалось от имени, но дети были непреклонны — стало Енькой. Сокращение от енота, на которого оно немного похоже окрасом морды лица. Енька отказывается галопировать и сообщает, что «не предназначено для верховой езды» и что «падение на пол с высоты потенциально травматично». Но не сбрасывает, а продолжает мести пол. Подпрыгивающая на загривке семилетка этому, похоже, не мешает. За два дня Енька навело удивительную чистоту в доме — отмыло, отчистило, перетряхнуло и вытерло пыль, показав себя при этом немного ворчливым, но, в целом, бесконфликтным существом. Женщины, принявшие его сначала с опаской, теперь не нарадуются. Порывается навести порядок в саду, но я, помня просьбу Зелёного, запретил открывать без нужды двери. Не то, чтобы я разделяю его паранойю, но кто-то же подметает улицы забытого города за нашим забором? Было бы, наверное, недурно выяснить, кто и зачем, но именно сейчас на это совершенно нет времени, так что пусть двери пока побудут закрытыми.

Ольга после нашего возвращения из Эрзала по обыкновению куда-то исчезла, Иван с Сергеем отбыли на дирижабле спасать Мультиверсум, так что я брожу по дому и чувствую себя дезертиром. Все при деле, а я султанствую. В моей семейной жизни что-то меняется, и я опять не могу понять, что именно, почему и куда. Меланта — понятно, у неё Миссия. Она благодарна мне за сделанное и будет ещё более благодарна, если я снова добуду то, что она просит, но… Я не эмпат, но даже я кое-что понимаю. На самом деле семья для неё не мы и даже не наша дочь Герда, которая пока просто кулёк с рыжей макушкой. Семья для неё теперь Эли и контейнер с заряженными самотыками. Будущее потомство настоящих кайлитов и их генетических медиаторов-симбионтов. Как только восстановится после рождения дочки — сразу изменит мне с каким-то дохлым соплеменником. Очаровательно. Она права — странно, что я не чувствую себя оскорблённым, обманутым, использованным и так далее. Что я не в ярости и не требую, чтобы она убиралась из нашего дома. Наверное, это действительно ненормально — я не только не злюсь, но и готов помогать ей дальше. Доктор, что со мной? Я дебил, да? Спросил бы у Ольги, но она где-то шляется, да и ответ мне известен.

А две другие жены стали на меня теперь смотреть иначе. Помощь Меланте что-то изменила в их отношении. Алистелия стала ещё более предупредительной, хотя мне казалось, что дальше уже некуда. Зато я стал чаще видеть её глаза — приучается смотреть ими не в пол. Это хорошо, глаза у неё красивые, но что будет дальше? Что-то зреет в этой тихоне. Я не тороплю события. Из меня хреновый султан, мне неловко от того, что жена отмораживается при любой попытке разговора о ней. «Да, муж мой. Нет, муж мой. Все хорошо, муж мой». «Ты хоть немного счастлива здесь, Алька? — Я не знаю такого слова, муж мой…»

Слова она не знает, как же. Мы как-то разговорились о литературе — и я почувствовал себя дремучим колхозником. «Чукча не читатель, чукча писатель». Как она рассказывала о книгах! Оказывается, вот эти книги на полках — не просто прочитаны ею. Она увлечённо говорила об особенностях построения сюжета, о межавторских тайных диалогах, когда в книге каждого писателя есть части сюжета книг других авторов, и в результате они представляют собой «феномен фрактальной литературы». Не спрашивайте меня, что это, а то мне снова будет стыдно. Глаза у Альки разгорелись, как у первокурсницы филфака. Голос окреп, тон такой уверенный, вся сияет — приятно посмотреть. Вот что значит человек увлечённый. Глядя на неё, я подумал, что вот девушка, в которую можно влюбиться, и которая готова влюбиться сама, но вот какое дело — она уже замужем. Причём за мной, а не за тем, кто влюбится в неё без памяти и в кого втрескается она.

Я попросил Алистелию перевести мне хоть что-нибудь — эти книги написаны на мёртвом языке, который, как некогда латынь, было обязательно знать каждому образованному человеку. В смысле тому человеку, которому предназначались такие, как Алистелия. Увы, она досталась дикому некультурному варвару — мне. Перевести она не то чтобы отказалась… Сказала, что в переводе почти невозможно передать структуру повествования. Но она попробует, «если ты дашь мне время, муж мой» — на этом фиалковое сияние её огромных глаз погасло, а я опять почувствовал себя барином, велевшим выпороть её на конюшне. И чем мягче я пытаюсь с ней общаться, тем она больше замыкается в себе. Что я делаю не так?

Таира нашла меня в кабинете. Я пытаюсь делать какие-то заметки — скорее, по привычке к писательству, чем по реальной необходимости. Может, выйдет план для лекции в Школе. Может — мемуары. Дети у меня есть, вдруг им будет интересно, как герои спасали Мультиверсум, а их папа рядом стоял.

Горянка зашла решительно, плотно закрыла за собой дверь, подошла, села на край стола, немного нависнув надо мной. Я её, признаться, чуть-чуть робею. Самую капельку. Да, женщина стоимостью в козу, но внутреннего достоинства в ней столько, что я могу только завидовать.

— Четвёртая жена прийти. В кухня сидит, я сказала — жди. Алистелия её покормит.

— Ольга не жена.

— Никто не жена, мы не делать обряд. Или все жена, какая разница? Это неважно.

Ну да, никакой свадьбы, венчания или регистрации актов гражданского состояния у нас не было. Была, как выражался Сева, «консуммация». Много раз была, всем, вроде, понравилось, никто, вроде, не в претензии. Вон, три писклявых кулька наконсуммировали.

— Она считает, ты её мужчина. Зови «жена», зови «подруга», зови «партнёр» — это слова. Приходит дом, приходит постель, разве не так?

— Так, — вздохнув, признал я, — ты против?

— Нет. Ольга — сильная женщина, красивая женщина. От неё будет польза семья. Я убью за тебя и умру за тебя. Она — только убьёт. Но убивает она хорошо.

Я, сидя за столом, смотрел на Таиру снизу вверх — тонкая талия, высокая грудь, чеканный гордый профиль, тёмные глаза, мелкие волны длинных волос цвета вороньего пера. Говорит она всё лучше и лучше, уже почти не путает падежи и склонения. Ещё одна прекрасная незнакомка, о которой я не знаю почти ничего.

— Тай, а тебе что от меня надо? Ведь не просто так ты согласилась стать моей женой. Меланта уже высказалась, Алька все ещё жмётся, давай уже ты скажи.

— Ты готов этот слышать, Гхарртём? — с сомнением посмотрела она на меня.

— Рискну.

— Я поверила Севе. Старый Сева сказал: «Не смотри, что слабый, не смотри, что глупый. У него Судьба, и она приведёт его туда, куда надо тебе».

— Слабый и глупый, значит?

— Я посмотреть на тебя тогда и думать так. Там, у Севы. Я не хотела быть жена тебе. Поверила Севе. Он знал люди и знал судьбу. Очень хитрый был.

— Ты разочарована теперь?

— Нет. Ты убил мымбарук, принёс его зуб. Ты сделал для Меланты важное. Ты привёл к нам в дом Ольгу. Сева был прав, у тебя есть Судьба.

Мне очень хотелось пискнуть жалобное: «А сам-то я тебе нравлюсь хоть чуть-чуть? Как мужчина вообще, или хотя бы в постели? Эй, ты же моя жена, у нас сын, как же так…». Но сдержался, конечно. Спросил совсем другое.

— И что теперь, Тай?

— Вы с Ольгой пойдёте убивать Комспас. Возьми меня с собой.

— Э… Но… Я же… — я растерялся самым позорным образом. — А точно пойдём?

— Да.

— Вот чёрт.

— Судьба.

Кажется, я начинаю ненавидеть это слово.

Ольга задумчива, и не похоже, что мысли её приятны. Что бы там ни говорила Таира, никакая она мне не жена, конечно. Не была и не будет. Но парадокс — знаю я её лучше, чем всех трёх жён вместе взятых. Поэтому вижу — что-то очень непросто сейчас в её отношениях с Мирозданием. Что-то идёт не так, она не знает, как это изменить, и её это бесит.

— Твои приятели отдали ещё один маяк Конторе.

— И я тоже рад тебя видеть. Приятного аппетита.

— Угу, — ответила она мрачно, — твои жёны хорошо готовят.

— Только Алька. Алистелия. Горянке можно доверить разве что травлю тараканов, а у кайлитки лапки.

— Конторе. Они отдали его Конторе! — вернулась она к волнующей теме. — Пока Македонец с командой доехали, там уже целый укрепрайон успели поставить. То-то местные удивились. На Совете меня теперь расстреляют ржавыми пулями.

— Почему ржавыми? — удивился я.

— Чтобы обиднее было. Мы скоро будем вынуждены выпрашивать акки у Конторы, представляешь? А нам на обмен даже нечего дать.

— Да, к слову, об обмене…

— Тебе нужно Вещество, — сразу сказала Ольга, — для кайлитской постельной игрушки.

— Откуда…

— Несложно догадаться. Катализатор фертильности спалит эту козявку как свечку, а хитрая кайлитка, разумеется, снова запрягла тебя. Сева знал, на кого поставить.

— А ещё ойко…

— Горная козочка твоя? А у неё какой сюрприз?

— Хочет уничтожить Комспас.

— Мило. Очаровательная непосредственность. Дети гор, что вы хотите. И как она это себе представляет?

— Говорит, что ты знаешь, как, и хочет участвовать.

— Хм. А знаешь, я даже за. Насколько я знаю женщин Закава, от неё толку будет больше, чем от тебя.

— Ну, спасибо.

— Не обижайся, Тём. Да, это решаемо. А вот с Веществом…

— Я понимаю. Его нет и негде взять?

— Нет. И негде. Но надо. Я для своей семьи в лепёшку разобьюсь! Твоя жена — моя жена… Хм, как-то двусмысленно прозвучало.

— Оль!

— Не падай в обморок, муженёк. Меня же тут записали в жёны, верно? Шучу, шучу, что ты нервный такой? На самом деле, твоей кайлитке повезло. Вещество нужно не только её ручной осеменительнице. Оно нужно мне.

— Тебе?

— Я, знаешь, тоже не девочка. Годы идут. Ладно, не будем о грустном. Будем об актуальном. У меня есть пара идей, но это будет непросто.

— А что у нас когда было просто? — мрачно спросил я.

Снова увидеть Коммуну было… странно. Ольга заверила, что ко мне нет претензий, и никто не станет хватать меня как дезертира, похитителя детей и расхитителя общественного имущества, однако, когда «Тачанка» вылупилась из туманного пузыря Дороги на улицу города, я всё же нервничал. Зря. И не зря.

Коммуна изменилась. Не знаю, как воспринимает это регулярно бывающая тут Ольга, но мне после большого перерыва буквально резало глаз. Люди. Они, как раньше, шли пешком, здоровались друг с другом и выглядели благополучными членами дружной общины, но… Как бы это объяснить… Взгляды. Они иначе смотрели друг на друга и на мир вокруг. Пропали улыбки. Лица стали строгими и тревожными. Многие одеты в военное и полувоенное, даже те, кто явно не имеет отношения к ополчению и милиции. Дети. Их стало мало. Раньше улицы города были буквально заполнены детьми, сейчас — почти нет. Где они все? Чем заняты? Те немногие, которые идут мне навстречу, имеют вид целеустремлённый, а не гуляющий, и тоже одеты не так, как раньше. Мальчики в чём-то вроде советской школьной формы, но более военизированной — цвета хаки, с выраженными погонами и петлицами. Девочки — в оливковых юбках по колено и зелёных рубашках с погончиками. Несколько бывших учеников даже поздоровались со мной, хотя вряд ли припомнили, откуда моё лицо им знакомо.

— Оль, тут ввели форму для детей?

— А, что? — она погружена в свои мысли не сразу отреагировала. — Нет, они сами. Швейная фабрика пошла им навстречу. И на военной подготовке удобнее, конечно.

— Военной подготовке?

— Её ещё при тебе начали вводить, вроде… Или нет? Не помню. Но теперь это обязательный курс. Строевая, стрельбище, медицина, полигон, полевые выходы… Детям нравится.

— Оль, — напомнил я укоризненно, — здешним детям нравится то, что заложено в мотивационный комплекс.

— Да, я слышала, что его корректировали. Это не моя сфера ответственности, Тём, я не в курсе подробностей. Пойдём, нам предстоит заломать Совет.

— Я не позволю вынести рекурсор из нашей локали, — Палыч был в ярости. — Я не представляю, как у тебя язык повернулся о таком просить! Один раз по твой вине мы его уже теряли…

— …И вернули с большой прибылью, — усмехнулась в ответ Ольга.

Она была убедительна и вдохновенна, но Совет был настроен против. У меня сложилось впечатление, что с Палычем тут давно уже никто не спорит, а былая коллегиальность всё больше склоняется в сторону единоличного правления. Раньше он говорил «мы, нам» — «мы считаем», «нам нужно». Теперь — «я, мне». А ещё портреты. Когда я уходил из Коммуны, на стенах было пусто. Теперь в кабинете секретаря висит портрет Палыча в военном, одноглазого и сурового, как Моше Даян. А на улицах появились стенды, где тот же Палыч в строгой плакатной графике указующим перстом призывает сплотиться и что-то там ещё. Может, это ничего и не значит, но мне стало неприятно. Меняется Коммуна.

— Палыч, а ты не много на себя берёшь? — прямо спросила Ольга.

Президиум аж перекосило от такой откровенной непочтительности.

— Ты тут теперь царь-анператор, или что? Что значит «Я не позволю»? Если ты забыл, напомню — я полноценный член Совета, и мой голос не ниже твоего. Коммуне нужно Вещество, и не только для Совета, который получает его из резерва. Я справлялась у Лизы — в больнице дефицит, скоро будет нечем людей лечить. Ихор изымается даже из аптечек опергрупп, до чего дошли! Все внешнеторговые операции свёрнуты, потому что нам нечего предложить…

— Так это вы объясните, Ольга, почему нам нечего предложить! — взвилась какая-то мерзкая тётка в президиуме. — Почему зарядка акков теперь у Конторы?

— Резервы заряженных акков пустеют так же быстро, как запасы Вещества! — поддержал её ещё один заседатель. — А что же внешняя разведка? Только тратит их на свои операции!

— Я как раз предлагаю способ это исправить. Дайте мне рекурсор, мы добудем Вещество, и у нас будет предмет для торга. С Конторой в том числе.

— Запуск рекурсора слишком опасен для Коммуны!

— Я предлагаю использовать его не здесь.

— Рисковать рекурсором? Вы понимаете, что для нас будет значить его потеря?

Ольга не слушала. Она смотрела только на Палыча. Смотрела зло, пристально и твёрдо.

— Хватит, хватит! — в конце концов, сказал он. — Давайте сделаем перерыв. Ольга, нам есть что обсудить.

Меня выперли из конференц-зала в коридор, а эти двое удалились в кабинет Председателя. Надо полагать, переговоры из публичной стадии перешли в закулисный торг. Что же, подожду. Я верю в Ольгу. Минут через десять дверь приоткрылась, и она позвала меня внутрь. Надо же, я-то зачем понадобился?

В кабинете сидит надутый, как сыч, Председатель, и атмосфера прямо искрит.

— Артём, у нас к тебе вопрос, — сказала Ольга.

— Внимательно слушаю.

— Как ты считаешь, твои друзья, Иван и Сергей… насколько они лояльны Конгрегации?

— Насколько я понимаю, — ответил я, осторожно подбирая формулировки, — это ситуативный союз.

Чёрт, о таком меня Ольга не предупреждала. Какой ответ будет правильным? Что они от меня хотят-то?

— Они, как и Конгрегация, заинтересованы в сохранении Мультиверсума, — пояснил я.

— Значит, им всё равно, кто занимает маяки?

— Мы не обсуждали это вот так буквально, но да — важно, чтобы маяки работали, а кто именно будет дёргать рычаги — дело десятое. Но, если вы думаете, что они вступят в сговор с Комспасом…

— Нет-нет, — сказала Ольга, — речь о другом. Можно ли договориться с ними, чтобы, когда — и если — найдут следующий рабочий маяк, они известили об этом Коммуну?

— Договориться с ними? — кажется, я уловил, чего хочет от меня Ольга. — Вы хотите сказать «с вами»? Не забывайте, что я вхожу в экипаж дирижабля и имею в нём такие же права, как Сергей и Иван. У нас всё ещё совещательное принятие решений, не то, что тут…

— Полномочия Председателя временно расширены, — Палыч внезапно стал оправдываться, — в связи с чрезвычайностью обстоятельств…

— Вотан, — назвала его Ольга старым прозвищем, — Коммуна бывала в обстоятельствах и почрезвычайнее этих! И Совет справлялся без культа личности!

— Ольга, ты не понимаешь. Ты вообще оторвалась от Коммуны со своими авантюрами! Спасать Мультиверсум и спасать Коммуну — немного разные задачи, не находишь? — тут он вспомнил обо мне. — Молодой человек, спасибо за консультацию. Как я понимаю, вы можете гарантировать договорённость такого рода?

— Считайте, что она у вас есть.

— Спасибо, дальше мы, уж извините, будем обсуждать вопросы, вас не касающиеся.

И меня опять выставили за дверь. С моей стороны обещать что-то за Ивана с Зелёным несколько самонадеянно, но, уверен, Ольге было нужно именно это. Позиция для торга. Посмотрим, что она за неё сумеет выдавить.

Вид у рыжей такой, что не она выдавила, а её. Пока команда грузилась на «Тачанку», Ольга стояла рядом с выражением лица, которого я у неё до сих пор не видел.

— Что случилось?

— Неважно, — резко ответила она, — эта сделка обошлась мне дороже, чем я рассчитывала. Залезай давай, а то сзади побежишь…

Угроза неиллюзорная — коммунарский гантрак не автобус, а народу в него набилось, как в маршрутку в час пик. Мы с Ольгой, Македонец с Мариной, Борух на пулемёте, пожилой склочный научник…

— Александр Васильевич, — представился он.

Кажется, он бывший конторский, из группы Карасова. Специалист по порталам, успешно кооптированный в научно-техническое сообщество Коммуны.

И ещё девушка с огромным тяжеленным кейсом на колёсиках. Таким здоровым, что Македонец почти всерьёз предлагал зацепить его сзади, как прицеп.

— Надя, — представилась девушка, — я лаборант Елизаветы Львовны.

— А зачем нам лаборант? — удивился Борух.

— Вы же хотите получить Вещество, — терпеливо разъяснила она, — а не сырой ихор. А я знаю, как правильно провести трансмутацию.

— Листочек с инструкцией занял бы меньше места…

— И ничего я не толстая! — вспыхнула девушка, действительно имеющая несколько округлые формы, — а технология, между прочим, засекречена!

В результате пухлая Надя ехала у меня на коленях, всю дорогу виновато косилась на Ольгу и отсидела мне ноги так, что я еле вылез.

Заросший сквер, железный обелиск с жестяной звездой. С тех пор, как я видел его в прошлый раз, его явно подкрашивали. Рядом лежат сухие цветы. Марина убрала их и положила свежие гвоздики. Красное пятно на зелёной траве. Когда-то тут погибли её друзья, о чём напоминают исклёванные пулями колонны входа и до сих пор лежащие за дверями россыпи потемневших гильз.

В подвале этого старого административного здания Установка, почти полный аналог той, что в своё время породила феномен Коммуны. Здешняя локаль больше и образовалась как-то иначе, но я не в курсе подробностей. Коммунары её исследовали до того, как здесь произошла стычка с Комспасом, но пришли ли к какому-то определённому выводу, просто не знаю. Странное место.

В дверях монтируют заграждение из стальных труб.

— Мантисы их сразу не сломают, завязнут, и тут мы их примем, — объяснил мне Борух, — фрагмент будем дёргать маленький, такого наплыва, как у нас тогда, не случится. Опытные товарищи, — он кивнул на Македонца, — прикидывают, что две или три особи. Максимум — пять.

Македонец тем временем устанавливает в глубине вестибюля напротив входа стальную треногу, на которую они вместе с Мариной водружают здоровенное ружьё.

— ПТРД9, — пояснил он для меня, — валит мантиса с одной пули, если точно в башку попасть.

Македонец попадёт, тут у него талант бесспорный. Но на всякий случай здесь и Борух со своим ручником, и Марина с какой-то крупнокалиберной снайперкой. От меня никаких действий не ждут, я при Ольге обретаюсь в статусе «подай-принеси». Она сегодня в главной роли — когда здешняя Установка откроет портал, рыжая уйдёт туда, найдёт репер и активирует на нём рекурсор. Вот он, в окованном металлом сундучке. Самая загадочная фигня в Мультиверсуме. Никто толком не знает, что это, откуда взялось и зачем нужно. Покойный профессор Матвеев в своих сумбурных записках писал, что функция захвата фрагментов у рекурсора случайная и побочная, но какова основная — то ли не знал, то ли не счёл нужным поделиться. Но мы не были бы людьми, если бы не забивали гвозди любыми подходящими микроскопами. Иногда вовремя забитый гвоздь приносит больше пользы, чем пристальное разглядывание всяких мелочей.

Научник ковыряется в здешней Установке, подключает в качестве источника энергии акк, просматривает на ноутбуке какие-то расчёты. Установка здесь для Коммуны резервная, оборудование поддерживается в порядке, резонансы проверены и промаркированы. Если что — за пару лет можно выстроить локаль не хуже той, что сейчас. То есть, хуже, конечно, но, если припрёт — выбирать будет не из чего. Вариант на самый-самый крайний случай, точка последнего отступления, убежище, если Коммуна падёт. Поражаюсь, как Ольге удалось уговорить Палыча задействовать его для решения разовой тактической задачи. Наверное, цена действительно была велика, вон она какая мрачная до сих пор, трёх слов мне не сказала. Сидит, ждёт команды надевать скафандр.

— Прогреваем контуры, — сказал Александр Васильевич, — полчаса пауза.

Я поднялся наверх, в вестибюль. Тут уже готовы — заграждение установлено, оружие нацелено, в углу разложено оборудование для забора ихора — чтобы ни капли не пропало. Рутинная, в общем, процедура до недавних пор — но я ни разу не видел. Теперь увижу.

— Как оно, Борь? — спросил я Боруха. — Как жизнь вообще?

Бородатый майор задумался, потом нехотя ответил.

— Знаешь, писатель, может, и правильно ты сделал, что свалил.

— Что так?

— Коммуна меняется.

— Я заметил.

— Ничего ты не заметил, — зло сказал Борух, — я сам до сих пор не пойму, что происходит. Но чем дальше, тем меньше разница между нами и Комспасом. Если бы не Анна и сын… Эх…

Он махнул рукой расстроенно.

— Знаешь, жену мою вывели из Совета. А ведь она из Первых. Они бы и Ольгу вывели, но она и так вечно где-то шляется.

— А разве так можно? — удивился я. — Насколько я помню, Первые — это и есть Совет.

— Так было. Но с некоторых пор Палыч всё замкнул на себя. Выделил группу лично ему преданных товарищей и создал из них этакое «политбюро», которое всё и решает.

— И зачем?

— Не знаю. Мне, видишь ли, не докладывают. Но, если рыжая будет тебя уговаривать вернуться в Коммуну, ты хорошо подумай. Там теперь всё не так, как ты помнишь, и милые детишки уже не так милы. Ходят строем, кричат речёвки, отрабатывают тактические приёмы с оружием. Лекторы-просветители им уже без надобности.

— Как ты сам говорил: «Дело военное».

— Хуйню я говорил, — Борух отвернулся и замолчал.

— Пятиминутная готовность! — сказала рация голосом Александра Васильевича, и я ушёл вниз — помогать Ольге облачаться.

Скафандр — громоздкая неудобная хреновина, но уже не такая кошмарная, как первые образцы, которые я видел в музее Коммуны. В этом встроен подогрев и регенератор воздуха, работающие от акка, поилка с питьевой водой, мощный налобный фонарь, удобные изолированные перчатки и так далее. В нём можно выжить несколько дней, хотя комфортными эти дни не будут. А ведь когда-то именно Ольга испытывала те самые музейные образцы. В голове не укладывается.

— Прокол! Приборный модуль пошёл! — голос профессора из динамика на стене.

В обвешанной кабелями арке замерцало, Ольга сунула туда лёгкую алюминиевую штангу с датчиками.

— Холодно, но чисто! — сообщил профессор. — Идите, Ольга Павловна, удачи!

Она вытащила приборный модуль — растущий на вымороженном конце ком инея быстро превратил его в гигантскую ватную палочку, — положила на пол, подхватила сундучок с рекурсором и шагнула в портал.

Теперь только ждать. Где-то там, в темноте и космическом холоде, бродит с фонарём рыжая женщина, одновременно старая и юная. Ищет репер. А ведь он может оказаться недоступен — завален, заперт за дверью… Хотя нет, любую дверь она вскроет УИном. Но если там, я не знаю… Ледяная пропасть? И она, пройдя портал, сразу рухнула в неё и теперь лежит там беспомощная, зная, что никто за ней не придёт, потому что скафандр у нас один… Тьфу, не надо себя накручивать. Она много раз вот так ходила, нет во всём Мультиверсуме никого опытнее.

Дрогнул под ногами пол, что-то ёкнуло внутри, мигнул свет. Портал погас.

— Есть захват! — сказал профессор раньше, чем я, вскочив, начал метаться в панике.

— Отключение штатное! — добавил он, явно для меня. — Резонанс сменился на локальный, меняем настройки.

Ну да, теперь тот фрагмент где-то здесь. В топологическом смысле слова. Вымороженный до абсолютного нуля кусок мира стал частью этой локали. Наверху сейчас ураганный ветер, резко холодает и портится погода, но мы с Ольгой снова в одном мире. В крайнем случае, она может даже пешком сюда дойти, но это не нужно.

В арке снова замерцало, и оттуда очень просто и буднично шагнула женщина в скафандре. Сундучок в её руках быстро белеет от инея, она ставит его на пол и осторожно отсоединяет шлем.

— Всё в порядке? — спросил я.

— В полнейшем. Не подходи, я холодная, пострадаешь.

— Мне не впервой страдать от твоей холодности! — неловко пошутил я.

Она посмотрела на меня укоризненно и только головой покачала — аккуратно, чтобы не коснуться кожей металлического воротника скафандра. Наверху грохнул раскатистый выстрел. Потом ещё и ещё один. Началось.

— Ну что, неплохой улов… — Македонец одобрительно оценил кейс с пробирками.

Ихор, извлечённый из трёх мантисов, уже прошёл трансмутацию и выглядит как белый опалесцирующий раствор. Готовое Вещество. Я не знаю, как именно его применяют — пьют, вкалывают или в задницу засовывают, — но Ольга точно в курсе.

В

сё произошло как-то очень буднично, никакой драмы — три выстрела, три тушки. Я не видел, как это случилось, но, зная репутацию Македонца, предполагаю, что без проблем. Вампирское злое чавканье вакуумной машинки, лаборантка Надя убегает с ёмкостью, внутри меня ёкает от включения Установки, и вот результат. Кейс большой, многоярусный, посчитать, сколько тут доз я не могу, но явно много.

— Я забираю свою часть, — протягивает руку Ольга.

— Не так быстро, — Македонец качает головой. — Палыч велел возвращаться в Коммуну, и там Совет решит, сколько выделить на твои оперативные нужды.

— И выделить ли вообще, — ровным тоном констатирует рыжая.

— Оль, не впутывай нас в ваши разборки, — кривится Мак, — не хочу стоять между тобой и Палычем. У нас приказ — вернуть рекурсор и Вещество. Это собственность Коммуны.

— А Коммуна — это кто?

— Оль, — вступилась Марина, — ну что ты насела на Мака? Не он решает. Вернись в Коммуну и разбирайся с Советом.

— Марин, а тебя всё устраивает? То, что происходит, тебе кажется правильным? Или ты так хочешь на мое место?

— Оль, ты знаешь, как я тебя уважаю. И на твою должность не хочу. Я оперативник, ну какой из меня руководитель разведки? Свою единственную самостоятельную операцию у йири я полностью просрала. Так что меня бы устроило, если бы ты вернулась сейчас с нами, помирилась с Палычем, и всё пошло бы как всегда. Ты приказываешь, мы стреляем. Все довольны. Правда, Оль, ну зачем ты так?

— Палыч не уступит, Марин, — вздохнула Ольга, — он давно хотел от меня избавиться, случай идеальный. Раскалывать Коммуну сейчас, ставя вопрос «я или он» — не лучший момент, сама понимаешь. Отказаться от того, что я делаю — ещё хуже. Так что, вы дадите мне забрать мою долю или будете стрелять?

— Мы не будем в тебя стрелять. Но если ты сейчас уйдёшь — то будешь дальше сама по себе.

— Я уже сама по себе. Палыч выдал рекурсор только при условии, что я выхожу из Совета и передаю руководство разведкой. Ты, кстати, не отказывайся, Марин. Немного над выражением лица поработать — и справишься. Всё равно Палыч тебе даже почесаться без прямого приказа не даст, сам будет рулить.

— То, что ты делаешь, так важно?

— Важнее некуда.

— Тогда как знаешь. До свидания… Или прощай?

— Нет, — невесело засмеялась Ольга, — не прощайся. Я не брошу Коммуну, что бы там ни думал Палыч. Я на неё всю жизнь положила. Держи связных на точках в готовности, жди сообщений. О чём Совет не знает, то он тебе и не запретит, верно?

Я не видел, сколько Вещества взяла Ольга из кейса. Надеюсь, достаточно, чтобы поделиться с Эли.

— Оль, ты уверена…

— Я знаю, что делаю, — ответила она рассеянно, глядя вслед исчезнувшей с дорожки на Дорогу «Тачанке». Борух помахал мне на прощание из пулемётного гнезда, и силуэт её растаял в воздухе.

Надеюсь, что знает. Потому что реперами в Центр после ремонта мораториума не попасть, а единственное подходящее транспортное средство только что нас покинуло. Мы развернулись и пошли обратно в здание, но, сделав несколько шагов, обнаружили, что не одни.

Я сразу узнал это ощущение. Как будто режет слух, чешутся зубы, свербит под черепом, зудит кожа и пахнет говном. Если бы я верил в Дьявола, то вот так бы представлял себе его явление.

— Чёрные, — мрачно сказал Ольга.

Три вырезанных из пространства в форме балахонов тёмных дыры в бездну. Или, если ориентироваться на запах, то в жопу. И две огромные чёрные собаки. Сам не осознавая этого движения, потянулся к пистолету, но Ольга придержала мою руку.

— Бесполезно, Тём.

Один из них сделал несколько шагов, подошёл к нам и вытянул в требовательном жесте конечность. Вблизи ощущение стало просто непереносимым, я из последних сил сдерживался. Если бы не Ольга, больно сжимающая мой локоть, уже открыл бы бесполезную истерическую пальбу.

— У нас его уже нет, — сказала она Чёрному. — Его забрали и увезли.

Тот продолжал стоять, вытянув руку. Одна из собак глухо рыкнула.

— От вас пахнет рекурсором, — раздался голос сзади, — фигурально выражаясь, конечно. Вы недавно держали его в руках.

Я нервно обернулся — рядом стоит ещё один любитель балахонов. Удивительная мода на них нынче. Но этот хотя бы человек, а не дырка в заднице Мироздания.

— Кроме того, у вас Вещество в кармане…

— Не отдам! — твёрдо сказала Ольга.

— И не надо. Им нужен только рекурсор. Жаль, что у вас его нет.

— Я бы всё равно не отдала. Это казённое имущество.

Чёрный, видимо поняв, что ему тут ничего не обломится, опустил руку и вернулся к остальным. Стало чуть легче.

— Вопрос принадлежности этого, как вы выразились, имущества, несколько древнее, чем вся история вашего анклава. Так что, боюсь, существуют претензии и повесомее.

— В любом случае, рекурсора тут нет, и я им не распоряжаюсь. А вы, простите, кто?

— Я Хранитель.

— Серьёзно? — удивилась Ольга. — Не похож.

— Можно подумать, вы много Хранителей видели… Но речь не о том. Вот вы, я вижу, принимаете вещество?

— Это не тот вопрос, который прилично задавать женщине.

— О, мой интерес чисто теоретический. Можете не отвечать, в вашем организме его накопилось столько, что скоро эти ребята, — он махнул рукой в сторону Чёрных, — будут бегать за вами по запаху. Я лишь хочу указать, что вы используете рекурсор как дикари, которым достался самолёт. Ковыряете дырки в топливных баках, чтобы выводить керосином вшей.

— Очаровательное сравнение, — поморщилась Ольга, — однако самолёт дикарям всё равно ни к чему, так что пусть хотя бы вшей выведут.

— Есть нюанс, — вздохнул пришелец, — дикари внутри самолёта, и он летит.

— Хорошо, вы меня заинтриговали. Так для чего следует использовать на самом деле рекурсор?

— Ни для чего. Именно от его использования и проистекают все неурядицы в Мультиверсуме. Просто верните его на место. Он слишком долго там отсутствует.

— И где же его место?

— А вы не в курсе? — кажется, пришелец искренне удивился. — Юш вам не сказал?

— Я нашла его установленным в некоем механизме…

— Ах, нет… Эта нелепая затея Инженера… Она дорого ему обошлась. Получается, вы даже не представляете, с чем имеете дело.

— Не желаете ли рассказать, раз уж вы здесь?

— Нет-нет, это, в некотором роде, не моя компетенция. Опасаюсь нарушений причинности. Думаю, мы ещё встретимся в самом ближайшем будущем, а пока позвольте откланяться.

Я ожидал какого-нибудь впечатляющего исчезновения со спецэффектами, но нет — человек в балахоне попросту ушёл за угол дома. Чёрные с собаками последовали за ним, и их соседство не доставляло ему, похоже, никаких неудобств.

— Что это было, Оль?

— Спроси чего полегче. Мы знаем, что Чёрные ищут рекурсор — были прецеденты. Если держать его долго вне защитного ковчега — обязательно припрутся. Сами, или могут какое-нибудь существо прислать. У них не только собачки есть, некоторых из пушки не завалишь. Но этот Хранитель…

— А Чёрные — это вообще кто?

— Я не знаю. Правда, Тём. В Мультиверсуме куча всего такого, чего я не знаю. Привыкай.

— А рекурсор…

— То же самое. Именно я его нашла когда-то, но никто так и не смог объяснить, что это за артефакт и почему он делает те вещи, которые делает. Матвеев исследовал его десятки лет, но не сильно продвинулся. Ладно, мы получили что хотели, нам пора.

— Но как мы попадём в Центр?

— Тебе понравится!

Не могу сказать, что мне очень понравилось. По крайней мере, поначалу, пока мы шли по записанной у Ольги в блокнотике последовательности реперов. Надо отдать ей должное — связка оказалась длинная, но очень грамотно построенная, по безопасным единичным реперам, всего с одним коротким транзитом по влажному и жаркому, но без внезапных сюрпризов, лесу. На фоне наших обычных приключений — просто прогулка. У нас было полно времени поболтать, но Ольга не была настроена на обсуждение важных вещей.

— Отстань, Тём, — сказала она беззлобно, — мои отношения с Коммуной оставь мне. Я ценю, что ты за меня переживаешь, но, поверь, я слишком старая и циничная сука, чтобы впадать в депрессию. Палыч и его новый карманный Совет ещё меня вспомнят, но сейчас есть более срочные задачи.

Я не очень поверил — Ольга, конечно, тётка жёсткая, но, когда тебя выкидывают из структуры, которую ты полвека строил потом и кровью… Ох, не так всё просто, как она пытается показать. Никогда не видел её такой задумчивой.

Финальной точкой оказался репер, стоящий в… баре. В настоящем баре, который, впрочем, больше похож на ковбойский салун из кино — деревянно, пыльно, жарко, шумно. Да, шумно! Тут кипит жизнь — висит табачный (и, кажется, не только табачный) дым, звенят стаканы, играет музыка, звучат громкие разговоры. Репер в центре зала за лёгкой прозрачной загородкой из деревянных планок, и у меня такое ощущение, что заведение построено вокруг него — и ради него.

«Добро пожаловать, путешественник!» — написано на стене по-русски и продублировано на полдесятке языков.

— Столик? — подскочил развязный парень в карго-штанах и кожаном жилете на голое татуированное тело.

В руке у него блокнот и ручка, в глазах — готовность к чаевым, но выглядит он как отмороженный байкер из какой-нибудь мотобанды.

— Да, пожалуйста, — кивнула Ольга. — В уголке потише, если можно.

— Конечно, мадемуазель, для такой прекрасной пары — что угодно!

— Мадемуазель? — спросил я Ольгу, когда мы оказались за столиком. — Это что за место?

Действительно тихий столик — от небольшой сцены, где сейчас исполняет какой-то гитарный блюз сидящий на стуле старый одноглазый негр, нас отделяет угол барной стойки, и даже шум голосов почти не мешает разговору.

— Не буду ничего объяснять, — отмахнулась она, — не хочу портить впечатление. Я же говорила — тебе понравится. Наслаждайся атмосферой.

В пыльные окна светит закатное солнце, вечер тут только начинается. В открытую дверь веет сухим жаром и запахом пожухлой травы — лето. Никаких кондиционеров — только лениво вращаются под потолком большие лопасти вентилятора. Деревянные столы, деревянные стены, деревянный пол, деревянная стойка — всё имеет очень исторический вид, даже бармен — дядька на вид весьма древний, но сухой и жилистый, с тёмным острым лицом ацтекской ритуальной маски. На голове его шляпа-котелок, потёртая и засаленная, руки татуированы змеями и рыбами, кисти покрыты шрамами и на каждой не хватает по пальцу. На одной — мизинца, на другой — среднего по вторую фалангу. Как будто он стоматологом на крокодильей ферме работал.

— Что будете пить, молодые люди? — спросил он у нас, перегнувшись к столику через стойку. — Официантка сейчас подойдёт, но к чему эти ожидания, верно? Дороги бродяг вызывают сильную жажду!

И он ухмыльнулся, показав редкие и тёмные зубы.

— Налей нам твоего лучшего пива, Дмитрос, — сказала Ольга.

— Обязательно, мисс! Холодного и сильного, как вы!

Он кивнул котелком и ушёл к пивным кранам.

— Ты тут, смотрю, постоянный посетитель?

— Увы, у меня не так много досуга. Но иногда бываю. Это место, где можно встретить некоторых интересных людей и узнать некоторые важные новости. А ещё мне здесь просто нравится…

Пиво оказалось действительно холодным, вкусным — и «сильным». То есть, заметно крепче обычного. Не накидаться бы на пустой желудок. Впрочем, вскоре подошла официантка — в кружевном переднике поверх армейской рубахи и кожаных штанов в обтяжку. И там, ей-богу, есть что обтягивать! Я понял, что за хлопки периодически доносились из зала — это посетители провожают официантку шлепками по обтянутому. Понимаю их — сдержаться трудно. Её это ничуть не смущает, ноль внимания. Привыкла, должно быть.

Меню тут не предусмотрено — только дежурные блюда, можно лишь выбрать степень зажарки стейка. Мы заказали два средних, жареной картошки, салат и ещё пива. Официантка удалилась, сопровождаемая аплодисментами по тыльной части.

По мере того, как закат за окнами переходит в ночь, посетителей прибавляется. По большей части это татуированные мужики в коже и джинсе, их подруги в том же плюс свирепый пирсинг и смелая окраска волос. Однако попадаются и вполне цивильно одетые граждане, причём никто их не задирает и не мешает отдыхать. Через столик от нас сидит компания из девочек-подростков, пьющих лимонад и едящих мороженое, и на пьяный гогот совершенно бандитского вида соседей они даже не оборачиваются, щебечут о чём-то своём. Надо полагать, за порядком тут следят строго.

— Оль, — спросил я, когда принесли еду, — а что, разве так много операторов репер-сети, что для них есть специальный бар? Я думал, они вообще только в Коммуне бывают. А для коммунаров тут как-то… Не соответствует моральному облику, что ли.

— Нет, репер тут как статусное украшение, — сказал она. — Хотя наши м-оперы из старой гвардии иногда и захаживают, врать не буду. Но тут уникальная точка — схождение нескольких крупнейших кросс-локусов и нахоженного участка Дороги. Не знаю, связано ли это с наличием репера или просто совпадение. В общем, популярное местечко, хотя держат его самые настоящие рейдеры. Надо отдать им должное — тут безопасно даже для тех, кого они охотно ограбят, встретив на Дороге. И здесь не торгуют рабами, так что пришествие Македонца им не грозит. В общем, любуйся — где ещё писатель увидит такую фактуру? Не через прицел, я имею в виду.

Я пил пиво и любовался. Действительно, атмосферное местечко. И музыка неплохая — к ночи на сцене собрался джазовый квартет, играющий незамысловатый, но весёлый танцевальный свинг. На площадку перед баром вынесли фонари, и там уже выплясывали безыскусно, но очень радостно.

— Можно? — к нам подошёл престранный персонаж — в кожаной куртке на голое татурованное тело, кепке-восьмиклинке и спортивных штанах, заправленных в высокие берцы военных ботинок.

— Доброго времени суток, люди! — он улыбнулся, обнажив блестящий оскал стальных зубов. — Имею до вас небольшой бизнес!

— Мы не продаем и не покупаем, — недовольно сказала Ольга.

— Я вижу, сестра, без базара вижу! Вы не контрабасы, они реперами не ходят. Но вы и не выпить зашли, да. Вы удивитесь, пиплз, но я готов заделать вам крутейший маркетинг местных сервисов. Креативный сейлз-менеджмент — мой лучший бизнес-скилл!

— Нам ничего не нужно.

— Чувиха, ты не тянешь тяму! Если бы пипл покупал только то, что ему нужно, зачем были бы нужны маркетологи?

— И зачем? — заинтересовался я.

— Чтобы помочь тебе осознать потребности, друг! В Мультиверсуме прорва странной фигни, о которой ты даже не слышал. Как ты можешь говорить, что она тебе не нужна?

— А как она может быть нужна, если я про неё не слышал?

— Креативное потребление, бро! Это новая фишка, врубись. Вот, скажем, тут одна герла делает крутейший минет — сорри, систер, я чисто для примера, — он изобразил полупоклон в сторону Ольги, сдёрнув кепочку.

Под кепочкой обнаружилась наполовину бритая голова с задорным хохолком волос посередине.

— Да, чисто пример, пиплз, но сосёт она, как турбина моей баги, и заглатывает до самых яиц, ты б удивился, бро. И ты думаешь, что у тебя нет потребности в этой услуге, но ты же про неё просто не знал! А вовремя осознанная потребность — это потребность наполовину исполненная! Кстати, берёт она не дорого, особенно с моей реферальной скидкой.

— Так. Свалил отсюда быстро, — зло сказала Ольга.

— Чувиха, не агрессируй! Проехали этот вопрос, без б! Вы, я вижу, больше по логистике, да? Угадал? Я мастер таргетинга, народ, мой сэмэмэм всегда в самую дырочку! Так вот, транспортные услуги! Я реальный агрегатор перевозчиков по Дороге! Вы платите, я гарантирую!

Он выхватил из кармана большой растрёпанный блокнот.

— Прямо сейчас поблизости пять машин. Выберите место назначения, и ближайшая будет через пять минут! Лучшие глойти Дороги работают на меня!

— А они знают об этом? — скептически спросила Ольга.

— Чувиха, ты просто не догоняешь преимуществ распределённого сервиса! Это современно и креативно!

— У нас есть перевозчик.

— У них есть перевозчик, Грэг. Отвали.

На плечо энергичного бизнесмена опустилась узкая изящная кисть с длинными тонкими пальцами и сжала его так, что тот сморщился и перекосился на бок.

— Уй, больно же, Аннушка! Я не знал, что это твои клиенты! Уже ухожу! Но насчёт минета ты подумай, бро! Потребности требуют развития!

— Пошёл вон, а то отсосёшь у моего пикапа. Привет, Ольга.

За стол, бесцеремонно выпихнув парня, уселась девушка того неопределённо-молодого вида, который у меня сразу вызывает подозрение в приёме Вещества. Короткая обтрёпанная жилетка поверх открывающего плоский мускулистый живот топика, грязные замасленные рабочие штаны, расшнурованные берцы, пыльная бандана, болтающаяся тряпкой на шее, завязанные в тугой узел не очень чистые чёрные волосы. Барышня не сильно озабочена своим внешним видом, но — ни одной татуировки. Голые по плечи руки чисты, как мало у кого тут. На предплечьях широкие, почти до локтей, тёмные браслеты. Они, вкупе с глухими, похожими на сварочные, круглыми очками на кожаном ремешке, навели меня на определённые подозрения. Я такое уже видел. И действительно — сев за стол и непринуждённо забрав мою недопитую кружку пива, она подняла очки на лоб. Под ними оказались пронзительно-синие кобальтовые глаза.

— Привет, Аннушка, — сказала Ольга, — я уж думала, ты в рейсе.

— Только что пришла, тебе повезло. Эй, там! — крикнула она бармену. — Ещё пива сюда!

Она допила остаток из моей кружки и грохнула ею об стол.

— В глотке как будто пыльный демон просрался! — пожаловалась она.

— Тяжёлый рейс?

— Теперь лёгких не бывает, — пожала она голыми плечами. — Сраный Мультиверсум катится в сраное говно. А сраный Комспас его подталкивает в сраную жопу.

На меня она внимания подчёркнуто не обращает, так что я её тоже разглядываю без всякого стеснения.

Не красавица. Острый подбородок, торчащие скулы с пыльным следом от очков. Худая, мускулистая, почти безгрудая фигура. Яростно-синие глаза подведены чёрным макияжем, хотя на кой он чёрт под очками — понятия не имею.

— Комспас стал проблемой? — спросила Ольга.

— Проблемой? Нет, если тебе похрен десяток дырок в машине и парочка — в пассажире. Какая, в жопу, проблема, что ты! Дырки заварила, пассажира закопала, поехала дальше.

Бармен протянул ей пиво, и она надолго присосалась к кружке. Отставив её, рыгнула, вытерла пенные усы и внезапно заорала, перекрыв шум голосов и музыку: «Но не каждый же сраный раз, подруга!».

Голоса смолкли, все посмотрели на наш столик.

— Да, — рявкнула она, повернувшись к залу, — я про сраный Компсас, если вы не расслышали! Пока вы сидите, засунув языки в задницу, они так и будут убивать! А те, кого они возьмут живыми, будут завидовать покойникам!

Воцарилась напряжённая тишина, все отводили взгляды и опускали глаза, не рискуя встретиться с синими прожекторами Аннушки.

— Сраные трусы, — сказала она, повернувшись к нам. — Комспас охотится на нас, как на зайцев.

— Они нашли выход на Дорогу? — удивилась Ольга.

— Нет, к счастью. Но есть немало срезов, которые трудно обойти, и они ловят там караваны. Убивают всех, кроме глойти, тех забирают. Про то, что с ними делают, ходят жуткие слухи, подруга… Сраный ужас просто.

— Ты Корректор? — не выдержал я.

— Твой оператор много знает, — сказала Аннушка Ольге, по-прежнему не глядя в мою сторону. — И слишком много болтает.

— Меня зовут Артём.

— О, тот самый? — она обращается к Ольге, игнорируя меня. — Решилась?

— Не знаю, — поморщилась рыжая, — но может быть.

Разумеется, никто моего мнения ни о чём не спрашивает. И в известность не ставит. А ещё, оказывается, обсуждает с подругами за спиной. Хотя это, в общем, дело для женщин обычное. Небось, мой султанский триумвират тоже вечерами языки чешет. То-то я икать часто стал.

— Так вот, Артём, — девушка наконец-то обратилась прямо ко мне, — говорю один раз. Я бросила эту сраную церковно-приходскую школу и ни разу с тех пор не пожалела. Пусть детишки дальше думают, что спасают Мультиверсум, а я давно вынула голову из жопы, чего и им желаю. И не собираюсь это обсуждать. Даже с ёбарем моей лучшей подруги. Я понятно сказала?

— Предельно. Это твоя жизнь, и в Школе никого не держат насильно. Просто на таких, как ты, Комспас охотится особо.

— Он правду говорит, подруга?

— Увы, Аннушка, похоже, что так. Сама недавно узнала.

— Сраное говно. А я-то думала, что мне просто не прёт. Каждый рейс — какая-то жопа. Срань господня, такое пивом не запьёшь… Бармен, водки мне!

— Не надирайся, подруга, мы хотим тебя нанять. Нам срочно надо в Центр.

— Ты сама только что слышала — на меня охотятся. Я опасный водитель, потеряла трёх пассажиров за последний месяц, вся машина в дырках.

— Мы готовы рискнуть.

— А готова ли рискнуть я? Или это тебя вообще не волнует?

— Волнует. А ещё меня волнует вопрос — как давно ты принимала…

— Заткнись! — змеёй зашипела Аннушка, — За… сама знаешь, что, сейчас любого порешат и как звать не спросят. У тебя, правда, есть?

— Да.

— Сраная срань. Ты даёшь, подруга. С другой стороны — кто, если не ты?

— Так ты отвезёшь нас в Центр?

— Хоть в жопу Дьявола по его сраному хвосту, только горящее говно из-под колёс полетит. Но это опасно. Срань, это всегда было опасно, но сейчас это как на минном поле просраться.

— Я понимаю.

— Плату вперёд. Я тебе доверяю, как моей покойной бабушке, подруга, но ты пойми — если что, я хочу сдохнуть молодой и бодрой. И до утра успеть оттянуться по свежачку, пока с дозы на мужика тянет.

— Держи, — Ольга что-то передала ей под столом.

— Утром двинем, постарайся отдохнуть. Ну, или, наоборот — оторвись напоследок. Надеюсь, на это-то твой годен?

Аннушка хлопнула Ольгу по плечу, всадила рюмку водки, запила пивом и ушла — чуть покачиваясь, но, в целом, бодро.

— Не обижайся на неё, Тём. У неё сложная биография.

— Заметно.

— Пойдём и мы, тут рядом сдают комнаты. Надеюсь, там хорошая звукоизоляция, потому что я собираюсь последовать примеру Аннушки.

Меня, разумеется, опять никто ни о чём не спросил. Но Ольга была права — в конечном итоге мне понравилось.

Глава 8. Зелёный. «Всё рушится, не держит середина…»

По бортовому времени почти полночь. За бортом — не знаю, но тоже темно. Под нами разматывается неспешно дорога по освещённой луной пустоши, гудят почти неслышные на экономичном ходу пропеллеры, светятся тускло приборные шкалы консоли.

— Вась, ты чего спать не идёшь? — спросил я уютно забравшуюся с ногами в капитанское кресло девочку.

— Не спится чего-то, Дядьзелёный. Можно я посижу ещё?

— Сиди, конечно, всё веселее.

Во флисовой пижаме с медвежатами она выглядит сейчас совсем ребёнком, но вопросы её волнуют не детские.

— Дядьзелёный, а как вы думаете, у Лори всё будет хорошо?

— Думаю, да, — ответил я не совсем честно. На самом деле я вообще об этом не думаю.

— А как вам кажется, он — хороший?

— Нормальный пацан. Хвост, конечно, перед тобой слишком распускал, ну да это дело обычное.

— Скажете тоже, — фыркнула в кружку с чаем Василиса, — передо мной… У него девушка есть. Красивая.

— Это распусканию хвоста отнюдь не препятствие. Понравился он тебе?

— Ну, такое… Да, немного. Но у меня тоже есть друг!

— Хороший?

— Очень, — вздохнула девочка. — Но видимся редко. Он Корректор.

— А как же твои цыганские поклонники?

— Ой, Дядьзелёный, они очень легкомысленные!

Я совершил серьёзный внутренний подвиг и не заржал. Не хотелось бы обидеть случайно нашу юнгу.

— А что так?

— Всё время пытаются показать, какие они взрослые, а выходит глупо. Курят, плюются, ругаются. Даже дрались из-за меня, представляете?

— Легко представляю. Ты очень привлекательная девочка.

— Да ладно вам, — отмахнулась Василиса, — не во мне же дело. Они друг перед другом выпендриваются, им это важно.

— Удивительно взрослое наблюдение, Вась.

— Иногда мне кажется, что я какая-то старая, — вздохнула она. — А они все совсем дети.

— Мальчики дольше остаются детьми. Некоторые — на всю жизнь.

Василиса выросла, общаясь с умными взрослыми дядьками и тётками из высшего инженерного состава Коммуны, и по ней это иногда очень заметно. Сложно ей с мальчиками-ровесниками. Думаю, они ей кажутся безнадёжными придурками.

Меня неотрывно преследуют мысли — а как мои будут расти и взрослеть? Машке семь, и нормальные дети в этом возрасте идут в школу. Первичная социализация, становление коммуникативных навыков, коллективных иерархий и так далее. Но моя белокурая прелесть носится сломя голову в компании Лёшки — капитанского младшего, — производя хаос, шум и веселье, и этим её социальность ограничивается. Матери учат их обоих по школьным программам Коммуны, но ведь речь-то не о том…

Дорога внизу пошла в сторону, нам пора на зигзаг.

— Вась, раз всё равно не спишь — побудь за второй пост.

— Конечно, тащпервый бортмех! Управление тягой приняла!

— Экипажу готовность, — скомандовал я для солидности, — резонаторы товсь! Входим!

Моргнуло — и мы в тумане межпространства. Я сверился с экраном навигатора — направление держим неплохо. Молодцы мы пока.

— Тут как-то посветлее стало, да, Дядьзелёный?

— Ты тоже заметила?

Запуская маяки, мы меняем эту странную изнанку Мультиверсума. Придаём ей определённость, что ли. Всего два сейчас работает, но уже заметно дальше видна Дорога под нами, чётче просматриваются съезды. Ещё хотя бы парочку реанимировать — и все бродяги скажут нам большое спасибо. Глойти станет легче водить караваны, оживится обмен людьми и товарами. Мне даже кажется, что и коллапсов станет поменьше, хотя эта связь неочевидна. Просто интуитивное ощущение, что она есть.

Вот, кажется подходящая свёртка.

— Готовность!

— Есть готовность!

— Выходим!

Противно запищал зуммер локатора.

— Кто-то летит!

Здесь день в разгаре, сияет солнце, под нами пустыня. Дорога по ней прямая от горизонта до горизонта, тут бы лететь и лететь, длинный бы вышел зигзаг. Но, увы, мы не одни. Нам навстречу, подняв за собой длинный пыльный хвост, несётся автомобиль. Чёрный и легковой, больше с такого расстояния не разобрать. Скорость безумная, на песчаных переметах машина отрывается всеми колесами от земли, но повод так гнать есть — за ней на небольшой высоте идёт малый летательный аппарат Комспаса. Не боевая платформа, а разведчик, тот, что с двумя пропеллерами и хвостом. За ним вдали пылят два броневика, но эти отстали безнадёжно, убегающим они не опасны. А вот леталка, хищно наклонив к земле сферическую пилотскую капсулу, постепенно их нагоняет. На счастье, преследуемых, стрелять по курсу ей нечем: кабина пилота загораживает обзор сидящему в центре корпуса стрелку, он может работать только вбок-вниз, а для этого надо поравняться с автомобилем. Водитель автомобиля явно не заинтересован в таком исходе, поэтому выжимает из мотора всё возможное и невозможное.

— Василиса, маневр ухода!

— Мы им не поможем? — спросила девочка, выполняя, однако команду.

Моторы загудели, увеличивая обороты, дирижабль вздрогнул, набирая высоту и скорость. К сожалению, уйти на Дорогу моментально мы не можем, это наша самая большая уязвимость.

— Не поможем, — подтвердил я. — Мы большая безоружная мишень.

Из убегающей машины заработал пулемёт — кажется, там сзади что-то вроде стрелкового гнезда. На такой скорости о какой-то прицельной стрельбе говорить смешно, но пилоту леталки всё равно пришлось маневрировать, а значит — терять скорость сближения.

— Доклад обстановки! — скомандовал прибежавший на мостик в пижамных штанах и тельнике капитан. Проснулся от нашего маневра.

— Одиночная воздушная цель, разведфлаер Комспаса. Преследует машину рейдеров. Нас пока не видит. Остальные отстали. Начат маневр экстренного ухода.

— Разумно. Готовность?

— Двадцать секунд.

— А как же они… — спросила Василиса.

— Разберутся, — строго ответил Иван, — рейдеры же.

Пулемётчик с убегающей машины каким-то чудом зацепил флаер или просто напугал — тот шарахнулся в сторону от дороги, описал дугу — и тут, видимо, заметил нас. Машина ему сразу же стала неинтересна, он резко изменил курс и начал набирать высоту. Пошёл на сближение.

— Десять секунд.

— Ой, машина исчезла!

Удирающий автомобиль вдруг снизил скорость, покатился плавно и не быстро, и раз — пропал. Только поднятая им пыль оседает на дорогу.

— Наверное, это был рейдерский глойти, — сказал капитан.

— Готовность!

— Входим!

Экий облом Комспасу — и рейдеров упустили, и нас потеряли. За двумя зайцами погонишься…

На следующем зигзаге локатор снова запищал.

— Да что это за напасть! — возмутился капитан, успевший уже переодеться и сварить себе кофе. — Опять воздушные цели?

Вахта всё ещё моя, но он досыпать не пошёл, остался. Василиса тоже сидит, хотя и переместилась из капитанского кресла на пост навигатора.

Вахта формально ночная — по бортовому времени три часа ночи, — но здесь ранний вечер. Дорога под нами неширокая и прямая, по обочинам ровными линейками деревья. Движение есть, мир живой. Это теперь редкость и должно бы радовать, но нас пугает — никогда не знаешь, чего ожидать.

— Лошадки! — обрадовалась Василиса. — Карета, круто!

— Скорее, дилижанс… — поправил её капитан.

— Омнибус, — уточнил я. — Многоместный автобус на конной тяге.

Движение внизу действительно гужевое, довольно интенсивное — в поле зрения более десятка повозок разного вида, размера и предназначения. От грузовых телег, неспешно влекомых упряжками тяжеловозов, до изящных скоростных ландо с горячими рысаками. И да — общественный междугородный транспорт, те самые омнибусы. Человек двадцать влезет, наверное.

— А вот и воздушная цель, — сказал Иван. — Посмотрите.

— О, коллеги! — удивился я.

Неподалёку, в стороне от дороги, неторопливо плывёт дирижабль. Настоящий, держащийся в воздухе соизволением архимедова закона, а потому имеющий соответствующие пропорции — крошечный прыщик гондолы на китовом брюхе баллона. Мы на его фоне — образец фитнес-изящества.

С дирижабля замигали ратьером, но Иван, единственный из нас понимающий морзянку, перевести сообщение не смог.

— Наверное, язык другой.

— Может, мы правила воздушного движения нарушаем? — предположила Василиса.

— Чёрт с ними, — сказал капитан, — всё равно у нас скорость выше.

— Что делаем? — я в готовности к маневру ухода держу руки на переключателях.

— Идём тут, — решается Иван, — пусть пялятся, не жалко. Не похоже, что у них есть ПВО.

Особого фурора мы не произвели — во всяком случае, движение внизу не нарушилось. Повозки катятся, как катились, — кто быстрее, кто медленнее, кто с избыточной лихостью, вылезая для обгонов на встречную. На нас если и смотрят, то спокойно — дирижабли тут, похоже, дело привычное. На всякий случай идём высоко, чтобы с земли было не достать. Вряд ли тут есть что-то более дальнобойное, чем охотничий штуцер.

Вскоре дорога уперлась в город — и прошила его насквозь. Под нами тянутся черепичные острые крыши, запруженные людьми и повозками узкие улицы, над которыми висит отчётливый смог угольных печей. Тут поздняя осень, туман. Наверное, холодно — люди одеты в пальто. Василиса прилипла к обзорному окну с биноклем и восторженно комментирует.

— Ой, у них такие шляпки тут смешные! Как цветочный горшок на голове! Прям с цветами! Интересно, они настоящие или бумажные? А у мужчин, представьте, котелки, как в кино!

Нам ещё раз посигналили ратьером — на этот раз с высокой башни, похожей на причальную. Мы проигнорировали. Видели ещё один дирижабль, он попытался направиться в нашу сторону, но у нас скорость настолько больше, что никаких шансов. В кои-то веки мы в небе не самые медленные.

За городом дорога какое-то время шла прямо, потом свернула, и мы покинули этот срез.

— Ну что же, по крайней мере, коллапса там нет, — констатировал Иван.

— Или он уже был, — возразил я из принципа, — откатил их лет на двести назад, теперь догоняют…

— Или так, — не стал спорить капитан. — Что там у нас с маршрутом?

— Да вот, почти на месте. Сейчас выйдем туда, где должен быть маяк.

— Васькин, ты спать не хочешь? — спросил Иван душераздирающе зевающую дочь.

— Хочу. Но мне слишком интересно.

— Выходим!

— Мда, шансов ноль… — печально сказал капитан.

Внизу расстилается снежное поле, дорога укрыта снегом и угадывается только по ровному просвету между торчащих на белом фоне голых деревьев.

— А здесь всё-таки ездят… — я рассмотрел на белом фоне следы чего-то вроде саней. — Есть жизнь.

— Толку-то… Снаружи минус двадцать пять. Водоёмы замёрзли, поплавок маяка раздавило, небось…

— Зато ненулевая вероятность снять целый кристалл. Итого будет два, комплект. Сможем запустить любой дохлый маяк.

— Да, вариант, — согласился капитан. — Вась, иди спать, тут вряд ли будет что-то интересное. До маяка далеко, мы тебя разбудим, как прилетим.

— Да, пап, хорошо, — Василиса ещё раз зевнула, вызвав цепную реакцию. У меня тоже конец ночной вахты, да и Иван своё не доспал. С минуту мы мерились шириной зевка, потом девочка отправилась в каюту, а я — кофе варить. Нам с капитаном пока сон не светит.

Вскоре увидели местный транспорт, похожий на кустарно изготовленные аэросани. Просто большой ящик на полозьях, сзади — здоровенный вентилятор и перья воздушных рулей. Едет не торопясь, даже мы быстрее. Судя по глубокому следу лыж — нагруженный. Нас, похоже, не заметили — вряд ли оттуда хороший обзор вверх, да и шумно очень.

— Поди ж ты, и тут жизнь, — задумчиво сказал капитан.

— Не выглядит активной. Скорее всего, срез в постколлапсе. Не вымер, но досталось прилично.

Вскоре мы в этом убедились — прошли над окраиной заметённого снегом мёртвого города. Ни дымка, ни движения. Город современный, высокоэтажный, с широкими проспектами и эстакадами развязок. Заметных разрушений нет, видимо, просто покинут.

— Как-то не позитивно выглядит Мультиверсум, — вздохнул Иван. — У тебя есть версия, почему? У тебя же всегда есть версии.

— У меня недостаточно данных для своих гипотез, но, если тебе интересно, я собрал несколько вариантов чужих…

Из-за частых вахт я уже несколько суток толком не высыпался, а в состоянии недосыпа меня пробивает на длинные речи.

— Ещё как интересно. Кофе хочешь?

— Хочу, но не могу. Скоро буду гадить кристаллическим кофеином.

— Тогда так рассказывай.

— Версия номер раз. Авторства Кафедры — тех дивных ортодоксов, которые продали мои мозги Комспасу на джипиэс. Источник — Олег, бывший батюшка, нынешний библиочервь. Итак: «В начале было что-то». Что именно — покрыто мраком разногласий, разночтений и кривых переводов с корявых пересказов первоисточников на забытых языках. Но все сходятся на том, что это не было Мультиверсумом. Мир был един и пребывал, так сказать, в единой плоскости бытия. Возлежала ли эта плоскость на спинах слонов, стоящих на черепахе — сведений не сохранилось. Не утверждаю, но и не исключаю. В свете имеющихся наблюдений не могу не отметить, что бесконечный вакуум с летающими там шариками из твёрдого камня и жидкого говна вовсе не является обязательным — вот хоть Коммуну взять…

— Бог с ними с шариками, что дальше-то было?

— Наличие Бога представляется мне в этой картине мира сомнительным, но Кафедра уверена в существовании неких Основателей, каковые могут быть исполняющими данную функцию. Эти гипотетические персонажи и совершили «Хуяк».

— Хуяк?

— Именно. Данный термин кажется мне наиболее подходящим для этого специфического акта творения. В общем, тот мир, что был един и возлежал на слоновьих жопах…

— Может, спинах?

— Ты слона вообще видел?

— Ладно, неважно, продолжай.

— Короче, этот мир погряз. В чём-то, в чём обычно погрязают миры в представлении церковников. В разврате, может быть, или ещё каком приятном непотребстве. Поглядели на это Основатели и сказали: «Да будет Хуяк!» — и стало по сему. Я это визуализирую как бумажный серпантин. Он пока плотно скрученный — такой как бы толстый диск, да? А потом хуяк — и разматывается длинной-длинной спиралью. Вот эта спираль и есть Дорога, в её метафизическом понимании. Единый мир раскрутился-расслоился в нанизанный на Дорогу Мультиверсум. В каждом срезе образовался свой собственный, с блэкджеком, постоянной Планка и разбеганием галактик. Порасплодилось население, и прочие безобразия произошли. Сначала связность этой структуры была высока, и по Дороге мог ходить вообще любой дурак, без всяких технических прибамбасов и талантов глойти. Но энергия первотолчка иссякла. И ослабла связь…

— Чего-то тебя понесло… — удивился Иван.

— С недосыпа, бывает. Отбросив лирику — по версии Кафедры, мы имеем периодический процесс с пилообразным графиком. Нарастание хаоса, на пике — пришествие очередного Искупителя, сброс на ноль. Спираль собирается в диск, диск укладывается на слоновьи жопы, потом «хуяк» — и всё сначала. Причина — изначальная порочность, присущая роду людскому. Как по мне — данная картина мира страдает чрезмерной антропоцентричностью, но за что купил, за то и продаю.

— Интересная версия, — согласился капитан. — А ещё какие есть?

— Имеется, например, конкурирующая картина бытия от Конгрегации. Она содержит утверждение, что…

— Погоди, это не наш ли объект? — перебил меня Иван.

Вдали на небольшом снежном холме — группа зданий. Центральное имеет характерно-непристойную форму, свойственную маякам, остальные — обычные дома, форма их сглажена снежными шапками на крышах.

— Похож, — сказал я, — но разве тут не должно быть какого-никакого моря? Хотя бы даже замёрзшего?

Вокруг — холмы, напрочь исключающие вероятность того, что это побережье, пусть даже бывшее. На окраине посёлка вообще стоит сооружение с колесом, очень похожее на шахтный лифт. Что-то тут добывали? Или даже добывают до сих пор? Вон, какие-то дымки над зданиями, тут явно есть жизнь.

Иван пощёлкал клавишей селектора.

— Да, пап? — послышался сонный голос из динамика.

— Подходим, Вась. Ты просила разбудить.

— Да, спасибо, — громкий заразный зевок, — я сейчас.

Пока девочка умылась, оделась и выползла в рубку, мы уже подошли к посёлку. Низкое зимнее солнце подсвечивает накатанные санные следы на снегу, и они недвусмысленно ведут к воротам маяка. Вокруг натоптано, снег прибитый и грязный — место не выглядит заброшенным и ничейным. И что это для нас означает? Непонятно…

— Ой, собачка… — сказала наблюдательная Василиса.

Возле маяка действительно бегает крупный лохматый пёс, похожий экстерьером на лайку. Вот он остановился, задрал лапу на угол здания, задумчиво поднял ушастую голову — и увидел нас. Сверху не слышно, но лай, судя по выражению морды, поднялся знатный. Всё, прощай скрытное приближение.

Мы зависли чуть в стороне и немного выше башни — отсюда хорошо виден зарядный интерфейс для дирижабля. У нас пока запас приличный, но, если что — энергии много не бывает. На лай из ворот маяка вышел этакий полярник — в толстой оранжевой куртке с капюшоном, с замотанной физиономией и в противосолнечных очках. Он огляделся, что-то сказал собаке — вероятно, велел заткнуться, — а потом поднял-таки голову, увидел дирижабль и, споткнувшись, сел задницей в снег. Ну, здравствуйте, аборигены.

Туземцы владеют русским языком — это большой плюс. Но нам они ничуть не рады — это большой минус.

— Да, маяк работоспособен, — неласково сообщил их бородатый глава, — но мы не собираемся подавать сигналы. Мы используем только зарядный терминал, без акков нам конец. Сами видите, какое паршивое в этом году лето…

— Это лето? — спросила, ужаснувшись, Василиса.

— Зимой минус семьдесят и ветер такой, что вы бы и подлететь к нам не смогли.

— Какой ужас, — вздохнула девочка, — налить вам ещё кофе?

— Да, если можно. Наши запасы иссякли пять лет назад. Спасибо.

— И как вам удаётся выжить?

— Жизнь — это энергия. Энергия у нас пока есть. Но, если мы включим маяк, то на его сигнал придут те, кто просто выкинет нас отсюда. Потому что им будет наплевать, выживем мы или сдохнем. Разве не так?

— Существует такая опасность, — признал я. — Однако мы уже прилетели. И если вы размышляете, как бы нас по-тихому грохнуть… Размышляете же?

— Обязан, — сурово ответил бородач. — Я — глава выживших. От моих решений зависит существование нашего человечества. Нас и так немного осталось, знаете ли.

— Так вот, оставьте эту мысль. Раз мы вас нашли, то за нами неизбежно придут другие, — соврал я. — Не надо воевать, надо договариваться.

— У нас нет сил и ресурсов для войны, — вздохнул он. — Мы все растратили на выживание…

— Но как ваш маяк работает без поплавка? — задал я давно мучающий меня вопрос.

Бородатого предводителя этих морозных выживальщиков зовут банально — Петер. По-русски, точнее «на языке Коммуны», говорит только он, — ну, или остальные не соизволили. Это сразу навело меня на мысль, что у них есть внешние контакты в Мультиверсуме — иначе зачем переговорщик с языком? Здешний язык похож по звучанию на немецкий. Готические шрифты на оборудовании только подчёркивают нелепое ощущение, что мы попали на мифическую тайную «Антарктическую базу Аненербе».

Устройство маяка ничем не отличается от типового — та же штанга приливного привода, торчащая из пола, силовая ферма, консоль энергосъёмника, скворчащие разрядами кристаллы. Но где же, в таком случае, поплавок?

Для демонстрации поплавка меня сопроводили по хрусткому снежку до шахты. Погода, кстати, вполне ничего — мороз и солнце, день чудесный. Главное, не думать, что это середина лета. Скрежещущая обледенелая клеть, дрожащие заиндевелые тросы… Чем ниже, тем теплее, вскоре пришлось снять очки и размотать шарф. Снизу тянет влагой, пахнет сырым навозом и почему-то немного морем — солью и йодом. Клеть большая, обшарпанная, видно, что на ней регулярно поднимают грузы. Финиширует в широком коридоре с узкоколейным рельсовым путём и стоящими у стен погрузчиками. Морем тут пахнет сильнее — навозом и гнилью, правда, тоже. В коридоре уже совсем тепло, градусов десять плюс. Влажность такая, что куртка сыреет. Плавный пологий спуск вниз. Морем пахнет впереди, навозом, землёй и грибами — из боковых штреков. Там горит яркий свет, происходит какая-то суета. На стене — распределительный шкаф. Петер открыл дверцу и показал вставленные в гнёзда акки. Три штуки. От них расходятся силовые шины и кабели.

— И куда вам такая прорва энергии? — спросил я.

— Искусственное освещение теплиц. Шахтное оборудование. Системы поддержания жизни для населения. Три тут, три на зарядке. У нас их всего восемь, ещё два в аэросанях. Надо бы больше, но мы все отдали в обмен.

— В обмен на что?

— Пойдёмте дальше, — не стал отвечать он.

Когда мы вышли на берег, я не удивился — догадаться было уже не сложно. Огромный подземный водоём, настоящее глубинное море. В свете прожектора виден металлический остров-поплавок, от него вверх в потолок пещеры уходит шток привода, тоже из металла. Ну что же, приливы и под землёй действуют, если воды достаточно. Море зеркально-спокойное, ждёшь шума прибоя — а его нет. Ветру тут взяться неоткуда. Мы пошли вдоль берега. Я отметил несколько причалов, на них сушатся сети, пахнет рыбой. Надо же, тут и рыба водится! Интересно, слепая? Кораблей не видно, наверное, ушли на лов. Из бокового прохода — шум и жуткая вонь.

— Свинофермы, — прокомментировал Петер, — рыбой выкармливаем и грибами. Запах, конечно, тот ещё, но это тоже удобрение. У нас ничего не пропадает.

— И большие фермы?

— Нет, не очень, иначе экосистема не выдержит. Но много и не надо, только для бодрствующих.

Мы отошли от берега, и, к моему немалому облегчению, от ароматов свинофермы, углубившись в очередной широкий коридор.

— Здесь раньше добывали руду, — пояснил мой сопровождающий, — так что копать почти ничего не пришлось. Тоннели были, осталось только разместить…

Мы вошли в большой зал. Скорее всего, изначально это было естественной пещерой. Здесь стоят, выстроившись плотной линейкой, обтекаемые серые параллелепипеды невысоких домиков. Очень знакомых.

— Это же здания йири! — не сдержался я.

— Кто такие йири? — удивился Петер.

— Ребята, которые строят такие штуки, — я показал на серые коробки. — Пищевая фабрика, верно? А это — жилой комплекс…

— Да, это фабрика, вы правы. Но никаких йири мы не знаем. Нам две таких продали альтери. Их, и ещё оборудование искусственной реальности. К сожалению, наши ресурсы очень ограничены, и большая часть выживших пребывает в состоянии погружения. Это позволяет обходиться минимумом синтетической пищи и не требует поддержания коммунальной инфраструктуры. Фабрики производят пищевой гель из любой органики, а специальный компонент подавляет физическую активность и тем продляет жизнь. Наши учёные убеждены, что через какие-нибудь пятьдесят-сто лет климат потеплеет обратно. Нам надо продержаться.

— Понимаю… — экие альтери ушлые ребята, оказывается! Ловко пристроили освободившееся железо.

— Энергии долгое время было в обрез, ведь мы рассчитывались с альтери, перезаряжая их акки. Оборудование обошлось нам дорого. Правда, какое-то время назад их портал закрылся и не открывается больше, но у нас всё равно нет свободных акков, чтобы создать запас. Боюсь, альтери воспользовались бедственностью нашего положения…

— Эти могут, — подтвердил я, — те ещё гады. Но могу вас обрадовать — ваш долг перед ними аннулирован в связи с некоторыми глобальными форсмажорами.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Сам руку приложил, — я помахал у него перед носом кулаком.

— С одной стороны, это большое облегчение, — у нас появляется свободная энергия. С другой — альтери поставляли нам некоторые товары, хотя и не самые необходимые, но без которых нам будет тяжело.

— Я же говорил — у нас есть почва для переговоров!

— Я не хочу сдавать их Конторе! — заявил я на импровизированном совете экипажа. — Они их выжмут и выбросят. Конгрегация с ними спелась, если мы подадим условный сигнал — тут скоро будет военная база. Комспас они, конечно, сюда не пустят, но им надо оправдать затраты перед начальством, и быстро. Я бы поставил на то, что местным придётся туго.

— Кто бы ни включил маяк, его придётся удерживать, а сами аборигены не потянут. Комспас им вовсе шанса не даст, — возразил Иван. — На этом фоне Контора выглядит лучше, убивать туземцев они не станут.

— Может, его вообще не включать? — спросила Василиса. — Пусть живут, как жили. Просто никому про них не скажем?

— Вась, эта идея мне не нравится по нескольким причинам, — осторожно сказал я. — Во-первых, это первый рабочий маяк из… скольких?

— Десяток пустых уже насчитали, — напомнил Иван.

— Не факт, что нам ещё раз так повезет. Кроме того, без товарообмена они всё равно до своего гипотетического потепления не дотянут. Посмотрел я на их хозяйство — оно на грани. Любой форсмажор — и вымрут, как мамонты.

— Может, сюда дядю Малки позвать? — предложила девочка. — Цыгане будут с ними торговать и не обидят. Ну… обсчитают, разве что.

— Это уже мысль получше, умничка, — похвалил я, — но против Комспаса цыгане не потянут. Перебьют их тут всем табором и всё.

— Нужен кто-то, кто может защитить маяк и не сожрёт при этом местных, а значит, остается только…

— Коммуна, — констатировал я. — Они сами в подземельях замерзали, войдут в положение. Ну и вообще, они не без закидонов, но, в целом, нормальные.

Иван и Василиса закивали — они в Коммуне прожили долго, тамошние порядки знают.

— И с Комспасом драться не впервой, рука набита. Ну что, сдаём маяк Коммуне? Кто за? Кто против?

Вышло единогласно, при воздержавшемся коте. Эта рыжая жопа проспала всё совещание на Василисиных коленках.

Приняв решение, тянуть не стали. Я честно (ну, более-менее) обрисовал бородатому аборигену перспективу: мы улетаем, но обещаем вернуться. Как Карлсон, только не одни. Приведём ребят, которые помогут взамен на зарядку акков и включение маяка в работу. Помогут, может, и не сильно, но сдохнуть тоже не дадут, не так воспитаны. И защитят от плохих ребят, которые просто всех убьют. Аборигены не были счастливы такому раскладу, но мы подсластили им пилюлю, поделившись акками, конфискованными у Летечей. Теперь у них есть некоторый запас прочности по энергетике, это поднимет шансы. Больше мы им ничем помочь не можем, к сожалению. Подзарядились от их башни и улетели со сложным чувством.

Иван предложил в следующий раз загрузить трюмы товарами первой необходимости, чтобы вести заодно торговлю, но я идею не поддержал. У таких, как мы с ним, коммерсантов, это будет бесплатная раздача гуманитарной помощи потерпевшим. Потому что брать с них что-то стыдно. Да и нечего с них взять. Я так и сказал — что трюмы, в принципе, загрузить можно. Но признаем честно — мы спасатели, а не коммивояжеры, а значит, все вложенные в это предприятие средства надо будет заранее списать на благотворительность. Я за реалистичный взгляд на вещи.

Следующая остановка — Коммуна. Я опасаюсь тамошних боссов и предпочёл бы сепаратно договориться с Ольгой. Она хотя бы вменяемая и имеет интерес к нашему навигатору. Но где ловить сейчас эту рыжую бестию — непонятно. Далеко не факт, что застанем её в Центре. А Иван готов взять на себя переговоры с Советом.

— Они точно не возьмут тебя в заложники? — засомневался я. — Ты, вообще-то, беглый секретоноситель. Да и дирижабль им может приглянуться, знаешь ли…

— Это первое, что придёт им в голову, — не стал спорить капитан, — тут ты прав. Но если дать им подумать, то маяк перевесит.

— Я бы на их месте попытался получить и то, и другое.

— Мы не предоставим им шанса. У меня есть идея.

Ну ладно, может, и прокатит. Лично мне Коммуна не сильно симпатична, но, если все маяки подгребёт под себя Контора, мы окажемся от неё в полной зависимости — дирижабль где-то надо заряжать. Монополия ведёт к злоупотреблениям. Так что назовём это «диверсификацией поставщиков». Созданием конкурентного энергетического рынка.

Добрались почти без приключений. Дали небольшого крюка, посетив ещё два среза с маяками из списка. Один маяк выработан и заброшен, стоит открытый и пустой. Второй не нашли вовсе. Там, где он предположительно должен находиться, расстилается безмятежная морская гладь. Никаких признаков суши в этом мире не обнаружилось — ни островка, ни хотя бы скалы какой завалящей. Чёрт его знает, что тут произошло. То ли всё вообще утопло, то ли конкретный остров под воду ушёл, то ли координаты в навигаторе сбились, и мы не там искали — неизвестно. Прочёсывать срез своим ходом в поисках суши и аборигенов, которые, возможно, сумеют с нами объясниться и рассказать, что тут случилось, нам недосуг. У нас не реактивный лайнер, на это недели уйдут, если не месяцы. Отметили срез знаком вопроса и полетели дальше.

Есть у нас идейка — какой-нибудь ничейный маяк приватизировать. Если сигнал на нём не включать, так никто и не узнает, что он есть. А нам своя собственная, независимая от чужих причуд зарядная станция не помешает. Но это только после того, как наберём необходимый минимум для стабилизации Мультиверсума, иначе свинство выходит. Правда, каков этот «минимум» — никто не знает.

— Версия Конгрегации, — рассказываю я Ивану, пока под нами тянется очередная дорога, — отличается от версии Кафедры тем, что их график нарастания энтропии системы не пилообразный, а ближе к сглаженной неровной синусоиде. Ну, то есть, они объясняют длинно и путано, это я тебе выжимку делаю. Они не считают «сбросы на ноль» обязательными, а экстремумы функции — жёстко-периодичными.

— А можно как-то более развёрнуто изложить?

— Смотри, начало истории у них и у Кафедры совпадает. «И был Моноверс, на жопах слонов возлежащий, и произошел Хуяк Великий, и оттуда бысть пошёл Мультиверсум, и было это во времена столь давние, что даже тёща свёкра моей бабушки этого не помнит…».

— Так и написано?

— Нет, это я стебусь. Всё интересное там дальше. Мультиверсум в этой истории прекрасно жил-поживал, плодился и размножался, срезы понемногу расходились в принципах жизнеустройства, но Дорога связывала всех, и ежели кому не нравился местный порядок, то он запросто мог поискать, где плюшки слаще. Цвели искусства, развивались ремёсла, наука умела таких гитик, что нынешние учёные только плачут в кулачок. Даже зловещие и загадочные Ушедшие лишь дети, играющие в куличики, на фоне тогдашних артефакторов. В общем, типичный «Золотой век», присутствующий в легендах любого народа. Правда, куда это потом делось и почему, я так и не понял. По какой-то причине, описание которой то ли утеряно, то ли я рожей не вышел, чтобы его узнать, всё это великолепие быстро и необратимо гикнулось. Из оговорок их чрезвычайно хитрожопого архивариуса я предположил, что было некое устройство или артефакт, которое поддерживало структуру Мультиверсума, но с ним что-то случилось.

— Как с маяками?

— Нет, про маяки будет дальше, слушай. В общем, в Мультиверсуме начались нестроения и безобразия, примерно, как у нас сейчас. Вымирания, коллапсы, разрывы связности, вот это всё. И тут на сцену, раскланиваясь, выходят Ушедшие, которые тогда ещё никуда уходить не собирались, а были ого какие крутые ребята. Хотя и пожиже, чем те, изначальные. Поэтому, не сумев починить, как было, они начали крепить Мультиверсум, чем могли, — соплями, проволокой и синей изолентой. То есть, настроили маяков и навтыкали реперов. Получилось не так прекрасно, но система худо-бедно держалась. Как маяки связаны с реперами, и как это работало — не спрашивай, я без понятия. Конгрегаты тоже. Но работало до поры. А потом Ушедшие стали Ушедшими — то есть, соответственно, свалили куда-то. По-английски, не попрощавшись. Без них система маяки-реперы отчего-то начала скрипеть, троить и глохнуть — то ли её прошприцевать забыли, то ли фильтры забились, то ли расходники кончились.

— Ну, это мы и сами видим… — сказал Иван.

— Не, до того, что видим мы, я ещё не дошёл. Между Ушедшими и нами куча всего случилось. Дорога сворачивает, уходим?

— Готовность.

— Есть готовность.

— Резонаторы.

— Включаю.

— Вход!

Следующий зигзаг идём над глухим зелёным лесом, заполнившим шумящим хвойным морем весь окоём. Дорога тут угадывается только по линейке более молодых деревьев, выросших на её месте. Нам это, впрочем, не мешает держать направление. Опасности нет, признаков обитаемости тоже. Если где-то под этими ёлками и бегают какие-нибудь туземцы, то нам до них дела нет, да и им до нас тоже.

— Пойдёшь спать? — спросил я Ивана. Его вахта давно кончилась.

— Нет, уж больно интересные вещи ты излагаешь.

— Ладно, продолжаем дозволенные речи. Итак, на чём я остановился?

— На уходе Ушедших.

— Ага. Тут надо понимать, что немалая часть дальнейшей хроники была утрачена и восстановлена постфактум, причём по художественной литературе. Источником стал некий исторический эпос, сохранившийся в литературном пересказе. Был тут один прославленный народ, мелефиты — от них осталось огромное количество книг, напечатанных на адски прочном пластике в таком количестве, что до сих пор встречаются в библиотеках самых разных срезов. Но всё их литературное наследие — беллетристика разной степени замороченности, написанная на тогдашнем эквиваленте латыни. В некоторых сообществах принято этот язык знать, хотя звучание его утрачено, есть лишь письменность. Говорят, литературное наследие того стоит, я не проверял, но факт — в своё время этот язык играл в Мультиверсуме такую же роль, как сейчас «язык Коммуны», то есть русский.

— Так что же там с эпосом?

— Ах да, прости, отвлёкся. Проклятый недосып. Не хватает нам ещё одного человека на вахту.

— Ничего, подберём нашего навигатора, отоспишься. Рассказывай дальше.

— Так вот, судя по всему, вскоре после Ушедших начинается тот самый период «пилообразного графика энтропии», который описан у Кафедры. Именно тут появляется Искупитель — или Искупители. Поскольку это литература, причём нарочито эстетски-хитровыкрученная, то понять, где там художественный приём, а где реальные события, очень сложно. В общем, то ли Искупители появлялись регулярно, то ли это один Извечный Искупитель, воплощающийся раз за разом (этой версии придерживается Кафедра), то ли это вообще один эпизод, размноженный в целях литературной выразительности. Суть в том, что, когда энтропия системы достигает максимума, появляется некий человек и совершает некие действия, сбрасывающие её на ноль. Каким образом и за счет чего — миллион версий разной степени религиозной упоротости. Наш домашний вариант с «распятием во искупление» на этом фоне просто образец логики. Но самому Искупителю вряд ли удаётся пережить сей момент, потому что никаких даже самых смутных упоминаний его дальнейшей жизни в благодарном за спасение Мультиверсуме нет. И это мне как-то не очень нравится.

— Ты всё ещё думаешь, что это может быть твой сын?

— Скажем так, я этого не исключаю. И не та ситуация, где хотелось бы проверить экспериментально. Так что я двумя руками за паллиативные методы.

— А они возможны?

— Дальнейшая история по версии Конгрегации утверждает, что да. По версии Кафедры — что нет. Угадай, какая мне больше нравится?

— И что там было дальше?

— А дальше мы прибываем к месту назначения, и я прекращаю дозволенные речи.

— Готовность.

— Есть готовность.

— Резонаторы.

— Включаю.

— Вход!

В тумане Дороги виден как будто тёмный мрачный каземат. Без всякого навигатора видно, что мы на месте.

— Ты уверен, что нам надо именно сюда?

— Да, — ответил Иван с уверенностью. — Во-первых, тут на нас невозможно внезапно напасть, это локаль с одним репером, и снаружи почти космос. Во-вторых, я знаю здешний персонал, они знают меня, несколько лет проработали вместе. Они — это не Совет с его загребущими руками и политическими амбициями. Им лучше всех известно, как остро нуждается Коммуна в энергии. Если они будут посредниками, то Палыч не рискнёт нас кинуть. Их голос много значит на Совете.

— Готовность!

— Есть готовность!

— Маневр! Лево на борт! Резонаторы стоп!

— Выход!

— Машина стоп!

— Есть стоп!

Прибыли.

— Наш голос теперь почти ничего не значит на Совете… — печально говорит пожилой лысоватый со лба дядька. Иван представил его как Анатолия Сергеевича, директора завода. — Коммуна сильно изменилась, Вань.

— Но ты же понимаешь, Сергеич, — своя точка заряда, пусть даже на паях с местными…

— Я-то понимаю, Вань. Но приоритеты Совета несколько сместились с внутренних проблем на внешние. Как по мне, Палыч заигрался в эту войнушку, но меня, знаешь ли, не спрашивают.

— А вы ему скажите, — вмешался я, — что кроме маяка Коммуна получит уникальные пищевые технологии йири, купленные аборигенами у Альтериона. Уверен, они охотно поделятся. Да они за мешок кофе всё, что хочешь, отдадут!

— Кроме того, — добавил Иван, — если им так уж неймётся повоевать, то, как только они включат маяк, Комспас им это обеспечит со всей готовностью.

— Ничего не обещаю, Вань, но попробую, — вздыхает Анатолий Сергеевич.

Мы остались ждать. За бортом гондолы темнота, нарушенная только светом нашего прожектора, направленного на вход в тамбур подземного завода Коммуны. Темнота и холод — минус сто семьдесят три по Цельсию. В рубке тепло, свистит пар в кофемашине, звенит чашками выспавшаяся, в отличие от нас, Василиса, мяукает сытый, но всегда готовый добавить кот.

— Не скучаешь по той жизни, Вась? — спросил я, кивнув на вход тамбура.

— Немного, Дядьзелёный. Там было неплохо. Интересно. Я много узнала и многому научилась. Если бы ещё не уроки эти… — скорчила гримаску она.

— Василиса! — строго сказал Иван.

— Знаю, знаю. Надо учить всякие скучные штуки, чтобы быть образованной.

— Одной механикой в жизни не обойтись, — терпеливо, явно не в первый раз, говорит ей отец, — и физикой с математикой. Нужно понимать, как думают люди, чем живёт общество. А для этого нужна история, литература…

— …И прочая унылая скукотень! — завершает его мысль девочка. — Кто будет кофе?

— О, привет, Марина, — с удивлением сказал я, когда гостья решительно скрутила с головы быстро покрывающийся инеем шлем. — Не ожидал застать тебя не в поле с шашкой наголо.

— Привет, Зелёный, — ответила она весело, — кончились мои поля.

— Неужели вы с Маком решились, наконец…

— Нет-нет, мы обязательно расплодимся — но не сейчас. Просто Оленька, зараза такая, сбросила на мои хрупкие плечи руководство разведкой. И теперь я чаще пытаюсь плести интриги в кабинетах, чем, как ты выразился, шашкой махать. Сменила шашки на шахматы. Получается пока не очень, но я учусь.

— Ольга больше не руководитель разведки? А кто она?

— Никто, — вздохнула Марина, — она вышла из Совета и покинула Коммуну.

— Офигеть.

— Сама в шоке. Но хоть на дирижабле покатаюсь, когда ещё доведётся. Ничего у вас тут, богато… — оглядела она интерьер.

— Выделим тебе лучшую каюту. Ты же с нами, я правильно понял?

— Да, побуду за маячок. Мак меня где угодно найдёт. Ну, где там моя койка? Хоть отосплюсь, в последнее время столько суеты было…

Завистливо вздохнув, повёл её в гостевые апартаменты. Я бы тоже сейчас придавил — но вахта сама себя не отстоит.

Когда Марина, выспавшись, пришла в рубку, это пришлось уже на следующую мою вахту. В промежутке я успел пройти два зигзага, передать штурвал капитану, вздремнуть целых шесть часов — и снова не выспаться. Теперь внизу горелая степь, подёрнутая дымками недавнего пожара, дорога на ней хорошо различима, мир, насколько видно вокруг, пуст.

— Привычная пустота, — прокомментировала она пейзаж. — Мы с Маком уже вконец одичали — когда встречаем где-то живых людей, удивляемся. Как будто вот такое безлюдье — это норма. А ведь мы идём Дорогой, значит, все эти миры были населены. Везде была цивилизация, миллиарды людей…

— Не факт, — возразил я. — Не обязательно миллиарды. Наш родной мир — отнюдь не эталон. Скорее наоборот, исключение. Та же цивилизация Йири, где мы с тобой так драматически познакомились — их никогда не было больше ста миллионов, даже в пору расцвета. Ну, если верить их же хроникам. Альтери в какой-то момент имели почти миллиард, и считали, что у них жуткое перенаселение. Сейчас-то, конечно, их куда меньше…

— Никогда об этом не задумывалась, — призналась Марина. — Хреновый из меня руководитель разведки. Очень мало знаю…

— А почему Ольга ушла? Если это, конечно, не тайна.

— Не то, чтобы тайна… Так, ДСП. Но вкратце — Коммуна изменилась, а Ольга — нет. Не вписывается она в новые правила.

— И что это за правила?

— Победа превыше всего.

— И она с этим не согласна?

— Она считает, что мы постепенно превращаемся в собственного противника, и, когда победим, то будет, как в сказках про драконов, — убивший его становится драконом сам.

— Ты думаешь, это не так?

— Может, да. Может, нет. Я не освоилась в своей новой ипостаси. Ко всему приглядываюсь, но ни в чём не уверена. Ольга говорит, что надо не воевать с Комспасом, а устранить причину войны. Что и ими и нами манипулируют, стравливая. Она много чего говорила Совету, но наш нынешний ареопаг не сильно склонен слушать кого-то, кроме себя. А Палыч убеждён, что мундир ему к лицу. Так ты говоришь, наша Родина — исключение?

— Это не я говорю, а Олег. Он изучает архивы Библиотеки и нашёл довольно много интересного. Мы уникально агрессивны, уникально разноэтничны, уникально многочисленны, наш срез удивительно велик.

— Вот тут не поняла, — призналась Марина.

— Не удивительно, до меня тоже не сразу дошло. Вот, под нами планета, так? Скорее всего, вымершая, судя по отсутствию радиообмена, но не о том речь. Мы как-то по умолчанию считаем, что это некая версия нашей Земли. Может быть, с другой географией, точно — с другой историей, но, в принципе, отличается она не сильно, так?

— Как-то так, да. Хотя мы, люди Дороги, в каждом мире видим только крошечный кусочек…

— То есть, грубо говоря, мы сейчас летим над шарообразной планетой диаметром двенадцать тысяч с копейками километров, которая вращается вокруг звезды солнечного типа, как бы ни называли её местные, входящей в галактику Млечный Путь.

— А это не так?

— Скорее всего, нет. Возьмём Коммуну. У неё есть Солнце, которое всходит и заходит, ускорение свободного падения там девять и восемь метров в секунду за секунду, но, если пойти на условный восток, то вернёшься на то же место с запада, пройдя отнюдь не сорок тысяч километров, верно?

— Да, гораздо меньше, — озадаченно подтвердила Марина, — это же локаль.

— То есть, то, что Коммуна не является планетой земного типа, но гравитация на ней работает, тебя не смущает?

— Как-то привыкла, — пожала плечами она, — я там с детства.

— Так вот, есть ненулевая вероятность, что срезы — те же локали. Большие и маленькие, но почти все — существенно меньше нашей родной Земли. Как при этом к ним притягиваются наши жопы, и почему присутствующая почти везде Луна от них не улетает — понятия не имею.

— Я что-то такое слышала от наших учёных, — задумчиво сказала Марина, — но никогда не вникала. Что-то о том, что сознание определяет бытие, а не наоборот. И что именно поэтому мы ни разу не видели срезов, где не было бы — сейчас или в прошлом — людей.

— Мультиверсум антропогенен, — сказал я, — люди формируют мир своим представлением о том, каким он должен быть. Во всяком случае, такова теория, которой придерживается Церковь, и Кафедра с Конгрегацией в этом вопросе согласны.

— А почему наша Земля такая большая?

— Не знаю. Возможно, потому что мы самые большие во всем Мультиверсуме любители агрессивной экспансии. Если бы это было не так, то, вполне вероятно, Колумб, отплыв из Испании на запад, через пару дней благополучно приплыл бы в Индию. Может быть, эпоха великих географических открытий была на самом деле эпохой расширения мира, присоединением других срезов… Заметь, почти везде в Мультиверсуме население срезов монорасовое и мононациональное. И только у нас такой зоопарк, от чукчей до бушменов. Школьные объяснения этому всегда казались мне не очень убедительными.

— Как-то слишком сложно, — сказала Марина, подумав. — С другой стороны, какая теперь разница?

— Тоже верно, — согласился я. — Готовься, последний зигзаг.

— А что мне готовить? — засмеялась она. — Мак меня найдёт, даже если я буду спать мертвецки пьяной.

Македонцу с командой потребовались всего сутки. За это время я успел познакомить аборигенов с Мариной, она успела осмотреть их достижения по выживанию, со сложным лицом проинспектировав фабрику по производству седативного геля и ряды ложементов с подключёнными.

— И что они там видят? — спросила она у главного.

— Довольно простенький синтетический мир, — ответил он равнодушно. — У нас нет мощностей на полноценную симуляцию, так что локация небольшая. Периодически они отключаются и заменяют бодрствующих, а те ложатся на их места. Не идеальный вариант, но, учитывая ограниченность наших ресурсов… Хуже всего детям, развитие в виртуальности вряд ли пойдёт им на пользу.

— С детьми мы вам, возможно, поможем… — задумчиво сказала Марина. — А может, и не только с детьми…

«Тачанка» прибыла с караваном машин, среди которых затесался даже БТР. Но больше всего оказалось грузовиков, набитых вооружёнными людьми. Наверное, арендовали цыганского глойти для проводки. Ну что же, дальше без нас разберутся. Нам пора.

Ушли, сопровождаемые первым сигналом ожившего маяка.

— А заметно лучше стало, — сказал Иван, оглядевшись. — Чётко всё и видимость дальше. Хотя и непонятно, на что это влияет.

— По версии Конгрегации, если запустить некое «достаточное» число маяков, то Мультиверсум самоизлечится. Где коллапс уже прошёл — там, конечно, назад ситуацию не откатить, но новых коллапсов не будет, а там, глядишь, и Дорога заработает как надо.

— Ты им веришь?

— Не особенно. Техническая логика подсказывает, что это паллиатив. Ну, найдём мы ещё три, пять, пусть даже десять живых маяков. Но срок службы кристаллов конечен, а откуда их брать — знала только Коммуна. И не нынешняя, а та, Первая. Когда все найденные исчерпают ресурс — что будем делать дальше?

— Кстати, о Первой Коммуне — ты так и не рассказал, кто это и откуда.

— А никто не знает. Судя по всему, какая-то находчивая община, которая присела на наследие Ушедших и творчески его переработала себе на пользу. Дорога к тому времени превратилась в то, что мы имеем сейчас, то есть путь, доступный далеко не каждому. Но Коммуна использовала резонанс реперов, а позже придумала ещё и акки. Я не уверен, но по контексту мне показалось, что зарядку акков от маяков тоже сделали они, дооборудовав башни Ушедших. Они же изобрели способ выходить на Дорогу техническими методами — через работающие от акков резонаторы. Впрочем, становление Коммуны очень плохо задокументировано. Записи раннего периода то ли пропали, то ли уничтожены специально, и историческая наука знакомится с ними уже в период расцвета. Золотой век Коммуны — это в первую очередь широчайшая межсрезовая торговля, летающие между мирами дирижабли-волантеры, активно используемая реперная сеть, мораториумы и огромное количество разной техники на акках. Они были весьма практичные ребята, никому не мешали жить, как им хочется, но за счёт монополии на логистику фактически были главной организованной силой Мультиверсума. Недаром до сих пор их язык знают все, связанные с темой.

— А потом тоже что-то пошло не так?

— Что-то всегда идёт не так… Здесь очередная лакуна в архивах — падение Коммуны описано ещё более скудно, чем её подъём. В какой-то момент они исчезли, как Ушедшие. Выстроенная ими транспортно-энергетическая система быстро разрушилась. Несколько общин пытались поднять упавшее знамя, но никто не потянул. Потом появилась новая Коммуна, которая как-то удачно вписалась в ожидания Мультиверсума. Но эту историю ты уже знаешь.

— И где наше место в этой картине мира?

— Ну, мы пытаемся восстановить систему Ушедших средствами Первой Коммуны. Правда, в основном методом научного тыка, не понимая, как всё устроено. Если получится удачно, то мы хотя бы оттянем приход Искупителя. Надеюсь достаточно, чтобы им не стал, например, мой сын. Или твой. Или кто-то из детей Артёма. И вообще — лучше бы не при нашей жизни. Не хочется жить в эпоху великих перемен…

***

— Что за чёрт! — сказали мы с Иваном дружно.

Чёрт оказался классический — чёрный, лохматый, хвостатый. У Гоголя на таком кузнец Вакула летал за черевичками. Этот, правда, взлететь не пытался — возможно, погода нелётная или потолки низковаты.

— Папа, не убивай его! Это Енька, оно хорошее!

Дочка повисла у меня на руке и только в этот момент я осознал, что целюсь в чёрта из своего «кольт-коммандера». Ну, у меня и рефлексы стали…

— Я безвредно и неопасно, — сообщило существо. — Полезно в хозяйстве, экономлю время и семейный бюджет.

— Что это такое, Маша? И что оно делает в нашем доме?

— А, это дядя Артём где-то нашёл, а мы его завели. Как котика.

— Дядя Артём вечно подбирает всякое… — буркнул Иван, успокаиваясь.

— Например, меня, — сказала спустившаяся со второго этажа Настя.

— Не будем переходить на личности, — смутился капитан, — а где он сам?

— Не знаем, он с Ольгой ушёл куда-то, не сказал, куда.

— Давно? — поинтересовался я.

— Сложно сказать, — ответила юная корректорша, — мораториум же. Он постепенно накапливает разницу. Думаю, мы с вами уже на полсуток разбежались, минимум. А то и больше.

Да, недостаток этого прекрасного дома не только в том, что за его дверями тут неизвестно что. Ещё и мораториум — хитрое устройство эпохи Первой Коммуны, создающее временной зазор. Пока он после ремонта проработал недолго, разбежка накопилась небольшая, но постепенно она будет расти: улетишь очередной маяк искать, а когда вернёшься — а у тебя уже внуки старше, чем были дети.

Это я преувеличиваю, конечно, но всё равно как-то неудобно выходит. Зато и враги сюда не доберутся. Теоретически. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.

— Сергей, мы можем поговорить? — Настя.

За тёмными очками синих глаз не разглядеть, но я сразу понял, что вот они, проблемы. Поступили.

— Сначала семья и обед. Тебе очень срочно?

— Не знаю. Скорее всего — да.

— Тогда мораториум работает на тебя. Потерпишь до вчера?

— Конечно.

Ну что же, семья моя в порядке. С учетом того, что понятие «порядок» в нашей ситуации включает в себя множество довольно-таки небанальных вещей. Таких, как твёрдый и очень внимательный взгляд не по возрасту молчаливого сына. Как Машка, скачущая по коридорам верхом на чёрте. Как крупнокалиберная снайперская винтовка «Выхлоп», установленная сошками на подоконник.

— Я просто смотрела в прицел, — оправдывается жена, — почудилось движение в пустом городе.

— Что-то увидела?

— Да так… Не уверена. Неважно. Пойдём в душ, я по тебе соскучилась!

Вечером припёрся главный из Конгрегации и начал качать права. Мол, зачем мы отдали маяк Коммуне. Конфликт интересов у них, вишь ты. Деликатно объяснил, что срать мне вприсядку на их интересы. Мы подряжались запускать маяки для повышения стабильности Мультиверсума, а не ради чьих-то амбиций любого рода. С этой точки зрения, диверсификация их принадлежности только на пользу — ни одна из сил не сможет диктовать свою политику остальным.

Конгрегату это не слишком-то понравилось, но заставить он нас не может. Так что утёрся. Времени на эти политесы ушло много, и Настя взяла меня в оборот уже совсем к ночи. Настя — и, к моему крайнему удивлению, Василиса.

Две девицы, насколько я замечал, неплохо общаются и даже, можно сказать, подруги. Настя помладше, но Корректоры быстро взрослеют…

— Дядьзелёный, — выпалила Василиса, когда за нами закрылась дверь кабинета, — Данька пропал!

— Твой приятель из Корректоров?

— Да! Он ушёл и не вернулся, хотя давно уже должен.

— Во-первых, не забываем про мораториум…

— Это учли, — сказала Настя. — Все контрольные сроки вышли, он не вернулся.

— У Корректоров сложная и опасная работа, — напомнил я.

— И что же теперь, бросить его там? — возмутилась Василиса.

Ого, а девочка-то к нему неровно дышит. Интересно, Иван в курсе? Лично меня бойфренд-Корректор у дочери не обрадовал бы. Специфические они ребята. Хорошо, что Машка моя ещё маленькая.

— И как обычно поступают, если Корректор пропал? — спросил я у Насти.

— Чаще никак. Как вы правильно сказали — это опасная работа. Но иногда это становится испытанием для другого корректора. Если он вызовется.

— Ты, надо полагать, вызвалась?

— Он друг Василисы. Я должна. Ректор не возражает. Готов зачесть это мне как первое испытание.

— Но ты же ещё очень неопытный Корректор…

— Именно так и становятся опытными.

— То есть, не учить плавать, а бросить в воду, авось выплывет — это обычная практика Школы?

— Да. Невозможно научить быть Корректором, — она подняла очки и глянула на меня своими синими гляделками. — Корректорами становятся не за партой.

— Не удивительно, что вас так мало… — покачал головой я. — От меня-то вы что хотите, барышни?

— Надо спасти Даньку, — экспрессивно сказала Василиса. — Но нам нужна ваша помощь…

— Так, стоп. Для начала, у каждой из вас есть свой отец…

— Мой папа прикуёт меня цепью к кровати и УИн отберёт! — пожаловалась Василиса. — Если я только заикнусь об этом…

— Я целиком на его стороне в этом вопросе.

— Ну, Дядзелёный! Так нельзя же!

— А ты что скажешь, Настя?

— Мой… приёмный отец — очень хороший человек. Но… Он слишком… мягкий, пожалуй. Им командует Ольга, им командуют жёны, им бы даже Енька командовало, если бы догадалось. Хотя, может, и догадалось — не сам же он придумал это домой притащить. Вы когда-то правильно мне всё объяснили про манипуляции, и я больше не хочу быть среди тех, кто им манипулирует для своей пользы.

— Поэтому решила поманипулировать мной? — рассмеялся я.

— Вы шутите, — не поддалась она, — я знаю, что вами не получится. Корректоры часто ходят с напарниками, но у меня такого нет. Если вы откажетесь, я просто пойду одна.

— Эй, а как же я? — возмутилась Василиса, но Настя её проигнорировала. Уставилась на меня синими глазищами и ждёт.

— Это надолго? — спросил я, наконец.

— За полдня доберёмся, если…

— Если что?

— У вас же есть УАЗик? Просто отвезите меня туда, я дальше сама справлюсь.

— Василиса остаётся тут, — сразу поставил условие я.

— Почему?!! — возмутилась девочка.

— Потому что твой папа открутит мне башку, и будет прав. Я бы за Машку открутил. Со своей стороны обещаю, что постараюсь вытащить твоего молодого человека.

Василиса надулась, но спорить не стала. Поняла, что бесполезно.

— Ладно, Настя, прокатимся. Всё равно сидим, Артёма дожидаемся. И где его черти носят?

Глава 9. Артём. «Как в последний раз…»

— И куда нас черти несут? — сказал я сам себе.

Мысленно сказал, потому что, если открыть рот, то замучаешься пыль выплёвывать. Связь работает в одну сторону — на моей голове старый танковый шлемофон с наушниками, и мной можно командовать из кабины. Моё же мнение о происходящем никого не интересует.

Автомобиль Аннушки оказался старым седаном, у которого срезали заднюю часть крыши, превратив в пикап. Впереди осталось два места, включая водительское, сзади разместились бочка с топливом, пулемётный вертлюг и я.

— Я курьер, а не маршрутка, — отрезала Аннушка. — Кому не нравится — идёт пешком.

В общем, я еду на насесте пулемётчика, тщетно пытаясь укрыться за небольшим щитком от злого встречного ветра. Ловлю лбом неосторожных насекомых, глотаю пыль. Повязанная на ковбойский манер бандана и очки-консервы спасают не сильно.

— С пулемётом дело имел? — пренебрежительно спросила Аннушка.

— Бывало, — ответил я солидно, не поясняя, что всего дважды и без большого успеха.

На вертлюге ПКМ с кустарным щитком, разобраться с ним не сложно. Куда сложнее будет в случае чего из него попасть, потому что адский аппарат Ольгиной подружки летит, как в жопу укушенный, и я держусь за пулемёт, чтобы не вылететь на очередной кочке.

Чёрный седан установлен на большие не по росту колёса, оснащён устрашающе шипастым бампером, защитными решётками на фарах и радиаторе, из дырки посередине капота торчит раструб турбонагнетателя. Глушителя нет, выхлопные трубы попарно выведены вверх с боков — как раз там, где я и сижу. Хорошо, что выхлоп сдувает встречным ветром. Плохо, что под ногами у меня двухсотлитровая бочка с бензином, шланги от которой незамысловато идут к мотору прямо по борту, снаружи. Боковых стекол в кабине нет, но Ольгу и Аннушку хотя бы лобовик защищает.

— Пойдём быстро, подруга, — сказала она Ольге. — Длинными зигзагами.

Я в это время прилёг на землю и заглянул под днище машины. Увидел, что она заднеприводная, и что резонаторов, как на УАЗике Зелёного, там нет.

— Мне эти костыли не нужны, — отмахнулась Аннушка, — хоть какая-то польза от вашей школы уродцев.

— Но-но, — ответил я, поднимаясь и отряхиваясь, — там моя дочь!

— Ну и дурак, — вот и весь ответ, — смотри не вывались на ходу, останавливаться не буду!

Утро выдалось хмурым — времени поспать Ольга мне не оставила. Я слышал краем уха, что Вещество, помимо всего прочего, сильнейший афродизиак, но не думал, что настолько. Ночь пронеслась ураганом, полным запахами миндаля, полыни и пороха. Когда мне начинало казаться, что я больше не могу, то Ольга целовала меня снова и снова — и я забывал про усталость. Её тело источало Вещество каждой порой, каждым выдохом, каждой каплей телесных жидкостей — и этого мне хватало с избытком. Она была прекрасна, как никогда, активна и изобретательна, требовательна и нежна… Но теперь я, кажется, могу уснуть прямо на жёстком сидении пулемётного гнезда, несмотря на то, что едва не вылетаю из него на каждой кочке. Ремней безопасности не предусмотрено, а грубо заваренные дырки в щитке намекают, что главная опасность тут не в дорожных неровностях.

Обе дамы, между тем, бодры и позитивны. Не знаю, кого осчастливила Аннушка, но припухшие губы, пара засосов на шее и шалый взгляд намекали, что её ночь тоже не прошла впустую. Взревел удивительно громкий мотор, задние колеса пробуксовкой выбросили в воздух фонтаны пыли, выхлопные трубы плюнули в небо дымом, я схватился за пулемёт, чтобы не выпасть, — и мы понеслись.

Выходы на Дорогу короткие, зигзаги по срезам — длинные. Аннушка заверила, что так быстрее. Ей виднее, она курьер. Это опасная работа, куда опаснее, чем караваны водить. Один человек, одна машина, всё решает скорость, и только скорость. Ну, ещё знание маршрутов. Первый зигзаг мы летели по пустому шоссе, прямому и ровному, как чертёжная линейка, и ревущий мотором автомобиль демонстрировал какую-то совершенно безумную прыть. Впрочем, вскоре выяснилось, что это от качества покрытия не зависит — Аннушка не признаёт другого положения педали газа, кроме как упереть её в пол. На степной дорожке мне казалось, что желудок сейчас выпрыгнет через нос, потому что при каждом прыжке зад импровизированного пикапа немилосердно подбрасывало. Я понял, почему связь односторонняя — ничего цензурного с моей стороны всё равно не услышать.

Переход, Дорога, зигзаг. Оранжевая пустошь, гарантирующая много-много песка в моей носоглотке. Жопу я уже отбил так, как будто прогалопировал в составе Первой Конной весь положенный маршрут — от тайги до британских морей. Причём, без седла. Но кого это волнует? Мотор взревел, ускорение вдавило меня в твёрдую короткую спинку сиденья, машина прыгнула вперёд — и снова понеслась. Жаркий ветер пустыни лупит в лицо, за нами стелется длинный пыльный хвост. И вот над этим хвостом…

Я заколотил кулаком по крыше кабины.

— Что тебе надо, парнишка? — недовольно сказали наушники шлемофона.

Как будто я могу ответить, ага.

— Если в сортир припёрло — терпи или вали в штаны, мне пофиг.

Я заколотил ещё сильнее.

— Да что там такое? Ольга, глянь.

Моя рыжая мадам высунулась в боковое окно, от чего волосы её тут же превратились в пыльную щётку, и, извернувшись, посмотрела на меня. Я молча, но выразительно ткнул пальцем в небо. Она посмотрела, увидела, и спряталась обратно.

— Это разведфлаер Комспаса! — сказала Аннушка в наушнике. — Не подпускай его близко! И береги патроны, их не так много!

И как я, по её мнению, должен совмещать эти два указания? Снял вертлюг со стопора, развернул пулемёт стволом назад. С этого ракурса оснащённый двумя подъёмными винтами флаер похож на крылатый сперматозоид. Попасть в него со скачущей машины можно разве что случайно.

— У него стрелок за кабиной, не давай ему занять позицию для стрельбы!

Я приложился к пулемёту — ствол пляшет вместе с машиной. Прижал плечом приклад, пытаясь руками компенсировать скачки — не преуспел. Короткая очередь показала, что мы не совсем беззащитны, хотя прошла, как мне кажется, даже не близко от цели. Почему бы нам не уйти на Дорогу и не поискать другой путь?

— Держи его подальше! — сказала моя говорящая шапка. — Я не могу выйти на такой скорости, а если мы сбавим, они нас накроют… О чёрт, ещё и броневик!

Ветер сдул пыльный шлейф в сторону от дороги, и я увидел мчащуюся за нами бронемашину. Увы, при этом и её стрелок увидел нас. Я это понял только по паре отверстий, внезапно появившихся на пулемётном щитке. Совсем рядом с моей головой, это очень бодрит. Я перевёл пулемёт ниже и пальнул в их сторону в ответ. Не знаю, попал или нет, эффекта ноль.

— В леталку стреляй, придурок! Броневик из пулемёта не взять!

Ну, вот как она увидела, а?

Наша машина рванула так, что я шарахнулся подбородком об затворную крышку пулемёта. Я-то думал, что мы быстро ехали — но нет, это, оказывается, была неспешная прогулка. Вот теперь Аннушка показала, как глубоко можно продавить педаль газа — кажется, колёса касаются дороги лишь изредка. Пулемёт стреляет только «куда-то назад», с точностью плюс-минус сорок пять градусов по горизонту. Строчу, что делать. Короб с лентой большой, надеюсь, хватит надолго, потому что как менять его в таком режиме, я понятия не имею. Два запасных пристёгнуты у заднего борта, но мне до них при таких скачках не добраться никак.

Одна радость — броневик отстаёт, не сдюжил нашей скорости. Но несколько дырок в борту наделал даже с такой дистанции. У него плотность огня большая, статистика больших чисел работает. Разведфлаер зато догоняет. Стрелок у него за кабиной, и мы с ним уже пару раз обменялись любезностями, когда ему открывался сектор. С обоюдной безрезультатностью — у меня машина скачет, его нервирует моя стрельба. Меня его стрельба тоже нервирует, но мне деваться некуда. Флаер маневрирует, когда боги случайного распределения попускают мне почти попасть в него, поэтому их стрелку неудобно. В идеале, он должен поравняться с нами и лететь параллельно дороге, но тогда и мишень из него получается такая, в которую даже я попаду.

— Держись крепче, впереди дорогу размыло! — сказал наушник, и машина тут же подскочила в воздух.

Я даже не успел разглядеть, через что мы перелетели — она грянулась колесами об дорогу, подскочила как-то боком, пошла юзом, заскользила по песку, выравнялась, снова заскользила, уже другим бортом вперёд… Аннушка героически ловит её, не давая слететь в кювет, но скорость падает, падает…

Стрелять я не могу, корму мотает по дороге. Разведфлаер воспользовался этим, чтобы занять идеальную позицию — справа сверху, метрах в двадцати от дороги. Его стрелок развернул свою скорострелку и обдал нас как из шланга. Всего один раз, но удачно. Резко запахло бензином из простреленной бочки, десятками дырок покрылся кузов, меня что-то резко дёрнуло, как будто кто-то сильно по плечу хлопнул и стукнул кулаком в бедро. Я даже не сразу понял, что ранен — в этот момент Аннушка, злобно ругаясь, поймала машину и снова дала полный газ. На секунду мы выровнялись, и я успел куда-то попасть. Не думаю, что сильно повредил, но флаер сбросил скорость и сманеврировал, опять закрыв сектор своему стрелку. Теперь мы снова несёмся по дороге, вот только у меня под ногами бензин мешается с кровью.

Я не первый раз ранен. Знаю, что если сразу не убило, то шансы хорошие — скорострелки обычно шьют насквозь, раневой канал чистый, калибр небольшой. Но также знаю, что сейчас адреналиновая блокада начнёт спадать, мне будет очень больно, а от потери крови вскоре погаснет сознание. Левая рука уже работает плохо, но это ничего, это мелочи. Главное — не отрубиться и не выпасть. Перед глазами уже полетели чёрные мухи, замельтешили точки… Даже кажется, что вижу наш дирижабль — вон там, выше и левее…

Всё, экономить патроны незачем, надо отстреляться по максимуму, пока могу. Я зарядил длинную очередь, ведя ствол навстречу маневрирующему по горизонтали флаеру, и где-то они всё-таки встретились. Летательный аппарат заметно тряхнуло, он ушёл в сторону, а потом вдруг развернулся и рванул с набором высоты прочь.

— Сбрасываю, уходим! — сказала говорящая шапка, и мы ушли.

Я так и не потерял сознание до конца, поэтому, когда меня тащили две окровавленные женщины, попытался вылезти сам, но не преуспел — адская боль прострелила ногу, и я грохнулся в кузов.

Дальше были боль и запах бензина. Ими пропитался весь окружающий мир, из которого периодически выплывали женские лица. Рыжая голова, черная голова. Они, сменяясь, плевали мне в рот. И это не было галлюцинацией. Я даже сквозь боль понимал, зачем они это делают — с момента приёма вещества прошло менее суток, оно пропитывает их тела и выделяется даже с потом.

В себя я пришёл голым, на кровати, в каком-то пыльном неуютном помещении. В воздухе всё ещё витает запах бензина. Я в нём буквально искупался, когда упал в кузов. Болит левое плечо и левая нога. Нога сильнее, но уже не так остро.

— Эй, подруга, очнулся твой ёбарь! — в дверях, бессовестно меня разглядывая, стоит Аннушка.

Мне даже прикрыться нечем. Впрочем, плевать, чего она там не видела?

— Как ты себя чувствуешь? — спросила вошедшая за ней Ольга.

— Как будто меня утопили в бензине.

— Почти так и было. Одежду твою пришлось выкинуть всю. Болит?

— Нога и плечо.

— Плечо — ерунда, сквозное в мясо. Крови много было, но и только. С ногой хуже, пробита кость. Мы сделали, что могли — залатали дыру УИном, дали экстракт Вещества.

— О да, такого наплевательского отношения ко мне ещё никто не проявлял…

— Да он у тебя юморист, — мрачно сказала Аннушка, — чуть жив, а шутить тужится. И что ты в нём нашла?

Мадам курьер демонстративно оглядела мою голую тушку, нарочито задержав взгляд примерно посередине.

— Ничего особенного, — прокомментировала она свои наблюдения. — Видала я и побольше.

— Где мы? — спросил я.

— В каком-то срезе, разумеется, — пожала плечами Ольга. — Что-то вроде мотеля. Нам нужно было передохнуть и залатать — тебя, себя и машину.

— Ты ранена?

— Мы обе. Но в нас сейчас столько Вещества, что нам нужно, как вампирам, голову отрезать. Всё остальное затягивается на глазах. Жаль, тебе нельзя дать чистого, только так, через нас.

— Я предлагала тебе просто в рот нассать, — заржала Аннушка, — но Ольга не согласилась.

— И то хорошо, — вздохнул я.

— Ой, надо же, он ещё и недоволен! Скажи спасибо, что не бросили тебя в кювет и не уехали! Я пока не уверена, что ты и плевка моего стоишь.

— Спасибо.

— Обращайся, — буркнула она и ушла.

— Не обижайся, — примирительно сказала Ольга, — у неё…

— Тяжёлое детство, прибитые к полу игрушки, скользкие подоконники… — перебил я, — понимаю. Она из Корректоров, а там все жизнью ушибленные. Пока сам не пострадаешь, чужими бедами не проникнешься.

— Рада, что ты это понимаешь. Взрослеешь, наверное.

— Тебя не догоню, бабуся!

— Старый, что малый, — вздохнула она. — То-то меня к тебе тянет. Ладно, раз уж ты оклемался, пора нам ехать дальше. Всё, что могли, мы сделали, больше ничего тут не высидим.

— На, вот, прикрой срам — сказала вернувшаяся Аннушка, — нашла тут какие-то тряпки…

Дурацкий синий с блёстками костюм на два размера больше, чем надо, я выгляжу в нём сущим клоуном. Бензином не пахнет — пахнет плесенью и многолетней пылью. Выяснилось, что наступать на левую ногу не могу, к машине меня буквально тащили. Усадить в пулемётное гнездо такого инвалида не получится, так что туда пришлось лезть Ольге. Меня всунули на пассажирское, и то, пока ногу пристроил, чуть сознание от боли не потерял. Весёлая предстоит поездочка…

Признаться, дальнейший маршрут я запомнил плохо. Выходили на Дорогу, уходили в зигзаги… Это слилось в один мучительный трип, потому что от каждой кочки в ногу как будто стреляли заново. Кочек было много, Аннушке на мои проблемы было плевать, и когда мы добрались-таки до Центра, я даже вылезти сам не смог. В здешней больнице мне сразу вкатили чего-то убойного, и я, наконец, с большим облегчением отрубился.

В больнице меня навестили Зелёный с Иваном. Интересовались, как скоро я могу приступить к обязанностям штурмана, а то вдвоём по очереди вахту стоять — никогда не выспишься. Узнали, что, несмотря на наплёванную мне в пасть регенерацию и заштопанную УИном мышцу, бедренная кость — это вам не шуточки. Мне всю ногу изрезали, извлекая её осколки. В общем, даже вяло хромать с палочкой я смогу не скоро.

— Не, так не годится, — сказал Зелёный. — Ща порешаем вопрос.

И, к моему удивлению, «порешал». Доктор прибежал, всадил мне в ногу модерновый инъектор с альтерионской маркировкой и сказал, что через несколько дней выпишет на амбулаторное наблюдение.

— Последний из личной аптечки отдал, — пожаловался бортмеханик, — так что амбулаторно наблюдать тебя будем на борту. А пока у меня всё равно дельце образовалось. Дочка твоя попросила кое в чём помочь.

— Настя?

— Не Герда с Вилорой же. Ничего, лежи пока, выздоравливай. Эта альтерионская штука ядрёная, чесаться будет зверски, но ты терпи, это оно зарастает так. Знать бы, что Альтерион сколлапсирует — запасся бы аптечками впрок.

Пришла Меланта — пухлая, рыжая, довольная. Просто светится счастьем. А когда кайлит счастлив… В общем, всей больнице праздник. Меня потом главврач спрашивал, нельзя ли её на регулярной основе сюда приглашать. На чай с плюшками.

Заходила поблагодарить за Вещество. Серьёзно сообщила, что собирается дождаться меня из больницы и устроить ночь благодарности, которая запомнится мне надолго. Потому что Эли чувствует себя прекрасно, и сама она чувствует себя прекрасно, несмотря на беременность. Искусственное осеменение прошло успешно.

Я задумчиво почесал башку промеж рогов, но потом понял, что не обижаюсь, а действительно рад за неё. Дурак потому что. Пусть ей будет хорошо.

Пришла Таира, деловито поинтересовалась моим здоровьем. Доложила, что в хозяйстве порядок, дети растут нормально, морально-психологическая обстановка дома приемлемая, снабжение налажено, всего хватает. Волосатое существо по прозвищу Енька прижилось, работу по дому исполняет тщательно, детские игры переносит безропотно, кот одобряет его за лохматость и спит исключительно на шерстяных коленках. Но она, Таира, тем не менее, за сервом приглядывает, потому что мало ли что.

Я доклад принял, одобрил, велел ждать меня, бдить, поддерживать порядок и не расслабляться.

Забежала Настя. Называла папой, обнималась, болтала о чепухе, но напряжение какое-то чувствовалось. Странно иметь почти взрослую по возрасту и совсем взрослую по уровню ответственности дочь. Корректоры рано взрослеют.

— Зелёный говорил, ты просила его помочь?

— Да, тебя не было, я решила…

— Я не обижаюсь, нет. Я действительно не самый крутой отец, не повезло тебе.

— Прекрати, — сказала она очень серьёзно. — Крутых вокруг полно, а ты — хороший. Мне повезло — я сама выбрала себе отца. И не пожалела об этом.

— Я ещё не настолько плох, чтобы говорить мне такие комплименты. Помирать пока не собираюсь…

— Близким людям иногда надо говорить, что ты их любишь. Пока есть такая возможность. Я это ещё в Альтерионе поняла, когда сидела и думала, что скоро умру. Я тогда много всякого думала…

— Так что там за история, почему тебе помощь понадобилась? — спросил я, чтобы не напоминать, что из той истории с Альтерионом её тоже вытащил Зелёный, а вовсе не я. Хреновый из меня отец, на самом деле, это просто она не балованная.

— Да ерунда — спасательная миссия. Туда и обратно, буквально. Я бы и сама справилась, но Сергей обещал на УАЗике отвезти, это быстрее выйдет.

— А кого спасать?

— Даньку, Даниила. Ты его помнишь, наверное.

— Да, конечно, помню. Он меня здорово напугал как-то байками про виртуальность мира.

— Он такой, да. В общем, он не вернулся вовремя. Данька — тот ещё раздолбай, так что, скорее всего, просто просохатил сроки, но надо убедиться. Это будет моё первое Корректорское задание, я немного нервничаю. Вот и попросила Сергея…

— Конечно, Насть, я понимаю. Береги там себя. Ты теперь не сама по себе, у тебя семья есть!

— Конечно, пап! Обязательно! — чмокнула меня в щеку и унеслась по своим делам.

«Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!».

К вечеру пришла Алистелия. Принесла пирожков — это оказалось очень трогательно, хотя кормят тут неплохо. Но еда едой, а домашние пирожки… Пряча глаза, очень тихо спросила, не передумал ли я насчёт образца классической литературы, о котором я спрашивал. Ответил, что у меня как раз образовалась куча свободного времени, и я готов посвятить его повышению культурного уровня. Благо, он столь низок, что повысить его несложно.

Алька придвинула к кровати кресло, достала толстую тетрадь, исписанную ровным школьным почерком, и начала читать. Когда она закончила, я был ошарашен, потрясён и восхищён. Небольшая история, нечто между рассказом и повестью, сплетённый сюжет причудливо вьётся меж героев, образуя вроде бы волшебную сказку, но при этом и удивительно эмоционально достоверную историю.

— Это прекрасно, — сказал я искренне.

— Тебе понравилось? — расцвела Алистелия. Даже глаза подняла от пола и посмотрела на меня прямо.

— Очень. Кажется, я никогда не читал таких прекрасных историй. Сложная и странная, но при этом и невозможно увлекательная. Замечательно. Сложно было перевести?

— Прости, муж мой… — глаза вновь смотрят вниз, голос тише шёпота, — я не смогла перевести для тебя. Как ни пыталась — выходило плохо. Невозможно сохранить их связность и глубину на другом языке. Поэтому я написала этот рассказ сама, по всем классическим канонам, стараясь передать не столько форму, сколько дух. Это не перевод, увы, это просто подражание. Я никогда не писала раньше сама, но я очень старалась…

— Алька, ты чудо, — сказал я со сложными чувствами.

Мои и без того не самые обоснованные претензии считать себя писателем, только что были повергнуты в прах и растоптаны вот этими длинными стройными ногами. Я никогда не питал иллюзий по поводу литературных достоинств моих творений, но такая разница в уровнях с девчонкой, просто набросавшей на коленке свой первый рассказик… Это как-то чересчур. После этого я как честный человек должен пойти и сжечь всё мной написанное, затем, посыпав голову бумажным пеплом, удалиться из литературы навсегда. Но даже это в эпоху электронных книг мне недоступно.

— Я что-то сделала не так, муж мой? — почувствовала моё расстройство Алистелия.

— Ты все сделала правильно. Я невероятно горжусь тобой.

— Я вижу, ты чем-то расстроен…

— Нет-нет, Алька, это просто пыль рухнувших амбиций. Их было немного, они были невысоки, так что пыль скоро осядет. Но я хочу тебя попросить…

— Конечно, муж мой. Что я могу для тебя сделать?

— Напиши ещё. Рассказ, повесть, роман — что угодно. Не бросай это дело.

— Хорошо, муж мой, — она вздохнула и призналась, — мне понравилось писать. Это… так увлекательно! Как будто живёшь другую жизнь…

— Мне ли не знать… Эх…

Придётся переквалифицироваться в управдомы.

Всю ночь нога адски чесалась — не обманул Зелёный. Я забывался тревожным сном, в котором мою ногу то жевали крокодилы, то жалили пчёлы… Просыпался, мучился, отрубался снова. Не выспался абсолютно. Зато врач на утреннем обходе порадовался — заживает даже быстрей, чем они ожидали. Уже завтра дадут поковылять с палочкой.

Заходили Светлана с Еленой — жёны Ивана и Сергея. Принесли фруктов, рассказали бытовые новости. Женщины не удержались, пошли осваивать сад, так что там теперь кипит и булькает ландшафтный дизайн. Вопреки опасениям Зелёного, никто их не съел, изнаночный город пуст. Правда, улицы кто-то метёт и убирает, но кто — непонятно. Поймать неведомых уборщиков при исполнении не удалось, хотя Василиса устроила засаду по всем правилам. Она порывалась даже выйти на разведку, но Света её не отпустила, конечно. Иван обещал, что попозже они проверят все вместе, но сейчас он занят профилактикой и каким-то срочным дооснащением дирижабля, причём вместе с Ольгой, отчего Светлана, кажется, нервничает.

Значит, Ольга здесь, не умчалась по своим загадочным делам, как обычно. Но ко мне, что характерно, не зашла. Не то чтобы я от этого как-то страдаю, но это показательно. Чем она таким важным занята? Причём тут дирижабль?

Зелёный с Настей куда-то рванули на УАЗике, Василиса чуть было не уехала с ними «зайцем», спрятавшись в багажнике за спинками сидений, но была замечена и выдворена с поруганием. Обещали скоро вернуться, но это их «скоро» довольно относительно, потому что мораториум всё туже сжимает здешнее время. Чем дальше, тем больше будет разбежка. Это не очень удобно, но безопасность важнее. Когда (и если) всё закончится, надо будет, наверное, искать другой дом. Где и какой — непонятно, до этого ещё дожить бы.

Днём снова пришла Таира. Думал — опять с докладом, как некоему пусть весьма номинальному, но главе семьи — но нет, с требованием. Я должен велеть Ольге рассказать ей о планах по уничтожению Комспаса. Потому что Таира обязана в них участвовать. Связь между словами «велеть» и «Ольге» у меня никак не выстраивается. Велелка не отросла. Но заверил, что попробую уговорить. Горянка выглядела не очень довольной такими полумерами, но спорить с мужем не стала. У неё субординация. Мужу надо подчиняться безоговорочно. В крайнем случае, можно убить его, если он окажется недостоин, но пока жив — он главный. Видимо, я котируюсь в её табеле о рангах, раз живой…

Вечером опять пришла Алистелия, и мы говорили о литературе. Не могу сказать, что меня так уж сильно увлекает эта тема, но Алька от неё буквально оживает, и на неё в этот момент очень приятно смотреть. Главное, чтобы она никогда не узнала, какую хрень я раньше писал. Мне будет очень стыдно.

Она последовала моей рекомендации и начала писать новый рассказ. Мы обсудили сюжет и фабулу, но я не стал больше давать советы. Боюсь, мой писательский опыт её только испортит. Кивал, поддакивал и всячески подбадривал, старательно повышая самооценку. В общем, как будто к студентке филфака клинья подбиваю. Ухаживать за собственной женой — это новый опыт. Скорее приятный, потому что ей очень к лицу это воодушевление: перестаёт зажиматься, начинает свободно говорить и смотреть в глаза, а не в пол. Может быть, когда-нибудь у нас будет нормальное человеческое отношение друг к другу. Не скажу «любовь», но что-нибудь кроме чувства долга с её стороны и взятой случайно ответственности — с моей. И если эта тонкая ниточка, которая сейчас между нами протягивается, требует разговоров о литературе — ну что же, будем говорить о ней.

— И всё же, Алька, — спросил я, когда она собралась уходить, — что тебя гнетёт? Чем я могу помочь?

Свет в глазах погас, лицо опустилось вниз, голос еле слышен:

— Ничего, муж мой. У меня есть всё, что мне нужно. Глупо желать того, чего никогда не будет.

— Не глупо, — я поймал её за тонкое запястье, притянул и усадил на край кровати. — Расскажи, вдруг я смогу что-то для тебя сделать.

— Это неправильно, — покачала головой она, — жена да оставит всё прошлое за порогом мужа своего…

— Это тебе как «хранительнице рода» в голову вбили?

Алистелия молча кивнула.

— А если я как муж тебя попрошу?

— Зачем?

— Затем, что мне приятнее видеть жену, которая не бродит тенью, замученная призраками прошлого. Мне нравится, когда ты улыбаешься и не прячешь глаз. Я хочу, чтобы ты была счастлива хотя бы в том, что зависит от меня. Будем считать, что такой у меня каприз.

— Ты очень странный, — тихо сказала Алистелия.

— Ты тоже весьма загадочная девушка. Так что у тебя за проблема? Сёстры?

— Откуда ты знаешь? — вскинулась она.

— Меланта проболталась.

— Ты помог Меланте… Это так удивительно.

— Да, сам себе иногда удивляюсь. На самом деле, просто повезло. Что случилось с твоими сёстрами?

— Их похитили, — сказала она так тихо, что мне пришлось переспросить.

— Похитили? Кто?

— Комспас. На наш караван напали и захватили всех. Потом на них напали рейдеры, был бой. Меня, Меланту и Таиру отбили, мы попали к Севе. Остальные остались у Комспаса. Две моих сестры — Фрисандра и Лемисина. Мы близнецы из одной генетической группы, очень близки. Я до сих пор чувствую, что они живы. И что они страдают.

— Ничего себе…

— Это как будто у тебя что-то болит. Не сильно, но постоянно. Иногда удаётся отвлечься, но чаще нет. Это терзает и мучает меня. Иногда я думаю — лучше бы они умерли. Прости, муж мой, я не должна была…

— Должна-должна. Ты всё правильно сделала.

Глупо, но мне стало легче на душе — все-таки она страдает не из-за навязанного чёрт знает зачем странного мужа. Не я причина этих слёз, которые сейчас текут по опущенному вниз лицу и капают на колени. Хуже плачущей женщины — только женщина, плачущая из-за тебя.

И почему я не герой-отморозок типа Македонца? Обойма с левой, обойма с правой, враги валятся пачками… И в финале по блондинке в каждой руке. Обе две как Алистелия, сёстры же.

— Знаешь, — я с трудом сел на кровати, кривясь от боли в ноге, и обнял её за плечи. — Я бы очень хотел сейчас пообещать, что спасу их. Но ты сама понимаешь, что это фигня. Единственное, что я обещаю тебе — не упустить шанс, если он появится.

— Спасибо. Ты хороший.

Это, конечно, приятно слышать. Но, боюсь, «хорошесть» сейчас наименее востребованная Мирозданием характеристика. Я бы предпочёл что-нибудь более героическое.

Ольга явилась только на третий день, когда я уже понемногу начал расхаживаться. Пока с костылём, но даже это лучше, чем утка под кроватью. Нога ведёт себя довольно прилично, для простреленной бедренной кости — так просто прекрасно. По крайней мере, она целиком на месте, а это уже немало. Тот случай, когда радуешься уже тому, что у тебя есть чему болеть.

Рыжая пренебрегла условностями посещения больных — ни фруктов, ни пирожков. Скептически понаблюдала за моими ковыляниями, покачала головой:

— Давай, приходи в себя быстрее.

— Угу, — содержательно ответил я, осторожно усаживаясь на кровать.

— Твоя жена прицепилась ко мне, как клещ.

— Таира? Эта может. Очень целеустремлённая.

— Требует поделиться планами против Комспаса.

— А они есть?

— Разумеется.

— Так поделись. С тебя не убудет, а она никому их не выдаст.

— Вообще, у нас практически всё готово. Ждём, пока ты прекратишь изображать инвалида. И Сергей ваш куда-то свалил, кстати. Не знаешь, куда?

— По корректорским делам. Настя попросила помочь. Обещал, что недолго.

— Бардак у вас в экипаже… Ладно, на первом этапе без него обойдёмся. Но ты нам нужен на мостике не позже, чем завтра. Пойду, поговорю с врачом…

Доктор явился ближе к обеду с видом недовольным. Сообщил, что он бы, конечно, ни за что меня не выписал, потому что ко всем этим чудесам регенерации относится скептически, однако вынужден уступить давлению авторитетов. Велел ногу беречь, сильно не нагружать, больше стоять, чем ходить, больше сидеть, чем стоять, а лучше всего вообще лежать, но чёрта с два же я лягу, раз уж меня так из больницы вытаскивают.

Я виновато пообещал хотя бы постараться. В коридоре уже топчется Таира с кульком моей одежды. Очень неловко, но ей пришлось помочь мне надеть штаны и зашнуровать ботинки. Нога хреново гнётся и на любое резкое движение отзывается болью. Ничего, авось расходится. Горянка, подпирая меня неожиданно крепким плечом, помогла спуститься по лестнице, а дальше я уже и сам похромал. Терпеть можно.

В нашем общем доме хорошо, но тревожно. Все ходят задумчивые, погружённые в себя, как перед боем. Только Меланта спокойна — она-то своё получила. Порхает и щебечет, рассыпая улыбки и позитив. Приятно посмотреть. Хоть кого-то из своих жён я сделал счастливой, пускай и весьма странным образом. Эли цветёт и выглядит ещё более куколкой, чем всегда, — Вещество пошло ей на пользу. Они с кайлиткой часами сидят, обнявшись, представляя собой довольно-таки умилительное зрелище.

Таира мечется по дому, как тигрица в клетке, смотрит на меня ожидающе — когда, мол, начинаем? А я даже толком не знаю, что именно начинаем-то. Ольга до сих пор не посвятила меня в подробности. Это для неё дело обычное.

На висящем над садом дирижабле Иван заканчивает монтаж какой-то мандулы под гондолой.

— Надеюсь, я не перепутал? Это ведь мандула? — спросил я у него за обедом.

— Именно. Мандула, она же «шняга», она же «хреновина». Зелёный придумал конструкцию. Увы, создатели «Добровольца» не предусмотрели использование его в таком качестве, приходится, как выражается наш бортмеханик, «колхозить».

— Она ведь для того, о чём я подумал?

— Да, для того самого. Не могу сказать, что мне нравится эта затея, но Ольга заверила, что, скорее всего, демонстрации будет достаточно. Применять не придётся.

— Хотелось бы верить…

— Зелёный по этому поводу заявил, что в военном давлении «коридор возможностей» расширяется всегда легко и чаще всего — необратимо. Но он тот ещё параноик.

— Обычно мой муж оказывается прав, — вздохнула Лена, — были возможности убедиться.

— Это ужасно, когда муж всегда прав! — засмеялась Светлана, косясь на своего мужа. — Как ты с этим справляешься?

— Игнорирую его правоту. Попробуй, это работает.

В этом доме, похоже, собралось слишком много женщин. Скоро начнутся заговоры и интриги.

Вечером впервые пили чай на внешней веранде, глядя на висящую над пустым городом луну. Енька таскало с кухни чашки и пирожки, Маша с Лёшей скакали по расчищенному от бурьяна саду и висли на ограде, выглядывая на улицу. Выходить туда им возбраняется, но интересоваться не запретишь. Алистелия вынесла младенцев подышать свежим воздухом, они сопят в широкой тройной коляске, которую соорудил для них Зелёный из набранного на цыганской барахолке хлама. Получилось индустриально, но удобно.

Василиса сидит, надувшись, — в этот полёт мы пойдём без неё. Обойдёмся один раз без юнги. Иван считает, что опасность невелика, но всё равно — детям там не место. Чем кончится наша затея — никто предсказать не возьмётся. Даже Ольга, непривычно тихая и задумчивая. Греет ладони чашкой чая и смотрит в наступающую на город ночь. Нет у неё привычки делиться сокровенным.

Не знаю, как для остальных, но для меня вечер прошёл с ощущением, что он последний. Не вообще последний, а для какого-то этапа нашей жизни. Как будто мы сейчас допьём чай, попрощаемся, пожелав друг другу спокойной ночи, и разойдёмся навсегда. А если даже и соберёмся снова, то это будем уже не мы, и всё будет уже по-другому. Очень странное настроение.

Ночью ко мне пришли Меланта и Эли, и их благодарность не знала границ. Больная нога ограничивала мои возможности, но они компенсировали это с поистине вдохновенной фантазией. «Как в последний раз», — снова подумалось мне почему-то, когда они ушли, и я опять смог думать.

А утром мы попрощались и отчалили. Я, Иван, Ольга и Таира. Горянка всё-таки выгрызла своё участие в операции. Она тоже из тех, с кем проще согласиться. Одетая в кожаные штаны и куртку, убравшая волосы под головную повязку, с внушительным ружьём на плече она воспринимается совершенно иначе. Женщина с гор Закава, гроза мымбаруков. И за эту амазонку — одну козу? Я бы и трёх не пожалел!

— Они убивают наш народ, — сказала мне Таира. — Забирают наших женщин снова и снова. Никто не вернулся. Я должна была попасть к ним и прекратить это, но вышло так, как вышло. Теперь я знаю больше. Знаю, что у меня ничего бы не получилось тогда. Старый Сева объяснил мне. Но мой долг остался за мной. Спасибо тебе, ты дал мне возможность его исполнить.

— Ты уверена, что это именно то, что тебе нужно от жизни? У нас сын, семья…

— Да. Если мы вернёмся оба, я стану хорошей женщиной для тебя. Если вернёшься только ты — другие жёны помогут тебе вырастить сына.

— А если вернёшься только ты?

— Такого быть не может, — твёрдо заявила Таира, — это мой долг, не твой.

У меня своё отдельное мнение на сей счет — Мирозданию обычно плевать на наши долги, — но я не стал спорить. Теперь уже будет, как будет, чего загадывать.

Маршрут до Коммуны проложить несложно, так что вахта сменялась вахтой, зигзаг — зигзагом. «Без лётных происшествий», как выражается наш капитан. Разнообразия ради, никому не было до нас дела. Один пустынный мир сменялся другим, и только Ольга всё мрачнела.

— Ну что ты страдаешь? — пытался достучаться до неё я. — Есть жизнь и помимо Коммуны. Ну, выкинули тебя из обоймы, обидно, конечно, но не конец же света…

— Нихрена ты не понимаешь, — вот и весь ответ. Объяснить непонятое не пожелала.

Ну что, она девочка очень взрослая. Даже если снова выглядит едва на двадцать. Меня это уже не сбивает с толку, привык. Наверное, наши отношения трудно назвать здоровыми, и я мог бы озолотить какого-нибудь психоаналитика, если бы меня это хоть чуть-чуть беспокоило. Но мне плевать. У меня все отношения более чем странные, так уж вышло.

В Коммуне Ольга не соизволила даже выйти на трап, не то, что идти на переговоры. Впрочем, Марина пришла к ней сама, и они долго что-то обсуждали в кают-компании. Я не подслушивал, но расстались они недовольные друг другом. С памятной водонапорной башни уже сняли крышу, и лежащий в перекрестье распорных балок зелёный цилиндр отлично виден сверху. Когда-то я, обливаясь потом от ужаса, отключал на нём взрыватель. Теперь почти в полном спокойствии подключаю его обратно. Надо мной висит туша дирижабля, недавно смонтированные нами захваты нежно обняли корпус бомбы. Осталось только завести кабель дистанционного подрыва — и мы превращаемся в стратегический бомбардировщик. Неуклюжий, тихоходный, с кучей ограничений — но скинуть боеголовку и подорвать её мы, я надеюсь, сможем. Если я сейчас ничего не напутаю в контактах — то именно в этом порядке. Наоборот было бы обидно. Между сбросом и детонацией должно быть достаточно времени, чтобы мы ушли на Дорогу. Это ведь тоже не мгновенный процесс. И лучше бы не кидать её об землю, потому что у неё нет контактного взрывателя, это же не авиабомба. Она, скорее всего, просто разобьётся. Аккуратно выгрузить на крышу чего-нибудь высокого, запустить таймер и свалить. А ещё лучше — помахать ею для убедительности и не взрывать вовсе. Комспас, конечно, те ещё сволочи, но использование ОМП, как верно говорит Зелёный, раздвигает пределы возможностей, которые не задвинешь назад. Не хотелось бы подавать пример.

— Ну что, не подорвём мы себя этой штукой? — спросил Иван.

— Не должны, — ответил я. — Минимальная задержка достаточная, чтобы мы ушли. Активируем взрыватель, отпускаем захват — и сваливаем. Как настоящий тру-бомбер. В общем, у меня всё готово, можем отправляться.

— Подругу твою рыжую ждём. Она куда-то свалила, просила дождаться.

— Надо же, думал, она в обиде отряхнула прах с ног и больше не ступит на землю Коммуны…

Ольга явилась к локальному вечеру, с лицом непроницаемо-сложным. Я прямо сразу напрягся. Ничего не сказала, ушла в каюту, заперлась, на стук не ответила. Ну и ладно. С кем бы она ни общалась на земле — разговор явно вышел не простой.

Перед отправлением пришла Марина и откровенно сказала:

— Лучше бы вам сюда больше не прилетать. В этот раз я еле удержала их от попытки захвата дирижабля. Если бы не бомба — не отговорила бы. Я — не Ольга, меня не особо слушают. Сказала, что вы скорее подорвётесь, чем сдадитесь, и они поверили.

— Коммуна теперь совсем добра не помнит? — удивился я.

— Мы вам маяк сдали, — укоризненно сказал Иван, — хотя конгрегаты этому не обрадовались.

— С маяком проблем нет — там мои ребята сидят, они вас заправят и не обидят. Но сюда — лучше не надо. Здесь управляет Совет. По крайней мере — пока.

Отстояв свою вахту, сдал штурвал капитану и пошёл спать. Полёт проходит спокойно, по бортовому времени час ночи, за иллюминаторами гондолы плывёт ночной пейзаж очередного мира. Он не совсем пуст — иногда внизу мерцают огоньки в окнах редких домов, но небо его принадлежит только нам, на локаторе чисто. Тихо, экономичным ходом идём над тёмной дорогой. Нам никто не нужен, и мы никому тут не нужны.

— Можно? — Ольга пришла. Опять не высплюсь…

— Заходи.

Не похоже, что она с неприличными намерениями. Лицо серьёзное и странное.

— Надо поговорить.

— Про Коммуну? Марина уже…

— Нет, про нас.

— Я до сих пор не уверен, что есть какие-то «мы». Ты уверена, что существует предмет для разговора?

— А вот это я и хочу обсудить.

Надо же, настоящее классическое «выяснение отношений»! А мы ведь даже не семья, что бы по этому поводу ни думала себе Таира.

— Что это вдруг? — спросил я тоскливо.

Ненавижу вот такие разборки. Мой гарем, конечно, удивительный феномен, но от мотания нервов я избавлен. Меланта выше этого, Алистелия не посмеет, а Таира меня скорее пристрелит, если что.

— Я была у Лизаветы, в госпитале. Она подтвердила — я беременна. Я долго думала и решила — ты должен узнать. Срок крошечный, но ошибки быть не может.

— Э… — я не нашёлся сразу, — я правильно понимаю, что…

— Да. От тебя. Препарат, который мы добыли в Эрзале, сработал. Я очень благодарна тебе за помощь.

— Хм… Обращайся.

— Разумеется, это не обязывает…

— Оль, — оборвал я её, — ну что ты несёшь? Сама себя послушай. Что за интонации? Как школьница, залетевшая после пьяной вечеринки.

— Прости, — вздохнула она, — что-то я действительно слегка не в себе. Гормоны, наверное.

— Я прекрасно понимаю, что никакой «муж и отец» тебе не нужен, что ты сама прекрасно справишься с чем угодно, что я тебе не опора и, тем более, не защита. Что ты не собираешься быть четвёртой — да хоть даже и первой — женой в моём дурацком гареме. Но, тем не менее, ты пришла сюда сейчас, сама не зная, зачем. Сказать тебе?

— Скажи.

— Этот ребенок мой, я приму его и сделаю всё, что должно, если такая необходимость появится. Это ты хотела услышать?

— Наверное. Да. Спасибо. Глупо, правда?

— Что ты не такая стальная, как все думают? Нет, не глупо. Дети всё меняют. Я сам это совсем недавно понял.

— А я, оказывается, успела забыть… Спасибо тебе, Тём. Ты, правда, хороший. Я пойду…

И ушла. «Хороший» я, ишь. Самая расплывчатая и бессмысленная характеристика, которую только можно придумать. Супергерой «Человек Хороший». Обладает суперспособностями «ми-ми-ми» и «лапки». Чёрт его знает, зачем он нужен вообще…

Две вахты спустя, вернулись в Центр. На удивление спокойно дошли. Дорога стала прочнее и чётче, срезы спокойны, маршрут строился буквально сам. Не зря ребята с маяками работали, заметно лучше стало. Надо бы продолжить — но не с бомбой же под брюхом… Вот слетаем в Комспас — и займёмся.

— Тут удивительная библиотека, — сказала Алистелия.

Как-то вышло, что мы стали чаще проводить время вдвоём — или в компании сопящих младенцев, как сейчас. Меланта с Эли поглощены собой, выращивая в странном симбиозе будущих кайлитов, Таира чистит ружьё, точит ножи и вообще готовится к своему самурайскому подвигу, Ольга деловито исчезла, завершая какие-то совершенно необходимые приготовления перед грядущим рейдом. Зелёный с Настей пока не вернулись, ситуация зависла в неопределённости, но лететь их искать тоже вроде рано. Мы внезапно оказались в коротком временном отрезке мирной жизни, и то, что он скоро кончится, придавало ему печальное очарование. Мы сидим рядышком в креслах на веранде. Малыши спят в широкой коляске, Алька залезла в своё кресло с ногами, прихватив толстый том с пафосным золочёным обрезом.

— Это история времён падения Первой Коммуны. Очень драматичная. Эпоха великих свершений, сильных людей и значимых поступков. Главный герой — ученый, человек большой ответственности. И вот, в ходе своих исследований, он понимает, что всё благополучие Коммуны зиждется на варварской эксплуатации некоего конечного ресурса, и вскоре это может привести к катастрофическим последствиям. Его авторитет в обществе высок — Коммуна ценит технических интеллектуалов превыше всех прочих граждан. Однако стоит ему заявить о своём открытии, он становится жертвой вненаучной травли. Он готов доказать свои выводы — но его просто не хотят слушать. Ему не предоставляют публичных трибун, его исследования игнорируют, на него ополчается общественность…

— Производственный роман? — удивился я. — Трагедия непонятого технаря?

— Это скорее социальная драма, где научная правота противопоставляется неприятию необразованных масс, неспособных верно её оценить.

— А какое до неё дело массам?

— Принятие обществом его точки зрения означало бы резкое снижение комфорта для обывателей. Ведь если прекратить добывать этот самый ресурс, то благосостояние Коммуны пошатнётся. Учёный — точнее, инженер, его так и называют в тексте «Инженер», — предлагает бросить все силы на поиск нового источника энергии, возобновляемого или не столь важного для Мироздания. Однако на его поиски уйдут годы, и всё это время поддерживать прежний уровень жизни не удастся.

— И что же это за ресурс такой? — заинтересовался я.

— Увы, не сказано. Возможно, во времена написания книги это было слишком очевидно для упоминания. Кроме того, автор больше уделяет внимания романтической линии.

— А там есть и такая?

— Ну что ты! — Алистелия рассмеялась звонким переливчатым смехом и даже не добавила «муж мой».

Ничего себе, кажется, в первый раз слышу, как она смеётся.

— Все книги мелефитов — это книги об отношениях. Только они вечны и всегда актуальны. Всё остальное — фон. Поэтому их литература до сих пор считается классикой. Разумеется, в сюжете есть женщина, отношения с которой у Инженера сложные и неоднозначные. Они очень давно, с детства дружат, они были как брат и сестра. Но Инженер чувствует к своей рыжей подруге нечто большее. Она, будучи слегка эмпаткой, догадывается об этом, но не может представить друга детства в качестве любимого…

— Известный сюжет, — согласился я. — Так бывает.

— В ситуации конфликта, когда Инженера маргинализируют и травят невежды, подстёгнутые корыстными интересами богатеющего на ресурсном бизнесе истеблишмента, она встаёт на его сторону и сама становится объектом общественного остракизма. Это сближает их и переводит отношения на новый уровень. Между ними вспыхивает бурное чувство. Там, — Алистелия слегка покраснела, — много очень откровенных любовных сцен, мелефиты это любят. Инженер счастлив, но понимает, что время уходит, и катастрофа, которую не хотят видеть остальные, приближается. Она разорвёт их мир на части, уничтожив Коммуну.

— А что же остальные, совсем идиоты? Не видят этого? — меня неожиданно заинтересовал незамысловатый сюжет. В конце концов, я и сам писал пиздецомы, а это типичная завязка таковой.

— Некоторые видят, но считают, что на их век ресурса хватит. Некоторые не хотят связываться, опасаясь общественного неприятия, а большинство просто следует общественному инстинкту травли непопулярной точки зрения. И, конечно, есть те, кто надеется что-то выиграть от неизбежной смуты.

— Выходит, и столетия назад люди были такими же…

— Именно поэтому мелефитские книги до сих пор в цене, — солнечно улыбнулась мне Алистелия.

Оказывается, у неё очень хорошая улыбка. Жаль, что она так редко улыбается.

— И что же там дальше?

— Женщина отговаривает его от борьбы — ведь они только что нашли друг друга. Будучи близки с детства, внезапно осознали свою любовь. Она опасается разрушить их хрупкое счастье. Она предлагает бежать, найти убежище от грядущего катаклизма. После долгих колебаний, он соглашается. Если это общество не желает спасаться — пусть гибнет!

— Логично, — соглашаюсь я. — Сами себе злобные буратины.

Мне понятна такая точка зрения, но Алистелия смотрит на меня с укоризной.

— А вот Инженер так и не смог с этим смириться. Они с его женщиной нашли единомышленников и вместе построили «город городов». Надёжное убежище, которое защищало придуманное Инженером устройство. Они обзавелись красивым домом, где им было хорошо, женщина забеременела…

— Предчувствую драматический поворот сюжета, — уловил напряжение я.

— Да, — кивнула Алистелия, — ты прав. Когда появились первые признаки надвигающейся катастрофы, Инженер не выдержал. Не смог смотреть спокойно, как сбывается его прогноз. Он покинул свою жену и отправился спасать Мультиверсум. В Коммуне уже начинался хаос, поэтому ему удалось проникнуть в святая святых общины — место, где хранился некий артефакт, позволяющий извлекать тот самый ресурс. Работающую там машину ему удалось остановить только ценой потерянной руки, но это не самое плохое — его, вместе с этой машиной, выкинуло из нормальной метрики. Он чуть не погиб, выбираясь из замерзающей локали, а когда выбрался, выяснилось, что тот город, что они построили с товарищами, изолировался. Что-то связанное с искажениями времени, которые давало его защитное устройство. И теперь он и его жена никак не могли встретиться.

— Какая драма… — прокомментировал я скептически.

Мне такая концовка показалась слишком пафосной и «для девочек». В моей пиздецоме он бы прорвался, по локоть в крови и по колено в говне, ступая по трупам врагов, и как бы из последних сил свалился на руки своей жене…

— Прости, муж мой, я не могу передать всю многогранность художественного замысла этого текста… — потупилась Алистелия.

Блин. Опять этот «мужмой».

— Ну что ты, очень интересно! — сказал я быстро. — Не обращай внимания на мой пошлый цинизм.

— Тебе, правда, интересно? Или ты для меня вид делаешь?

— Правда, — я не стал уточнять, что больше любуюсь её фиалковыми глазищами, чем вникаю в сюжет. — А как их звали?

— Тут нет имён, — покачала головой Алистелия, — это литературная особенность, герои не поименованы, это было бы слишком просто. Автор должен интонацией текста, тонкостями диалога и описания дать понять, о ком идёт речь так, чтобы у читателя моментально вставал перед внутренним взором верный образ. Главного героя представляют только как Инженера — то ли амплуа, то ли прозвище. Героиню… Не могу перевести одним словом. «Та, в ком есть кровь кайлитов» — это характеризует сразу внешность, характер и особенности восприятия мира.

— Экая заморочь! И у них всё так? Ни слова в простоте?

— Да, поэтому перевести эти книги почти невозможно. Слишком тонкая игра текста, очень богатый язык. Очень жаль, что ты не можешь насладиться им в оригинале…

— Может быть, в более спокойные времена возьму у тебя пару уроков…

— Правда? — загорелась Алистелия. — Это было бы великолепно! Мы бы могли читать вместе, есть книги, специально предназначенные для парного чтения, они многое теряют, если читать их в одиночку…

Вот я попал! Теперь придётся учить этот дурацкий язык, чёрт бы его побрал. Не могу же я разочаровать жену? Интересно, альтерионские обучающие машины уцелели после их коллапса? Надо у Зелёного будет спросить.

— Угу, угу, — подтвердил я, — при случае — непременно… Так чем дело-то кончилось?

— Падение Коммуны не отменилось, но было отсрочено и стало менее катастрофичным, растянувшись на долгие годы. И все эти годы Инженер искал способ воссоединиться с женой. Искал тщетно — слишком надёжна оказалась защита, которую он сам и сделал. Для Коммуны он стал предателем и символом катастрофы, Мультиверсум не спас, жену потерял…

— Как-то не очень позитивно…

— Финал открытый.

— Понятно.

— Тебе не понравилось? Прости, в моём пересказе всё очарование теряется.

— Зато добавляется твоё очарование, это гораздо лучше, поверь.

Алистелия отвернулась, то ли смутившись от неуклюжего комплимента, то ли обидевшись за великую литературу. Помолчав, она сменила тему:

— Здесь очень богатая библиотека. В ней есть книги, о которых я только слышала, книги, о которых вспоминали учившие меня, книги, которые считались утраченными века назад. Но странно — они совершенно не систематизированы! Такое впечатление, что их подбирали по размеру корешка и цвету обложки…

— Очень может быть, что именно так и было, — согласился я. — Всё время забываю спросить, чей это был дом, до того, как его прибрала Конгрегация.

— Это был мой дом.

Я с пистолетом в руках оказался между детьми и пришельцем раньше, чем осознал это. Борух был бы мной доволен. Даже у самого негероического человека иногда просыпаются правильные рефлексы.

Визитёр одет по устойчивой моде местных криптоэлит — в балахон с капюшоном. Тут с этим строго — как если кто весь из себя непростой и по уши в интригах Мультиверсума — непременно в какой-то сутане. Не знаю, зачем. То ли рожи у них от могущества перекосило, то ли для пущей зловещести. Вот у этого, например, балахон такой стильный, что только косы в руках не хватает.

Он вошёл в калитку, которую я считал запертой изнутри, и теперь стоит неподалёку, показывая мирным жестом пустые руки. Капюшон откинут назад, лицо вполне обычное, с небольшой бородкой клинышком, лёгкая седина в тёмных волосах, породистый горбатый нос и пронзительно-синие «корректорские» глаза. Лицо кажется смутно знакомым, как будто он похож на кого-то.

— Давно в этом доме не было детей, — сказал он, игнорируя направленный на него ствол, — дома без детей скучают, вы знаете? Одни скучные старики со своими скучными интригами, как тут не заскучать? И они, — вы правы, юная леди, — не читали этих книг, их слуги заполняли ими пустоты на полках. А когда-то я гордился своей библиотекой!

— А вы, собственно, кто? — я довольно неловко чувствовал себя, направляя пистолет на безоружного человека, но убирать его тоже не спешил.

— Я Хранитель.

Алистелия за моей спиной тихо и изумлённо пискнула.

— Да ладно? — усомнился я.

От человека не несло никакой сверхъестественной мощью, голос не звучал как из задницы дракона, разговаривал он вполне по-человечески. Совсем не похож на того, что я в Коммуне видел.

— Не верите? Правильно. Сейчас столько самозванцев!

— Но вы, конечно, настоящий?

— Самый что ни на есть. Но зачем вы приделали эту мандулу к моему волантеру?

Глава 10. Зелёный. «Отчуждаемое имущество»

— Не включайте, не надо, — сказала Настя, когда я потянулся к выключателю резонаторов под панелью УАЗика. — Я попробую сама. Нас учили.

— Уверена?

— Да. Когда-то надо начинать. Только не спешите, я в первый раз…

Мы покатились неспешно по улице пустого города, в зеркалах расплывается от вибрации наш общий дом. Там жена и дети, но я еду в какую-то чёртову задницу ради совершенно постороннего мне парня. Зачем? Наверное, это входит в мой новый способ сосуществования с Мирозданием. Образ жизни, в котором у меня, внезапно, есть друзья. Никогда в жизни не было. Были люди, называвшие себя таковыми, чтобы что-то от меня поиметь (и небезуспешно). Но теперь я еду, потому что рядом беловолосая синеглазая приёмная дочь Артёма, и потому что меня попросила шебутная дочка Ивана, и потому что просто могу, и потому что это правильно. Потому что сказать: «Это не моё дело», — никак не получается. Не откроется пасть такое ляпнуть. Вот так и встревают во всякие дурацкие истории.

Переход совершился плавно и незаметно, раз — и мы на Дороге. Настя удовлетворённо кивнула:

— Получилось.

— Куда едем?

— Не волнуйтесь, я доведу. А тут странно…

Я с недоумением огляделся, но вокруг был привычный туманный пузырь со смутными силуэтами на обочинах.

— Ах, да, вы же не видите…

Девочка сдвинула на лоб тёмные круглые очки с плотными боковушками, немного похожие на сварочные, и смотрела вперёд широко раскрытыми синими глазами.

— И что там? — спросил я.

— Это сложно описать. Верхний слой — тлен и ужас. Мёртвый, сгнивший, жуткий мир. Через него идет физический план Дороги. Нижний слой — нити и сферы, плоскости и фракталы, очень красиво. А между ними — структуры и связи, тяги и приводы, трубы и провода, узлы и плетения… Не в буквальном, конечно, смысле. Это мозг подстраивается, подбирает ассоциации.

— Хотелось бы на это посмотреть.

— Да, мне жаль, что я не могу это вам показать. Вы, наверное, поняли бы больше меня. Оно всё такое… техническое. Как будто большой-большой механизм, старый, потрёпанный, но ещё исправный. Я это воображаю себе как древние башенные часы. Какие-то шестерёнки уже не крутятся, какие-то заедают, минутная стрелка на оси повисла, часовая идёт рывками, фигурки выезжают не те, не в свой черёд и не туда, внутри свили гнёзда птицы, завелись крысы и поселились бомжи, но главный механизм пока крутится, понимаете?

— Ещё как понимаю. Особенно насчёт бомжей. Они не просто поселились, они и половину деталей на цветмет спи… сдали.

— Это вы о чём? Ой, пора, сворачивайте вот тут — видите, дорожка пошла?

Я свернул, УАЗик подпрыгнул и загремел колёсами по брусчатке. Тревожно огляделся, но город вокруг пуст, заброшен и, скорее всего, безопасен. Современный мегаполис, а брусчатка — историческая часть, как в Москве. Вообще, похож на столицу нашей Родины — дорого, пафосно, просторно, надписи по-русски: «Соблюдайте социальную дистанцию!», «Оставайтесь дома!», «Самоизоляция — долг каждого!». Огромные штендеры вдоль дороги повторяют эти непонятные призывы, им вторят красочные плакаты на стенах: «Твой дом — твоя крепость!» — и заключённая в стеклянный шар, как старинная игрушка, квартира. «Дружите удалённо!» — два юноши, протягивающие друг другу что-то вроде сетевого кабеля. «Расстояние чувствам не помеха!» — мальчик и девочка с телефонами, пересылающие друг другу сердечки — ну, или красные жопки. «Если хочешь быть здоров — то живи всегда один!» — счастливый толстощёкий индивидуалист в трениках на диване. По роже видно — здоров, как болотная жаба, и столь же доволен собой.

Тротуары размечены цветными линиями, образующими отстоящие друг от друга на два метра коридоры. На стенах через трафарет белой краской: «Не открывайте окна во время дезинфекции!», «Уважайте труд курьеров! Они рискуют для вашей безопасности!». Не знаю, что тут стряслось, но опытным взглядом путешественника я бы определил здешний коллапс как примерно годовой давности событие. Пыльно, заброшенно, но природа ещё не скоро возьмёт своё. Будем надеяться, люди просто покинули неуютные мегаполисы и предаются ныне радостям жизни в пасторальных пейзажах в процессе простого сельского труда. А мы прокатимся — да и уйдём восвояси.

— Далеко тут? — спросил я.

— Надеюсь, да. Хочу с минимумом зигзагов пройти.

Ну что же, проспект прямой, как по линейке, наверное, где-то там за городом он перейдёт в шоссе — есть шанс проскочить подальше.

— А что вы там про бомжей говорили?

— А, это сказка про Коммуну. Интересно?

— Очень. Расскажете?

— Могу, — кивнул я, задумчиво разглядывая проплывающий за окном транспарант на кованой ограде белоснежного собора: «И враги человеку — домашние его!».

— Мне её один бывший священник, кстати, поведал.

— Который в библиотеке теперь?

— А, ты в курсе?

— Папа рассказывал.

— Ну, тем лучше. В общем, неизвестно насколько это правда, потому что источники скудны и нерепрезентативны, но есть такая версия. Дескать, Первая Коммуна, подобно многим до неё и многим после, началась с научного эксперимента, выдернувшего их из собственного среза в локаль. И так они удачно попали, что Ушедшие как раз ушли, а на их место ещё никто не пришёл. Весьма пытливое и научно подкованное сообщество оказалось у осиротевших рычагов управления Мультиверсумом и с отвагой неофитов ринулось рулить.

— Ну, это все знают… — разочарованно сказала Настя. — Они спасли Мультиверсум, наладили связи, транспортировку энергии…

— Это парадная версия, да, — кивнул я, — но есть и другая. Она не такая благостная. В ней говорится, что первым делом предприимчивые первокоммунары приватизировали оборудование Ушедших и начали использовать его не по назначению, извлекая некие компоненты и превращая их в свободно трансформируемую энергию. Энергией они пользовались сами и продавали её другим, через что и обрели чрезвычайное могущество. Но детали, которые они, как те бомжи, выковыривали из механизмов Мироздания и продавали на цветмет, только казались неважными. В какой-то момент система пошла в разнос. Коммунары опомнились, начали латать механизм, как могли и как умели, но было поздно — и обрушившиеся структуры смели их дутое краденое величие. Так пала Первая Коммуна.

— Вы думаете, это правда? — спросила Настя.

— Понятия не имею, — признался я, — история давняя. Но есть некоторые моменты, которые логично в эту картину укладываются. Впрочем, сейчас это уже не так важно. Важнее — что со всем этим делать.

— И вы знаете, что?

— Откровенно говоря, нет. Мы постараемся запустить как можно больше маяков, но это очевидно временные меры. Всё дело в кристаллах — их ресурс конечен, и сколько бы мы их ни нашли в заброшенных башнях, они рано или поздно выйдут из строя все. И тогда мы окажемся в той же позиции, что и сейчас, но без малейшего понимания, что делать дальше.

— А откуда они взялись?

— Никто не знает. К сожалению, многочисленные литературные документы прошлых эпох писали сплошь гуманитарии, высокомерно пренебрегающие неинтересными техническими подробностями.

— Ой, там человек! — сказала вдруг Настя.

Чёрт, что-то я расслабился и заболтался. Решил, что тут пусто и безопасно.

Человек в костюме жанра «постап-фоллаут», вместо лица — модный противогаз. Сквозь его стекло провожает машину удивлёнными глазами. Рядом с ним тележка на больших велосипедных колёсах, полная термосумками ярких цветов. Одну из них он зацепил за висящую на стене вертикальную конструкцию — что-то вроде реечного лифта, и жёлтый параллелепипед с незнакомым логотипом медленно поднимается вверх. Когда он достиг третьего этажа, оттуда высунулось некое существо в пучеглазой маске с фильтрами и резиновых перчатках по локоть и подхватило сумку. Увидев нас, существо застыло, забыв утащить добычу в логово, и уставилось на машину своим инопланетянским рыльцем.

Мужик с сумками внизу неуверенно помахал нам рукой, я посигналил в ответ. УАЗик рявкнул неожиданно громким на пустой улице хриплым сигналом, и в пустых пыльных окнах квартир появились бледные лица. В каждом окне по одному. Они молча провожали нас расширенными от изумления глазами, как будто давно не видели автомобилей.

— Так они не вымерли? — спросила недоверчиво Настя. — А зачем заперлись?

— Да чёрт их поймешь. Давай-ка валить отсюда…

Мы осторожно объехали полуопущенный шлагбаум с табличкой «Предъяви цифровой пропуск в развернутом виде!». Ниже от руки приписано «Передвижение только в соответствии с данными о передвижении». Дорога дальше прямая, я врубил четвёртую и вышел на крейсерские восемьдесят в час.

— Нам говорили, что эпоха техников уходит, — сказала Настя, — что наступает наше время, время Хранителей.

— Вы же Корректоры?

— Каждый Корректор — потенциальный Хранитель. Надо только принять в себя всю сложность мира. Я пока не могу, приходится носить эти очки… — она щёлкнула пальцем по окуляру.

— А многим удалось?

— Не знаю…

— Хоть один живой пример есть?

— Нет, Хранители покидают наш план бытия…

— Фигня какая-то, извини. Видал я пару раз этих так называемых Хранителей — не произвели они на меня хорошего впечатления. Неприятные типы с крышей набекрень. Не похоже, что это «принятие в себя» пошло им на пользу. То ли многовато приняли, то ли не в то горло пошло. Не хочу, чтобы ты такой становилась, и не верю, что станешь.

Дорога, давно покинувшая мегаполис, заворачивает вправо, нам пора. На этот раз Настя справляется быстрее, и вскоре мы снова в туманном (для меня) пузыре. Хоть одним глазком бы глянуть, как она видит эти «механизмы мироздания». Вдруг да понял бы чего-нибудь?

— Встряли, — сказал я мрачно.

Мы выскочили так неудачно, что пришлось бить по тормозам. Корму подбросило, резина взвизгнула — но обошлось. В сантиметре от передней машины остановились. Человек в будке, посмотрев на нас, укоризненно покачал головой, я развёл руками — мол, не хотел, так получилось… Мы стоим на узком, однополосном проезде, плотно ограниченном бетонными, в рост человека, заборами. Дальше шлагбаум, рядом с которым стеклянная будка. Я оглянулся — сзади нас сразу подпёр грузовик. Спереди — две легковушки, до невозможности похожих на «жигули» пятой или седьмой модели. Квадратненькие такие. Синяя и зелёная. Водитель передней что-то обстоятельно объясняет будочнику через опущенное окно, тот кивает и записывает, уточняет, переспрашивает, кивает снова… Небыстрая, похоже, процедура.

— Мы на месте? — спросил я Настю.

— Да, это тот самый срез.

— Ну, коллапса я пока не наблюдаю…

— Корректор здесь. Я его чувствую. Данька не вывел его из среза.

— А сам Даниил?

— Не знаю. Не могу понять. Вроде бы он здесь, и вроде бы не совсем… Странное ощущение.

— Жаль, что нет какого-нибудь маячка. Эпоха технарей, знаешь ли, имеет свои преимущества. Не так зависишь от этого «тут чую, тут ощущаю, а тут просто сквозняком надуло».

Подошла наша очередь, я подкатился к будке, отметив, что шлагбаум тут стальной и прочный, машиной не сшибить.

— Здравствуйте, — устало сказал пожилой будочник, одетый в невнятную униформу буро-серого цвета и цилиндрическую шапочку с непонятной эмблемой.

Хоть языкового барьера нет. Только железный. Я с нелогичным замиранием сердца сообразил вдруг, что документов у меня никаких. Ни на машину, ни прав, ни паспорта — ни единой бумажки. Как-то не возникало в них нужды в последнее время.

— Цель приезда?

— Разыскиваю… человека одного.

— «Поиск человека», угу, хорошо… — пробормотал служащий, что-то записывая. — Живого или исполняющего последний долг?

— Последний что? Впрочем, неважно. Надеюсь, живого.

— Угу, живого, надеется… — скрипит ручкой будочник. — Алкоголь, табак, наркотики употребляете?

— Сейчас или вообще? — растерялся я.

— Отвечайте «да» или «нет».

— Тогда нет.

— Правильно, — одобрил он, — нужно ответственно относиться к своему телу, оно является ценным общественным достоянием.

Про «общественное достояние» мне не понравилось, но я решил не обострять.

— Хронические болезни, влияющие на пищевую ценность?

— Пищевую ценность чего?

— «Да» или «нет», пожалуйста.

— Нет.

— А у девочки?

— То же самое.

— Вес тела? Ваш и девочки.

— Девяносто и пятьдесят — сказал я наугад, решив, что взвешивать нас не станут.

Угадал, не стали.

— Очки снимите, пожалуйста, — обратился он к Насте.

Она, пожав плечами, приподняла свои окуляры, будочник заглянул в синеву её глаз, кивнул, но никак не прокомментировал, только пометил что-то в своих бумажках.

— Проезжайте. Помните о режиме пищевой дисциплины, соблюдайте предписания.

— Непременно, — ответил я. Главное — проехать, потом разберёмся.

Шлагбаум, скрипнув, поднялся, и мы въехали в город.

Город оказался сер, уныл и депрессивен. Такое впечатление, что яркие цвета тут запрещены законодательно — всё какое-то тусклое, выцветшее, выглядящее пыльным и старым. Застройка панельная, дома из квадратиков бетонных плит, которые даже не пытались ничем украсить. Машин мало, они угловатые, одинаковые, неинтересные, и тоже неяркие. Правда, надо сказать, и УАЗик на этом фоне не особенно выделяется. На улицах чисто, людей немного, одеты серо до степени слияния с пейзажем.

— Какие они… — сказала неопределённо Настя.

— Какие?

— Усталые. Худые. Равнодушные.

Пожалуй, да, исчерпывающе. Именно такое впечатление и производят аборигены. Как будто они так устали и измучились от своей серой жизни, что им уже всё равно. Ешьте их мухи с комарами.

— Куда нам?

Настя задумалась, приподняла очки, покрутила головой.

— Примерно туда, — указала тонким пальцем. Ноготь на нём коротко острижен и выкрашен чёрным лаком. — Недалеко. Совсем рядом. Но…

— Что?

— Как-то странно ощущается. Не знаю. Давайте доедем.

Мы проехали метров сто, свернули налево. Возле открытой двери небольшая очередь в пяток аборигенов. Стоят молча. Первый что-то получает, отходит, сзади пристраивается новый.

— Нам сюда… наверное, — с сомнением сказала Настя.

Я припарковал машину у тротуара, заглушил. На табличке жёлтым по чёрному написано: «Пункт сопричастия №18. Госупрответ. Центральный район». На бумажке ниже написано от руки, но крупно и аккуратно: «Предъявлять по первому требованию!». За дверью крошечный прилавок, на нём — стеклянный конус с краном, из которого усталая худая женщина с морщинистым ненакрашенным лицом и убранными под белый колпак волосами наливает в стаканы чуть розоватую жидкость. Абориген в некрасивых очках с толстой пластмассовой оправой протягивает ей бумажку, она ставит на неё штамп, поворачивает краник внизу конуса, наливает стакан. Он забирает, выпивает без всякого видимого удовольствия, споласкивает стакан у крана с раковиной рядом, ставит обратно на стол. Лицо его светлеет и делается как-то даже бодрее. Облегчённо вздыхает, уходит. Его сменяет женщина в бордовом платке и растянутом платье, процедура повторяется. Стаканов всего три, они меняются по кругу, видимо, эпидемий местные не боятся.

Помещение крошечное и, кроме разливающей, в нём никого нет. Я, отодвинув стоящего в очереди подростка, заглянул за прилавок — за ним несколько больших, литров на десять стеклянных бутылей с той же розоватой жидкостью, и больше ничего.

— Тут никого нет, — сказал я Насте.

— Вижу, — коротко ответила она. — Не понимаю.

Очередь никак не реагировала, глядя мимо нас, только подросток в чём-то вроде гимназической униформы цвета сохлого говна украдкой пялился на Настю.

Я взял с прилавка полный стакан, понюхал — ничем не пахнет. Пробовать не рискнул, поставил обратно.

— Предъявлять будете? — скучно спросила разливающая.

Предъявлять нам было нечего, и мы отошли в сторонку.

— Очень странно, — сказала Настя, — я чувствую, как будто и Данька, и здешний Корректор здесь. Вместе. Но… И не совсем.

— В этом недостаток интуитивных методик. В непроверямости результатов аппаратными средствами.

Подросток выпил свой стакан и отошёл от прилавка.

— Пацан, подойди сюда, — позвал его я.

Он молча подошёл и уставился на меня вопросительно, иногда стреляя глазом на девочку.

— Бумажку покажи свою.

Он безропотно достал из кармана листок, разгладил и подал мне.

«Лист авансовой преутилизации», — напечатано на нём вверху крупно. Внизу, помельче, предупреждение: «При утере не восстанавливается, аванс подлежит возвращению в полном объёме». Листок разграфлён на квадратики с номерами, в некоторых стоят разнообразные штампики, в некоторых — нет. На обратной стороне плакатным шрифтом в тускло-красную краску пропечатан лозунг: «Относитесь к своему телу ответственно! Его качество — ваша забота!».

Ничего не понятно.

Я вернул лист пацану, и тот ушёл, периодически оглядываясь через плечо на Настю.

— Давайте ещё проедем, — сказала она.

И мы проехали. Катались по городу туда-сюда, нарезая ломаную кривую по его квадратно-поперечной планировке. Панельные дома в пять-семь этажей, стоят просторно, улицы широкие, машин почти нет. Редкие магазины под вывесками «Магазин», без уточнений, но ни одного кафе. Зато два кинотеатра — номер один и номер три. Наверное, где-то есть и номер два, но нам он не попался. На номере третьем печатанная в одну краску афиша: «В 18 часов — лекция о телесной ответственности. По окончании — художественный фильм «Вернуть себя людям». Что же тут так уныло-то? Даже деревья как будто недостаточно зелёные, чтобы радовать.

— Вот, здесь то же самое!

Снова очередь, прилавочек, конус. «Пункт сопричастия №7. Госупрответ. Юго-Восточный район». «Предъявлять по первому требованию!».

Покатались ещё. Нашли два пункта — под номерами пять и четырнадцать, с тем же результатом. Обнаружили непонятную «Станцию возврата авансов. Госупрответ», но очереди туда не было. Более того, проходящие мимо местные как будто избегали к ней приближаться, непроизвольно огибая вход по дуге.

— Я не могу их найти, — призналась Настя. — Они как будто по всему городу размазаны.

— Может, где-то сильнее чувствуешь? Отчётливей… Не знаю, как там у вас это работает. Давай ещё поездим, мы и половины города не осмотрели.

Мы поездили ещё. Потом ещё. Утомляло это катание почему-то невообразимо. Через час я чувствовал себя так, как будто за рулём сутки — в голове вата, в глазах песок, руки дрожат, поле зрения сужено. Настя бодрится, но я вижу, что ей тоже нехорошо — и так бледнокожая, она сейчас белее алебастра, слегка даже отдавая в синеву.

— Давит тут что-то и как будто высасывает, — жалуется она.

Вот и у меня такое же ощущение. Давит и сосёт, сосёт и давит. То-то местные скучные такие, обсоски выжатые.

Сзади коротко крякнула сирена. За нами пристроился жёлтый автомобиль с синей полосой по борту и одиночной круглой мигалкой на крыше. Я встал у тротуара, но глушить мотор не стал и кобуру под курткой передвинул под руку. Надеюсь, не понадобится — наша сила в быстром драпе, а не перестрелках.

— Здравствуйте, гражданин путешественник, — сказал подошедший к водительской двери мужчина в сером помятом мундире и фуражке с красным околышем. — Следуйте за нашей машиной.

— С какой целью? — поинтересовался я.

— С целью сохранения вашей жизни и здоровья.

Я не мог понять — он мне угрожает, что ли? Представитель власти не был вооружен и вообще не казался опасным, но тут дело в статусе. Любое общество имеет средства принуждения и соответствующие структуры.

— Простите?

— Вы уже плохо себя чувствуете, верно? — пояснил он. — Скоро вам станет хуже. А потом ваше тело будет бесполезно и нерационально испорчено. Его придётся утилизовать.

— Хм… А какие альтернативы?

— Проследуйте за нашей машиной, — он развернулся, дав понять, что уговаривать не будет, и вернулся за руль своего автомобиля.

Тот неспешно поехал вперёд, и я пристроился на УАЗике сзади.

— Может, нам уйти на Дорогу? — спросила встревоженно Настя.

— Давай всё же прокатимся за ним. Вдруг полезное узнаем. Если уйдём сейчас — придётся опять с нуля начинать. Но ты будь готова нас вытаскивать.

«Госупрответ. Главное управление. Приём граждан круглосуточно», — гласит скромная табличка у входа в здание. Граждане у входа, впрочем, не толпятся, на приём не спешат.

— Машину можно оставить здесь, — любезно сообщает мундирный, указав на парковку «Для служебных автомобилей».

Представиться он так и не соизволил, значки на погонах мне ни о чём не говорят.

— Пройдёмте.

Я засомневался. В машине у нас неплохие шансы удрать, а вот пешим порядком, да ещё и из казённого дома — куда ниже.

— Они тут, я чувствую! — горячо зашептала мне в ухо Настя. — По-настоящему тут, не как раньше!

Служивый терпеливо ждал. И мы всё-таки прошли. А что делать? Развернуться и удрать с порога, так ничего и не узнав?

Внутри наш сопровождающий показал удостоверение дежурному на входе, коротко бросил: «Со мной», — и мы пошли по крашенному в салатовый цвет коридору. Под ногами поскрипывал паркет, в здании царила удивительная гулкая тишина.

— Присядьте здесь пока, — он указал на стулья у стены, и, коротко стукнув в деревянную дверь, приоткрыл, заглянул и исчез внутри, тщательно закрыв её за собой.

— Они совсем рядом, — сказала Настя. — В этом здании. И Данька, и здешний Корректор. Они вместе.

— Вряд ли в гостях.

— Я, наверное, смогу уйти прямо отсюда, — вздохнула Настя, — нас учили. Но не уверена, что вас быстро вытащу.

— Если что — беги не раздумывая, — сказал я, — меня не тащи, я сам. На машине потом вернусь.

— Проходите, — пригласил нас выглянувший в коридор сопровождающий.

За дверью оказалась небольшая приёмная, откуда мы прошли в кабинет. Я ожидал какого-то начальства и бесед, но в кабинете никого не было, мы прошли его насквозь, выйдя через заднюю дверь на узкую лестницу и спустившись по ней на четыре пролёта вниз. Тут кафельный коридор, где пахнет медициной и дезинфекцией, металлические серые двери и — четверо охранников в такой же серой форме, но не в фуражках, а в кепках. Нас без грубости, но чётко зафиксировали — так оперативно, что я даже не успел к пистолету дёрнуться. Охлопали, вытащили «кольт», отдали нашему сопровождающему. Он покрутил его в руках, с интересом осмотрел, сунул в боковой карман кителя. Массивный пистолет торчал ручкой наружу.

— Уходи, — сказал я Насте.

— Не могу, — ответила она с досадой.

— Пока мы держим девочку, она останется с нами, — пояснил наш пленитель.

— Так это похищение? — спросил я.

— Реквизиция.

Нас повели по коридору вперёд. И меня, и Настю крепко держали за локти по двое, не давая шанса дёрнуться.

— Реквизиция чего?

— С некоторых пор тело человека считается отчуждаемым имуществом. Были бы вы местными, владение телом считалось бы долгосрочной арендой общественного ресурса, и мы бы сейчас просто разорвали арендный договор с отзывом аванса. Но, поскольку вы пришли извне, то это реквизиция. По обстоятельствам чрезвычайной важности.

— Это каким ещё?

— Вопрос выживания.

Нас завели в медицинскую палату, где на кроватях лежали два человека.

— Данька! — позвала Настя, но парнишка явно без сознания. К нему подключены трубки и провода, мерцают экраны медицинских приборов. На второй кровати — девочка чудной хрупкой красоты, совсем юная, черноволосая и смуглая. Глаза закрыты, грудь еле-еле поднимается от дыхания. Попискивают приборы. Рядом трое в белых халатах устанавливают ещё одну кровать.

— Это Корректор, — указала на девочку взмахом головы Настя.

— Да, — подтвердил приведший нас, — молодой человек уже нам объяснял. Она Корректор, он Корректор, ты тоже Корректор. Он хотел её забрать, представьте себе. Но мы, разумеется, не можем этого позволить.

— Почему? — спросила Настя. — Ведь тогда всё закончится!

— Потому что, прежде чем оно закончится — если вообще закончится, в чём я далеко не уверен, — умрёт множество людей. Может быть, все. Без сопричастия люди начнут умирать уже к вечеру. Кровь ваших друзей спасает жизни. Они нужны нам.

— Вы пьёте их кровь? — спросил я ошарашенно.

— Ну что вы, её бы не хватило на всех. В основном, это кровь наших доноров. Плазма Корректоров как бы активирует её, меняет, придаёт защитные свойства. Я не владею научной терминологией, простите, для этого есть специалисты.

— И нашу кровь вы тоже выпьете?

— Только её, — он указал на Настю, — и что значит «выпьем»? Не всю же. Медики следят за допустимой нормой забора крови. Мы ответственно относимся к состоянию тел, это наш принцип!

— А со мной что будет?

— Проверим и вашу кровь, не волнуйтесь. Но, судя по цвету глаз, вы не Корректор, так что шансов мало. Используем реквизированное имущество на общих основаниях.

Это он про мою тушку так? Ничего себе. У меня возник непраздный интерес насчёт этих самых «общих оснований», но поинтересоваться подробностями я не успел. В коридоре послышался какой-то шум. Что-то хлопнуло, что-то стукнуло, что-то, вроде, упало…

— Проверьте, — велел он охранникам. Меня и Настю остались контролировать по одному, а двое вышли за дверь. Там снова что-то хлопнуло, держащий меня отвлёкся, и я рванул вперед. Охранник упустил мою руку, но всё, что я сумел сделать — это пробежать несколько шагов и врезаться в того, который держал Настю. Ну, как, «врезаться»… На самом деле, не я в него врезался, а он мне врезал, да так, что я сковырнулся с копыт долой, но в этот момент он не держал Настю. К счастью, она не растерялась и, сделав шаг вперёд, замерцала наполненным зернистой тьмой контуром и исчезла.

«Умница девочка», — успел подумать я, прежде чем получил первый пинок по рёбрам. Потом думать было уже некогда — охранники были сильно расстроены моим поступком и даже отвлеклись от шума за дверью. А зря. Что-то негромко хлопнуло — раз, другой, третий, — и меня окатило горячими брызгами. Я был занят, стараясь закрыть руками наиболее ценные части организма и не сразу понял, что охранники меня больше не пинают, а тихо лежат рядышком, создавая липкую красную сырость на полу.

— Знаете, Сергей, — задумчиво сказал знакомый голос, — мне начинает казаться, что вы меня преследуете.

— Подполковник, честное слово — это нелепое совпадение, — ответил я, стирая с глаз рукавом то, чем меня забрызгало. — Я вот за молодым человеком пришёл.

— Вижу, переговоры были в самом разгаре. Извините, что помешал…

— Ничего-ничего, мы уже заканчивали.

— А мне показалось, что они только начали… Впрочем, я был вынужден. Видите ли, мы тоже за этим молодым человеком. И вот этой девочкой заодно. К счастью, местные, используя их таким оригинальным образом, коллапс всё-таки сняли. Срез открылся, и мы тут как тут! Корректоры — очень ценный приз, Сергей.

— Полковника дадут? — спросил я.

— Вполне вероятно, — вздохнул он, — вполне.

— И я, конечно, никак не могу их забрать?

— Вас сегодня, вроде, уже пинали? — удивился он. — Понравилось?

Вместе с будущим почти-уже-полковником двое мощных ребят в серой композитной броне и лихих беретах набекрень с незнакомыми короткими винтовками в руках. За этими не заржавеет, сразу видно. Охранники и захвативший нас офицер лежат на полу мёртвые, люди в халатах стоят у стены с выпученными глазами и поднятыми руками.

— Меня, значит, тоже заберёте? — печально спросил я. — Ручки-ножки, животик, вот это всё?

— Вы поразительно везучий человек, Сергей, — покачал головой подпол. — Мы на двух флаерах, без брони, у нас просто нет для вас места.

— Просто убьёте, значит?

— У вас какие-то дикие предрассудки по поводу Комспаса, — укоризненно сказал он, — мы не злодеи. Мы всего лишь рациональны в пределах необходимого. Кстати, вы знали, что местные не только пили кровь, но и ели друг друга?

— В каком смысле?

— В самом прямом. По истечении срока аренды тела личностью, оно возвращается в общественное достояние. Если хорошо сохранилось — в пищевую переработку, если плохо — в компост. «Будьте внимательны к этому телу, его ещё есть другим!» — то ли процитировал, то ли на ходу придумал подполковник. — Вот где дикость-то.

Он поднял с пола выпавший из кармана убитого «кольт», обтёр от крови об его мундир и протянул мне.

— Ваш?

Я растерянно кивнул.

— Так что Корректоров мы заберём, разумеется, а вы можете быть свободны. Зачем мне вас убивать, подумайте? Пустой перевод ресурса. А так — глядишь, ещё и встретимся.

Кривясь от боли в отбитых рёбрах и хромая, я выбрался на улицу. Наличие пистолета никак не меняло ситуацию — шансов отбить у Комспаса Корректоров ноль. Над зданием висели, гудя пропеллерами, два флаера, склонившие к земле свои носы-шарики. На меня им было плевать. Сел в УАЗик, напугал себя кровавой рожей в зеркале, завёлся и уехал, прямо с улицы уходя на Дорогу. Назовём это «тактическим отступлением», например. Чтобы не называть это «просрал задачу». Никому не помог, Настю потерял, чудом выжил. Офигеть я спасатель.

На первом же зигзаге удачно подвернулась река — к ней пришлось съехать с шоссе по запутанной и нелогичной эстакаде с указателями на непонятном языке, где я трижды промахивался мимо нужного съезда. Хорошо хоть машин нет, крутись, как хочешь. Спустившись по бетонным ступеням к воде, разделся до трусов, прополоскал одежду, умылся и даже почти вымыл из волос и бороды засохшую кровь. Развесил на машину мокрое шмотьё, раскатал по нагретой солнцем набережной спальник, улёгся в тени УАЗика и задремал. Так меня ближе к вечеру Настя и нашла.

— Ого, какие у вас синячищи! Это вам за меня так, да?

Я осторожно пощупал рёбра.

— Вроде, не сломаны, это главное. Как ты меня нашла?

— Я хорошо умею искать.

— Не завидую твоему будущему мужу, — сказал я и стал натягивать высохшие штаны.

— Правда? Почему? Я некрасивая?

— Блин, — я взялся за голову, — прости, это была шутка. Довольно глупая. Имелось в виду, что ему от тебя не спрятаться.

— А зачем ему от меня прятаться?

— Я ж говорю — глупая шутка. Забудь. И да — ты очень красивая.

— Вы… ты это всерьез сейчас говоришь, или опять шутка?

— Настя, — сказал я со вздохом, — если тебе до сих пор этого никто не сказал, то послушай меня сейчас внимательно. Ты — очень красивая девочка. Будь мне лет шестнадцать — втрескался бы в тебя по уши. Хотя нет, вру. Не втрескался бы.

— Почему?

— Я в этом возрасте был глуп и застенчив. Ты слишком хороша для того, чтобы тогдашний я посмел мечтать о такой.

— Ну, ты скажешь… — запунцовела щеками девочка.

— Скажу, — кивнул я серьёзно, — это, по-хорошему, должен тебе твой папаша приблудный сказать, но он слишком занят. Увешался бабами и обязательствами, мечется теперь, как жонглёр говном…

— Сергей! — фыркнула Настя.

— Прости. Так вот, запомни — ты очень красивая. Слишком красивая для того, чтобы это не стало проблемой.

— Проблемой? Красивой быть плохо?

— Неудобно. Так же неудобно, как быть уродливой. Идеальная позиция на этой шкале — «симпатичная». Внешность располагающая, но не довлеющая. Не заслоняющая человека. Ты уже сейчас далеко вышла за этот предел, а через пару лет расцветёшь так, что это начнёт мешать. Мужчины будут тебя бояться, а женщины — ненавидеть, не понимая, что это проклятие, а не благословение.

— Бояться? Почему?

— Большая часть мужчин будет бояться, лучшая — стесняться, а худшая — пытаться самоутвердиться за твой счет. Потому что будут сравнивать себя с тобой и думать, что недостойны.

— И что же мне делать? — растерялась Настя.

— Прежде всего, знать об этом. Чётко понимать, что большинство людей тебя не увидят. Они увидят красотку. И обращаться будут не к тебе, а к красотке. К социальному символу в своей голове. К вожделенному призу, достижимому или нет. С этим надо учиться жить, так же как люди живут с заячьей губой или родимым пятном во всё лицо. Заставлять людей смотреть сквозь внешность. Не с каждым получится, но зачем тебе каждый?

— Мне никто этого не говорил… — сказала она задумчиво. — Я подумаю об этом.

— Вот-вот, — ответил я, натягивая куртку, — подумай. Когда-нибудь весь этот чёртов цирк закончится. Надо будет не рушить или спасать миры, а жить. Хотелось бы, чтобы к тому моменту ты была девушка Настя, а не мистическое чувырло в балахоне. И хотелось бы, чтобы эта девушка Настя была хоть немного счастлива.

— Спасибо.

— Обращайся. А теперь давай вернёмся в Центр. Пора уже что-то решать с этим Комспасом.

— Кстати, мы вернулись, — сказал я, недовольно, глядя в напряжённые затылки собравшихся в гостиной. — Если вы не заметили.

Наш вояж не назовёшь триумфальным, скорее, он ближе к провалу, но это не повод нас игнорировать. Мы с Настей уставшие и пыльные, пропахшие дымом и моторным маслом, намотавшие на колёса десяток миров, стоим в дверях — а всем плевать. Все смотрят на какого-то мутного мужика в балахоне, развалившегося в кресле, как у себя дома. У меня что-то в последнее время аллергия на мужиков в балахонах. Вечно от них всякие неприятности. Судя по тому, что детей не видно, а из женщин только Ольга и Таира — причём горянка с ружьём, — и сейчас ничего особо хорошего не ожидается.

— Привет, — сказал Артём, — вовремя вы. У нас тут… гость.

— Вижу, — сказал я коротко, — Насть, может, пойдёшь пока помоешься с дороги?

— Я останусь, — сказала девочка. — Это же Хранитель.

Ну, здрасьте, приехали.

— Здравствуй, синеглазое дитя боли, — поприветствовал её гость персонально.

У меня от пафоса аж скулы свело. Вряд ли мы с ним подружимся, кто бы это ни был. Люди, таскающиеся в чёрных балахонах и говорящие фразами из индийских сериалов, обычно имеют и другие психические аберрации.

Настя молча кивнула и присела в стороне. Тёмные окуляры делают её лицо эмоционально непроницаемым, но мне отчего-то показалось, что она не очень рада визиту начальства. Ведь Хранители как бы над Корректорами? Или я опять чего-то не понимаю?

— Что этот беглый францисканец делает у нас дома? — невежливо спросил я.

— Он утверждает, что это его дом, — пояснил Иван.

— И дирижабль тоже его, — добавил Артём.

— А на жену он ни на чью не претендует случайно? Этак каждый придёт и скажет: «Моё». А документы правоустанавливающие он предъявил? Ну, там, ПТС на дирижабль, «зелёнку» на дом?

Я специально говорил в третьем лице, грубо игнорируя присутствие пришельца — не понравился он мне. Я вообще к Хранителям не сильно расположен после того, что один из них сделал с моей женой и сыном. Тем не менее, в ответ он обратился прямо ко мне.

— А ты, оказывается, ничего. Забавный…

— Любишь посмеяться? — перебил я его. — Могу репризу устроить…

— Не надо, Серёг, — остановил меня Иван, — он интересные вещи рассказывает, послушай.

— Повторю вкратце для вовремя вернувшегося… вашего друга и девочки-Корректора. Кстати, можете называть меня Инженер.

— Тот самый? — спросил Артём.

Какой ещё «тот самый»? Я пропустил что-то важное?

— В некотором роде, — улыбнулся гость, — но можете передать своей белокурой жене, что столь любимая ею литература мелефитов, мягко говоря, далеко не документальна. И да — все постельные сцены выдуманы.

— Тогда вам должно быть очень много лет, — покачал головой Артём.

— Вы, Артём, сидите в зоне сжатия мораториума, рядом с женщиной, отнюдь не выглядящей на свой возраст, и удивляетесь тому, что мне много лет?

Мне одному кажется, что этот мутный поц многовато о нас знает?

— Одно дело — десятки лет, — упрямо сказал Артём, — другое — сотни.

— Время — куда более гибкая и субъективная субстанция, чем вам кажется. Его отсчёт идёт внутри, а не снаружи вас. Вы вполне можете встретить существ, которые старше Мультиверсума, и при этом в их личном времени его создание будет буквально вчерашним событием. Или даже завтрашним. Но мы снова говорим не о том.

— А о чём нам надо говорить? — спросил я. — Если ты, мужик, пришёл предъявить за дом и дирижабль, то обломись. Тыщи там лет прошли или не тыщи — а что с возу упало, то не вырубишь топором. Было ваше — стало наше.

— Я не нуждаюсь в них, — ответил он. — То, что вы оказались в доме, где я долго жил, и используете волантер, который когда-то был моим — лишь демонстрация забавного принципа неочевидной, но прочной внутренней взаимосвязанности мест и событий Мультиверсума. Того, что старый Сева называл Судьбой.

— Вы и Севу знали? — спросил Артём.

— Все знали старого Севу, — рассмеялся гость, — у него был лучший товар в Мультиверсуме! Но мы снова не о том. Я пришёл к вам, чтобы рассказать о Первой Коммуне.

— У нас будет урок истории? — спросил я скептически.

— Очень краткий. Буквально пара слов. Так вышло, что Коммуна сыграла большую роль в предыстории сегодняшних событий. Но я думаю, что как минимум Ольга уже догадалась, о чём пойдёт речь.

— О рекурсоре, — уверенно ответила рыжая.

— Именно! Я не ошибся в вас! — Инженер картинно поаплодировал Ольге.

Широкие рукава балахона сползли к локтям, и стало видно, что вместо левой руки у него чрезвычайно тонкой работы протез из медных тяг и чёрных энергопроводников. Очень похожий на внутренние системы дирижабля.

— Итак, рекурсор, — продолжил он. — Трёхсоставный артефакт неизвестного происхождения.

— Трёхсоставный? — вскинулась Ольга.

— Да, вы получили наше наследство не целиком. Две трети отдали вам, одну… Догадаетесь, кому?

— Догадаюсь, — скрипнула зубами рыжая. — И кто же такой заботливый?

— Не я, — покачал головой гость, — я в своё время дорогой ценой вывел из оборота две части, отправив их в локаль вместе со своей лабораторией.

Он поднял к лицу протез и звонко пощёлкал его механическими пальцами. Я снова поразился тонкости его механики и чёткой работе.

— Кто мог знать, что однажды появится технология проколов, позволившая вам шарить вслепую по пыльным углам Мироздания? Стоило вам зацепиться за тот фрагмент, это заметили те, кто его давно искал. Вас направили в нужную сторону, а дальше вы уже сами наворотили всякого.

— Так что такое рекурсор? — спросил я.

— «Универсальный ключ», пожалуй, будет наиболее понятным вам определением. Используя его разным образом, можно добиться удивительных эффектов. Например, как община этой рыжей дамы — тасовать фрагменты Мультиверсума. Это довольно очевидная функция, но лишь одна из многих. Кстати, поздравляю — он кивнул Ольге, — использовать её для генерации мантисов додумались, кажется, только вы. Никому не приходило в голову выкачивать из них субстанцию ихора и перегонять в эликсир жизни.

— А на что ещё годится рекурсор? — поинтересовался я.

— Из важного — Первая Коммуна с его помощью извлекала из срезов реперы.

— Зачем? — удивился я.

— Она знает, зачем, — улыбнулся гость, — верно, Ольга?

— Из них делали акки, — кивнула она. — Акк — это сжатый репер. Свёрнутая энергетика пространства.

— Но акков же по Мультиверсуму болтается чёртова прорва!

— Именно, — сказал Инженер, — они оказались так удобны в использовании! В конце они вытащили слишком много гвоздей, которыми Ушедшие скрепили Мироздание, и оно начало разваливаться. Остановить их я не смог, пришлось отобрать гвоздодёр. Впрочем, как выяснилось, было уже поздно.

— И что теперь? — спросил я. — Вы же устроили каминг-аут не потому, что совесть заела?

— Разумеется. То, что старый Сева называл Судьбой, даёт вам шанс. Возможно, именно вы определите, что дальше будет с Мультиверсумом.

— И для этого нам надо…? — с мрачным предвкушением неприятностей спросил я.

— Вернуть рекурсор туда, откуда мы его когда-то взяли.

— Звучит как дерьмовый квест из компьютерной игры. «Собери три части Меча Анальной Кары и засунь его…». Если вы его взяли, чего ж до сих пор не вернули? Вы ж Хранитель и всё такое?

— К сожалению или к счастью, — Инженер снова пощёлкал механическими пальцами протеза, — Хранители и рекурсор не совместимы в одном плане бытия. Поэтому никто из нас, какие бы цели он ни преследовал, не может оперировать им самостоятельно.

— Зато может манипулировать нами, верно?

— Выбор остаётся за вами. Я лишь указал путь.

— Один из скольких?

— Даже на одном хватит сложных выборов. Вот здесь, — он достал из-за пазухи конверт, — инструкция. У вас же есть девушка, которая читает на мелефитском? Вы можете сжечь конверт, не вскрывая. Можете прочитать и забыть. Можете сделать вид, что вас это не касается. Но ваши дети будут жить в мире, который вы выберете сегодня.

Ненавижу сраный пафос.

Гость покинул нас изящно — замерцал силуэтом и исчез прямо из кресла. Но я уже видел, как то же самое проделывает Настя, и не впечатлился. Поэтому взял со стола конверт, открыл — он оказался не заклеен — и достал лист желтоватой бумаги, плотно исписанный от руки. Шрифтом, похожим на бенгальскую скоропись.

— Что там?

— Не по-нашему написано, — сказал я, — а ведь он знает русский, жопа такая. Выпендрился, понимаешь.

— Алистелия переведёт, схожу за ней, — поднялся Артём.

А я порылся в кармане куртки и нашёл слежавшийся бумажный комок. Ему досталось — успел пару раз промокнуть и высохнуть, — но я, отойдя в уголок, всё же сумел разделить его на части. На листочки с именами. Зрительная память не подвела — имя, которое Алистелия прочитала как «Конграт» написано той же рукой, что и инструкция. «Судьба», говорите? Ну-ну…

— Папа, папа, там… Только ты не ругайся, ладно?

— Что ты натворила, Вась? — заранее страдающим тоном отвечает Иван.

— В общем, я помню, что вы запрещали мне выходить в город одной, правда. Но…

— Но ты вышла.

— Так получилось, пап. Но я была не совсем одна, точнее, совсем не одна…

— Обожемой, — взялся за голову Иван.

— Да погоди ты убиваться, — сказал я, заинтересовавшись, — вот же, дочь твоя, жива-здорова стоит. Остальное разрулим. Говори, Вась.

— Спасибо, Дядьзелёный! В общем, я давно заметила, что за нами следят.

— Но ты, разумеется, никому не сказала, так? — голос капитана прозвучал так по-отцовски многообещающе, что Василиса непроизвольно сделала шаг назад и прикрыла руками попу.

— Вы улетели. Вас не было. И я просто наблюдала. А вы без меня улетели! Мне было обидно!

— Вася!

— Хватит, Иван, — остановил я его, — она уже большая девочка. Дай ей рассказать.

— Я увидела, там мальчик такой сидел в кустах. Приходил, сидел, уходил потом. На следующий день приходил снова…

— Симпатичный? — спросил я.

— Ну, так… Ничего.

— Ясно, — уныло сказал Иван. — Вот оно, значит что. Мальчик.

— Да нет, пап! Он не за мной наблюдал, он в Настьку втрескался! Увидел — и залип. Стеснительный — ужас! Я когда его выследила — думала, помрёт с перепугу!

Ну, в Настю нашу не мудрено втрескаться, это запросто. Хороша девица. Хотя я бы и Василису со счетов не сбрасывал. Она обаятельная.

— Итак, ты изловила лазутчика. Что дальше? Пытала? Глумилась? — спросил я.

— Нет, что вы, Дядьзелёный!

— Значит, уничтожала морально? Молодец. Хвалю. То-то он сразу раскололся.

— Я… Ну, в общем, вы не ругайтесь сильно…

— Что ещё? — закатил глаза Иван.

— Я с ним ходила к местным. Ну, в деревню. Вы же одной запретили выходить, а я была с Тиреном.

— Ах, с Тиреном…

— Да не, он нормальный. И они тоже. Нет, странные, конечно, но безобидные. Представляете, это они, оказывается, убирают город! Обязанность у них такая. Уже много лет нет тех, с кем они договаривались, но они соблюдают договор. Поэтому, узнав, что мы тут поселились, растерялись. С одной стороны, надо убирать, с другой — боятся нас побеспокоить. Очень деликатные! Убирают — но прячутся! Такие забавные…

— Забавные, значит… — сказал Иван очень нейтральным голосом.

— Да, пап! — нервно затараторила Василиса. — А ещё они спрашивают, что нам нужно. Они всегда привозили в город продукты, но тут очень давно никто не живёт. Они бы и нам привозили продукты! Они угощали меня сыром и мясом, и хлеб у них очень вкусный, и молоко…

На капитана было жалко смотреть. Я видел, как в его голове формируется картинка всяких ужасов — как его любимую дочь хватают, коварно опоив молоком, похищают… Ну и так далее.

— Иван, — напомнил я ему, — она тут. Всё в порядке.

— Ну да, ну да, — сказал он кисло. — А как же.

— Только им надо… Ну, в общем… Нет, они даже даром всё привезут, они считают, что договор с городом действует! Но, если нам не трудно…

— Вась, — расстроился Иван, — скажи честно, что ты им наобещала?

— Пап, я не то, чтобы обещала. Ну, как… Может, немножко и пообещала, да. Но это же не обязательно!

— Вась!

— Им нужен акк.

— Дорогая штука, — напомнил капитан.

— Я знаю! Но у них ещё с тех пор всё осталось — провода, лампочки, насосы, вентиляторы, всякое такое. И ничего не работает, потому что акк, который у них был, давно разрядился. Обидно же!

— Ох, Василиса… Да нам за триста лет не съесть столько сыра и молока столько не выпить, чтобы акк окупился!

— Погоди, — сказал я, — лояльность местного населения сама по себе заслуживает некоторых инвестиций. Акков у нас много, можем один выделить. А вот представь — улетим мы завтра и, — я покосился на Василису, — задержимся, допустим. Надолго задержимся. Тут остаются женщины и дети. И два кота. И Енька. Разве не лучше иметь при этом благодарных и готовых обеспечить едой соседей?

— Ты прав, наверное, — сказал, подумав, Иван. — Передай им, Вась, что мы согласны. Но! Это не отменяет того, что ты поступила безответственно и неблагоразумно!

— Я знаю, пап, прости… — потупилась она, — только маме не говори, ладно? Зачем её расстраивать, да?

И подмигнула мне украдкой. Хитрюга.

— Ты уверен, что это твоё дело? — спросила меня ночью жена.

Мы уложили детей и в кои-то веки остались вдвоём.

— Моё дело — что?

— Воевать с Комспасом. Куда-то лететь, кого-то бомбить. Спасать мир и вот это всё. Мы уже два года без своего дома и без нормальной жизни — скитаемся, бежим, прячемся. Ты отправляешься в неведомые дали, и я каждый раз не знаю, вернёшься ты или сгинешь где-то. Я устала, правда.

— Понимаю, дорогая. Но, боюсь, что той «нормальной» жизни, которая у нас была когда-то, больше не существует. Квартира, работа, зарплата, квартплата, детский садик, школа… Это всё где-то есть, но нет тех нас, которые могли бы туда вернуться.

— Ты думаешь, мы уже не сможем?

— Попробуй представить: завтра в семь звонит будильник. Ты собираешь хнычущую спросонья Машку, тащишь её в садик, потом садишься в автобус и едешь на работу. Там дурак-начальник, курицы-коллеги, пустые разговоры ни о чём, анекдоты в Интернете, уйма пустых, никому не нужных бумаг — восемь выкинутых из жизни часов. Потом автобус, Машку из садика…

— Хватит-хватит, я поняла, что ты хочешь сказать. Но мы же жили так, и нам нравилось, и мы были счастливы, разве нет?

— Нет уже тех нас, милая. Есть другие мы. Живущие на пустой изнанке закрытого города. Наша дочь катается верхом на говорящем чёрте, наш сын — потенциальный Искупитель. У меня на тумбочке лежит пистолет, у тебя в тумбочке — пистолет-пулемёт.

— Ты знаешь, да?

— Конечно.

— С тех пор… Ну, ты знаешь. Какая-то часть меня неловко чувствует себя, если поблизости нет оружия.

— Об этом я и говорю. Мы изменились, дорогая. Нам нет места в том мире уже потому, что мы знаем, что есть другие. Это всё меняет.

— Наверное, ты прав… Но мне это сложно принять.

— Ты привыкнешь. Люди ко всему привыкают.

— Я никогда не привыкну, что ты отправляешься туда, откуда можешь не вернуться. Обязательно бомбить Комспас?

— Мы не собираемся его бомбить. Это такой большой блеф — потрясти над ними бомбой, потребовать выдать третью часть артефакта, освободить похищенных операторов Коммуны, Корректоров Конгрегации и женщин Закава. Они выдают требуемое, мы улетаем. Без артефакта и операторов они не смогут больше атаковать Коммуну и Центр. Пусть живут дальше, как хотят, в своей локали.

— Думаешь, они согласятся?

— А куда они денутся? — ответил я, но сам себе не поверил.

— Их надо убить, — заявила горянка.

Экая решительная барышня. Не расстаётся с ружьём даже в ходовой рубке. Что она с ним делать собирается? Перестрелять весь Комспас?

Гудят пропеллеры мотогондол, плывёт под нами освещённый луной пейзаж очередного зигзага.

— Таира, — уговаривает её муж, — у нас слишком… неизбирательное оружие.

— Не понимаю, — машет гривой волнистых волос она.

— Если взорвать бомбу, могут погибнуть те, кто ни в чём не виноват.

— Они все виноват! — от волнения девушка начинает путать лица и числа. — Все!

— Пусть даже так, — не отступает Артём, — но ведь там есть, например, женщины, в том числе, женщины Закава.

— Может быть, для них теперь лучше умирать… — упрямо отвечает Таира, но видно, что она сдаёт позиции.

— Давайте доберёмся и определимся на месте, — примиряюще говорит Иван, — что заранее гадать?

— Мне нужна третья часть рекурсора, — жёстко произносит Ольга, — и я не хочу искать её на дне радиоактивной воронки.

— Нам.

— Что?

— Нам нужна третья часть рекурсора, — напомнил я. — При всём уважении к твоему почтенному возрасту, в одно рыло решать судьбу Мультиверсума тебе никто не даст.

На подколку про возраст она не повелась.

— У вас всё равно нет двух остальных частей.

— У тебя тоже.

— Но я знаю, где и как их взять.

— Я тоже знаю, где, — заинтересовался Иван, — рекурсор хранится на первом складе, это не секрет. Но как? Ещё раз его тебе не дадут.

— Я не буду просить.

— Там прекрасная защита.

— Угадай, кто её придумал?

— Ты всегда оставляешь для себя лазейки?

— Я чертовски предусмотрительная девушка.

— Как будем действовать? — обвёл нас взглядом Иван. — Остался один переход, и мы на месте.

— Мы идём на мой маячок, — сказал Ольга, — я оставила его на крыше главного здания. Там расположено всё: транспортный центр, научные и производственные помещения… Если его уничтожить, Комспас останется ни с чем. Поэтому надо выйти как можно ближе к маячку.

— Не вижу проблемы, — сказал зависший над навигационным экраном Артём, — сигнал фиксирую чётко.

— Допустим, вышли, — продолжил капитан, — что дальше?

— Зависаем и предъявляем ультиматум.

— Как?

— По радио.

— А если они не отвечают, а начинают стрелять?

— Мы их убивать! — кровожадно сказала Таира.

— Отстыковываем бомбу и уходим.

— А как же артефакт? — удивился я.

— Не существует силы, способной его повредить. Матвеев говорил, что рекурсор первичен по отношению к Мультиверсуму. Он может влиять на Мироздание, но не наоборот. Подождём, пока радиация спадёт, и откопаем в руинах.

— Ничего себе… — я задумался о первичности фигурок, похожих на самотыки для скифских каменных баб, по отношению к многосложной Вселенной, но мой мозг не сумел вместить эту концепцию. Наверное, Матвеев был сильно меня умнее. Надо было его как-нибудь уважительнее закопать. Ну, или хотя бы глубже.

— План простой до идиотизма, — вздохнул Иван, — но вряд ли мы придумаем что-то лучше. Давайте, команда, по местам. Выходим!

— Внимание! Всем, кто меня слышит! Дирижабль «Доброволец» вызывает представителей Комспаса! Внимание! Всем, кто меня слышит!

— Никто тебя не слышит, Оль. Полчаса уже орёшь, — вздохнул Артём.

На наши радиовызовы не отвечали, впрочем, нападать тоже не спешили. Нас попросту обидно игнорировали, хотя висящий над громадой центрального здания дирижабль видно было буквально отовсюду.

Архитектура здешнего поселения — назвать его «городом» язык не поворачивается — чем-то неуловимо напоминает картинку из учебника по истории: что-то такое про инков и ацтеков, где огромный каменный зиккурат возвышается среди тростниковых шалашей. Роль зиккурата исполняет задние из стекла и бетона, представляющее собой куб с ребром в километр. Над этим кубическим километром мы и висим, посреди квадратного километра крыши. Готовые, если что, сбросить бомбу — у меня в левой руке проводной пульт с одной кнопкой. Обвязанная для амортизации старыми покрышками боеголовка шлёпнется на крышу, в ней врубится таймер, а мы на полном ходу свалим, поэтому под правой рукой у меня ручки управления ходовых моторов, а Артём держит под нагрузкой резонаторы перехода. Но пока что на нас всем плевать. Как-то даже неловко.

— Там дым, — указала стволом ружья Таира.

Капитан хотел её разоружить, в целях общественной безопасности, но она категорически отказалась. Еле уговорили хотя бы патрон не досылать.

— Давайте повыше поднимемся, — сказал Иван, — а то края крыши обзор закрыли.

— Боюсь, бомбу разобьём, — ответил Артём, — это же не настоящая боеголовка.

— Если будет нужно сбросить — спустимся обратно.

Дирижабль плавно поднялся над крышей, открывая пейзаж. От куба главного (и, похоже, единственного) здания разбегаются радиальные дороги в бескрайние поля. Там выращивают что-то сельскохозяйственное, но сейчас они пусты — ни людей, ни техники.

Вяло дымит валяющаяся неподалёку от здания боевая платформа. Рядом стоят ещё несколько — в самом неприглядном виде, раздолбанные и обгоревшие, вперемежку с подбитыми броневиками.

— Кто-то им неплохо навалял, — сказал капитан, разглядывая эту свалку металлолома, — но не здесь. Следов боя нет.

Ольга перехватила у него бинокль, пригляделась.

— Они здесь вышли. Там репер, в центре. Это просто транспортная площадка. Их где-то хорошо встретили, и операторы выдернули подбитые машины обратно на базу.

— Здесь никого нет, — разочарованно заявила Таира. — Они все уходить куда-то.

— Похоже на то, — согласилась Ольга, — надо проверить здание.

Когда Иван, высадив нас на крышу, поднял дирижабль обратно вверх, завесив его метрах в двадцати, Ольга присела и что-то выковыряла ножом из щели между плитами.

— Маячок, — она сунула в кармашек разгрузки маленький диск. — Подкинуть его сюда было непросто.

Этаж лабораторий — сталь, стекло, приборные стойки, кабели, экраны, пробирки и микроскопы. Знаки радиационной и биологической опасности. Пусто. Никого. Видны следы выборочного демонтажа оборудования, раскрытые пустые шкафы для документации. Таира разочарованно сопит, поводя стволом ружья. Столько хлопот — а пристрелить некого.

Этаж-казарма. Большие залы с двухъярусными койками в три ряда. Тумбочки. Плакаты по строевой подготовке. Плакаты со схемами разборки оружия. Плакаты с мотивирующими цитатами. Самый большой, во всю стену коридора: «Молодые и сильные — выживут!». Подписи нет, очевидно, автора должен знать каждый. «Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике». Сунь Цзы, надо же. «Кто хочет повелевать многими, тот должен и со многими сражаться». «Свобода — презрение смерти». Агид, сын Архидама — это кто вообще такой? Но общая направленность понятна: «У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба». Весело у них тут. Было.

Казармы пусты. Пусты оружейки. Нет снаряжения и боеприпасов. Только ряды ровно-ровно застеленных коек.

— А не так уж их и много было… — сказала Ольга задумчиво.

Да, если они все размещались здесь — это мотострелковый батальон примерно.

Этажом ниже — ещё одна казарма, но на кроватях только свёрнутые в рулон матрасы. Воздух затхлый, окна закрыты светомаскировкой. Здесь давно никого не было. Ещё ниже — та же картина. Когда-то их было больше, но эти времена прошли. Не всё хорошо у Комспаса, причём давно.

Производственные этажи. Автоматические сборочные линии. Недосмонтированая рама боевой платформы на стапеле. Пустота. Тишина.

— Куда их чёрт унёс? — спросил Артём.

Ниже резко пахнет медициной. Больница?

— Кто-то есть, — тихо говорит внимательно прислушивающаяся Таира.

— Внимание, проверяем, — командует Ольга.

Длинный коридор. Стеклянные боксы. Тусклый свет холодных ламп. Уродливые кровати-ложементы довольно зловещего вида, с фиксаторами для рук и ног. В большой палате — стеклянные корытца на каталках. Много, рядами.

— Тут были дети, — у рыжей странный голос.

— Женщина. Мёртвый, — сообщает шёпотом горянка. — Много женщина.

Ряд небольших боксов, разделённых прозрачными стенами. В каждом — кровать-ложемент. На них…

Не знаю, что надо делать с женщиной, чтобы она так выглядела. Растянутый живот свисает мешком в сторону. Пустая, обвисшая морщинистыми кошелёчками грудь. Тонкая, бледная, в складочку кожа в растяжках и набухших венах. Распухшие, отёчные ноги-колоды. Тонкие, исколотые, как у безнадёжной наркоманки руки, с приклеенными пластырем катетерами. И — юное, почти детское, измученное лицо, жутко не вяжущееся с этим голым изуродованным телом. Тусклые застывшие глаза глядят в потолок.

Следующий бокс. Здесь женщина свисает с кровати, как будто пыталась уползти от смерти — но не смогла. Вид её так же ужасен, голова свисает с кровати вниз, белые волосы закрывают лицо. Артем, издав сдавленный звук, подходит и рукой в тактической перчатке откидывает пряди цвета молока. Мёртвые фиалковые глаза на тонком красивом лице — лице его жены.

— Сестра, — глухо поясняет он. — Я обещал их найти. Вот, одну нашёл.

Мы молча отводим глаза. Минимум деликатности, который возможен сейчас, — не смотреть на то, что сделали с этой красивой девушкой. С этой, и другими. Бокс за боксом. Мёртвые голые женщины, раскинувшиеся в наготе изуродованных тел, из которых выдавили женскую суть, как сок из лимона, превратив в работающие на гормональном коктейле инкубаторы непрерывной беременности. А потом их убили, бросив как никчёмную падаль.

— Там. Звук, — напоминает Таира.

Ствол её ружья смотрит вперёд. На лице — непередаваемое выражение, которое нечасто увидишь у девушки. Не завидую я здешним акушерам, если они не успели удрать с остальными.

Один не успел. Он уже никуда не успеет. Он сидит возле ложемента в очередном боксе, спиной опирается на кровать. Из его глаза торчит окрасившийся кровью пластиковый штырь, на его горле сжалась смуглая тонкая рука девушки. Большие, глубокого чайного цвета глаза смотрят на нас из-под густых волнистых чёрных волос. Я стараюсь не смотреть ниже лица. Её тело хочется прикрыть из жалости, но лицо красивое и строгое. Лицо женщины с гор Закава.

— Он умер, хеле11, — говорит Таира. — Отпусти его.

— Я смогла? — тихо спрашивает она. — Та кахира мере ту?12

— Та кахира, хеле. Ты смогла.

Рука с тонкими, крошащимися ногтями разжалась, голова человека в медицинском халате сползла и глухо стукнулась затылком в пол.

— Он шёл и убивал нас, одну за другой. Я хотела умереть, но убить хотела больше. Они выпили мою силу, хеле, убили мою решимость, сделали со мной страшное. Но я украла ложку и ночами точила её о край кровати. Я ждала. И я смогла.

— Ты настоящая женщина Закава.

— Больше нет. Сделай это для меня, хеле.

— Сделаю, — кивнула Таира.

Возле тела мёртвого медика лежит открытый кейс с заправленными шприцами. Видимо, ими он делал смертельные инъекции женщинам, пока его врачебную карьеру не прервали пластиковая ложка в глазу и слабая, но упорная рука на горле. Но Таира не взяла шприц. Она достала из ножен узкий длинный кинжал и, склонившись над девушкой, глядя ей прямо в глаза, резким движением вбила его под нижнюю челюсть, вверх, с жутким хрустом проломив клинком нёбную кость и пронзив мозг. Карие глаза погасли.

Я поспешно отвернулся, нервно сглатывая. Резкая у Артёма жена. С такой лучше не спорить, чья очередь посуду мыть.

Таира сдёрнула с окна белую штору и накрыла тело.

Женщины в остальных боксах были просто застрелены — кто-то доделал работу за доктором. Тела не успели остыть, кровь ещё не свернулась — мы опоздали совсем чуть-чуть. Артём обошёл все боксы в поисках второй сестры — но её там не оказалось.

Первый этаж. Здесь темно и странно. Не горят лампы, коридор от лестницы широк и пуст. Внутри нарастает странное ощущение, как будто лёгкого, но пронизывающего солнечное сплетение сквознячка.

— Тут репер, — сказал Артём.

Коридор закончился тяжёлой железной дверью. Она закрыта, но я просто провёл по замку УИНом — и мы вошли. В первую секунду мне показалось, что здесь что-то вроде общественной бани. Кафельные стены, открытые ячейки, похожие на душевые кабинки, только в них стоят высокие короткие ванны, типа сидячих. Те, кто в этих ваннах, помещаются там лёжа. Потому что у них нет ног. И рук. И глаз.

Ванны наполнены жидким розовым гелем, в который погружены эти обрубки тел. Головы с зашитыми веками лежат на резиновых подушечках, плавая на поверхности. Конечности аккуратно ампутированы по самый сустав — бедренный и плечевой. Швы давно заросли, выделяясь бледными строчками на коже, но половые органы оставлены, как будто в насмешку. Выше паховых волос и под линией рёбер в тела входят гофрированные пластиковые шланги, к груди приклеены датчики, от которых идут провода.

— Боже мой, да они живые! — не веря себе, тихо сказал Артём.

Таира вытащила свой кинжал. Я думал, она сейчас кинется избавлять их от страданий, но она просто поднесла полированное стальное лезвие к губам лежащей в ближайшей ванне женщины.

— Дышит, — сказала она коротко, показав туманное пятно на клинке.

— Какой пиздец, — сказал я.

И что теперь с ними делать?

— Это транспортные операторы Комспаса, — сказала Ольга.

Но я уже и сам догадался. Если бы мне повезло чуть меньше, сейчас я бы лежал в одной из ванн, урезанный по самое некуда. И всех развлечений у меня было бы — в воду пукнуть.

— Почему они их не убили, как тех женщин? — спросил Артём.

— А кто бы тогда отправил отсюда Комспас? Операторы и так скоро умрут, от голода и жажды. Медленно и мучительно, без возможности пошевелиться.

— Какой пиздец, — повторил я.

Мы прошли дальше — ванн было много, но большая часть пустовала. Похоже, дефицит операторов закрыть не удалось. У чёрного камня репера отдельная ванна, но Ольга кинулась не к ней — на верхнем торце каменного цилиндра стоит статуэтка, из-за расширения в основании похожая на новую шахматную фигуру. Я как-то раз держал в руках похожие, чёрную и белую. У этой так же, как у тех, сложная форма, и она как бы немного плывёт в глазах, будучи слегка не здесь, но она точно серая. Третий компонент. Ольга решительно убрала её в сумку.

— Данька? — спросил упавшим голосом Артём, заглянув в ванну. — О, чёрт, это Данька.

В розовом геле худое мальчишеское тело. Вернее, то, что от него осталось. Швы на тех местах, где были руки и ноги, ещё совсем свежие, красные, опухшие, из них торчат хирургические нитки. Зашитые веки на провалах глаз воспалены, из-под них сочится белёсая сукровица. Багровые струпья вокруг вживлённых шлангов, начисто выбритая голова.

— Кто здесь?

Он в сознании!

— Я слышу вас.

— Данька, это Артём, помнишь меня?

— Приёмный отец Насти?

— Да, да, это я!

— Помню. Всё ещё не можешь увидеть интерфейс? — мальчик слабо улыбнулся, раздвинув тонкие сухие губы.

От этой улыбки мне стало дурно.

— Как ты? Тебе больно? — суматошно спрашивал Артём.

— Нет, мне не больно. Они отрезали мне нервы. Я парализован, но не чувствую боли. Только пить всё время хочется.

— Я сейчас, сейчас… — Артём судорожно зашарил по разгрузке, пытаясь снять флягу.

— Эй, прекрати, — снова беззвучно рассмеялся Даниил, — у меня и желудка-то нет!

— А как же…

— Никак, неважно. Недолго осталось. Перед уходом они отключили всё.

— Куда они ушли? — вмешалась Ольга.

— О, тут девушка, — сказал парень грустно, — а я в таком виде… Вы уж извините, барышня, но прикрыть срам мне нечем. Рук нет.

— Куда?

— Им, видите ли, удалось, наконец, добыть Корректора. Когда у меня были глаза, они были чертовски синими, знаете? Девушкам нравилось.

— Знаю, Даниил, — сказала Ольга.

— Так вот, Корректор им был нужен для того, чтобы открыть путь в закрытые локусы.

— В Коммуну? Они напали на Коммуну?

— Нет, — вздохнул мальчик, — они не нападают. Они бегут.

Глава 11. Артём. «Бифуркация пересекающихся параллелей»

Увидеть Даньку, позитивного паренька, который когда-то весело дразнил меня на Дороге, в таком виде — это было… слишком. Даже Алькина сестра почему-то шокировала меня меньше. Может быть, потому что была мертва. С ней уже случилось всё и окончательно, а этот обрубок пацана ещё дышал, думал и шутил. Но мы уже ничего не могли для него сделать. Это чудовищно, невыносимо и кошмарно. Так не должно быть. Люди, которые так поступают с другими, не могут существовать, это просто неправильно. Наверное, если бы у меня сейчас была возможность сбросить бомбу на Комспас — я бы сделал это. Но они ушли, сбежали.

— Ты можешь отправить нас за ними? — не отставала от него Ольга.

— Я думал, вы никогда не спросите, — улыбнулся сухими губами Данька. — Вы же на волантере? Возвращайтесь на борт, я сделаю свой последний резонанс.

— Их много?

— Нет. Они разбиты и бегут. Они даже оставили этот жуткий артефакт, в надежде, что вы его заберёте и не будете их преследовать. Они не думали, что вы придёте так быстро, что я ещё буду жив. Без меня вы бы их ни за что не нашли.

— Мы что-то можем для тебя сделать? — спросил Зелёный.

— Две просьбы, ладно?

— Конечно.

— Скажите Василисе, что она… клёвая и милая. И очень мне нравится… нравилась. А то она вечно комплексует. И ещё — уничтожьте здесь всё. Не надо, чтобы кто-то повторил эти опыты. Пусть я буду последним.

— Хорошо, Даниил.

— Идите, не будем тянуть. Когда будете готовы — включите резонаторы, я почувствую. Прощайте.

— Он был хороший воин, — сказала Таира, когда мы вышли на улицу.

— Да, — коротко согласился я.

— Мы отомстим за него, — она не спрашивала, а сообщала.

Я промолчал. Мы, может быть, и отомстим. Но я не горец Закава, мне не станет от этого легче. Наверное, удобно — отомстил, убил врага, и всё. Баланс подведён, можно в архив. Жаль, что я так не умею. У меня навсегда отпечаталось в памяти Алькино лицо на чужом изуродованном мёртвом теле и мутные слёзы из-под зашитых век над отсутствующими глазами, синева которых так поразила меня когда-то. Я не «хороший воин», увы. И никогда не хотел им быть. Мне не хочется спасать Мультиверсум, в котором люди делают такое друг с другом. Я изо всех сил скосил глаза влево-вниз, но интерфейс так и не появился. Это проклятая чёртова реальность, и сохранений нет, как нет больше парня, который придумал эту шутку.

— Мы готовы? — спросил слегка растерянный капитан.

— Наверное, — кивнул Зелёный.

Он держит в руке пульт бомбосброса и, когда реальность начинает плыть, решительно жмёт кнопку. Дирижабль вздрагивает, избавляясь от груза, зелёный цилиндр заряда остаётся на крыше, а мир за стеклом ходовой рубки моргает и сменяется другим. Прощай, Данька.

Под нами город. Чужой, но при этом и странно знакомый. Улицы, здания… Как будто я это уже где-то видел — и в то же время нет.

— Это же… Загорск-двенадцатый! — удивлённо восклицает Ольга. — Это улица Ленина, вот ограда Института. У нас её снесли при реконструкции, а тут стоит. Корпуса старые, у нас их переделали после Катастрофы, а здесь только окна поменяли. Это общежитие, смотри, Артём! Мы тут жили, помнишь?

Теперь и я узнал — скорее контуры зданий и расположение улиц, чем сам город. Коммуна сильно перестроила старый институтский комплекс, приспособив его для жилья и работы, но капитальные толстые стены остались на тех же местах. Зная, куда смотреть, я сам легко находил сходство. Нет, не сходство, о чём я — это тот же самый город. Только здесь он развивался иначе — в ширину, расползаясь по городским кварталам, а не концентрируясь в одном месте. И всё же — вот бывший Дом Быта, вот здание старого универмага — в Коммуне там расположился ресторан, но тут его нет. Вот трамвайные пути на Проспекте Революции, здесь они тоже остались, и даже трамвай тот же самый, только вагоны перекрашены из красного в синий. На улицах мало машин, и они другие, более современные на вид, но много людей — наверное, больше, чем в Коммуне. Люди останавливаются и смотрят, провожая взглядом медленно плывущий над улицей дирижабль, потом идут дальше. Люди как люди. Обычные лица, обычная одежда. Мужчины, женщины, дети. Детей мало, гораздо меньше, чем… Чуть не сказал «у нас». В Коммуне, конечно.

— Куда они все идут? — удивляется Иван.

Действительно, сверху видно, что здешние жители направляются в одну сторону, по широкой улице Энгельса и параллельным, названия которых я не вспомнил.

— Скоро увидим, — ответил ему Зелёный.

Дирижабль неспешно плывёт в ту же сторону. Впереди, где обрезанная как по циркулю окраина переходит в пустырь, собирается большая толпа. Издалека видно, что люди возбуждены — машут руками, волнуются. А в середине, на пустом свободном пространстве…

— Вот они! — кровожадно шепчет Таира. — Мы найти их!

Толпа держится на расстоянии от большой группы людей, обступивших технику — стоящую на земле боевую платформу, пару лёгких флаеров, три броневика. На технике следы боя — пробоины, подпалины, один из броневиков перекосился на повреждённом колесе. Впереди — стоящая чётким клином команда в серой композитной броне и с оружием наизготовку. Перед ней — одинокий человек в берете.

— Знакомые всё лица, — комментирует Зелёный. — А остальные кто?

За военными сгрудились несколько десятков людей, среди которых многие в штатском, какие-то дети и женщины.

— Кажется, им тут не рады, — заметила Ольга.

Толпа, собравшаяся вокруг, не вооружена и держит дистанцию, но, действительно, не выглядит приветливо. Перед военными стоят несколько человек, видимо, делегированные местными. Похоже на переговоры — прервавшиеся с нашим появлением. Тихо идущий над землёй дирижабль первыми заметили солдаты Комспаса — один из тех, кто в броне, сделал шаг вперёд и коснулся плеча подполковника… впрочем, нет — уже полковника. Успел, значит, получить.

Солдат привлёк внимание, указал на нас. Теперь уже все лица повернулись в нашу сторону.

— Иван, ты… — начала Ольга.

— Понимаю, — вздохнул он, — капитан остаётся на мостике. Будьте там осторожны и помните, что бомбы у нас больше нет.

Во главе группы встречающих — энергичная пожилая женщина, седая, в толстых очках, с морщинистым волевым лицом. Она так увлечена диалогом, что не обращает на нас внимания. Она орёт на полковника:

— Мне плевать, Громов, слышишь? Нам не нужен здесь ты, и не нужны твои выродки с промытыми мозгами.

— Мы вынуждены просить убежища. Мы проиграли.

— А вас никто не заставлял играть в эти игры! Почему за ваш проигрыш должны платить мы? Вон, посмотри, за вами уже притащились неприятности!

Бодрая старушенция ткнула пальцем в нашу сторону.

— Это мои неприятности! И я с ними разберусь! — решительно сказал полковник.

— Или мы с тобой разберёмся, — ответила Ольга, делая шаг вперёд.

Пожилая женщина повернулась к нам, хотела что-то сказать, но остолбенела, как будто увидела призрака.

— Ольга? — сказала она севшим голосом. — Ольга Громова?

— Да, — удивилась рыжая, — мы знакомы?

— Но… как? Ты же… Мы… Он… — бабуля резко побледнела лицом и начала оседать на землю. Её подхватили, понесли, кто-то закричал: «Врача! Марине Петровне плохо!».

Ольга смотрела на всё это с очень странным лицом, потом тряхнула головой, как будто отгоняя морок, и повернулась к полковнику.

— Я всё ещё могу отдать приказ открыть огонь, — напомнил он.

Скорострелки в руках военных смотрели на нас.

— За нами толпа людей, которых вы только что просили об убежище. Кроме того, вы можете убить нас, но дирижабль уйдёт. Мы нашли эту локаль, а значит, всегда можем сюда вернуться. И не одни. Вас уже разбили, ведь так? Кстати, кто?

— Его начальники, — кивнул полковник на Зелёного.

— У меня есть начальники? — удивился тот.

— Вот не надо этого, — скривился военный, — когда мы попытались захватить маяк, то попали в отличную, по всем правилам устроенную засаду. Нам дали втянуться в бой, показали, что мы почти побеждаем, а когда мы вызвали все подкрепления, чтобы дожать оборону, оказалось, что в лесу стоят установки РСЗО и расчёты ЗРК. Нас раскатали в блин за пять минут. Перед вами всё, что осталось от военных сил Комспаса.

— Не думал, что я это скажу, — задумчиво почесал бороду Зелёный, — но Контора — молодцы. А я-то думал, зачем они такие силы перебросили.

— Победитель получает всё, — пожал плечами полковник, — мы ушли. Мы больше не враги вам. Мы уничтожены.

— Не до конца, — сказала Таира. — Я убивать вас.

— Уймите свою дикарку, — скривился тот.

— Или что?

— Или будет очень много крови. Смотрите!

Военные расступились, за их плотным строем стоит около сотни человек — испуганные дети, полуобморочные женщины. Ещё какие-то люди в штатском, видимо техники и учёные. Вот уж кого не жалко — так это их. После того, что мы видели в том здании, моя способность прощать как-то заглохла.

— Вы видите эту броню? — спросил полковник.

Знакомые кирасы с геометрическим камуфляжем надеты на всех женщин и даже висят, как на вешалках, на маленьких детях. Не на всех, но на многих. Десятка два или три.

— Я включу детонаторы, если понадобится. Вы знаете, что с ними будет.

Я знаю. Видел не раз. Пуф — и облако красного аэрозоля, из которого разлетаются конечности, и падает на землю оторванная голова. «Пиздец-пакет» называли это мобилизованные солдаты. Хотя их здесь нет, наверное, все полегли там, у маяка.

— Давайте договариваться, уважаемая, у нас однажды отлично получилось, помните? — полковник растянул губы в улыбке и даже подмигнул.

Ольга стояла с непроницаемым лицом, глядела на него мрачно. Я придерживал Таиру за локоть, чтобы она не наделала глупостей, и чувствовал, как она напряжена. Мне казалось, что среди испуганных женщин я вижу одну с молочно-белыми волосами, но её всё время кто-то загораживал.

Сквозь толпу протолкался мужчина и авторитетно заявил: «Марина Петровна пришла в себя. Велела людям расходиться, а Комспасу оставаться здесь. Можете разбить лагерь. К городу не приближаться. Ольгу Громову просит проводить к ней».

— Одну? — спросил я.

— Как хотите.

— Я с тобой, — сказал я быстро.

По дороге Ольга задала провожающему нас мужчине вопрос.

— А как фамилия Марины Петровны?

— Эквимоса, — ответил тот.

— Но… как? — Ольга даже остановилась. — Как это может быть?

— Как обычно бывает. По мужу.

— А девичья, девичья фамилия?

— Кажется, Симонова, а что?

— О, чёрт. Чёрт. Чёрт… — Ольга стояла, как громом поражённая.

— Вы идёте? — спросил наш проводник.

— Идём… Идём, да, — она решилась и зашагала прямо.

Прошли мы недалеко — на дороге стоит машина с красным крестом, задние распашные двери раскрыты, на порожке сидит ещё бледная, но уже пришедшая в себя пожилая женщина. Вокруг суетятся врачи, она вяло отмахивается от них, пристально глядя на идущую к ней Ольгу.

— Маринка, — сказала рыжая уверенно. — Я не узнала тебя сразу.

— А я, вот, представь, узнала, — сказала бабуля. — Хотя и не видела лет тридцать. Но тогда ты была старше, чем сейчас.

— Но… Эквимоса? Мигель…

— Мигель — мой свёкор, мир его праху. Пятнадцать лет как схоронили его. Да и муж мой, Хосе Мигелевич, три года как оставил меня вдовой. Много времени прошло, Оля, а ты выглядишь так, как будто все эти годы молодела.

— А Иван, мой муж? Что с ним стало?

— Ты не помнишь? — удивилась женщина. Теперь, приглядевшись, я узнавал в ней Марину, лихую подругу Македонца. С трудом, но узнавал. Годы беспощадны к женщинам.

— Он же погиб, когда… Сколько тебе было-то? К тридцати, наверное? Сын ваш тогда только в школу пошёл. Ты серьёзно не помнишь? Первое нападение? Его ранили в грудь, он недолго мучился, почти сразу отошёл. Ты тогда чуть не рехнулась. А как по мне — так и рехнулась даже. Судя по тому, что наворотила потом…

— А сын? Где мой сын?

— Ты же забрала его с собой, когда вы… Ну, когда всё это случилось. Раскол, Комспас, уход… Вон же, внучек твой бедовый ружьём на пустыре машет.

— Внучек? — побледневшая Ольга споткнулась, ухватилась за дверь «скорой» и села рядом со старухой. — Тём, ты не мог бы оставить нас? Кажется, нам нужно многое обсудить со старой подругой…

Оставив Ольгу, отправился обратно, прямиком в лагерь Комспаса. Наши поднялись обратно на дирижабль и теперь мрачно рассматривали эту суету сверху, с прогулочной палубы. А я пошёл туда, где военные раскидывали шатры возле своей техники. Солдат в серой броне шагнул мне навстречу, подняв руку запрещающим жестом, но полковник со шрамом заметил меня и велел пропустить.

— Я смотрю, вы с ней всё ещё вместе? — спросил он.

— А ты знал? — в свою очередь спросил я.

— Что она в каком-то смысле моя бабушка? Знал, конечно. Это придало особую пикантность ситуации, согласись.

— Извращение какое-то, — я понял, что между ними, пожалуй, действительно есть некое сходство, но если не знать, то не увидишь.

— Извращение — с таким усердием уничтожать то, что сама и создала. Комспас — её идея.

— Ольги?

— Моей бабушки. Это всё-таки не совсем одно и то же.

— Не могу сказать, что я что-то понял, но я пришёл не за этим. Я ищу женщину.

— Ещё одну? — засмеялся полковник.

— Сёстры моей жены были у вас. Одну вы изнасиловали и убили. Вторую я не нашёл, и думаю, что она с вами.

— Мы забрали женщин, не задействованных в конвейере воспроизведения популяции.

— Это не ваши женщины. Вы их удерживаете насильно.

— Наши. Мы их купили или взяли в бою. Ваша Коммуна точно так же забирает детей. Мы хотя бы детей получаем естественным путем.

— Насилуя привязанных к кроватям женщин?

— Что за болезненные фантазии? Разумеется, мы осеменяли их искусственно, это надёжнее.

— Вы омерзительны.

— Мультиверсум — жестокое место. Мы выживали.

— Надеюсь, вы сдохнете достаточно мучительно.

— Это не вам решать. Для этого анклава мы сделали слишком многое, чтобы они не закрыли глаза на цену. Они брезгливо отворачивались от наших методов, но снисходительно принимали их плоды. И сейчас примут. А вы оставите нас в покое. Потому что мы больше не опасны для вас, а месть — дорогое удовольствие. Моя бабуля — рациональная женщина. В любой своей ипостаси.

— Вы правы. Решать не мне. Но я пришёл за женщиной и без неё не уйду.

— Вот неуёмный тип, — издевательски рассмеялся полковник, — собрал гарем, а всё мало. Ладно, забирай. Баба с возу…

Мы прошли к шатру, возле которого сидели прямо на земле усталые измученные женщины.

— Выбирай любую и проваливай.

Беловолосую копию Альки я увидел сразу. Она сидела с краю, безучастно глядя фиалковыми глазами вдаль.

— Привет. Ты Фрисандра или Лемисина? — я присел перед ней на корточки. Девушка на меня даже не посмотрела. — Я муж твой сестры, Алистелии. Я пришёл забрать тебя отсюда. Теперь всё будет хорошо.

— Её начали готовить к… В общем, к использованию. Она не совсем адекватна.

— Это пройдёт?

— Откуда я знаю? — пожал плечами полковник. — Никто не пробовал. В норме она бы сейчас лежала беременная с остальными. Потом пять-шесть циклов ускоренного вынашивания, и под замену. Сознание в этом деле, сам понимаешь, ни к чему.

— Жаль, что вашу судьбу буду решать не я.

— Не переоценивай себя. Судья и палач ты такой же хреновый, как писатель.

— Ты изучал моё творчество?

— Ещё не хватало. Я изучал тебя. Должен же я знать своего приёмного дедушку? — заржал он.

— Пойдём, — я потянул за руку девушку. — Нечего тебе тут делать.

Остальные смотрели на меня — кто жалобно, кто с испугом, кто с ожиданием, а кто так же равнодушно и мимо. Но их судьбу буду решать тоже не я. По крайней мере, худшего они уже избежали.

Сестра Алистелии шла за мной послушно, глядя под ноги и ни на что не реагируя. Отвел её в пустую каюту, уложил на кровать. Посидел рядом, рассказал, что все её беды кончились, что сестра её ждёт, что всё будет хорошо. Убеждённости в моём голосе, может быть, не хватало, но я старался. Девушка лежала лицом вверх, глядя пустыми глазами в потолок каюты, неподвижная и равнодушная. Надеюсь, это не навсегда. Нашёл Таиру, попросил приглядеть и пошёл в рубку.

Иван с Зелёным мрачно разглядывали быстро организующийся лагерь Комспаса.

— Вот куда бы бомбу, — вздохнул капитан, — но там женщины и дети.

— Да и бомбы у нас нет, — добавил механик.

Я рассказал, что успел увидеть и услышать внизу.

— Так Ольга трахнула своего внука? — удивился Иван.

— Вы что-нибудь поняли из этой истории? — спросил я жалобно.

— Я сразу понял, когда вы опознали Загорск, — сказал Зелёный. — При катастрофе, когда был сбой Установки, локаль с куском города не просто выкинуло. Её размножило.

— Их стало два?

— Или двадцать. Или двести. Все они погибли, как и положено, замёрзнув в абсолютный ноль. Но два получили артефакты, которые помогли им выжить. Кто-то заботливо подкидывал им кусочки старых технологий, наводил на ресурсы, подталкивал к определённым решениям. А потом — столкнул лбами. Не знаю, зачем. Может, просто хотел посмотреть, кто выживет. Может, на них ставки делают, например.

— Третья сила? — припомнил я его прогнозы.

— Она самая.

— У меня от вашей конспирологии голова кругом, — пожаловался Иван.

— Не видал ты конспирологии, — буркнул Зелёный. — Это я так, по самому очевидному пробежался.

Ольга вернулась вечером, когда уже совсем стемнело. Лицо её было тяжёлым и мрачным. Никогда её такой не видел.

— Да, я переспала со своим внуком, — заявила она сразу, — если это вас так интересует. И да, эта сволочь была в курсе, а я нет. Позор мне как руководителю разведки.

— Оль, ты… — начал я.

— Отстань, — отмахнулась она, — Иван, у тебя же есть заначка?

— Как не быть, — признался капитан.

— Тащи. Это надо запить. Меня годами водили за нос, представляете? Комспас всегда знал о нас больше, чем мы о них. Единственное, что как-то утешает — меня обыграла я же сама. Ольга Громова дубль два.

Иван принёс бутылку, откупорил и разлил.

— Спасибо, — Ольга, не чокаясь и без тоста, опрокинула в себя рюмку, — это действительно Загорск-двенадцать, полный дубль. Они спасались, как могли, часть решений совпадали с нашими, часть — нет. Перезагрузили реактор, работали с Установкой — но не догадались использовать ихор мантисов. Это действительно было случайное открытие. Поэтому потеряли очень много людей, куда больше, чем мы. К ним тоже пришёл Хранитель — уж не знаю, тот же или другой. Но их артефакт работает совсем иначе. У него не было второй половинки, и он… требовал человека.

— Какого? — спросил я.

— Любого со способностями. Фрагмент цеплялся ценой его жизни. С самого начала их выживание строилось на крови. Их общество очень сильно отличается от Коммуны. Здесь всё пошло совсем не так…

Иван разлил, мы молча выпили.

— В какой-то момент, когда они уже практически наладили жизнь в автономии, на них напали. Было много жертв, мой муж…, — она замолчала на секунду, но сделала над собой усилие и продолжила, — мой муж погиб и тут. И тогда я — та, другая я, — организовала Комспас. Это раскололо здешнее общество, и я увела тех, кто пошёл за мной, в другой срез, один из указанных Хранителем. Там был готовый завод оборудования, там были заряженные акки — всё, как у нас. Нас с ними вели параллельно. У них не было планшетов, но они освоили другую технологию. Мы её видели.

— А что стало с той тобой? — спросил я осторожно.

— Маринка не знает. В какой-то момент Комспас здесь стал представлять мой сын, а потом внук. Обо мне они говорить не хотели. Думаю, я стала им мешать, и они меня убили.

— Почему?

— Даже окончательно рехнувшись, я бы не допустила того, что они устроили там. А просто отстранить меня… Нет, это вряд ли. Убили и пошли своим путём, строя этакую самурайскую Спарту.

— А что местные? — спросил Зелёный.

— Они были в ужасе от методов Комспаса, но принимали его защиту и помощь. Своей связи с внешним миром у них нет, самообеспечение неполное, так что фактически они были зависимыми.

— То есть, — сказал я печально, — твой внук прав. Их примут.

— Не без сопротивления, но да. Маринка не сказала этого прямо, но и не отрицала. Постараются не замечать кровь на их руках. Уверена, среди тех, кого они вывезли, есть люди со способностями глойти, которых не успели засунуть в ванны. И через какое-то время всё начнётся сначала — когда речь идёт о выживании, будет оправдано что угодно.

— И что нам с этим делать?

— Нам? — пожала плечами Ольга. — Ничего. Я больше не глава разведки Коммуны. Я оставила тут маячок, я дам его резонанс Марине — нашей Марине. Пусть она договаривается со здешней собой или воюет — как хочет. Я больше не могу. Это чересчур для меня.

— Понимаю тебя… — сказал я задумчиво.

— Да чёрта с два, — резко ответила Ольга. — Однажды я видела себя мёртвой. Дважды видела мёртвым мужа. Теперь я должна убить своего внука? Его стоит убить, но пусть это буду не я, ладно?

Она залпом допила бренди из своего стакана.

— К чёрту. Я напилась. Я иду спать. Не будите меня, даже если вам явится призрак чьей-нибудь бабушки.

Она поднялась, покачнулась, схватилась за стол, отмахнулась от моей помощи и ушла — неровно, но целеустремлённо.

— Это оказалось чересчур даже для нашей железной леди, — вздохнул, провожая её глазами, Иван. Взгляд его был направлен низковато, но это неизбежный эффект картины «Ольга, вид сзади».

— Не могу её упрекнуть, — ответил ему Зелёный. — Та ещё ситуёвина. У кого хочешь кукушка вылетит. Она неплохо держится, как по мне.

— А не налить ли нам, друзья? — сказал я.

— Не вижу повода отказать себе в этом, — поддержал Иван.

Мы выпили, и я решил проверить, как там сестра Алистелии. Беловолосая девушка спала, Таиры рядом не было. Не оказалось горянки и в её каюте. Я прошёлся по гондоле, открывая двери — не нашёл.

— Вы не видели Таиру? — спросил я, вернувшись в рубку.

— Нет, — ответил Иван, — но у Комспаса какая-то суета началась. И мне это не нравится. Не отлететь ли нам подальше?

В лагере военных метались тени людей и лучи фонарей.

— Стрельбы не слышу, — сказал Зелёный, нацепивший наушники звукоусилителя внешних микрофонов. — Но орут вовсю. Слов не разобрать, а по интонации — паника-паника. Что-то там нездоровое творится.

— О, из города колонна идёт, — показал капитан.

Темноту ночи прорезали лучи фар нескольких машин.

— Как вы думаете, нас это как-то касается?

— Как сказать, — пожал плечами Иван, — мы ждём решения местных. И если это едет оно, то нам, как минимум, любопытно.

— А ещё Таира куда-то делась, — добавил я.

— Надеюсь, если это то, о чём я подумал, — сказал, снимая наушники Зелёный, — у неё хватит ума не попадаться.

Машины подъехали к лагерю Комспаса и выстроились полукругом, фарами осветив его. Из них высыпали люди с оружием — их немного, вооружены они плохо, старыми карабинами, но никакого противодействия им не оказали. Они без препятствий вошли в лагерь, увеличив творящуюся там суету.

— Да что там такое-то? — удивился Иван.

— Скоро узнаем, — ответил Зелёный. — К нам делегация.

Одна из машин развернулась и поехала к дирижаблю.

— Пойдём, спросим, что им нужно, — вздохнул капитан.

Мы вышли на прогулочную палубу. Дирижабль висит в десятке метров над землёй, трап убран.

— О, блин, — тихо сказал Зелёный и метнулся к краю, — помогите мне, скорее.

Он, быстро перебирая руками, сматывал какую-то верёвку.

— Что это?

— Висела тут, привязанная к ограждению. Давайте быстрее отвяжем и утащим, пока местные не увидели.

— Таира! — догадался я.

Узел затянулся плотно, и я быстро смахнул его УИном. Зелёный закинул бухту верёвки в гондолу и встал, как ни в чём не бывало, рядом, ожидая приближающийся автомобиль.

— Эй, на борту! — закричали снизу приехавшие.

В темноте не разобрать лиц, но, кажется, я этого видел сегодня со здешней Мариной. Заместитель или помощник.

— Доброй ночи, — приветливо отозвался Иван.

— У вас вся команда на месте?

— Вся, — твёрдо ответил он.

— А не могли бы вы пустить нас убедиться?

— И не подумаю. С какой стати?

— Мы вынуждены настаивать.

— Каждый может настаивать, на чём хочет, — согласился капитан, — я, например, предпочитаю настаивать на ореховых перегородках.

— Вы издеваетесь? У нас ЧП!

— Сочувствую. Но у нас никаких ЧП нет. Приходите утром.

— Если окажется, что вы к этому причастны… — заявил голос снизу, и замолк, видимо, не придумав подходящей угрозы.

— Чтобы вас не нервировать, мы отойдём в сторонку, — дружелюбным тоном сказал капитан, — приходите утром, пообщаемся.

— А зачем в сторонку? — спросил я, когда мы вернулись в рубку.

— Тебе вообще жена нужна? Нет, я понимаю, что у тебя много, одной больше, одной меньше…

— Прекрати! Объясни толком!

— Машине старт! — сказал Иван.

— Есть старт, — откликнулся бортмех.

— Самый малый вперёд.

— Есть самый малый.

Загудели пропеллеры, дирижабль дрогнул и медленно поплыл над землёй.

— Если бы ты был горянкой, помешанной на мести, — снизошёл до меня Зелёный, — и свалил за борт по верёвке глухой ночью втихаря… Куда бы ты пошёл?

— В лагерь, — сказал я.

— А если бы ты сделал своё дело и не попался, то где бы ты сейчас был?

— Не знаю.

— А если бы ты почему-то считал, что твой муж не дурак?

— Да перестань ты!

— Там, где можно вернуться на борт не на глазах у всех. То есть, вон в той рощице. Будь ты горянкой, верящей в своего мужа, ты бы понадеялся, что он сообразит это раньше, чем те, кто сейчас мечется там внизу. Она, конечно, тебя переоценивает…

— …Как все женщины своих мужей… — добавил Иван.

— …Но, к счастью, у тебя есть мы, — закончил Зелёный.

Снизу из рощицы коротко мигнул три раза фонарик.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал капитан, — она не дура.

— Ей просто не повезло с мужем, — кивнул ему бортмех.

— Да хватит вам! Ну, затупил, бывает!

Лишь бы издеваться надо мной. Нету других развлечений…

На борт бегом, опережая поднимающийся трап, поднялись четверо. Таира впереди, за ней — три смуглые черноволосые девушки. Стройные, сильные, кареглазые, с окровавленными ножами в руках. Вопросы были излишни, но моя жена соизволила пояснить:

— Они с Закава. Они помогли мне, я не могла их оставить. Ещё две были не в себе, их пришлось… освободить.

Я не стал спрашивать, как именно. Видел уже.

Трап мы быстро втянули обратно. Кажется, никто не видел, что мы кого-то взяли на борт, но подозрения у местных определённо появятся.

— Что ты сделала? — спросил я осторожно.

— То, что должна была.

— А можно… ну, как-то конкретнее? — спросил капитан. — Нам было бы недурно знать, что нам завтра предъявят.

— Я пробралась в лагерь. Освободила этих хеле. Зарезала солдата. Взяла нож, отдала ей, — она показала на одну из горянок, та важно кивнула испачканной кровью шевелюрой. — Она зарезала другого солдата. Взяла нож, дала той…

— И так пока солдаты не кончились? — удивился я. Всё-таки там было довольно много комспасовцев, они были в броне и не выглядели лёгкими жертвами.

— Я разрезала стенку шатра, зашла и убила главного. Ножом в горло. Взяла его детонатор и взорвала их броню. Пуф! Было много крови, много шума, мы ушли.

— И гражданские тоже погибли?

— Нет, — Таира посмотрела на меня с удивлением, — на ту броню другой детонатор. Мы идти мыться, пока кровь не засохла.

Горянки удалились. Мы переглянулись.

— Не понимаю только, почему местные так быстро примчались, — сказал задумчиво Зелёный.

— Я на вахту, — сказал капитан, — Артём следующий. Постарайтесь поспать.

Я отправился в свою каюту, но, только я начал засыпать, явилась отмывшаяся Таира. Когда женщина, только что убившая несколько человек ножом, хочет секса, лучше ей не отказывать… Шучу. Не жалею о том, что не выспался. Во всяком случае, мальчики кровавые в глазах после этого уже не стояли. А вполне могли бы.

Общаться с местными утром отправили Ольгу. Рыжая выспалась, выглядела мрачновато, но решительно.

— Мы знали о феномене дублирования фрагмента, — пояснила она, — но не думали, что кому-то повезло, как нам.

— Везение тут ни при чём, — сказал Зелёный.

— Я знаю.

Все всё знают, один я дурак-дураком.

Переговоры были бурными, но окончились по факту ничем. Выяснилось, что ночью было покушение на здешнюю Марину. Комспасовец вошёл в госпиталь, где старушка отлёживалась после вчерашнего стресса, убил пару охранников, без проблем добрался до нужной палаты и уже совсем было собрался прикончить бабулю, как — пуф! — лопнул, забрызгав жертву. Чудом избежавшая гибели Марина чуть было снова не отдала концы с перепугу, но прибежали врачи и откачали.

Возмущённые местные примчались к лагерю Комспаса, но там уже царил хаос и бардак, удачно устроенные Таирой. Все думали на нас, но доказать ничего не могли, а ссориться опасались. Тем более, что Ольга пообещала мир, дружбу, жвачку и, самое главное, товарообмен с Коммуной. Комспас уничтожен, делить нечего, жизнь продолжается и всё такое. Ольга умеет быть убедительной, да и смотрят на неё тут как на ожившую легенду. Жутковатую, но привлекательную. Совет Коммуны имеет недурные шансы поглядеть в глаза своим альтернативным потомкам, а кое-кто — и себе самому.

Охренеть, скажу я вам. Всё-таки Мультиверсум — странное место.

С тем мы и отбыли в направлении Центра.

Сестра Алистелии игнорирует реальность, оставаясь в своём травматическом шоке — или в чём она там пребывает. Положишь — лежит. Посадишь — сидит. Покормишь — ест. Не покормишь — так останется. В туалет и на прочие гигиенические процедуры её Таира водит.

Таира со мной подчёркнуто предупредительна и уважительна. Не питаю иллюзий насчёт нежных чувств, но благодарность за возможность выполнить долг присутствует. Это для неё важно — муж исполнил взятые на себя обязательства, значит, муж нормальный, годный. Заслуживает хотя бы минимального уважения. Моя роль во всей этой истории куда менее значительна, чем ей кажется, но я точно не тот, кто первым заведёт разговор об этом.

Что будет у нас дальше? Не знаю. Сейчас наши взаимные обязательства как бы обнулились. Она стала моей женой и родила мне ребенка — это был аванс, выданный мне под гарантии Старого Севы. Судьба и всё такое. Я отработал аванс, дав ей совершить то, что она считала своим предназначением — уничтожить Комспас, отомстить за женщин Закава. Бонусом — трёх спасла и сколько-то там… «освободила». Она меня пугает, если честно. Хотя, если вдуматься, Ольга в сто раз опаснее.

И что значат эти «закрытые обязательства» в нашем случае? Что мы теперь обычная семья? Ну, насколько у меня вообще может быть что-то «обычное»… Или что наша Судьба перестала быть общей, и теперь каждый пойдёт своим путём? У нас ведь сын растёт. И не факт, что он не станет вдруг пресловутым Искупителем, чёрт бы драл всю эту мистику. Но, если кому-то захочется-таки что-нибудь «искупить» нашим сыном, я, пожалуй, буду рад, что у его кроватки встанет Таира с кинжалом.

Три спасённых горянки меня тоже беспокоили. Уже начал побаиваться, что мне сейчас придётся ещё и на них жениться. Это меня Иван с Зелёным так троллили. С серьёзными рожами обсуждали, что, мол, по закону гор, я полностью отвечаю за всё, что делает моя жена. А раз она их спасла, то я считаюсь правоприобретателем. Они, мол, были по всем правилам Закава проданы замуж в Комспас, мы убили тех, кто их купил, а значит, теперь они, по всем понятиям, наши. То есть, мои — потому что жена не считается. Должен брать на содержание со всеми вытекающими.

— И не дай бог ты их всех удовлетворить не сможешь! — стращал меня Зелёный. — Это по закону гор повод для развода.

— А развод по закону гор знаешь, как происходит? — делал большие глаза Иван. — Ну, ты видел. Кинжал у каждой горянки есть…

Придурки великовозрастные. Взрослые дядьки, а туда же, дразнятся как школьники. Завидуют, что ли, моему многожёнству? Нашли, чему.

Таира меня успокоила — горянки на меня не претендуют, за спасение благодарны, но благодарность эта не зайдёт дальше, чем я захочу. Я не хотел. Я и так не высыпался между ночными вахтами, потому что Ольга и Таира, игнорируя существование друг друга, тем не менее, неизменно чередовались в моей каюте. Одна отрабатывала благодарность, другая, наверное, стресс снимала. Таира считает Ольгу моей четвёртой женой и ничуть этим не смущается — одной больше, одной меньше… Кем считает себя в этой ситуации Ольга — понятия не имею, а спрашивать боюсь. В общем, всё как всегда — женщины крутят мной, как хотят, а я плыву по течению и не рыпаюсь. Надеюсь, что оно как-нибудь само устаканится.

По возвращении в Центр Ольга извлекла из шкафа пустотный костюм. Он ей идёт — «железная леди» из комикса с уклоном в стимпанк.

— Есть предлог смотаться в Коммуну, — сказала она, чмокнув меня в щеку на прощание. — И лучше я это сделаю сама. Потому что потом меня добрым словом там не вспомнят.

И ушла, растворившись чёрным контуром на полушаге.

Опасное это дело — вот так, пешком, в одиночку, по Дороге. Смешно — и её опасаюсь, и за неё боюсь. Или не смешно. Давно запутался я в своих чувствах к этой женщине. Прекрасной и опасной, юной и старой, мудрой и безумной одновременно. Сказать, что я её люблю — соврать. Сказать, что не люблю — соврать ещё больше. К чёрту, пусть всё идёт, как идёт. В общем, моё обычное решение в любых непонятных обстоятельствах.

Ночью всех разбудил истошный, исполненный ужаса и боли женский вопль. Женщина кричала и кричала, не замолкая, надрывно и безысходно.

Полуодетые, кто с оружием, кто без, устроили импровизированный подъём по тревоге, собравшись в коридоре второго этажа.

Кричала Лемисина, сестра Алистелии. Она до сих пор не приходила в себя, но Алька, разумеется, различала своих сестёр. Смерть Фрисандры стала страшным ударом. Я чувствовал себя виноватым — что не успел, не спас, не сумел. Понимал, что ничего не мог сделать — и всё равно переживал. Только забота об оставшейся не дала Альке окончательно впасть в депрессию. Лемисина сидела, лежала, смотрела в потолок, молчала, не узнавала сестру и ни на что не реагировала. Вот, проснулась.

Копия моей белокурой жены кричит самозабвенно и безостановочно. Сидя на краю кровати, зажмурившись, сжав кулачки и раскрыв рот, она вопит: «А-а-а! А-а-а! А-а-а!». Лицо искажено гримасой ужаса и боли.

— Пустите, пустите! — сквозь столпившихся в коридоре и заглядывающих в дверь протолкалась Меланта.

Она ещё немного поправилась, хотя и не выглядит толстой. Такая приятная пышечка. С ней пришла неразлучная Эли. В последнее время они как-то окуклились вдвоём, из комнаты обычно выходит только Эли и только за едой. Дочь Меланты, маленькую рыжую Герду, выкармливает вместе со своей Вилорой и Таириным Конгратом принявшая на себя общие материнские обязанности Алистелия. Даже моё возвращение кайлитка почти проигнорировала — выбрела сонная в коридор, рассеянно обняла, поцеловала в щеку, пощекотала чуть-чуть пузырьками внутренней радости — и ушла обратно. А тут, поди ж ты, вылезла.

Меланта встала перед кричащей девушкой, наклонилась к её лицу, чуть морщась от громкого звука, положила ей руки на виски. Эли вскарабкалась на кровать и обняла Лемисину сзади за плечи.

Сестра Алистелии вдруг дёрнулась и замолчала. Закрыла рот, открыла глаза и из этих огромных фиалковых озёр потоком хлынули слёзы.

— Идите, идите все, — махнула на нас рукой кайлитка, — ложитесь спать, она больше не будет кричать.

— Ты поможешь ей? — тихо спросила бледная Алистелия.

— Конечно, Алька! Надо было сразу меня звать. Она страшно травмирована, но мы вытащим её, обязательно! Иди, отдохни и успокойся, а то молоко пропадёт.

— Спасибо, Меланта.

— Иди уже, — отмахнулась та, и снова положила ладони на голову девушки.

Я обнял Алистелию за плечи и повлёк к выходу.

— Пойдём, пойдём, там дети расплакались, разбудила их твоя сестра.

— Какой ужас, — сказала она, когда мы вышли, — за что они так с ней?

— Ни за что. Они просто делали, как им удобнее. Без злости и специальной жестокости.

— Это даже страшнее нарочного злодейства, — сказала она, прижимаясь к моему плечу. — Спасибо, что спас её.

— Прости, что только её.

Ну вот, ещё одни обязательства закрыты. Вернул выданный аванс. В целом, Старый Сева оказался прав и выбрал верно. Он действительно понимал про Судьбу. Теперь мы с жёнами ничем друг другу не обязаны, кроме общих детей. Что будет дальше? Не знаю.

Мы с Алькой пошли в детскую, где в четыре руки и две сиськи переодели, покормили и укачали младенцев. Хорошо, что у неё молока много — Меланта беременна и уже не кормит, Таира… Не знаю даже. Но пока чаще видел её с ружьём, чем с ребёнком.

Мне опять стало неловко — отец из меня такой же паршивый, как муж. Детьми вообще не занимаюсь, вот, в первый раз им подгузники поменял, папаша. Ну, хоть не перепутал, куда надевать, и то ладно.

— Как ты? — не очень тактично спросил я, но Алистелия поняла правильно.

— Тяжело. Очень тяжело. Но лучше, чем было раньше. Мне легче слышать её крик ушами, чем эхом в голове. Ты ушёл, а потом я почувствовала, что Фрисандра умерла, а Лемисина вдруг замолчала. Я подумала, что ты не смог их спасти и погиб сам. Что ты не вернёшься, что я осталась совсем одна. Таира ушла с тобой, Меланта хорошая, но…

— Занята собой, — мягко сформулировал я.

— Да, именно. Мне было страшно, одиноко и грустно. Теперь просто грустно.

— Всё будет хорошо, — соврал я, как врут все мужчины всем женщинам, — Меланта её вылечит. Кайлиты и не такое умеют.

Она ничего не ответила, только прижалась сильнее. От неё пахло мылом, молоком и детской присыпкой, и это оказалось неожиданно уютно. Мы так и уснули, обнявшись.

Утром обнаружил, что Алька напрочь отлежала мне руку и залила майку молоком, но мне показалось, что мы стали как-то ближе друг другу. Не знаю, почему-то мне кажется это важным. Наверное, я недостаточно султан. Младенцы проснулись и теперь попискивают недовольно, требуя кормёжки, мытья и прочих положенных им процедур. Второй раз мне это далось легче и, попеременно прикладывая детей к истекающей молоком жене, я всё остальное сделал сам. Мелочь, но я прямо гордился. Как настоящий отец. Почему меня не оставляет ощущение, что я им не слишком удачно притворяюсь? Смешно. Или нет.

На кухне Лена и Светлана наперегонки, в четыре руки и две сковородки, пекли блины. Выходило быстро и ловко, но за Лёшкой и Машкой не успевали, те сметали их на лету, не давая скапливаться на тарелке. К счастью, дети, хотя и прожорливы, но не бездонны, и вскоре укатились с кухни, отдуваясь, как два сытых колобка. Их место заняли мы с Настей.

— Уже знаешь? — спросил я свою приёмную дочь.

— Про Даньку? Да, Сергей рассказал. Ужасно.

— Как Василиса?

— Рыдает в комнате.

— А ты?

— А я не рыдаю. Но это не значит, что мне не жаль. Он был хороший. Весёлый. Очень… Очень живой.

Глаза у Насти заблестели и она, отвернувшись, промокнула их рукавом пижамы.

— Прости, мы ничего не могли сделать.

— Я знаю. Я ведь тоже не смогла. И что от меня толку?

Сейчас она без очков и её пронзительные синие глаза смотрят, кажется, прямо в душу.

— Иногда обстоятельства сильнее нас, — изрек я тупую банальность. Ничего лучше в голову не пришло.

Настя вздохнула, покачала головой и ушла к себе.

Сложно разговаривать с взрослеющими детьми. Даже самые правильные фразы звучат фальшиво и плоско. Прав был покойный полковник, писатель из меня хреновый. Когда так нужны хорошие убедительные слова, я жалобно блею какую-то пошлую чушь. Бездарный писатель, никчёмный муж, бесполезный отец. Жизнь удалась, одним словом.

Сделал то немногое, что могу — отнёс Алистелии тарелку блинов с мёдом и стакан молока. Ей надо хорошо питаться, она троих кормит.

— Ну что ты, муж мой, — смутилась она, — я и сама…

— Ешь-ешь. Да не вставай, я тебе поднос сейчас поставлю. А то детей разбудишь.

Алька сидит в кровати, откинувшись на высокие подушки, обложенная спящими младенцами, сворачивает блины, подставляя ладошку под капающий мёд, откусывает ровными белыми зубами, запивает молоком, облизывает мёд с ладони. Мило.

— Ой, у меня же теперь руки жирные и липкие!

Я принёс ей влажные салфетки из ванной, она вытерла руки и лицо. Такая трогательная, что я не удержался и поцеловал её в губы. Она охотно откликнулась, но, кажется, удивилась. Мы впервые поцеловались вот так. Не как прелюдия к сексу, не как дежурное подтверждение брака, а просто… Просто захотелось. Очень мягкие губы, вкус масла и меда, запах младенцев и молока. Может быть, это именно то, что мне и надо? Ухаживать за женой, радоваться детям, подавать блины в постель? Пусть кто-нибудь другой спасает этот злой холодный Мультиверсум, где люди делают друг с другом всякие гадости…

Я часто думаю про себя что-то такое. А потом появляется Ольга.

— Даже не спрашивайте, чего мне это стоило, — отрезала она, шарахнув о стол сундучком-ковчегом.

— Ничего себе… — сказал Иван.

— Охренеть, — добавил Зелёный.

— Можно на него посмотреть? — спросила Настя.

— Смотри, — разрешила Ольга, — но только недолго. Мораториум теоретически нас прикрывает, но кто знает этих Чёрных…

Она откинула крышку сундучка — там, в точно по форме вырезанном ложе, лежат две фигурки, похожие на шахматные. Не то туры, не то ферзи, не то слоны, не то чёрт пойми что. Не кони, это точно. Очертания их как будто немного текучие и изменчивые — то, вроде, кажется, что это люди. То, вдруг, проглянет что-то насекомое. И чем больше присматриваешься, тем меньше понимаешь, что перед тобой.

Настя посмотрела на них сквозь очки, потом подняла их на лоб и уставилась синими своими глазами.

— Как тебе? — осторожно спросил я.

— Это что-то невообразимое, — ответила она растерянно, — и неописуемое. Как будто у нас на столе Вселенная.

Ольга вынула две части рекурсора и поставила широкими основаниями на стол.

— Любуйтесь, только не трогайте. Я сейчас.

Мы смотрели, завороженные этой странной незаметной и неуловимой текучестью форм. От них веет тем непередаваемым ощущением, которое приводит оператора к реперу, но при этом и другим, отзывающимся иначе. Чтобы описать его, не придумано слов.

— На анальные пробки для жопы Мироздания похоже, — сказал грубый Зелёный.

— Вот, — Ольга вернулась с третьей частью. Такой же, но серой. Поставила рядом.

— А если соединить серую с белой или серую с чёрной? — задумчиво спросил Зелёный. — Что будет?

— Но-но, — нервно ответила рыжая, — даже не думайте. Говорят, этой штукой создан Мультиверсум, и она же может его уничтожить. Не то чтобы я в это верю на все сто процентов, но это точно не то, с чем стоит экспериментировать дома в гостиной.

Она аккуратно взяла фигурки со стола и уложила в сундучок. Они легли каждая в своё углубление, хотя пять минут назад она вынимала оттуда две, и никакого места для третьей не было. Крышка с лязгом закрылась.

Сундучок вызывал странное чувство — с таким, наверное, президент смотрит на ядерный чемоданчик. Ощущение потенциальных возможностей. И хочется, и колется…

— И что мы будем делать с этой коллекцией абстрактного искусства?

— Устроим инсталляцию? — догадался я. — Их же надо куда-то в каком-то порядке вставить? Три предмета, это… Сколько вариантов?

— Гуманитарий, да? — с жалостью сказал Зелёный, обращаясь к Ивану.

— И не говори, — укоризненно покачал головой капитан.

— Факториал трёх, — снизошёл бортмеханик к моей дремучести, — сиречь шесть. Шесть вариантов расстановки трёх предметов. Это комбинаторика, наш гуманитарный друг!

— В инструкции пишут про три, — возразил я.

Переведённую Алькой инструкцию от Хранителя мы изучили вдоль и поперёк, почти ничего не поняли, но про три я помню точно.

— Значит, число вариантов будет ограничено каким-то условием, которое нам пока неизвестно.

— Например, числом участников, — мрачно сказала Ольга.

— Нас тут больше трёх, определённо, — удивился Иван.

— У нас есть три индивидуальных комплекта, в которых можно дойти. Мой костюм — это раз. Корректорский защитный комплект Даниила, я забрала его из локали Комспаса, — Ольга выложила на стол свёрток. — И такой же комплект Насти.

— Но я хотела сама…

— Даже и не думай! — рявкнули мы с Зелёным синхронно и уставились друг на друга.

— Объясни ей… папаша, — махнул он рукой и откинулся на стуле, скрестив на груди руки.

— Настя, — осторожно сказал я, — я понимаю, что Корректоры рано взрослеют, и что ваша ответственность…

— Не надо, пап. Я знаю, что ты скажешь. Я не согласна, но не стану спорить. Не сейчас. Забирай.

Она отстегнула защёлки широких браслетов, положила их на стол и пододвинула ко мне.

— Но только попробуй не вернуться! — добавила она очень серьёзно. — Я пойду за тобой даже без них.

— Ну, вот и определились, — сказал с облегчением Зелёный, — уверенно подгребая себе сверток с Данькиным комплектом.

— Эй, экипаж, а я? — спросил Иван.

— Кэп, — проникновенно ответил бортмех, — твоё дело — капитанское! На тебе дирижабль, дом, хозяйство, дети, бабы, коты… На кого ещё можно это оставить, сам подумай? Ты у нас самый… э… взрослый. Ответственный, положительный, находчивый, технически грамотный…

— Прекращай!

— Не, кэп, я не шучу. Кто-то должен остаться. Ты не оператор и не проводник, у тебя нет способностей глойти.

— У Ольги тоже нет!

— У неё есть костюм. Сам подумай — ты хотел бы оставить свою семью на попечение Ольге?

Я думал, Ольга обидится, но она эти инсинуации демонстративно проигнорировала. Кстати, если выбирать, то я тоже за Ивана. Он мужик не склонный к сомнительным авантюрам и, опять же, при дирижабле. Не даст детям пропасть. На себя я бы в этой ситуации не поставил, а он — справится.

— В общем, при свидетелях объявляю, — посерьёзнел вдруг Зелёный, — если я не вернусь, все то немногое, что можно считать моим имуществом, остаётся жене. Включая долю в дирижабле и оплату за спасательные экспедиции, которую нам должна Конгрегация. Управление этой долей поручается Ивану Рокотову, в обмен на обещание не бросить мою семью без помощи. Можете считать официальным завещанием.

— Ну что ты, Сергей, — смутился Иван, — я бы и так…

— Присоединяюсь к заявлению, — сказал я. — Конечно, моя семья — тот ещё подарок…

— Ребята, ну что вы! — капитан не знал, куда деваться.

— А у меня ничего нет, — сказала Ольга, — и заботиться мне не о ком. Так что я не буду пускать сопли пузырями, ладно? Давайте не затягивать проводы. Мало ли кто припрётся на этакий приз.

Она постучала ладонью по сундучку с рекурсором.

— «Доброволец» будет готов к отправлению через час, — сказал Иван, — жду всех на борту. Не опаздывать.

Собирать мне нечего, так что пошёл прощаться. Меланту с Эли нашёл возле постели Алькиной сестры. Эли дремлет, обняв ручонками белокурую голову Лемисины, кайлитка читает книгу.

— Уходишь? — спросила она безмятежно.

— Приходится, — я не стал принимать героических поз и изображать Спасителя Мультиверсума. Мел всё равно видит меня насквозь и даже глубже, чем я сам.

На самом деле, у меня просто нет выбора. К тому же, нельзя не признать, что, если я не вернусь, это не будет потерей для общества. Вон, Меланта даже не делает вид, что расстроена.

— Я не переживаю, — поймала мою мысль она, — потому что уверена, что ты вернёшься. Не знаю, как остальные, но ты — точно. Ты не веришь в Судьбу, но она есть, и твоя дорога не окончена. Ты везучий. Поэтому прощаться не буду. Мы точно скоро увидимся.

— Как она? — я кивнул на спящую девушку.

— Не очень, — покачала головой кайлитка. — Там и химия, и психотравма, и не понять, чего больше. Но ты об этом не думай. Я справлюсь. Веришь мне?

— Верю, — вздохнул я. — Присмотри за Алькой, ладно?

— Разумеется! — тихо засмеялась Меланта. — Где я ещё такую кормилицу для Герды найду? Ладно, шучу, иди к ней, успокой девочку.

Алистелия сидит в детской. На краю кровати, напряжённая, с прямой спиной, смотрит в угол. Дети тихо сопят в своей широкой кроватке.

— Тебе обязательно… — начинает она говорить тихо и медленно, сдавленным сухим голосом.

— Да, — перебиваю я, — так надо. Не бойся и не переживай. Иван о вас, если что, позаботится. Не пропадёте.

— Не надо так говорить. Вернись, пожалуйста, муж мой.

— Я постараюсь, Аль. Меланта говорит, я везучий.

— Она разбирается, — кивнула Алистелия, — но я всё равно боюсь. Вернись. Я буду тебя ждать.

Она вскочила с кровати, обняла меня, спрятав голову на груди, и застыла так. Я со сложными чувствами смотрю в белую макушку. Это было очень близко к признанию.

Уходя, обнаружил на груди мокрое пятно. Кажется, кому-то тут я всё-таки дорог.

Таиру нашёл на балконе. Горянка стоит и смотрит, как Иван с Василисой грузят припасы в дирижабль. Капитан цепляет ящики, юнга оперирует грузовым краном, поднимая их в трюм. Лицо Таиры непроницаемо, но я чувствую, что она недовольна.

Встал рядом, не зная, как себя вести. С ней сложно, я куда лучше понимаю мотивы Алистелии и Меланты.

Для первой я — назначенный Судьбой муж, отец ребёнка и объект долженствования. Она приняла наш брак как священную обязанность, её для этого создали и к этому готовили с детства. Я сам дурак, что мне этого мало.

Для второй я — временный союзник в её миссии. Полезный инструмент, поддержка и защита. Она готова отвечать взаимностью, но лишь в пределах, не нарушающих её комфорта. Для кайлитки и это много.

Но кто я для смуглой суровой красавицы? Не знаю.

— Кто я для тебя, Таира?

Она повернулась и посмотрела, подозрительно приглядываясь, видимо, в поисках симптомов черепно-мозговой травмы.

— Ты мой муж, — напомнила с такой интонацией, которой обращаются к душевнобольным, — отец нашего сына.

— Это я знаю.

— Я не понимаю тебя.

— Ладно, забудь, неважно.

Наверное, она, правда, не понимает. Чужда дурацких рефлексий нашей инфантильной культуры вырожденного урбанизма. Вот — муж, вот — сын. Вот свои — вот чужие. Первых защищаем от вторых. Чего тебе ещё надо, странный ты человек? Если спросить её прямо: «Ты любишь меня?» — она просто не поймёт вопроса. Повторит «Ты мой муж, отец моего сына» — и, может быть, лоб пощупает — не приболел ли супруг, несущий какую-то чушь.

— Я должна идти с тобой, — сердито говорит Таира, — я, а не рыжая.

— Почему?

— Я умру за тебя, если нужно. Она — нет.

— Не надо за меня умирать, — вздохнул я, — что за глупости?

— Она носит твоего ребенка, — не слушая меня, продолжает горянка, — зачем она идёт туда? Разве так правильно поступать женщине?

— Её не остановить.

— Я знаю. Она старая, злая и сумасшедшая. Зря ты взял такую. Это как мымбарука приручать. Хотя, — вздохнула Таира, — я понимаю. Красивая. Отставь её тут, возьми меня!

Забавно она представляет себе наши с Ольгой отношения… Как будто я могу ей что-то приказать.

— Ты нужна тут, — сказал я, как мог, твёрдо. — Кому, кроме тебя, я могу доверить детей и жён? А кто защитит семьи Ивана и Сергея до их возвращения?

— Да, — сказала она неохотно, — ты прав. Я должна защищать. Но, если ты не вернёшься — я приду за тобой!

— Знаю, — кивнул я. — Знаю.

С Настей прощаться не пришлось — она и Василиса летят с нами. Ивану нужен будет экипаж на обратном пути, когда он высадит нас и вернётся. Настя займёт мой навигаторский пост, Васька — место Зелёного. Как-нибудь доберутся.

Дирижабль замерцал, переливаясь оттенками от белого до серебристого, — запущен главный привод.

Всё, мне пора на борт.

Глава 12. Зелёный. «Ягодица судьбы»

— Не нервничай, — успокоил я Василису, — я тебя страхую. Осваивайся, на обратном пути будешь мои вахты стоять.

— Главный привод старт! — скомандовал капитан.

— Ну, Вась! — я подтолкнул засмущавшуюся девочку к своему пульту. — Вперёд!

— Есть старт! — нервно ответила она, щёлкая переключателем.

— Малый вперед!

— Есть малый! — уже увереннее среагировала Василиса, двигая рычаги оборотов мотогондол.

Дирижабль плывёт над пустым городом, внизу левее остаётся площадь с мораториумом, вдали появляются поля, дороги и селения загадочных здешних аборигенов.

— Навигатор, готовность?

— Есть готовность! — Настя отвечает спокойно и уверенно.

Она смотрит в экран сквозь свои очки, белые волосы собраны в хвост, тонкая рука лежит на включателе резонаторов. Артём стоит рядом, но не контролирует, а так — присутствует. По части работы с Дорогой Корректоры всем нам фору дают.

— Выход! — командует капитан, и вокруг моментально сгущается туман Дороги.

Василиса облегчённо выдыхает — её задача выполнена, здесь область ответственности навигатора. Настя скажет, когда пора уходить на зигзаг.

— Ну вот, теперь ты не юнга, а полноправный бортмеханик! — поздравляю я девочку.

— Не хочу полноправным, — внезапно ответила она, — лучше возвращайтесь быстрее. Боюсь ещё и вас потерять.

Васька шмыгнула носом, отвернулась и, украдкой вытирая глаза, ушла варить кофе. С тех пор, как я рассказал про Даньку, глаза у неё на мокром месте. Я не стал описывать все неаппетитные подробности, но главного-то это не меняет — её друг погиб. Ужасно, нелепо и — безвозвратно. Первая потеря в её жизни. У них не было ничего серьёзного: лёгкая подростковая влюблённость, немного романтики и задушевных разговоров. А теперь всё кончилось. Тяжелее всего даётся вот это осознание — некоторые вещи нельзя исправить, отменить или переиграть. Этого человека никогда больше не будет, совсем. Сложно принять такое, особенно подростку, для которого концепция смертности человека очень абстрактна.

Иван посмотрел на меня с укоризной — и отправился за ней. Утешать дочку. А что я? Я бы с удовольствием сказал, что мы все обязательно вернёмся, но я не вру детям. Объективно говоря, шансы у нас довольно слабые. Инструкция Хранителя ведёт нас в мифическое пространство, из которого, по легенде, разбежался многомерным фракталом Дороги весь Мультиверсум. Его не зря называют «Холодом». Оно лежит за обочиной Дороги, если ухитриться выйти с неё и выжить. Оттуда вылезают жуткие твари Изнанки. Мы видели его с высоты полёта дирижабля — и спуститься вниз никому не захотелось. А теперь нам придётся идти там пешком. Мы знаем, что это возможно — там ухитрилась пройти Марина, имея из снаряжения один акк, один нож, пушистый детский рюкзачок с бутылкой воды и тремя банками консервов и полную отмороженность отравленного препаратами йири сознания. Увы, даже гипнотерапия не смогла вытащить из неё воспоминаний, как ей это удалось, так что у нас есть только точка входа — проход Ушедших в моей башне. Этим мой маяк уникален — ни в одном другом мы такого прохода не видели, — поэтому возвращаемся туда, где всё началось. К моей дверце к морю, которая оказалась не дверью, а крышкой. От ящика Пандоры.

Не знаю, как Артём, но я с женой и детьми прощался, отчётливо понимая, что, вполне вероятно, вижу их в последний раз. Экстраполяционное моделирование — мой профессиональный скилл, и, исходя из тех ограниченных данных, которые мне удалось собрать по крупицам за эти годы, я склонен предположить, что это дорога в один конец. Какое бы решение мы ни приняли на месте, оно так изменит Мультиверсум, что возвращаться будет либо некому, либо некуда, либо непонятно как. Мы слишком мелкие единицы в рамках глобального пространства-времени.

Я не говорил этого вслух, но жена моя — умная женщина. Мы сидели, обнявшись, смотрели, как Машка сопит, чешет златовласый затылок и морщит курносый нос над уроками. Как сын упорно непослушными ещё руками пытается соорудить что-то сложное из планок конструктора. Его страсть к сопряжению различных предметов в единые структуры настолько заметна, что мы зовём его «наш инженер». Я сидел и думал, что люблю их невыносимо, аж сердце рвётся. Что чёрт со мной и Мирозданием, что угодно отдам, лишь бы с ними было всё хорошо.

— Я всё понимаю, — сказала Ленка, — но ты хотя бы попытайся вернуться.

Я молча прижал к груди её рыжую голову.

— Я буду тебя ждать. Сколько угодно. Всегда, — тихо сказала она.

— Зигзаг! — уверенно командует юная навигаторша.

— Входим! — подтверждает капитан, и умывшая заплаканные глаза Василиса принимает управление тягой.

Дорога внизу пуста. Обычное шоссе, которых мы видели сверху сотни. Безлюдный, пыльный, очищенный коллапсом срез. Если мы не справимся — такими станут все. Или придёт Искупитель и как-то «искупит». Или ничего не изменится. Меня больше всего бесят непроверяемость и недостаток исходных данных. Проклятие аналитика — необходимость построения картины на основании недостаточных данных неизвестной валидности. Увы, это случается чаще, чем многим кажется. Но обычно между аналитиком и действием стоит некое ЛПР13 — и ответственность на нём. Этим мне и нравилась моя работа — я давал основания для принятия решений, но не принимал их. Это отчасти взаимоисключающие навыки, как ни странно, — анализ и способность к принятию решений. Аналитики гиперкомпетентны, они знают слишком много и потому всегда сомневаются. Способность видеть картину со всех сторон здесь только мешает. Лучше принять неидеальное решение, но быстро, чем утонуть в вариантах «если, то…». Потому что идеальных решений не бывает. И какое бы решение мы ни приняли там, я никогда не перестану думать: «А что, если бы…».

Впрочем, возможно думать об этом будет некому.

— Выход! — командует Настя, и дети снова меняются у консоли управления.

Хорошие дети. Пусть и у них всё будет хорошо. Впрочем, у них есть Иван, позаботится. Главное — чтобы справились мы.

У Конторы я сейчас на хорошем счету, поэтому особых препятствий у башни не ожидаю. Формально она до сих пор числится моей собственностью, где-то даже есть документ на сей счёт. Юридический прецедент, утверждающий имущественные права за пределами родного мира. Не ради меня его родили инстанции, разумеется, себе на перспективу, но сам факт это не отменяет.

Официальная цель прибытия — зарядка дирижабля. Не собираюсь ставить Контору в известность о наших планах по радикальной коррекции космологии Мультиверсума. Вряд ли они будут в восторге — только во вкус вошли. Но в зарядке отказать не должны, а значит, повод спуститься в цоколь, к консоли управления, у нас есть. Главное — действовать быстро и решительно, чтобы никто не успел задуматься, почему мы туда идём со здоровенными рюкзаками. Я очень надеюсь, что о проходе они просто не знают — покидая башню, я его запер, а найти закрытую дверь в строениях Ушедших непросто. Так что, даже если вызовем подозрения, они будут думать, что деться нам некуда, а значит, и спешить не надо. Однако на всякий случай по трапу мы спустились одетые легкомысленно, как на пляж.

— Привет! — поздоровался я с дежурным лейтенантом.

К счастью, он тут давно, меня в лицо знает, про дирижабль в курсе. Не надо объяснять, что не верблюд, а право имею.

— На заправочку к вам залетели, — дружелюбно сообщил я, пожав руку, — ненадолго. Ну и вещи кой-какие закину домой.

Я тряхнул висящим одной лямкой на плече рюкзаком.

— Начальство хотело вас видеть, — сообщает лейтенант.

— Ничуть не сомневаюсь, для того и явился. Сейчас, включу зарядку — и сразу к Евгеньичу. Он тут или на той стороне?

— На той, но обещал быть через пару часов.

— Прекрасно, дождусь его. Как раз заправимся.

Вот это нам повезло. Анатолий Евгеньевич точно заподозрил бы неладное, но через пару часов тут не будет ни нас, ни дирижабля.

— На заправку, начальство в курсе, — небрежно киваю я дежурной группе, сидящей у стола в башне.

Расслабились тут, как я погляжу. Комспаса нет, нападать некому. Цыгане разве что сопрут чего, а рейдеры слабоваты. Так что двое дежурных сидят, телевизор маленький смотрят. Футбол. Значит, проход открыт, работает ретранслятор. Связь у военных — первое дело, а телевизор — так, бонусом.

— Проверь! — командует тот, что постарше, тому, что помладше, хотя оба сержанты-контрактники.

Младший нехотя, озираясь на телевизор, уходит, старший продолжает пыриться. Вояки грозные, блин. Сейчас ему по башке дать — и он даже не поймёт, что случилось. Но нет необходимости — младший возвращается.

— Лейтенант разрешил, — и немедля усаживается к телевизору снова.

Мы спустились вниз — там никого. Когда надо будет включить маяк — придут техники. Те, наверху — так, сторожа.

Я вставил мастер-ключ в неприметную изначально, да ещё и замазанную шпатлёвкой в цвет камня щель в стене. Как знал, что не стоит светить это помещение.

Дверь открылась, впустив нас в «револьверный» зал с выступами пустых цилиндрических хранилищ. Что в них держали Ушедшие — понятия не имею. Да и плевать.

Я сдвинул в рабочее положение рычаги консоли, зашумела вода в системе охлаждения накопителя, заискрили разрядами кристаллы. От колонны в центре потянуло теплом, а из открытой двери — неприятным внутренним холодом. Проход открылся.

Мы зашли внутрь, я, протянув руку в проём, выдернул пластину ключа. Дверь вернулась на место, слившись со стеной. Жаль, замазать щель скважины с той стороны некому… Ничего, авось не заметят.

— Быстро переодеваемся, — скомандовала Ольга, — у нас всего пара минут.

Она без стеснения скинула на пол одежду, оставшись в трусах и лифчике. Хороша чертовка, что ни говори, в свои вечные двадцать. Отменная фигура, а уж задница…

Я отвернулся, чтобы не отвлекаться, и быстро развязал клапан. Увы, большая часть полезного объёма рюкзаков заполнена одеждой, которую мы сейчас наденем. На всё остальное места осталось мало, припасов у нас минимум. Нашу миссию лучше не затягивать.

В Ольгином рюкзаке вообще ничего, кроме пустотного комплекта и ковчега с рекурсором. Ну и немного одежды, чтобы углы не так заметно выпирали. Она быстро натягивает камуфляж, шнурует берцы и начинает цеплять на себя громоздкую сбрую. Лёгкое платье и сандалии так и остаются лежать на полу. Почему-то это меня неприятно цепляет. Ерунда, но как будто она тоже не верит, что мы выберемся, и платье ей ещё пригодится.

Опустевшие рюкзаки утягиваются до размера «дэйпаков» — мы готовы. На моих и Артёма предплечьях — широкие, почти до локтя, браслеты из чёрного камня. Они тёплые, теплее, чем должны быть, но и только. Если есть в них какое-то колдунство, то, чтобы им воспользоваться, надо быть Корректором. Но нам они для другого — по идее, они защитят нас от «Холода». «По идее» — звучит отлично, да.

— Готовы? — спрашивает Ольга. — Тогда пошли.

Она у нас сегодня главная? А впрочем, неважно. Упрёмся — разберёмся.

Поднялись по лесенке внутри центрального цилиндра в помещение над ним и — покинули этот бренный мир банальной метрики.

Самое неприятное тут — небо. Оно как бы есть, и его как бы нет. Что-то мутно-светящееся, бесформенное, странное, неприятных оттенков от серого до жёлтого через бурый. Выглядит настолько пакостно, что всё остальное замечаешь позже.

Серая труха под ногами. Не пыль, не песок, не мусор, а как будто гнилое дерево раскрошилось. Только это не дерево. Здесь раскрошилось вообще всё, кроме камня. Сам мир рассыпался трухой и лёг на землю рыхлым слоем, в который проваливаются ботинки. Мир, который сожрали и высрали кинговские лангольеры. Это первое впечатление, и оно как будто нахлобучивает пыльной подушкой по башке. Бац — и стоишь полуоглушённый, припорошенный каким-то заплесневелым дерьмом. Но, если приглядеться, то видны детали.

Каменная площадка, накрытая сросшейся из четырёх арок беседкой — место, где мы стоим. Единственное целое сооружение отсюда и до горизонта. Чёрный матовый камень бессмысленно неуязвим среди окружающей помойки.

Дорога — слабо, но всё же различимая под слоем трухи. Прямая, ровная, широкая. Наверное, именно она является первопроекцией той Дороги. Плоская матрица спирали, на которую нанизан Мультиверсум.

Руины. Много руин. Их как будто столетиями обдували из гигантской пескоструйки, и они совершенно потеряли первоначальную форму. Не понять, что это было. Какие-то здания. Какие? Зачем? Когда? Чёрт его знает. Да и не всё ли равно?

— Нам, наверное, туда? — сказал я, показав на дорогу, и поразился странному глухому звучанию своего голоса.

Как будто он вязнет в здешнем сухом, пахнущем пылью воздухе.

— Я думаю…, — Артём осёкся, тоже шокированный неприятным звуком, но справился и продолжил, — я думаю, да.

— И как далеко?

— Неизвестно. Ты сам читал инструкцию.

Да уж, писулька от Хранителя, называющего себя Инженером, несмотря на все усилия Алистелии, осталась крайне туманным документом. Больше всего внимания в нём уделено многословному пафосному разъяснению значимости выбора, который мы должны сделать в конце пути, а не тому, как мы, чёрт побери, вообще туда доберёмся. Ох уж эти мне мистические откровения… Элементарная карта местности пригодилась бы сейчас куда больше.

— Я надеялся, что ты, как м-оператор, как-то почуешь конечную точку. Может, там репер, например…

— Я ничего не чувствую здесь, — разочаровал меня Артём, — вообще ничего. Как оглох. Обычно есть какое-то фоновое ощущение, а здесь… Мёртвое всё.

— Хватит болтать, — зло сказала Ольга. — Пошли. Я не знаю, насколько хватит акков в этой древней штуке.

Она постучала кулаком по нагрудной пластине костюма.

И мы пошли. Вперёд, стараясь держаться середины дороги, перемешивая ботинками покрывающую её чёрную труху. Идти оказалось неожиданно трудно — как будто воздух плотнее или гравитация больше. Почти пустые рюкзаки давят на плечи, как полные, ноги передвигаются с чуть большим, чем обычно, усилием, как в воде. Гадкое какое место.

Однажды я провалился на Дорогу без защитных резонаторов, и чуть было не помер от шока — казалось, что меня окунуло в жидкий азот. Сейчас я ощущаю лишь умеренный дискомфорт — и тепло от браслетов на руках. Мне не холодно, мне тяжко и неприятно, как бывает при резких переменах погоды. Но отчего-то кажется, что браслеты лучше не снимать.

Выдохлись мы на удивление быстро, пройдя всего несколько километров. Я решил посмотреть, на сколько нас хватило — но наручные часы стоят. Как вовремя, чёрт побери.

— Давайте передохнём, — первым сдался Артём. — Тяжко тут как-то.

Мы уселись прямо посередине дороги, плюхнувшись задницами в серую труху. Я достал плитку шоколада и бутылку с водой. У шоколада вкус опилок, а вода как будто дистиллированная. Какое мерзкое место.

— Тьфу, дрянь какая, — сказала Ольга, скривившись, но дожевала свой ореховый батончик.

— Газ из воды вышел, — пожаловался Артём, встряхнув бутылку.

Мы посидели несколько минут, собираясь с силами, встали и пошли дальше. Я ничуть не отдохнул, остальные, судя по их виду, тоже, но лучше тут не рассиживаться.

— Кажется, я видел движение, — озабоченно сказал Артём, когда мы прошли ещё сколько-то.

Адекватно оценить пройденное расстояние не получается, вокруг всё одинаково-унылое, лежащее в одинаково глобальных руинах. Облизанные огрызки стен, пеньки столбов, фрагменты каких-то ржавых в кружево металлоконструкций.

— Где? — спросил я.

— Вроде бы там, — он указал в сторону руины, которая крупнее остальных. В ней даже просматривается почти целый этаж с нечёткими провалами окон, — сверху, на фоне неба что-то мелькнуло.

— Сейчас проверю, — Ольга приложила к плечу винтовку, откинула экранчик электронного прицела. — Что за чёрт?

Она озадаченно потрясла оружие, несколько раз клацнула кнопкой включения — ничего не произошло.

— Секунду… — рыжая достала из кармана мультитул и выкрутила заглушку.

— Полный… — с удивлением констатировала она, показав нам чёрный акк.

— Сломалась? — спросил неуверенно Артём.

— Странно… Они очень надёжные. Это, наверное, первый отказ без внешних причин.

Она убрала акк в карман, а винтовку повесила на плечо, достав вместо этого из поясной кобуры потёртый ТТ.

— Сходим, посмотрим?

— Зачем? — удивился я. — Не пофиг нам, кто там живёт?

— Не хочу оставлять за спиной неизвестного кого, — заупрямилась Ольга.

— Не вижу смысла. Если там кто-то и есть, то он нам точно не понравится. Сомневаюсь, что тут живёт кто-то симпатичный. Я вообще не понимаю, как тут кто-то может жить. Тут же жрать нечего.

— Кроме нас, — мрачно сказал Артём.

— А что они жрут в промежутках между визитами придурков с рекурсором?

— А чем питаются комары на болоте, пока ждут одинокого туриста?

— Не знаю, — признал я, — всегда удивлялся этому биологическому чуду. Однако, даже если там кто-то есть, а не померещилось, то пусть сидит дальше. Не вижу смысла подходить. Если ему надо, пусть сам идёт.

— Ему надо, — коротко констатировала Ольга.

— Им, — поправил её Артём.

Их оказалось трое. Три человекоподобные твари. Голая серая кожа, перекрученное тело, кажется, нет глаз… Не уверен. Я больше на зубы смотрел. Редкие, острые, длинные, торчащие вперёд зубы. Если эта мерзость и была когда-то человеком, то сейчас сходство осталось очень приблизительное. Двуногое прямоходящее.

«Щёлк», — не выстрелил ТТ Ольги.

«Щёлк», — последовал его примеру «макар» Артёма.

«Щёлк. Н-на!», — это я кинул тяжёлым никелированным «кольтом» в набегающую зубастую харю. И с перепугу даже попал. Но не впечатлил. На секунду тварь остановилась, брызнув черной кровью из разбитого рта, но тут же бросилась снова, с разбегу зацепившись за подставленную ногу и полетев кувырком. Ольга встретила своего ударом приклада, а Артём, как настоящий джыдай — красным рабочим режимом УИна. Взмах вышел неловкий и корявый, но тридцати сантиметров режущей кромки хватило — зубастик лишился руки и половины ноги. Молодец, Артём, на мымбаруках натренировался.

В целом, чудища оказались страшнее на вид, чем на деле — сильные и резкие, но довольно неуклюжие. В два УИна мы порубали их в капусту. Эх, вот так учишься-учишься из пистолета стрелять, и, только начинает чуть-чуть получаться, как оказывается, что надо было брать уроки фехтования.

— Что за чертовщина? — я разглядывал наколотый ударником капсюль не выстрелившего патрона.

Уже второго, — оттерев и перезарядив «кольт» я попробовал снова. Механизм срабатывает, выстрела нет.

Отрезал УИном пулю с гильзы, высыпал на клинок ножа порох, попробовал поджечь — не работает зажигалка. Пьезик сдох? Артём подал свою «Зиппо» — кремень не искрит, бензин как будто выдохся. Консервативная Ольга отыскала в кармане спички — не зажигаются. Чиркаешь — и даже серой не пахнет.

— Экое говённое место, — признал я это, наконец, вслух.

— Странно, что УИны работают, — удивился Артём.

— Не странно, — ответила Ольга, — там кроме акка почти ничего нет. В винтовке куча электроники, она и сдохла.

— А порох, спички?

— Не знаю, — раздражённо ответила она, — я тут тоже в первый раз.

— Пойдемте отсюда, — сказал я, рассматривая неаккуратно фрагментированные тела, — пока новых не навылазило. Чудом же отбились…

Когти на руках у них ничуть не уступают зубам, и мне повезло, что удар пришёлся на браслет. Но руку всё равно отсушило, сильные твари. Теперь мы будем готовы, но и их может оказаться больше.

— И всё-таки, что-то же они тут жрут? — рассуждал Артём, когда мы отошли подальше. — Значит…

— Оглянись, — мрачно перебила его Ольга, — увидишь, что именно.

Мы оглянулись синхронно — над тремя мёртвыми телами сидели на корточках два живых. Одно грызло отрезанную руку, другое — ногу. Они повернули слепые зубастые хари нам вслед, но предпочли готовые блюда потенциальным. Или решили отложить нас на десерт. И выстрелить-то в них не из чего…

Я хотел было повторить про «говённое место», но решил, что все и так прочувствовали. Тем более что во рту пересохло, а мерзкая безвкусная вода из бутылки как будто не утоляет жажду. Когда я засовывал бутылку обратно в рюкзак, пластиковая застёжка клапана рассыпалась в руках. Что-то мне это совсем не нравится. Подёргал рукав куртки — вроде ничего, держится пока. Не хотелось бы дойти до места голыми.

Теперь мы все видим движение. В развалинах справа постоянно мелькают тени. Мы с Артёмом идём с УИнами, держа палец на кнопке включения, Ольга сжимает в руке нож. Не сомневаюсь, что она умеет с ним обращаться, но лучше бы не доводить до поножовщины. Винтовку она просто выбросила, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Идти и так трудно, на плечи как будто мешок с песком взвалили. Сколько идём — непонятно. Часы не работают, свет не меняется, расстояние трудно определить, потому что все вокруг серое и одинаковое.

— Их всё больше, — тревожно сказал Артём.

Твари уже не скрываются, откровенно сопровождают нас, двигаясь в развалинах параллельно дороге. Их там много, сколько именно — не понять. Если разом кинутся — нам хватит. Но они не кидаются почему-то, хотя подбираются ближе и ближе. Может, мы их впечатлили расправой над их коллегами, и никто не хочет быть первым и стать кормом для товарищей?

Но вот момент настал — впереди вышли на дорогу. Пять. Или шесть. Серые, гадкие. На некоторых обрывки ткани, которые, наверное, были когда-то одеждой. Так же, как эти были, наверное, когда-то людьми. Мы сближаемся, и становится видно, что они разные — как будто превращение в зубастый ужас Изнанки на разных стадиях. У некоторых даже кожа не до конца посерела. Вот впереди стоит явно из свежих — редкие пряди волос ещё не окончательно покинули голову, зубы лишь немного выдаются вперёд, раздвигая тонкие бесцветные губы, на талии перекрученная драная юбка, выше свисают пустыми мешочками высохшие груди. Это когда-то было женщиной, невесть как и за что попавшей сюда. Этак невольно поверишь в ад. Только без котлов, потому что тут их зажечь нечем. Ад серости и голода. У бывшей женщины есть глаза, и голод в них застыл лютый — видно, как она переминается с ноги на ногу, рефлекторно подёргивает руками, мечтая добраться до нас. Но стоит почему-то.

Мы остановились шагах в десяти. Печальная очевидность: если они нападут — нам конец. Кидаться на них врукопашную самим тоже не очень хочется.

— Обойдём? — неуверенно спрашивает Артём.

Мы сходим с дороги и осторожно, бочком, пытаемся обойти стоящих на ней тварей, но они тоже сдвигаются вслед за нами. К ним присоединяются другие и теперь их уже десятка два. Они идут, выстроившись полукругом, не приближаясь, но и не отставая.

— Нас куда-то отжимают, — сказала Ольга, — мне это не нравится.

Тоже мне новость. Мне тут вообще ничего не нравится.

Мы уходим всё дальше и дальше от дороги, пытаясь обогнуть загонщиков по большой дуге, но нас уверенно оттесняют в пустошь.

— Что это там? — Артём показывает в сторону.

— Похоже на упавший самолёт, — говорит Ольга.

Цилиндрический длинный корпус, неровные проёмы иллюминаторов и люков — действительно похоже на кусок фюзеляжа без носа и крыльев. Передняя часть грубо оторвана, в корпусе дыры, внутри всё ободрано до металла и всё же, всё же…

— Это не самолёт, — уверенно говорю я, — это гондола волантера. Вон, смотрите, следы крепления внешней палубы. А сверху кусок силовой балки от несущего баллона. В точности как у нашего. Я его весь облазил, с закрытыми глазами узнаю, наощупь.

— Говорят, раньше волантеров было много, — неуверенно сказал Артём, — а этот кусок давно тут лежит.

— Всё равно странно… Не бьётся тут что-то с хронологией событий. Волантеры — это Первая Коммуна. Наш был личным транспортом Инженера, который, если не врёт, до того, как подался в Хранители, входил в её высшее руководство. А Изнанка стала таковой куда раньше…

— «Если не врёт», — сказала скептически Ольга, разглядывая обглоданную дочиста гондолу, — ключевое слово «если».

— Не суди по себе, — не удержался я.

Артём посмотрел на меня укоризненно, но я не виноват, что его драгоценная рыжая красотка постоянно брешет мне с тех пор, как я её в первый раз увидел. Уж не знаю, откровенна ли она с ним, но что-то сильно сомневаюсь.

Твари остановились и не препятствовали осмотру обломков. Внутри осталось только то, что было из неизвестного лёгкого металла. Дивно прочный, он и здесь успешно сопротивлялся распаду. На силовых фермах и несущих балках остались серые шины энергопроводников, но вся обшивка, трубы, тяги и механизмы рассыпались трухой. О давней катастрофе можно судить только по следам на корпусе — передняя часть, где была ходовая рубка, оторвана по самую кают-компанию. Видимо, внешним взрывом. Я не эксперт по авиакатастрофам, но поставил бы на то, что взрыв был сверху — пробоины в верхней части, оборванные силовые подвесы, загибы металла по линии разрушения… Не знаю, может ли взорваться несущий баллон, но если да — то это он. На эту мысль наводит и то, что ни его, ни хвостовой части поблизости нет. То ли разнесло в клочки, то ли гондолу взрывом далеко отшвырнуло. Но всё, что я вижу тут, совпадает с нашим волантером до последней заклёпки. Здесь погиб его систершип. Если на нём был экипаж — не выжил никто. При таком взрыве выживших не бывает.

— Эй, Зелёный! — позвал меня Артём. Голос у него был довольно нервный.

Я выбрался из обломков и увидел, что, пока я там лазил, тварей собралось уже с полсотни, и они нас окружили. Похоже, терпение кончилось, и нас сейчас будут жрать.

— Давайте сюда, — скомандовал я.

Тут есть довольно узкий проход, и…

— Что будем делать? — мрачно спросила Ольга.

— Неправильный вопрос, — вздохнул я, — что будут делать с нами? Но, как паллиатив…

Я отмахнул УИном длинную и тонкую палубную подпорку. Срезав острый треугольник с ребром жёсткости с корпуса, прихватил его лучом к концу этой палки. Получилось лёгкое и прочное копьё длиной около двух метров.

— Это тебе, — вручил я его Ольге, — ты будешь гопломахерша.

— Гопло что?

— Гопломахерами14 называли гладиаторов, бьющихся копьём, — сообразил начитанный писатель, — а нас ты кем назначишь?

— Мирмиллонами15, — сказал я, отрезая небольшие куски обшивки и делая на них нечто вроде примитивных ручек, — наручи у нас уже есть, вот наши скутумы16. УИн сойдёт за гладиус17, луч короткий.

— Очаровательно… — мрачно сказала Ольга, делая пробные выпады копьём. — Сколько там было спартанцев? Триста? Нас всего трое…

— Мы скорее бестиарии18, — уточнил аналогию я, — видите этот проход? Мы, два мирмиллона, затыкаем с двух сторон, а ты, наш гопломахер, стоишь между нами и тычешь копьём поверх наших щитов, стараясь не откромсать нам уши.

— Откуда такие познания? — спросила рыжая.

— В кино видел, — честно признался я, — а что, есть предложения лучше?

Она ничего не ответила, и я счёл это согласием. По крайней мере, в узком проходе твари не могут накинуться толпой.

У той, что ещё не совсем серая, кровь оказалась тоже человеческая, алая. Она бросилась первой и залила меня с ног до головы, разрубленная сабельным ударом УИна. Под ногами стало скользко, а внутри — мерзко. Я бы блевал дальше, чем видел, но было некогда. Следующий — серый и безглазый, но слепота ему не мешает. Он чуть не выдрал у меня импровизированный щит, и отрубленная рука несколько секунд висела, вцепившись когтями в его край. Потом упала куда-то под ноги, смотреть туда было недосуг. У него, как и у следующего, кровь чёрная, как дёготь, и вязкая, как трансмиссионное масло. Как они с такой живут? Недолго, если попадают под УИн. Хорошо, что здесь почему-то нет запахов, иначе я бы не выдержал. Следующий кинулся понизу, на четвереньках, лягушкой прижимаясь к полу. Я подумал, что он метит в ноги и растерялся от неожиданности, но он ухватил за ногу труп той, свежей тётки и быстро потащил его наружу. Я ему не препятствовал. Атаки временно прекратились, послышалось омерзительное чавканье, и я смог обернуться.

По тому, что копьё поверх моего плеча не появлялось, я догадывался, что у Артёма ситуация хуже — и не ошибся. Вдвоём с Ольгой они наколотили побольше моего. Из их кучи трупов теперь тоже утаскивали тушку посвежее. Проголодались, видать.

Я тоже, кстати. Но пока не настолько, чтобы есть, стоя по колено в крови и кишках. Так мне хотя бы блевать нечем. Ближний бой — это отвратительно. Люди не зря придумали огнестрел.

— Пока держимся, — сказал Артём, опуская щит.

— Надолго ли? — спросила Ольга.

Она побледнела и её заметно шатает. Мы все смертельно устали, и скоро это «смертельно» перестанет быть преувеличением. Достаточно один раз поскользнуться. Любому из нас.

— Я пока присяду… — сказала она и, сбросив рюкзак, уселась прямо на уляпанный кровью пол, прислонившись к стене.

В коридор уже заглядывали самые нетерпеливые, но, видя нас, пока опасались. Ничего, сейчас проголодаются посильнее…

— В конце концов, они нас просто завалят телами, — сказал грустно Артём.

Тоже мне, совершил открытие. И так понятно, что мы не можем тут драться вечно. Я надеялся, что нападающие просто кончатся, но, судя по возне снаружи, их становится только больше. Со всей округи сбежались любители пожрать на халяву. Сейчас самые тупые или самые голодные не выдержат — и мясорубка начнётся заново. Сколько ещё раундов мы продержимся? Щит не тяжёлый, УИн и вовсе ничего не весит, но я вымотался, как будто рубился пудовым двуручником. Тянет силы, грузит здешний мерзкий мир. Хлебнул воды — бутылка, потеряв форму, скукожилась в руках. Пластик помутнел, вот-вот рассыплется. Вода противная, тёплая и безвкусная, но лучше такая, чем никакой.

— Попей, пока не вытекло, — посоветовал я Ольге.

Она потянула на себя рюкзак — и оторвала лямку. Прочная синтетическая ткань расползалась, как ветхая тряпка.

— Вот дрянь, — сказала она, — как я теперь ковчег потащу?

Оптимистка. Я, вот, думаю, что тащить его будет некому.

— Придётся так… — она откинула крышку и вытащила три части рекурсора.

Свернув из остатков ткани что-то вроде кулька, завернула в него и привязала на пояс пустотного костюма. Меня, между тем, осенила очередная техническая идея — я отрезал еще несколько палубных подпорок и приварил их поперек коридора — на высоте колена, пояса и груди с каждой стороны. Получилось нечто вроде редкой горизонтальной решётки. Мы, если что, пролезем, да и они тоже — но атаковать на скорости с разбегу уже не получится. Будут тормозить, перелазить, подставляться под удар.

Эта хитрость дала нам возможность продержаться ещё один раунд. Я быстро сбился со счета, скольким я отмахнул головы и конечности или разрубил грудь. Под ногами чавкало, пару раз я чуть не навернулся, и только своевременный удар копьём сзади спас. Ольга крутилась на две стороны, иногда задевая меня древком в спину, но я не обращал внимания. Не до того было. Когда атака прекратилась, а оттаскивание удачно лежащих трупов перешло в чавканье за стеной, мы уже почти не держались на ногах. Теперь мы рухнули на пол все трое, уже не обращая внимания, что сидим в кровавой луже. Я всё равно мокрый с ног до головы, в потёках чёрного и красного. Наверное, так же чувствует себя нож в мясорубке.

— Нам пиздец, — констатировал я очевидное. И мне никто не возразил.

Все понимали, что мы, даже если и встанем, то уже на одном упрямстве, и долго не простоим.

— У меня осталась последняя идея.

— Какая? — без всякой надежды спросил Артём. Ольга даже глаза не открыла. Она сидит, откинув голову на переборку, и дышит с трудом.

— Идея говно, — признал я, — но другой нет. Мы в бывшем подпалубном техническом коридоре. Тут раньше проходили водяные трубы, но они были медные и все сгнили к чертям.

— И что?

— За этой стенкой, — я постучал по стене, к которой привалилась Ольга, и она открыла один глаз, устало покосившись на меня, — приёмный водяной танк.

— Приёмный? — скептически спросила рыжая.

— Да, это часть канализации кают, — подтвердил я, — туда сливалось говно. Тебя это сейчас волнует?

Она пожала одним плечом. Второе упирается в стену.

— Я прорежу проход, мы зайдем, и я заварю его обратно.

— И мы там сдохнем?

— Мы в любом случае сдохнем. Но там нас не смогут сожрать. Мелочь, а приятно.

— Приятно сдохнуть в канализационном отстойнике? — возмутился Артем.

— Приятно, что вот эти, — я махнул рукой на очередную зубастую рожу, выглянувшую в коридор, — обломаются.

На это возражений не нашлось.

Внутри танка, разумеется, давно ничем не пахло, так что ощущение, что мы ныряем в канализацию, было чисто психологическим. Совершенно пустая ёмкость, с двух сторон ограниченная шпангоутами, с одной — прямой стенкой коридора и с противоположной — закруглённым, сходящим внизу на нет бортом гондолы. В поперечном сечении она имеет вид сектора, а отверстия от входивших сюда когда-то труб проводят достаточно воздуха, чтобы мы не задохнулись. Когда я поставил на место вырезанный прямоугольник металла и прихватил его по периметру УИном, внутри стало темно.

— У меня такое ощущение, что нас заживо похоронили, — пожаловался Артём.

Мне хотелось ответить, что «заживо» — это ненадолго, но вместо этого я напомнил, что мы в любой момент можем вырезать дыру в любой переборке.

— Может быть, они нажрутся, соскучатся и уйдут, — соврал я, не особо надеясь, что мне поверят.

Никто и не поверил. Скрежет когтей по переборке не прекращается с тех пор, как мы тут, хотя они наверняка давно уже подъели все трупы. Чёрта с два они уйдут. Они нас как-то чуют, а развлечений тут, поди, немного. Вряд ли их внезапно позовут на вечеринку.

— Я включу свет, ладно? — спросил Артём, — а то мне как-то не по себе в темноте.

— Попробуй, — сказал я скептически.

Послышались щелчки выключателя фонарика.

— Ах да, забыл, — признал он, — батарейки, разумеется, померли.

— У меня есть химический осветитель, — сказала нехотя Ольга.

— Думаешь, он заработает? — засомневался я. — Тут даже спички не горят.

— Он в разгрузке под костюмом. Одежда-то на нас цела. Думаю, мой костюм и ваши браслеты защищают то, что вплотную к телу.

Она завозилась в темноте, хрустнула переломленная капсула активатора, засветилась тусклым зелёным светом пластиковая палочка.

— Спасибо, Оль, — сказал Артём.

— На здоровье. Но долго он не протянет.

Я хотел сказать «мы тоже», но снова не стал. Очень хотелось пить, но воды больше не было. Остаток успел вытечь из разрушившихся бутылок, пока мы отражали нападение. Рассыпалась прахом еда в расползшихся рюкзаках — наверное, пока они были у нас на спине, их действительно отчасти защищали браслеты, но мы бросили их на пол, чтобы не мешали — и поплатились. Впрочем, умрём мы не от жажды. На нас накатил такой чудовищный упадок сил, что невозможно было двигаться, и даже дышали с трудом. Скорее всего, здешний мир просто выпьет нас, как вампир, и наши иссохшие мумии останутся тут охранять рекурсор, как в каком-нибудь кино про Индиану Джонса.

— О, а это тут откуда? — спросил Артём, зачем-то осматривавший ёмкость при свете химического осветителя.

Мне было лень повернуть голову, но я сделал над собой усилие. Он держит двумя пальцами за края чёрный диск размером с большую игральную фишку из казино.

— Первый раз вижу, — признался я.

— Это операторский маячок, — сказал Артём, — у меня такой был, я его отдал Таире. Она из него потом украшение сделала на шею. Но этот откуда здесь взялся?

— Зелёный, — спросила Ольга, — а в этот говносборник, в котором мы сидим, из каких кают дерьмо сливалось?

— То ли третья и пятая, то ли пятая и седьмая. Посередине, правый борт. Точнее не скажу, не помню.

— Когда я первый раз была у вас на дирижабле, то спустила такой маячок в унитаз в своей каюте. На всякий случай. Побоялась, что если просто спрячу, то найдёте.

— Зачем? Ах, ну да…

— Чтобы вы не потерялись, бедняжки, разумеется, — хмыкнула она. — Впрочем, оказалось, что движущийся объект так не отследить. Толку не было.

— И ты думаешь, что это твой? — удивился Артём.

— Номеров на них нет. Да и откуда ему тут взяться? Просто любопытное совпадение.

— Слишком любопытное…

— Брось, — сказала она, — и волантеры, и планшеты, и маячки — это Первая Коммуна. Кто-то когда-то уронил свой в унитаз. То, что здесь кусок гондолы, куда более странно, чем то, что в ней валяется маячок.

— Возможно, — сказал я, чтобы не спорить. Сил на споры нет.

Но, как по мне, всё это слишком причудливо для случайного совпадения.

— А что это наши вуглускры больше не скребутся? — спросил Артём.

Действительно, пока мы трепались, за переборкой воцарилась тишина.

— Ушли, что ли? — спросила Ольга без особого интереса. — Или в засаде сидят?

Сил, чтобы вернуться к дороге и идти дальше, у нас не было.

— Тихо! — шикнул на нас Артём. Он приложил ухо к переборке и прислушался. — Какая-то возня, но далеко, снаружи гондолы. И… рычание, что ли?

— Рычание? — удивился я. До сих пор здешние зубастики никаких звуков не производили. Даже когда мы рубили их на куски, дохли молча.

— Да тихо вы! Шаги, вроде… Кто-то сюда идёт! — сказал он шёпотом.

Теперь уже и я слышал хруст усыпавшей тут всё трухи под чьими-то ногами. Кто-то подошёл к заваренному проходу в переборке и уверенно постучал.

— Кто там? — спросил я, удивляясь идиотизму ситуации.

— Сто грамм, — ответили из-за стенки, доведя градус сюрреалистичности до метки «полный абсурд».

— Знакомый голос, — сказала Ольга.

— Да, уважаемая любительница Вещества и рекурсоров, мы недавно уже имели удовольствие общаться. Я, кстати, обещал, что мы ещё встретимся.

— Вы назвали себя Хранителем, помню, — сказал Артём.

— Это очень сложное понятие. Не будем его обсуждать.

— Ну, надо же как-то к вам обращаться?

— Вы, Артём, можете звать меня просто «Конг».

— Как «Кинг-Конг»?

— Да, — засмеялся тот, — именно. Такое прозвище. Но я по другому вопросу. Мои чёрные приятели уверены, что тут рекурсор. И на этот раз я думаю, что они не ошиблись.

— Он здесь, — сказал я, прежде чем Ольга успела соврать.

— О, и вы там, Сергей?

— Мы знакомы?

— Этот вопрос не имеет одновременно простого и честного ответа. Врать я не хочу, а объяснять долго.

— Вы хотите забрать рекурсор?

— Нет, Сергей, не хочу и не могу. Мы, Хранители, не можем оперировать рекурсором. Это порождает неразрешимые парадоксы космологического характера.

— А что вы можете тогда?

— Дать своевременный совет. И он таков — выбирайтесь отсюда. Снаружи вас ждут.

— Это мы знаем…

— Вас ждут уже не те. Не пугайтесь их и дайте вам помочь. Мои протеже — странные ребята, не спорю, но ваши интересы сейчас совпадают.

— Боюсь, у нас уже не осталось сил, чтобы куда-то выбираться.

— Сможете вырезать проход?

— Пожалуй.

— Тогда обещанные сто грамм я оставлю тут, снаружи. Не одобряю эти ваши дегустации, но в данном случае можно сделать исключение. Поприветствовал бы вас лично, но, судя по лежащему тут ковчегу, рекурсор открыт. Не хочу потом, как некоторые, железными пальцами щёлкать. Прощайте, Основатели, вряд ли мы ещё встретимся в этой линии причинно-следственных связей.

Удаляющиеся шаги. Тишина.

— Как он нас назвал? — озадаченно спросила Ольга.

— Ушёл… — сказал Артём. — Странный он какой-то… Не обманет?

— А нам есть, что терять? — спросил я и включил УИн.

На крышке брошенного нами ковчега стоит цилиндрический, оправленный в металл пузырёк. Действительно, граммов на сто, как и обещал этот Конг. Странное прозвище.

— Это Вещество, — уверенно опознала посуду Ольга.

Мы разлили на троих по крышечкам фляг и выпили. Ни вкуса, ни запаха, как всё здесь.

— И что, теперь я, типа, бессмертный? — поинтересовался я, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Мне определённо становится лучше — постепенно уходит давящая усталость, не дававшая жить и дышать.

— Нет, конечно, — ответила Ольга. — И доза мала, и однократного приёма недостаточно. Но здоровья прибавит. Может, на несколько лет дольше отпущенного природой срока проживёшь.

Я подумал, что в нашей ситуации это звучит чистым издевательством, но ничего не сказал. Если кто-то питает надежду отсюда выбраться, то кто я такой, чтобы её лишать. Но понимаю, почему за это Вещество такая давка по всему Мультиверсуму — я как будто и не тащился целый день по этой серой мути. Снова могу встать и идти, кажется, сколь угодно долго. И даже неприличные мысли возникают при взгляде на филейную часть вылезающей в прорезанную дыру Ольги. Забавные у него побочки…

— О чёрт, — упавшим голосом сказал Артём, когда мы выбрались из обломков гондолы наружу.

— Ой бля, — согласился с ним я.

Хранитель советовал «не пугаться», но у меня получается плохо. Четыре фигуры в осточертевших балахонах. Ненавижу эту моду. Но от этих прямо тащит какой-то мерзостью. Говорят, многие плохо переносят присутствие Хранителей? Так вот — они по сравнению с этими ребятками просто котики и зайчики.

— Чёрные, — констатировала Ольга. — Стоило предполагать. Не думала только, что они могут притащиться за рекурсором даже сюда.

Рядом с «людьми в чёрном» — две чёрных же, размером с телёнка, собачищи. На шеях широкие ошейники, морды недобрые, пасти как у крокодилов, а в глазах никакого уважения к человеческой жизни. Я всю жизнь больше любил котиков и теперь понимаю, что не ошибся.

Но самая прелесть — жуткая и большая, как шагающий экскаватор, тварь, с руками-лезвиями и шипами по всей поверхности. Она покрыта разводами чёрной и красной крови, и сразу становится ясно, что местные зубастики не хотели уступить обед добровольно. Но шансов у них не было. Трупы отсутствуют, наверное, он их просто съел.

— Это что за инфернальный цирк? — спросил я, с трудом преодолевая желание завопить и убежать обратно. Заварить себя в канализационном отстойнике и там спокойно сдохнуть, в темноте и безопасности.

— Это Чёрные, — сказал Ольга.

— Вижу, что не голубые.

— Никто не знает, что они такое. Но если достаточно долго размахивать рекурсором без ковчега, то они непременно появятся. Сами, или вот такое чудо пришлют… — она показала на помесь противотанкового ежа с паровой молотилкой.

Не эта ли зараза во времена оны устроила разгром грёмленг в Гаражищах, и, заодно, соседский гараж разнесла? Хорошо, что я её тогда не увидел, там бы и помер с перепугу.

— Эй, — сказал дрожащим голосом Артём, — если что, вы тогда сами первыми начали! И собачку вашу я не со зла в машине запер…

Чёрные ничего не ответили.

— Может, это и не те, — успокоила его Ольга. — Но рекурсор я им не отдам.

Она прижала к себе ковчег, в который вернула фигурки, но никто и не пытался его отнимать. Чёрные расступились, и за ними обнаружилась низкая широкая повозка. Она стоит на загнутых вперёд широких полозьях, немного напоминая сани Санта-Клауса — если бы Санта никогда не мыл их от печной копоти. Приглашающий жест понятен без пояснений — нам предлагают занять места в гужевом транспорте. Надеюсь, они не собираются запрячь туда своего шрайкопотама?⁷

⁷ Шрайк — персонаж тетралогии «Песни Гипериона» Дэна Симмонса. Шипастая и очень неприятная тварь.

Нет, повозка оказалась сродни нартам — в неё ловко запрягли двух собак, зацепив их ошейниками за одну оглоблю по центру передка. Прогулка на собачьей упряжке — это последнее, чего я ожидал от нашего безнадёжного предприятия. Великое Сраное Мироздание, какой невыносимый сюр!

Собачки трусят ровно и быстро, сани легко скользят по усыпавшей этот мир трухе, Чёрные, не отставая, движутся рядом. Двое справа, двое слева. Они не бегут и не идут, а как будто плывут, касаясь земли только краями своих дурацких балахонов. А вот их жуткий комбайн по переработке зубастиков остался сзади и за нами не побежал, за что ему большое спасибо. Наверное, новый урожай ожидает. Приятного ему аппетита.

Ехали долго, и если бы не вызванная приемом Вещества бодрость, я бы успел соскучиться. Но мозги прочистились, голова работает. В ней прокручиваются варианты и комбинации, факты укладываются на свои места, выстраиваются выводы, перебираются, проверяются и отбрасываются прогнозы. И чем выше валидность результатов, тем меньше они мне нравятся. Мне не хватает данных, но их всегда не хватает в критических пиках, тут либо иди от экстраполяции, предполагая, что текущий тренд устойчив, либо гадай, бросая монетку. Я бы бросил, но у нас три варианта, а у монетки две стороны. Да и нет у меня монетки. Поэтому буду считать мои выводы верными, а вероятность приблизительно в 75% — приемлемой. Это выше, чем 50% при монетокидательной методике.

В общем, когда мы приехали, я свой выбор уже сделал.

Странное, треугольное в плане здание облизано разрушением до полной потери отделки. Голый выветренный бетон, с бурыми следами от сгнившей арматуры. Когда-то это, видимо, была башня, курган обломков вокруг намекает, что над огрызком первого этажа возвышалось что-то ещё. Может быть, даже архитектурно-прекрасное, теперь не понять.

Сани встали у входа — очевидно, что нам туда. Всё решится здесь и сейчас. Проём сохранил прямоугольную форму — стена настолько толстая, что как её ни грызло время, а большая часть уцелела. Противоатомная просто стена. Короткий коридор-тамбур — и дверь. Железная бункерная дверь, с баранкой привода кремальер и железными стопорами-прижимами. Рыжая, облезлая, передний броневой лист источен до мелких дырочек, как пороги старого «жигуля». Но стоит. Видимо, была ещё наружная, и она сгнила не так давно, сохранив от разрушения эту. На стене рядом видно место, где висела железная табличка, на которой, наверное, было написано, что там, внутри. Но время сохранило только ржавый прямоугольный контур на бетоне. Ничего, сейчас сами посмотрим.

Я взялся за колесо привода — и оно осталось у меня в руках, отделившись от оси без всякого усилия. Отбросил в угол, где железка переломилась от удара об стену, осыпавшись кусками. Тлен и труха. Придется браться за УИн.

За упавшей в облаке бурой пыли дверью — прилично сохранившееся помещение. Мёртвый спёртый воздух говорит о том, что срезанный нами гермозатвор сохранил свою герметичность. Здесь ничего не менялось ту бездну времени, которую он стоял закрытым. Я ожидал какой-то готики, мистики, алтарей каких-нибудь, магической символики, перевернутых пентаграмм — но нет. Пусто, скупо, утилитарно.

Стены равнобедренным треугольником, вдоль них — какой-то мусор и обломки. Впрочем, нам сейчас не до археологии. Посередине наша цель — цилиндрический постамент высотой по пояс. Диаметр — метра два. Верхняя часть — диск с рисунком, типа китайского «инь-ян», но из трёх частей — белой, чёрной и серой.

— Инь, янь, и хрень, — прокомментировал я.

В «глазках» выемки с фигурным вырезом, точно под основания фигурок рекурсора. Верхняя часть постамента поворотная. Вставив в гнёзда части рекурсора, надо будет её повернуть так, чтобы одна из фигур вошла под колокол из тёмной бронзы, нависающий сбоку, а потом опустить рычаг под ним. Так написано в инструкции Инженера и это просто до отвращения. Сложно другое — выбрать, какая именно фигура. Потому что за каждым выбором идут свои последствия, и лично мне ни одни из них не нравятся. Я-то свой выбрал, но какой из трёх плохих вариантов предпочтут мои спутники?

— Ставим, что тянуть, — нервно говорит Артём.

Ольга открывает ковчег. Я беру серую фигурку, Артём белую, Ольга — чёрную.

— Ставим по цветам? — спрашивает рыжая.

— Логика подсказывает, что да, — отвечаю я.

Фигурка лежит в моей руке, не холодная, не тёплая, почти невесомая. Никакая. И не скажешь, что гравицапа от Мироздания. Одна из трёх.

Вставляю в выемку, поворачиваю по часовой стрелке до щелчка — как байонетный разъём. Готово. Все справились, дело-то нехитрое. А теперь самое важное.

— Ну что, господа и дамы, — сказал я устало, — начнём наш диспут? Уверен, вы уже сто раз прокрутили в голове все варианты и их последствия. Давайте, вскрываем карты. Кто первый?

— Начинай ты, — сказала Ольга.

Хитрая какая. Впрочем, плевать.

— Я выбираю серый.

— Ты? «Серый?» — изумился Артём. — Но это же вариант «Пришествие Искупителя»!

Мы, наверное, раз сто разобрали туманный и нарочито иносказательный текст инструкции, до полусмерти умучали бедную Алистелию вариантами перевода, и вот так обозначили вариант, когда активируется серая часть репера. Я про себя называл его просто: «Линия статус кво».

— Но ведь твой сын… — продолжил Артём.

— …Потенциальный Искупитель. Так же, как и твой. Я помню.

— Поясни, — попросила Ольга, — а то даже меня удивил.

— Это наименее радикальный вариант. Остальные полностью меняют космологию с последствиями, которых ни вы, ни я не можем предсказать полностью. Как механик я всегда за то, чтобы починить, а не выбросить. Как аналитик — за вариант с понятной прогностикой.

— Но… — вскинулся Артём.

— Дослушайте. Да, текущая ситуация с коллапсами и деградацией срезов паршивая, но мы довольно успешно её выправляли, реанимируя систему маяков. Дальше справятся и без нас. Да — медленно, да — не сразу. Но наши семьи в безопасности и относительном комфорте именно сейчас. Радикальная смена парадигмы, которую повлекут остальные варианты, снова сделают ситуацию неопределённой, а значит — опасной.

— Но Искупитель…

— Помолчи, Тём, пусть он скажет, — одёрнула его Ольга.

— Да, Искупитель, — кивнул я. — Грядёт и искупляет. Звучит погано, согласен. Но вспомните — Искупителем не обязательно рождаться. Им может стать любой, кто окажется в нужное время в нужном месте.

— Ты это к чему ведёшь? — подозрительно спросил Артём.

— Вы можете представить себе время и место нужнее этих? — я показал рукой на постамент в центре.

— И где мы возьмём Искупителя?

— Тём, не тупи, — сказала Ольга, — он сам хочет им стать.

— Ты хочешь… Как там написано? «Принести кровь на алтарь»? Самоубиться тут… Ради чего?

— Давайте будем реалистами, — устало сказал я. — Мы все тут сдохнем. Ты чувствуешь, Тём, что браслеты стали остывать? Чувствуешь, вижу. А ты, Оль, проверяла тайком акки в костюме — что там?

— Почти пустые, — мрачно сказала она, — но у меня есть акк из винтовки, и можно вынуть из одного УИна.

— Протянешь ещё день, если не загнёшься от жажды. Воды у нас нет, еды тоже. Выбраться отсюда нельзя — нет реперов, нет кросс-локусов, невозможно выйти на Дорогу… Вы же пробовали, да?

Ольга молча кивнула.

— Знаете, я лучше вот так, чем умру от холода Изнанки. Я один раз попробовал, это очень больно. Раз и навсегда закрою вопрос Искупителя — им буду я, а значит, ещё один не понадобится. Кстати, только мой вариант гарантирует это с абсолютной надёжностью, ваши — только с некоторой плохо просчитываемой вероятностью.

— Вот что тебя напрягает, — усмехнулась Ольга, — не можешь просчитать вероятности. Профдеформация аналитика. Не любите вы риска, не верите в удачу.

— Ставки уж больно велики, Оль, — пожал плечами я. — Ещё какие-то возражения? Артём?

— Мне не нравится идея самоубийства в принципе, — упрямо покачал головой Артём, — не бывает хороших вариантов с такой ценой. Я считаю, что никогда нельзя терять надежду.

— Понял тебя. Ольга?

— Я, с вашего разрешения, подожду, пока все выскажутся. Давай, Тём, твоя очередь.

— Я за белый, — сказал он. — Вариант «Большая Дорога».

— Кто бы сомневался, — хмыкнула Ольга.

Ну да, наш писатель — в душе слюнтяй, романтик и оптимист, как бы ни корчил из себя циника и мизантропа. Он просто обязан быть весь в белом.

— Это же единственный позитивный вариант! — горячо заговорил Артём. — Да, он всё меняет, но это как поднять систему с последнего успешного бэкапа, понимаете? Мы словно откатываем ситуацию на момент «до Ушедших». Оживает Первомир, восстанавливается Дорога, Мультиверсум открывается для всех…

— …И пусть никто не уйдёт обиженным! — процитировал я.

— Да, именно так, — упрямо сказал Артём. — Я знаю, что звучит наивно, но я верю, что это возможно — чтобы хорошо было всем, а не кому-то одному.

— Поэтому у тебя три с половиной жены, угу… — добавил я.

— Причём тут это? Если Мультиверсум снова станет единым связанным Дорогой пространством, то каждый сможет выбрать себе Судьбу сам! И никакой Искупитель тогда не понадобится!

— Ох и наивный ты, Тём, — сказала Ольга, — вот тогда-то без него точно не обойтись. Дай каждому возможность выбрать судьбу, они такого навыбирают, что Искупителей не напасёшься. А тебе, Зелёный, я за «полжены» ещё припомню!

— Зелёный, ну хоть ты скажи ей!

— Артём, ты забываешь, что ситуация, к которой ты хочешь «откатить» Мультиверсум, уже была. И она кончилась тем, что мы имеем сейчас. Пройдя через ряд тяжёлых катаклизмов и несколько Искупителей. С чего ты взял, что вторая попытка закончится иначе? Но дело даже не в этом. Ты уверен, что в твоем «бэкапе» есть место нашим семьям? Система реперов похерится, мораториумы встанут — что будет с той локалью, где они сейчас? Что вообще будет с локалями? С Коммуной, например? Ты знаешь? Я — нет.

— Я всё равно за белый, — устало ответил Артём, — всегда должен быть выход. А это единственный вариант, который даёт нам шанс уцелеть. Мы развернём энергетический поток, который высосал Первомир, обратно. Он оживёт — и, возможно, откроется. Мы выберемся, вернёмся к семьям, всё будет хорошо.

— Оптимист! — сказали мы с Ольгой хором.

— Ладно, Оль, — сказал он, непроизвольно потирая плечи, — давай теперь ты.

Я тоже начинал чувствовать холод. Не знаю, как действуют браслеты Корректоров, но здешний жадный мир уже высасывает из них последние капли. Накатывает прежняя усталость и апатия, а значит, осталось нам недолго. Скоро холод превратится в ледяной обжигающий ад, а потом мы умрём.

— Тём, дай свой УИн, — попросила Ольга, — у меня сейчас костюм отключится.

Он молча протянул ей инструмент, она покрутила его в руках, но не стала разбирать, а заговорила:

— Меня не устраивают оба ваших варианта. Начну с тебя, дорогой. Твой распрекрасный «всем счастья даром» вариант уничтожит Коммуну. Реперная сеть исчезнет, и что дальше? Кстати, ты тоже перестанешь быть оператором, а на планшет твоя белобрысая жена будет сковородку с яичницей ставить. В лучшем случае — там откроется Дорога, но даже это уничтожит Коммуну как социум.

— Тебя оттуда выперли, — напомнил Артём.

— Я позволила им это сделать. Некогда было заниматься ерундой. Неужели ты думаешь, что я просто так спущу в унитаз дело, на которое положила шестьдесят лет жизни? Чёрта с два.

— Твой вариант, — повернулась она ко мне, — даже обсуждать не хочу. Убиться только ради того, чтобы всё продолжало валиться в задницу? Твоя тщательно просчитанная «оптимизация рисков» — просто трусость. Лично я готова рискнуть всем ради победы.

— То есть, ты за чёрный? — уточнил очевидное я.

— Разумеется.

— Но это уничтожит Первомир, а с ним и связность Мультиверсума! — воскликнул Артем.

— Только Дорогу. Реперная система останется. И кто владеет ей — будет владеть миром.

— Ты имеешь в виду Коммуну, — сказал я.

— Да, — Ольга вдруг резко побледнела, поморщилась, помотала головой, но продолжила, — я снова сделаю Коммуну главной силой Мультиверсума. Я разгоню этот дурацкий Совет, и будет всё правильно. Дорогой, — повернулась она к Артёму, — я верну Коммуну, которую ты успел полюбить. Сильную, но мирную. Коммуну хороших детей. Ты снова сможешь их учить быть добрыми. И твои дети не будут больше прятаться по задворкам Мультиверсума, закрываясь в пустых локалях. Он вырастут в хорошем, правильном, чистом обществе.

— То есть, ты уверена, что выберешься отсюда?

— Не мешайте мне, и мы выберемся все. Только в моём варианте мы можем забрать отсюда рекурсор. Первомир будет уничтожен, тут он больше не понадобится. А с рекурсором можно сделать куда больше интересного, чем вы думаете.

— А ещё, — тихо сказал я, — с рекурсором можно добывать Вещество. А то без него кое-кому перестанет быть всегда двадцать.

— Ты умный, — кивнула она, и, согнувшись пополам, зашлась в приступе мучительной сухой рвоты.

— Оля, что с тобой? — кинулся к ней Артём. — Тебе срочно надо поменять акки!

— Отстань, придурок, — с трудом выдохнула она, — у меня просто токсикоз. И да, чёрт побери, я хочу долгой жизни себе, тебе и нашему сыну.

— Сыну?

— И проблеваться-то нечем… — Ольга пошатнулась, оперлась на постамент и сильно толкнула верхнюю часть. Она неожиданно легко закрутилась, понеслись по кругу, пролетая под колоколом энергоприёмника, фигурки. Серая-белая-чёрная-серая-белая-чёрная…

— И знаете что, ребятки, — Ольга неожиданно распрямилась, и в руке у неё зажглось красное лезвие УИна, — я намерена решительно настаивать на своём варианте.

— Оль, нельзя же так, — неверяще смотрел на неё Артем, — ты всерьёз сейчас?

— А ты не проверяй, — она отступала спиной, всё ближе подходя к рычагу включения. — Я не хотела бы оставить ребёнка без отца. Смешно, но я к тебе привязалась.

— Да чёрта с два! — крикнул я, выхватил из кобуры «кольт» и, направив его на Ольгу, нажал на курок.

— Нет! — крикнул в ужасе Артём.

— «Щёлк», — предсказуемо сказал пистолет.

Ольга тётка опытная, и рефлексы её быстрее головы — она резко метнулась, уходя с линии выстрела. Я надеялся отсечь её от рычага — не будет же она, в самом деле, рубиться со мной на джедайских мечах, как в «Звёздных Войнах»? — но вышло иначе. Под ногу ей подвернулся какой-то мусор, она поскользнулась, нога поехала вперёд, и — рыжая села прямо на рычаг. Купол резко опустился, накрыв оказавшуюся под ним фигурку, верхняя часть постамента резко, ударом, остановила своё вращение. Колокол загудел, объявляя, что выбор сделан.

— Сектор «Приз» на барабане! — засмеялся я. — Выбирайте задницей!

Я ржал, и ржал, и не мог остановиться. Кажется, у меня случилось что-то вроде истерики.

— Жопой накрылось ваше мироздание! Красивой женской жопой! Как это символично, о факин эсс! Выбирали, рассуждали, чуть не подрались — а потом всему пришла жопа!

— Еет, какдила? — донеслось от двери.

Я заткнулся в полном офигении. В проходе над рухнувшей ржавой дверью стоял и с интересом смотрел на нас Сандер. В кедиках, брючках и курточке, как всегда имеющей вид как будто с чужого плеча, ничуть не озабоченный тем, что вокруг холодный ад Изнанки.

— Пора аащаться вам, — сказал он спокойно, — амой. Что выбрали, Основатели?

Мы повернулись к постаменту. Под колоколом выбранный методом жопной рулетки оказался…