Последний рубеж

Глава третья

«Ненавижу!» — попытался крикнуть Влад измотавшей его жаре. А получилось:

— Ыаиу!..

Как будто жабу трактором раздавили.

Разбухший язык, уже не помещаясь во рту, ворочался плохо и своим наждаком царапал нёбо. Губы потрескались, стали лопаться и шелушиться. Едкий пот затекал под защитную маску и заливал глаза. Всякий вдох набивал легкие очередной порцией стекловаты. Каждый шаг давался с таким трудом, что тянул на подвиг. Лишь в силу былых тренировок Влад сохранял сосредоточенную невозмутимость и держался.

Если верить карте (а почему ей не верить?), от обнаруженной дыры в электризуемом заграждении он намотал за девять часов шестьдесят пять километров. До Айверройока, где Влад надеялся разжиться нужной информацией, оставалось еще тридцать. Три перехода по десять. Три неслабых таких перехода по опостылевшей равнине, где нет ничего, кроме выжженной солнцем земли и времени, трудно и вязко текущего в палящем воздухе. Три перехода легкой трусцой. Дыц, дыц, дыц!.. Роняя проклятия, глотая пыль, вдыхая гарь. Гарью тянуло откуда-то с востока. Похоже, где-то там горела сухая трава.

Что касается дыры в ограждении, долго искать не пришлось. Он шел от вездехода строго на юг и обнаружил ее напротив места вынужденной остановки. Дырища оказалась знатной. Аборигены, наплевав на запретительные плакаты (исполненные, между прочим, аж на четырех языках), куда-то дели целый пролет между двумя изоляционными столбами. Испарились на раз восемь с половиной погонных метров системы ЭКП-501, в простонародье — Сетки.

Каково!

Чтоб вот так вот, не имея специальной подготовки к работе с высоковольтными установками, аккуратно управиться, — это, между прочим, особый инструментарий надо иметь. Видать, имеют, раз место не усыпано трупами людей и лошадей. Никто на Сетке не сгорел и от шагового напряжения не погиб. Чисто сработано. Чисто и с ходу — без изнуряющих организационных и технических мероприятий.

С картой Влад сверялся только на коротких привалах. Во время передвижения старался не думать о том, сколько осталось. Знал: будешь об этом думать, обязательно начнешь, путаясь и сбиваясь, считать шаги. А какой в этом толк? Помимо того что устанешь физически, измотаешь себя и психически. И неизвестно еще, что хуже. Тут не думать надо, а ногами веселее перебирать. Глядишь, и доберешься к ночи, куда наметил. Как говаривал Джон Моррис (дай Бог ему навек здоровья и до краев в его стакан!), если все время грести от одного берега, обязательно догребешь до другого. Здравая мысль. Глупо с ней спорить. А раз так, нечего мозги подсчетами парить. Греби себе да греби!

Правда, отключиться не так-то просто — ненужная мысль, что та же липучка. Но выход есть: не можешь отключиться — переключись, постарайся думать о чем-нибудь другом. О чем угодно, только не о километрах. О горячем ветре, например, которого — ищи в поле. О пыльных армейских ботах, о превратностях судьбы, о мокрых подмышках, о ставшем вязким шоколаде, о Курте… О Курте?! А почему бы и нет? Можно и о нем. О Курте Воленхейме. О человеке, под начало которого попал случайно, из-за чьей-то внезапной болезни.

И Влад, действительно — пока мысль не сбилась на что-то другое, — размышлял о покойном напарнике.

Слышал, что родился тот и вырос в Копшшоло. Есть такой промышленный центр на захолустной и вонючей Сарме. И вот верно говорят: чтобы понять человека, надо взглянуть на место, где он вырос. Видел Влад как-то раз это самое Копшшоло. Есть там на что посмотреть. Посмотреть и ужаснуться. Перекошенные бараки под латаными-перелатаными крышами, бесконечные цеха допотопных заводов, чадящие трубы теплоцентралей, свалки химических отходов, радиоактивные могильники, вонь и чад наползающих на город мусорных полигонов. Дрянь, а не город. Город Копшшоло — дрянь, а Курт — маньяк из дряни.

Натурально маньяк. Как же ему хотелось кого-нибудь убить! Нестерпимо хотелось. Все равно кого. Лишь бы.

Самое забавное, что таких, как он, по всей Большой Земле — миллионы. Ей-ей! Миллионы миллионов. Миллионы миллионов, втайне желающих кого-нибудь прикончить, обнаруживают однажды в себе такую манию и живут с ней, скрываясь и мучаясь. Не дай бог оказаться с одним из них на необитаемом острове. Они и казнь-то на электрическом стуле, и всяческие акты возмездия приветствуют вовсе не оттого, что жаждут справедливости. Какое там! Зависть, доводящая до неврозов, гложет их. Зависть, что те сумели перейти черту, а они — нет. Сводят счеты.

А за черту страсть как хочется. Им кажется… Нет, они на все сто и даже двести уверены, что там, за этой табуированной чертой, есть нечто такое, что могло бы сделать их обыденную, пустую, никчемную жизнь яркой и осмысленной. И, пожалуй, рванули бы толпой, когда бы не страх расплаты. Страх перед наказанием — единственное, что их сдерживает. Слова же не вразумляют. Нет, не вразумляют. И сколько ни говори, что нет за этой чертой ничего, кроме черного холода и липкой пустоты, они не верят. Думают, это надежный способ завладеть приставкой «сверх». На самом же деле — стать никем, навсегда утратив корень «человек». Солдат знает, солдат там был. Солдат уже не человек. Ну и пусть их, глупых! Самому бы хоть чего-то понять о себе и о мире, в котором живешь…

Ручей, на который Влад вышел к восемнадцати тридцати, оказался для него полной неожиданностью.

Сбежав с крутого склона, поросшего цепким безлистым кустарником, Влад хрустнул внизу, не сумев притормозить, попавшим под ботинок обглоданным черепом крупнорогатого скота, встал в раскоряку, а тут глядь — ручей. Течет себе такой бодрый, журчит между валунами.

Поначалу Влад огорчился — подумал, что сбился с пути. Не должно было быть в этом районе никакого ручья. Вытащил карту, развернул, проверил себя. Нет, все верно. Вот он, этот самый холм — безымянная высота 609,6. А там вон, километрах в трех, каменная гряда, флегматичным ящером ползущая на юго-восток. На карте почему-то обозначена, как Тугая Тетива. Ориентиры стопроцентные.

Он еще раз посмотрел на карту.

Е-мое!

Оказалось, что просто-напросто не заметил значка речушки, усохшей в летний сезон до ручья. Из-за того не заметил, что узкая светло-синяя лента пришлась на сгиб. Вот и причина — сгиб. Хотя, конечно, никакая не причина. То, что значок слегка затерся, опытного солдата не оправдывает. Где глаза были? На заднице? Оплошал. Стыдно. Хорошо, что это не карта минных полей и что он не в боевом рейде. Хотя кто знает, может, уже и в боевом.

Ладно, ручей так ручей.

Сам бог велел организовать привал.

Приняв решение, Влад скинул с плеча мешок, пристроил на него винтовку и надолго припал к воде. Чуть рекорд лошади барона Мюнхгаузена не побил. Затем разделся — тридцать шесть секунд. Смыл с себя три потных дня и две липкие ночи и, толком не успев просохнуть, облачился. Тоже, кстати, с опережением норматива — за тридцать восемь. Перекусывать не стал, решил — потом. Мешок под голову, винтовку рядом, шляпу на лицо — все, пятнадцать минут сна. Время пошло!

И случилось привычное сновидение. Все тот же запредельный сон. Кошмар, который мучил его уже без малого год.

Змея — это уже не сон.

Заползла без спроса на правую ногу, блестит чешуей, сучит языком и, похоже, собралась ползти выше.

Влад не стал дожидаться, когда та пойдет в атаку, подкинул гадину вверх метра на два.

Достигнув верхней точки взлета, змея вильнула всей своей мерзкой длиной и, обнаружив, что ни хрена не птица, тут же устремилась вниз. Но до камней не долетела. — Влад изловчился и схватил ее мертвой хваткой. Тут же выдернул тесак и снес языкатую башку к такой-то матери.

После этого все и началось.

Когда поджаривал на костре добровольно приползшую к нему свежатину, почувствовал, что кто-то подсматривает. Сначала решил, что показалось, поскольку никого вокруг не было. Ни единой живой души. Попробовал отмахнуться. Не ушло.

Попытался расслабиться: помял затылок, потер виски, помолотил кулаками воздух. Но нет, не уходило ощущение. Наоборот, усиливалось. Появились характерный холодок в груди и чувство пустоты в желудке — первые признаки того, что кто-то держит за дичь. Словно кто-то подкрался и, готовясь к прыжку, глаз не сводит. Или целится через оптику.

Но Влад все еще не верил — подумал, дурной сон разболтал нервишки.

Чтобы заглушить эту несвоевременную беду, он попробовал разговаривать вслух. Сам у себя спрашивал в голос:

— А не сожрать ли тебе, Кугуар, еще один кусок этого офигительного жаркого?

И сам себе громко отвечал:

— А фиг ли не съесть!

Потом, вгрызаясь в хрустящую змеиную плоть, громко нахваливал, причмокивал и просто откровенно чавкал. А потом на сытый желудок еще и фрагмент песни застольной спел. Старинной. Даппайской. Вытанцовывая вокруг костра нечто среднее между лезгинкой и сиртаки, орал во все горло:

Несмотря на все старания, гадостное ощущение не рассеялось. Не исчезло. По-прежнему испытывал Влад неясную угрозу на физиологическом уровне.

И в который уже раз огляделся по сторонам. Пусто. Нет ни человека, ни зверя. Никого нет. Никогошеньки.

Вообще-то, казалось, что смотрят откуда-то слева. Но там, в принципе, спрятаться было негде — голый склон холма, переходящий в каменистую гладь, где самый крупный камень максимум с кулак. Не мог там никто прятаться. Если только не вообразить, что позарился на солдата какой-нибудь местный саблезубый суслик. Чушь!

Когда бы неприятная эта эманация исходила с правой стороны, другое дело. Там как раз было, где укрыться — метрах в двадцати произрастала непроходимая роща чего-то непонятного: не то высокого кустарника, не то низкорослых деревьев.

Во мраке этого буро-коричневого безобразия, куда, кстати, и убегал ручей, вполне можно было схорониться. Когда за хворостом ходил, видел.

А еще сзади, за огромными валунами на вершине холма, можно было бы зашкериться. Или впереди — в ожидающих очередного разлива сухих зарослях высокого прибрежного травостоя. Очень удобно.

Но глядели все же откуда-то слева. Владу даже стало казаться, что щека левая нагревается.

Он вновь покосился в ту сторону.

Нет.

Пустынная местность и никаких нычек.

Дальше, метров через сто, все, конечно, терялось в раскаленном, дрожащем мареве, и хоть дивизию там прячь, но только источник напряга находился где-то рядом. Метрах в пятнадцати, максимум — в двадцати. Так он чувствовал. А на этой дистанции — шаром покати.

На всякий случай, расстегнув кобуру «Ворона» и сняв винтовку с предохранителя, Влад крепко задумался.

Если нет там никого, и ощущение порождено больной фантазией перегревшегося мозга, то можно сворачивать бивуак и идти себе дальше, куда шел. А если нет? Если не фантазия? Если этот неизвестно кто просто удачно замаскировался? Тогда глупо оставлять его у себя в тылу. То, что он сейчас не нападает, еще ничего не значит. Может, не голоден. Пока. А быть может, не уверен в своих силах и минуту удобную выжидает. Например, когда стемнеет. Вон Рригель уже покатился по наклонной — еще немного, и дело к ночи пойдет. Дождется тать темноты и накинется. Где гарантия, что нет? Нет гарантии. Поэтому хорошо бы сразу с этим делом разобраться. На месте и по светлому часу. А для этого надо как-то этого тихушника выманить. Спровоцировать его каким-то образом на активное действие.

«Возможно, и пустое все, — подытожил Влад, — но тут лучше, как говорится, перебдеть, чем потом дохлым лежать с пробитым затылком или разорванной глоткой».

А тут и вообще началось.

Пока прикидывал, что к чему, да решение судьбоносное принимал, сидел. А как принял — встал. И сразу почувствовал себя погано — голова кружиться стала. Подумал, жара допекла. Пошел, не выпуская пистолет из рук, к ручью освежиться, и тут произошло нечто совсем странное — по пути к воде почувствовал себя еще хуже. Мутить стало нешуточно, и сердце заколотилось просто как бешеное. Как сердце зайца, схваченного за уши.

Страх обуял.

Натурально — страх.

Но до ручья все же дошел, плеснул пару раз на лицо и возвратился. А возле костра заметно легче стало: голова все еще кружилась, но сердце на более спокойный ритм перешло.

Показался Владу такой перепад в состоянии организма неправильным. Сомнения неясные возникли. Поэтому взялся экспериментировать. Недолго думая вновь отошел к ручью.

И там сердце снова заходиться стало. Вернулся к костру — отпустило.

Удивился не на шутку: что за ерунда? Впервые с ним такое. Сколько раз ходил на всякие опасные задания — и в группе и в одиночку — ничего подобного никогда не испытывал.

Стал прислушиваться к себе.

Может, это и есть животный страх? Тот самый, который возникает из ниоткуда, проникает в кровь и лишает воли. И что самое страшное — не контролируется. Бесконтрольность — вот его главная черта.

«А как у нас с контролем?» — подумал Влад, встал и, проявляя настырность, вновь направился к ручью. Едва тронулся, чуткое сердце опять забеспокоилось. И с каждым шагом билось все чаще. Тут, наконец, осознал Влад умом то, что сердце его без всякого ума давно сообразило: нельзя от костра отходить.

Для подтверждения догадки не стал у ручья останавливаться, перешагнул, пошел дальше. Решил длину поводка определить. И в какой-то миг между ударами сердца вообще перерывов не стало. Еще два шага сделал, и сердце сказало: мол, все, браток, пришли! Перебои начались. Еще шаг из ослиного упрямства — и голову словно прессом сдавило, да так, что кровь носом пошла. В глазах круги появились, овалы, звезды, еще какие-то, более сложные и не имеющие имени, фигуры. А когда Влад невольно закрыл глаза, забились они под веками бабочками, пойманными в сачок. Тут он окончательно понял, что еще секунда-другая, и случится с ним кирдык. Упадет и не встанет.

«Так, — подумал испуганно, — геройство в задницу. Нужно возвращаться к костру. И как можно скорее».

А состояние такое, что как бы уже и невозможно. Одно желание — упасть, уснуть и видеть сны. Из «быть — не быть» выбрать «не быть», и ну его все к чертям собачьим!

Но Влад пересилил себя, приказал:

— Стоять, солдат!

Задрал нос, чтоб не так хлестало, и на остатках воли попятился, что твой рак. И с каждым шагом будто кино назад отматывалось, легче делалось. А у костра совсем хорошо стало. Ну не совсем, конечно, но сносно. Жить можно. Только кровь из носа все бежала и бежала между пальцами тонкими струйками.

«Ни черта себе! — взяло Влада возмущение. — Не хватало, чтобы меня к костру, как козла к столбику, привязали».

Развернулся в ту сторону, откуда исходила магнетическая волна, и, размазывая кровь по лицу, заорал:

— Эй ты, ублюдок занюханный! Выходи, тварь, на контакт! Как взрослые рубиться будем!

В ответ — тишина.

Лишь легкое дуновение ветра.

Хотел выругаться как-нибудь погрязнее, но передумал — пустое место разве огорчишь? Да и вообще разговаривать с невидимым не стоит. Выглядит довольно глупо. Хоть со стороны, хоть изнутри, хоть как.

Тогда он выхватил «Ворон» и саданул наобум.

Не успел затихнуть звук выстрела, с той стороны случился такой порыв, что солдат едва на ногах устоял. Шляпа с головы слетела, огонь в костре охнул и потух, искры разметало, головешки, угли, даже тяжелый мешок — все сорвало с места и поволокло. Едва-едва успел задержать ногой родное, и тут вообще завертело. То неведомое, что так изматывающе на него пялилось, перестало отсиживаться, покинуло свой наблюдательный пункт и пустилось по кругу. Не пыталось приблизиться, не нападало, а именно двинулось по кругу, в центре которого стоял Влад. Лихо закружился этот некто. Или это нечто. Жах, жах, жах — понеслось по часовой стрелке и с нарастающей скоростью поднимая пыль, разметая камни, пригибая траву.

Влад ткнул «Ворон» мордой в кобуру, подхватил винтовку и завертелся следом. Топтался на месте, стараясь догнать, и целился в это… Не понять, во что. А потом не выдержал и — получи зараза! — стал лупить от плеча.

— Кого на фук решил взять, демон?! — орал Влад. — Героя Луао-Плишки?! Шалишь!

Послушные пули рванули выискивать того, кого орущий благим матом солдат не видел, но так остро ощущал всем нутром.

Только пули оказались дуры дурами — они не только не видели, но, в отличие от человека, даже не чуяли цели. Не находя на кого навести себя, улетали дальше, туда, где на излете обессилено падали на грунт бесполезными железками. Только немногие из них, наверное, самые удачливые, нашли себе занятие — стали тупо уничтожать стаю крикливых птиц, поднятых шумом выстрелов. Вспорхнули птицы с перепуга из зарослей дружной стаей, тут-то их и накрыло. Пошли разрываться — огонь, ор, кровь, куски плоти, перья, гарь. Всего одна и сумела спастись. Рванула отчаянно к вершине холма.

И тут Влад увидел такое, что его сильно озадачило.

Он даже стрелять прекратил.

Когда пустившаяся наутек черная птица пролетала над вершиной холма, путь ей пересек короткий огненно-фиолетовый росчерк. Птица замерла. Перестала месить воздух крыльями и застыла. Будто стоп-кадр случился. А когда через миг, всего через один взмах ресниц, все растаяло и ожило, птиц стало две.

Влад не поверил своим глазам. Вот только что была на этом месте птица в единственном числе, и вот уже их две! И это не в глазах двоится — одна дальше полетела и скрылась за холмом, а другая рухнула камнем.

Потрясенный Влад, продолжая держать винтовку наперевес, рванул наверх разбираться. Уже на ходу, с трудом поднимаясь по крутому склону, заметил, что отбегает от кострища, и ничего — все в порядке. Насос качает, дыхалка в норме, голова не кружится, кровь носом больше не идет. А самое главное — никто не буравит взглядом.

Дохлая птица и падала камнем, и на ощупь оказалась камень камнем. Когда Влад ее разыскал и поднял, то увидел, что произошло с этой, очень похожей на земного черного дрозда, птицей нечто невероятное. Полное обезвоживание и мумифицирование. Тело твердое, перья слиплись — не расцепить, глазницы — те вообще пусты, потеряла птица где-то по пути свои гляделки.

«Так не бывает», — подумал Влад и тут же уловил, что ощущение постороннего присутствия возвращается. На этот раз на него смотрели откуда-то сверху. Он задрал голову и увидел птицу, парящую высоко в небе.

Она парила свободно, легко, то взмахивая крыльями, то отдаваясь потоку. Но общая траектория ее полета шла по нисходящей. Этого почти не было видно, но Влад это чувствовал. С каждым новым витком птицы по невидимой воздушной спирали ему становилось хуже. Сердце вновь напомнило о себе учащающимся пульсом. Голову стало стягивать железным обручем. Тошнота подступала к горлу.

Он понимал, что нужно спуститься вниз. Понимал, что там, внизу, у кострища, его спасение. Отлично понимал. Но человек — зверь иррациональный и склонный к саморазрушению, чем от всех прочих зверей и отличается. Вместо того чтобы благоразумно отойти, Влад, превозмогая боль и страх, вскинул винтовку. Стал целиться. Он был абсолютно уверен, что источник его проблем находится в птице. Мало того, если бы кто-нибудь в те секунды спросил у него, где находится вселенское зло, он бы показал на пернатую тварь и, не раздумывая, сказал бы, что вон там.

«Птицы часто не то, чем кажутся», — подумал он перед тем, как выстрелить.

И выстрелил.

Сначала одиночным. Птица сделала кульбит и увернулась. И тогда он пальнул очередью. Результат оказался неожиданным. Ни одна пуля вреда птице не причинила, зато сама она пошла в атаку.

Она понеслась вниз на такой скорости, что Влад услышал свист трения крыльев о воздух. Хотя, возможно, это был вовсе не свист крыльев, а его собственная кровь сорвалась в запредельное стаккато и долбила на невозможной частоте по перепонкам.

Владу стало совсем погано, но он еще не дошел до того состояния, при котором все происходящее безразлично. Он еще мог держать оружие в руках. И он знал, где его враг. Теперь он его видел. А когда видишь врага, сражаться легче, даже если совсем невмоготу.

Он долбил, он засаживал по птице, не жалея патронов. Но только выходило, что зря, — пули уходили либо мимо, либо каким-то непостижимым образом пролетали сквозь нее, не причиняя вреда.

А с птицей тем временем начало происходить нечто невероятное. Влад глядел на эту неистребимую тварь сквозь прицел и с удивлением отмечал, что прямо на глазах она становится все больше и больше. Птица разбухала, разрасталась и, пытаясь охватить размахом крыльев весь горизонт, вскоре достигла невообразимых габаритов. Сначала она стала размером с облако. А потом — с тучу. И эта огромная черная туча в какой-то миг накрыла все. Весь мир. И накрыла его, Влада, со всеми его шрамами, мозолями, геморроями и потрохами.

Нельзя сказать, что он совсем исчез. Просто наступившая тьма теперь присутствовала не только вне, но и в нем. Тьма стала им, а он стал этой тьмой. Растворился в ней и растворил ее в себе. И растворенные друг в друге зазвучали они мелодией, красивее которой свет еще не слышал.

И почувствовал Влад, что боль и страх ушли. Что ему ни холодно, ни жарко. Что все его проблемы, напасти и ментальные заморочки куда-то сами собой исчезли. Что стало легко и свободно, как, может быть, никогда в жизни не было. Что он теперь в полном шоколаде. И что желаний, которые, как известно, являются источником всех бед, теперь у него нет. Ни одного. Даже жить не было желания. Зачем жить, если не жить так чудесно?

Но если честно, одно желание все же еще присутствовало. Одно-единственное. Очень хотелось, чтобы исчез раздражающий звук — невнятное тарахтение, доносящееся издалека. Этот звук напрягал и мешал звучать мелодии.

Влад невольно прислушался и понял, что это человеческий голос. Голос звучал откуда-то сзади, удалялся и был женским.

Влад сосредоточился.

Да, так и есть — истошно кричит какая-то туземная женщина. Он даже умудрился разобрать, что именно кричит эта безумная. Она повторяла одну и ту же фразу на аррагейском: «Не смотри на него! Не смотри на него! Не смотри на него!..»

«Дура, на кого мне не смотреть-то, если кругом тьма кромешная?» — подумал Влад, и тут тьма отступила. Не совсем и не сразу, но отступила. Мир стал проявляться как что-то, о чем давно забыли, но нежданно-негаданно вспомнили.

Но только это был какой-то неправильный мир.

Он имел обратную перспективу и негативное изображение. То, чему положено быть светлым, нарисовалось темным, а то чему испокон веков вменено быть темным, стало зачем-то светлым. То, что раньше находилось вдалеке, теперь торчало рядом, а то, что всегда было под рукой, оказалось хрен знает где.

А еще мир был перевернут.

Влад видел мир, как видит его новорожденный в первые минуты жизни.

Единственным правильным объектом в этом вывернутом наизнанку и перевернутом с ног на голову мире был только Влад Кугуар де Арнарди. Он стоял собственной персоной напротив и так же, как и Влад, целился из выпотрошенной винтовки. Влад целился в него, а Влад номер два — в него. Это если с этой стороны смотреть. А если с той, то все наоборот.

«Нормально, — подумал Влад, глядя на двойника. — Оказывается, я есть я и еще вот он. И оба мы здесь, а это „здесь“ непонятно где. Рассказать кому, не поверят».

Он глядел сам на себя во все глаза, не обращая внимания на то, что женский голос продолжал предостерегать его. Голос, кстати, звучал все глуше и глуше. Видимо, женщина подходила все ближе и ближе. Может быть, даже бежала, стремясь не допустить какой-то, ей одной ведомой катастрофы. Она умоляла, но Влад не мог не смотреть. Это было выше его сил. И он смотрел.

И видел, что между ним и двойником бьется темно-лиловая огненная дуга. Она исходила из его, Влада, груди и, извиваясь будто змея в конвульсиях, тыкалась другим концом в грудь двойника. А может быть, наоборот, начало ее было там, а конец здесь. Определить было невозможно. Да и не нужно — не хотелось ему утверждаться в собственной первичности. Зачем?

И потом — другим был занят.

В голове вдруг закрутилось-завертелось бесплатное кино — случилось что-то вроде видения или сна, только насквозь реалистичное.

И было так.

Будто стоит он в огромном зале с каменными сводами, а посреди этого наполненного молочным светом зала висит прозрачная сфера. Сама по себе, между прочим, висит, ни к чему не прикрепленная. А внутри нее устроен желоб, вывернутый в не имеющую ни начала, ни конца Ленту Стэнфорда. И по трем переплетенным между собой лепесткам катятся шары. Много-много шаров. И все сделаны из чего-то тяжелого, блестящего и живого. Вроде как из ртути. Или из стекла Грума. И вот он, Влад, смотрит на всю эту конструкцию и понимает, что шары катятся преступно медленно. Что на самом деле надлежит им катиться в тысячу, в десятки, сотни тысяч раз быстрее. Но чтобы они покатились правильно, для этого нужно кое-что сделать. И сделать это «кое-что» не так уж и сложно. Нужно в девяти ячейках каменного квадрата, расположенного у стены зала, изменить расположение пластинок. Всего лишь. На пластинках знаки вырезаны. Ориентируясь по этим знакам, и необходимо выстроить нужную комбинацию. И комбинацию эту Влад знает. Квадрат же каменный…

Тут кино закончилось, и Влад обнаружил, что фиолетовая дуга перестала ходить ходуном и натянулась.

Ему, сил нет, как захотелось дотронуться до этой, связывающей его с двойником пуповины. Захотелось дернуть ее, как дергают струну гитары. Захотелось услышать, как она звучит. Подыграть хотел мелодии, которая все еще слышалась. Но не успел.

«Умри, гадина!» — услышал он все тот же голос и оглянулся. И увидел огромный наконечник огромной же стрелы. Эта стрела, похожая размерами и формой на католический костел, летела прямо в него. Влад не испугался и не стал дергаться — он каким-то, бог его знает каким, чувством понял, что такова судьба. И смирился, поддаваясь бесстрастному фатализму.

Правда, в какую-то секунду просветления подумал, что стоит, пожалуй, взглянуть в глаза пославшей стрелу женщины — не так уж часто выдается возможность взглянуть в глаза своей судьбе.

Но та либо находилась еще настолько далеко, что была неподвластных глазу огромных размеров, либо вовсе была прозрачна. Что Влад легко допускал. Он понимал, что в этом неправильном мире возможно все. Даже то, что в принципе невозможно.

Стрела летела неспешно, как летают снаряды при замедленной съемке. Но приближалась неумолимо, как день казни или тормозящий на льду грузовик. И чем ближе она подлетала, тем меньше становилась. В тот миг, когда стрела пробила Владу спину под левой лопаткой, она достигла привычных для ума размеров.

Влад ничего не почувствовал. Стрела прошла сквозь него легко, как иголка сквозь ситец, и совсем безболезненно. Только сладостная мелодия оборвалась. Это было неприятно, но не смертельно.

Когда он понял, что не пострадал, тут же обернулся. И для того чтобы проследить за дальнейшим полетом стрелы, и — вообще.

«И вообще» навалилось в полный рост. Двойник исчез. На том месте, где он стоял, Влад увидел пробитую стрелой черную птицу. Подумал, что та самая, и сделал (не без труда) три шага, чтобы разглядеть, но птица — фьють! — исчезла. Правда, не совсем — превратилась в змею. Хотел пнуть куда подальше гадину, но и она исчезла. На сей раз с концами.

В результате с ума сводящих метаморфоз и трансформаций обратной эволюции на песке осталась лежать одна только стрела.

Одна, но не простая.

Испытывая любопытство, Влад подобрал ее и повертел в руках. По виду, вроде как арбалетная. Стало быть — болт. Сантиметров тридцать, не больше. Наряжен оперением из сероватого пергамента. Наконечник восьмигранный и отчего-то золотой. И тянется от его острия какая-то непонятная лиловая спираль. Мало того, ее саму оплетают две спирали потоньше — бежевая и темно-желтая. Эти две, правда, через секунду-другую растаяли, а вот лиловая осталась. Продолжала струиться как дым от сигареты. И не только струилась, но еще и шипела злобно. Да так разило от нее какой-то пакостью, что в носу свербело и хотелось чихнуть.

Влад попытался, взмахивая этим своеобразным хлыстом, сбить несимпатичную штуковину с наконечника, но не вышло — приклеилась намертво.

Еще пару раз щелкнул — никак.

А затем спираль, которая поначалу была небольшой — где-то, наверное, с полметра в длину, — вдруг стала увеличиваться в размерах и стремительно потянулась к небу. Небо было рядом, рукой подать, но вертлявая удрать не успела: в какой-то миг сверкнула яркая алая молния и оборвала диковинный процесс. Обе части перерубленной спирали подергались в конвульсии, после чего развалились на мелкие куски. Лиловый свет, который от них исходил, осыпался вниз холодными искрами победного салюта, а небо от такой развязки качнулось и ушло в даль дальнюю, где ему, вообще-то, и положено быть.

Влад не сразу понял, что упал, а когда понял, потерял сознание.

Но только на секунду.

Через секунду сознание вновь включилось, и Влад, наконец, увидел ту женщину, которая так за него переживала.

Это была всадница.

Осадив скакуна возле низкорослого кактуса, чем-то похожего на утыканного гвоздями бегемота, она прыжком спешилась и поторопилась на помощь.

Спасительница оказалась молода, замечательно сложена и красива той особенной красотой, которую знатоки, цокая языками и вкладывая в слово еще тот, старинный, смысл, называют неземной.

Но не ее упруго-округлые прелести сразили Влада. И не экзотический наряд — дикая смесь поделок домов высокой моды Ритмы и причудливо скроенных шкур и холстин. Все это он видел. И не раз. Потрясло то, сколько в ее выразительном смуглом лице было неподдельного сострадания. Вот что действительно торкнуло. Давно ему никто так не сочувствовал. По-человечески.

Когда девушка склонилась, солдат, обгоняя самого себя в желании выяснить все и сразу, спросил что-то вроде:

— Кто-что-ты-случилось?

— Землянин? — удивилась незнакомка.

Облизав сухие губы, Влад подтвердил:

— Землянин, землянин. Кто же еще? Смотрю, говоришь на всеобщем?

— Нет, я на нем не думаю.

— Понимаю, что не думаешь. Но ведь говоришь?

— А-а, ты в этом смысле… — Девушка какое-то время молчала, пробуждая свои познания во всеобщем языке, после чего сказала: — Ну да, говорю, конечно.

У Влада промелькнуло в голове: «До чего же, наверное, сложно жить на свете людям, в языке которых один и тот же глагол означает и „говорить“ и „думать“. Как можно, право слово, всегда говорить только то, что думаешь?» Но излишне вдаваться в особенности национального мышления муллватов не стал, принялся знакомиться:

— Ты кто?

— Тыяхша, дочь Дахамо и Хенсы, — с достоинством ответила девушка и тряхнула длинными соломенными волосами.

— Тыяхша, — повторил за ней солдат, будто пробуя имя на вкус. Потом сам представился: — Ну а я — Влад. Сын Кирка и Дайаны.

Подложив под его голову свою походную сумку, Тыяхша спросила:

— С тобой, Влад, все в порядке?

— Пока не знаю, — честно ответил солдат. Попробовал встать, но, испытав невероятную слабость, вновь повалился. — Похоже, контузило по-взрослому. Так что, извини, буду разговаривать лежа. Не до этикета.

— Ты лежи-лежи, не вставай. — Тыяхша взяла его за руку, нащупала пульс и через десяток секунд сокрушенно покачала головой. — Здорово он тебя… Удивительно, что жив остался.

Хотя и было Владу худо, но мыслил он адекватно, поэтому с ходу попытался взять быка за рога:

— А ну-ка, подруга, давай как на духу: что со мной случилось?

Вместо ответа девушка очень красноречиво пожала плечами. Дескать, как «что случилось»? Все то же самое, что и с другими случалось, случается и будет случаться. Не ты, землянин, первый. Не ты единственный. И не ты последний. Но затем все-таки сказала:

— Чрра Ахап.

Влад легко перевел фразу на всеобщий, но, не будучи уверенным, что понял правильно, уточнил:

— «Зверь Бездны»? Так?

— Все верно, — кивнула Тыяхша и сказала как о чем-то само собой разумеющемся: — Колесо Времени сделало полный оборот. Время агалл уступило место времени тллонг.

Влад не понял.

Тогда девушка сказала по-другому:

— Зверь снова выскочил из Бездны, пришло время Охоты.

Пояснение не помогло, в чем Влад не постеснялся признаться:

— Мрак. Полнейший. Ты толком скажи, что происходит?

Сообразив, что землянин слишком далек от злободневных местных реалий, Тыяхша решила не вдаваться в детали и перевела разговор в практическое русло:

— Наступило такое время, когда нужно всегда быть готовым.

— К чему?

— К встрече с Чрра Ахап, конечно. К встрече со Зверем.

Солдат так ничего и не понял, но согласился в принципе:

— Это верно — по жизни каждую секунду нужно быть готовым к подлянке. — И, натужно усмехнувшись, добавил: — К дяде Джону Моррису не ходи.

Девушка тем временем коснулась его маски, поскребла ногтем тонированную поверхность, после чего сказала:

— Все. Поняла.

— Что поняла?

— Поняла, почему не умер.

— И почему?

— Глаза.

— А подробнее?

— У тебя глаза защищены этой штукой.

— И что с того?

— Зверь не сумел войти через глаза. Тогда начал петь. Парализовать парализовал, но тут я подоспела. Не дала украсть твою… аган дой. Как будет на всеобщем языке «аган дой»?

Влад немного подумал и выдал возможный вариант:

— Огонь Господа.

Тыяхша покачала головой:

— Нет, немного не то.

— Пламя Бога? Огонь Господний? Божья искра?

— Не то. Не то. Не то…

— Ну не знаю тогда, — развел руками Влад.

— Божественное присутствие в тебе — как это будет?

— Быть может, душа?

Тут Тыяхша закивала:

— Да-да. Точно — душа!

— И что? Зверь собирался вынуть из меня душу? Так?

— Ну да.

— Пробравшись через глаза?

— Он всегда начинает с глаз. Через глаза ему легче. Через уши и нос — труднее. Через кожу — совсем тяжело.

Переварив услышанное, Влад сказал тоном эксперта:

— Логично. Когда надо, мы тоже так поступаем — стараемся броситься в глаза. Попал человеку на глаза, и ты уже у него внутри. Человек восемьдесят процентов информации через глаза получает.

— Вот Зверь этим и пользуется. А у тебя… — она опять дотронулась до маски, — а у тебя вот эта штука. Повезло.

— Везет тому, кто сам везет, — не стал скромничать Влад.

На это Тыяхша ничего не сказала, еще раз провела по стеклу и зачем-то спросила:

— Какие у тебя глаза?

— Сейчас, наверное, мутные, а вообще — зеленые.

— А почему сейчас мутные? — не поняла девушка. У нее самой глаза были голубые. Бездонные.

— Глаза — зеркало души, — вспомнил Влад расхожее утверждение. — На душе у меня сейчас мутно, в глазах — соответственно. — Он облизал потрескавшиеся губы и попросил: — Слушай, у тебя вода есть? Что-то в горле совсем пересохло.

— Сейчас.

Она отошла к лошади и принесла походный сосуд из уродливой тыквы, покрытой черным лаком. Придерживая голову землянина, помогла ему напиться. Сделав несколько жадных глотков, Влад оторвался от фляги и поблагодарил кивком. Ему полегчало.

— Значит, говоришь, дьявольщина у вас тут происходит, — сказал он, вытерев губы ладонью. — Зверь выскочил из Бездны и давай души людские воровать. Так?

— Можно сказать — Зверь, а можно сказать — Звери, — поправила Тыяхша. — Зверей Бездны много, но все они — один Зверь.

— И все такие вот невидимые?

— Ты его не видел?

— Нет, знаешь, не видел. Чувствовал зад… Чувствовал, что где-то рядом, но не видел. Потом птица появилась. Потом… Слушай, а ты что — его видела?

— Конечно, видела. Я же Охотница. Я из Круга Хранителей Сердца Мира.

Тыяхша произнесла это так, словно ее принадлежность к некоему таинственному ордену могла объяснить все. Влад несколько растерялся.

Не давая землянину опомниться, девушка бесцеремонно ощупала его голову за правым ухом, затем за левым, после чего заявила:

— А ты, между прочим, особенный.

— Это я-то? — удивился Влад. — Чем же?

— Чувствовал присутствие Зверя?

— Так точно. Было дело.

— Вот. А обычные люди этого не могут.

— Совсем?

— Совсем.

— Надо понимать, чуют его только такие, как ты?

— Ну да, — подтвердила Тыяхша. — Только Охотники ощущают присутствие Зверя. И только они видят, каков он на самом деле. Другим взглядом.

— И какой он на самом деле?

— Зверь?

— Ну да.

Девушка попыталась найти слова, чтобы описать неописуемое, но не смогла, и сама спросила:

— А какой из себя ужас?

Влад хмыкнул:

— Извини. Всю тупость своего вопроса осознал. Больше ни о чем подобном спрашивать не буду. Во всяком случае, постараюсь. — И, помолчав, решил сменить тему: — Слушай, ты так здорово на всеобщем шпаришь. Где научилась?

— Вы земляне, наверное, считаете, что мы тут совсем дикари отсталые, — сказала Тыяхша, нахмурив красивые брови. — А мы не отстаем. Мы просто никуда не спешим.

Она произнесла это с вызовом и, поджав губы, стала смотреть куда-то вдаль. Влад понимающе улыбнулся и, чтобы впредь не было между ними никаких недомолвок, озвучил свою личную позицию по столь болезненному для малых, но гордых народов вопросу:

— За всех, подруга, не скажу, не уполномочен, а лично я ничего такого не считаю. По мне — хоть голышом тут бегайте и колеса не знайте, только людьми порядочными будьте. — И пока Тыяхша решала, обидеться или нет, еще раз спросил: — Все-таки где так щебетать научилась?

— В здешнем филиале Открытого университета, — наконец ответила Тыяхша и махнула рукой в сторону запада. — Там, в столице.

— В Киарройоке?

— Ну да, в Киарройоке. Где же еще?

— Столиц много, — напомнил Влад. — А сейчас где трудишься?

— Преподаю в частной школе. Там же, в Киарройоке.

— Что преподаешь, если не секрет?

— Авологию.

— Это что за беда такая?

— Наука о взаимосвязи всего со всем.

— Мать моя женщина! — искренне восхитился Влад. — Ты, Тыяхша, представить себе не можешь, до чего я люблю всякие лженауки.

Она вновь обиделась:

— Сам ты «лженаука»!

— Раньше да, был, — признался он. — А теперь я не «лженаука». Теперь я перекати-поле: ни о чем не жалею, ни о чем не мечтаю, качусь туда, куда дует ветер.

— Ты что — поэт?

— В душе — да. По жизни — нет.

— Бывает…

— Послушай, работаешь в Киарройоке, а здесь что делаешь?

— Пришло время тллонг. Каждый Охотник на счету. Я — Охотник.

— Взяла отпуск и рванула на сафари?

— Что такое «са-фа-ри»?

— Охота на экзотических зверей.

— Тогда верно: взяла отпуск и рванула на сафари. Чем больше Охотников будет в границах Долины Молчания, тем меньше Зверей останется перед Последним Днем Охоты.

— А что, будет такой день?

— Конечно. Через четыре дня.

— Откуда знаешь?

— Тут и знать нечего. Девятый день вторжения всегда Последний. К этому дню Зверь насытится, окрепнет, соберется в стаю и пойдет на Сердце Мира. Так всегда было. И в этот раз так будет.

Влад усмехнулся:

— Ясно. Если «так всегда было» — тогда молчу. Сильный аргумент.

Тыяхша, пропустив мимо ушей его колкость, а может, просто не заметив ее, спросила:

— Легче не стало?

— Не знаю. Вроде ничего не болит, но вставать пока не тянет.

— Тогда лежи, я сейчас.

Она вскочила и, двигаясь по-кошачьи грациозно, стала спускаться по северному склону холма. Когда окончательно скрылась из вида, Влад перевел взгляд на жеребца и, глядя снизу вверх на забавную морду этого игреневого чуда, попытался осмыслить приключившееся.

Ни в каких таких мифических зверей из какой-то там бездны он, конечно, не поверил. Склонялся к тому, что попал под действие одного из тех природных явлений, которые при всей своей внешней загадочности объяснимы с научной точки зрения. Его боевой опыт подсказывал, что встреча с двойником — феномен того же порядка, что и поющие ловушки Вахады или интерактивные миражи Таргалана. Или это нечто вроде Светящейся Леди, которая приходит по ночам к часовым на Прохте. Об этой даме, доводящей бойцов до самоубийства, тоже сказок полным-полно в свое время навыдумывали, покуда не выяснилось, что так своеобразно влияет на человеческую психику газ, выделяемый в темноте фиолетовой болотной ряской.

Пока Влад прикидывал что к чему, вернулась Тыяхша и сразу протянула ему темно-зеленые листья с красными прожилками, такие узкие и твердые, что их можно было легко принять за колючки.

— Что это? — недоверчиво скосился Влад.

— «Ресницы ветра», — ответила Тыяхша. — Растение такое. Жуй.

— Ты уверена?

— Встать хочешь?

— Хочу.

— Жуй.

Влад закинул в рот листки и разжевал. Рот сразу наполнился горьковатой слюной, язык задубел.

— Ы ее алуя? — спросил Влад, кривясь и морщась.

— Чего? — не поняла Тыяхша.

Влад сглотнул и переспросил:

— Спрашиваю, ты еще и колдунья?

— Не то чтобы… А вот отец мой — да. Сливает.

— Что сливает?

— Нет, не «сливает», а… Ох, как это? Ну когда другие думают, что он такой.

— Может, «слывет»?

— Ну да, правильно — слывет, — повторила слово Тыяхша и смущенно призналась: — Извини, давно языка… Давно языковой практики не было.

— Да брось, ты отлично говоришь на всеобщем, дай бог каждому, — успокоил ее Влад. — Значит, твой отец колдун?

— Немного. Как у нас говорят, он… Словом, на всеобщем это будет «читающий книгу».

— Наверное, что-то вроде «чернокнижника».

— Что-то вроде того. И еще он Хранитель.

— А чего хранит?

Тыяхша явно не хотела врать, но и правду сказать, похоже, не могла. Ответила неопределенно:

— Одну вещь.

Влад не стал пытать. Зачем? Тем более стало не до того — зелье начало действовать. В груди потеплело, кровь по венам побежала заметно веселее, и в голове как-то сразу светлее сделалось. Травка подействовала лучше всяких патентованных стимуляторов.

— Дай еще корма, — попросил Влад.

Просьба не прошла.

— В больших дозах нельзя, — заявила девушка.

— Почему?

— Ты идти хочешь или лететь?

— Вообще-то идти.

— Чтобы идти, хватит того, что дала. Вставай.

— Уже?

— Пора. Давай помогу.

Она взяла Влада за руку и потянула.

Воспользовавшись помощью девушки, солдат встал, постоял, привыкая быть перпендикулярным небу, и оглядел панораму с высоты холма.

Долина, насколько достигал взгляд, выглядела заморенной. Ветер, который весь день носился по холмам и низинам, безуспешно пытаясь оживить их потную дремоту, выдохся и затих. Даже облака и те плыли теперь по серому полотну неба неторопливо, словно им с трудом давалось волочение собственных теней по камням.

Звезда Рригель, готовясь к закату, перебралась на правую сторону небосклона, и оттого там, на западе, облака были насыщенного цвета, а ближе к востоку — бледнее. Выглядело это так, будто какой-то маляр-гигант макнул кисть в банку с шафрановым колером и шаркнул по небу. Одним движением — с запада на восток. Под конец краски на кисти совсем не осталось, потому и вышла полоса неравномерной.

В общем, было вокруг душно, нерадостно и по-прежнему тянуло гарью с востока.

Осмотревшись, Влад оторвался от Тыяхши, как корабль от причала, и сделал несколько пробных шагов. Некоторая слабость еще чувствовалась, но идти не мешала. Влад потоптался немного на месте. Почувствовав себя уверенней, несколько раз подпрыгнул. Потом осмелел настолько, что побоксировал воздух длинной серией с уходом вниз от встречного. Покрасовавшись, поиграв мускулами, повернулся к девушке и смущенно произнес:

— Не знаю, что со мной такое было, и не понимаю, как ты меня оттуда вытащила. Знаю только, что было, и понимаю, что вытащила. Поэтому спасибо тебе, Тыяхша, за помощь. Большое такое спасибо и… И все такое.

Он не знал, как подушевнее выразить признательность. Не находил правильных слов. Если даже и знал их когда-то, то забыл. Совсем. С концами. Слишком долго был солдатом и слишком старался быть солдатом, чтобы помнить всякое-такое. На войне оно ведь как: сегодня тебя раненым кто-то вытащил с поля боя, завтра ты его вытащишь. Вот и вся благодарность. А тут…

Черт его знает, как надо.

Но, похоже, девушка не ждала от него специальных слов. То ли не считала, что сделала что-то, достойное таких слов, то ли к этикетным церемониям относилась сдержанно. Так или иначе, отмахнулась от его невнятицы, но потребовала:

— Стрелу отдай. Еще пригодится.

Тут Влад заметил, что до сих пор сжимает в правой руке золотой снаряд убойной силы. Причем с такой силой, что даже ладонь вспотела. Переложив стрелу из правой руки в левую, он сказал с улыбкой:

— Забрал царевич стрелу, поцеловал лягушку в нос, и стала та девицей-красавицей.

Девушка его улыбки не поняла:

— Ты чего это?

Быстро смекнув, что раз тиберрийцы улыбаться не умеют, значит, и не разбираются в подобных обезьяньих ужимках, Влад проглотил улыбку и объяснился:

— Сказку вспомнил. Мама в детстве рассказывала. Стрелу увидел, вспомнил. А тебе мама…

— Моя мама умерла при родах.

Тыяхша произнесла эти слова без придыхания, не ища сочувствия. Просто проинформировала.

— Извини, — тихо сказал Влад.

— Ничего.

— А мою маму убили.

— Кто?

— Люди. Злые глупые люди.

— Отомстил?

Вопрос девушки заставил Влада задуматься.

— Полагаю, что да, — сказал он через некоторое время. — Только, знаешь, легче мне от этого почему-то не стало.

Не желая больше говорить на больную тему, он протянул Тыяхше стрелу и заметил:

— Смотрю, крутая вещица. Похоже, наконечник из чистого раймондия?

— Из фенгхе.

— Я и говорю, из раймондия.

— Из фенгхе, — настаивала девушка.

— А почему он из… фенгхе? — не желая больше препираться, спросил Влад.

— Прежде чем выпить яйцо, нужно расколоть скорлупу. Так отец говорил, когда учил охотиться. Чтобы расколоть скорлупу Зверя, обязательно нужен фенгхе.

— Значит, Зверя можно убить только стрелой из фенгхе? — уточнил дотошный Влад.

— Ты меня не понял, — сказала Тыяхша, выразительно покачав головой. — Я же говорю, что фенгхе вскрывает оболочку Зверя. Успокаивает его хонгвей.

— Хонгвей?

— Да, хонгвей.

— Та молния, которой ты фиолетовую спираль раскурочила? — догадался Влад.

— Ты видел спираль?! — удивилась Тыяхша.

— Ясен пень.

— Пень… чего?

— Видел, говорю, спираль. И не одну.

— Ты же сказал, что не видел Зверя?

— До этого не видел, а после твоего золотого укола прозрел. Копошились там всякие разноцветные червяки. Самый жирный — фиолетовый. Ты его потом, когда сбежать хотел, срезала молнией. Тюк — и салют.

— Хонгвей — это не молния, — возразила Тыяхша. — Хонгвей — это…

Она задумалась.

Влад подождал, еще подождал, а потом помог:

— Сила, наверное, какая-нибудь магическая. Ага?

— Можно, конечно, и так назвать для простоты. На самом же деле это… Скажем так, вся энергия Мира.

— Вся?!

— Не веришь?

— Да как-то не очень.

— Но это так. Хонгвей — вся энергия Мира. Ее сначала вот здесь собирают. — Тыяхша коснулась ладонью солнечного сплетения. — А потом, когда понадобится, извлекают. И тогда она идет, идет, идет… — Девушка провела ладонью линию по животу, перевалила через тугую грудь, провела по шее, по дугам губ, по милому, чуть вздернутому носу, дотронулась пальцами до глаз, таких глубоких, что утонуть в них — только так, опустила руку и сказала: — Выходит через глаза и…

Влад представил, что это не Тыяхша, а он проводит ладонью по ее животу, груди, шее, касается кончиками пальцев губ. И сглотнул. После чего подумал: «Видимо, совсем оклемался, раз такие фантазии в голову лезут». А вслух закончил за девушку:

— И разрывает Зверя в клочья.

— Ну да. Сам видел. Высвобожденная энергия Мира разрушает чуждую ей энергию. Только сначала все же стрелой попасть нужно. Но если Зверь без оболочки, то можно сразу насылать на него хонгвей. А если он в двух оболочках, тогда в него две стрелы придется пустить.

— Что за оболочки? — не понял Влад. — О чем речь?

— Зверь принимает форму того, у кого украл аган… душу, — пояснила Тыяхша. — И эта форма — его временная защитная оболочка.

— Постой, ты сейчас сказала, у Зверя может быть две оболочки. Выходит, приняв чей-то облик, он на этом не останавливается?

— Продолжает. До Последнего Дня.

— Даже если принял облик человека?

— Все равно.

— Вот же ненасытная тварь этот ваш Зверь!

— Он не наш, он Бездны.

— Ну да — Бездны, конечно — Бездны, — исправился Влад. — Послушай, а если он, допустим, из троих душу вынул, то тогда нужно засадить в него три стрелы? Так?

— Конечно, — кивнула Тыяхша.

— А если восемь, то восемь?

— Восемь…

— Во, блин, матрешка!

— Что?

— Да ничего. В целом технология понятна: увидел, вскрыл, прикончил.

— Да, увидел и вскрыл, но только не прикончил, а успокоил.

— Какая разница?

— Убить можно только живое.

— Зверь не живой?

— Нет.

— Мертвый?

— Нет.

— А какой?

— Никакой.

— Ладно, пусть так — увидел, вскрыл и успокоил. Дело за малым: научиться видеть, раздобыть стрелы и обзавестись хонгвеем. Всего-то ничего!

— Хочешь? — спросила Тыяхша.

— Чего хочу? — не понял Влад.

— Научиться успокаивать Зверя.

— Думаешь, мне под силу?

— Думаю, да.

Пораскинув мозгами, Влад отверг заманчивое предложение:

— Нет, подруга, извини, но… — Задумался еще на секунду, но потом мотнул головой так, будто хотел стряхнуть севшую на нос стрекозу, и окончательно отказался: — Не помешало бы, конечно, да только спешу я.

— Куда? — спросила девушка.

— Да тут неподалеку. В Айверройок.

Ответ подействовал на Тыяхшу магическим образом — в ее глазах вспыхнула тревога. Она посмотрела на Влада так, будто только что его увидела — пристальным, изучающим взглядом. Медленно оглядела с головы до ног, а потом и с ног до головы. Но, видимо, ничего подозрительного в крестнике не обнаружила — мужик как мужик, мешком, правда, пыльным из-за угла ушиблен, но это не в счет. И спросила, будто проверяя, не ослышалась ли:

— Так, значит, ты в Айверройок идешь?

Влад уже понял, что ляпнул что-то лишнее, но летел с горки и повернуть не мог.

— Так точно, — кивнул он. — Точнее не бывает. Есть у меня там одно небольшое, но очень важное дельце. Вернее не дельце, а дело. Дело принципа.

— Какое?

Это уже было чересчур.

Не дождавшись ответа, Тыяхша глянула куда-то поверх его головы и вдруг заявила:

— Боюсь, до Айверройока не дойдешь.

— Почему это? — не понял Влад. Она произнесла только одно слово:

— Зверь.

И тут Влад крепко задумался.

Она была права. Где гарантия, что он во второй раз не вляпается в подобную бяку, природы которой так и не понял, но погибельную сущность уловил?

Нет такой гарантии.

— А что — в окрестностях Айверройока много этих чудищ? — полюбопытствовал он, стараясь не обнаружить беспокойства.

— Кишмя кишат, — огорчила его Тыяхша.

— Вот черт!

— Открою тебе тайну. Звери приходят из Бездны не просто так. Не для того чтобы порезвиться на лужайке. Все они пытаются добраться до Айверройока.

— Там что, медом намазано?

— Там Сердце Мира.

— Во как!

— Именно так. Их цель — Сердце Мира.

— Понимаю… То есть ничего не понимаю, но… — Влад мялся, не зная, как начать, а потом выпалил: — Слушай, а ты бы не могла проводить меня до Айверройока?

Вопрос Тыяхшу ничуть не удивил, она лишь уточнила:

— Прямо сейчас?

— Ага. Я бы тебе заплатил. Хорошо бы заплатил.

Она отказала не сразу. Немного подумала, что-то к чему-то прикинула, только потом сказала:

— Сейчас не могу. Отец ждет. Завтра утром — пожалуйста. Сейчас — нет.

— Жаль.

— Как есть.

Тыяхша, махнув на прощание, развернулась и направилась к коню, который уже нашел себе занятие — пасся невдалеке на вяло зеленеющем пятачке.

Когда девушка решительно воткнула носок сапога в стремя, ухватилась правой рукой за гриву, левой — за переднюю луку и одним пружинистым движением взлетела в седло, Влад подумал: «Странно. Садится с правой стороны. Левша?»

Едва он так подумал, Тыяхша столь же ловко спрыгнула и через секунду вновь оказалась рядом.

— Слушай, Влад, — предложила она с ходу. — Я тут подумала, почему бы тебе не пойти со мной? Переночуешь у нас, а завтра поутру провожу тебя в Айверройок. Бесплатно. Я и сама туда собиралась.

— Это точно?

— Ну да. Меня там братья ждут.

Влад впал в раздумья, как Геркулес на распутье. Решил просчитать варианты. Их было всего два: согласиться с девушкой и потерять время, или рискнуть, но выиграть время. Правда, выигрыш времени может обернуться полным п… Проигрышем.

— Так что скажешь? — поторопила его Тыяхша. Не дождавшись ответа, она пожала плечами: мол, как знаешь, и направилась к скакуну. Сделав два шага, буркнула: — Мое дело — предложить, твое — отказаться.

В ее голосе слышалась легкая обида.

— А это удобно? — спохватился Влад. Он был несколько смущен — его в гости лет десять не зазывали.

— Не понимаю, о чем ты? — кинула девушка через плечо.

— Ну прилично это?

Тыяхша развернулась:

— В каком смысле?

— Ну, блин, как сказать-то… Пристойно?

— Я тебя не в свою кровать зову.

— Да я не о том… Короче, не стесню я вас?

— А-а! Нет, что ты! Дом у отца большой, братья в Айверройоке, места хватит.

— А далеко дом-то?

— До заката успеем. Если поторопимся.

Проклиная в душе свое незавидное положение, Влад наконец рубанул:

— Ладно, согласен. Все равно деваться некуда. В открытый космос без скафандра не тянет.

— Вот и хорошо, — кивнула Тыяхша. — Пойдем.

— Подожди секунду, — попросил Влад. — Я за вещичками смотаюсь.

Он сбежал с холма к оставленному внизу мешку. Достаточно бодро, надо сказать, сбежал. Будто и не лежал несколько минут назад в пыли как тряпичная кукла.

Мешок Влад сразу нашел — валялся там, где его и оставили. А вот шляпу искал долго. Унес ее вызванный демоном вихрь к зарослям и закинул на верхушку одного из деревьев. Но стряхнуть труда не составило — справился и нахлобучил.

Про нее, про шляпу эту, и спросила Тыяхша, когда Влад вновь поднялся на гребень холма:

— Откуда она у тебя?

— Одолжил у одного парня на время, — неопределенно ответил Влад. — А что?

— Да ничего. У брата такая же. У старшего. Я ему из Киарройока привезла в подарок. Только та целая.

— Это у меня дырки для вентиляции, — объяснил Влад. — Чтоб голова не перегревалась.

Тыяхша не поверила:

— Издеваешься?

— А у тебя много братьев? — меняя скользкую тему, спросил Влад.

— Двое, — ответила девушка.

— А сестер?

— Сестер нет.

— Было у старика три сына, двое умных, а третий — дочь.

— Не поняла.

— Везет, говорю, тебе. Хорошо, наверное, быть сестрой двух братьев?

— Не жалуюсь, — сказала Тыяхша и предложила: — Ну что, пошли?

— Пошли, — согласился Влад.

— Ты в седле, я рядом.

— Почему?

— Ты еще слаб.

— А что, вдвоем нельзя?

Влад надеялся, что Тыяхша согласится. Он даже представил, как обнимет ее за талию. Обнимет бережно, но крепко. С той силой, с какой птицу в руке держат — и так, чтобы не улетела, но и так, чтобы не задохнулась. Только Тыяхша, будто заглянув в его фантазии, отрезала:

— Нельзя.

— Можно спросить почему?

— Спрашивай.

— Почему?

— Потому.

— Тогда так — ты в седле, а я рядом. Конный по пешему.

— Почему?

— Потому, — отомстил он, а потом напомнил: — Я мужик. Или ты не заметила?

Тыяхша спорить не стала и через миг оказалась в седле. Взяла мешок, приладила его к седлу и разобрала поводья. Пустила коня шагом и жестом пригласила Влада следовать рядом. Тот поторопился, но едва подошел ближе, конь покосился на него настороженным глазом и многозначительно хлестнул по крупу дымчатым хвостом.

Желая сразу наладить контакт с животным, Влад решился на банальную взятку. Стянул мешок, вытащил несколько кусков оранжевого пайкового сахара и сунул жеребцу в морду. Но только тот не обратил на лакомство никакого внимания.

— Что, не в коня корм? — спросил Влад, не убирая ладони.

Тыяхша погладила жеребца по холке и что-то сказала ему, наклонившись прямо к уху. Видимо, разрешила, потому что жеребец обрадованно фыркнул и быстро смахнул угощение шершавой верхней губой.

— Надо же, будто пес! — удивился Влад и схватился за путлище у левого стремени. Но потом передумал и быстро перешел на правую сторону.

Сам сначала не понял, почему так сделал, и только потом сообразил: чтобы шрам спрятать. А когда сообразил, удивился. Раньше как-то это дело по барабану было. Он в свое время и не убрал этот шрам, потому что не комплексовал никогда на свой счет. Если кто-то и спрашивал бестактно, почему, дескать, лицо не очистил, Влад отвечал заученно — так, как в детстве мама ему говорила: «Шрамы для настоящего мужика — пропуск в сердце настоящей женщины». А вот сейчас чего-то дал слабину. Видать, захотелось девушке понравиться. Ведь красавицы, они только в маминых сказках в чудовищ влюбляются. В жизни — нет.

Они тронулись в путь, и какое-то время шли молча. Потом Влад, неожиданно даже для самого себя, стал декламировать по-русски:

— Это что? — не поняла Тыяхша, для которой стихи прозвучали набором хоть и мелодичных, но ничего не значащих звуков.

— Стихи одного древнего поэта, — ответил Влад.

— На каком?

— На языке предков моей матери.

— Переведи.

— Запросто.

И он перевел:

— Это об Охоте на Зверя? — внимательно выслушав, спросила девушка.

Влад покачал головой — нет, и пояснил:

— Это о любви.

— Разве?

— Точно. Там у поэта так дальше:

— Да, — согласилась Тыяхша. — Это не про Охоту. В ее голосе прозвучало некоторое разочарование.

— Тебе, похоже, не нравятся стихи о любви? — поправив сбившуюся набок шляпу, спросил Влад.

— Да нет, почему же. Если стихи хорошие, то очень даже нравятся.

— А мне показалось…

— Просто сейчас у нас такое время, что и не до стихов о любви, и не…

— И не до самой любви? Да?

— Да.

— Почему?

— Любовь изнуряет, — ответила Тыяхша после паузы, — делает слабее, уязвимее. Сейчас нельзя быть слабым. Идет Охота.

— Не согласен в корне, но спорить не буду, — сказал Влад. — Ладно, уяснил: любовь в морковь, лирику побоку — идет Охота. Тогда давай, начинай.

— Что начинать? — не поняла девушка.

— Как «что»? Чего такая недогадливая? Давай учи меня, как на Зверя охотиться. Чего зря время терять?

— Вот ты о чем.

— Об этом, об этом. Надеюсь, курс недолог?

— Для того, у кого есть способности, да.

— А для остальных?

— Для остальных он вообще не предназначен. Но в тебе задатки Охотника есть. Я вижу. Только одна беда — ты не веришь в существование Зверя. Сомневаешься. Цепляешься умом за то, что попал под воздействие природной аномалии.

Влад, ничуть не смущаясь, что его раскусили, решил взять риторикой:

— Но ты ведь веришь, что Зверь существует?

— Я не верю, я знаю, — твердо сказала Тыяхша.

— Вот и хорошо, что знаешь. А скажи, если еще один стрелок появится, пусть даже и не особо верящий в Зверя, хуже ведь не будет?

Видимо, в его словах имелось какое-то рациональное зерно, потому что Тыяхша, чуть подумав, согласилась:

— Да, хуже не будет. Чем больше Охотников, тем лучше.

— Ну вот, — обрадовался Влад. — Так что давай, выкладывай свои тайные знания.

— Да нет никаких особых знаний, — покосившись на него, сказала Тыяхша.

— Как это так?!

— Все, что нужно для Охоты на Зверя, у тебя уже есть. Надо просто этим пользоваться.

— Но ведь есть же какое-нибудь руководство по эксплуатации всего этого добра?

Влад спрашивал, а сам в это время гладил влажный круп жеребца, хотя погладить ему хотелось совсем другое.

— Ну хорошо, — сдалась Тыяхша. — Я, пожалуй, попробую.

— Давай-давай. Я не совсем тупой.

— Прежде всего, — начала Охотница издалека, — ты должен уяснить, что все в Мире крутится вокруг сознания. Если ты научишься управлять сознанием, сможешь все.

— Все? — будто не веря, переспросил Влад.

— Все.

— А смогу, например, человека поднять в воздух?

Едва он задал этот опрометчивый вопрос, сторонняя сила приподняла его и резко потянула вверх. Хорошо представляя, что будет, если эту силу не остановить, солдат, придерживая шляпу, отчаянно закричал:

— Эй, подруга, достаточно! Майна! Поставь, где взяла!

Тыяхша смягчилась, и та же самая сила осторожно опустила его.

Когда он догнал наездницу, та спросила:

— Ты это в виду имел?

— Так точно, — отдышавшись, закивал Влад. — Оно самое.

— Ответ понятен?

— Еще бы! Мало того, я начинаю догадываться, почему вы носитесь с арбалетами. Ружья вам только мешать будут. Ага?

— Есть арбалеты, зачем на ружья тратиться? — пожала плечами Тыяхша. — В старом оружии есть минусы, но зато все просто и надежно — натянул тетиву и выстрелил.

— Вот и я про то же, — поддакнул Влад. — Натянул и выстрелил. А выстрелить не получится, взглядом можно врезать. Короче, я тоже так хочу. Рассказывай. Прервались на том, что надо научиться управлять сознанием. Что дальше?

— Дальше так. Для того чтобы изменять состояние ума, ты должен понять, что твой ум и ты — это не одно и то же.

— Я это и так понимаю, — самонадеянно заявил Влад.

— Да ну?! — Тыяхша глянула на Влада сверху и вниз с нескрываемой иронией. — Тогда попробуй ни о чем не думать. Освободись от своего ума хотя бы на минуту.

Влад какое-то время шел молча, старательно пытаясь ни о чем не мыслить. Минут пять прошло, прежде чем сознался:

— Вообще-то получается. Только не очень. Когда вроде бы уже никаких мыслей нет, появляется мысль, что никаких мыслей нет. А когда ее прогоняю, появляется другая мысль. Мысль о том, что мысли о том, что у меня нет мыслей, больше нет. А когда с ней справляюсь, появляется мысль о том, что у меня больше нет мысли о том, что мысли о том, что у меня нет больше мыслей, больше нет. Ну и так далее. Эти мысли такие цеплючие. Заразы!

— Плохо, — сказала девушка.

Влад развел руками:

— Понимаю, что плохо. А что делать?

— Забудь все слова, какие знаешь, — посоветовала Тыяхша. — Пользуйся образами. Представь, что твой ум — пустыня, а мысли — дюны. И пусть дюны катятся по пустыне. Только так: сначала одна дюна, потом, через промежуток — другая, потом, через больший промежуток — третья. И так дальше. И старайся, чтобы промежутки между появлением дюн становились все дольше и дольше. Добейся, чтобы промежуток стал равен вечности.

— У меня на это может уйти и вечность…

— Или миг. Этого нельзя угадать, пока не попробуешь.

Влад попробовал. Попробовал честно. Потому-то через какое-то время завыл. Вой этот прозвучал жутко. Так безысходно воет волк на луну долгой зимней ночью или спящий человек, который пытается крикнуть, чего-то сильно испугавшись во сне. Тыяхша, выводя Влада из транса, хлопнула его по плечу. И когда солдат очнулся, спросила:

— Ты чего воешь?

— Страшно стало, — признался Влад и перекрестился. — Там такая пустая пустота в пустыне случилась, что не выдержал. Будто выпрыгнул из самолета, а через десять секунд вспомнил, что парашют забыл нацепить. Полные штаны восторга. Извини, если напугал.

— Не извиняйся. Что страх испытал — это даже хорошо.

— Чего ж хорошего?

— Ведь это смуллт аган дой. Что на всеобщем означает… — Тыяхша недовольно покачала головой. — Вот же! Опять слово забыла.

— Волнение души, — дословно перевел Влад, а потом предложил подходящий эквивалент: — Чувство, наверное. Или — эмоция.

Тыяхша обрадовалась так, будто не слово они нашли, а банкноту номиналом в сто миллионов федеральных талеров:

— Да-да, эмоция! Спасибо, что напомнил.

— На здоровье. И что у нас с эмоцией?

— Понимаешь, — пояснила девушка, — чтобы изменять состояние ума, недостаточно одного умения освобождаться от мыслей. Надо уметь обращаться и с эмоциями.

— В том смысле, что не нужно быть рабом своих эмоций? — догадался образованный солдат. — Так? Надо со страшной силой с ними бороться — в этом смысле?

Но Тыяхша возразила:

— Если ты борешься с эмоцией, разве ты не остаешься ее рабом?

Влад несколько растерялся:

— А как тогда быть?

— Нужно использовать заключенную в эмоциях энергию.

— Ну-ка с этого места медленнее и подробнее.

— Во-первых, в тот миг, когда испытываешь какую-нибудь эмоцию — злость, например, или уныние, или радость, или тот же самый страх — не надо выплескивать ее на то, по причине чего она возникла.

Вот этого Влад совсем не понял:

— А на что ее тогда выплескивать?

— Да не надо ее никуда выплескивать!

— Обратить на себя и взорваться?

— Не обратить на себя, а представить ее как чистую энергию и дать ей возможность циркулировать свободно. Нужно сосредоточиться на том, что эмоция — это только энергия и ничего более. Нужно научиться срывать с энергии маски — «уныние», «злость», «радость», «страх» — и видеть ее в чистом виде. Потому что никакого страха, радости и прочего на самом деле нет. Есть энергия.

Влад слушал Охотницу, не перебивая. И не забывал при этом бросать на умную девушку любопытные взгляды. Личность учительницы интересовала его, пожалуй, не меньше, чем содержание урока. В какой-то миг Тыяхше показалось, что землянин слишком рассеян, что его мысли где-то далеко, поэтому спросила:

— Алло! Влад, ты меня слушаешь?

— Внимательно, — поспешил заверить он. — Ты сказала, что между страхом и радостью нет разницы. Разве?

— Только в названиях. Твой ум говорит тебе про что-то: «Страшно», и ты боишься. А скажет про то же самое: «Какое чудо», и ты ликуешь. Ум большой баловник и путаник.

Тут же примерив сказанное на себя, Влад заметил:

— Я думаю, это сложно — срывать маски. Слышала песенку? — И он, страшно фальшивя, напел: — «Мы себе не выбирали маски в этом карнавале…»

— Нет, не слышала, — поморщилась Тыяхша.

— Ее сейчас везде крутят.

— Я уже вторую неделю живу в пределах Долины Молчания. А насчет масок… Маски срывать только поначалу сложно. Но почувствовав себя однажды огнем, больше никогда не захочешь быть горящим поленом. И тогда уже само собой все будет получаться.

— Хорошо бы, — мечтательно протянул Влад.

— Давай вот что попробуем, — предложила Тыяхша. — Я сейчас тебе одну вещь скажу. Думаю, ты на нее поймаешься. И когда это случится, постарайся сначала почувствовать себя не Владом, который испытывает эмоцию, а самой эмоцией. А потом забудь, что ты — эмоция, и обнаружь себя энергией в чистом виде. Давай?

Влад естественно повелся:

— Давай.

— Только сними для начала шляпу, — попросила Тыяхша.

— Зачем?

— Ты и так-то выглядишь, как идиот, а в этой шляпе — как полный идиот.

— А вот и не сниму, — вспыхнул Влад. — Из принципа.

— Обиделся?

— Обиделся.

— Ты теперь обиженный Влад?

— Ну…

— А теперь стань не обиженным Владом, а просто обидой. А потом сорви с обиды маску и сделайся чистой энергией. Давай!

Влад все понял, хохотнул и попробовал. Но вскоре огорченно замотал головой:

— Нет, не могу.

— В чем проблема? — спросила у него Тыяхша голосом врача, пытающего пациента.

— Понимаешь, — объяснил «пациент», — я теперь знаю, что ты нарочно меня идиотом назвала. И обида сама собой ушла.

— Ну хорошо. Тогда вновь сделай свой ум пустыней. И когда испытаешь тот самый ужас, не ори, как резаный, а убедись, что твой страх — это всего лишь энергия.

Через время, необходимое на то, чтобы это время прошло, Влад обрадованно воскликнул:

— Получилось! — И поторопился рассказать: — Сначала, как тогда, страшно стало от онемевшей и обессмысленной пустоты. Но я взял и представил, что мой страх — мираж. И только представил, вообще ничего не стало. И я возрадовался.

— Вот видишь, — назидательным тоном сказала Тыяхша, — ты превратил свой страх в ничто, а ничто — в радость. Что это значит?

— Что?

— Что это ничто и есть энергия. И ты можешь управлять этой энергией. Страх или радость — разницы нет. Все — энергия.

— Понимаю. А дальше что?

— А дальше… Подожди.

Охотница осадила жеребца и принялась вертеть головой, пытаясь кого-то или что-то увидеть. Даже в стременах привстала. И все это делала с явной опаской, не выпуская из рук заряженного золотой стрелой арбалета.

Ее напряжение передалось Владу. Озираясь по сторонам, он сорвал с плеча винтовку. И развернулся к девушке спиной, чтобы прикрыть ее с тыла. Так чисто механически сработал в солдате армейский навык.

За разговором они прошли приличное расстояние — удалились от холма, где повстречались, километра на три-четыре. А то и на все пять. И вышли на какое-то подобие грунтовой дороги, которая, впрочем, от бездорожья мало чем отличалась — те же камни, те же ямы и бугры. Только разве по невзрачным кустам, растущим с двух сторон в линию, и можно было понять, что это все-таки дорога.

— Зверь? — тихо спросил Влад, не оборачиваясь.

— Зверь, — подтвердила его догадку Тыяхша, но через пару секунд успокоила: — Был.

— Ушел гад?

— Ушел.

— То-то мне не страшно, — заметил Влад, опуская оружие. И собрался было поразглагольствовать на тему развития открывшихся у него способностей, но не успел.

— Там что-то есть! — крикнула Охотница.

— Где?! — вновь вскинул винтовку Влад.

Тыяхша не ответила, дала коню шенкеля и проскакала дальше по дороге. Метров через сорок остановилась и спешилась, склонившись над чем-то.

Когда Влад подбежал, то увидел, над чем.

Над трупом.

То, что перед ним мертвец, Влад понял с одного взгляда: живой человек, пусть даже и раненый, всегда лежит в максимально удобной позе, мертвый — как кем-то брошенная вещь. Впрочем, в этой обернутой в задубевший плащ темно-коричневой массе с трудом можно было разобрать человека. Безобразно скрюченное тело походило на человеческое столь же, сколько высушенная груша на только что сорванную. Зрелище было то еще — не для слабонервных. Влад не выдержал и отвернулся. Но, преодолевая секундную слабость и сдерживая рвотные позывы, заставил себя вновь поглядеть. Не солдат, что ли? Мертвых не видел?

Видел.

Но таких вот — нет.

Несчастный лежал с поджатыми ногами, неестественно вывернув руки. На его скукожившемся лице выделялся перекошенный рот, который походил на нору мелкого зверька. Превратившаяся в пергамент кожа местами потрескалась. С носа она и вовсе сползла. Глаза отсутствовали. Лунки глазниц запеклись.

— Давно, наверное, лежит? — предположил Влад, протолкнув ком в горле.

— И четверти часа не прошло, — прикинула девушка по каким-то, ей только одной ведомым приметам.

Влада внезапно пронзило понимание, что и он бы стал вот таким же сухарем, если бы Тыяхша не успела выстрелить. Там, на холме. Его аж передернуло от этой мысли, а с губ сорвалось:

— Вот хрень-то!

Охотница тем временем подняла валяющуюся рядом с трупом сумку, заглянула внутрь и определила:

— Курьер. Судя по всему, из Досхана в Киарройок возвращался.

Влад, прикинув расстояние от административной столицы округа Амве до столицы Схомии, удивился:

— Неужели пешком шел?

— Лошадь, наверное, убежала, — предположила Тыяхша. — Или Зверь забрал.

— Жаль, пригодилась бы лошадка, — сказал Влад, чтобы хоть что-то сказать. А потом спросил: — Что теперь с ним делать? К родственникам везти?

Девушка мотнула головой:

— Зачем? Сами справимся.

— А как у вас принято? Закапываете?

— Нет.

— Сжигаете?

— Зачем?

— А как тогда?

Тыяхша не ответила. Отошла к лошади и принесла небольшой кожаный мешок, похожий на кисет. Но не кисет — внутри что-то постукивало. Уж точно не табак.

— Что это? — заинтересовался Влад.

Девушка вновь промолчала, лишь повела плечом: мол, сам сейчас все увидишь. Развязала шнурок и вытащила горсть разноцветных стеклянных шаров. Выбрала два темно-болотного цвета размером с перепелиное яйцо. А потом сотворила нечто странное — упала на колени перед трупом и впихнула один шар в правую его глазницу, а другой — в левую. Влад не понял сути ритуала:

— Для чего это?

— Ему сейчас в Ущелье Покинутых идти. Как дорогу без глаз разберет? Без глаз нельзя, — объяснила Тыяхша тем тоном, каким мамы растолковывают детям, зачем нужно чистить зубы.

— Ну, если идти, то без глаз оно, конечно, нельзя, — согласился ошалевший Влад. Как тут было не согласиться? Логика.

— Отойди, — попросила девушка.

— Куда? — не понял Влад.

— Ну, в сторону куда-нибудь.

— Зачем?

— Чтоб не зацепило.

— Чем?!

— Заклинанием.

Влад, вспомнив, как несколько минут назад изображал воздушный шар, засобирался:

— Понял. Не дурак. Уже ушел.

Меньше всего ему хотелось еще раз испытать на себе действие загадочной силы. Он и раньше знал, а за последние сутки особенно четко понял, что воздух — не его стихия. Топтать ногами песок гораздо приятней. Летать же… Летать лучше в космосе. Там падать некуда.

— И Тукшу захвати с собой, — попросила Охотница.

— Тукша — это у нас, простите, кто? — вежливо поинтересовался Влад и стал оглядываться вокруг.

— Тукша — это у нас он. — Тыяхша показала на жеребца. — В переводе с муллватского — Увалень. Имя у него такое.

Влад, искренне удивляясь странному чувству юмора того, кто назвал резвого жеребца Увальнем, схватил последнего за поводья. Тукша недовольно фыркнул, повел головой и дернулся в сторону. Охотнице пришлось прикрикнуть на животное. Только тогда конь смирился и позволил чужаку повести себя.

Влад отошел дальше по дороге шагов на двадцать. Потом — для верности — еще на десять.

И, не удержавшись, оглянулся.

Произносимых слов он не услышал, но увидел, как Тыяхша с напряженным выражением лица исполняет руками пассы.

Когда она закончила, произошло то, что, возможно, здорово поразило бы Влада, если бы он не устал в этот день удивляться.

Мертвец вдруг вздрогнул и выгнулся мостом, высоте которого позавидовал бы профессиональный гимнаст. Продержавшись в этой нелепой и напряженной позе некоторое время, он завалился набок и затих. Но секунд через пять вновь зашевелился, начал извиваться и трястись. А когда конвульсии прекратились, мертвец сел, потом встал и, повернувшись к Тыяхше, застыл в немом вопросе. Девушка не стала его мучить — указала верную дорогу, махнув рукой на запад. Оживший труп благодарно кивнул, неуклюже развернулся и, медленно переставляя негнущиеся ноги, отправился в указанном направлении. Пошел прямиком через придорожные кусты и дальше — вдоль края небольшого оврага.

Шафрановый шар Рригеля в ту минуту нырнул за высокий холм и, как бывает в таких случаях, оставил за собой след — широкую огненную полосу. На фоне пылающего зарева фигура уходящего в небытие мертвого курьера смотрелась особенно жутко. Влад невольно перекрестился.

После этого события минут двадцать шагали молча. Когда молчание стало невыносимым, Влад спросил:

— Что там дальше?

Тыяхша вздрогнула:

— Ты о чем?

— Все о том же. Об Охоте. Я кажется…

— Вижу. Ты, наконец-то, стал верить в существование Зверя.

— Поверишь, когда такое увидишь. И озаботишься.

— А на чем остановились?

— На том, что все эмоции, суть энергия, — напомнил Влад.

— Правильно, эмоции — энергия, — похвалила его Тыяхша, как учительница прилежного ученика. — Ты это понял. А дальше просто. Не только эмоции, но и Мир, являющий себя через эти эмоции, энергия. Энергия и ничего более.

Влад аж присвистнул:

— Час от часу не легче. Мир, по-твоему, не материален? — Он постучал себя по лбу. — Вот слышишь, как кость гудит? Материя!

— Материя — это всего лишь сгущенная энергия, — спокойно сказала Охотница.

— Чем же она сгущена?

— Словом, конечно. Придумает ум слово, и налипает на него энергия. Поэтому хорошо, когда слово правдиво, а когда лживо — худо.

— Ты всерьез веришь, что слово творит предмет?

— Я бы сказала — феномен.

— У-у, какие ты слова знаешь! — искренне восхитился Влад.

Тыяхша горделиво вскинула подбородок:

— Да уж, не ветром в люльку заброшена. Или ты хочешь, чтобы я из себя дурочку провинциальную разыгрывала?

— Не-а, не хочу. Мне как раз умные девки нравятся.

— Ой! — воскликнула Тыяхша. — Сейчас сомлею — я нравлюсь Носителю Базовых Ценностей!

Она произнесла это с такой язвительностью, что Влад смутился. По-настоящему смутился. И, сообразив, что ляпнул что-то не то, постарался вернуть беседу в правильное русло.

— Ты знаешь, — сказал он, — а на Земле когда-то жил человек, который учил, что вначале было слово.

— Правильно учил, — похвалила Тыяхша неизвестного ей человека.

— Якобы Бог сказал это слово, и все появилось.

— Правильно. Очень правильно. Только не появилось, а проявилось.

— Ну, пусть так. Как видишь, идея мне в принципе знакома, живет в крови, и отторжения не вызывает. Больше того, слова я люблю, они меня греют. Но что дальше?

— А дальше… — Девушка на секунду задумалась. — Дальше нужно уяснить, что в Мире все едино и все связано со всем. Абсолютно все. А значит, и ты. Ты связан со всем.

Влад с готовностью принял такое положение вещей.

— Ну и чудесно. Со всем так со всем. — Какое-то время он прокручивал в голове эту мысль, потом поделился с Охотницей выводом: — Тогда и все в Мире связано со мной.

— И ты со всем, и все с тобой, — подтвердила Тыяхша. — Ты связан с любым феноменом Мира, а любой феномен Мира — с тобой. Мало того, в определенном смысле ты — это и есть весь Мир.

— А Мир — это я?

— Ну да, конечно. — Она махнула рукой в сторону, где лежал бурый валун. — И вон тот камень на дороге — это ты. Возникнет желание, можешь поднять его в воздух и отшвырнуть.

Валун вдруг сорвался с места, завис на двухметровой высоте, потом отлетел по дуге в сторону и покатился в овраг. И там где-то с полминуты, ссыпаясь на дно, шуршал потревоженный щебень.

— Сможешь так? — спросила Тыяхша.

Влад мотнул головой:

— Это выше моего понимания.

— А ты разве понимаешь, как ты вскидываешь руку, когда ты ее вскидываешь?

— Рука — она часть меня.

— Я про то и толкую. Пойми, тот камень тоже часть тебя.

— Если бы он был в почке…

— Он и без таких сложностей часть тебя.

— И тебя?

— Бесспорно. Ведь все связано со всем.

— И я с тобой?

— Конечно.

— Приятно подумать, что ты и я — одно.

— Учу-учу не думать, а он все думает, — нахмурилась девушка. — Да еще и о всякой ерунде. Прекращай! Лучше приступай к тренировкам. Вон видишь впереди камень?

— Вижу.

— Сдвинь.

— В смысле — не прикасаясь?

— Ну конечно. Как еще?

Они остановились, и Влад попробовал. И до того сосредоточился, что аж пот на лбу выступил и позвоночник заныл в районе копчика. Но все равно ничего не вышло. Попытался еще раз — без толку. Не выходило. В третий раз пробовать не стал. Развел руками, дескать, извини, подруга, но такие чудеса мне не по силам, и признался:

— Не могу. Мир меня окружающий узреть в виде чистой энергии получается. Честное слово, получается. Это в принципе не так уж и сложно. Даже без пойла и дури. Но использовать эту энергию я не могу. Сам в ней растворяюсь без остатка. Так что — уволь. И извини, если разочаровал.

— Не сдавайся, пробуй еще, — подбодрила Тыяхша. — Ты способный. Ты очень способный. Ты просто не представляешь, какой ты способный.

— Не выдумывай.

— Правду говорю. Ты вот что… Постарайся собрать энергию Мира в точку, а потом материализуй себя так, чтобы эта точка была у тебя вот здесь. — Она ткнула себя в область солнечного сплетения. — И используй ее затем по своему усмотрению.

— То превратись в энергию, то снова материализуйся в точке сборки, — проворчал Влад. — Это прямо как у наших древних мудрецов: чтобы понять, что горы есть, нужно сначала понять, что их нет.

— Все верно, — согласилась с мудрецами Тыяхша. — Так что давай, Влад, упражняйся.

И весь остаток пути он только тем и занимался, что пытался сдвинуть попадавшиеся на глаза камни. Потом с камнями завязал, взялся за шары перекати-поля. Думал, раз легче, значит, проще будет. Где там! И с этими ничего не вышло. То ли Тыяхша плохо объяснила, то ли сам был никудышным учеником.

Пришли — как она и обещала — на последних минутах заката.

Дом стоял на поляне в роще странных деревьев, стволы которых выглядели беременными, а листва пахла жасмином. Темное двухэтажное здание с почерневшей покатой крышей казалось очень старым, но отнюдь не ветхим. Из-за широкой открытой веранды и вытянутой пристройки (как потом оказалось, конюшни) оно походило на затаившуюся хищную птицу, которая левое крыло поджала, а правое зачем-то расправила.

Бросилось в глаза и отсутствие забора. Хозяева не удосужились построить даже маломальской изгороди. Объяснение напрашивалось одно из двух: либо хозяева никого не боятся, либо уверены, что их все боятся.

«Хотя, быть может, и то, и другое вместе», — подумал Влад.

Поразило его и то, что входная дверь, наличники и ставни обиты широкими полосами из чистого раймондия. Полосы эти были приколочены как попало, неровно, явно наспех и не для украшения, а для каких-то сугубо утилитарных целей.

И тут Влада осенило.

Он понял, почему, когда находился у костра, Зверь не нападал. Дело, оказывается, не в огне, как сперва предположил, а в килограмме раймондия, который лежал в походном мешке. Вот от чего дьявол шарахался, как зверь от огня. От раймондия.

Решив удостовериться, спросил у Тыяхши:

— А эти штуки из фенгхе для чего? Зверя отпугивать?

— Угадал, — кивнула девушка. — Зверь фенгхе стороной обходит. Боится запаха. И чем больше фенгхе, тем Зверю хуже.

— Нужно крестиком из этого дела обзавестись, — прикинул на будущее солдат.

— Только учти, — предупредила Охотница, — выкрав душу у человека, Зверь запаха фенгхе уже не боится.

— И что тогда делать?

— Ты же видел.

«Чего я видел?» — растерянно подумал Влад, но в следующую секунду догадался:

— Стрелой его, гада?

— Да, тогда стрелой. И насквозь.

— Как все сложно тут у вас — Влад поскреб затылок. — Без бутылки фиг поймешь.

Тыяхша ничего на это не ответила, уже приветственно махала отцу. Мистер Дахамо, сбитый дядька с лицом круто пожившего, но не уставшего жить человека, вышел на крыльцо встречать дочь. Выглядел он щеголем — поверх открахмаленной белой рубахи накинул на себя неописуемых цветов камзол, а черные кожаные штаны заправил в остроносые сапоги, начищенные до такого состояния, что в них как в зеркале отражалась уже выскочившая на небосвод Рроя.

И это еще не все.

Дополнительного шика-блеска мистеру Дахамо придавали украшенный бисером пояс, золотая брошь на груди и увесистые перстни чуть ли не на каждом пальце.

Гость, глядя на хозяина, почувствовал себя замухрышкой. Каковым после нелегкого и продолжительного марш-броска, собственно, и являлся. Видок у солдата на самом деле был тот еще: физиономия небритая, нечесаные волосы превратились в паклю, комбинезон в пятнах пота и крови, ботинки грязные.

«И надо думать, воняет от меня километра за три, — добил себя Влад. Но потом мысленно преодолел смущение и махнул на все рукой: — А-а! Как есть, так есть. Переживут. И я переживу».

Когда Тыяхша представила своего спутника, папаша на пожелание горизонта качнул приветственно холеной седой бородой и тронул пальцами край шляпы.

И ничего не сказал.

Поначалу мистер Дахамо вообще не проявил к землянину никакого интереса. Ну пришел человек и пришел. Мало ли в прошлом было здесь пришлых. Как приходили, так и уходили. И этот тоже — как появился, так и исчезнет. Но потом все резко изменилось. Это когда он увидел на щеке гостя шрам. Приблизился, бесцеремонно потрогал рубец длинными холодными пальцами и, поцокав языком, задал вопрос на неизвестном языке.

Ни черта не разобрав, Влад обратился за помощью:

— Тыяхша, я туплю. Слышу, вроде на аррагейском, а вроде нет. Что он спрашивает?

— Это на муллватском, — пояснила девушка. — Мы ведь не арраги, а муллваты. Отец на аррагейском принципиально не говорит.

— Уважаю, — сказал Влад. — Только я-то на муллватском ни гу-гу.

— Он спрашивает, что означает твое имя.

Солдат, обращаясь к отцу, но глядя на его дочь, охотно объяснил:

— «Влад» это коротко от «Владислав». На языке народа моей матери означает «владеющий славой».

Выслушав перевод, мистер Дахамо еще пристальней взглянул на гостя. Затем покачал головой, дескать, ну надо же, что на свете делается, и показал жестами: мой дом — твой дом. После чего взял Тукшу под уздцы и повел вываживать. При этом выражение лица у хозяина оставалось весьма и весьма задумчивым.

Тем временем Влад решил хоть немного привести себя в порядок и попросил у Тыяхши воды. Пока та собирала все необходимое (кувшин, таз и мыло с полотенцем), разделся по пояс. Сбросил верх комбинезона и стянул через голову мокрый тельник.

Мылся там же, возле крыльца. Тыяхша лила ледяную колодезную воду Владу на руки, а он, фыркая и вскрикивая, изображал из себя тюленя. Когда попросил плеснуть на спину, девушка разглядела старую рану под левой лопаткой.

— Откуда? — спросила она, коснувшись шрама.

— Прививка от оспы.

— Врешь?

— Шучу.

— А на самом деле?

— Не волнуйся, дырка не от твоей стрелы.

Он стащил с ее плеча полотенце и стал яростно растираться, поигрывая накачанными мышцами.

— Знаю, что не от моей. Я не в тебя стреляла. В Зверя.

— А мне казалось, в меня.

— Мало ли что и кому кажется.

— Что да, то да, — согласился Влад.

— Так откуда? — не унималась Тыяхша.

Пришлось солдату поведать о своем позоре.

— Это память об одной моей идиотской выходке. Выбежал как-то сдуру за границу блокпоста без бронежилета. На секунду всего-то и выбежал. Туда и обратно. Дорожный знак поправить. А снайпер, сволочь, не дремал. Пуля вошла в грудь, пробила легкое и там вон, видишь где, вышла.

— Больно было?

— Больно не больно, но когда пулю ловишь, ощущение, доложу тебе, мерзкое.

— Верю.

— И, знаешь, что интересно?

— Что?

— Когда пуля входит в тело, не чувствуешь, что это что-то острое. Кажется, что кулаком саданули. Тупой удар. Но такой силы, что дух сразу вон. Бац — и ощущаешь себя марионеткой, у которой все нити, идущие наверх, обрезали. Падаешь и понимаешь: «Конец».

Тут Влад осекся и перестал корчить из себя героя, ветерана и инвалида, потому как подошел к ним и встал рядом мистер Дахамо. Не из пустого любопытства, между прочим, встал, а по делу. Решил подсветить. В руках держал несусветной конструкции керосиновый фонарь, огонь в котором дрожал, задыхаясь от нехватки кислорода.

Тут и произошло то, что произошло.

Поднес мистер Дахамо фонарь поближе и громко вскрикнул. Его дочь от этого возгласа чуть кувшин не выронила.

А дальше стало твориться нечто невероятное.

До этого хозяин держался вальяжно, с холодной солидностью, а тут вдруг засуетился, заскакал козликом, руками начал всплескивать, призывая то ли богов, то ли высыпавшие на небо звезды в свидетели явленного чуда. А таковым, судя по всему, счел он татуировку, что синела на правом плече гостя. Тыкал в нее мистер Дахамо пальцем и как заведенный повторял одно и то же слово.

— Чего это папаша так разволновался? — вытаращился Влад.

Тыяхша, которую поведение отца удивило не менее, пояснила:

— Он говорит, что это тот самый знак.

— Какой еще знак?

— Знак Зверя из Бездны.

Влад усмехнулся:

— Что вы, ей-богу. Никакой это не Зверь из Бездны. Это кугуар.

Тыяхша что-то сказала отцу. Но тот от нее отмахнулся — подожди: мол, не до тебя. И продолжил, охая и ахая, изучать клыкастую морду. Девушка пожала плечами — ну как знаешь, — и обратилась к гостю:

— Ты сказал «ку-гу-ар». Что такое «кугуар»?

— Кошка дикая, — пояснил Влад. — Водилась на Земле, пока не перебили. Сильная такая была и ловкая кошка. Ударом лапы оленю хребет перебивала. Целую лошадь могла утащить в зубах. Представляешь? Лошадь — как нечего делать. А еще могла запрыгнуть на высоту в пять метров.

— А зачем у тебя эта кошка на плече?

— Затем, что я сам Кугуар. Прозвище у меня такое. Дали в свое время за заслуги.

— Зачем?

— Хм… Долго объяснять. Ну вроде как в награду. У нас так принято. Традиция такая. Понимаешь?

Тыяхша кивнула.

Пока они обсуждали татуировку, взволнованный хозяин окончательно впал в транс, закатил глаза и начал произносить нараспев какой-то длиннющий текст.

— Чего он? — насторожился Влад — Не падучая у папаши?

— Нет, это он Пророчество читает, — успокоила Тыяхша. — Похоже, всерьез решил, что ты — Тот Самый.

— В каком смысле «тот самый»? Кто это «тот самый»?

— Человек Со Шрамом. Человек из Пророчества.

Владу стало интересно:

— А ты можешь мне эту канитель перевести?

Тыяхша взобралась на перила крыльца и стала переводить. При этом прикрыла глаза. Не от удовольствия — от напряжения.

И вышло у нее так:

Когда мистер Дахамо прекратил бормотать, а его дочь — переводить, Влад энергично почесал затылок и спросил:

— И что это все значит?

— Только то, что сказано, — ответила Тыяхша.

— Смысл-то в чем?

— В том, что придет тот, кто учинит Последнюю Охоту.

— И твой папаша думает, что это я?

— Как видишь.

— Переведи ему, что я не тот, о ком он думает.

— А откуда ты знаешь, что ты не тот?

— Мне ли не знать, — усмехнулся Влад.

На что девушка мудро заметила:

— Все про себя знать никому не дано.

— Это-то, конечно, но…

— Сейчас проверим, тот ты или не тот. Отец собрался принести шорглло-ахм. Старую Вещь.

В ту же секунду мистер Дахамо оставил их и, продолжая громко причитать, направился в дом чуть ли не прыжками.

— А что это за старая вещь такая? — спросил Влад.

Ответ его удивил.

— Никто не знает, — сказала Охотница.

Влад хотел еще кое-что уточнить, но хозяин уже вышел из дома. В руках мистер Дахамо держал небольшую деревянную шкатулку, которую чуть ли не с поклоном попытался всучить гостю. При этом что-то бормотал. По-прежнему — на муллватском.

— Эту шкатулку со Старой Вещью ему отец оставил, — начала переводить Тыяхша. — А тому его отец, а тому — его отец, а тому…

— Я понял, — прервал ее Влад. — Правнук деда своего отца все время передает шкатулку деду своего правнука.

Девушка замерла, прокрутила в голове фразу и подтвердила:

— Ну да… У нас такая традиция: из поколения в поколение отец передает шорглло-ахм старшему сыну.

— А тот, кто был в цепочке первым, где эту штуку взял? — спросил Влад.

— Откуда я знаю, — пожала плечами Тыяхша. — Это неизвестно. Известно только то, кому ее, в конце концов, нужно отдать.

— И кому же?

— Выходит, что тебе. Бери и владей.

— Думаешь? — усомнился Влад.

— Все сходится, — настаивала Тыяхша. — Все. Джжог, жан-глло, атип-ор. Шрам, знак, имя.

— Чего-чего?

— Говорю, все приметы, указанные в Пророчестве, сходятся. Да еще и в нужное время.

— А если вы ошибаетесь? — все еще сомневался Влад. — Если совпадение?

— Если совпадение, то ты не сумеешь ее открыть, — показав на шкатулку, пояснила девушка.

Мистер Дахамо каким-то образом понял, что сказала дочь, и энергично подергал узловатыми пальцами инкрустированную крышку. Та не поддалась. Он еще раз дернул. С тем же успехом. Показал мимикой: мол, видишь, я, простой смертный, открыть не могу. И вновь протянул — пробуй ты. Владу ничего не оставалось, как принять непонятный дар. Взял в руки и, чувствуя некоторое смущение, неловко пошутил:

— Где расписаться в получении?

Тыяхша недовольно покачала головой.

— Прошу прощения, — еще больше смутился Влад. — Не каждый день доводится…

— Ну, давай-давай, открывай, — поторопила девушка. Было видно, что и ей передалось волнение отца.

— Вечность ждали, секунду подождать не можете? — усмехнулся Влад.

Шкатулка открылась легко: чуть потянул, внутри что-то щелкнуло, крышка чмокнула и откинулась. Мистер Дахамо обрадованно ахнул, а Тыяхша, с не девичьей силой ударив Влада по плечу, воскликнула:

— Вот видишь!

— Без комментариев, — только и смог растерянно произнести солдат. И сам удивился своему осипшему голосу.

Джинн из шкатулки не вылетел. Бриллиантов в ней тоже не оказалось. На дне темнел плоский и невзрачный предмет. Влад, не без некоторой внутренней тревоги, которую всеми силами пытался скрыть, вытащил вещицу на свет, которая оказалась глиняным, по виду весьма старинным, диском. Вернее, обломком диска. Похоже, кто-то когда-то разбил строго по диагонали круг диаметром сантиметров в десять и сунул одну его половину в шкатулку. А вторую в другом месте спрятал. Если, конечно, не потерял.

Влад провел пальцем по неровной линии разлома и непонимающе пожал плечами:

— И что дальше?

Тыяхша переадресовала вопрос отцу. Тот пожал плечами — не знаю, мол. Мое дело передать, а что дальше — это не ко мне.

— Тут барельеф какой-то, — поднеся пластинку ближе к свету, обнаружил Влад. — Круги, какие-то линии. Напоминает электрическую схему.

— Дай глянуть, — попросила девушка и, осмотрев артефакт, предположила: — Может, лабиринт?

— Похоже, — согласился Влад и начал водить по схеме пальцем. — Вот это устье — вход. Вот эти круги — подземные залы, а все эти линии — ходы. Очень похоже. У вас тут есть где-нибудь поблизости лабиринт?

— Не слышала.

— А папаша?

Тыяхша обратилась с вопросом к отцу, но тот так красноречиво замотал головой, что землянин без перевода понял — ни о чем подобном мистер Дахамо слыхом не слыхивал.

— Жаль, — посетовал Влад. — Возможно, в центре этого лабиринта супер-пупер оружие лежит, которым Зверя можно одолеть раз и навсегда. — Он помолчал, потом мотнул головой, словно в волосах у него запутался жук, и заметил: — Впрочем, даже если бы и был такой лабиринт, я в него, пожалуй бы, не сунулся. Не стал бы горячиться.

— Почему? — спросила Охотница.

— С неполной картой прохождения рисковать бы не стал, — объяснил Влад.

Девушка промолчала, повертела пластинку в руках и, приглядевшись к чему-то, сказала:

— Тут на обратной стороне надпись.

— Где? — Влад вырвал пластинку из ее рук.

На обратной стороне действительно виднелись вырезанные буквы. Он поднес пластинку ближе к фонарю. Алфавит был очень похож на аррагейский, но как ни пытался Влад собрать буквы в слова, у него ничего не выходило. Поэтому вернул пластинку Тыяхше со словами:

— Наверное, на муллватском.

Та минуты две всматривалась в надпись и подтвердила:

— Да, на муллватском. Только на древнем. Точно перевести не могу, но по смыслу что-то вроде того: «Слава и Сила, слившись по Промыслу, да утвердят силу действий, происходящих…»

— А дальше?

— Это все. Продолжение, надо понимать, на другом фрагменте диска.

— И что делать будем?

— Ужинать.

— Ужинать?!

— Ужинать.

— А потом?

— А потом — будь что будет, — невозмутимо закончила Тыяхша. — Что от нас зависит, сделали. Что потребуется, сделаем. А там — как получится.

Влад против подобного фатализма возражать не стал.

— А и действительно, чего заранее изводиться? Глупо. Тем более что лично я сейчас соображать не в состоянии — есть хочу. Голоден как… как не знаю кто. Как… просто как Минотавр какой-то.

— Минотавр — это кто?

— Это персонаж земной мифологии. Сын Миноса, царя острова Крит. Очень уродливый, надо сказать, сын. Хотя, конечно, никакой он ему на самом деле не сын.

Тыяхша попыталась найти в словах Влада логику, но у нее не вышло:

— Ты меня запутал.

— Сейчас распутаю, — пообещал Влад. — Там у них такое дело приключилось. Однажды этот самый царь, который Минос, ни за что ни про что, как это зачастую и случается у людей, оскорбил бога морей Посейдона. На пустом, можно сказать, месте оскорбил. Из спеси. А Посейдон взял да и обиделся. Не на шутку. И примерно покарал — наслал противоестественную страсть на жену царя. Та сдерживать себя не стала и вскоре понесла от первого подвернувшегося быка. А в положенный срок родила странное существо — человека с бычьей головой. Чтобы скрыть позор от людей, под дворцом царя Миноса построили лабиринт. Туда и упрятали Минотавра. Кормили его мясом людей — каждые девять лет ему на съедение привозили семерых юношей и семерых девушек. Вот такая печальная и поучительная история.

— И хватало ему? — помолчав, спросила Тыяхша.

Влад не понял:

— Кому и чего?

— Минотавру мяса. Девятьсот килограмм на девять лет — так и отощать можно. Шакал и тот в год тонну съедает.

— Точно?

— Да.

Обескураженный Влад поскреб затылок.

— Знаешь, я как-то не задумывался на этот счет. — И махнул рукой, подводя черту под темой: — Да и толку в дебри лезть? Все это миф. Все это сказка.

Но Тыяхша его наплевательскую позицию не разделила, обронила с грустью:

— Несчастный.

— Ты про Минотавра? — не поверил Влад.

— Про него. Ни за что ведь страдал.

— Что поделать, у нас, землян, сын всегда был в ответе за отца.

— Это неправильно.

— Как есть…

Ужинали на веранде. Хозяева подали на стол еду, быть может, и не изысканную, зато сытную и обильную: громадные куски зажаренной дичи, бесформенные лепешки из муки грубого помола и овощной салат, наструганный по-мужски — здоровыми ломтями. Пища богов! Нектар и амброзия. Только все недосоленное. Впрочем, как известно, это пересол на спине, а недосол на столе. Тем более мистер Дахамо помялся-помялся, но вынул откуда-то солонку из горного хрусталя. Протянул дорогому гостю и разрешил пару раз отщипнуть.

Запивали все это дело пахуче-гремучим напитком крепостью градусов под семьдесят. Как Влад в процессе выяснил, данный «вырвиглаз» мистер Дахамо лично выгоняет из губчатой настырницы — широко распространенного в местных краях кактуса.

Тыяхша свою стопку поднимала изредка, и то лишь для того, чтобы пригубить самую чуточку. Из вежливости. А вот Влад, подбадриваемый радушным хозяином, зачастил. Первая, как говорится, колом, вторая — соколом, а остальные — мелкими пташками. И понеслось: за встречу — за горизонт — за тех, кто не с нами, — за то, чтоб никогда, — за то, чтоб всегда. Потом — за то. И еще, вдогон, — за се.

И вскоре Влад здорово набрался. Дошло до того, что в какую-то минуту обнаружил: Тыяхши за столом нет, а сам он сидит в обнимку с ее отцом и грузит его россказнями из армейской житухи. При этом, понимая всю пошлость своего поведения, остановиться никак не может и все наседает и наседает на бедного мистера Дахамо.

— А вот еще был случай, — нес помимо прочего распоясавшийся дембель. — Пришел как-то раз главный сержант Гринг Пасс к главному сержанту Джону Моррису и ну сетовать. Говорит, во взводе одни олухи царя небесного собрались. И это, доложу я вам, многоуважаемый мистер Дахамо, было сущей правдой. Те еще ребятки главному сержанту Пассу попались. Их в Центр боевой подготовки имени командора Брамса аж с Бойнрамии прислали. Понимаете, о чем толкую?

Мистер Дахамо, уловив вопросительную интонацию, кивнул, и подбодренный Влад продолжил:

— Бойнрамия тогда еще в Кандидатах числилась. Правда, уже в верхней части Списка. Словом, на подходе была к принятию в Федерацию. Вот тамошние верхние люди на радостях и решили, что нечего сложа руки сидеть, надо срочно гвардией обзаводиться. Собственной. Чтоб все как у людей было. На случай, значит, обострения сепаратистских настроений. Понимаете? Ну, вы понимаете. Наверное…

Мистер Дахамо никак не отреагировал, но Влада это не остановило:

— Так вот. Сказано — сделано. Подписали бойнрамианцы с Министерством обороны Большой Земли договор и прислали к нам в Австралию сотню отъявленных балбесов. Натурально — балбесов. Нет, мистер Дахамо, правда. Истинная. — Влад врезал себе по груди кулаком: дескать, клянусь. — Балбесы балбесами! Никакого понятия о дисциплине! В помине. Было отчего Грингу Пассу сетовать. Было-было. Чего там говорить. Допекли старого вояку уродцы.

Тут вежливо внимающий гостю Дахамо налил по новой и протянул стопку. Они чокнулись и выпили. Уже без тоста. Между делом и вдогон. Влад закусил кисло-сладкой мякотью неизвестного желтого овоща, вытер сок с губ тыльной стороной ладони и стал рассказывать дальше:

— Ну а потом, уважаемый мистер Дахамо, вот что приключилось. Выслушал главный сержант Моррис своего старого кореша и решил помочь. Как корешу не помочь? Святое дело! Откладывать не стал, вызвал через службу троих — Джека Хэули, Фила Тоя, ну и Владислава де Арнарди. Меня то есть. Это я — Владислав де Арнарди. А Владислав де Арнарди — это я. — Влад виновато развел руками. — Так уж вышло. Ну и вот. Нас кликнули, мы нарисовались. А как нарисовались, так он нас и напряг. Так, мол, и так, говорит: кровь из носа, только нужно, парни, Грингу Пассу помочь. И спрашивает: подпишетесь? Спросил, а сам ждет. Ну а мы… А что мы? Мы, конечно, подписались. Ну а как хорошему человеку не помочь? Хорошим людям нужно помогать. Верно я говорю?..

Мистер Дахамо вновь уловил, что его о чем-то спрашивают, и кивнул. Ничего дядька не понимал, но ему легче было кивать, чем мотать головой туда-сюда. Влад этого уже не осознавал и обрадованно протянул старику пять, чтоб закрепить рукопожатием схожесть подходов к важнейшим принципам бытия. Обменявшись рукопожатиями, они тут же обменялись и кое-чем более существенным. Влад сорвал с запястья и вручил хозяину хронометр. Отличный армейский хронометр — противоударный, водонепроницаемый и огнеупорный. Мистер же Дахамо отдарился массивным браслетом из белого с прожилками металла. Материализовал его из воздуха как заправский фокусник. Натянув браслет на место хронометра, Влад с минуту любовался, как здорово штуковина смотрится на руке. Потом хлопнул себя по лбу:

— Я же еще не рассказал вам, мистер Дахамо, чем там у нас все дело кончилось.

И вернулся к рассказу. Ничего не мог с собой поделать — тянуло трепаться. Растормозил его не на шутку первач из губчатой настырницы.

— Так вот, мистер Дахамо, дальше. А дальше… Отставить. Прежде вот о чем. У нас же дело тогда к выпуску шло. Вот что. Это существенно. Должны мы были через какие-то два дня документы на руки получить и убыть к местам дальнейшего прохождения службы. Скачками по окопам в соответствии с проведенным… — в этот миг Влад, увидев, что хозяин разливает по новой, вздохнул, но возражать не стал и рассказа не прервал, — распределением. И вот. В день выпуска — все на плац, со стягом прощаться, а мы — в лесок, что неподалеку от Центра растет. Дождались на опушке главного сержанта Морриса и под его чутким руководством сварганили в охотку по окопу для стрельбы в полный рост. Отрыли, стало быть, и стали ждать.

Дахамо протянул стопку, Влад поморщился, выдохнул и опрокинул. Закусывать не стал, продолжил:

— Дальше так. Дело к обеду — Гринг Пасс архаровцев в лесок. Построил полукругом, «смирно» дал. Но им что «вольно», что «смирно» — один пень. Галдят, в носах ковыряются, яйца чешут. Ладно. Нам-то что. У нас свое. Стали смертников изображать. Натурально. Встали у вырытых могилок, головы понуро повесили, ждем. А главный сержант Моррис, отец родной, хоп — вытащил откуда-то листок помятый, расправил, брови сдвинул и зачитал… приговор смертный! Без балды — смертный. Так и так: мол, за систематические нарушения воинской дисциплины в ходе прохождения курса обучения в Центре боевой подготовки имени командора Брамса курсанты Джек Хэули, Фил Той и Владислав де Арнарди приговариваются к расстрелу. А как зачитал, тут же выхватил музейный кольт размеров невероятных и — бабах! бабах! бабах! — привел приговор в исполнение. Холостыми, конечно, патронами. Но попадали мы в свои ямы, будто боевыми он в нас засадил. Что там говорить — красиво померли. Как в кино. Не вру — ей-богу, как в кино! А обалдуи бойнрамийские сдрейфили. Натуральным образом — чуть не уделались. Притихли от ужаса и рты раззявили. А как взялся Моррис за лопату, вроде как могилы закапывать, Гринг Пасс дал им «налево». И пока в себя не пришли, повел на прием пищи через рот. Мы еще для верности полежали в ямах минут пять, только потом воскресли. Раздал нам Моррис предписания и обнял на прощание. Подхватили мы свои вещички, что в кустах припрятаны были, и прямым ходом на космодром. — Влад посмотрел на мистера Дахамо — слушает ли? — и, убедившись, что с этим все в порядке, подытожил: — Вот такие вот пироги с капустой. Говорят, парни с Бойнрамии до самого выпуска шелковыми ходили. Прониклись, видать. — Влад посмотрел на пустую стопку и добавил: — Впрочем, все это было давно и, как отсюда кажется, — неправда.

Мистер Дахамо, сообразив, что рассказ (в котором он не понял ни бельмеса) наконец-то завершен, сочувственно покивал и вытащил из кармана коробку с сигарами. Сначала предложил гостю, а когда тот отказался, сам со вкусом задымил.

Долго, подперев отяжелевшую голову кулаками, смотрел Влад на кольца, которые мистер Дахамо пускал под навес веранды. Кольца навевали тоску. Точнее не сами кольца, а их обреченность. Глядел-глядел и не выдержал, сорвался. В смысле — запел. Естественно, любимую. Даппайскую.

Мистер Дахамо слушал песню, не скрывая удовольствия. Видно, был он из тех исключительных людей, которые любят красоту чужих звуков, даже не понимая их смысла. И он бы, наверное, слушал и слушал эту песню еще и еще, но только Влад внезапно прервал ее и ткнулся лбом в стол. Силы окончательно покинули солдата.

Силы — да, но огонек разума еще теплился. Поэтому, собрав остатки воли, Влад попытался оторвать голову от нетесаной доски. Не из глупого упрямства, не потому, что вздумал сопротивляться неизбежному, просто, следуя нормам приличия, хотел перед окончательным уходом в темноту заверить мистера Дахамо в своем глубоком уважении. Хотел. Да только голова, зараза, оказалась неподъемной. Только и сумел, что повернуть ее набок.

А мистер Дахамо в это время поймал прилетевшего на огонь ночного мотылька. Приложил кулак к уху, послушал, как трепещет. Потом разжал кулак, и с ладони взлетел уже не один мотылек, а многие тысячи. И рванули они огромным шелестящим облаком к звездам. «Чтоб я сдох — колдун», — успел подумать Влад. А потом последние искры сознания угасли, и он отключился.

Увидев, что гость вышел из игры, хозяин пустил вверх очередную порцию колец и одобрительно кивнул. Выглядел мистер Дахамо в ту минуту умиротворенным. Как человек, которому в жизни по большому счету уже ничего не нужно, ибо исполнил он свое высшее предназначение.

Что походило на правду.

На ту правду, которая в том заключается, что если правители должны править, монахи молиться, воины воевать, крестьяне пахать, то мужчины рода Дахамо — сохранять Старую Вещь для Человека Со Шрамом.

А Человек Со Шрамом должен успокоить Зверя.

Раз и навсегда.

Все остальное — суета сует.

Проснулся Влад глубокой ночью. Проснулся от жажды — внутри пекло, будто тлеющих углей наглотался. Открыв глаза, ничего не увидел — вокруг царила кромешная темень. Долго вспоминал, где и по какой причине находится. С трудом, но вспомнил. Поднес к глазам диск хронометра. Хронометра на руке не оказалось. Пощупал — вместо хронометра какой-то металлический браслет. Вспомнил — подарок.

Продолжив обследование, Влад обнаружил, что лежит одетым, а пошевелив ногами — что ботинок нет. Кто-то снял.

Это его немного смутило, поскольку в свежести своих носок уверен не был. Но, впрочем, сосредотачиваться на этом не стал: во-первых, сильно хотелось пить, во-вторых, пронзила мысль о мешке. Вернее, не о самом мешке, а о лежащем в нем спасительном слитке раймондия. Повернулся на бок и, подгоняемый инстинктом самосохранения, пошарил рукой по полу. Мешок лежал рядом. И винтовка тоже. Успокоившись, Влад заставил себя сесть. Вспомнив, что где-то в мешке лежит еще и фонарь, полез искать. На ощупь найти нужную вещь всегда трудно, а в нетрезвом состоянии тем более, но нашел. Вытащил и тут же врубил.

Свет так больно резанул по глазам, что Влад невольно зажмурился. Уменьшил мощность луча и только потом осторожно приподнял веки. Сквозь образовавшуюся щель увидел, что находится в небольшой — метра три на три — комнате. Хотя единственное окно и закрывали наглухо ставни, но по скосу потолка догадался, что расположена комнатушка на втором этаже.

Мебели было мало. Узкая жесткая кровать, на которой, собственно, Влад себя и обнаружил. Напротив нее массивный, сколоченный из плохо тесаных досок стол и такого же качества табурет, а по диагонали, в углу — огромный сундук. На сундуке что-то бесформенное — то ли груда белья, то ли шкуры. И это все.

Влад поводил фонарем вокруг — нет ли где чего попить? Но на столе ни кружки, ни кувшина не оказалось. Только продырявленная шляпа. Тут он вспомнил о фляге, опять полез в мешок. Фляга оказалась пустой. Ни капли. Недовольно крякнув, Влад принялся обуваться. Против физиологии не попрешь — хочешь не хочешь, а нужно спасать себя от обезвоживания.

Долго возился со шнуровкой. Кое-как справился, подхватил мешок и, не забыв про винтовку (все свое ношу с собой), встал. И тут же вскрикнул — долбанулся о потолочную балку. Потирая ушибленное место и проклиная сволочную деревяшку, пошел на выход.

Дверь оказалась не запертой. Противно взвизгнули несмазанные петли, и Влад очутился в длинном коридоре, по сторонам которого разглядел еще несколько дверей. Крадучись, чуть ли не на цыпочках, прошел мимо всех и добрел до лестницы. Стараясь не шуметь (что получалось плохо — ступени совсем рассохлись и стонали при каждом шаге), стал спускаться.

Влад шел медленно. Пройдя несколько ступеней, застывал, вслушивался в тишину, царившую в доме, и делал еще несколько шагов. Спустился на первый этаж за пять приемов. В холле на предмет чего попить рыскать не стал — боялся неосторожным громом-стуком потревожить сон хозяев. Освободил входную дверь от крепкого (брусок в ладонь) засова, налег на массивную створку плечом и вывалился наружу. Как птенец из скорлупы.

Экономя заряд аккумулятора, фонарь тут же отрубил — ночь стояла ясная. Набежавшие в час заката тучи уже рассеялись, и на чистейшем небосклоне сияли обе луны. Рроя — полным диском. Эррха — надкусанным.

Ополовиненная луна своим видом тут же напомнила о Старой Вещи. Влад смачно выругался и стал лихорадочно — не хватало по пьяному делу посеять то, что люди хранили веками! — ощупывать многочисленные карманы комбинезона. К счастью нашел. Глиняная пластина лежала в левом нагрудном и за это время никак не изменилась. Все та же картосхема лабиринта, вернее — часть картосхемы.

Успокоившись, землянин перекрестился, поцеловал большой палец в то место, где был когда-то ноготь, и еще раз рассмотрел артефакт.

Как известно, лабиринты бывают трех видов. Во-первых, греческий лабиринт. Спираль. Заблудиться в таком лабиринте невозможно. Один вход, он же — выход. Дошел до середины, сразился с Минотавром и домой. Если победил. Если нет, то — нет.

Во-вторых, лабиринт-сетка. В таком лабиринте каждая дорожка может пересечься с каждой. Нет центра, нет края, нет границ, нет выхода. Такая штука одновременно — и не достроена и безгранична. Как гиперсеть, где каждая ссылка таит в себе целый космос подобных ссылок. Буквально — выхода нет. Есть его поиск. Процесс.

И наконец, подобный тому, что изображен на этой древней пластинке, — маньеристический лабиринт. Он напоминает дерево: корни, ствол, ветки. Все как полагается, куча коридоров и множество тупиков. Нужное место без плана найти безумно тяжело. Пробираться методом проб и ошибок глупо.

«И зачем мне все это?» — подумал Влад, вертя обломок в руке.

Ответа внутри себя не нашел, спрятал Старую Вещь в карман и пошел к колодцу. Пока шел, приговаривал:

— Чем чаще воду берут из колодца, тем она чище.

Будто оправдывался перед кем-то.

Колодец оказался таким глубоким, что Влад поднимал ведро, наматывая цепь на барабан, целую вечность. Несколько раз порывался бросить, но жажда вынуждала крутить и крутить рукоять. Чуть кровавые мозоли не натер. Зато вода колодезная оказалась чудо как хороша. Только жутко холодная — после каждого глотка казалось, что по зубам молотком вмазали. Но пил.

Пил, пил и пил.

И все равно не напился. Отходя от колодца к дому, Влад несколько раз останавливался и припадал к фляге, которую предусмотрительно наполнил. Только уже на крыльце почувствовал себя человеком.

На веранде он задержался — постоял, опираясь на перила с пузатыми, плохо отшлифованными балясинами.

Ночь без всяких натяжек тянула на твердую четверку. Жара спала. Аромат листвы пьянил. Перезрелые звезды истекали соком. Сверчок резал по живому — делил тишину на аккуратные куски.

Влад вдруг ощутил такое единение со всем окружающим, что ахнул от восторга. Ахнул и пропал. А когда пропал он, куда-то делся и окружающий его мир. Остался только свет. Не яркий, не пугающий — мягкий. Мягкий, переливающийся всеми оттенками бежевого свет.

Долго искал себя Влад в этом первичном, заполнившем все мыслимые и немыслимые пределы свете. Искал до тех пор, пока не открылось ему через тихий суфлерский шепот, что он и есть этот свет. А когда случилось это понимание, свет мгновенно собрался в сияющую точку. Та в свою очередь каким-то чудесным образом оказалась внутри самой себя и, вывернувшись без промедления там, внутри самой себя, наизнанку, стала Владом.

Он по-прежнему стоял (будто никуда и не девался) на крыльце чужого, старого, неуютного, похожего на перевалочную базу, дома и все так же пялился на звездное небо. И все вокруг казалось прежним.

Только сам он изменился.

Влад вдруг почувствовал в себе такую силу, что мог, пожалуй, пробить дыру в небе, столкнуть Ррою с Эррхой или вообще устроить глобальный звездопад. Запросто.

Но глупить солдат не стал. Решил излить обретенную силу на что-нибудь попроще. Первым на глаза попалось ведро, стоящее на краю колодца. Вот оно-то через долю секунды и полетело вниз от брошенного на него взгляда.

«В колодец!» — мысленно приказал Влад ведру.

И оно свалилось.

Звон ржавой цепи показался упоительной музыкой. И эта музыка провозглашала, что он действительно стал иным. Хотя, конечно, и остался прежним.

В отведенную ему келью Влад заходил в приподнятом расположении духа. А когда закрыл за собой дверь, обнаружил, что возбуждение сыграло с ним злую шутку — перепутал двери и вошел не туда. Хотя и выглядела эта комната почти так же, как та, в которой проснулся, но была совсем другой. Точно.

Точнее не бывает.

Во-первых, в этой два окна. Во-вторых, на столе горит свеча. В-третьих — здесь на кровати спит Тыяхша.

Влад чертыхнулся и стал осторожно приоткрывать дверь, чтобы свалить по-тихому. Но петли предательски скрипнули. Тыяхша вздрогнула и открыла глаза. А увидев гостя, улыбнулась.

— Извини, ошибся дверью, — смущенно прошептал Влад, поражаясь тому, что девушка улыбается. Тиберрийцам ведь не дано.

— Подойди, — сказала девушка и села, натянув одеяло до подбородка.

Влад стушевался:

— Зачем?

— Затем.

Оставив винтовку у двери, Влад подошел к кровати.

— Я нравлюсь тебе? — спросила Тыяхша.

— Очень, — признался он с замиранием сердца.

— Ты хочешь меня?

Вопрос позвучал просто. Так просто, будто ее интересовало, хочет ли он пить. А пить он хотел — от волнения вновь пересохло в горле.

— Обними меня, — не дождавшись ответа, попросила Тыяхша.

Он сбросил мешок и присел на край кровати, но наклониться к девушке не решался. Тогда, откинув одеяло, она сама потянулась.

И очутилась в его неуклюжих объятиях.

Прижав девушку, Влад к своему восторгу почувствовал, что она обнажена. Испытав прилив щенячьей нежности, ткнулся своими сухими в ее влажные губы. И стал пить. Пил долго. Очень долго. Все никак не мог оторваться. И оторвался только тогда, когда почувствовал — сейчас задохнется. Глотая воздух, стал перебирать ее длинные, вкусно пахнущие терпкими травами, соломенные волосы и, сбиваясь от волнения, зашептал:

— Милая моя, как же ты мне… Как же я тебя…

Она накрыла ладонью его губы и попросила:

— Сделай темно.

Он кинулся к столу и, задув свечу, тут же вернулся. Дрожа от нетерпения, вновь заграбастал. Медведь медведем. Но она не возражала. Напротив — прильнула, потерлась кошкой и выгнулась, призывно запрокинув голову. Влад потянулся губами к ее груди, но поцеловать не успел.

С все тем же мерзким поросячьим визгом распахнулась дверь.

Резко обернувшись на звук, Влад увидел, что в комнату со свечой в руке входит Тыяхша. Она выглядела так, будто только-только вернулась из ночного дозора: уставшая, с осунувшимся лицом, в запыленной одежде и при полном вооружении — за спиной колчан, в левой руке взведенный арбалет.

Увидев Влада, Охотница недоуменно вскинула брови:

— Ты здесь зачем?

Обнаружив, что страстно сжимает в объятиях пустоту, Влад подскочил как ужаленный. И единственное что смог выдавить из себя, так это все ту же банальную фразу:

— Видимо, ошибся дверью. Прошу прощения.

— А-а, — протянула девушка. — Я было подумала…

— Да что ты! — театрально всплеснул руками Влад. — Ей-богу, ошибся дверью. Случайно зашел и… И ничего такого.

— Какого?

— Ну, такого… — Влад, скрывая смущение, прокашлялся в кулак. — Такого, о чем ты подумала. Ни-ни.

Девушка устало вздохнула:

— Верю. Ну а теперь иди. Твоя комната последняя по коридору.

— А эта разве не последняя?

— Последняя. Но только в другом крыле.

— Понял. Не дурак. Уже ушел.

— Да уж, пожалуйста. — Тыяхша поставила на стол плошку со свечой, рядом пристроила арбалет и, снимая через голову колчан, призналась: — Устала чертовски. Спать хочу.

Влад уже пришел в себя, закинул мешок на плечо, решил похвастаться:

— Кстати, ты знаешь, а у меня…

— Знаю, — оборвала его Тыяхша.

— Я там ведро…

— Видела.

— Значит, все под контролем?

— Потому до сих пор и живы.

— Логично.

Проходил он мимо Тыяхши боком, чтоб не дай бог не задеть. А она даже на миллиметр не отошла в сторону. Упрямая женщина. Вредная.

И такая загадочная.

Прошагав по коридору до своей комнаты, Влад не поленился — вернулся. Приоткрыл дверь и крикнул в темноту:

— Ведьма!