Последний меч силы

1

Гриста следил, как мальчик взмахивает деревянным мечом, нанося удары по окружающему воздуху, пронзая его.

– Ноги, малый! Думай о своих ногах!

Старик харкнул и сплюнул на траву, потом почесал зудящую культю правой кисти.

– Чтобы уметь биться на мечах, надо научиться держать равновесие. Острые глаза и крепкая рука – этого мало. Упадешь, тут тебе и смерть, малый.

Мальчик вогнал деревянное оружие в землю и сел рядом со стариком. Лоб у него блестел от пота, глаза небесной голубизны радостно сверкали.

– Но у меня ведь получается лучше, верно?

– Конечно, Кормак. Чтобы совсем ничего не получалось, надо быть круглым дураком.

Мальчик выдернул меч и смахнул комочки земли с деревянного лезвия.

– А почему он такой короткий? Зачем нам упражняться с римским мечом?

– Узнай своего врага. Не ищи его слабостей, их ты поймешь, если умеешь соображать. Узнай, в чем он силен. Такими вот мечами, малый, они завоевали весь мир.

И знаешь почему?

– Нет.

Гриста усмехнулся.

– Собери несколько сухих веток, Кормак. Таких, какие можешь сломать двумя пальцами.

Мальчик ухмыльнулся и направился к деревьям. Гриста следил за ним и теперь, когда тот не мог его увидеть, позволил дать волю своей гордости за него.

«Но почему в мире столько дураков? – подумал он, когда гордость сменилась гневом. – Как они не видят, чего стоит этот паренек? Как могут они ненавидеть его за то, в чем он не виноват?»

– Такие сгодятся? – спросил Кормак, бросая двадцать веток толщиной в мизинец к ногам Гристы.

– Возьми одну и сломай.

– Чего проще, – сказал Кормак и разломал ветку пополам.

– Давай, малый. Переломай их все.

Когда последняя ветка превратилась в два обломка, Гриста вытащил из-за пояса веревочку.

– Теперь набери десять таких же и свяжи их потуже.

– Как сигнальный факел, что ли?

– Угу. Смотри, свяжи потуже.

Кормак завязал веревочку петлей, подобрал десять веток и затянул их в петлю, как сумел крепче. И протянул Гристе факел толщиной в четыре пальца. Но старик отвел его руку.

– Ну-ка сломай его, – приказал он.

– Такой толстый не переломишь!

– А ты попробуй.

Мальчик принялся ломать связку. Лицо у него побагровело, под красной шерстяной рубахой на плечах и руках извивались, вздувались мышцы.

– Только что ты переломал двадцать веток, а теперь не можешь сломать и десяти.

– Так они же связаны в пучок, Гриста. Их даже Колдеру не переломить.

– Вот тайна, которую римляне прятали в своих коротких мечах. Сакс сражается длинным мечом, широко им размахивая. Его товарищи не могут биться бок о бок с ним, чтобы ненароком не угодить под его меч. Вот каждый и дерется сам за себя, пусть их в сече хоть десять тысяч участвуют. А римлянин с его гладием смыкает щит со щитами товарищей, и его меч жалит, как гадюка.

Их легион был крепко связан воедино, точно этот пучок.

– И почему же их разбили, если они были такими непобедимыми?

– Войско настолько хорошо, насколько хорош его полководец, а полководец – только отражение императора, который его назначил. Рим пережил свой день.

Черви копошатся в теле Рима, личинки извиваются в мозгу, крысы грызут мышцы.

Старик снова отхаркнул и сплюнул, его белесо-голубые глаза блестели.

– Ты же с ними дрался, верно? – сказал Кормак. – В Галлии и Италии?

– Я дрался с ними. Я видел, как их легионы ломали строй и бежали от окровавленных мечей готов и саксов.

Я скорбел о душах былых римлян. Семь легионов мы сокрушили, прежде чем встретились с достойным противником. Африан и Шестнадцатый легион. Эх, Кормак, что за день! Двадцать тысяч крепких воинов, пьяных от побед, и один легион – пять тысяч человек. Я стоял на холме и смотрел на них, на сверкание их бронзовых щитов. А в центре на светло-сером жеребце сам Африан. Шестьдесят ему было, и бородат, как сакс, а не бритый, как они все. Мы ринулись на них – но словно вода разбилась о скалу. И строй выстоял. А потом они двинулись вперед и разделили нас надвое. Меньше двух тысяч нас спаслись, укрывшись в лесу. Вот это был человек! Клянусь, в его жилах текла и сакская кровь.

– И что с ним сталось?

– Император отозвал его в Рим, и он пал от кинжала убийцы. – Гриста усмехнулся. – Личинки в мозгу, Кормак.

– Но зачем? – спросил мальчик. – Зачем надо было убивать хорошего полководца?

– А ты подумай, мальчик.

– Никакого смысла я в этом не вижу.

– В том-то и загадка, Кормак. Не ищи в рассказах смысла, ищи людские сердца. А теперь оставь меня следить, как козы набивают брюхо, и займись своей работой.

Лицо мальчика вытянулось.

– Мне нравится быть с тобой здесь, Гриста. Я… мне… у меня так мирно на душе.

– В этом суть дружбы, Кормак Даймонссон. Черпай в ней силу, ведь мир не понимает таких, как ты и я.

– Почему ты мой друг, Гриста?

– Почему орел летает? Почему небо синее? Иди же.

И будь сильным.

Гриста следил, как паренек уныло спускается с высокого пастбища к хижинам внизу. Затем старый воин перевел взгляд на горизонт, на клубящиеся там тучи.

Культя ныла, и, сняв с нее кожаный колпачок, он начал растирать бугристые шрамы, которыми завершалось запястье. Протянув руку, он выдернул деревянный меч из земли и припомнил дни, когда у его меча было имя, и история, и, главное, будущее.

Но это было до того дня, когда пятнадцать лет назад Кровавый король разгромил южных саксов, предавая все мечу и огню, вырвал сердце у народа и, подняв его над их головами, зажал в железном кулаке. Ему бы убить их всех, но он этого не сделал, а принудил их принести клятву покорности ему и одолжил им деньги, чтобы заново выстроить селения и хижины одиноких земледельцев и скотоводов.

В последней битве Гриста чуть не сразил Кровавого короля. Он врубился в стену щитов, пролагая путь к королю с огненно-рыжими волосами, но тут удар меча почти отделил его правую кисть от запястья. Потом другой меч опустился на его шлем, и он упал, оглушенный.

Попытался подняться на ноги, но голова у него шла кругом. А когда наконец сознание вернулось к нему и он открыл глаза, то увидел прямо над собой лицо Кровавого короля, который стоял рядом с ним на коленях. Пальцы Гристы потянулись к его горлу… но пальцев не было – только окровавленная повязка.

– Ты был несравненным воином, – сказал Кровавый король. – Я воздаю тебе честь!

– Ты отрубил мне руку!

– Твоя кисть висела на одном сухожилии. Ее нельзя было спасти.

Гриста понудил себя встать, зашатался, потом поглядел вокруг. Поле усеивали трупы, и между ними бродили сакские женщины, разыскивая тела любимых и близких.

– Зачем ты меня пощадил? – крикнул Гриста, оборачиваясь к королю.

Но тот лишь улыбнулся и, окруженный своими телохранителями, направился к алому шатру за полем у журчащего ручья.

– Зачем? – взревел Гриста, падая на колени.

– Думаю, он и сам все знает, – произнес чей-то голос, и Гриста поднял глаза.

Перед ним, опираясь на покрытый искусной резьбой костыль, стоял британец средних лет с клочковатой светлой бородой, серебрящейся сединой. Гриста заметил, что левая нога у него была искривленной, с вывернутой стопой. Он протянул Гристе руку, но сакс словно не заметил ее и поднялся на ноги сам.

– Он иногда следует своим предчувствиям, – мягко сказал хромой. В его почти бесцветных глазах не было и тени обиды.

– Ты из племен? – спросил Гриста.

– Бригант.

– Так почему ты служишь римлянину?

– Потому что эта земля – его и он – эта земля.

Меня зовут Прасамаккус.

– Так, значит, я жив из-за каприза короля.

– Да. Я был с ним, когда ты ринулся на стену щитов. Безрассудный поступок.

– Я безрассудный человек. И что он намерен сделать с нами теперь? Продать в рабство?

– По-моему, он намерен оставить вас жить в мире.

– Почему он совершает такую глупость?

Прасамаккус прохромал к валуну и сел на него.

– Меня брыкнула лошадь, – сказал он, – а нога у меня и до того сильной не была. Как твоя рука?

– Горит огнем, – сказал Гриста, садясь рядом с бригантом и глядя на женщин, которые все еще бродили по полю битвы под карканье кружащих над ним голодных ворон.

– Он говорит, что и вы тоже – эта земля, – сказал Прасамаккус. – Он процарствовал десять лет. Он видит, как саксы, и юты, и англы, и готы рождаются на этом Острове Туманов. Они уже больше не вторгнувшиеся на него враги.

– Неужели он думает, что мы приплыли сюда прислуживать римскому королю?

– Он знает, зачем вы приплыли – грабить, убивать, сразу разбогатеть. Но вы остались обрабатывать поля.

Что ты чувствуешь к этой земле?

– Я родился не здесь, Прасамаккус.

Бригант улыбнулся и протянул ему левую руку. Гриста посмотрел на нее, потом взял в свою и пожал пожатием воина – запястье к запястью.

– Думается, это хорошее первое применение для твоей левой руки.

– Она научится и владеть мечом. Меня зовут Гриста.

– Я тебя уже видел. Ты сражался в великой битве под Эборакумом в тот день, когда король вернулся домой.

Гриста кивнул:

– У тебя хороший глаз, а память еще лучше. Это был День Двух Солнц. Такого я больше никогда не видел, да и не хочу увидеть. В тот день мы сражались бок о бок с бригантами и их трусливым королем Элдаредом. Ты был с ним?

– Нет. Я стоял под двумя солнцами вместе с Утером и Девятым легионом.

– День Кровавого короля. С тех пор все шло плохо. Почему его нельзя победить? Каким образом он всегда знает, где нанести удар?

– Он – эта земля, а земля знает.

Гриста ничего не сказал. Он не ждал, чтобы бригант выдал ему тайну своего короля.

От семи тысяч сакских воинов, которые ринулись в сечу, остались какие-то одиннадцать сотен. От них Утер потребовал, чтобы они преклонили колени и поклялись Кровавой Клятвой никогда больше не восставать на него.

А взамен земля останется их землей, как и раньше, но теперь по закону, а не как добыча завоевателей. И еще он оставил им их собственного короля Вульфира – сына Орсы, сына Хенгиста. Это был смелый ход. Гриста встал на колени вместе с другими в свете утренней зари перед шатром короля и смотрел на Утера рядом с мальчиком, с Вульфиром.

Саксы улыбались, хотя и были побеждены: ведь на колени-то они встали не перед победителем, а перед своим верховным вождем.

И Кровавый король прекрасно это знал.

– Я даю вам слово, что наша дружба крепка, как этот меч, – сказал он, высоко подняв Меч Кунобелина, и в лучах восходящего солнца клинок вспыхнул пламенем. – Но дружба имеет свою цену. Этот меч не потерпит других мечей в руках саксов. – Среди коленопреклоненных прокатился гневный ропот. – Будьте верны своему слову, и это, возможно, изменится, – продолжал король. – Но если вы его не сдержите, я вернусь, и от Андериды до Венты в живых не останется ни один мужчина, ни одна женщина, ни единый плачущий младенец. Выбор за вами.

Через два часа король удалился со всем войском, и растерянные саксы собрали Совет Вотана. Вульфир в свои двенадцать лет голоса в Совете не имел, и Колдера избрали майордомом, чтобы он помогал ему править.

Остаток дня ушел на выборы в Совет. Из прежних восемнадцати его членов уцелело лишь двое, но к ночи положенное число их было восстановлено.

Через два часа после восхода солнца Восемнадцать собрались для важных решений. Некоторые хотели отправиться на восток под руку Драды, сына Хенгиста, – как-никак он же дядя Вульфира и кровный родич. Другие предлагали повременить, пока не удастся собрать, новое войско. А еще некоторые настаивали на том, чтобы послать за помощью через пролив: меровейские войны сгоняли многих молодых мужчин с насиженных мест, и им оставалось только браться за оружие.

Два события придали делу совсем иной оборот. В полдень прибыла повозка с золотом и серебром, дарами короля, чтобы ими распорядились, «как сочтет нужным Совет». Дары эти сами по себе означали, что можно купить съестных припасов, чтобы выдержать наступающую суровую зиму, и одеяла и всякие припасы у меровеев в Галлии.

А во-вторых, майордом Колдер произнес речь, которая надолго запечатлелась в умах, если не в сердцах всех, кто его слушал.

– Я сражался с Кровавым королем, и по моему мечу струилась алая кровь его телохранителей. Но почему мы вступили с ним в бой? Спросите себя об этом. Я отвечу: потому что нам казалось, что его можно победить и нас ждет богатая добыча в Венте, Лондиниуме, Дубрисе и всех других торговых городах. Но теперь мы знаем, его победить невозможно… для нас… и наверное, и Драда не может. Вы видели повозку – столько монет нам не принесла бы и победа. Я говорю: нам следует подождать, взвесить его слово. Вернуться в свои дома, починить их или выстроить заново, собрать урожай – то, что от него осталось.

– Мужчины без мечей, Колдер? Как же мы обретем путь в Валгаллу? – крикнул высокий воин.

– Сам я иду за Белым Христом, – сказал Колдер, – а потому Валгалла меня не заботит. Но если, Снорри, тебя это тревожит, отправляйся к Драде. Пусть каждый, кто хочет сражаться, поступит так же. Нам предложили дружбу, и уж конечно, повозка золота – это ведь далеко не самое худшее, чего можно ждать от победителя.

– А он нас боится, вот и прислал ее! – сказал Снорри, рывком поднявшись на ноги. – На его золото надо нанять воинов, купить оружие и напасть на Камулодунум.

– Ты, наверное, возьмешь в поход свой амбар, – сказал Колдер, и раздался общий хохот. Ведь все знали, что Снорри спрятался от римлян под одеялом в амбаре и выскочил оттуда, когда враги подожгли амбар. В Совет его выбрали только потому, что он владел большим количеством земли.

– Меня совсем окружили, и только так я мог избежать гибели, – сказал Снорри. – Я возьму свою долю золота и уйду к Драде.

– Ни у кого своей доли золота нет, – объявил Колдер. – Оно подарено Совету, и мы обсудим, как его употребить.

В конце концов Снорри и еще четыре землевладельца ушли с двумястами своих керлов к Драде, остальные остались учиться жить по-новому: вассалами Кровавого короля.

Гристу это решение преисполнило горечи. Но он был керлом Колдера и обязался повиноваться ему. К тому же решения знатных редко его касались.

В ту ночь, когда он в одиночестве поднялся на Высокий холм, к нему пришел Колдер.

– Тебя гнетет тревога, мой друг? – спросил майордом.

– Дни Крови снова настанут. Об этом мне шепчет ветер. И воронье тоже знает об этом.

– Это мудрые птицы. Два ворона – глаза Одина.

– Я слышал, как ты сказал, что следуешь за Белым Христом.

– По-твоему, у Кровавого короля не было ушей на нашем Совете? По-твоему, Снорри и его керлы доберутся до Драды живыми? Или хоть один из нас остался бы живым, если бы я не сказал того, что сказал? Нет, Гриста, я следую за Древними Богами, которые понимают сердца людей.

– Ну а договор с Утером?

– Мы будем его соблюдать, пока нам это выгодно.

Но придет день, когда потеря твоей правой руки будет отомщена. Вчера ночью мне привиделся сон: Кровавый король стоял на вершине холма совсем один. Все его воины валялись вокруг мертвые, и знамя его было сломано. Я верю, что этот сон мне послал Один; это его обещание.

– Пройдет много лет, прежде чем мы станем настолько сильны.

– Я терпеливый человек, мой друг.

Кровавый король медленно спешился и отдал поводья боевого коня безмолвному оруженосцу. Повсюду вокруг него валялись трупы убитых там, где они упали; под низко хмурящимся небом кружила черная туча воронья, ожидающего, когда можно будет приступить к пиршеству.

Утер снял бронзовый шлем, подставляя лицо прохладному ветру. Как он устал! И гораздо больше, чем позволил бы кому-нибудь догадаться.

– Ты ранен, государь, – сказал Викторин, появляясь из сумрака и тревожно сощурив темные глаза при виде крови, сочащейся из раны над локтем короля.

– Пустяк. Сколько человек мы потеряли?

– Носильщики еще ходят по полю, государь, а лекарю считать некогда. Я бы сказал, около восьмиста, но, возможно, и меньше.

– Или больше?

– Мы оттесняем врагов к берегу. Может, ты передумаешь и сожжешь их корабли?

– Нет. Без кораблей им некуда будет отступать. И чтобы полностью уничтожить их войско, придется пожертвовать легионом. А у меня нет лишних пяти тысяч людей.

– Разреши, государь, я перевяжу твою рану.

– Да перестань же меня нянчить! Рана закрылась… ну, почти. Погляди на них! – сказал король, указывая на луг между речкой и озером, на сотни изувеченных трупов. – Они приплыли ради грабежа. Теперь воронье выклюет им глаза. И это чему-нибудь научит уцелевших?

Скажут ли они: «Держитесь подальше от владений Кровавого короля»? Нет, они будут приплывать снова и снова десятками тысяч! Чем их влечет этот остров?

– Не знаю, государь, но пока они будут приплывать сюда, мы будем убивать их.

– Мой неизменно верный друг! Ты знаешь, какой сегодня день?

– Конечно, государь. Это День Короля.

Утер усмехнулся:

– Да, День Двух Солнц. Знай я тогда, что с него начнутся двадцать пять лет войны… – Он умолк.

Викторин снял оперенный шлем, подставляя седые волосы вечернему ветерку.

– Но ты всегда побеждал, государь. Ты стал легендой от Камулодунума до Рима, от Тингиса до Византии – Кровавый король, не знающий поражений. Пойдем, твой шатер готов. Я налью тебе вина.

Шатер короля был поставлен на холме, возвышавшемся над полем битвы. Внутри возле походной постели в жаровне тлели угли. Бальдрик, оруженосец Утера, помог ему снять кольчугу, нагрудник и поножи. Король с облегчением растянулся на постели.

– Сегодня я ощутил свой возраст, – сказал он.

– Тебе не следует бросаться в самую сечу. Случайная стрела… неожиданный удар мечом… – Викторин пожал плечами. – Мы… британцы… без тебя не выстоим. – Он подал Утеру кубок с вином, разбавленным водой.

Утер сел на постели и отпил половину.

– Бальдрик!

– Слушаю, государь.

– Почисти Меч. И будь осторожен: он перерубает волос.

Бальдрик улыбнулся, поднял огромный Меч Кунобелина и вынес его из шатра. Викторин подождал, пока он не вышел, потом пододвинул холщовый табурет и сел рядом с монархом.

– Ты устал, Утер. Поручи мятеж триновантов Гвалчмаю и мне. Теперь, когда готы сокрушены, племена не станут сопротивляться.

– Я высплюсь и утром буду полон сил. Ты трясешься надо мной, как старая нянька!

Викторин ухмыльнулся и покачал головой, а король откинулся на спину и закрыл глаза. Старый римлянин сидел неподвижно и смотрел на лицо своего монарха, на огненно-рыжие волосы, на белокурую, а теперь засеребрившуюся бороду – и вспоминал юношу, который вторгся в пределы Ада ради спасения своей страны. Теперь волосы сохраняли свой цвет благодаря хне, а глаза казались древнее самого времени.

Двадцать пять лет этот человек творил невозможное – отражал нашествия варварских орд, грозящих поглотить Край Тумана. Только Утер и Меч Силы стояли между светом цивилизации и мраком кровожадных орд. Викторин был чистокровным римлянином, но он четверть века сражался рядом с Утером, подавляя восстания, сокрушая вторгавшихся саксов, скандинавов, готов… Как долго еще сможет маленькое войско Утера брать над ними верх?

Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел необходимую силу, мощь, личный магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.

В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.

– Его дух изнурен, – сказал Гвалчмай. – Ты его спросил?

– Да.

– И?..

– А как ты думаешь, друг мой?

– Если он умрет, мы погибнем, – сказал Гвалчмай.

Он был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев.

– Ш-ш-ш! – прошипел Викторин и, ухватив товарища за локоть, увел его в темноту.

В шатре Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.

Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил, Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…

– Иисусе сладчайший! – прошептал он. – Прости меня.

Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, а тогда подошел к нему.

– У тебя есть для меня работа? – спросил он.

Лысый коренастый Керн обтер ладони о кожаный фартук.

– Сегодня никакой.

– Может, принести воды?

– Я ж сказал, сегодня никакой, – рявкнул кузнец. – А теперь убирайся!

Кормак сглотнул.

– Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

– Ты уж прости, почтенный Керн, – сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

– Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один.

Всюду вокруг он видел картины семейной жизни – матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона – даймона, как их называют римляне.

И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус – Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят – а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он – отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?

Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к младенцу. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.

Из-за младенца даже собрали Совет, чтобы решить, жить ему или умереть. И спас малыша Кормака только решающий голос Колдера, и то из-за настойчивой просьбы Гристы.

Семь лет мальчик жил со старым воином, но увечность Гристы не позволяла ему прокормить их двоих, и малышу оставалось только подбирать отбросы.

В тринадцать лет Кормак понял, что из-за него искалеченный воин стал изгоем, и он построил для себя хижину в стороне от деревни. Жилище было самое убогое, а из мебели только постель. И потому Кормак мало бывал там, если не считать зимы, когда он трясся от холода даже возле огня и видел ледяные сны…

В тот вечер, как обычно, Гриста подошел к его хижине и постучал в дверной косяк. Кормак пригласил его войти и предложил чашку воды. Старик принял ее с благодарностью и сел на утрамбованный земляной пол, поджав под себя ноги.

– Тебе нужна новая рубаха, Кормак, ты уже вырос из этой. А гетры скоро всползут выше колен.

– Лето они проносятся.

– Посмотрим. Ты сегодня ел?

– Альтвинна дала мне пирога. Я наколол ей дров.

– Я слышал, Керн стукнул тебя по голове?

– Да.

– Было время, когда я убил бы его за это. А теперь если я его ударю, то только сломаю свою здоровую руку.

– О таком пустяке и думать не стоит, Гриста. А как прошел твой день?

– Мы с козами отлично провели время. Я рассказывал им о моих битвах, а они мне – о своих. И я им надоел куда раньше, чем они мне!

– Надоесть ты не можешь! – возразил Кормак. – Рассказчик ты чудесный!

– Скажи мне это, когда послушаешь какого-нибудь другого рассказчика. Легко стать королем, если в твоих владениях никто, кроме тебя, не живет.

– Один раз я слышал сказителя саг. Я сидел под стеной дома Колдера и слушал, как Патриссон пел о Великом Предательстве.

– Никому про это даже не упоминай, Кормак. Это запрещенная песнь, и петь ее – это смерть. – Старик привалился спиной к стене хижины и улыбнулся. – Но он хорошо ее спел, верно?

– А дедом Кровавого короля правда был бог?

– Все короли – потомки богов или, во всяком случае, хотят, чтобы мы в это верили. Про Утера я не знаю.

Только знаю, что его жену застигли с любовником и они бежали, а он их преследовал. Настиг ли он их и изрубил в куски, как говорится в песне, или они спаслись, я не знаю. Спрашивал у Патриссона, но он тоже не знает. Но зато он сказал, что королева бежала с дедом короля, такая вот веселая парочка!

– Почему король не взял другую жену?

– Когда он в следующий раз пригласит меня на ужин, я у него спрошу.

– Но у него нет наследника. Ведь умри он сейчас, начнется война?

– Войны все равно не избежать, Кормак. Король царствует двадцать пять лет и не знал ни дня мира… восстания, набеги, предательства. И жена не первая его предала. Шестнадцать лет назад восстали бриганты, и Утер разгромил их при Тримонтиуме. Затем восток захватили ордовики, и Утер уничтожил их войско под Вирикониуме. И, наконец, юты, два года назад. У них с ним был договор вроде нашего, и они его нарушили. Утер сдержал свое слово: предал смерти каждого мужчину, каждую женщину, каждого младенца.

– Даже детей? – прошептал Кормак.

– Их всех. Он безжалостный дальновидный человек. Мало кто теперь решится восстать на него.

– Не хочешь ли еще воды?

– Нет. Мне надо отправляться спать. Завтра будет дождь, так предсказывает моя культя. А мне надо выспаться, раз придется дрожать под дождем.

– Можно один вопрос, Гриста?

– Спрашивай.

– Меня правда родила собака?

Гриста выругался.

– Кто тебе это сказал?

– Кожемяка.

– Так я же тебе рассказывал, что нашел тебя в пещере рядом с охотничьей собакой. Вот и все. Кто-то оставил тебя там, и сука хотела тебя защитить, как и своих щенят. Ты родился часа за два до этого, а у ее щенят уже глаза открывались. Клянусь Кровью Одина!

У наших мужчин здесь вместо мозгов свиное пойло.

Пойми же, Кормак, ты не сын демона, ручаюсь тебе. Я не знаю, почему тебя оставили в пещере и кто оставил. Но на тропе под обрывом лежало шестеро убитых. И убил их не демон.

– Кто они были такие?

– Закаленные воины, судя по их рубцам. И всех убил один человек – один наводящий ужас человек.

Охотники, которые были со мной, едва тебя увидели, сразу решили, будто их сразил обитатель геенны. Ведь они были совсем желторотыми и ни разу не видели настоящего воина в бою. Я втолковывал им, но страх застит глаза. Думается мне, воин этот был твой отец и получил смертельную рану. Вот почему ты остался там.

– А моя мать?

– Не знаю, милый. Но боги знают. Быть может, настанет день, когда они дадут тебе знак. Но до тех пор ты Кормак, Человек, и должен ходить, держа спину прямо. Ибо кем бы ни был твой отец, он был человек. И ты будешь его истинным сыном, раз уж ты не мой.

– Я бы хотел, чтобы ты был моим отцом, Гриста.

– Я бы тоже этого хотел. Спокойной ночи, милый.